Национальные характеристики описать не так просто, а если даже удается, то чаще всего они выглядят банальностями, никак между собой не связанными. Испанцы жестоко обращаются с животными, итальянцы любое действие сопровождают оглушительными выкриками, китайцы – азартные игроки. Понятно, что само по себе это еще ничего не значит. И все же у всего есть свои причины, и даже тот факт, что у англичан кривые зубы, кое-что говорит человеку о реалиях нашей жизни.

Вот несколько общих наблюдений, с которыми согласится большинство. Англичане не художественные натуры. Они не музыкальны, как немцы или итальянцы, а живопись и скульптура здесь никогда не процветали, как во Франции. Англичане в отличие от европейцев не интеллектуалы. Абстрактная мысль приводит их в ужас, они не испытывают никакой надобности в философии или систематическом «мировоззрении». И дело не в их «практичности», как они сами любят утверждать. Достаточно взглянуть на их методы городского планирования и водоснабжения, на то, с каким упрямством они цепляются за все устаревшее и ущербное, на их орфографию, не поддающуюся анализу, и систему мер и весов, понятную разве что составителям учебников математики, чтобы понять, насколько они равнодушны к элементарной эффективности. Однако им не чуждо бессознательное актерство. Их знаменитое лицемерие – например двоедушное отношение к империи – связано с ним напрямую. А еще в моменты тяжелейшего кризиса вся нация способна вдруг объединиться и действовать на уровне инстинкта, по своего рода кодексу поведения, никак не сформулированному, но всеми понимаемому. Слова Гитлера о немцах – «народ сомнамбул» – куда более применимы к англичанам. Хотя гордиться тут особо нечем.

Тут уместно будет отметить одно далеко не самое важное пристрастие англичан, бросающееся в глаза, но почти не отрефлексированное, а именно любовь к цветам. На это сразу обращает внимание любой иностранец, особенно из южной Европы. Не противоречит ли это тому, что англичане равнодушны к искусствам? Да нет, поскольку ею отмечены люди, у которых отсутствуют эстетические чувства как таковые. А связана она с другой особенностью англичан, настолько нам присущей, что мы этого даже не замечаем; речь идет о разных хобби и занятиях в свободное время, то есть о нашей частной жизни. Мы нация цветоводов, а также филателистов, голубятников, столяров-любителей, собирателей купонов, метателей дротиков, решателей кроссвордов. По-настоящему национальная культура сосредотачивается на вещах общинных, а не официальных – паб, футбольный матч, свой садик, домашний очаг и «чашечка хорошего чая». Вера в свободу личности все еще существует, почти как в девятнадцатом веке. Но это никак не связано с экономической свободой, с правом эксплуатировать других ради выгоды. Это свобода иметь собственный дом, делать, что хочется, в свободное время, выбирать развлечения по своему вкусу вместо предложенных сверху. Самое ненавистное имя для британского уха – Ноузи Паркер. Но даже эта свобода сугубо частной жизни, разумеется, обречена. Как все современные люди, англичане находятся в процессе переписи, маркировки, рекрутирования и «встраивания в систему». Вот только индивидуальные импульсы направлены в другую сторону, вследствие чего навязываемую им регламентацию поневоле придется скорректировать. Никаких партийных слетов и югендов, никаких чернорубашечников и травли евреев, никаких «спонтанных» демонстраций. И скорее всего никакого гестапо.

В любом обществе простым людям приходится жить до известной степени вопреки существующему порядку. В Англии по-настоящему популярная культура находится ниже ватерлинии, она неофициальная и в общем и целом не пользуется одобрением начальства. При встрече с простыми людьми, особенно в больших городах, сразу бросается в глаза, что они не пуритане. Заядлые игроки, пьют пиво на все деньги, обожают скабрезные анекдоты и отчаянные матерщинники. Им приходится удовлетворять свои вкусы вопреки обескураживающим, лицемерным законам (лицензирование, лотерейные нормативы и т. д. и т. п.), призванным ограничить каждого, а на деле открывающим необъятное поле деятельности. Не будем также забывать, что простые люди не имеют определенных религиозных убеждений, как не имели их на протяжении столетий. Англиканская церковь никогда толком не распространяла на них свое влияние, будучи прибежищем лишь поместного дворянства, а нонконформистские секты притягивали исключительно меньшинства. Но при этом, почти позабыв имя Христа, они сохранили в душе христианское чувство. Поклонение власти, эта новая европейская религия, которой заразились английские интеллектуалы, не затронула простых людей. Их пути с державной политикой разошлись. «Реализм», проповедуемый японскими и итальянскими газетами, привел бы их в ужас. О духе англичан могут многое рассказать юмористические цветные открытки, выставленные в витринах дешевых писчебумажных лавочек. Это своего рода дневник, куда англичане бессознательно вписывают себя. Их старомодные взгляды и ранжированный снобизм, смесь распущенности и ханжества, на редкость мягкое обхождение и высокоморальное отношение к жизни, – все отразилось в этих открытках.

Мягкое обхождение, возможно, самая выраженная черта английской цивилизации. Вы это замечаете, едва ступив ногой на британскую землю. Здесь автобусные кондукторы доброжелательны, а полицейские не носят огнестрельного оружия. Ни в одной другой белокожей стране невозможно с такой легкостью согнать людей с проезжей части. С этим связано то, что европейские наблюдатели готовы заклеймить как «декадентство» или лицемерие, а именно демонстрируемое англичанами неприятие войны и милитаризма. Оно коренится глубоко в нашей истории и сильно развито как среди мелкой буржуазии, так и в рабочем классе. Бесконечные войны поколебали его, но не уничтожили. Уже на нашей памяти «красные мундиры» частенько освистывались на улицах, а владельцы респектабельных публичных домов не пускали их на порог. В мирное время, даже когда насчитывается два миллиона безработных, не так-то просто заполнить ряды небольшой регулярной армии, где офицерами служат уездные дворяне и особая прослойка среднего класса, а солдатами – работники ферм и пролетариат из трущоб. Основная масса населения далека от военных знаний и воинских традиций, и их отношение к войне сугубо негативное. Ни один политик не придет к власти, пообещав им завоевание территорий или «победу нашего оружия», никакой «Гимн ненависти» не возбудил их патриотические чувства. В песнях, которые наши солдаты сочиняли и распевали по собственному почину во время прошлой войны, звучала не жажда возмездия, а юмор и самоиздевка с пораженческими нотками. Единственным врагом в них представал старшина.

В Англии вся эта похвальба и размахивание флагами с распеванием песни «Правь, Британия» – удел немногих. Патриотизм простых людей не проявляется вслух и даже не осознается. Их историческая память не сохраняет ни одной военной победы. Английская литература, как и все прочие, изобилует батальными стихами, но любопытно, что популярностью пользуются лишь те, где описываются военные провалы и отступления. Например, нет ни одного известного стихотворения о Трафальгарской битве или о Ватерлоо. Армия сэра Джона Мура, с отчаянными боями отступающая под Ла-Коруньей, чтобы затем спастись морским бегством (точь-в-точь как под Дюнкерком!), привлекает к себе куда больше внимания, чем блестящие победы. Самая впечатляющая военная баллада на английском языке – о кавалерийской бригаде, скачущей не в ту сторону. А из прошлой войны четыре географических названия, оставившие след в памяти народа, – это Монс, Ипр, Галлиполи и Пашендаль, все ассоциирующиеся с военной катастрофой. Названия же больших сражений, в конце концов сломавших хребет немецким армиям, просто неизвестны широкой общественности.

Английский антимилитаризм не нравится иностранным наблюдателям по той простой причине, что он игнорирует существование британской империи. Это выглядит как чистой воды лицемерие. Англичане как-никак присоединили четвертую часть территории земного шара и удерживают ее с помощью гигантского флота. И после этого у них хватает нахальства, развернувшись на сто восемьдесят градусов, говорить, что война – это зло?

Все верно, в отношении англичан к империи присутствует лицемерие. Рабочий класс так и вовсе делает вид, будто не знает о ее существовании. Его нелюбовь к действующей армии – такой здоровый инстинкт. В военно-морской флот берут сравнительно мало людей, и он является оружием, направленным вовне и напрямую не связанным с домашней политикой. Военные диктатуры существуют везде, но нет такого понятия, как морская диктатура. Если к чему-то англичане почти всех социальных слоев испытывают искреннее отвращение, так это к самодовольному офицеру, звону шпор и топоту армейских ботинок. За десятилетия до Гитлера слово «прусский» имело в Англии такой же смысл, как сегодня «нацистский». Это чувство укоренилось так глубоко, что вот уже сто лет офицеры британской армии в мирное время, не будучи на службе, носят исключительно гражданскую одежду.

Беглым, но довольно точным ориентиром социальной атмосферы в стране служит то, как марширует ее армия. Военный парад – своего рода ритуальный танец, что-то вроде балета, выражающего некую философию жизни. Скажем, гусиный шаг представляет собой жутчайшее зрелище, куда более страшное, чем пикирующий бомбардировщик. Это просто откровенная демонстрация власти, содержащая вполне сознательно и преднамеренно образ ботинка, готового расплющить лицо. Его уродство является составной частью самой сути, он как бы говорит: «Да, я уродлив, и только посмей надо мной посмеяться»; так хулиган корчит физиономии, издеваясь над своей жертвой. Почему гусиный шаг не прижился в Англии? Нашлось бы, надо думать, немало армейских офицеров, которые бы с удовольствием взяли его на вооружение. Его не используют, потому что прохожие стали бы хихикать. Подобные демонстрации возможны только там, где простые люди не осмеливаются смеяться над армией. Итальянцы переняли гусиный шаг, когда страна перешла под влияние Германии, и, как можно было предположить, получается это у них хуже, чем у немцев. Правительству Виши, если оно выживет, придется ввести более жесткую дисциплину военного парада для остатков французской армии. Муштра в британской армии, достаточно строгая и затейливая, восходит к традициям восемнадцатого столетия, но без явной показухи; военный марш представляет собой формализованную ходьбу, не более того. Он принадлежит обществу, которым правит сабля, да, но сабля, которую ни при каких обстоятельствах нельзя вынимать из ножен.

При этом английская цивилизованность соседствует с варварством и анахронизмами. Наше уголовное право так же устарело, как мушкеты в Тауэре. Нацистскому штурмовику следовало бы предстать перед типичным британским судьей, этаким одышливым старым пугалом, мыслящим прошлым веком с ее виселицами и раздающим беспощадные приговоры. В Англии людей до сих пор вешают и порют плеткой-девятихвосткой. Наказания непотребные и жестокие, но что-то пока не слышно народных возмущений по этому поводу. Люди их принимают (в одном ряду с Дартмуром и Борсталом) почти так же, как они принимают погоду. Это часть «закона», который считается непреложным.

Тут мы сталкиваемся с важнейшей английской традицией: уважение к конституционным принципам и правопорядку, вера в «закон», стоящий над государством и человеком; да, жестокий и глупый, но уж точно неподкупный.

Никому не придет в голову считать закон справедливым. Каждый знает: существует один закон для богатых и другой для бедных. О том, что из этого следует, предпочитают не думать. Принимается за данность, что закон как таковой будет уважаться, и, если этого не происходит, люди испытывают возмущение. Высказывания вроде «Меня не могут посадить, я ведь ничего такого не совершил» или «Они этого не сделают, это незаконно» – неотъемлемая часть общей атмосферы. И те, кто открыто критикует общество, полностью разделяют это чувство. Достаточно раскрыть книги о пенитенциарной системе, такие как «Стены имеют рты» Уилфреда Маккартни и «Тюремный обход» Джима Фелана, или послушать патетические благоглупости на процессах тех, кто отказался служить в армии по идейным соображениям, или почитать письма в редакции от видных профессоров-марксистов, указывающих на то или иное «нарушение британского правосудия». Каждый в душе считает, что закон может, должен и в целом будет применен со всей беспристрастностью. Тоталитарная идея, что никакого закона нет, а есть только сила власти, так и не укоренилась в нашей системе. Даже интеллектуалы принимают ее только в теории.

Иллюзия может стать полуправдой, маска может изменить выражение лица. Привычные аргументы, что демократия «точно такая же, как» или «ничуть не лучше, чем» тоталитаризм, игнорируют этот факт. Подобные аргументы сводятся к тому, что полбуханки – это уже не хлеб. В Англии все еще верят в такие понятия, как законность, свобода и объективная истина. Возможно, это иллюзии, но сильнодействующие иллюзии. Вера в них влияет на поведение человека, из-за них жизнь нации течет по-другому. В доказательство достаточно просто посмотреть вокруг себя. Где резиновые дубинки, где касторка? Сабля по-прежнему в ножнах, а это значит, что коррупция не может выйти за некие пределы. Британская электоральная система – почти неприкрытый обман. На поверхности десяток примеров предвыборных махинаций в интересах денежных мешков. Но, пока не произойдет коренной переворот в головах населения, тотальная коррупция исключена. Вы не для того приходите на избирательный участок, чтобы вас там встретили люди с пистолетами, которые вам скажут, как голосовать, или неправильно подсчитывали голоса, или совершали прямой подкуп. Даже лицемерие – надежная мера защиты. Судья, готовый приговорить к повешению, этот старый черт в пурпурной робе и парике из конского волоса, которого разве только динамит сможет убедить, какой век на дворе, но который при этом следует букве закона и ни при каких обстоятельствах не возьмет взятку, в Англии фигура символическая. Он олицетворяет собой странную смесь реальности и иллюзии, демократии и привилегий, ханжества и приличий, сложное переплетение компромиссов, благодаря которым нация сохраняет свой узнаваемый облик.