Глава 12
Засасывающая тьма

Кладу газету на колени, чтобы строчки перестали прыгать перед глазами, и вчитываюсь в текст.

Новость о судимости Олега пугает меня не так сильно, как упоминание в пояснении к приговору фамилии Игоря: «Свидетель Панин И. Д. пояснил, что был женат на Пауковой Е. В., с которой и после развода поддерживал отношения. По характеру Паукова Е. В. была спокойной, уравновешенной и уступчивой, избегала конфликтных ситуаций». Получается, Игорь не только знал о судимости Олега, но и свидетельствовал против него в суде. Лену, вот кого Игорь отдал Олегу. Теперь понятно, кому понадобилось избивать вдовца перед похоронами. Игорь наказал Олега за смерть бывшей жены. Он внушил мне: никто не стал бы ждать пять лет, чтобы отомстить. Никто, кроме соседа, который следил за домом, за ребенком, за новой женой и, наконец, дождался. Все сходится. Олег увел у Игоря жену, она умерла во время родов, а Игорь, убив Катю и переспав со мной, отомстил Олегу на этот раз по-настоящему. Больше не может быть никаких сомнений и оправданий.

Единственное, чего я не могу понять, так это кто пытался убить меня, если Игорь все время находился рядом? Хотя нет, когда я была вместе с ним, на меня никто не нападал, но стоило мне отойти… Меня тут же чуть не сбросили с лестницы, там, на стадионе. Причем когда я вернулась, Игоря не было на месте. В следующий раз я выпрыгнула из-за угла и вместо убийцы встретила Игоря. Вместо… Что заставило меня поверить каждому его слову? Как ему удалось меня обмануть? Какие понабилось покупать сигареты, когда дома у него лежал целый блок? Зачем ему обходить бар с другой стороны? Да еще мотоцикл. Я поверила, что Игорь ради меня пожертвовал самым дорогим, а он, как выясняется, просто спасал свою шкуру. Мало ли что могли подумать полицейские, найди они меня в сарае. Непонятно только, почему он не убил меня сразу же, как затащил к себе в дом. И долго он собирается оставлять меня в живых? Не буду это выяснять. К Игорю я больше не вернусь.

Куда теперь идти, в полицию? У меня нет доказательств, только догадки. Нужно все обдумать, а лучше обсудить с кем-то, кто знает всю историю. Ира единственная, кому я доверяю, но сегодня она может работать в ночную смену. Надо проверить, чтобы не рисковать напрасно, появляясь возле ее дома, но как? У меня же с собой телефон Артура! Номер Ириного мобильного я помню наизусть и, несмотря на дрожь в руках, с первой попытки правильно его набираю.

– Алло? – раздается в трубке недовольный голос подруги.

– Ира, ты где?

– Дома, где еще я могу быть в три часа ночи?

– Никуда не уходи, слышишь?!

– И не собиралась.

– Я сейчас к тебе приду, жди.

– Динка, ты, что ли? У тебя все в порядке?

– Все нормально. Оставайся дома.

Нажимаю «Завершить вызов» и кладу телефон в сумку. Спустившись на первый этаж, обнимаю на прощание тетю Женю. Тяжело дыша, она выбегает за мной на улицу и пытается всучить деньги. Когда я снова отказываюсь, тетя Женя перечисляет все имеющиеся в ее распоряжении блага, включая дом в деревне, квартиру сестры в областном центре и машину сына. На секунду я представляю, как было бы здорово поехать в деревню, хорошенько выспаться на печке и провести завтрашний день на свежем воздухе, созерцая умиротворяющую рябь местного озерца. Нельзя расслабляться, даже мысленно. Я должна быть собранной, чтобы справиться с испытаниями, какими бы трудными они ни были.

Расцеловавшись на прощание с тетей Женей, я быстрым шагом иду к общежитию. Неправдоподобная тишина настораживает, шелест целлофанового пакета на асфальте заставляет поежиться, а от скрипа гуляющей на ветру калитки по спине пробегают мурашки. К концу пути я успокаиваюсь, привыкнув к раздутым воображением опасностям. Когда я поднимаюсь на крыльцо общежития, сзади раздается очередной шорох. Оглядываюсь, из-за угла вытягивается человеческая тень. Хватаюсь за дверную ручку и забегаю в подъезд. Жму на кнопку лифта. Кабинка со старушечьим стоном опускается на первый этаж. Дверь, как обычно, открыта. Запрыгиваю в лифт, не дожидаясь, пока он остановится. Жму кнопку Ириного этажа, пока кабинка раздумывает, двинуться ли с места, перевожу дух. На площадке раздается топот. Нехотя механизм меня поднимает. Шаги замирают неподалеку. Я с ужасом смотрю в сжимающийся снизу проем. Щель возле моих ног становится такой узкой, что сверху мне практически не видно этажа. Вздох облегчения застревает в горле комом, когда в кабину влетает дымящаяся пластиковая бутылка. Я на автомате отфутболиваю ее обратно. Вместо того чтобы выкатиться наружу, бутылка пружинит и отлетает в угол.

В панике я жму на кнопку остановки. Лифт замедляется и закрывает двери. Изо всех сил стараюсь разжать их руками, но ржавая конструкция не поддается. Секунды до взрыва зажигательной смеси тянутся в моей голове часами. Это, скорее всего, последние мгновения моей жизни. Вместо воспоминаний разум подает молниеносные команды. Я подпрыгиваю, упираюсь ладонями в потолок возле лампочки. Люк открывается и тут же ударяет меня по пальцам. Не даю ему шанса закрыться, повиснув под потолком на здоровой руке. Покалеченная тоже приходит на помощь, высовывая в люк локоть. Непонятно откуда взявшиеся силы помогают мне подтянуться и по пояс вылезти из кабинки.

После ярко освещенного лифта шахта кажется неправдоподобно черной. С криком отталкиваюсь руками и забираюсь на край крыши. Ноги выпрыгивают из кабинки с такой скоростью, что все тело покачивается. Вряд ли я когда-либо была напугана сильнее, но именно сейчас мне больше всего хочется жить. Пытаюсь рассмотреть, как далеко дно шахты, но взгляд падает на крышу грузового лифта. Кажется, она совсем близко. На раздумья нет даже секунды. Я спрыгиваю на грузовой лифт.

Ноги пролетают в пустоту. Угол громадной металлической коробки ударяет меня в живот. Скользя мысками туфель по гладкой стене, а руками по пыльной поверхности крыши, я съезжаю в засасывающую тьму. За секунду до падения локти упираются в металлическую перекладину на самом краю. Шахту заполняет убийственный грохот. Я вздрагиваю, правая рука соскальзывает с крыши. Подтягиваясь всей левой стороной тела, с трудом снова закидываю правый локоть на крышу, когда… Грузовой лифт дергается и медленно ползет вверх. Прощай, вера в спасение. Дно кабинки пассажирского лифта все ближе.

Растягиваю левый бок и пытаюсь отпружинить всем телом, чтобы закинуть правую ногу на крышу. Удается зацепиться каблуком за перекладину, но туфля соскакивает с ноги и, ударив меня носком в макушку, улетает в темноту. Занемевшие, как будто отмороженные, руки продолжают удерживать меня на весу, угол крыши врезается в грудь. Надо отстраниться от боли, рвануть вверх. Только это спасет мне жизнь. Только я способна себе помочь. Незнакомая раньше сила помогает раскачаться и согнуть тело пополам. На этот раз босая ступня пяткой упирается в край крыши. Я стараюсь подтянуть вторую ногу. Боль сквозь пятку пронзает все тело. Кабина пассажирского лифта, как огромный каблук с металлической набойкой, надвигается на меня и грозит перерубить пополам. Зажмуриваюсь и с воплем переваливаюсь на крышу. Жива? Цела? Открываю глаза, пассажирский лифт проезжает мимо, а я теперь уже на крыше грузового, поднимаюсь все выше. От медленного монотонного движения мутит. Потолок приближается. Я опускаю голову на крышу и, раскинув в стороны руки и ноги, готовлюсь превратиться в блин. Господи, миленький, останови этот чертов лифт, пожалуйста! Я больше не доверюсь ни одному мужчине и буду самой осмотрительной женщиной в мире, только не дай мне умереть. Лифт, услышав мои мольбы, что-то бурчит в ответ и замирает.

– Остановился. Спаслась! Жива!!!

Радостный вопль разлетается по всей шахте. Пытаюсь приподняться, но тело, будто магнит, притягивается к металлической крыше лифта. Надо отдохнуть, сейчас полежу минутку и… Что дальше? Осматриваюсь, двигая одними глазными яблоками. Только чудо могло меня спасти, но даже оно не способно помочь выбраться из шахты самостоятельно.

– Есть кто живой? – раздается голос снизу.

– Я здесь! – отрываю голову от крыши. – На грузовом лифте! Помогите!

– Сейчас спасатели приедут, помогут.

– А заодно и полиция… – бьюсь лбом о холодный металл.

– Чистосердечное признание, гражданочка, облегчает понимание.

Глядя на меня из-под полуприкрытых век, следователь улыбается во все тридцать два белоснежных зуба. Рубашка с короткими рукавами обтягивает накачанный торс, выставляя на обозрение напряженные бицепсы. Слегка взъерошенные волосы придают образу деланную небрежность. Складывается впечатление, будто он вылез из телевизора. Хотя нет, скорее, я попала в детективный сериал.

– Мне признаваться не в чем, – серьезным взглядом отвечаю на заигрывания следователя.

Неужели он и правда думает, что я поведусь на красивые глазки и тут же подпишусь под любым преступлением? Наверно, встречаются дуры, которые так и поступают, раз он использует эту тактику.

– Ну как же? – Распахивает глаза цвета штормового моря следователь. – Убийство несовершеннолетней с особой жесткостью. От восьми до двадцати пяти лет. Это в случае чистосердечного признания, а будете отрицать вину при таких неопровержимых доказательствах, получите пожизненное.

– При каких «неопровержимых доказательствах»?

– Отпечатков пальцев на месте преступления вам недостаточно? – Съезжает на стуле он, расслабляя руки.

– Она умерла в моем доме. Там повсюду мои отпечатки, и не только пальцев.

– Как насчет свидетелей?

– Свидетелей чего?

– Побега с места преступления.

– Послушайте, а разве вы не должны начинать допрос с выяснения моей личности, паспортных данных? Вести протокол, в конце концов?

– Разве это допрос? – Улыбается следователь. – Пока мы с вами просто мило беседуем.

Обводит взглядом мои ноги и, чтобы лучше их разглядеть, отъезжает на стуле подальше от стола. Спасибо Ире, ну и натерпелась же я с ее коротеньким платьицем.

– Кстати, что случилось с вашей обувью?

– Кстати, после предъявления обвинения вы, кажется, должны начать допрос, – выуживаю из памяти сведения, почерпнутые из какого-то учебника для юристов, а может, из детективного романа. Без разницы, главное, чтобы написанное было правдой.

– Хорошо, – подкатывает он стул обратно к столу. – Допрос так допрос.

Следователь берет ручку и листок и, полностью погрузившись в кропотливую работу, мелким почерком исписывает половину страницы.

– Что это вы пишете?

– Как что? Протокол. А вы не этого хотели?

– Подождите, но я же еще ничего не сказала!

– Думаете, последние полчаса я беседовал сам с собой?

– Не знаю, с кем вы беседовали, но допрос еще не начался. Записывайте мои показания по ходу дела, а не вспоминайте, о чем мы беседовали. Свои мемуары я как-нибудь напишу без вас.

Следователь явно сожалеет о проделанной работе, мнет листок и кидает в стоящую за моей спиной корзину. Бумажный шарик пролетает рядом с моим ухом. До этого я тратила все силы, чтобы изображать агрессию, но теперь у меня по-настоящему вскипает кровь. Следователь снова склоняется над бумажкой.

– Можно я?

– Что – вы? – Раздражение на его холеном лице проявляет первые морщины.

– Буду вести протокол.

– Зачем?! – Его глаза выпучиваются и становятся не такими уж привлекательными, а брови ползут на лоб, собирая кожу в гармошку. Так-то лучше.

– Разве я не имею права записывать свои показания сама?

– Имеете, – встряхивает волосами он. – Только я не пойму, для чего вам это нужно? Когда протокол будет подписан, вы сможете указать на все неточности и потребовать внести дополнения.

– Когда пишу, мне легче вспоминается, – улыбаюсь следователю, всем видом показывая готовность сотрудничать.

Как же, внести изменения. Когда протокол будет подписан, все домыслы следователя станут неопровержимыми доказательствами моей вины.

– Пожалуйста, – он подталкивает листок ко мне. – Хотя нет, подождите. Вопросы я буду записывать сам. Не возражаете?

– Пожалуйста, – тем же жестом возвращаю бумажку.

– Вас зовут Паукова Дина Александровна, правильно? – Снова подталкивает ко мне листок он.

– Да, – медленно вывожу каждую букву, – все верно.

– Кем вам приходилась убитая, Паукова Екатерина Олеговна?

– Приемной дочерью, – отдаю листок следователю.

– Падчерицей? – Наносит ответный удар он.

– Разве это не одно и то же?

– Как вы к ней относились?

– Хорошо. Как могла, заботилась о ней.

– А она к вам?

– Не очень хорошо. Думаю, даже плохо.

– Почему?

– Наверно, ревновала ко мне отца.

– Мысль избавиться от падчерицы пришла к вам спонтанно или вы давно планировали убийство?

– Я ее не убивала.

– Ну конечно, – закатывает глаза следователь. – Она сама размозжила себе голову.

– Этого я не говорила.

– Тогда, если не вы, кто, по-вашему, ее убил?

Рассказать об Игоре? Какой в этом смысл? Следователь не только мне не поверит, но еще и постарается исказить мои слова, использовать их против меня. Лучше держать язык за зубами.

– Не знаю.

– Вы бывали на месте преступления после убийства?

– Нет, – ложь во спасение.

– Искали там улики?

– Говорю же, нет.

– А каким-нибудь другим способом пробовали найти убийцу?

– Нет.

– Хорошо, – потягивается следователь, треща костяшками пальцев.

Кажется, он доволен. Плохой знак.

– Вы присутствовали на похоронах падчерицы?

– Нет, – на следующий вопрос, для разнообразия, надо ответить правду, – я о них не знала.

– Чем же вы, интересно, были заняты, если не поиском убийцы, что даже не слышали о похоронах собственной приемной дочери?

Теперь не падчерица, а приемная дочь.

– Я…

– Вы скрывались от следствия, вот чем! – Переходит на крик следователь. – Вы были в бегах!

– Я не от кого не скрывалась, – отвечаю спокойным голосом. – Даже не знала, что меня ищут.

– Не знали о похоронах падчерицы. Не знали, что вас разыскивает полиция. Может, вы не знали, что убивать плохо? Незнание закона, солнышко, – наклоняется ко мне следователь, – не освобождает от ответственности.

– Я вам не солнышко, а Дина Александровна, и законы знаю достаточно хорошо.

– Может, мне с тобой поговорить вне закона? – Упирается руками в стол он.

– Может, вам стоит записать этот вопрос в протокол? – Скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку стула.

– Значит, вы утверждаете, что не убивали Паукову Екатерину Олеговну? – Садится на место и тяжело вздыхает.

– Утверждаю.

– В таком случае для чего вам понадобилось убегать из дома в предполагаемое время преступления?

– Вы правы, из дома я убежала, но Катя в это время была еще жива.

– В побеге, значит, вы признаетесь, а в убийстве нет. Хорошо. Если вы не убивали падчерицу, зачем вам понадобилось убегать из дома?

– Меня избил муж.

– Насколько я знаю, в это время ваш муж был на работе.

– Да. Я дождалась, пока он уедет на работу, и ушла из дома.

– Вы не ушли, вы убежали. Для чего такая спешка?

– Я сильно нервничала и больше не могла оставаться в этом доме.

– Тогда почему не ушли следом за мужем, а задержались более чем на полчаса?

– Хотела закончить домашние дела.

– Хотела закончить домашние дела… Так вы называете убийство падчерицы?

– Я ее не убивала.

– Это я уже слышал. Хорошо, какие домашние дела вы хотели закончить?

– Помыть посуду после завтрака, одеть и отвести Катю к бабушке.

– Что вам помешало?

– Катя капризничала.

– Как именно?

– Она плюнула мне в лицо и обозвала словами, которыми часто ругался ее отец.

– Но ему вы за это голову не пробили?

– Кате тоже.

– Тогда что вы сделали в ответ?

– Убежала из дома.

– А до этого вы ее ударили. Вот заключение судмедэкспертизы, – из внутреннего кармана пиджака, висящего на спинке стула, следователь вытаскивает сложенную вчетверо бумажку. – Здесь черным по белому написано, что на теле Екатерины Пауковой найдены следы вашей ДНК, которые могли появиться только в результате удара.

– Я дала ей пощечину и убежала. Не знаю, что произошло дальше, но когда я выходила из дома, она была жива.

– Собираешься косить под несчастный случай?! – Следователь выхватывает у меня листок, не дав дописать ответ. – Не выйдет. Все, чего ты этим добьешься, так это потянешь время следствия. Любой дурак поймет, что это убийство, стоит только посмотреть на тело.

Из того же кармана, откуда недавно появилось заключение судмедэкспертизы, следователь достает пачку фотографий. Я с нетерпением жду, когда снимки окажутся на столе, но достаточно мельком взглянуть в их сторону, как все вокруг начинает расплываться, а во рту появляется отвратительный привкус. На фотографии, в той же позе, от которой остался контур на полу в спальне, запечатлено безжизненное тело Кати. Обычно пылающие румянцем щеки отливают синевой того же оттенка, что и надетое джинсовое платье. Получается, после моего ухода и до появления убийцы Катя успела одеться? Но как ей удалось достать платье с антресоли? Ну конечно! Вот почему сорочка свекрови была в крови. Она нашла обнаженный труп внучки, сняла с себя верхнюю одежду, одела Катю в первое попавшееся платье и, только приведя себя в порядок, вызвала полицию. Поразительное хладнокровие!

– Невооруженным глазом видно – это мокруха. Благо убийцу долго искать не пришлось. Одного я до сих пор не понимаю: чем ты ее забила? Ночами не сплю, гадаю, от какого металлического предмета может остаться такое узкое и глубокое отверстие в черепе? – Вытаскивает из стопки фотографию с крупным планом верхней части тела. – Похоже на отвертку, но патологоанатом сказал, что у основания инструмент расширяется.

Я смотрю на отверстие в области виска. Взгляд опускается на шею. Сначала фотография внушает непреодолимый ужас, но постепенно я переключаюсь на другой способ видения. Теперь я не смотрю на Катин труп, а изучаю отдельные части изображения. На одном из фрагментов мой взгляд непроизвольно застывает. Сначала я не могу понять, что именно настораживает в этой области снимка. Приходится снова посмотреть на все фото целиком. Неожиданно для самой себя я вскакиваю со стула.

– Я не могла ее убить, у меня больная рука!

– А у меня ухо чешется, так что, я теперь допрос вести не могу? – Пожимает плечами следователь.

– Дайте мне чистый лист бумаги.

– Я не задавал вопрос. Что ты собираешься писать?

– Чистосердечное признание.

– То не могла, то признание… – Недоверчиво смотрит на меня следователь, но все равно протягивает листок и ручку.

– Я, Паукова Дина Александровна, – записываю и одновременно озвучиваю заявление, – полностью отрицаю свою вину в предъявленном мне обвинении. Прошу приложить к материалам дела справку об инвалидности, доказывающую мою невиновность.

– Ну что за бред, а?! – Хватается за голову следователь. – Какая еще справка? При чем здесь инвалидность?

– Вот, смотрите, – указываю на фотографию. – На шее четко видны следы пальцев. Для того чтобы удержать Катю, убийца сзади схватил ее за шею правой рукой, а левой ударил непонятным предметом.

– Ты решила рассказать, как убила падчерицу?

– Не могла я ее убить, я в детстве перенесла травму. Моя правая рука не способна настолько сжаться, чтобы оставить синяки на шее ребенка. Я могу согнуть только кончики трех пальцев – среднего, безымянного и мизинца. А на фотографии явно видны следы от большого и указательного пальцев.

– Откуда мне знать, вдруг ты врешь?

– Говорю же вам, у меня есть справка об инвалидности, а еще об этом написано в моей больничной карточке. Я чисто физически не могу оставить такие синяки. Это сделал кто-то другой, – медленно выдыхаю и откидываюсь на спинку стула.

Следователь, открыв рот, продолжает изучать фотографию.

– Возьми ручку в правую руку, – поднимает на меня полный надежды взгляд.

– Я ею даже кружку удержать не могу, не то что писать.

Лицо следователя сереет и окончательно теряет какое-либо выражение.

– Подпиши протокол, – пододвигает ко мне бумагу. – На каждой странице.

Соглашаюсь, лишь бы скорее отсюда выбраться.

– Теперь я могу идти?

– Куда идти? – На лице следователя снова появляется улыбка. – Твои показания, как и любую другую улику, надо проверить. К тому же, хватала ты свою падчерицу за шею или нет, это еще не доказывает, что ты ее не убивала. Сама же в показаниях призналась, что ударила ребенка.

– Я призналась?

– Да, ты, – в голос смеется он. – Повелась на бумажку от судмедэксперта. Я ее сам полчаса назад на компьютере напечатал.

– Не может быть. Я такого не говорила!

– Как же не может быть? Вот, смотри, – протягивает мне протокол следователь.

– Где?! – наклоняюсь и выхватываю бумагу из его рук.

В миг от злосчастной записки остаются одни лоскутки.

– Ты чего делаешь?! – машет руками следователь.

– Выбрасываю мусор, – еще раз для подстраховки рву остатки протокола и высыпаю бумажное конфетти в мусорное ведро.

Как же я устала! Нервное напряжение и бессонная ночь дают о себе знать. Тело ноет, сознание то и дело отключается, но через мгновение я прихожу в себя. Самое заветное желание сейчас – десять часов сна в удобной кровати. Об этом не стоит даже мечтать по дороге в камеру. Темно-зеленая краска на стенах и ряд коричневых дверей быстро возвращают к реальности. Я останавливаюсь возле одной и ожидаю увидеть за ней все, что угодно, кроме того, что на самом деле предстает перед моими глазами, когда меня впихивают в камеру. Белокурый малыш с зареванным личиком испуганно смотрит на меня из коричневой колыбельки. Дверь за мной с грохотом закрывается, сквозняк шевелит спутанные кудряшки на голове ребенка. Рот мальчика растягивается, но вместо улыбки на личике появляется обиженная гримаса. Пронзительный вопль, удвоенный эхом, заполняет камеру. Звон в ушах выгоняет последние здравые мысли из моей головы. Глухой монотонный стук усиливает эффект. Что это, камера пыток?

Я оглядываюсь, чтобы понять, куда попала. Крашенные в светло-коричневый цвет стены с нацарапанными кое-где нецензурными выражениями, бетонный пол, замурованное окно, одна лампочка на побеленном потолке и двухъярусные кровати возле стены. Ага, вот и источник монотонного стука. На верхней наре – кажется, так в тюрьме называют эти полки – в самом углу, прижав к груди колени, сидит девушка. Ее голова, с такими же светлыми и спутанными волосами, как у малыша, раскачиваясь как маятник, с одинаковыми временными интервалами ударяется о стену.

– Это твой ребенок?

Вместо ответа она продолжает биться головой о стену. Может, девушка уже оглохла от ударов? Или сошла с ума от прерывающегося только на вдох детского крика? Я подхожу к колыбельке, но стоит наклониться к ребенку, как девушка тут же приходит в себя.

– Не трогай! – Ее крик перекрывает даже вопль малыша.

– Значит, твой, – сама отвечаю на вопрос я. – Он же мокрый, неужели не видишь? Надо переодеть.

Она равнодушно отворачивается к стене и продолжает дубасить ее виском. Я беру ребенка на руки. Он тут же замолкает, как будто только этого и ждал. Доведенными до автоматизма движениями переодеваю его в сухое. Когда я вышла за Олега, Катя была слишком большой, чтобы менять ей пеленки, поэтому в семейной жизни навык мне не пригодился. Ухаживать за детьми я научилась в интернате. Воспитательницы с радостью перекладывали на нас такие обязанности. Старшие девочки брали шефство над малышами. Каждая выбирала себе по одному и называла его своим ребенком, старалась урвать для сыночка или доченьки самое лучшее. Тем малышам, которым не доставалось «мамочек», приходилось несладко. Мне было их особенно жалко, поэтому я возилась именно с такими. Кажется, этому мальчику тоже не повезло.

– Ты его грудью кормишь? Он голодный.

На этот раз ребенок начинает тихонько хныкать. Мать оборачивается на плач и протягивает руки, я подаю ей малыша и сажусь внизу. Как хочется завалиться и проспать до следующего утра. Голос совести останавливает голову на полпути к подушке. Ничего, кровать все равно слишком жесткая, а по наволочке ползают крошечные черные клопы. Лучше доведу дело до конца, а потом придумаю, как отдохнуть и не делить постель с насекомыми.

– Ты здесь за что?

– За мужа, – забота о ребенке, кажется, вернула ей дар речи.

– Убила его?

– Нет, – доносится сверху нервный смешок. – Он открыл свое дело и что-то напутал с налогами.

– И ты согласилась за него отсидеть? С ребенком?!

– Ни на что я не соглашалась. Он меня не спрашивал. Оформил на мое имя все бумажки и даже не сказал.

– Кошмар! – Поражаюсь я, но тут же беру себя в руки. – Зачем тогда головой о стену бьешься? Соображать от этого она лучше не станет. Трезвый ум тебе пригодится.

– Знаешь, как говорят: если долго биться головой о стену, или голова сломается, или стена. Хочу пробить перегородку, чтобы вылезти из этой гребаной камеры.

– Думаешь, в соседней камере будет лучше?

Девушка громко всхлипывает, а я понимаю, что перестаралась. С трудом залезаю на верхнюю полку.

– Не плачь, – забираю у нее малыша. – Соберись. У тебя же ребенок, нельзя раскисать. Борись если не ради себя, то ради сына.

Девушка в последний раз всхлипывает и вытирает рукавом слезы со щек.

– А ты? За что здесь? – шмыгает она носом. – В чем тебя обвиняют?

– В убийстве.

– Кого?

В ее голосе появляется тревога. Мне ничего не остается, как сказать правду:

– Приемной дочери.

Девушка тут же поднимается и забирает у меня из рук ребенка. Я с чувством выполненного долга слезаю с кровати. Пока я в камере, она не сможет думать ни о чем, кроме безопасности малыша. Надеюсь, забота о сыне отрезвит горе-мамашу.

Я сажусь на кровать, если можно так назвать настил из досок с тонким, почти не ощутимым матрасом. Из последних сил выбиваю непомерно тяжелую подушку. Руки сами собой опускаются, подушка падает на пол. Я уже не в состоянии ее поднять. Глаза слипаются. Мозг до последнего противится, но тело побеждает и с облегчением опускается на матрас. Как же хорошо лежать! Нет, биться головой о стену и впадать в истерики я не стану. Может, и к лучшему, что меня не выпустили. Здесь я в безопасности. Отлежусь. Заодно все хорошенько обдумаю. Только немного вздремну.

Мозг отказывается отключаться полностью, в полудреме ворочаюсь с боку на бок. Передо мной появляется Игорь. Я стою возле окна, а он, выбросив канистру с бензином, что-то мне говорит. Пытаюсь разобрать слова, но звук не проникает через стекло. По движению губ читается то ли «Я любил!», то ли «Я убил!». Открываю глаза и упираюсь взглядом в волнистую поверхность стены. В голову лезет навязчивая мысль: чем Игорь пробил Кате голову? Это должно быть что-то длинное и округлое, похожее на стержень отвертки, только немного расширяющееся к основанию. На фотографии рана в Катиной голове смахивает на пулевое отверстие, каким его показывают в детективных сериалах. Меня передергивает от мысли, что я так хладнокровно рассуждаю о смерти приемной дочери. Гадать бесполезно – в автосервисе Игоря может быть миллион инструментов, способных нанести подобную травму. Перед глазами встает картина: Игорь с окровавленной отверткой в руках стоит над Катиным телом. Ужас! Отгоняю мысли, от которых можно сойти с ума. Заснуть больше не удается. Самое время подумать о чем-то дельном. Только ничего полезного в голову не приходит.

Благодаря Игорю большую часть времени я провела, расследуя совершенно другое преступление. Ну вот, опять виню в своих бедах другого человека, в этом Игорь не ошибся. Где была моя голова? Версию с несчастным случаем на работе у Олега стоило проверить. Но только до того момента, когда выяснилось, что Артур был на крыше один, и у него не осталось родственников, способных отомстить. Почему я стала копать дальше? Пошла на поводу у Игоря? Нет, скорее заинтересовалась, для чего Артур собирался мне позвонить.

Судя по рассказу Шавлюка, заявлению на развод и словам барменши, Олег встретил в баре Артура и шефа. Парень узнал женщину, с которой сидел Олег. Историю с дальней родственницей Артур, скорее всего, выдумал, чтобы успокоить ревнивого любовника, но это не имеет значения. Главное, он знал, что женщина не замужем или замужем за другим, значит, Олег пришел в бар с любовницей. Вряд ли Артур собирался шантажировать мастера, скорее предложил ему баш на баш: Олег молчит на работе про помощника и шефа, а парень не докладывает его жене о любовнице. Наверно, в баре Олег сделал вид, будто согласен, поэтому Артур и попросил Шавлюка не вмешиваться. Помощник посчитал, что владеет компроматом на мастера. Олег дождался подходящего момента и объявил, что собирается развестись. Компромат потерял значение, Артуру пришлось подчиниться и залезть на крышу в дождь.

Эти выводы могли бы стать огромным достижением, если бы имели хоть какое-то отношение к смерти Кати. Единственное, что доказывает история с Артуром, – Игорь мстил Олегу не зря. Муж на самом деле способен на убийство. Вот только ребенок ни в чем не виноват.

Тяжелые шаркающие шаги за дверью отвлекают меня от размышлений. Ключ с преувеличенным грохотом поворачивается в замочной скважине.

– Паукова, на выход.

– Опять на допрос?

– Нет, на свободу.

Я не в настроении смеяться над шутками надзирателя, поэтому нехотя плетусь к двери.

– С вещами, за тебя залог внесли.

Это не шутка! Ира! Какая же она умница! Где только денег взяла? Я-то ее заначку оставила в горящем лифте.

Несусь по коридору быстрее надзирателя. Не глядя, подписываю все бумажки и распахиваю дверь в свободную жизнь. Но за ней меня встречает не Ира. Вместо нее на пороге стоит с распростертыми руками Игорь. Он улыбается так радостно, как будто только что выиграл миллион. Еще бы, ставка на кону не меньше – его свобода. Мне почти удалось сделать то, чего он так боялся, – доказать свою невиновность. Ну почему я ни слова не сказала следователю про Игоря? Может, тогда меня бы не выпустили к нему под залог или хотя бы проследили, куда он меня отвезет.

– Соломинка! – подбегает Игорь и стискивает меня в крепких объятиях.

– Мне тяжело дышать, – с трудом выдавливаю из себя слова.

От запаха его кожи в горле пересыхает. Сердце то ли от страха, то ли от воспоминаний бьется сильнее.

– Почему ты босиком? Где твои туфли?

– Потеряла, – изображаю спокойствие я.

– Давай я отнесу тебя к машине на руках! – еще не договорив, он нагибается и протягивает руку к подолу моего платья.

– Нет! – я подпрыгиваю, как от удара током. – Мне хочется пройтись.

– Хорошо, пойдем к машине, – говорит он и целует меня в лоб. – Дома я тебя накормлю, отогрею, – его рука забирается под волосы и гладит меня по шее. – У меня быстренько забудешь весь этот кошмар.

Звучит как угроза. Ему бы только увезти меня подальше от людей. Что теперь делать? Попроситься обратно в камеру? Нет уж. Игорь обнимает меня за талию и слегка подталкивает. Я поддаюсь, но иду как можно медленнее, стараясь собраться с мыслями.

– Не пойму, что с тобой случилось ночью? – Сцепляет он пальцы в замок на моей талии.

– Нервы сдали.

– Ладно, не будем об этом. Главное, теперь все хорошо.

Игорь подводит меня к машине и сам закрывает за мной дверь.

– Пока ты там отдыхала, – садится он на водительское сиденье и заводит мотор, – я проверил алиби шефа. Съездил к его племяннице. Сказал, что он забыл пиджак, когда уезжал. Она заверила меня, что сама видела, как дядя садился в машину в пиджаке. Новобрачные как раз сами собирались уезжать. Я спросил, точно ли в своем пиджаке он уехал. Племянница сказала, что утром, на росписи, он был одет так же. Получается, во время убийства шеф был в другом городе.

– Не сомневаюсь, – сам собой вырывается ответ, пока я обдумываю, как быть дальше.

– Мне казалось, вчера ты не хотела в это верить, – поворачивает к дому Игорь.

– Я смирилась.

– Правильно. Пора переключиться на другую версию. Что насчет твоей свекрови?

Игорь выходит из машины, а я жду, пока он откроет мне дверь. Бежать сейчас нет смысла. Оторваться не хватит сил, а даже если спрятаться, из рук убийцы я, скорее всего, попаду в пасть к собственному мужу. Неизвестно, что хуже.

– Помнишь, я нашел очки в комнате Кати? – берет меня под руку Игорь и ведет в дом. – Ты уверена, что они принадлежат свекрови?

– Конечно, уверена. Она не первый раз забывает их у нас в доме, – говорю я и осекаюсь. Надо срочно сменить тактику. – А что ты говорил про дырку в полу?

– Дырку? – тянет меня в дом Игорь. – Ах, да! Между досок, от женского каблука.

– Почему ты думаешь, что каблук именно женский? – наблюдаю, как он запирает дверь.

– Каблук должен быть совсем тонким, чтобы проскочить между досок, – говорит Игорь и последний раз поворачивает ключ.

– Насколько тонким? Таким, – большим и указательным пальцами показываю ширину каблука, – или вот таким?

– Тоньше! – отворачивается от двери Игорь. – Вот таким.

Он сдвигает мои пальцы так близко, что они вот-вот соединятся. От прикосновения его руки меня передергивает, с трудом удается скрыть непроизвольную реакцию тела. Терпи, Дина, тебе удалось его отвлечь. Я киваю, а Игорь, оставив по привычке ключи в замке, берет меня под руку и ведет на кухню. Господи, спасибо! Получилось!

– Ты, наверно, голодная?

– Зверски! – От мысли о еде меня начинает подташнивать. – Сделаешь мне омлет?

– У меня нет муки.

– Есть, я нашла вчера утром. Она где-то внизу, точно не помню. Поищи, а я пока разогрею сковородку.

Игорь наклоняется и по очереди открывает нижние полки. Когда с первого взгляда не удается найти муку, он садится на корточки. Я открываю полку со сковородами и достаю самую маленькую. Ею легко замахнуться, а веса хватит, чтобы оглушить. Я поднимаю сковороду, но рука сама собой опускается. Светлые волосы на затылке Игоря гипнотизируют, к ним хочется прикоснуться, погладить, запустить в них пальцы.

– Ты уверена, что видела у меня муку? – Оглядывается Игорь. – В остальных шкафах только посуда.

– Уверена, – киваю я и ногтем ковыряю несуществующую грязь на сковороде, – причем именно в этой полке. Кажется, в дальнем левом углу.

– Придется все достать. Ты сильно хочешь омлет?

– Ужасно! Только о нем и мечтала в камере.

– Тогда поехали, – Игорь снова поворачивается к полке и начинает по очереди вынимать из нее содержимое.

– Даже в тюремной вони мне чудился запах жареного, – под ритм собственного голоса раскачиваю сковороду в руке. – Ты не представляешь, как смердело в камере. Накрой там самый изысканный стол в мире, кусок не полезет в горло.

Продолжаю нести ахинею и, замахнувшись во второй раз, снова опускаю руку.

– Бедняжка, – оглядывается Игорь и наблюдает, как я включаю плиту.

– Пойду в туалет. Сил больше нет терпеть. Представляешь, – кричу я Игорю уже из прихожей, – в камере не было унитаза! Вместо него дыра в полу, из которой до того воняло… Я побоялась даже подойти, не то что присесть! Теперь я понимаю, почему туалеты в тюрьме называют парашами.

Чем ближе подхожу к входной двери, тем громче кричу. Осторожно берусь за ключ и делаю первый поворот. Заглушить разговором щелчок замка не получается. Из кухни тут же доносится грохот, а следом за ним шаги. Повороты ключей набирают скорость пропорционально скорости шагов. Я пытаюсь открыть дверь, но ничего не выходит. Нижний замок тоже заперт. Судя по отверстию, может подойти только самый большой ключ. Господи, хоть бы это был он! Шаги приближаются, я уже чувствую, как дыхание Игоря шевелит волосы у меня на затылке, когда дверь все-таки поддается. Выдергиваю ключ и выбегаю на улицу. Оборачиваюсь, взглядом встречаюсь с глазами Игоря. Его рука тянется к ручке, когда я со всей силы толкаю дверь вперед. Она бьет его в лицо и отскакивает обратно. Дверь захлопывается, я поворачиваю ключ. Одного замка хватит, чтобы ненадолго задержать Игоря. Закрывать остальные нет смысла – в это время он может вылезти в окно. Теперь бежать.