Обычно девочки входили в спальню шумной и веселой толпой. На этот раз они молча, с сосредоточенными лицами, тихо просочились и растеклись по своим постелям печальными ручейками. Воспитательница Марина Кирилловна, разглядывая понурые головы, вздохнула и, ни слова не говоря, прошлась по спальне, поправляя одеяла, целуя и нашептывая привычные пожелания доброй ночи. В любой другой раз она бы предложила девочкам потанцевать. Это всегда помогало справиться с маленькими детскими горестями. Но в этот раз Марина Кирилловна хорошо понимала неуместность такой идеи. Воспитанницы целый год готовили номер для участия в столичном карнавале на празднике Джунай. Старшие сами шили костюмы. Репетировали каждый день. Весь год их глаза горели как звездочки, освещая теплом персонал приюта. Эта была чудесная идея, признала даже директриса Маркова.

А сегодня утром пришел приказ попечительского совета, запретивший поездку в столицу на конкурс. Никто так и не смог понять, отчего люди, отлично знающие о репетиции и благосклонно ходившие на генеральные прогоны, вдруг отняли у девочек единственное, что действительно было важно для них сейчас.

Они не плакали. И это пугало больше всего. Марина Кирилловна ожидала слез и истерик. Но звенящая тишина, натянутая между кроватями, была поистине ужасна. «Ох, мои дорогие, — сердце воспитательницы пропустило удар, — как же быстро вам приходится взрослеть».

Лишь у старших — Кати, Сони и Вари — опасно поблескивали глаза. Как бы чего не учудили.

А девочки плакали. Потом. Как только вышла воспитательница, заревели, тихо, боясь, что их услышат. Кусали подушки и сбивались в стайки, чтобы вместе справиться с постигшей бедой. Не хотели плакать при Мамике, слишком любили, слишком боялись ее расстроить, слишком хотели быть взрослыми. И как только дверь захлопнулась, разом превратились в маленьких и раненых девочек. Друг перед другом не стыдно.

Катя и Соня, не сговариваясь, залезли на кровать к Варе. У них был тот возраст, когда мало было просто плакать, хотелось сражаться. Отбить счастье, отнятое черствыми взрослыми.

— Сбежим? — озвучила хорошенькая Софья, с волосами золотистыми, как мед, то, что было очевидным и оттого пугающим.

— Я не представляю как, — прошептала в ответ Катя, расплетая огненную косу, — но найду способ.

Варя ничего не сказала. Она была младше их на полтора года, но пошла бы за подругами в огонь и воду. Она перебирала в уме варианты воплощения этой дерзкой идеи. И через пару дней нашла. Случайно услышала разговор поварих о бродячем цирке, который вечером уезжал из городка неподалеку в столицу, чтобы успеть на карнавал со своими выступлениями.

Удачное стечение обстоятельств или благословение богов, но уже ночью три девочки сидели в покачивающихся фургонах среди вонючих клеток. И никто не увидел, как они покинули приют, никто не заметил, как спустя два часа и двенадцать километров три фигурки с узелками забрались под штопаную ткань повозки, не потревожив сидевших в клетках попугаев. Словно сама удача вела девочек за руку навстречу желанному празднику. Седой Влас, обнаружив поутру нечаянных пассажиров, досадливо махнул рукой. Сдать бы их в первом городке страже, да сердце дрогнуло при виде их зареванных лиц. Чуял ведь, что обманывали девицы про возраст, но перспектива получить почти дармовую рабочую силу перевесила всякие доводы разума. Рыжие сестренки-погодки, сказавшиеся совершеннолетними, радостно подписали рабочий договор, успокоив совесть старика, и с редкой самоотдачей бросились чистить клетки.

Идея сказаться сестрами принадлежала Варе. Ей давно хотелось попробовать покрасить волосы в рыжий цвет, и даже пакетик хны был заботливо припасен еще с прошлой осени — купила по случаю на ярмарке, потратив большую часть скромных сбережений.

Проблем с девицами не возникло. Покладистые и работящие, труппе Власа они пришлись по душе. Лишь Антон, сын дрессировщика Геннадия, вызывал в первые дни тревогу. Единственный холостой мужчина, вернее, юноша, он все время крутился вокруг девушек. Но вскоре стало очевидно его трепетное отношение к Соне, и взрослые успокоились: пусть ухаживает. Молодое дело, хорошее.

Без единого слова поперек выполняли девочки всю возложенную на них грязную работу. И по дороге к Даэрстану, и всю праздничную неделю в столице, когда некогда было не то что по сторонам глядеть, даже поесть и то не хватало времени. Единственный уговор был у девушек с Власом — он их отпускает гулять в последнюю, карнавальную ночь. Старик, прикипевший к ним за полторы недели, не только отпустил их, но и разрешил им надеть костюмы, в которых выступали артисты. В цирковых сундуках даже маски нашлись. Тонкие, кружевные, аккуратно и плотно прилегающие к лицу. Мария, выступавшая с обручами, подобрала девочкам лучшие платья, длинные, с оборками и блестками, накрасила и даже накрутила рыжие волосы сестер горячими щипцами. Яркими бабочками выпорхнули подруги из круга фургонов, чтобы окунуться в финальное празднование долгожданного Джунай.

Улицы и дома столицы, украшенные цветами, флагами и разноцветными лампионами, светились огнями праздничной иллюминации. Девочки быстро смешались с толпой таких же нарядных людей в самых причудливых масках и костюмах. Гремела и катилась по узким улицам несмолкающая музыка, плыли пряные ароматы традиционной тиммалы, повсюду звучали песни и радостный смех. Чем ближе девочки пробирались к площади, тем труднее было проталкиваться сквозь толпу. Горожане высыпали на улицы полюбоваться на праздничные представления, окунуться в аттракционы и карнавальные шествия.

Варя не заметила, когда исчезла надежная рука Кати. Растерянную девушку людской поток вынес на площадь, где стояла гигантская арка с надписью «Джунай». Череда образов, музыки и людей закрутила Варвару в бесконечном водовороте безудержного веселья под открытым небом. Но не успела девушка испугаться, как оказалась рядом с мужчиной в маске, твердо стоящим среди шумной танцующей толпы. Она невольно замерла, ощущая удивительное чувство безопасности, исходящее от незнакомца. И рядом с ним больше не цепляла гуляющая толпа за платье, не задевали волосы случайные руки в неистовом танце. Вдруг незримая стена отделила хрупкую девушку от разнузданного гулянья, позволяя наблюдать за танцами, наслаждаться весельем и вдыхать праздник, не теряясь в нем.

Варвару переполняло обволакивающее чувство защищенности, она и сама не заметила, как они начали разговаривать, не понимала, почему они идут обнявшись и, главное, почему ей так хорошо и удивительно правильно с незнакомцем в маске. Они смеялись, танцевали, любовались фейерверками. Кидали монетки в фонтаны, ели пряную тиммалу. Юноша, позволивший ей насладиться лучшими моментами праздника, подарил Варваре и первый в ее жизни поцелуй. Не размыкая губ, чистый и невинный.

— Прости, я держался как мог…

Опьяненная нежностью и бережностью, с которой юноша обнимал ее талию, Варя тоже потянулась к нему, с восторгом ощущая, как он отзывается с неожиданной страстью. Они целовались, позабыв обо всем на свете, счастливые и юные, посреди шумной беснующейся толпы, отмечающей праздник Джунай. Глаза светились сквозь тонкие маски восторгом первой любви. Юноша читал невероятно нежные стихи, от которых сердце билось быстрее, называл Варю единственной и неповторимой. Твердил:

— Я нашел тебя! Моя любовь, отмеченная богами.

Целовал и шептал:

— Ты — мое дыхание, ты — каждый удар моего сердца, ты — волшебство.

Сжимал в крепких объятиях и спрашивал:

— Ты будешь моей избранной? Станешь моей единственной, мой удивительный дар?

— Да! — несмело шептала ему Варвара в ответ, впервые ощутившая столь трепетное счастье. И казалось, весь мир вглядывался в них в этот момент, соединяя двух влюбленных навек.

Варвара не осмелилась признаться нарядному юноше в золотой маске, что она спит среди цирковых клеток. Боялась его разочаровать, разрушить хрупкую сказку. Глупая, застенчивая девочка притворилась постоялицей одной из гостиниц. А после маленького обмана она, счастливая и усталая, брела по опустевшим улицам в предрассветном сумраке в сторону окраины, где надеялась встретить подружек и рассказать о своей невероятной ночи.

Но среди спящих фургонов Варвару поджидала беда, отодвинувшая все ее детские переживания первой любви далеко на задворки.

Подруг она нашла не сразу — лишь по тихим сдавленным звукам рыданий поняла, куда они спрятались. Катя сидела в ступоре, стиснув дрожащие руки, и раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, жутко, словно болванчик. Ее безжизненный взгляд был направлен куда-то в пространство. Рядом, обнимая ее за колени, билась в мелкой истерике Соня, зажимая рот кулаком. Варвара в ужасе рассматривала разодранное платье, ободранные локти и ссадины на лице подруги. И ни одной слезинки. Варя бросилась к подругам, лепеча что-то бессвязное, отчетливо понимая — случилось страшное, непоправимое, что простыми словами не склеишь.

Не сразу Соня смогла говорить. Поминутно срываясь на сухие рыдания, она путано и бестолково роняла обрывки фраз, что сплетались в кошмарную историю. Потухшая Катя молчала до самого приюта.

Девочки, потерявшие Варю в толпе, долго пытались ее найти. Но, осознав тщетность своих поисков, махнули рукой и включились в общее веселье. Ну что может случиться плохого в средоточии всеобщего счастья! Под утро, когда до рассвета было еще далеко, но темнота уже сменилась плотными сумерками, девочки заблудились. Они наугад шли по какой-то узкой извилистой улице, насквозь пропахшей рвотой и мочой, когда из неприметной дверцы вывалился вдребезги пьяный парень, одетый в шикарный бархатный камзол. Кто знает, зачем он вышел, нужду ли справить или просто подышать. Но не сообразили девочки развернуться и убежать от пьяного, непредсказуемого типа. Торопливо попытались просочиться мимо, да не успели. Захмелевший мужчина загоготал и схватил Соню, тут же принимаясь лапать хрупкую девушку потными руками, задирать платье и слюнявить ей шею. Катя бросилась на негодяя, визжа и вопя от ужаса. Но никто не вышел на крики о помощи. А они отчаянно дрались с неожиданно сильным и грубым подонком. Соня кусалась и царапалась, Катя била и толкала его, пытаясь вырвать из рук пьяницы свою подругу. Никто из девочек так и не понял, что произошло. В какой-то тягучий момент он вдруг неловко упал, попав прямо головой на выступающий угол каменного цоколя. Раздался чавкающий, хрустящий, тошнотворный звук, и мужчина замолк.

— Мы его убили, понимаешь? Убили, — тихо и страшно выла Соня, до крови кусающая руки.

И Варвара не знала, что больше ее пугало — тихие завывания Сони или молчаливое раскачивание Кати. В состоянии тяжелого отупения она тихо принесла их одежду, терпеливо переодела подруг и себя. Собрала узелки, взяла девочек за руки и увела прочь. Прочь от доброго Власа, прочь от нарядной столицы, прочь от ужасного события, спрятанного на время в узкой улице. Подруги, мало что соображающие, послушно шли за ней до самого вечера, до самых кровавых мозолей, до дикой усталости, от которой мушки плясали перед глазами.

Девочки добрались обратно до монастыря через несколько дней. То шли пешком, то ехали на попутных автобусах. Шестнадцатилетняя Варя твердыми руками держала обеих подруг и вела в единственное место, где их могли выслушать.

Мамика их ждала, словно чуяла, что они вернутся. Скрывала, как могла, от попечительского совета их побег, сказав, что девочки в больнице. Варвара едва только увидела доброе лицо любимой воспитательницы, так сразу свалилась без сил. Долгую неделю она пролежала в бреду в той самой больнице, где, по бумагам, оказалась двумя неделями ранее. Сестра Марины Кирилловны, работающая там, без слов укрыла возвратившихся девочек и написала каждой убедительную историю болезни, словно никуда и не ездили подруги, словно пролежали они там целых три недели, тяжело болеющие, укрытые в отдельном боксе. Всего несколько человек знали причину такого вынужденного обмана. И никто даже ни на секунду не подумал, что Кате и Соне стоило сдаться страже, ведь они, по сути, не виноваты. Нарядный юноша в бархатном камзоле, навсегда уснувший в том переулке, оказался сыном известного промышленника. Громкое убийство студента двумя рыжими девицами, вероятно, легкого поведения, гремело на всю страну. Даже свидетели обнаружились.

Варя очнулась через неделю после возвращения. Они ничего не обсуждали и никогда на эту тему больше не разговаривали. Крепко-накрепко держались за свое алиби, навсегда вычеркнув из памяти тот визит в столицу. Неизменное «болели, лежали в больнице» на любые вопросы, затрагивающие даже косвенно этот момент времени. Никто тогда так и не пришел, и ни о чем не спрашивал.