Глава 8
КОРОЛЕВСКИЙ ЗАТЫЛОК

Разбудил Тиффани скрип открываемой двери. Девушка села и огляделась. Госпожа Пруст всё ещё спала и храпела так, что аж нос ходил ходуном. Поправка: госпожа Пруст казалась спящей. Тиффани прониклась к старой ведьме настороженной приязнью, но можно ли ей доверять? Иногда прямо-таки кажется, что госпожа Пруст… читает её мысли.

— Мыслей не читаю, — заявила госпожа Пруст, переворачиваясь на другой бок.

— Госпожа Пруст!

Госпожа Пруст села и принялась вынимать из одежды соломинки.

— Мыслей не читаю, — повторила она, стряхивая солому на пол. — На самом деле я обладаю впечатляющими, но отнюдь не сверхъестественными способностями, отточенными до предельного совершенства, и не забывай об этом, пожалуйста. От души надеюсь, нам принесут горячий завтрак.

— Нае проблема — чё вам надыбать-то?

Ведьмы, как по команде, вскинули головы: под потолком, на балке, весело болтая ногами, расселись Фигли.

Тиффани вздохнула.

— Если я спрошу вас, что вы делали прошлой ночью, вы мне соврёте?

— Ни в коем разе, клянёмся честью Фиглей, — заверил Явор Заядло, прикладывая руку туда, где, по его представлениям, находилось сердце.

— Что ж, звучит убедительно, — промолвила госпожа Пруст, поднимаясь на ноги.

Тиффани покачала головой и снова вздохнула.

— Нет, всё не так просто. — Она подняла глаза к балке: — Явор Заядло, ты только что сказал мне правду? Я тебя спрашиваю как карга холмов.

— Ах-ха.

— А сейчас?

— О, ах-ха.

— А сейчас?

— О, ах-ха.

— А сейчас?

— Ох… ну, всего лишь крохотулечную мал-малу враку, нды? — даже и не враку, просто кой-чо, чего тебе лучшей не знать.

Тиффани обернулась к госпоже Пруст: та усмехалась от уха до уха.

— Нак-мак-Фигли считают, что правда слишком ценна и ею не стоит лишний раз разбрасываться, — оправдываясь, объяснила девушка.

— Хм, этот народец мне по сердцу, — усмехнулась госпожа Пруст и тут же, опомнившись, добавила: — Ну то есть был бы, если бы сердце у меня было.

Послышалась поступь тяжёлых сапог; звучала она с каждой секундой всё ближе, но ничуть не легче. Как оказалось, сапоги принадлежали высокому, тощему стражнику: он поздоровался с госпожой Пруст, учтиво коснувшись шлема, а Тиффани просто кивнул.

— Доброе утро, дамы! Я — констебль Пикша, мне поручено сообщить вам, что вас отпускают, с вынесением предупреждения, — промолвил он. — Хотя должен сказать, что, насколько мне известно, никто толком не знает, о чём вас предупреждать, так что на вашем месте я бы просто посчитал себя предупреждёнными в общем и целом, так сказать, без какой-либо конкретики, и, хотелось бы верить, полученный опыт вас вразумил, ничего личного и без обид. — Он кашлянул и продолжил, нервно оглянувшись на госпожу Пруст: — А командор Ваймс попросил меня довести до вашего сведения, что лица, в совокупности своей известные как Нак-мак-Фигли, должны покинуть этот город ещё до заката.

Из-под потолка раздался протестующий хор: на взгляд Тиффани, Фигли преуспели в потрясённом негодовании не хуже, чем в пьянстве и воровстве.

— Оххх, мал-малюху всяк норовит обидеть!

— Эт' не мы! Эт' громазд паря делов натворнул и слинячил!

— Меня там не было! Вон у них спросите! Их там тоже не было!

И прочие оправданствия того же пошибу, тока так.

Тиффани несколько раз постучала оловянной тарелкой по прутьям камеры, пока Фигли не смолкли. И в наступившей тишине заявила:

— Я прошу прощения, констебль Пикша. Я уверена, им всем очень стыдно из-за паба… — начала девушка, но констебль только отмахнулся.

— Мой вам совет, госпожа, уезжайте тихо-мирно, а про паб никому ни слова.

— Но, послушайте… мы все знаем, что они разнесли «Голову Короля» вдребезги!

Констебль снова остановил её.

— Нынче утром я проходил мимо «Головы Короля», и паб со всей определённостью был целёхонек. Более того, его осаждали толпы людей. Все жители города до единого рвутся на него поглазеть. Паб «Голова Короля» ровно таков же, как прежде, насколько я могу судить, за исключением одной-единственной крохотной детали, а именно: теперь он развёрнут навыверт.

— Что значит «навыверт»? — удивилась госпожа Пруст.

— Я хочу сказать, он задом наперёд стоит, — терпеливо объяснил полицейский, — я только что там побывал, и, уж будьте уверены, «Головой Короля» его больше не называют.

Тиффани свела брови.

— То есть… теперь его называют «Затылок Короля»?

Констебль Пикша улыбнулся.

— Вижу, вы барышня воспитанная, госпожа, потому что большинство собравшихся называют его «Королевская…».

— Я тут похабщины не потерплю! — сурово отрезала госпожа Пруст.

«Да ну? — подумала про себя Тиффани. — Это ведь у тебя полвитрины забито розовыми надувными как-бишь-их-тамами и другими загадочными предметами, которых я и рассмотреть-то толком не успела? Странен был бы мир, если бы все люди как две капли воды походили друг на друга, а тем более — на госпожу Пруст».

А под потолком бурно пшушукались Нак-мак-Фигли, причём Туп Вулли шумел больше обычного.

— А я вам грил, грил или нет, я ж сказанул, что эта заведения задом вперёд встряла, вот так и сказанул, но нет, вы ж не послухали! Я, мож, и туп, но я ж не дурак!

Паб «Голова Короля», или какую бы уж часть королевской анатомии он теперь собою ни воплощал, находился неподалёку, но уже за сотню ярдов до него ведьмам пришлось проталкиваться сквозь бесчисленные скопища людей, многие из которых держали в руках пинтовые кружки. И на госпоже Пруст, и на Тиффани были подбитые гвоздями башмаки — весомое преимущество, когда требуется по-быстрому проложить путь через толпу. И вот, прямо перед ними, слава небесам, воздвиглась, за неимением лучшего слова (хотя Фигли иное слово охотно бы использовали, причём ни минуты не колеблясь), «Спина Короля». Ведьмы облегчённо выдохнули. Перед задней дверью, что ныне исполняла обязанности, некогда возложенные на парадный вход, обнаружился сам хозяин, господин Уилкин: одной рукою он подавал кружки с пивом, а другой сгребал деньги. Выглядел он — точь-в-точь кот в тот день, когда вместо дождя с неба посыпались мыши.

В самый разгар своих трудов праведных он умудрялся-таки выкроить минутку-другую и сказать несколько слов щуплой, но очень целеустремлённой даме, которая всё заносила в блокнот.

Госпожа Пруст ткнула Тиффани в бок.

— Глянь-ка туда! Это мисс Резник из «Таймс», а вон там, — она указала на высокого стражника в форме, — вон, видишь, тот, с кем она разговаривает, — это командор Ваймс из городской стражи. Человек он порядочный, всегда смотрит сердито, шуток не терпит. А ведь дело принимает интересный оборот: он, видишь ли, очень не любит королей. Его предок отрубил голову нашему последнему монарху.

— Какой ужас! А король этого заслуживал?

Госпожа Пруст, помявшись немного, заверила:

— Ну, если рассказы о том, что именно обнаружилось в его личных застенках, не врут, то ответ — «да», причём большими буквами. Но предок командора всё равно предстал перед судом, потому что безнаказанно рубить королям головы, по-видимому, нельзя: всегда найдутся недовольные. Оказавшись на скамье подсудимых, он сказал только: «Будь у чудища сотня голов, я бы не знал покоя, пока не отсёк бы их все до последней». Это засчитали за признание себя виновным. Его вздёрнули, а потом, много позже, поставили ему памятник, что говорит о людях куда больше, чем хотелось бы о них знать. Прозвище у него было — Старина Камнелиц, и, как ты сама видишь, это черта семейная.

Да, Тиффани это видела, а всё потому, что командор целенаправленно шёл к ней, и выражение его лица недвусмысленно говорило о том, что дел у него невпроворот и каждое отдельно взятое дело куда важнее того, чем ему предстоит заняться прямо сейчас. Он почтительно кивнул госпоже Пруст и попытался смягчить свирепый взгляд, обращённый на Тиффани, но без особого успеха.

— Это ваша работа?

— Нет, сэр!

— А вы знаете чья?

— Нет, сэр!

Командор нахмурился.

— Юная барышня, если грабитель совершает кражу со взломом, а позже возвращается и всё похищенное кладёт по местам, преступления это не отменяет, оно всё равно уже совершилось, понимаете? И если зданию вместе со всем его содержимым был нанесён серьёзный ущерб, а на следующее утро обнаруживается, что оно целёхонько и новёхонько, правда, развёрнуто задом наперёд, все, кто в этом замешан, тем не менее являются преступниками. Вот только я понятия не имею, как это преступление классифицировать, и, если честно, предпочёл бы раз и навсегда избавиться от этого проклятущего дела.

Тиффани заморгала. Последней фразы она не услышала, ну то есть не то чтобы уловила с помощью слуха, но всё равно запомнила. Это, должно быть, проговорка! Девушка оглянулась на госпожу Пруст, та радостно кивнула, и в голове Тиффани звякнуло коротенькое: «Да». Ещё одна проговорочка!

А вслух госпожа Пруст промолвила:

— Командор, мне сдаётся, ничего страшного не произошло, тем более что, если глаза меня не обманывают, торговля господина Уилкина в «Спине Короля» идёт полным ходом, так что он сам вряд ли порадовался бы возвращению «Головы Короля».

— Золотые слова! — подтвердил трактирщик, сгребая монеты в кошель.

Командор Ваймс хмурился. Тиффани уловила слова, которые прямо-таки подрагивали на кончике его языка. «Пока я здесь, возвращению короля не бывать».

— Так, может, пусть впредь так и называется — «Затылок Короля»? — снова встряла госпожа Пруст. — Тем более что у короля этого, по всей видимости, перхоть, сальные волосы и здоровенный чирей на шее?

К восторгу Тиффани, выражение лица командора осталось всё таким же каменным, но на языке его затрепетала проговорка — торжествующее «Да!». В этот самый момент госпожа Пруст, убеждённая, что железо надо ковать, пока горячо, снова вмешалась:

— Мы ж в Анк-Морпорке, господин Ваймс; здесь летом, бывает, река загорается, выпадали дожди из рыбы и остовов кроватей, так что, в масштабах вселенского замысла, что не так с пабом, если даже он и вращается вокруг своей оси? Большинство его посетителей делают то же самое! Кстати, как ваш парнишка?

Невинный вопрос, похоже, положил командора на обе лопатки.

— О! Он… ох, я… с ним всё в порядке. Да-да, в полном порядке. Вы были правы. Всё, что ему было нужно, — это глотнуть шипучки да срыгнуть хорошенько. Можно мне перемолвиться с вами словечком в частном порядке, госпожа Пруст? — Он покосился на Тиффани, давая понять, что она в частный порядок не входит, так что девушка осторожно пробралась сквозь толпу развесёлых, порою избыточно развесёлых зевак, жаждущих увековечиться на фоне «Затылка Короля», и растворилась на их фоне, прислушиваясь к тому, как Явор Заядло командует своим воинством — прочие Фигли ему, так и быть, внимали, если дела поинтереснее не находилось.

— Тыке вот, — негодовал Большой Человек, — это который из вас, чучундр, удумал на вывешалке настоящу шеяку к бошке прималевать? Вроде обнаковенно таковского не делается.

— Эт' Вулли, — наябедничал Громазд Йан. — Он решил, люди дум-дум, так оно и было. Он же тупитла, ясенный пень.

— Иногда тупость только на пользу, — промолвила Тиффани. Она оглянулась вокруг… Вот он, безглазый человек, идёт сквозь толпу, точно люди — это призраки, и однако ж видно, что они каким-то образом чувствуют его присутствие: один провёл ладонью по лицу, словно нащупывая муху, другой хлопнул себя по уху. А после того люди… менялись. При виде Тиффани они недобро сощуривались, а человек-тень направлялся прямо к ней, и вся толпа постепенно превращалась в одну гигантскую неодобрительную гримасу. И тут накатила вонь, она тянулась за фантомом, словно шлейф, и солнечный свет рядом с ним становился серым и мутным. Вроде как на дне пруда, где всё, что умерло, гниёт веками.

Тиффани в отчаянии заозиралась по сторонам. Пируэт «Головы Короля» вокруг своей оси собрал бессчетное количество зрителей: улицу заполонили любопытствующие и жаждущие. Те, кто просто шёл по своим делам, оказались зажаты между толпой впереди и толпой сзади, и, конечно же, не обошлось без молодцов с подносами и тележками, что кишмя кишат в городе и пытаются что-нибудь впарить любому, кто простоит неподвижно дольше двух секунд. Тиффани ощущала опасность, разлитую в воздухе, на самом деле больше, чем опасность, — ненависть; она росла, как трава после дождя, а чёрный человек подходил всё ближе. Ей стало страшно. Конечно, с ней Фигли, но Фигли обычно вытаскивают тебя из неприятностей, втягивая в новые.

И тут под нею разверзлась земля. Послышался металлический скрежет, и дно мира провалилось, но всего-то футов на шесть. Пока Тиффани пыталась удержаться на ногах в кромешной тьме под мостовой, её оттеснили в сторону с бодрым: «Прошу прощения!» Снова послышались непонятные металлические звуки, и круглое отверстие у неё над головой исчезло во мраке.

— Это нам крупно повезло, — прозвучал вежливый голос. — В первый и последний раз за сегодня, я думаю. Пожалуйста, постарайся не впадать в панику, пока я не зажгу аварийный фонарь. А потом — на твоё усмотрение, паникуй, если хочешь. Только держись поближе ко мне и, когда я прикажу: «Задержи дыхание и шагай быстрее», делай, как я говорю, ради собственного душевного здоровья, глотки и, возможно, жизни. Мне всё равно, понимаешь ты или нет, — просто слушайся меня, потому что времени у нас, скорее всего, немного.

Вспыхнула спичка. Раздался тихий хлопок, в воздухе прямо перед Тиффани повисло сине-зелёное свечение.

— Просто чуточка болотного газа, — сообщила невидимая собеседница. — Ничего страшного, беспокоиться пока не о чем, но помни: держись как можно ближе ко мне!

Сине-зелёный огонёк стремительно рванулся вперёд; Тиффани пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать, а это было непросто, ведь земля под её ногами становилась то гравием, то грязью, а время от времени чем-то жидким — чем именно, пожалуй, лучше было не знать. Тут и там, вдалеке, мерцали и другие загадочные искорки вроде блуждающих огней над трясиной.

— Не отставай! — велел голос впереди.

Очень скоро Тиффани потеряла всякое ощущение направления, а заодно и времени.

Но вот что-то щёлкнуло, и на фоне дверного проёма обрисовалась фигура: проём, с виду самый обыкновенный, тем не менее представлял собою арку, так что дверь в верхней своей части сужалась, сходясь в одну точку.

— Пожалуйста, как следует вытри ноги о коврик по ту сторону двери: здесь, внизу, лишние предосторожности не помешают.

Позади туманного призрака сами собою зажглись свечи и наконец-то высветили фигуру в тяжёлой, плотной одежде, громадных сапогах и стальном шлеме на голове. На глазах у Тиффани незнакомка осторожно стянула шлем и встряхнула собранными в «конский хвост» волосами: «хвост» вроде бы свидетельствовал о молодости, но волосы были седы — как в глубокой старости. Тиффани подумала, что её проводница — из тех, кто выбирает себе образ по своему вкусу и после уже не меняется до самой смерти. И ещё морщинки… вид у незнакомки был озабоченный, как если бы она пыталась думать о нескольких вещах сразу; судя по выражению лица — так обо всём на свете. В комнате обнаружился накрытый столик, а на нём — чайник, чашки и груда кексиков.

— Заходи, пожалуйста, — пригласила женщина. — Добро пожаловать! Но где мои хорошие манеры? Меня зовут госпожа… Смит, до поры до времени. Надеюсь, госпожа Пруст обо мне упоминала? А ты сейчас находишься в Объекте Движимости, с вероятностью, в самом нестабильном месте мира. Чаю хочешь?

Жизнь вроде как налаживается, когда мир перестаёт стремительно вращаться, а перед тобой — чашка с горячим чаем, даже если стоит она на старом упаковочном ящике.

— Прости, здесь, конечно, не дворец, — промолвила госпожа Смит. — Я здесь дольше, чем на несколько дней, никогда не задерживаюсь, но мне нужно быть поближе к Университету, причём мне требуется полное уединение. Видишь ли, когда-то это был маленький домик под университетскими стенами, и волшебники просто-напросто сбрасывали на него весь свой мусор; спустя какое-то время разнообразные фрагменты магических отходов стали реагировать друг с другом непредсказуемым — иного слова даже не подберу — образом. Ну вот, тут и крысы заговорили, и брови у людей отрастали до шести футов в длину, и башмаки сами по себе расхаживали, — наконец все окрестные жители разбежались, и их башмаки — тоже. А поскольку больше никто не жаловался, волшебники спокойно продолжали выбрасывать мусор через стену. Волшебники — они в этом отношении как кошки: нагадил, отошёл — и вроде бы и не нагадил.

Разумеется, тогда это место превратилось во всеобщую свалку, кто угодно приходил сюда и выбрасывал всё, что угодно, и по-быстрому убегал; башмаки частенько кидались в погоню, но догоняли не всегда. Не хочешь ли кексик? Не тревожься, я их купила завтра у вполне респектабельного кондитера, так что они совсем свежие, а здешнюю магию я по большей части укротила год назад. Это было несложно, на самом-то деле: магия — главным образом вопрос равновесия, ну да ты, конечно же, и без меня это знаешь. Как бы то ни было, в результате коттедж укутал такой плотный волшебный туман, что, думаю, даже боги сквозь него ничего не видят. — Госпожа Смит изящно откусила полкекса и пристроила вторую половинку на блюдце. А затем наклонилась к самому уху Тиффани. — И что же ты почувствовала, госпожа Тиффани Болен, когда поцеловала зиму?

Тиффани во все глаза уставилась на неё.

— Послушайте, да я его просто легонько чмокнула, и всё! Не взасос! — И уточнила: — Вы ведь — та самая дама, которая, как говорила госпожа Пруст, меня непременно отыщет, верно?

— Да, — кивнула госпожа Смит, — мне казалось, это очевидно. Я могла бы прочесть тебе длинную заумную лекцию, — бесцеремонно продолжила она, — но лучше расскажу одну историю. Я знаю, что тебя обучает матушка Ветровоск, так вот, она тебе скажет, что мир состоит из историй. И лучше я предупрежу тебя сразу, что эта — не из приятных.

— Я, знаете ли, ведьма, — напомнила Тиффани. — Я много чего неприятного повидала!

— Это ты так думаешь, — парировала госпожа Смит. — А теперь вообрази, что дело происходит больше тысячи лет назад, и представь себе человека, ещё довольно молодого. Он ведьмознатец, он жжёт книги, он — пыточных дел мастер, потому что люди постарше его и гораздо хуже его внушили ему, что именно этого требует Великий Бог Ом. В один прекрасный день он выследил девушку, и девушка эта — ведьма, и она красива, ослепительно красива, что среди ведьм — редкость, по крайней мере, в те времена…

— Он в неё влюбился, так? — перебила Тиффани.

— Конечно, — кивнула госпожа Смит. — Парень встречает девушку, а это — один из могущественнейших двигателей сюжетной каузальности в множественной вселенной, или, как скажут иные, «так было суждено». И мне бы хотелось продолжить этот дискурс без того, чтобы меня перебивали на каждом слове, если не возражаешь.

— Но ему ведь придётся убить её, так?

Госпожа Смит вздохнула.

— Совсем не обязательно, если на то пошло. Он думает, что если он спасёт её и они сумеют добраться до реки, то у него будет шанс. Он сбит с толку и растерян. Он никогда ничего подобного не чувствовал. Впервые в жизни ему приходится думать своей головой. Лошади ждут неподалёку. Стражников — несколько, тут же и другие пленники, а в воздухе клубится дым, потому что горят книги, и у всех слезятся глаза.

Тиффани подалась вперёд, выискивая подсказки, пытаясь заранее угадать, чем всё кончится.

— Тут же — несколько его помощников, а также и старейшины Омнианской церкви: они пришли понаблюдать за казнью и изречь своё благословение. И, наконец, жители ближайшей деревни: они громко радуются и веселятся от души, поскольку убивать-то собираются не их, а кого-то другого, и в общем и целом с развлечениями у них не густо. На самом-то деле это вроде как очередной рабочий день, рутина, вот только эта девушка, пока её привязывали к столбу его же помощники, поймала его взгляд и теперь следит за ним очень внимательно, не произнося ни слова, и даже не кричит — пока ещё нет.

— А меч у него есть? — спросила Тиффани.

— Да, есть. Можно, я продолжу? Спасибо. Так вот, он подходит к ней. Она неотрывно глядит на него, не кричит, просто смотрит, а он про себя думает… что? Он думает: «Смогу ли я уложить обоих охранников? Подчинятся ли мне мои помощники?» Он подходит ближе, гадая про себя, а удастся ли добраться до лошадей под прикрытием дыма. И это — мгновение, навек застывшее во времени. Великие события ожидают его решения. Одно простое действие — так или иначе, — и история изменится, и ты, конечно, думаешь, всё зависит от того, что он предпримет. Но, видишь ли, то, что думает он, это совсем неважно, потому что она-то знает, кто он такой, и что он натворил, и сколько зла причинил, и чем славится, и, пока он идёт к ней, шаг за шагом, сомневаясь в себе, она-то знает, каков он, даже если он про себя мечтает всё изменить, и вот она просовывает руки сквозь прутья плетёной клетки, куда её поместили, чтобы стояла прямо, и обнимает его, и крепко держит, — а в это самое мгновение факел падает на политые маслом дрова, и взвивается пламя. Она не сводит с него глаз — и не ослабляет хватки… Ещё чаю?

Тиффани заморгала, разгоняя дым, и пламя, и потрясение.

— А вам-то откуда об этом известно, скажите, пожалуйста?

— Я там была.

— Тысячу лет назад?

— Да.

— Как вы туда попали?

— Пешком, — отозвалась госпожа Смит. — Но не в этом суть. Суть в том, что так случилась смерть — и рождение — той твари, что мы называем Лукавцем. Поначалу он ещё был человеком. Он, конечно же, сильно пострадал. И очень долго приходил в себя. А розыск ведьм продолжался — да с размахом! И не скажу доподлинно, кого прочие ведьмознатцы боялись больше — ведьм или гнева Лукавца, если ему не находили тех ведьм, которых он требовал, — и, уж поверь мне, если тебе в спину дышит Лукавец, ты отыщешь столько ведьм, сколько ему нужно, о да!

А сам Лукавец ни одной ведьмы не пропускал. Просто диву даёшься. Вот взять какую-нибудь тихую захолустную деревушку, где все друг с другом неплохо ладят и где ведьм никто никогда не замечал. А стоит появиться Лукавцу — и внезапно ведьмы обнаруживаются повсюду, они прямо кишмя кишат, вот только, к сожалению, недолго. Лукавец считал, что во всех на свете бедах виноваты ведьмы — это они воруют младенцев, это они подговаривают жён сбегать от мужей, это из-за них молоко скисает. Мне лично больше всего нравится история о том, что ведьмы выходят в море в яичной скорлупке, чтобы топить честных моряков. — Госпожа Смит подняла руку. — Нет, не говори мне, что даже самая миниатюрная ведьма в скорлупку не влезет, а, напротив, её раздавит — это то, что мы, ведьмы, называем логическим аргументом, а значит, никто из тех, кому хочется верить, будто ведьмы топят корабли, во внимание его не примет.

Понятное дело, так не могло продолжаться до бесконечности. Людям случается повести себя глупо, людей нетрудно запугать, но порою встречаются люди и неглупые, и храбрые, так что Лукавец был изгнан из мира. Вышвырнут как мусор, — да он мусор и есть.

Вот только покончить с ним не удалось. Его ненависть ко всему, что он почитал ведьмовством, оказалась так могуча и так страшна, что он каким-то образом сумел выжить, пусть и лишился в конце концов тела. Такая ярость обуревала его, что, даже не имея ни кожи, ни костей, он продолжал жить — как призрак. А время от времени он находил кого-нибудь, кто его впустит. Ведь в мире полным-полно людей, чьё отравленное сознание для него открыто. А есть и те, кто предпочёл бы оказаться скорее за спиною у зла, чем лицом к лицу со злом, и один из таких написал для него книгу под названием «Костёр ведьм»*.

Но когда он завладевает чужим телом — и поверь мне, в прошлом находились неприятные люди, полагавшие, что их страшным честолюбивым устремлениям это только на пользу, — владелец тела очень скоро обнаруживает, что всякий контроль он утратил. Эти люди тоже становились частью Лукавца. И слишком поздно осознавали, что спасения и освобождения нет. Кроме как через смерть…

— Отрава проникает туда, где ей рады, — промолвила Тиффани. — Но похоже, что просочиться отрава может куда угодно, неважно, рады ей или нет.

— Прости, но я всё-таки скажу: «Молодчина!» — похвалила госпожа Смит. — Ты в самом деле так сильна, как о тебе говорят. В Лукавце уже не осталось ничего материального. Ничего такого, что можно увидеть. Ничего такого, чем можно завладеть. И хотя он зачастую убивает тех, кто великодушно впустил его, он, тем не менее, по-прежнему процветает и благоденствует. Не имея собственного тела, он дрейфует по ветру и, я так понимаю, вроде как спит. А если и впрямь спит, то я знаю, что ему снится. Ему снится прекрасная юная ведьма, самая могущественная из всех ведьм. И он думает о ней с такой ненавистью, что, согласно теории эластичных струн, эта ненависть облетает всю вселенную кругом и возвращается с другой стороны, так что оборачивается своего рода любовью. Он мечтает увидеть эту ведьму снова. И тогда она почти наверняка умрёт.

Были ведьмы — настоящие, из плоти и крови, которые сражались с ним и побеждали. Были и такие, что гибли. А затем, в один прекрасный день, девочка по имени Тиффани Болен ослушалась старших — и поцеловала зиму. Чего, надо сказать, никто прежде не делал. И Лукавец вновь пробудился. — Госпожа Смит отставила чашку. — Как ведьма, ты ведь понимаешь, что не должна ничего бояться?

Тиффани кивнула.

— Так вот, Тиффани, ты должна найти в себе место для страха, страха, который держишь под контролем. Мы считаем, что голова очень важна, что мозг по-королевски восседает на троне тела. Но и тело могущественно, и мозгу без тела не выжить. Если Лукавец завладеет твоим телом, не думаю, что ты сможешь дать ему бой. С таким врагом ты ещё не сталкивалась. Угодить в его власть — значит в конце концов умереть. Но что ещё хуже, перед этим ты станешь его орудием. И смерть покажется долгожданным избавлением. Вот такие дела, госпожа Тиффани Болен. Он пробудился, он скользит по ветру, он ищет её… Он ищет тебя.

— Ну, мы её хотя бы сыскнули, — заявил Явор Заядло. — Она где-то туте, в этой вонявой отбросной кучище.

Фигли, открыв рты, стояли перед пузырящимся, гниющим месивом Объекта Движимости. Под завалами мусора что-то загадочно побулькивало, вертелось и взрывалось.

— Туда суйносить — всё равно что на верную смерть, — заявил Чокнутый Крошка Артур. — На верную смерть, грю! Вы все обрычены!

— Ах-ха, мы и так все обрычены, ранее или попозжее, — весело заверил Явор Заядло. Он принюхался. — Что ишшо за хренищная вонизма такая?

— Звиняй, Явор, энто я, — пригорюнился Туп Вулли.

— Ых, наэ, твою вонизму я бум-бум, — возразил Явор. — Но, знатца, нюхивал я такое прежде. Тот идучий вражина, которого мы на дороге унюхали. Нды? Весь в чёрном. Огроменная недостача по части глазевых яблоков. Как выгребенная ямина вонявал, и в выгребенную ямину ему дорога. И памятуется, вякал он разные гадственные словья о нашей мал-малой громаздой карге. Моя Джинни грит, надыть нам держаться к мал-малой громаздой карге поближе, и думкаю я, этой чучундре пованниться не помешает.

Чокнутый Крошка Артур ненароком ускорил события.

— Дыкс ты, Явор, разве не в курсах, что туда соваться запрещено законом, ыть? — Он указал на древний, полурасплавленный знак, на котором едва разборчиво проступали слова:

Явор Заядло так и впился в знак глазами.

— Ых, вот теперча ты мне выбора не оставкал, — заявил он. — Да ишшо напомнил, что мы ужо мертвяки. Вперёд!

На языке у Тиффани вертелись десятки вопросов, но на самый верх пробился главный:

— А что будет, если Лукавец меня настигнет?

Госпожа Смит мгновение глядела в потолок. А потом ответила:

— Ну, наверное, с его точки зрения, это будет что-то вроде свадьбы. А с твоей точки зрения, это всё равно что быть мёртвой. Нет, хуже, поскольку ты-то окажешься внутри, наблюдая за тем, что он способен сотворить, вооружённый всеми твоими способностями и могуществом, с твоими близкими и знакомыми. Кажется, где-то ещё оставался последний кексик?

«Я не стану бояться», — твердила себе Тиффани.

— Рада это слышать, — вслух произнесла госпожа Смит.

Тиффани в ярости вскочила со стула.

— Не смейте этого делать, госпожа Смит!

— Уверена, где-то был ещё один кексик, — откликнулась госпожа Смит. И тут же добавила: — Так держать, госпожа Тиффани Болен.

— Я, между прочим, справилась с роителем. Я в состоянии о себе позаботиться.

— А о своей семье? Обо всех, кого ты знаешь? Ты защитишь их от атаки, которую они даже не заметят? Ты не понимаешь. Лукавец — это не человек, хотя когда-то им был, а ныне он даже не призрак. Он — идея. И, к сожалению, для этой идеи пришло время.

— Ну, по крайней мере, я чувствую его приближение, — задумчиво промолвила Тиффани. — Он него невыносимо воняет. Даже хуже, чем от Фиглей.

Госпожа Смит кивнула.

— Да, это разит от его сознания. Это запах порчи — порчи в делах и в мыслях. Твой разум её улавливает, не знает, что с ней делать, и регистрирует как «вонь». Все предрасположенные к магии эту порчу чуют; а вот когда с нею сталкиваются обычные люди, порча их меняет, отчасти уподобляя Лукавцу. Так что, куда бы он ни направился, беда следует за ним по пятам.

Тиффани знала в точности, о какой беде идёт речь, хотя воспоминания рывком перебросили её в прошлое, ещё до пробуждения Лукавца.

Мысленным взором она видела, как обугленные по краям обрывки бумаги порхают туда-сюда; мысленным слухом слышала обречённые вздохи ноябрьского ветра, а хуже всего, о да, всего хуже, мысленным носом чуяла резкую, едкую вонь полусожжённой старой бумаги. В памяти Тиффани клочки трепетали на безжалостном ветру, точно раздавленные, искалеченные мотыльки, которые, тем не менее, всё ещё отчаянно пытаются взлететь.

И на этих клочках были звёзды.

Люди вышли строем под звуки лютой музыки и грубо выволокли из дому помешанную старуху, чьё единственное преступление, насколько могла судить Тиффани, заключалось в том, что зубов у неё не осталось и от неё попахивало мочой. Люди швырялись камнями, расколотили окна, убили кошку — это всё творили хорошие люди, милые люди, знакомые Тиффани люди, с которыми она сталкивалась каждый день, — они всё это совершили и с тех пор никогда не заговаривали о случившемся. Тот день каким-то образом выпал из календаря. В тот день, набрав полный карман опалённых звёзд, не зная сама, что делает, но исполненная решимости сделать то, что нужно, она стала ведьмой.

— Вы сказали, какие-то ведьмы сражались с ним и победили? — спросила Тиффани у госпожи Смит. — А как им это удалось?

— Последний кексик наверняка лежит в пакете с именем кондитера. Ты на нём не сидишь, часом? — Госпожа Смит откашлялась. — Удалось благодаря тому, что это были очень могущественные ведьмы, они понимали, что значит быть могущественной ведьмой, они пользовались случаем, пускали в ход все уловки и, как я подозреваю, угадывали мысли Лукавца ещё до того, как он угадает их мысли. Я проделала долгий путь сквозь время, чтобы узнать о Лукавце побольше, — добавила она, — и одно скажу точно: убить Лукавца можно только с помощью лукавства. Тебе придётся его перелукавить.

— Не очень-то он и хитёр, если ему потребовалось столько времени, чтобы меня найти, — возразила Тиффани.

— Да, меня это озадачивает, — промолвила госпожа Смит. — И тебя тоже должно озадачить. Я бы предположила, что ему понадобится гораздо больше времени. Уж всяко не два года. Либо он стал умнее — а, признаться, умничать ему особо нечем, мозгов-то нет, — либо что-то привлекло к тебе его внимание. Что-то — или, вероятнее, кто-то, наделённый магической силой. У тебя есть недоброжелатели среди ведьм?

— Совершенно точно нет, — заверила Тиффани. — А не осталось ли в живых хоть кого-нибудь из тех ведьм, которые его побеждали?

— Осталось, да.

— Я вот думаю — может быть, мне встретиться с кем-нибудь из них и спросить, как им это удалось?

— Я же тебе объяснила, он — Лукавец. С какой стати ему дважды попадать в одну и ту же ловушку? Тебе придётся придумать свой собственный способ. Те, что тебя учили, на меньшее и не рассчитывают.

— Это, случайно, не очередное испытание какое-нибудь? — спросила Тиффани и тут же смутилась: до того неуклюже это прозвучало.

— Ты разве не помнишь, что постоянно твердит матушка Ветровоск? — промолвила госпожа Смит.

— «Всё, что с тобой происходит, на самом деле — испытание», — хором произнесли они, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Раздалось тихое кудахтанье. Госпожа Смит приоткрыла дверь, в комнату вошла белая курочка, с любопытством огляделась по сторонам — и взорвалась. На её месте осталась луковица с мачтой и полным парусным вооружением.

— Извини, я-то надеялась, обойдётся, — посетовала госпожа Смит. Она вздохнула. — Боюсь, такое здесь постоянно происходит. Объект Движимости, видишь ли, не статичен. Вся магия перемешивается, обрывки одних заклинаний переплетаются с другими, и рождаются заклинания совершенно новые, которые прежде никому и в голову не приходили… словом, получается куча-мала. А она в случайном порядке порождает невесть что. Вот вчера, например, я нашла книгу о выращивании хризантем, отпечатанную медью по воде. Казалось бы, строчкам полагалось размазаться, но нет, книга каким-то образом держалась до тех пор, пока магия не иссякла.

— Не повезло курочке, — нервно заметила Тиффани.

— Ну, я могу гарантировать, что ещё две минуты назад курицей она не была, — утешила госпожа Смит, — а теперь ей, наверное, приятно побыть немного мореходным овощем. Понимаешь, почему я не задерживаюсь здесь надолго? Был у меня один неприятный случай с зубной щёткой, который я не скоро забуду. — Она приоткрыла дверь чуть шире, и Тиффани увидела путанку.

Путанку ни с чем не спутаешь. Ну то есть в первый момент с каждым может случиться: Тиффани ненароком приняла её за груду мусора.

— Просто диву даёшься, что отыщется в карманах, когда ты на магической свалке, — невозмутимо заметила госпожа Смит.

Тиффани снова вытаращилась на гигантскую путанку.

— Это ведь лошадиный череп, да? А вон там — неужели ведро с головастиками?

— Ну да. Без чего-то живого не обойтись, верно?

Тиффани сощурилась.

— Но вот это — посох волшебника, так? А мне казалось, посох перестаёт работать, если за него берётся женщина!

Госпожа Смит улыбнулась.

— Ну, я-то владею своим посохом с колыбели. На нём даже отметины от молочных зубов есть, если знать, где искать. Это мой посох, и он прекрасно работает, хотя, надо признаться, он заработал ещё лучше, когда я сняла с него набалдашник. От набалдашника никакого проку, а равновесие нарушается. Да сколько можно на меня пялиться, открыв рот?

Тиффани послушно сомкнула челюсти, но рот тут же открылся снова. До неё наконец дошло — причём путь был пройден немалый.

— Так вы — она, да? Вы наверняка она, вы она и есть! Эскарина Смит, правильно? Единственная женщина, ставшая волшебником!*

— Где-то внутри себя я думаю, что да, но это было так давно, и, знаешь, я никогда не чувствовала себя настоящим волшебником и поэтому не тревожилась о том, что другие скажут. В любом случае у меня был мой посох, и этого у меня не отнимешь. — Эскарина на мгновение замялась, но тут же продолжила: — Вот чему я научилась в Университете: быть собой, просто собой, и не беспокоиться на этот счёт. Это знание — само по себе незримый магический посох. Слушай, на самом-то деле, давай сменим тему. Не хочу ворошить прошлое.

— Простите, пожалуйста, — промолвила Тиффани. — Я просто не удержалась. Мне страшно жаль, если я ненароком пробудила страшные воспоминания.

Эскарина улыбнулась.

— О, страшные-то — не проблема! Вот с хорошими справиться куда труднее.

Путанка тихо щёлкнула. Эскарина встала и подошла к ней.

— Вот те на! Разумеется, прочесть путанку может только та ведьма, что её сделала, но ты ведь мне поверишь, если я скажу, что, судя по тому, как развернулся череп, и судя по положению игольницы относительно оси прялки, Лукавец очень близко. Прямо-таки над нами. Возможно, здешняя хаотичная магия сбивает его с толку, ему кажется, что ты везде — и нигде, так что он скоро уйдёт и попытается взять след в другом месте. И, как я уже упоминала, по пути он поест. Он заберётся в голову какому-нибудь идиоту, и на какую-нибудь старушку или девчонку, которая обвешалась опасными культовыми символами, даже не задумываясь о том, что они значат, внезапно объявят охоту. Будем надеяться, она быстро бегает.

Тиффани ошеломлённо заозиралась.

— Ив этом будет моя вина?

— Это нытьё маленькой девочки или риторический вопрос ведьмы, опекающей вверенный ей удел?

Тиффани начала было отвечать и тут же умолкла.

— Вы ведь умеете перемещаться во времени, правда? — уточнила она.

— Да.

— Тогда вы и так знаете, что я отвечу?

— Ну, не всё так просто, — отозвалась Эскарина, словно бы слегка смутившись, к вящему изумлению и, надо признать, восторгу Тиффани. — Я знаю, что ты можешь дать — дай-ка прикину — пятнадцать вариантов ответа, но пока ответ не прозвучал, я не знаю, какой ты выберешь. Так работает теория эластичных струн.

— Тогда я скажу только: спасибо вам большое, — отозвалась Тиффани. — Простите, что злоупотребила вашим временем. Но мне пора: у меня столько дел. Вы время не знаете?

— Знаю, — кивнула Эскарина, — это способ описания одного из познаваемых измерений четырёхмерного пространства. Но для твоих целей — примерно без пятнадцати одиннадцать.

«Какой необычайно замысловатый ответ на поставленный вопрос», — подумала про себя Тиффани. Но едва она открыла рот, чтобы сказать об этом, путанка обрушилась, дверь распахнулась, и внутрь ворвалась орава куриц, которые, впрочем, взрываться не стали.

Эскарина схватила Тиффани за руку и закричала:

— Он нашёл тебя! Не знаю как, но нашёл!

Одна из куриц не то вспрыгнула, не то вспорхнула, не то шлёпнулась на обломки путанки и закукарекала:

— Ку-ка-ре-краскудрыть!

Курицы лопнули — и превратились в Фиглей.

В общем и целом большой разницы между курами и Фиглями не было: и те и другие носились кругами и орали. Главное отличие состояло в том, что куры обычно безоружны. А вот Фигли, напротив, всегда вооружены до зубов. Как только они стряхнули с себя остатки перьев, то принялись сражаться друг с другом — от смущения, ну, и чтобы время скоротать.

Эскарина оглянулась на них, пнула стену позади себя, открыв узкий лаз, сквозь который едва можно было протиснуться, и приказала Тиффани:

— Ступай! Уводи его отсюда! Как можно скорее садись на метлу и улетай! За меня не беспокойся! И не переживай, ты справишься! Просто помоги себе сама.

Густой, тошнотворный дым постепенно заполнял комнату.

— Что вы имеете в виду? — с трудом выговорила Тиффани, борясь с метлой.

— Уходи!

Сама матушка Ветровоск не сумела бы так основательно подчинить себе ноги Тиффани.

Девушка поспешила прочь.