Часть вторая
Верхний предел одиночества
Глава 1
Лиза
2007 год
Шура редко видел сны. Если говорить до конца откровенно, он их боялся – с тех самых пор, когда в детстве ему приснился полуразложившийся мертвец, который вылез из шкафа и схватил его за руку. Теперь Шура был взрослый и о приснившемся мертвеце давным-давно забыл, однако сновидений не любил, и если их все-таки видел, то весь день потом ходил смурной и путал последовательность шагов даже в простейшем основном ходе ча-ча-ча.
Сон, явившийся Шуре накануне первой весенней субботы, был поначалу исключительно мерзостным. Вроде бы поначалу шагал куда-то Шура по болотцу, проваливаясь по щиколотку чуть ли не при каждом шаге, тянулись мимо березки, кривенькие и чахлые, красными брызгами разбегалась клюква, но собирать ее не хотелось: Шура почему-то знал, что ему нельзя даже наклоняться к этим кислым ягодкам. И еще он знал, что из-за деревьев за ним следят незримые соглядатаи, а где-то впереди – ждут.
И так он все шел и шел, пытаясь во сне как-то даже трактовать свой сон – наверное с работой будут проблемы – а потом откуда-то сзади его позвали.
– Шура… – еле слышно прошелестел девичий голос. – Шура, помоги…
Он обернулся и увидел девушку, красивее которой, наверно, не встречал нигде, девушку затягивало болото, и Шура различал только ее руки, плечи и небрежно завязанную грязной тряпицей голову. Из девушкиного носа стекала кровь и, относимая в сторону незримой силой, сворачивалась в те самые ягоды, которые Шуре не велено было собирать.
– Помоги… – шептала девушка. – Шура…
Шура кинулся к ней, и тотчас же за спиной закружили, загоготали, завизжали звериными, пьяными голосами, принялись щипать, царапать, колотить по голове и по загривку; Шура упал в грязь, кислую липкую жижицу, и у него мелькнула мысль, что он не сможет вытащить девушку.
Она, кажется, все поняла и уже не говорила: просто смотрела на него огромными каре-зелеными глазами. Тогда Шура выпростал из грязи руку и протянул к ней, ни на что уже не надеясь. Едва только тонкие холодные пальцы девушки стиснули его запястье, как грянул гром, и Шура проснулся.
Часы на столе показывали половину седьмого утра. Была суббота; Шуру ждали две скучных пары в университете, потом библиотека с курсовой, а вечером студия танцев при дворце спорта, где он вел стандарт и латину. Вариантов было два: забить на учебу (черт с ней, с экономикой, все равно ее старый маразматик ведет, который отсутствующих не отмечает) и спать дальше, надеясь, что подобная дрянь больше не приснится и вообще ничего не приснится или же выбираться из-под одеяла в сонное мартовское утро и тащиться на другой конец города, чтобы зевать до обеда, играя с кем-нибудь на последнем ряду лектория в морской бой. Шуру, конечно же, соблазнял первый вариант.
Неизвестно, сколько еще он бы размышлял, но дверь открылась, и в комнату всунулась голова матери.
– Шура, вставай, – сказала она. – Тебе в институт пора.
– Ага, – ответил Шура, сладко потянулся и, выбравшись из-под одеяла, поплелся в ванную. Зеркало над раковиной отразило высоченного молодого человека, светловолосого, кучерявого и худого просто до невероятности – его бывшая партнерша по танцам, которая так и не стала партнершей в делах сердечных, говорила, что он, должно быть, двухмерный или не ест никогда и ничего. Шура некоторое время уныло себя рассматривал, внутренне боясь обнаружить царапины и ссадины на спине – лупили его во сне так, что жутко представить – однако и спина и задница были без повреждений. Шура вздохнул и принялся чистить зубы.
«Скорее всего, она все-таки утонула», – подумалось ему. Щетка резко пошла не в ту сторону, Шура фыркнул от боли в десне и сплюнул в раковину красным. «Клюква, – вспомнил он. – Клюква».
Ему было немного не по себе, словно неприятный сон никак не хотел кончаться. А ведь это жуткая смерть… Вниз, вниз, вниз; тепленькая гадкая водица во рту и в носу, попадает в легкие, и выбраться невозможно, болото никогда не шутит. Она утонула.
– Тьфу ты! – воскликнул Шура вслух. – Никто не утонул, ничего не случилось. Это все сон. Просто. Глупый. Сон.
«Она ведь не была сном, – промолвил внутренний голос. – Она была на самом деле, и ты ее не спас. Вот все, что случилось, хочешь ты того или не хочешь, это как тот твой сон о мертвеце: ты знал, что спал, и тем не менее, он взял тебя за руку, и ты не забыл прикосновение к запястью».
«Мать твою, – подумал Шура, – сегодня точно не мой день. Но есть и от этого средства».
Он взял с полочки кусок мыла и стал намыливать руки. Если верить поговорке, то лучшая девчонка – правая ручонка, и актуальности не меняет даже тот факт, что он левша.
– Похоже, натанцую сегодня черт-те что, – произнес Шура и принялся за дело.
* * *
Под вечер пошел снег. Не простой мартовский снежок, который знает, что растает первым, а настоящая метель, непроницаемо, убийственно равнодушная. Маршрутки вязли в белой пелене, трамваи не ходили, и Шура опоздал во дворец спорта на двадцать минут.
Тем не менее, его ждали; народ, недавно собранный в группу и рвавшийся постичь премудрости бальных танцев, не торопился расходиться. Две пары повторяли разученное на предыдущем занятии – медленный вальс, правые и левые квадраты с поворотами, остальные о чем-то балагурили, рассевшись прямо на полу и едва не лопаясь со смеху. Шура не стал переодеваться: снял свитер и переобулся – время было дорого.
– Ребят, сегодня без разминки, сразу берем стандарт.
Он показывал задержанную и открытую перемены и не понимал, что за странное ощущение его тревожит: казалось, кто-то положил на позвоночник ледяной мокрый палец и держит не убирая. За окном бесновалась метель, и Шуре чудилось, что оттуда, из мятущейся завесы, на него смотрят, внимательно и пытливо, словно выжидают, выбирая удобный момент для нападения.
«Все из-за того дурацкого сна», – подумал Шура и тут увидел ее.
Она стояла за партнера в паре с невысокой симпатичной девчушкой-первокурсницей, которую звали, кажется, Мадина. Чувства Шуры можно было сравнить разве что со втыканием раскаленной иглы прямо в сердце: девушка из его сна, живая и здоровая, была рядом – можно протянуть руку и дотронуться до ее длинных огненно-рыжих волос, которые во сне, мокрые и темные, стелились по буро-зеленым кочкам, словно змеи.
Засмотревшись, Шура не сразу понял, что девушка задала ему вопрос и ждет ответа, причем уже довольно давно.
– Что, простите? – переспросил он.
Девушка усмехнулась.
– Я спросила, что такое «спин», – повторила она. – Ты показывал на прошлом занятии, а меня не было.
– Ну да, спин, – сказал Шура и резво выкрутил фигуру. – Вот. Попробуйте!
Девушка воспроизвела движение – конечно, не идеально, однако для первого раза неплохо. Шура улыбнулся. Отчего-то он чувствовал радость и удовольствие, словно у него получилось-таки сделать что-то важное. Незнакомка смотрела на него в упор, и ее глаза Шура запомнил навсегда: острые ресницы, темно-серый ободок и мазки зеленого по радужке.
– Ты на всех девушек так смотришь, или мне просто повезло? – спросила она.
Шура ощутил, что краснеет. По поводу покраснения ему не было равных: чуть что, на щеках появлялись крупные алые пятна, словно кто-то щедро мазал румянами; по этой незатейливой причине общие знакомые за глаза именовали Шуру «красным молодцем».
– Значит, повезло, – подытожила девушка и отошла к партнерше.
* * *
Ее звали Лиза. Выходя из зала, Шура столкнулся с нею нос к носу и покраснел снова. Лиза уже успела переодеться в легкую дутую курточку, джинсы и ботинки, за плечом ее болталась сумка, а на пальце девушка крутила простенькую спортивную шапочку.
– Ой, – выдохнул Шура. – Не задел?
– Смотря чем, – когда Лиза улыбалась, на ее щеках появлялись тени кокетливых ямочек, однако ничего кокетливого в этом не было, даже наоборот: Шуре казалось, что она не по-женски сурова, а сердце ее оковано льдом. – Дверью – нет. А бальными танцами – очень даже.
Они неспешно спустились по лестнице. В коридоре Лиза долго надевала перед зеркалом свою шапку, надвигая ее то на левую, то на правую бровь. Шура ее не ждал, нет, конечно – он старательно читал рекламный плакат концерта Сергея Пенкина.
– Нравится? – голос Лизы звучал с ноткой сожаления.
Шура обернулся к ней и ответил:
– Пенкин? Так… я вообще музыку не очень люблю.
Брови Лизы взлетели так, что чуть не сдвинули шапку.
– Не любишь музыку?
– Нет, – сказал Шура, открывая перед девушкой дверь. Метель хлестнула белой многохвостой плеткой, потянула к себе, тщась оторвать, закружить и зашвырнуть неведомо куда; Лиза поскользнулась на ступеньках и взяла Шуру под руку – так они и пошли в сторону автобусной остановки. – Хотя музыки полный комп набит. Я ее слушаю только в том плане, подходит ли песня к занятию. Стандарт, латина, все в этом духе.
– Я однажды видела, как под Бутусова танцевали танго, – сказала Лиза. Имя Бутусова очень мало говорило Шуре, однако он не стал проявлять музыкально-культурологической безграмотности и кивнул:
– Да, это вполне вероятно.
– Слушай, а какая мелодия у тебя на мобильнике?
Вопрос, что называется, поставил Шуру в тупик. Он понятия не имел, что именно там пищит при звонке, и ответил наугад:
– Вальс цветов.
– О, – глубокомысленно произнесла Лиза, поправляя выбившуюся из-под шапки прядь. – Значит, полное бескультурье в личном окружении. Ты где учишься?
– На матфаке, – сказал Шура. – Не смейся, но поступил только со второго раза.
Они подошли к ярко-алому спортивному автомобилю, который среди этого мятущегося, абсолютно зимнего вечера казался неестественным, как страница из порножурнала в учебнике математики, и Шура задумался о том, как машина поедет через снежную кашу со своей-то низкой подвеской. Лиза, удивив Шуру буквально до отпада челюсти, вынула из кармана ключи.
– Подвезти? – спросила она и, не дожидаясь ответа, распахнула перед ним дверцу.
Машину ей подарил на день рождения отец, которого в сознательной жизни Лиза не встречала. Во всей этой автороскоши Шура сам себе казался мухой, угодившей в сметану; впрочем, Лиза с ее котомкой, шапкой и видавшими виды ботинками тоже была чужой в подобном элементе сладкой жизни. Музыкальный центр, повинуясь команде хозяйки, завел «Богемную рапсодию» Queen, которых Шура более-менее знал, в основном, потому, что однокурсница, получив хорошие новости или положительную оценку, имела привычку орать с рязанско-тульским акцентом «We are the champions, my friend!!!», совершенно не стесняясь окружающих.
– Под это вряд ли можно танцевать, – заметила Лиза, выворачивая из переулка на проспект.
– Смотря что, – откликнулся Шура. – Всегда есть варианты.
На обочине Шура увидел бригаду машинного доения в лице инспекторов ГИБДД, но к его удивлению, они даже не взглянули в сторону шикарного автомобиля, почти превышающего скорость.
– Почему ты на матфак пошел?
– Компьютеры люблю, – признался Шура. – Математика всегда хорошо шла. А по русскому я ЕГЭ завалил.
Лиза понимающе улыбнулась.
– Я в этом году одному дурику достала подлинные варианты, – сказала она и с усмешкой добавила: – Он и с ними не сдал. А чего ты в культуру не подался?
Шура вздохнул. «Богемную рапсодию» сменило что-то ро́ковое; некоторое время он вслушивался в предложение переписать свою жизнь на чистые страницы, а потом ответил:
– Во-первых, я не профессионал. Во-вторых, надо думать вперед: максимум протанцую еще лет десять, а потом… – Он уставился за стекло, где по-прежнему отплясывала метель. Лиза кивнула, словно по большому счету и не нуждалась в его объяснениях, а только хотела подтверждения своим догадкам по этому поводу.
– Какой серьезный юноша, – промолвила она, сворачивая на родную Шурину улицу. – Неполная семья, хорошее воспитание и ответственность за свои поступки. Ты слишком взрослый для своих восемнадцати.
– Откуда ты знаешь, что у меня неполная семья? – удивился Шура. Конечно, ему говорили, что парней, воспитанных мамой, видно за версту, но тем не менее…
– Вижу, – губы Лизы раздвинулись в улыбке, но ничего веселого в этой улыбке не было – так, дань вежливости. – Твой дом.
В самом деле, автомобиль стоял прямо у Шуриного подъезда. Лиза порылась в сумке и скормила музыкальному центру диск без опознавательных знаков – в салон ворвался регги. Мысли Шуры прыгали, словно встревоженные белки по веткам: спросить номер ее телефона? Пригласить в гости? Поцеловать? Или рассказать, что в его сегодняшнем сне она тонула в болоте, и он так и не сумел ее вызволить?
– Я не маменькин сынок, – ляпнул он в конце концов. – Не думай.
– Я не думаю, – ответила Лиза. – Спокойной ночи.
* * *
– Ты влюбился, – сказала мама. Она имела обыкновение задавать вопросы с утвердительной интонацией, и Шура порой ненавидел эту привычку.
– Тимка не звонил? – поинтересовался он, вскрыв пакет молока и сделав приличный глоток.
Мама прислонилась к косяку кухонной двери и смотрела на Шуру мягко, но испытующе.
– И кто она?
– Мам, – сказал Шура. – Я не влюбился. Вот честно-пречестно.
Она поджала губы.
– Мне ты мог бы сказать. Я тебе все-таки не чужой человек, Шура. И я прекрасно вижу, что ты не в себе. Еще от тебя пахнет дешевыми духами, а в окно я видела, как ты выходил из машины, которая не по карману порядочным людям.
Духами от него не пахло. Шура знал, что это был холостой выстрел и, тем не менее, покраснел, будто мама застала его за чем-то непристойным. Других улик ей не требовалось, мама удовлетворенно качнула головой.
– Я так и думала. Так и думала, – вымолвила она с такими интонациями, словно Шура, по меньшей мере, продавал наркотики второклассникам, и это таки вскрылось.
– Мам, – снова начал Шура. – Это Танюшка Абрамова с потока, на остановке меня подобрала…
– Я всегда знала, что в один прекрасный день ты свяжешься с одной из тех девок, что морочат головы приличным парням, – продолжала она, вовсе его не слушая. Ей и не надо было слушать Шуру: если маме вдруг хотелось скандала, то Шура становился декорацией. – Танюшка, не Танюшка… неужели ты надеешься, что будешь у нее первым? Что она будет тебе верна?
– Мам…
– И, разумеется, она подсунет тебе чужого ребенка. Тебе тогда придется забыть об институте, в который с таким трудом… – мама провела ладонью по глазам. – Перейдешь на заочное, это вообще не образование… а танцы твои…
– Мам, ну послушай…
– Боже мой, ты же еще так молод! – теперь мама почти рыдала. – Жизнь только начинается, а ты уже решил все угробить! Вот так запросто швырнуть к ногам какой-то проститутки, – она громко шмыгнула носом и продолжала уже абсолютно спокойно: – Я понимаю, ты влюблен и меня не слышишь. Но я тебя очень прошу: подумай, пожалуйста, обо мне. Я не настолько здорова, чтобы так волноваться.
Она деланным нервическим жестом распахнула холодильник и вынула корвалол, резко выколотила в рюмку несколько капель и выпила, даже не разбавив. А Шура неожиданно обнаружил, что его трясет. Вот просто натурально колотит гневная лихорадка. Он сжал пальцами виски и тихо произнес:
– Мам, не надо так.
– Что?! – ее истерика автоматически взлетела на несколько пунктов. Шура все никак не мог к этому привыкнуть. – Ты проводишь время с дешевыми шалавами, подстилками торгашей, и еще говоришь, как я должна себя вести?! Может быть, ты собираешься привести ее и сюда, в этот дом? Да, сынок, ты еще прикажешь мне ее уважать, ценить и лелеять?! Да?
Шура подумал, что нужно уходить, иначе у него лопнет голова от всех этих артистических нервов и надуманных жестов второсортной мыльной оперы, до которых его мать была большая охотница. Он отставил в сторону пакет молока, не заметив, что смял его, и на пол закапала белая струйка, он не мог больше…
– Ты куда это собрался? – мать, сурово поджав губы и уперев руки в бока, кинулась за ним в прихожую. – К этой дряни?
– Мам, успокойся, – пробормотал Шура, завязывая шнурки на ботинках. В висках гремело; он сдернул с вешалки куртку и шарф, в который мама тотчас же вцепилась:
– Не пущу! К этой проститутке – не пущу!
– Мама, да нет у меня никого! – рявкнул Шура. Он никогда не повышал голоса на маму и сейчас даже не осознал, что же все-таки произошло, и почему она влепила ему пощечину.
– Ты как с матерью разговариваешь, гаденыш?! И не смей отворачива…
Шура выскочил в подъезд, и остаток фразы оборвала захлопнувшаяся дверь. Он чуть ли не кубарем скатился с лестницы и вылетел из подъезда в метель и ночь; щека горела как от прикосновения утюга. Шура не знал, куда идет через весь этот снег и не замечал, что по щекам скатываются слезы. В конце концов, он привалился к фонарному столбу и сел в сугроб, захлебываясь от совершенно женских рыданий. Ну почему, почему, почему…
Когда снег из-под колес подъехавшего автомобиля хлестнул его по рукам и груди, то он даже не удивился. Поднялся, открыл дверь и сел.
* * *
Странно, однако чем дальше уезжал от дома красный автомобиль, тем спокойнее у Шуры становилось на душе, будто ссора с мамой вычищалась из его памяти и вообще случилась не с ним. Он утонул в мягком кресле-ковше, вытянув ноги к печке, и ни о чем не думал. В динамиках мурлыкал Мумий Тролль, почему-то почти не раздражая.
– Как ты узнала, что я выйду? – спросил Шура.
Улыбка Лизы казалась ему нарисованной в воздухе улыбкой Чеширского кота. Вернее, кошки.
– Ты не вышел. Ты выбежал, – уточнила Лиза.
– Как ты узнала? – повторил он.
– Это важно?
Шура рассмеялся.
– Нет, – впервые за весь день ему было спокойно и легко. Если бы ему сейчас сказали, что он поругался с мамой, что повысил на нее голос и получил пощечину, а потом ушел из дома, то он бы попросту не поверил – слишком все это не вязалось с покоем, воцарившимся в нем. – Куда мы едем?
– Это важно?
– Важно, – ответил он и снова рассмеялся. – Нет. Неважно. Послушай, чем это пахнет? Трава?
– Ты куришь траву?
Шура погрозил ей пальцем.
– Это не-хо-ро-шо, девушка. Курить траву очень нехорошо.
– Но ты, тем не менее, курил ее, – сказала Лиза и уточнила: – Пару раз, не больше. Мама не узнала.
Он кивнул.
– Чем это пахнет?
– Пачули, – улыбнулась Лиза. – Цветок такой.
Автомобиль свернул в проулок, спугнув зазевавшегося прохожего. Лагутенко сменила группа «Ленинград», передававшая привет Морриконе.
– Пачули, – повторил Шура. – Странное название. Послушай, если ты все про меня знаешь, то зачем задаешь вопросы?
Еще один проулок – и Шура увидел клуб под странным названием «Двери в небо». У входа были припаркованы несколько недешевых машин, и стильный молодой человек говорил по телефону, не выпуская изо рта тонкой сигареты.
– Мне нравится задавать вопросы, – сказала Лиза. – Вот недурное заведение. Как зайдешь, спроси Ольгу Лазареву, передашь ей привет от меня – она тебя устроит.
– Спросить Ольгу Лазареву, – повторил Шура. – Передать от тебя привет. Как ты все-таки узнала, что я выйду?
Несколько долгих минут Лиза смотрела ему в глаза пристально и грустно, а потом спросила:
– Это важно?
И Шура тоже несколько минут смотрел ей в глаза, прежде чем ответить:
– Нет. Неважно.
* * *
Шура провел ночь в приват-рум клуба. Получив привет от Лизы, Ольга Лазарева ласково ему улыбнулась и проводила в уютную комнатку, все убранство которой составляли ковер на полу, подушки, лампа и стереосистема. Шура от нечего делать сунул в дисковод одну из пластинок – только потому, что понравилась обложка – потом поужинал чаем и блинами, которые принесла пухленькая девчушка в сари, и улегся на ковер. В помещении было тепло, так что замерзнуть он не боялся. Завораживающий голос певца создавал атмосферу сказочного покоя, и Шура расслабился и успокоился окончательно – можно было размышлять.
Для начала мама. Благодаря Лизе шататься по улицам ему не пришлось, но, тем не менее, завтра придется вернуться домой – никто не запретит надеяться, что мама к тому времени успокоится и перекипит, но у этой надежды слабенькие крылышки. Она всегда выходила из себя, стоило только ему заговорить с девушкой, и тирады из ее уст выходили соответствующие: свяжешься с проституткой, вляпаешься, испортишь себе жизнь и далее по тексту. Как и все мальчики из неполных семей, Шура обожал маму и пытался не расстраивать ее, однако не мог не признавать, что в последнее время она действует ему на нервы с всегдашними своими истериками и ценными указаниями из оперы «что такое хорошо и что такое плохо». И теперь Шура в красках представил, как она завтра его встретит. Возможно, и на порог не пустит.
В коридоре послышались шаги; приятный мужской голос ворковал: «К сожалению, мы закрываемся. Завтра с шести утра, милости просим». Шура подумал, что сейчас его отсюда выпрут, однако шаги быстро стихли, а в комнату всунулась голова пухленькой девушки.
– Как отдыхается? – спросила она.
– Неплохо, – ответил Шура.
Миловидное девичье личико расплылось в довольной улыбке.
– Мы гасим свет через десять минут. Принести вам свечу?
– Принесите, – кивнул Шура, и девушка скрылась за дверью. Будет романтический вечер, подумал он, только без девушек, вина и интима.
Впрочем, вино как раз входило в программу: вместе с красной пузатой свечой, от которой отчетливо пахло вишней, пухленькая девушка принесла бутылку совиньона, бокал и шоколадку со словами:
– Это подарок вам, как нашему гостю. Приятного вечера.
– Я в раю, – ответил Шура. – Спасибо.
– Если желаете, то можете пройти к предсказательнице, – предложила девушка, – прием начнется через полчаса, вторая дверь налево.
Шура кивнул.
– Я в это не верю.
– Приятного вечера, – повторила девушка и выпорхнула за дверь с неожиданной для ее комплекции грацией.
Шура хмыкнул: гадалка, надо же, и налил себе вина. Совиньон оказался недорогим, но весьма недурным. Шура пил и думал, что может сидеть в одиночестве, наслаждаться спиртным, и никто ничего ему не скажет.
Вскоре лампа мигнула и погасла. В полной темноте Шура щелкнул зажигалкой, и огонек свечи сделал комнату еще меньше и уютней. Он налил еще и, смакуя вино, вспомнил, как давным-давно, еще в детстве, ходил в гости к соседским ребятам, Мише и Алине, и они так же зажигали свечку и рассказывали в полумраке сказки и страшилки, пока с работы не приходили родители. Потом отец ушел – не к кому-то (возможно, было бы проще, если бы он ушел к кому-то), а вообще – и Шура с мамой переехал.
Интересно, где сейчас Миша и Алина? Узнал бы он их, встретив на улице, или прошел бы мимо, не разглядев в незнакомцах тех, с кем играл в детстве? Интересно, узнал бы он отца? Или это уже не имеет смысла?
Когда свеча прогорела на треть, а бутылка опустела наполовину, дверь снова открылась, и в комнату проскользнула Лиза собственной персоной, одетая почему-то в восточные, шитые золотом шаровары, почти не видимый топик и шлепанцы с загнутыми носами. Шура облизнулся чуть ли не в открытую: если на занятии она была в мешковатой футболке и рэпперских портках, то сейчас ничто не скрывало достоинств ее фигурки. Правда, грудь маловата, но с другой стороны, форма прекрасная, а вот задница выше всех похвал.
– Вижу, вечер проводишь отлично, – заметила Лиза, усаживаясь на ковер по-турецки. – Фу, жадина, мне почти не оставил, – она взяла бутылку и посмотрела сквозь стекло на Шуру.
– Я же не знал, что ты придешь, – сказал он, разведя руками. – Классный костюмчик.
Лиза поклонилась ему, сложив руки, как японка.
– Аригато.
– А что ты здесь делаешь? – поинтересовался Шура. – И в таком необычном виде…
Лиза хмыкнула.
– Ты еще не видел меня в необычном виде. А вообще я здесь работаю, – небрежным жестом она вынула из воздуха колоду карт Таро, ловко перетасовала их одной рукой, и карты исчезли, как показалось Шуре, под оберткой от шоколада. Он поднял пеструю бумажку и, разумеется, ничего не обнаружил.
– Ты шулер! – радостно воскликнул он.
Лиза подперла щеку ладонью и посмотрела на Шуру с комичной усталостью.
– Вот с чем сравнивают мое прекрасное искусство предвидения и пророчества – с тем, что я мухлюю в карты. Как вам не стыдно, юноша!
– Так это к тебе меня приглашали, – протянул Шура.
– Конечно. Больше здесь никто не ворожит.
Шура плеснул вина в бокал, протянул Лизе. Она приняла его с легким поклоном, однако пить не стала. Мягкий свет делал ее лицо странно переменчивым и тени плавно текли по нему.
– Значит, ты пророчица, – произнес Шура почему-то с мамиными интонациями. Лиза кивнула.
– Значит.
– Хороший доход?
– На чупа-чупсы хватает.
– Люди любят, когда их обманывают, – глубокомысленно изрек Шура. Он редко пил и потому ему немного требовалось, чтобы захмелеть. – Ты обманываешь, а они радуются. Платят. А ты потом придешь в студию танца и будешь платить мне.
– Круговорот купюр в природе, – заметила Лиза и пригубила вино мелким птичьим глотком.
– Круговорот… – повторил Шура. – Хотя врешь ты не всегда. Сегодня, например, ты знала, что я поссорюсь с мамой.
Лиза утвердительно качнула головой.
– Вот откуда ты это знала?
Жест девушки был легок и неуловим; на ковер перед Шурой легла карта. Он поднял ее и некоторое время молча рассматривал костлявого всадника на белом тощем жеребце, что ехал по полю битвы.
– Увидела во сне, – сказала Лиза, отставила бокал и села поудобнее, подложив под острый локоть одну из подушек. Шура печально покачал головой и сообщил:
– А я почти не вижу снов. А если и вижу, то кошмары… Слушай! – воскликнул он. – Что сейчас делает моя мама?
Лиза задумчиво сощурилась. Шура ни к селу, ни к городу подумал, что свеча скоро погаснет, и они останутся в темноте – почему-то эта мысль заставила его поежиться, словно от холода.
– Твоя мама в полном порядке, – промолвила Лиза. – Думает, что ты побежал к дешевой девке, но вернешься как миленький. Она выпила корвалол и сейчас уже спит.
– Знаешь, для этого не надо быть гадалкой, – промолвил Шура.
«Ты попал в водоворот, – заметил ему внутренний голос, – и тебя несет в самый центр событий. Еще утром ты не знал эту девушку, и вот теперь она в твоей жизни, она сидит рядом и говорит с тобой так, словно знает лет сотню – это по меньшей мере. А тени скользят по ее коже, и ты очень хочешь узнать, какая она на ощупь».
– Говорят, у ведьмы и ветра не спрашивают совета: оба скажут в ответ – что да, то и нет, – сказала Лиза, и Шуре послышалась издевка в ее голосе, будто она смеялась над ним, говоря: что, купился?
– А я не верю в предсказания, – проронил он.
Лиза взяла бокал и залпом осушила его, словно на что-то решалась.
– Во что же ты веришь, пьяный мальчик без снов?
Шура посмотрел ей в глаза, но ничего не увидел: под веками и острыми ресницами клубилась тьма.
– Не знаю, – простодушно ответил он. – Правда, не знаю.
* * *
– Итак, батафога.
Он стоял перед зеркалом, словно матадор перед зрителями; его ученики сгрудились чуть поодаль, пристально глядя на него. Пауза казалась вечной, потом Шура вошел в движение и ритм и сам стал движением и ритмом: стационар – виск с поворотом – самба-ход и батафога. Он любил самбу, конечно, не так, как танцы европейской программы, но любил: в учебе его тренер делал упор на стандарт, и латину Шуре пришлось осваивать чуть ли не в одиночку.
– А колени выпрямляем, – сказал он и обернулся к студийцам, хотя прекрасно видел их в зеркале. – Пробуйте.
И они попробовали. Шура смотрел и думал о том, как из куколок вылупляются бабочки.
– Наверно, это похоже на фильм ужасов, – обронила Лиза.
Ей, казалось, было безразлично, получается у нее движение или нет. Шура вообще не мог понять, зачем при таком подходе она посещает студию танца. Танцевать и оставаться равнодушной к тому, что танцуешь – ну уж нет, такого быть не должно.
– Нет, конечно, – сказал Шура и отчего-то снова покраснел. От Лизы пахло по́том и зеленым чаем, запах был настолько необычным и странным, что у Шуры кружилась голова, и хотелось, чтобы Лиза не отходила подольше.
– Ты знаешь, как это должно быть, – усмехнулась Лиза. – И видишь, как прекрасный замысел искажается.
– Ну и что?
Лиза пожала плечами, поражаясь, должно быть, на отсутствие у тренера тонкости чувств.
– Мне было бы грустно, – ответила она. – По крайней мере.
И отошла, даже не оглянувшись. В последнее время она часто смотрела на Шуру как на пустое место, и он не мог понять, что же не так и куда девалась та энергия, которая словно бы наполняла Лизу изнутри. Ему иногда хотелось спросить напрямую, что происходит, но Лиза молниеносно исчезала после занятий, и Шура видел только уезжающую красную машину.
– Ладно, – сказал он нарочито резко, пытаясь скрыть смущение. – Батафога.
А после занятия, когда Шура переодевался в преподавательской, его взяла в оборот администратор. Ирина, невысокая шустрая блондинка, успевала абсолютно все: работать во дворце спорта не только администратором, но и тренером по киропрактике, получать высшее образование на дневном, между прочим, отделении физкультурного факультета местного педа, зависать в клубах с подругами и быть в курсе городских сплетен.
Начала она сразу с нужного места:
– Саш, ты заметил, что у Лизы проблемы?
Еще бы он не заметил, ходит как в воду опущенная. Шура кивнул и сказал:
– Смурная она какая-то…
Ирина кивнула. Одной рукой она пересчитывала деньги, собранные со студийцев, другой приводила в порядок взлохмаченные после тренировки волосы. «Да, не женщина, а Юлий Цезарь», – подумал Шура.
– Помочь ей не хочешь? – предложила она и, когда он вопросительно на нее уставился, объяснила: – У нее недавно брата убили, слышал?
Тут, как говорится, и сел печник. Шура так и застыл с ботинком в руке.
– Убили?
– Он доктор был, – сказала Ирина. – Привезли наркомана по вызову, а у того галлюцинации, ну что-то по типу того. В общем, он ее брата ударил ножом в сердце. Спасти не успели.
Шуре почудилось, что кто-то треснул его по голове чем-то тяжелым. Лиза… Теперь он переодевался на автопилоте. Ирина смотрела на него с терпеливым ожиданием.
– Поговорил бы ты с ней, – устало предложила она и протянула клочок бумаги с цепочкой нацарапанных карандашом цифр. – Она совсем одна осталась.
Шура понятия не имел, что скажет, когда Лиза возьмет трубку. Банальности? Что жизнь продолжается? Что, страдая и мучаясь, ничего не изменишь и не исправишь? А если она боится именно этих слов, если ей не нужно утешение?
– Слушаю, – голос был далеким и усталым, словно говорила не девушка, Шурина ровесница, а очень старая, несчастная женщина, пережившая всех друзей и забывшая юность.
– Лиза? – на всякий случай уточнил Шура.
– Лиза, – вздохнула трубка. – Что случилось, Шур?
За окнами трепетал вечер и шел первый в этом году дождь. Оконное стекло покрывали потеки воды. Шура представил, как Лиза идет одна через эту серую хмарь, и у него сжало за грудиной.
– Ты еще не уехала?
– Я внизу, – ответила трубка после небольшой паузы.
Шура сделал глубокий вдох и сказал:
– Тогда подожди меня. Давай поговорим.
* * *
Она жила на окраине, в облезлой хрущевке. На всем доме стояла печать заброшенности, ненужности и одиночества, хотя в подъезде был порядок и даже горшки с цветами; входя за Лизой в тесный коридор ее квартирки, Шура мысленно матерился. Хороший мальчик, блин. Всегда делает то, что ему говорят: Ирина сказала – он понесся выполнять. Ну зачем это ему, зачем это Лизе? К чему ей слушать утешения абсолютно ей не интересного молодого человека?
«Отдача, – сказал внутренний голос. – Зачем ей было везти тебя в клуб и слушать всю ночь пьяные излияния, о которых ты сейчас даже не помнишь? Отдача, только и всего, мир крутится по Ньютону».
«Заткнись», – посоветовал Шура, нанизывая куртку на серебристый крючок.
«Ей плохо, – проронил внутренний голос. – Ей очень плохо. Помни об этом».
– Тут у меня не прибрано, – отозвалась Лиза из комнаты. – Так что не обращай внимания. В принципе, можешь даже не разуваться.
Шура промычал на это что-то невнятное и стянул ботинки. Квартира была двухкомнатной и хорошо отремонтированной, только все эти дорогие обои, неплохой линолеум и натяжные потолки почему-то не смотрелись так, как нужно. Наверное, потому, решил Шура, что тут хлама немерено. В основном, конечно, место занимали книги: хотя родители Шуры были филологами, да и сам он любил читать, но все равно – столько книг в одной квартире ему ни разу не приходилось видеть. Старые и новые, тонкие и толстые, аккуратно составленные на полки и расположившиеся стопками по углам – Шура уловил пару заглавий, знакомых из лекций по всеобщей истории в лицее, и, как выражалась его соседка, наблюдая мужа трезвым, тихо обалдел. Свободное от книг место отводилось под письменный стол со старым компьютером и допотопным принтером, узенький диванчик, накрытый стильным синим пледом с оранжевыми разводами, и домашний кинотеатр. Шура подумал и присел на край дивана.
– Кофе будешь? – крикнула Лиза уже с кухни.
– Лучше не надо, – откликнулся Шура. – Я его не очень люблю.
– И правильно, – сказала Лиза, занося в комнату поднос с чайником и чашками. – С моего кофе двое суток не заснешь.
Она пристроила поднос рядом с Шурой и извлекла из-за дивана пакет дорогого печенья. «Интересно, где она пельмени прячет», – подумал Шура и пожалел, что не додумался купить чего-нибудь съестного в магазинчике при дворце спорта.
– Угощайся, – предложила Лиза, надрывая пакет. – Извини, еды больше нет. Я тут редко бываю.
– Спасибо, – смущенно сказал Шура, откусив от печенья крошечный кусочек. – А у тебя тут… – он замялся, подбирая слова, – очень интересно.
Лиза усмехнулась. Отпила чаю. Чашки были явно недешевыми – красивые и хрупкие, они как-то легко вписывались в атмосферу этой захламленной квартиры.
– Сказал бы лучше, что у меня тут срач, вежливый юноша.
– Это все твои книги? – спросил Шура. – Ты читаешь по-немецки?
– Читаю, – ответила Лиза. – Не свободно, конечно, так, со словарем и по догадке.
Шура подумал, что, по большому счету, ничего о ней не знает. Где она учится, сколько ей лет, почему в комнате нет ни одной фотографии, хотя девчонки обожают увешивать стены снимками.
– Мне Ирина рассказала о твоем брате, – брякнул он.
* * *
– …а он был – солнышко. Знаешь, когда я в детстве бесилась, он подходил ко мне, закатывал рукав и говорил: на, кусай. Однажды я так вцепилась, что у него кровь брызнула.
Чашки давно были задвинуты под диван; голова Лизы покоилась у Шуры на коленях, он гладил ее по встрепанным волосам, а она беззвучно плакала, и его джинсы были украшены влажными пятнами ее слез.
– До сих пор помню вкус его крови. Знаешь… я всегда была уверена, что если упаду, то он поймает.
Невидимые часы отбивали время; Шура слышал цокот стрелок и думал о том, что на улице уже ночь и мама волнуется, но вставать и уходить ему почему-то не хотелось. Эта странная квартира на городской окраине, эта плачущая девушка – Шуре мнилось, что весь его мир собран сейчас в одну-единственную точку, и за ее пределами ничего и никого больше не существует.
– Даже как-то дико думать, что он больше не придет… Не дернет меня за волосы… так здоровался, представляешь? Его больше нет, а что есть? Пневма улетает, сома умирает, сарк остается… Шура, ты в Бога веруешь?
– Наверное, да.
Лиза тихо, совершенно по-детски всхлипнула. Только сейчас Шура заметил, что ее плечи дрожат, словно в ознобе.
– А что если Его нет, и потом ничего не будет? – спросила Лиза и сама себе ответила: – Нехорошие мысли. Дурные мысли.
Шура поймал себя на том, что она ни разу не назвала брата по имени, словно, уйдя за некую грань, он утратил это право.
– А самое странное… Я тут подумала: вот, умер такой хороший человек, а в мире ничего не изменилось. Все как обычно: земля крутится, люди друг друга душат – все как всегда. Никому нет дела…
«Никому нет дела», – повторил Шура. Подло это или хорошо, или никак. Скорее всего, никак – если реагировать на каждую мелочь, то ни на что прочее не останется времени.
«Смерть хорошего человека – мелочь?» – хмыкнул внутренний голос.
– И знаешь, что еще, – промолвила Лиза. – Ты мало говоришь и даже не пытаешься меня пожалеть. Думаю, это правильно.
* * *
Домой он шел пешком.
Часы в мобильнике ехидно известили его о том, что уже половина второго ночи. Шура брел по безлюдному проспекту и ни о чем не думал. В ручьях плескались неоновые огни реклам, изредка проносились машины, а дома казались огромными спящими животными. Глядя на немногие светящиеся окна, Шура думал о том, что где-то там, за его спиной, в ветхом доме, в заставленной старыми книгами комнате, Лиза сидит одна.
Он не мог о ней не думать. Мысли, словно привязанные, возвращались в заваленную ненужным барахлом квартиру, к одинокой несчастной девушке, которая будто бы отказалась от мысли жить и встречать весну, девушке, которая искала смерть, потому что не желала больше продолжать представление. Книги, музыка, бальные танцы – все, что у нее осталось, но что Шура знал о ней, чтобы она такой металлической занозой застряла в его памяти? Если бы не Ирина, он вообще бы ни о чем не знал и провел этот вечер дома. Мама, наверно, волнуется.
После тогдашнего его ухода мама несколько дней говорила с ним сквозь зубы, а потом вдруг перестала обращать на него внимание вообще. Не спрашивала, куда он идет и во сколько вернется, кто звонил и о чем говорили. Шура шел, спрятав руки в карманы куртки, и по большому счету, ему было все равно, каково там маме. То самое, о чем говорила Лиза: мир меняется, а всем это безразлично. Хоть трава не расти.
Лиза…
Витрина торгового центра изображала морское дно; в окружении раковин и подводных растений сидела одетая на большие деньги русалка. Ее лицо, подсвеченное зеленым, было всепонимающим и грустным. За соседним стеклом красовался месяц, верхом на котором расположился молодой человек в пончо. Шура постоял у витрины, разглядывая русалку. Неужели тогда, в его сне, Лиза действительно утонула, и все, что он делал сегодня – исключительно ради того, чтобы убедить себя в обратном, в том, что она находится среди живых, а не в том вонючем болоте? Лиза. Ее имя звучало подобно серебряному колокольчику на золотистой нитке: мое сердце разорвется, произнеся его.
Ладно. Домой. Завтра все будет проще, постепенно она утешится, и ее боль уснет, превратившись в память. Вот только будет ли для нее завтра и когда будет – этого Шура не знал. И еще он не знал, что за странное чувство впилось в него мелкими острыми коготками и держит, ни за что не желая отпускать.
«А любовь – это клетка, я опять загнан в угол, как беспомощный раненый зверь», – вдруг процитировал Шура и остановился, не понимая, почему вдруг подумал так. Кругом истекала капелью теплая мартовская ночь, умытые дождем звезды влажно сияли в бархатном небе, улица была абсолютно пуста и тиха, лишь где-то вдали страстно завывали коты и еле слышно скулил ветер в проводах, и до дома было еще пять остановок пешком. А в самом Шуре был натянут каждый нерв, словно струны на невидимые колки, и он готов был зазвучать.
* * *
Они встретились снова через два дня. Шура, сидевший в недорогой забегаловке с чашкой кофе, увидел, как напротив кафешки остановился знакомый красный автомобиль. Со стороны пассажира открылась дверь, а у Шуры открылся рот, потому что из автомобиля выбрался не кто иной как его однокурсник Ванечка Крамер.
Этот Ванечка был такой типчик, что просто вызов логике и разуму. При росте метр пятьдесят шесть он обладал самолюбием Эйфелевой башни; поговаривали еще, что когда Господь раздавал ум, Ванечка ломился за неописуемым нахальством. Он был танцором класса С, не выигравший при том ни одного чемпионата; он был прелестно невоспитанным подростком; он был невероятно амбициозен и столь же невероятно закомплексован; он чуть что кидался драться, и не было такой буквы алфавита, на которую Ванечка не знал бы матерных слов. Он вел кружок бальных танцев в школе, но, когда родители обнаружили, что вместе с венским вальсом и квикстепом дети приносят из кружка неприличные выражения в немереном количестве, его карьера в качестве преподавателя была завершена. Шура и Ваня взаимно ненавидели друг друга, и теперь, увидев этого очаровательного наглеца выходящим из машины Лизы, Шура испытал страстное желание отлупить его как следует.
В кафешке имелось устройство для оплаты сотовой связи, и, войдя внутрь помещения, Ванечка, выгреб из кармана кучу мятых сторублевок и пятисоток и принялся скармливать их черной прорези в автомате. Шура раскрыл рот вторично: деньги у Вани не задерживались в принципе, все не раз видели, как он клянчит у сокурсниц рубль на пирожок или катит домой на роликах за неимением средств для цивилизованного проезда. Было во всем этом что-то крайне странное, и Шура решил разобраться. В прошлый раз, когда он разбирался с Ваней, это кончилось тем, что мелкий нахал в прыжке укусил его за нос и чуть не сломал ребро, но Шуру никогда не останавливали мелочи.
Пополнив счет и забрав у автомата чек, Ванечка подался на выход, но Шура вовремя успел придержать его за плечо.
– Привет, Воробушек, как жизнь? – спросил он. Воробушком, а также Зубастым Воробушком (за неправильный прикус) Ваню звали все, вплоть до декана факультета, и Ваня бесился. Вот и сейчас он обернулся в высшей степени обиженный и готовый смывать обиды кровью и соплями.
– Привет, Шпала, – фантазия у него, надо отдать должное, была замечательная: Шура за свой рост удостоился ста пятидесяти различных эпитетов. – Жизнь отлично, не то, что у некоторых.
– Ты, я вижу, при деньгах нынче.
– Работать попробуй, – посоветовал Ванечка; яду в его голосе хватило бы на целый серпентарий. – Весьма способствует, знаешь ли.
Шура начал тихо злиться. Это где же этот мелкотравчатый так работает, и при чем тут его поездки на Лизиной машине?
– Ну так отдал бы должок-то, – предложил Шура. – Помнишь, полтинник у меня брал, завкафедрой на венок? А он и не умер. Даже не собирался.
Ванечка картинно вздохнул, вытащил из карманов две пригоршни крупных купюр и с язвительной печалью заметил:
– Сам видишь, мелких нет.
– Смотри не разроняй, – хмуро порекомендовал Шура. – А то еще от расстройства лопнешь.
– Это я лопну?
– Это ты лопнешь.
– Тебе че надо вообще?
Охранник, неподвижно сидевший у кассы, угрожающе шевельнул плечами, собираясь вмешаться, но остальные посетители кафе в массе своей улыбались: это и в самом деле было забавное зрелище – парни с разницей полметра в росте намереваются драться.
– Это тебе чего от Лизы надо? – грозно осведомился Шура и взял Ваню за воротник курточки. – Что за дела?
– А ты ей муж, что ли?? – окрысился Ваня.
– Что у вас за дела?
– А тебя это с какого места колышет?! – вскричал Ваня. Охранник встал со стула и направился к ссорящимся, как вдруг в кафе раздался еще один голос:
– Ванька! Вот ты где, а я уж думала, что тебя в унитаз затянуло или вон в ту штуковину засосало. Только за смертью посылать, честное слово!
В дверях стояла красивая ухоженная девушка в легком пальто цвета слоновой кости, мини, открывавшей стройные ноги в сапожках на каблуках. В девушке этой Шура не сразу опознал Лизу: слишком уж не вязалась эта гламурная штучка с той Лизой, которая два дня назад рассказывала ему о своем брате. Ванечка вывернулся из Шуриной руки, едва не отодрав воротник куртки, и подбежал к красотке, словно намеревался спрятаться за ее спиной. В эту минуту он настолько был похож на малыша, который несется к маме, чтобы она защитила его от старших ребят, что Шура рассмеялся.
– Привет, Лиз. На танцы придешь?
– Если успею, – ответила Лиза и дала Ванечке шлепка по попе. – Иди в машину, я сейчас.
На шлепок Ваня совершенно не обиделся, выбежал из кафе и уже на улице показал Шуре язык.
– У нас сегодня дел по горло, – сказала Лиза. – Я постараюсь, но не обещаю. А что ты такой, словно тебя обидел кто?
Шура и сам не знал, что сказать. Она и этот гном не по отдельности, а «мы». Наверно, из-за этого у него сейчас было такое странное чувство, которое он никак не мог выразить словами. Тоска? Зависть? Обида?
– Да так… – ответил он как можно безразличней. – Мы с Воробьем поспорили…
Лиза обернулась. Ванечка на улице был занят тем, что исключительно ради собственного удовольствия переходил вброд лужу, которую стоило форсировать на понтоне, причем переходил не абы как, а лок-степом. Продававшие неподалеку цветы бабульки что-то ему покрикивали, Ваня так же бодро отгавкивался матом.
– Это его Воробьем зовут? Никогда бы не подумала, – она улыбнулась и ласково похлопала Шуру по руке. – Ну, мне пора. Ты на всякий случай не жди.
– Пока, – промолвил Шура. Выйдя из кафе, Лиза извлекла Ванечку из лужи, усадила в машину, и вскоре спорткар смешался с потоком автомобилей. Шура вернулся за свой столик, отпил давно уже остывший кофе и почему-то едва не расплакался.
* * *
На занятие Лиза пришла минута в минуту, и Шура опять ее не узнал. Где вы, рэпперские портки, майка с ехидно-ироничным «Thanks God I’m not a Boy» и стоптанные кроссовки, в которых пройден пешком не один километр? На Лизе был очень дорогой спортивный костюм и немецкие бальные туфли. Шура ощутил мгновенный и болезненный укол в висок: это была совсем другая девушка, ничего общего с той, которую он почти узнал, и эта новая Лиза нравилась ему гораздо меньше. Гламурная штамповка, каких тысячи, все мысли которой только о том, чтобы не сломать ноготок.
«Разве она тебе нравилась? – зудел внутренний голос. – Почему ты сам не свой – вы друг другу просто тренер и ученик, ничего больше. Носит она настоящий «Найк» или не носит, катает она на машине Ванечку или не катает – какое тебе дело? Разве это важно?»
Шура не знал, что ему ответить, кроме: «Почему именно Ванечка-то?» Танцевали танго; он не хотел показывать движений, считая, что студийцам еще рано браться за достаточно трудный танец, однако девчонки упрашивали его чуть ли не на коленях, и в итоге Шура сдался, чтобы теперь показывать плетение и испытывать усталость и печаль – не от танго, вовсе нет. Ему казалось, что если бы все окружающие, вся эта бурная весна и грязный город вдруг провалились бы под землю, то он ни минуты не сожалел бы об этом.
«Да что с тобой такое?» – вопрошал внутренний голос.
Шура молчал, показывал движения, терпеливо поправлял ошибки, даже улыбался, хотя на самом деле ему хотелось закричать или умереть.
«При чем здесь Лиза?»
«Ни при чем, – думал Шура. – Любовь – это когда хорошим людям плохо. Кто это сказал?»
«Разве ты любишь?»
«Отстань, пожалуйста».
В преподавательской Ирина долго и пристально рассматривала Шуру, демонстративно молчала, словно хотела, чтоб он заговорил сам, и, в конце концов, когда он переоделся и собрал вещи, не вытерпела:
– Ты это видел, видел?
– Что я видел? – устало осведомился Шура.
– Лизу. Ну ты вообще молодец, она с тобой поговорила и прямо расцвела, – Ирина сделала паузу и добавила: – А я и не замечала, что она такая красавица.
– Мне пора, – сказал Шура.
На этот раз алый спорткар стоял прямо у входа во дворец спорта. Рядом с машиной красовался Ванечка, отчаянно гордясь и задирая нос. Шура устало вздохнул и подошел к нему.
– Воробей, ты че? – спросил он, невольно цитируя старый анекдот.
Ваня запыхтел, словно средних размеров паровоз.
– Ниче.
– Ну и все, – сказал Шура и врезал ему по носу. Ваня заорал громче, чем ледокол «Ленин» в полярном тумане, а Шура влепил ему еще и сам удивился, насколько легко это получилось.
– Ну и все, – повторил он и пошел прочь. За его спиной Ванечка захлебывался в нецензурщине и кровавых соплях, а Шура не мог объяснить даже самому себе, за что он вздул Воробушка, который сегодня, в общем-то, ничего плохого ему не сделал. Зачем?
– Зачем?
Лиза спросила тихо, но Шура услышал и обернулся. Она стояла рядом с подранком, который уже просто ревел, и смотрела на Шуру в упор, а взгляд ее был прежним – хлестким и взрывоопасным.
– Зачем? – повторил Шура. – Да откуда я знаю, зачем?
И он пошел дальше, но тут Лиза заговорила, и Шура остановился снова.
– Александр, осторожнее. Сегодня в твоем подъезде на тебя нападут трое наркоманов, ударят обрезком трубы и отберут рюкзак. Мой тебе совет: до девяти погуляй где-нибудь, не нарывайся. В девять они уйдут.
Шура оглянулся. Ванечка смотрел на него и злорадно ухмылялся: вот, мол, понял? Кровь придавала его физиономии совершенно неописуемое выражение. Лиза взирала с таким равнодушием, что Шура поежился.
– Осторожнее, – посоветовала она.
* * *
Разумеется, он не поверил ни единому ее слову.
Если бы за всякое предупреждение типа «Бог тебя накажет» Шура получал хотя бы по рублю, то давно бы купил себе дом в теплых краях и проводил время исключительно за чесанием пяток и пролистыванием «Плейбоя». Он начистил Воробью морду, или что там у птиц на месте лица, Лиза ему пригрозила, ну и все. Никаких обкуренных наркоманов, тем более что у него исключительно респектабельный подъезд на кодовом замке.
И только закрыв за собой дверь подъезда, Шура понял, что Лиза таки была права.
На площадке между первым и вторым этажом сгрудились абсолютно невменяемого вида малолетки, причем одного из них Шура вроде бы знал – пацан, кажется, жил в соседнем дворе и выгуливал ротвейлера, больше похожего на танк, чем на собаку. Каким-то краешком сознания Шура заметил, что цепляется к мелочам: ротвейлер, порванный рукав куртки одного из шпанюков, их здоровенные ботинки, которые Ванечка, кстати, именовал говнодавами… Подростки сидели вполне спокойно, один вообще спал, и Шура решил пройти потихоньку, тем более, родная дверь – вот она. И Лиза ошибется.
Он почти прошел, когда один из них схватил его за ногу и резко дернул.
Шура не удержал равновесия и свалился на лестницу, стукнувшись носом о ступеньку. Боль была такой, что на глаза слезы навернулись; Шура взвыл и тотчас же получил удар по голове чем-то тяжелым. Подъезд качнулся и растворился в серой пелене. Последним, что Шура запомнил, были руки, сдирающие с его плеча рюкзак.
Лиза не ошиблась, подумал он и потерял сознание окончательно.
– …сотрясения нет, гражданочка. Только оглушили…
– …развелось быдла, не пройти нормальным людям…
Шура кое-как открыл глаза. Мама сидела рядом, держа его за руку, а носатый мужчина в белом халате закрывал чемоданчик с инструментами. Лиза не ошиблась.
– Как дела, браток? – спросил носатый.
Шура пощупал языком зубы: вроде бы целы и не качаются, но дотрагиваться все равно неприятно. Почему так бок-то болит?
– Кажется, ничего, – произнес Шура. – А что такое?
Носатый рассмеялся, обнажив крупные разлапистые зубы.
– Повезло тебе, что мы к твоей соседке по вызову приехали. Пугнули этих. А то бы забили тебя, я таких знаю. Что в сумке-то было?
Шура закрыл глаза. Туфли, еще почти совсем новые, футболка, брюки – ерунда, в общем-то. Набор дисков и бумажник – вот что по-настоящему жалко.
Лиза не ошиблась.
Интересно, если бы он не побил сегодня Ваньку, напали бы на него гопники или нет?
* * *
При дворце спорта недавно открылся кабинет иглоукалывания и восточной терапии. Там-то Шура и обнаружил Лизу.
Она лежала на высокой кушетке, слушая музыку для релаксации; меланхоличный доктор-кореец неспешно утыкивал ее спину длинными иглами. В кабинете пахло травами. Видимо, из-за этого запаха злость Шуры моментально увеличилась в размерах раза этак в два.
– Выйдите, молодой человек, – спокойно порекомендовал доктор, когда Шура открыл дверь с пинка и ввалился в кабинет. Шура ощутил пульсацию боли в шишке, оставленной на затылке наркоманами в память о приятном свидании, и решил, что его отсюда выведут только с нарядом милиции.
– Как ты это сделала? – спросил он.
Лиза устало вздохнула.
– Андрей Анатольевич, на юношу нервы напали, – объяснила она. – Вы бы нас оставили, от греха, минут на десять.
– Тебе виднее, – с той же невозмутимостью сказал доктор и удалился, вынув из кармана пачку сигарет. Шура выдернул из-под стола врача табуретку и сел так, чтобы быть с Лизой носом к носу.
– Так как ты это сделала? Друзей подговорила, чтоб мне за Воробья звездюлей навешали?
Лиза демонстративно отвернулась и принялась разглядывать плакаты на стенах. Тогда Шура взял ее за волосы и развернул к себе.
– Я сейчас все эти иголки молотком заколочу, – пообещал он. – Говори давай, как ты это сделала, не зли.
– А почему ты не послушался? – вопросом на вопрос ответила Лиза. – Они бы ушли ровно в девять, – она сделала паузу и с достойным Ванечки ядом добавила: – Попа бы сейчас не болела.
– То есть это все-таки твоих рук дело!
– Саша, ты ведешь себя неадекватно.
– Да, неадекватно! Меня избили и ограбили по твоей наводке, а ты еще ждешь от меня хороших манер?
Лиза приподнялась на локтях и посмотрела ему в глаза. Под этим взглядом Шура покраснел и разжал руку. К пальцам прилипло несколько огненных волосков; он машинально их стряхнул.
– Извини. Я просто… – он потер лицо ладонями, сжал виски. – Я правда не в себе. Ты сказала, что… Как, откуда?
– Много украли? – сочувствующе спросила Лиза. Шура шмыгнул носом.
– Диски жалко.
Холодные пальцы скользнули по его голове, нащупали шишку; Шура понял, что еще чуть-чуть, и он расплачется. И еще ему не хотелось, чтобы она убирала руку.
– Больно?
Он закивал. Пальцы пробежались по шишке и вдруг нажали так, что Шура охнул. Но боль прошла сразу. Действительно прошла, словно и не было никакой шишки.
– Ладно, Шур. Поверишь, не поверишь – дело твое. Я ведьма. Квалификация – провидчество. Так что еще утром я знала, что ты поколотишь Ваню, а потом вздуют уже тебя. Не потому, что я хочу или не хочу этого, а потому что все работает по закону сохранения энергии и вещества. Ты физику учишь, должен понимать.
Шура закрыл глаза. Она ведьма. Квалификация – провидчество. Что ж, это все объясняет, но разве ведьмы бывают? Ведьмы, пророчества, как статьи в желтой прессе: «Мою соседку изнасиловал инопланетянин»?
Но ведь она на самом деле знала. А в тот вечер ждала, когда он выйдет, поругавшись с мамой – и снова не ошиблась.
Это важно?
Нет. Неважно.
С минуту они сидели молча, потом Лиза убрала руку, и Шура внезапно ощутил прилив такого острого и неожиданного одиночества, какого никогда не испытывал раньше.
– Я люблю тебя, – произнес он, и сказать это было не труднее, чем ударить Воробья. – Это тоже входит в твои возможности?
Это важно?
– Нет, – ответила Лиза. – Это единственное, что я не могу.
Вернувшись с перекура, Андрей Анатольевич открыл дверь кабинета, но отчего-то заходить не стал, а наоборот, затворил ее снова и перевернул табличку с надписью «Добро пожаловать» обратной стороной – «Извините, закрыто».
* * *
Домой Шура шел, пошатываясь, словно после хорошей выпивки. У него кружилась голова, и он не совсем понимал, куда идет – но ему было хорошо. По-настоящему хорошо. Куртку он так и не озаботился застегнуть, и весенний ветер приятно остужал сквозь свитер разгоряченную грудь.
Он чувствовал себя бабочкой, которая долетела-таки до огня и теперь полыхает в нем, не сгорая. Колдовское пламя… ведьма она, или не ведьма – какая разница? Шура был с девушкой всего один раз и сейчас не мог представить даже ее лица, настолько был тогда пьян, но сегодняшний час с Лизой отпечатался в его памяти во всех деталях, словно цвета, запах и звуки обострились в окружающем мире до последней степени, чтобы затем рассыпаться – ярким песком, мозаикой, дробленым мазком. Шура помнил дух какой-то медицинской книги, которую они безжалостно смяли, запах Лизиной кожи – чай, она пахла зеленым чаем! – и аромат увядающей розы, устилающей лепестками подоконник. Шура помнил свое прерывистое сбивчивое дыхание и хриплый шепот Лизы ему на ухо: тхор туми а фала форам, тхор туми а сунг, и неожиданно резкий телефонный звонок, услышав который, он стал двигаться быстрее, но Лиза прошептала: «Не спеши», и он послушно замедлил ритм. Его пальцы помнили мягкую текучесть ее волос и тепло кожи, и форму некрасивой глубокой вмятины под левой грудью. И каждая клеточка его тела запомнила тот болезненно острый и сладостный миг, когда он кончил, и Лиза, обняв его за шею, едва слышно вымолвила:
– Спасибо.
У подъезда Шура сел на лавочку. Похлопал по карманам в поисках сигарет и вспомнил, что не курит. Рассмеялся. Лиза… черт возьми, да! Да, Лиза, всегда да – на все вопросы.
Они были. Прочее в ту минуту казалось Шуре потрясающе неважным, словно самое главное с ним уже произошло. Весна, красивая девушка и волшебство, разлитое в воздухе.
«Я ведьма, и любить меня опасно», – сказала Лиза напоследок. Что-то постоянно кололо Шуру под ключицей; он запустил руку под свитер и извлек иголку – одну из тех, которыми была утыкана Лиза.
– Я попробую, – ответил он ей. – Попробую.
