Я предпочитаю действовать «от обороны» на хорошо укрепленных позициях, заставляя противника идти вперед под свинцовым ливнем. Иногда приходится поступать наперекор привычной схеме. Куда деваться, если франки вместо очередного кровавого штурма форта под картечью норовят удрать без сообщения. Не сидеть же на месте в ожидании, пока очнутся и вновь перейдут в наступление. Напротив, по всем законам военной тактики и стратегии бить в спину отступающих полезно и выгодно.

Получив известия об уходе стоящих на другом берегу реки «синих», моментально начали переправу в нескольких местах, занимая оставленные гарнизонами города и поселки. Республиканцы удирали с такой скоростью, что мы обнаружили тридцать тяжелых орудий, а нередко на дороге встречались мушкеты, военные фуры, порох, инструменты, продукты, багаж и многое другое. Стоило отвалиться колесу или лошади захромать, как их бросали вместе с грузом.

В оставленных гарнизонами городках обнаружились в немалом количестве мешки с сахаром и солью, бочки с мукой, полотна, шерстяные ткани. Часть из них побросали в реку, а перед уходом многие солдаты ходили по домам и тащили любые попавшиеся на глаза ценности. С их точки зрения, раз уж остаются люди, выходит, вражеские лазутчики, и забрать в качестве трофеев добро — совершено нормально. Пусть скажут спасибо — не расстреляли. В результате даже пытавшиеся остаться посредине, никого не поддерживая, резко изменили прежнюю позицию, оказывая нам помощь и вступая в ряды.

На совещании в штабе большинство склонялось к мысли построить франкам «золотой» мост, лишь бы убрались. Я все же настоял на более активных действиях. Слишком серьезные силы под рукой у командующего экспедиционного корпуса Дюфура, и усилить его еще пятнадцатью тысячами — не лучшая идея. Французская эскадра по-прежнему контролирует побережье. От ее последних действий пострадали не только прибрежные города, но и территории внутри страны. Время от времени высаживались десанты и на юге, а сделать я ничего не мог. Даже Акиндек был обстрелян артиллерией с кораблей и на треть выгорел. Правда, войти в порт под жерлами тяжелой артиллерии фортов они не рискнули, как и организовать наступление по суше.

Зато я получил очередное недовольство во множествах сообщений и неприятные разговоры за спиной. Жители Альбиона были убеждены в своем огромном вкладе в общее дело (так и есть), недовольны потерями рекрутов и отсутствием достижений. Так мог иссякнуть основной источник пополнений после потери Батавии. Людям требовалось нечто более зримое и достаточно весомое, чем бесконечные маневры перед носом франков. Что именно из-за этих действий они и не смогли пройти на юг, находясь под постоянной угрозой и не получив возможность расправиться с Континентальной армией вдалеке от войны, мало кого трогало. А вот собственные сгоревшие дома крайне волновали.

В этой обстановке требовалось действовать незамедлительно. Отступающий обоз растянулся на огромное расстояние. За шесть дней франки прошли всего тридцать пять миль, давая прекрасную возможность догнать, разрезать корпус внезапным ударом и уничтожить по частям. Или хотя бы серьезно потрепать. Поскольку в авангарде двигалась Первая дивизия в количестве четырех тысяч человек в сопровождении легкой конницы из местных республиканцев, в середине Вторая численностью до шести тысяч, сопровождающая основную часть беженцев, а замыкала Третья в составе четырех тысяч гренадеров и легкой пехоты при поддержке кирасиров, то требовалось нанести несколько одновременных ударов, связав действиями и не позволив соединиться в один кулак.

План предусматривал согласованные атаки четырьмя отрядами, находившимися на изрядном расстоянии. В тот момент все казалось четко расписанным и достаточно ясным. Позже на практике план оказался излишне сложным, да еще сказалось отсутствие необходимой координации. Первый отряд под командованием генерала Луазона элементарно опоздал к началу и в результате практически не участвовал в сражении, позволив перебросить вражеские части в опасное место. Затеянная им перестрелка продолжалась три часа и ни одной стороне существенного успеха не принесла. Не того от опытного офицера ожидал.

Полковник Эрсан, вместо того чтобы обойти мельницу и пару каменных домов, занятых франками, и идти дальше, принялся их штурмовать. Легкие орудия, имеющиеся в его распоряжении, стен не пробивали, и когда наконец добился успеха, помощь уже не требовалась. Вместо наступления пришлось поспешно уходить. Хорошо еще пушки не бросил впопыхах, но вот гордая демонстрация трех десятков пленных более несдержанного могла бы и довести до мордобития. Не успех вышел, а глупость.

Один Рюффен сумел правильно разыграть карты и нанес немалый урон корпусу франков. Однако и он из-за отсутствия соседей вынужденно отошел, не доведя до победы атаку.

Но в тот момент этого никто знать не мог. Пророков среди моих офицеров не имелось. По проселочной дороге две бригады с поддержкой трех драгунских полков двинулись вдогонку. За день покрыли почти десять лье и затаились в лесу, не зажигая костров. При желании отдохнувшие и отъевшиеся после зимнего житья впроголодь солдаты могли бы покрыть вдвое большее расстояние, однако перед боем форсированный марш имеет смысл устраивать лишь в критических ситуациях. Схема движения была построена с учетом и других отрядов.

Погода стояла отнюдь не жаркая, особенно без солнца, начало весны. Но лучше посидеть под шинелью, жуя солонину с каменными сухарями и ромом, чем быть раньше времени обнаруженными. Благодаря хорошо поставленной разведке и местным жителям, демонстрирующим рвение в свете смены власти, мы вышли почти вплотную и остановились на расстоянии нескольких сотен ярдов от аванпостов.

В полной тишине позавтракали и принялись строиться, стараясь не поднимать шума. Лагерь франков тоже просыпался, там раздавались достаточно хорошо слышные голоса. Тянуть дальше не имело смысла. Отдаю приказ — и через считаные мгновения воздух разрывает визг ядер, летящих в скопище народа прямо на виду. Именно на обстрел и сделана первая ставка, не зря практически вся артиллерия превращена в конную для скорости. Успех любого столкновения зависит от слаженности действий орудий и стрелков. Проверено на опыте. Именно они наносят наибольший урон противнику, в отличие от основной колонны, которая не обладает большой огневой мощью в начале движения. Штыковые атаки эффективны только против неподвижно стоящего или медленно двигающегося противника, поэтому они применяются относительно редко.

В лагере поднялась дикая паника. А у нас все шло по плану. Первая бригада уже разворачивалась на ходу. Колонна, используемая всеми европейскими армиями и по необходимости заимствованная у тех американцами, обычная адаптация линейного построения с использованием нескольких подразделений (обычно батальонов), построенных вглубь. Она позволяет командиру перемещать большие массы солдат через поле боя более организованно и гораздо быстрее, чем прежде. Колонна может маневрировать на холмистой пересеченной местности. Ее легко перестроить из марширующей в атакующую, и маневр требует значительно меньше времени, чем развертывание линейных построений. Передовые отряды стрелков выделяются без нарушения основного построения в двух- или трехрядные линии огня.

Пауза, двенадцать орудийных залпов — и затрещали выстрелы. Стреляли взводами, начиная с правого фланга. Я хорошо знаю, как это смотрится спереди. Жуткое зрелище, когда стрельба перемещается по шеренгам не заканчиваясь и начинается опять, дойдя до последнего солдата. Свинец хлещет постоянно по врагу, не прекращая ни на секунду. Как только противник дрогнул, строй идет в штыковую атаку, довершая разгром. Сейчас глупо говорить «опрокинули» — франки не ожидали ничего подобного и абсолютно не готовы. Фактически они разбегаются.

Бригада пошла вперед, и, перекрывая выстрелы, крики боли и ржание лошадей, над рядами загремела песня.

— Что-то неправильно, — пробормотал рядом Раус, всматривающийся в разворошенный человеческий муравейник, постоянно скрывающийся за клубами порохового дыма.

— В чем дело? — резко спросил я.

— Такое впечатление, — опуская подзорную трубу и не глядя в глаза, ответил он, — что там почти нет «синих».

— Коня! — вскричал я и поднялся в седло, когда его подвели. — Резервный полк разворачивай у дороги. К ним могут подойти на помощь, мы обсуждали. Будь готов ко всему. Седьмой драгунский, за мной!

Оба остальных должны были перекрывать дороги, отлавливая беглецов, и отслеживать другие подразделения противника, вздумавшие мешать.

— По-о-о-олк, — кричит, растягивая слова, за моей спиной командир Седьмого Шнайдер. — Са-а-абли во-о-он! За-а мно-о-о-ой шаго-о-ом марш!

Вблизи стало видно, Раус был прав. Хваленая разведка виновата. И я тоже, запретив вчера подобраться поближе, опасаясь обнаружить отряд прежде срока. Они подошли уже в темноте. Да только здесь в основном собрались беженцы-республиканцы. Вряд ли больше батальона регулярных солдат. Конечно, некоторое количество вражеских милиционеров мы угробили, но попутно и кучу гражданских женщин и детей. Повсюду валялись трупы. Зрелище рыдающих возле тела матери детей счастья никому не доставит. А у меня, кроме всего, на носу огромная проблема. Ворвавшись в лагерь, солдаты из воинского подразделения превратились в толпу мародеров. Рядом еще стреляли, а доблестные американцы занялись грабежом, потроша фургоны и телеги.

— Навести порядок немедленно! — потребовал я, в глубине души сознавая, насколько это сложно. — В строй! — ударил плеткой по спине первого подвернувшегося солдата, хлещущего прямо из пробитого бочонка ром. Характерный запах разит на милю, и собралась целая толпа с фляжками. Тот, пригибаясь, шарахнулся, злобно оглядываясь. — Под трибунал захотели? Где твой мушкет, скотина? — потребовал еще у одного.

— Не мешай, генерал, — крикнул один из солдат в разорванной рубахе. — Однова живем, — и молча повалился, когда капитан Шнайдер ударил его саблей по голове.

Драгуны теснили лошадьми остальных, охаживая ножнами и плетями. Кажется, кое-кто приходил в себя и уже не смотрел ощерясь, готовый воткнуть штык в брюхо мешающим весело отпраздновать победу. Но это здесь, а территория лагеря огромна, и на четыре сотни примчавшихся со мной кавалеристов в десять раз больше забывших о приказах пехотинцев. Они дорвались до серьезной добычи и плевать хотели на любые соображения и приказы. Вставших на пути могли и убить, как наверняка случалось с владельцами имущества. Победа превращалась в натуральный кошмар.

Естественно, мы ничего не успели. Рано или поздно на звуки стрельбы и бегущих людей франки должны были среагировать. Они и пришли. Причем не с той стороны, откуда их ждали. Видимо, я со своим хитрым планом умудрился вляпаться прямо в середину отступающего корпуса, а не поймал без штанов арьергардные части, как надеялся. Вот и получил в полном размере.

Французская колонна была изначально построена с таким расчетом, чтобы ее можно было легко развернуть в боевое построение. Теперь она становилась в две мощные линии, одна из которых состояла из ополченцев, а вторая, в ста ярдах позади, из регулярных войск. Без малейшего промедления они открыли огонь, повторив наш фокус. Полная внезапность для забывших обо всем, кроме наполнения карманов и ранцев, солдат — и ни малейшего укрытия от разящих пуль. По моему солдатскому стаду хватило одного залпа. Через секунду из лагеря бежали все, включая увлекаемых общей стихией офицеров. Если бы на их пути встал враг, он неминуемо был бы затоптан глубоко в землю, а заодно и оглох бы от воплей «спасайся кто может».

Я убежать не сумел бы при всем желании. Жеребец подо мной жалобно заржал, валясь на бок. Едва успел соскочить, как он рухнул. Кровь хлестала из шеи фонтаном, и он жалобно смотрел, не понимая. Стоны звучали почти по-человечески. Молча поднял пистолет и выстрелил коню в голову, обрывая страдания, хотя пуля больше пригодилась бы для приближающихся франков.

— Садись, мой генерал, — потребовал Варгас Мендеса, почти подталкивая к своему мерину.

— Держись за стремя, — приказал, оглядываясь в последний раз.

— Его возьмут мои парни, — быстро сказал Шнайдер. — Уходим!

Со всех сторон уже окружен драгунами, оглядывающимися в ожидании очередного залпа. Он последовал, но какой-то жалкий и неубедительный. Франки поворачивали фронт против вступившего в бой моего последнего полка, находившегося в резерве. Они встречали друг друга залпами. Через головы пехоты била американская артиллерия, мешая «синим» закончить так прекрасно начавшуюся атаку и выбивая атакующих десятками.

Мы поскакали к своим с фланга под прикрытием деревьев и будто нарочно вылетели на очередную вражескую группу. Их не меньше батальона, но, к счастью, в походном построении, а не приготовившемся к атаке каре. Похоже, не только мы плохо ориентировались в текущей обстановке. Они так и перлись прогулочным шагом, невзирая на происходящее вокруг.

Драгуны налетели на строй, выпустив практически в упор по две-три пули из пистолетов, а затем началась рубка немногих уцелевших. Кавалеристы выпустили ярость и страх от случившегося на удачно подвернувшихся. Нельзя сказать «волки резали баранов безнаказанно», все же франки пытались сопротивляться, тыча штыками и стреляя по уничтожающим их федералам, почти никто не побежал.

Лучше бы они сдались. Батальон был уничтожен почти целиком. Добивать немногих случайно уцелевших было некогда, я стремился попасть к последнему сохранившемуся полку и вывести его из боя, пока не поздно, сохранив хоть что-то. По дороге подобрали добрую сотню беглецов, обрадованных шансом к кому-нибудь прибиться. Правда, энтузиазм многих погас, когда стало ясно, куда направляемся, но тут подошел один из драгунских полков, прежде прикрывавший с противоположной стороны дорогу. Командир очень логично рассудил, что здесь он полезнее, и оставил на прежней позиции один эскадрон на всякий случай. Прямое нарушение приказа, но сейчас ругать неуместно. Лишних три сотни человек не помешают.

— Где Раус? — потребовал я первым делом, достигнув пехоты, с тревогой наблюдающей за перемещениями врага.

Последний тупица с уверенностью заявит, что даже с подкреплением у них тройное превосходство, и если бы не меткий огонь конных батарей, постоянно перемещающихся с войсками, давно бы за нас взялись всерьез. Они тоже не хотели зря умирать и осторожничали.

— Убит, — ответил один из смутно знакомых лейтенантов. — Командир полка майор Мерлен убит, командиры батальонов убиты.

— Никого из старших офицеров нет?

— Все погибли.

— С этой минуты вы командир полка, — широким жестом показывая на едва треть, оставшуюся от прежнего состава, заявил я. — Мы отступаем к артиллерийским позициям.

— Слушаюсь, мой генерал, — сказал тот с облегчением в голосе.

Кажется, опасался, что заставлю стоять до конца, и для того примчался. Какой смысл? Они достаточно задержали противника, дав основной массе удрать. Когда найдутся, еще попляшут от нижнего чина до офицеров. Всех разжалую и заставлю выгребные ямы рыть!

— Капитан Шнайдер, прикажите вашим людям прикрыть отход.

— У вас течет кровь, мой генерал, — произнес тот еле слышно, наклоняясь вперед.

Действительно, вся штанина в крови. Кто-то из «синих» умудрился пырнуть в бедро. И кто заставлял в общей толпе махать саблей, будто у меня иных забот нет? Вечно несет куда-то. Почему-то не почувствовал раны. Так случается в горячке или когда клинок очень острый. Мясо расходится, а боли не ощущаешь. Она приходит уже потом.

Разрываю ткань, осматриваю ногу прямо в седле. Ничего ужасного. Длинный порез. Надо замотать чистой тряпкой, чтобы остановить кровопотерю, потом зашить.

— Вам надо к Прежану.

В смысле главному хирургу отряда. Ну да, конечно. И «доброжелатели» моментально оповестят весь свет не только о том, что в очередной раз облажался полностью, но и бросил войска, отправившись в тыл из-за пустякового пореза. Втиснувшийся между нами Варгас принялся без разрешения мазать рану какой-то бурой жидкостью, отчего глаза полезли на лоб и захотелось в голос завыть, а слезы выступили непроизвольно. Молча, чтобы не демонстрировать дрожания голоса, сунул ему вощеный пакет с тканью для перевязки. Такие положено иметь каждому военнослужащему, и за отсутствие всерьез наказывают. Веса немного, запечатан с самого начала до использования. Уж точно не запачканный в грязи и всегда под рукой. Он с треском порвал обертку и принялся не особо умело, зато старательно бинтовать.

— Все потом, — пробурчал я сквозь зубы, — выполняйте приказ.

Солдаты брели мимо, не обращая внимания на происходящее. Слишком устали, чтобы идти нормально. Если бы не интенсивная стрельба севернее, сражение могло закончиться много хуже. Франки были в растерянности, не представляя нашей степени утомления и потерь, оставались на местах и спешно готовились к отражению второй атаки.

Кстати, не мешало бы выяснить, что там происходит, надо отправить в разведку до сих пор болтающуюся без дела где-то в тылу сотню ополченцев. В качестве проводников от них пользы оказалось немного, так пусть побегают. Хм… может, правильней использовать драгун? Так они местности не знают. Э… будем отходить, как изначально планировалось, к Монкальму. Надеюсь, не только пропавшие отряды, но и беглецы доберутся туда самостоятельно. Главное сейчас — тихо и спокойно отвалить, забрав пушки и оставив поле за победителями. Одной победной реляцией Дюфуру поступит больше. А что вот мне писать Конгрессу? Не расписываться же в собственных ошибках.

Ну как… Враг превышал численностью, о чем из-за плохой информированности и неумелых действий милиции были не поставлены в известность. Массовое неподчинение и трусость, которое необходимо выжечь каленым железом. Я лично восстановил порядок и отбросил наступление. Можно сказать, Континентальная армия вышла на новый рубеж. Способна с успехом атаковать вышколенные в европейских сражениях профессиональные войска.

Господи! А ведь были времена, и не так давно, когда не врал в донесениях и указывал точные цифры вражеских потерь. В кого я превращаюсь? Самому противно. Еще немного и стану описывать, как в рядах смущенных солдат появился на белом коне генерал Ричард Эймс. Попятившаяся бригада при моем виде приободрилась. Кое-как равняя ряды, американцы устремились вперед. Когда до «синих» оставалось не больше тридцати ярдов, крикнул «Огонь!». В клубах ответного залпа стоял гордо выпрямившись… Тьфу. Что за мысли бредовые в голову лезут. И без меня нарисуют художники-баталисты, надо только победить. А то останусь навечно в истории мятежником, бессмысленно убивающим гражданских людей и мешающим величию Франции.

Бурная радость по поводу победы английского флота и начала блокады закончилась, а строительство очередного форта осталось. Господи, сколько же их было! Можно только порадоваться, что в последние годы уже не приходилось махать киркой или трудиться лопатой. К сожалению, если мы собрались закупорить окончательно интервентов, придется солдатам постараться. Тем более что им в помощь нагнали кучу мелких республиканцев, всерьез сотрудничеством с врагом себя не запятнавших. Судить их вроде не за что, сидели дома, однако наказать требовалось для примера. Все же где располагалась армия, самосуда не допускали. Но все проконтролировать нельзя. Были и худшие случаи. Их раздевали, мазали в дегте, вываливали в перьях и верхом на шесте выпроваживали из города.

Предпочитаю использовать с толком и выдавать через пару месяцев справку о чистой совести. Полагаю, урок пойдет впрок не только этим, но и остальным. Три раза в будущем подумают, на чью сторону встать при очередных катаклизмах.

А пока они рыли укрепления, меня и моих посыльных носило по всему побережью собирать орудия. За шесть недель удалось собрать больше сотни разнокалиберных тяжелых и морских пушек. Пятьдесят девять имели калибр от двадцатичетырехфунтовых и выше.

Ни одно чужое судно не пройдет по замечательной реке Хадсон. По крайней мере, если артиллеристы умудрятся попасть. Но я надеюсь на своих мастеров. Артиллерия, в отличие от пехоты, формировалась не из безграмотных фермеров и неплохо показала себя на полях сражений. Ведь от них не требовалось маршировать чеканя шаг. Исключительно попадать. И они доказали, что не зря тренировались.

К сожалению, мой старый и верный товарищ сержант Гринис погиб в бою еще в Новой Галлии. Стоял на батарее до самого конца и стрелял в упор картечью. Потом на нем насчитали десяток ран. Не уверен, что, пойдя за мной и дослужившись до полковника, он выиграл. Сидел бы в лесной глуши, может, остался бы целым. Не он первый и, видимо, не он последний. Рибовски, Бернар, Леокур. Командиры тоже гибнут вместе с солдатами. Теперь начальник артиллерии тридцатилетний Альбер Тавиель, а главный инженер полковник де Грансэнь, не перешагнувший сорокалетнего рубежа. Мои командиры все молоды, да я и сам не особо дряхлый. Назначал по заслугам, а не титулу, и в итоге получил неплохой состав. Полагаю, и в Европе от большинства не отказались бы. Драться они неплохо научились.

Прошелся по валам, осматриваясь. Остался доволен. Первый шаг сделан. До войны близлежащие районы на материке и Лонг-Айленде поставляли продовольствие в Новый Амстердам. Сейчас там скопилось огромное количество народу, включая беглых республиканцев и франков. Население острова выросло раза в три, и удовлетворить запросы города и армии стало невозможно. До недавних пор противник имел возможность высадиться в любом месте. Приходилось сжигать и увозить продовольствие, что довольства местным жителям не прибавляло. Теперь мы получили благодаря пришедшему английскому флоту шанс заткнуть окончательно горлышко бутылки пробкой. На носу зима с холодами и штормами, непременно начнется голод.

Они обязательно попытаются прорваться на материк, хотя уже ясно — бесполезно. Хотя бы для оттягивания капитуляции. Уж очень обидно проигрывать сиволапым мужикам. Вот пусть и попытаются, подставляясь под жерла. Что бы ни жужжали великие стратеги из Конгресса, устраивать высадки и вновь проливать кровь своих парней не собираюсь.

Зачем терять людей в кровопролитных атаках, если сами рано или поздно сдохнут от голода? Пусть они прутся от безнадежности на редуты. Я подожду и встречу.

— Задание выполнено! — проорал очень довольный сюрпризом, поймав на выходе из форта, Рюффен. — Север Америки окончательно и бесповоротно очищен от малейшего признака республиканцев и их европейских хозяев!

— Вольно, бригадный генерал, — отвечаю обнимая. — Пойдем ко мне, поговорим. А вечером для твоих офицеров устроим прием с застольем.

— У меня подарок, — хитро щурясь, сообщил Франсуа. Поднял руку, подзывая. — Дивизионный генерал де ля Грав, — торжественно провозгласил, показывая на подошедшего худого господина с орлиным носом в синем мундире.

У того крайне недовольный вид. Мне бы тоже не понравилось выступать в виде отловленной в лесу зверушки.

— Поймали практически без штанов в гостинице, — не стараясь понизить голос, доложил Рюффен. — Вместе с кучей бумаг. Представляешь, прямо перед появлением драгун составлял донесение об отсутствии угрозы со стороны инсургентов. — Он гулко рассмеялся. — А в одном из личных писем в Париж утверждал, что Дюфур никуда не годится. Надо доверить командование экспедиционным корпусом ему, и нас разгонят одним грозным рыком. Когда их обложили в Шалони, почти пять тысяч человек, из которых не больше нескольких сотен местные предатели, моментально сдались. Якобы раз положение безнадежно и генерал исчез, нечего сопротивляться. Тьфу, — он с презрением плюнул на землю. — Не любою индейцев, но те настоящие воины. А эти… Даже для виду генералы не сопротивляются, а рядовые поднимают бунт. И спрашивает меня, чего это я не на их стороне?

— Наверное, потому что в республиканской армии тебе не светит генеральская должность? — ответил я с невольной усмешкой.

Декларация об освобождении рабов, изданная франками, наделала громкого шума. Были в немалом количестве беглые. Многие отправлялись прямиком к частям экспедиционного корпуса или в Новый Амстердам в надежде невесть на что. Никто не собирался их кормить или давать работу. Напротив, готовые трудиться за любую мелочь, они сбивали местным уроженцам цены и заполучили нерассуждающую ненависть прежде равнодушных горожан.

Американские республиканцы частенько относились к беглым не лучшим образом, но тут уж как везло, квакеры могли и помочь. Регулярная армия вообще игнорировала нужды нескольких тысяч человек, таскающихся сзади. Даже оружия не доверяла, используя на черных работах. Излишне темная кожа у офицера — это по франкским понятиям смешно. А вот белых сервентов франки охотно брали в ряды, да те редко к этому стремились. Притеснять работника в военное время не самая удачная идея, всегда может отомстить и уйти. А кто имел желание воевать или горячую кровь, без особых проблем мог пойти заместителем. Многие неплохо зарабатывали на этом и служить бесплатно чужакам не собирались.

— Это замечательно, — обращаясь к подошедшему ля… как его там, сказал я, — до сих пор у меня в плену не было человека вашего звания. Полковники самое большее. Ну капитаны и лейтенанты не в счет, но генерал… капитан Рейс!

— Да, мой генерал, — моментально отозвался вечно ошивающийся рядом начальник военной полиции.

Еще один старый кадр. Если мы имеем грубого, злого садиста рядом, посылать его в бой было бы расточительностью. Полезнее использовать в интересах дела. Практичность прежде всего.

— Бригадного генерала в городскую тюрьму, — приказал я. Там была парочка особо темных и паршивых камер, где даже летом замерзаешь. — Вот в худшее из существующих помещений и определи.

— Вы, — стряхивая руку Рейса, вскричал пленный генерал. — Как можно? Есть законы войны!

— Из семнадцати тысяч попавших в плен и арестованных за сомнительное прегрешение быть мятежником против республиканской власти американцев на сегодняшний день умерло две трети, — с невольно прорвавшейся ненавистью отчеканил я. — Вы не можете не знать, что офицеров и бойцов Континентальной армии держат в плавучих тюрьмах — старых кораблях — возле Нового Амстердама. В качестве пайка выдают полфунта риса в день без соли, и отсутствуют даже черпаки. Им приходится качать помпы, медленно сходя в могилу от непосильного труда и цинги. Из семи попавших в ваши руки в самом начале членов Конгресса трое скончались, один сошел с ума. Обмен вами не предусмотрен. Вы после этого смеете говорить о благородном отношении к пленным? Любой рядовой экспедиционного корпуса, подписавший заявление об отказе воевать против Федерации, имеет выбор спокойно жить и наниматься за жалованье, приходя лишь вечером отметиться у местных властей или отправиться на западную границу со своими товарищами служить в обмен на предоставление свободы и земли. А вот офицерам приходится расплачиваться за нарушение законов войны и благородного поведения. И чем выше звание, тем хуже для них.

— Это Дюфур! Почему вы переносите на всех?

— Потому что за молчание и выполнение подобных приказов приходится платить. Ян, — сказал я, отворачиваясь, — он мне надоел. Займись.

Фламандец моментально врезал ему кулачищем под дых, отчего бригадного генерала скрючило, и добавил по затылку с довольной усмешкой. Я дальше не смотрел, вполне удовлетворенный, и пошел по улице. Почти сразу Рюффен догнал и пристроился рядом. Вид у него был несколько растерянным.

— Вообще-то подобного рода чеканные фразы, — пробормотал Франсуа через несколько шагов, — насчет того, что за такие приказы надо отвечать, можно легко и к нам применить. Если кто-то нечто делает, не предусмотренное законом и моралью, это не означает, что стало позволительно всем. А то так недолго и до массовых расстрелов вражеских солдат. Сам же тогда взбесился и заставил кирасир уничтожить показательно.

— Ты прав, — легко согласился я.

Слушать нас некому, мои и его сопровождающие слегка отстали, обмениваясь впечатлениями. Большинство знакомы и давно не виделись, есть о чем посудачить и без надоевших командиров. Да и не принято у нас подслушивать. Невольно можно гадость узнать. Военные народ прямой — вызовут на дуэль моментально. Окончательно идиотской привычки так и не поборол, сколько ни доказывал, что они оказывают услугу врагу, убивая товарищей. Хуже того, очень часто отличаются таким поведением произведенные в офицеры из простолюдинов.

Хочется кому-то нечто доказать и продемонстрировать наличие чести. Ходить на стволы впереди своих солдат — достаточная демонстрация храбрости. Вполне адекватные люди доказывали в ответ, что на войне иногда гораздо труднее свыкнуться с лишениями и усталостью, чем с опасностями, к которым невольно привыкаешь и встречаешь достаточно хладнокровно. А оскорбления надо смывать кровью, и это не имеет отношения к стоянию в цепи под огнем противника.

— И мне это обязательно припомнят — не сейчас, так позже.

Рюффен покосился на собеседника. Он помнил Ричарда прежним, молодым парнем, готовым веселиться и внимательно слушать чужие доводы. В этом тот не изменился. Однако превратился в настоящего генерала, на расстоянии излучавшего силу и власть. Привычка командовать, распоряжаться, отдавать приказы, которые выполнялись незамедлительно, так и перла наружу. Никому не пришло в голову возражать по поводу обращения с пленными. Поведение палача, нисколько не сомневающегося, что не одернут. Генерал разрешил!

— Но в качестве оправдания могу поделиться: больше деревень никто не смел жечь.

— А индейские, значит, можно? — с сарказмом возразил соратник.

— И снова мне нечего возразить. Кроме одного. Я не стал уничтожать ирокезов под корень. Хотя вполне мог. Пока они живут на территории Дакоты и не трогают колонистов вне ее пределов, мы можем замечательно сотрудничать, что и делаем. И не говори про земли их предков и кости в могилах! Половину земель Лига захватила у других племен, уничтожив тех в беспрерывных войнах.

— Когда-нибудь придут другие сильные и скажут то же самое нам.

— Э… не при нашей жизни. А потом, может, наши правнуки заявятся в Европу и поставят тамошних монархов раком.

— Я всегда был уверен, — с торжеством заявил Рюффен, оборачиваясь ко мне, — что ты имеешь республиканские взгляды и недолюбливаешь дворянство в любом виде. Даже став шевалье, предпочитаешь выборные порядки, а не передачу власти по наследству!

— По-моему, я никогда и не скрывал. Притворяться голубокровым не желаю и не пытаюсь. Я вышел из низов и знаю цену заработанной монете. И сумел подняться, не пользуясь привилегиями титула. Да, мне помогали, но приложить руки пришлось.

— Чую выпад в мой адрес, — пробурчал Рюффен. — Но почему тогда ты воюешь с франками, а не на их стороне.

— Потому что я американец, и интересы Федерации важнее.

Звучит это несколько забавно, когда мы идем по улице, где каждый второй дом имеет на воротах рисунок змея, прорисованного со специальных шаблонов на манер изображенного на знамени. Армия таким образом метит взятую под охрану собственность бежавших республиканцев. Имущество идет с молотка на аукционе, и честные патриоты получают не только моральное, но и материальное вознаграждение за правильное поведение.

— Не Британии, не Франции или Испании, а наши собственные. То есть лично мои, раз не отделяю себя от прочего народа. Нам нужно было равноправие с прочими державами, и мы его отстояли с оружием в руках. Теперь не отыграть назад. Федерация останется свободной и экономически независимой. Мы станем развиваться даже быстрее Европы, убрав все преграды в виде сословных различий. Благодаря войне стали развиваться ремесла. Земли полно, и в ней лежат огромные богатства.

И это не догадка. От Бэзила осталось достаточно намеков. Да и на одном примере моих заводов можно сделать далеко идущие выводы.

— Именно за это и заплатили кровью, а не за чьи-то амбиции и красивые слова.

— Не пришли Директория к нам экспедиционный корпус, — сказал Франсуа, без малейших признаков вопроса в тоне, — совсем иной вышел бы расклад.

В принципе не понимаю смысла высадки в Северной Америке в это время. Франки прочно увязли в герилье на Пиренейском полуострове, с востока им угрожают австрийские и немецкие войска, перепуганные нежданным усилением республиканцев. Испанская империя распространялась и на эти земли, как и часть итальянских, но немецкие государства Севера прежде старались продавать солдат обеим сторонам. Теперь они вошли в антифранцузскую коалицию. В Италии Парижем потеряна целая армия, и все прежние успехи фактически аннулированы. Казалось бы, к чему им Федерация? Похоже, они не сомневались в получении Гаити с Кубой и без захвата по результатам военных действий, а вот наше сотрудничество с англичанами заставило действовать прямо и грубо.

— Я помню твои предложения про рабов, — сказал Рюффен. — Комиссию мер и весов с вырабатыванием эталона и общий для всех колоний имущественный кодекс.

— Наверное, не забыл и как их проваливали.

— Никогда не поздно опять поднять обсуждение. Особенно после победы.

— Вот тогда и поговорим. Заодно поделишься соображениями, каким образом мы сможем склонить франков к перемирию, не рискуя выигрышной ситуацией.

— Иногда ты излишне осторожен. Война всегда опасна.

— Именно поэтому и не хочу рисковать.

Мы уже подходили к дому, где я расположился, когда от ограды отделилась женская фигура и быстро зашагала наперерез. В руках у нее ничего не было, пугаться не стоило. Разнообразные просители донимали круглые сутки. Кто жаловался на стоящих на постое военных, кто на воровство или приставания к жене со стороны ретивых офицеров. Другие приходили с доносами или пытались всучить залежалый товар за огромные деньги. Были и откровенно ненормальные, предлагающие проекты победы или чертежи пушек, способных забросить ядро на луну, и вечных двигателей.

— Господин генерал, — сказала женщина, загораживая дорогу и слегка задыхаясь от быстрой пробежки.

— Мадам… — поднимая шляпу в показной вежливости, сказал я, делая паузу.

— Мадлен Дебре, — представилась она, правильно поняв намек. — Я бы хотела с вами поговорить, без вечного секретаря. — Она посмотрела на приближающегося крайне недовольного капитана Фуа, как раз и занимающегося отсевом особо назойливых и бессмысленно тратящих мое драгоценное время типов. Судя по его виду, прошение в приеме отклонено.

— Разве можно отказать столь красивой женщине? — галантно воскликнул я, отмахиваясь от секретаря.

Действительно прекрасный экземпляр слабого пола. Высокая брюнетка с личиком-сердечком, лет двадцати пяти. Самый подходящий для восхищенных взглядов возраст. Уже ушла девичья угловатость и расцвела женственность. Кожа гладкая и чистая, большие серые глаза, способные смотреть призывно и метать гневные молнии. Грудь большая, руки изящные. Ног под платьем не видно, зато талия тоненькая. Не похоже на затянутость в корсет. Двигается очень пластично. А одежда и шляпка из дорогих импортных тканей, насмотрелся у Элизабет, но ощущение — не новое. Ни о чем не говорит по нынешним временам. Готовилась блеснуть, да возможности подкачали. При этом все достоинства изящно подчеркнуты.

— Извини, Франсуа, потом договорим.

Даже не посмотрел на его реакцию. Выпить мы всегда успеем. А обсуждать всерьез дислокацию врага и будущие действия не к спеху.

— Позвольте предложить вам руку, — предложил ей.

Кажется, она несколько растерялась от такого радушия, но повела себя правильно. Легкая улыбка, дрожание ресниц и прочие чисто женские штучки вроде случайного касания. Не такая уж наивная, как показалось сначала. Никакой юной деве не сравниться с этой мелькнувшей и тут же спрятавшейся житейской мудростью. Видимо, жизнь у нее была не очень сладкой.

— Итак, — сказал я, проводив ее в свою комнату и подвинув кресло. — Вот мы и наедине. Не стесняйтесь, выкладывайте.

— Мой муж, Роже Дебре, капитан местного республиканского ополчения…

Мне стало скучно. Очередное подтверждение: капитан Фуа свое дело знает и не зря не подпускал просительницу. Принципиально не вмешивался в решения местных комитетов, будучи в курсе, как иногда сводят счеты местные жители. Разбираться в каждом конкретном случае нет желания и времени. Сжигать дома и самосуды запретил, а остальное согласно процедуре и официальным правилам. На то и утверждал в Конгрессе. Перегибать с наказаниями было категорически нельзя. В центральных районах, где побывал экспедиционный корпус, не меньше двадцати процентов населения поддерживали республиканцев. На самом деле гораздо больше. Просто не все были готовы публично высказываться в пользу интервентов.

Идеи равенства и братства получили достаточно широкое распространение в недовольных положением парии в Соединенных Королевствах и колониях. Поэтому лишать гражданских и имущественных прав было еще и опасно. Могло привести к гражданской войне. Преступлением считалась служба в отрядах, подчиняющихся франкам, агитация и разжигание беспорядков. Все остальное вроде как не преследовалось, хотя эксцессы на местах неоднократно происходили.

— Он попал в плен и приговорен к каторжным работам.

— Увы, мадам, — произнес я, — даже я не могу отменить закон. Не в моей власти делать кому-то послабления. Возможно, я не утверждаю, после победы для некоторой части осужденных будет амнистия, снижение сроков, высылка на запад на границу. Или в Европу без права возвращения. Сегодня — увы.

— Вы не дослушали, — с упреком сказала женщина. — У меня хотят конфисковать землю и дом… — Я невольно покачал головой. — …А они не принадлежат ему. Это мое приданое! И лично мною, — подчеркивая каждое слово, провозглашала она, — неоднократно оказывались услуги противникам франков.

Любопытно какие. Дала хлеба беженцам после высадки или сообщила соседу, чтобы уносил ноги, а то супруг вознамерился отправить в тюрьму? Все равно разбираться не собираюсь. Но коллизия занятная. Скорее всего, не в первый раз, лишь до меня не доходило. А ведь прецедент и хороший шанс для юристов устроить процесс. Не стоит до судов доводить. Иногда справедливость выше законности.

— Что для вас важнее, мадам? — спрашиваю после паузы. — Роже Дебре или имущество?

— Родители не спрашивали меня, выдавая замуж, — ответила Мадлен, не колеблясь. — Нельзя сказать, что плохо жили. Не буду лгать, Роже хороший человек. Но он выбрал свой путь, а у меня сын. И я обязана думать о нем в первую очередь. А земля — единственное, что имеет ценность в этом мире и вечно. Единственное, ради чего стоит бороться и умереть!

— Искренне.

— Я должна оставить сыну нечто действительно важное и отдам за это что угодно!

— Все? — невольно переспросил я.

Наверное, мой взгляд был достаточно выразителен. Она сняла шляпку, аккуратно положила ее на стол. Извлекла шпильки, распустив длинные роскошные волосы, и начала расстегивать платье.