Глава 2
Человек без свойств
День казался бесконечным. Стрелки на циферблате в лектории уснули, и Шура успевал вспомнить все матерные слова из Ванечкиного репертуара в их адрес прежде, чем минутная с неохотным «цок» покидала свое место и лениво перемещалась на соседнее деление. Лектор за кафедрой говорил так, словно язык у него во рту едва ворочался; Шурина голова становилась все тяжелее с каждой минутой, а впереди были еще три пары плюс большая перемена. Он попробовал кидать в Ванечку жеваной бумагой, благо наглый Воробушек сидел в лектории всего на два ряда ниже, однако это его нисколько не развлекло, а разобиженный вусмерть Ваня прислал ему записку с абсолютно нецензурным советом засунуть эти бумажки в одно место и пообещал пожаловаться Лизе.
«Что у вас за дела?» – написал Шура.
«Отвянь, верзила», – был ответ. Шура бросил в Воробушка еще одним бумажным катышком и получил рекомендации относительно того, куда бы ему надо сходить, с подробным описанием дороги, выданные злобным шепотом через плечо. Окружающие захохотали, лектор постучал по кафедре ручкой, призывая к порядку, и все происшествие уложилось ровно в полторы минуты. Шура вздохнул, начал было списывать с доски формулы, но так стало еще скучнее. Он отложил ручку и набрал Лизе смс-сообщение.
«Как дела?»
Сообщение было доставлено через три секунды, но они показались Шуре вечностью. Интересно, где сейчас Лиза? Шура оторвал клочок от последней страницы тетради и написал записку Ванечке.
«Слушай, а где Лиза работает помимо "Дверей в небо?"»
Ванечка сокрушенно покачал головой и нацарапал ответ:
«Отъе* * *ись, дылда, я лекцию пишу».
«Птичка моя, где она работает помимо "Дверей в небо?"»
За птичку Шура получил такой джентльменский набор, какой бесповоротно убедил его в том, что Ванечкино место на филфаке, а не на математическом. Шура проверил телефон – от Лизы ответа не было – и со вздохом уронил голову на тетрадь. Лиза-Лиза-Лиза, ты где?
Мобильник молчал.
«Ведьма, – подумал он. – Ну, ведьма, блин».
Телефон ожил через четыре минуты, когда Шура почти уже выцарапал на столешнице тривиальное «Танец – это вертикальное выражение горизонтального желания». Открывая сообщение, Шура обнаружил, что у него дрожат руки.
«Нормально. Как сам?»
Пожалуйста – такое ожидание ради трех слов. Ей что, совсем нет до него дела? Постель еще не повод для знакомства?
«Сижу на лекции и дико по тебе скучаю», – написал он и отправил сообщение. Ванечка внизу давно уже забыл про лекцию и развил кипучую деятельность по смс-переписке с незнакомым респондентом. Шура подумал: что если он общается с Лизой, и ему стало грустно.
«Не скучай», – ответила Лиза. В мелких буквах Шуре привиделось равнодушие.
«Может, встретимся днем? – предложил он. – Приеду, куда скажешь».
«Прости, некогда. Увидимся вечером».
Шура убрал телефон в карман и откинулся на спинку скамейки, закрыв глаза. Уйти, что ли, с остальных лекций, все равно сегодня учеба по боку, все мысли об одном. На улице была весна, грело доброе оранжевое солнце и текли ручьи – можно прогуляться вниз по проспекту, глядя, как тает снег и влюбленные парочки целуются на каждом углу. Вполне вероятно, он увидит припаркованный где-нибудь у делового центра алый спорткар и дождется, когда Лиза пойдет на бизнес-ланч в ближайшее кафе.
«Воробушек, я ж не отстану. Где она работает?»
Ответ пришел через семь минут: Ванечка исписал кругом целый лист. В основном это был рассказ о Шуриной родословной, происхождении и моральном облике, и вдобавок о том, что он, Ванечка, с ним, Шурой, сделает, если его хоть раз еще назовут Воробьем. Однако среди всего этого словесного бесчинства Шура обнаружил-таки искомое: частный клуб «Город», организатор шоу-программ с пометкой в скобках «с восьми до трех». Шура сложил листок, спрятал в задний карман джинсов и шикнул, когда Ванечка обернулся, Шура послал ему воздушный поцелуй, на что нахальный Воробей продемонстрировал средний палец правой руки с аккуратно наманикюренным ногтем.
Из лектория Шура выбежал первым, едва не сбив с ног преподавателя, и помчался в раздевалку. Куртку он надел на ходу. На улице царила весна, солнце прыгало по лужам, дробясь и разливаясь золотыми ручьями; Шура шагал и мурлыкал какой-то мотивчик без слов – ему было легко и спокойно, он ощущал себя невесомым и готов был взлететь к пушистым серо-голубым облакам. Прохожие улыбались стройному высокому парню, который беззаботно пританцовывал по оттаявшему асфальту. Шура чувствовал, что его жизнь меняется и что это безусловно хорошо.
На входе в клуб его остановил охранник. Шура объяснил, к кому идет, и ему рассказали, что госпожа Голицынская на планерке, и ее можно подождать возле стойки с рекламками. Шура послушно встал там, где ему указали. Время снова потекло медленно, как густой мед, откуда-то издалека доносилась музыка – Шура ждал.
Лиза появилась словно бы ниоткуда – изящная девушка в аккуратном пиджачке мужского покроя и модной юбке, которая выставляла ее ноги в изящных туфельках на всеобщее обозрение. Завитые волосы были подхвачены темной заколкой, а в руках Лиза несла целую стопку бумаг. Шуру она, разумеется, заметила только тогда, когда он заступил ей дорогу.
– Привет.
Лиза взглянула на него очень красноречиво.
– А ты как здесь? – осведомилась она.
– Ваньку пытал, – признался Шура. – Я с лекций ушел, очень хотелось тебя увидеть.
Лиза улыбнулась, но, несмотря на всю доброжелательность этой улыбки, Шура понял, что здесь и сейчас он абсолютно некстати. У нее свои дела и заботы, у нее своя жизнь, в которую он, по большому счету, вписывается только как тренер в студии танцев.
– Я скучал, – произнес он. – Честно.
Ее улыбка стала шире; Лиза протянула руку и погладила его по щеке. На Лизином запястье трепетала голубая жилка, и Шуре захотелось прикоснуться к ней губами и сосчитать пульс.
– Ты придешь вечером?
Улыбка не то чтобы исчезла совсем, но как-то померкла, что ли. Н-да, юноша, трахнули тебя один раз, а хлопот на целый месяц, ядовито подметил внутренний голос, и Шура сник окончательно.
– Не хочешь меня больше видеть, – вздохнул он, на что Лиза расхохоталась так, что едва не разроняла свои бумаги. Краем глаза Шура увидел, что охранник смотрит на нее с интересом и изумлением, словно никогда не видел, как она смеется.
– Шур, ну я же ведьма, – произнесла Лиза.
– …и любить тебя опасно, – закончил ее фразу Шура.
– Но тем не менее…
– …я попробую, – перебил Шура. – Даже если ты против, я все равно попробую.
Тогда она перестала смеяться – сразу, словно отключила кнопку смеха – а потом приподнялась и поцеловала его. Шура ощутил, как болезненно стукнуло и остановилось сердце, а Лиза оторвалась от его губ и сказала:
– На всякий случай не жди.
И пошла по своим делам, звонко цокая каблучками. Шура стоял и смотрел ей вслед, оглушенный и не до конца понимающий, что происходит и где находится. Лиза уходила в глубины клуба так, словно погружалась в морские пучины, а он должен был стоять и смотреть ей вслед, хотя на самом деле Шуре хотелось сгрести ее в охапку и овладеть ею прямо на полу.
Печальный, он вышел на улицу, но тем не менее, его печаль была светла – этакая горчинка, которая придает вкусу весеннего дня особую прелесть. Шура постоял немного возле входа в клуб, размышляя, куда бы пойти (будь здесь Воробушек, он подсказал бы маршрут) и решил зайти в недорогую кофейню неподалеку перекусить.
Он почти ушел, но что-то заставило его обернуться, и Шура увидел в конце улицы знакомую фигурку. Он подождал и убедился в том, что это действительно Ванечка, который скачет по лужам как раз к клубу. К Лизе, подумал Шура и решил дождаться выхода несносного Воробья, чтобы еще раз побеседовать по-свойски.
Ждать пришлось недолго: Ванечка вышел на улицу ровно через десять минут. Лиза в легком пальто нараспашку держала его под руку, и выглядели они как двое абсолютно счастливых влюбленных, во всяком случае Ванечка смотрел на Лизу примерно так же, как обжора смотрит на шоколадный торт. Значит, для этого недомерка она всегда свободна, а для него, Шуры, занята по уши? Что за работа у них такая?
На стоянке такси была одна-единственная машина. Мысленно Шура пересчитал всю наличность, понял, что до конца недели ему придется ходить пешком, и решительно открыл дверцу.
– Куда? – меланхолично осведомился пузатый водитель.
– Вон ту машину видите? За ней.
Такси вырулило со стоянки на проспект. Судя по всему, Лиза и Воробей ехали за город. Спорткар вскоре свернул сначала на одну тихую улочку, затем на другую, миновал частный сектор, а потом выехал на шоссе. Позади осталась долина бедных с роскошными домами городских чиновников, загородный оптовый мегамаркет и единственное действующее в городе кладбище. Куда они едут, недоумевал Шура, потрахаться в чистом поле? За городом была еще совсем зима. Когда машина остановилась, и Лиза вышла на обочину, Шура заметил, что она переобулась в теплые высокие сапоги. Ванечка в своих гламурных кедиках сразу же утонул в сугробе и принялся капризничать по этому поводу.
Шура расплатился с водителем за ближайшим поворотом и пошел в сторону города, стараясь держаться возле деревьев чахлой посадки, чтобы не попасться на глаза Воробью и Лизе. Снегу возле деревьев по счастью почти не было – хотя бы в этом Шуре везло.
Сладкая парочка пребывала отнюдь не в одиночестве – компанию им составляли двое мужчин весьма и весьма солидного вида, чей серебристый джип притулился на обочине рядом с машиной Лизы. Шура подошел поближе, не опасаясь теперь, что его заметят – все были заняты.
Лиза сняла пальто и пиджак, оставшись в легкой блузке с коротким рукавом и юбке (ангина обеспечена, подумал Шура). Ваня шустро подобрал вещи и уволок в машину, а потом вернулся и взял Лизу за руки. Ничего дружеского или любовного в этом жесте не было – одна работа, и Воробей словно бы переступал через себя. Совершенно неподвижно они простояли несколько долгих минут, а потом Лиза запела.
Первым порывом Шуры было заткнуть уши. Голос, тяжелым набатом поднимавшийся над полем, не мог принадлежать Лизе – он был похож вовсе не на человеческий голос, а на то низкое гудение, которое слышно возле опор электропередач. И, тем не менее, это была песня: Шуре казалось, что он различает слова – гневные, яростные, несущие боль и отмщение. Его замутило. Казалось, кто-то принялся растягивать его мышцы и скручивать суставы, которые задрожали и задвигались в своих вязких гнездах. Не выдержав, Шура рухнул на колени, и звук оборвался.
Шура нашел в себе силы поднять голову и посмотреть. Одного из солидных мужчин бурно рвало, второй шатался, как пьяный, и зажимал уши, но Ваня и Лиза стояли как вкопанные, будто ничего и не произошло, хотя лицо Лизы было окровавлено. Шура выпрямился. В затылке запульсировала боль, но он смог удержаться от падения. И в это время появился ветер.
В посадке не шевельнулась ни единая ветка. Вихрь кружил возле Лизы и Вани, поднимал дыбом их волосы и едва не сбивал с ног. Юбку Лизы вскинуло буйствующим колоколом; Шура разглядел под тонкими колготками изящное черное белье. Ветер усиливался. Видно было, что еще немного, и не разжимающую рук пару оторвет от земли. И когда Шура не вытерпел и кинулся к ним – поймать, удержать! – ветер внезапно стих.
Лиза осела в сугроб. Ваня плюхнулся рядом и принялся оттирать ее губы от крови, другой рукой поправляя юбку. Все было кончено. Солидные мужчины осторожно подошли к ворожее, и даже издали видно было, что они весьма и весьма поражены. Один из них протянул Ванечке пухлый конверт, а другой осторожно поднял Лизу на руки и понес в машину. Ваня поплелся за ними, вытаскивая из конверта тысячные купюры – по всей вероятности, свою долю.
Шура подошел к ним только после того, как джип уехал. Лиза была устроена на пассажирском сиденье, и Воробей пытался пристегнуть ее ремнем безопасности.
– Это и есть ваша работа? – спросил Шура. Ваня бросил на него свирепый взгляд из-под пушистых ресниц (Шура почему-то заметил что у Вани совсем девичьи ресницы, да и щетина еще не начала расти) и кивнул.
– У тебя валидола случайно нет?
– Нет, – ответил Шура и склонился к Лизе, которая заметно осунулась и побледнела до синевы. – Что с ней?
– Отдача, – буркнул Ваня и занял место водителя, не собираясь ничего больше объяснять. – Садись уж, раз ты здесь.
Лиза пришла в себя только после того, как они въехали в город. Она глубоко вздохнула и провела ладонью по лбу, потом обернулась, посмотрела на Шуру и понимающе кивнула, словно была уверена в том, что он окажется на заднем сиденье машины.
– Ты как? – спросил Ванечка с тихой заботой в голосе. Шура едва рот не открыл от удивления: Воробей ни разу не был замечен в заботе о ком-то, кроме себя любимого. Лиза мягко усмехнулась.
– Терпимо. Деньги взял?
– Как договаривались. Я пересчитал.
Она протянула руку и вынула из бардачка пластинку каких-то таблеток. Не глядя, выдавила на ладонь белый кругляш, отправила в рот.
– Сколько времени?
Ваня посмотрел на часы.
– Полвторого только. Домой?
Откуда-то снизу Лиза извлекла сумочку, вынула пудреницу и стала прихорашиваться. Шура смотрел на нее и тихо кипятился: сколько можно вести себя так, словно его тут в помине нет.
– Не хочу.
– В клуб? – предложил Воробушек. Лиза отрицательно покачала головой и резко закрыла пудреницу.
– Хотя ладно, давай домой. На четвертую пару еще успеешь.
– На фиг она мне вперлась, – проворчал Ваня. – Кстати, мне новые ботинки надо покупать…
– Сколько? – осведомилась Лиза равнодушно.
– Восемь, – нагло ответил Ванечка. Шура аж присвистнул: не иначе, с золотыми шнурками обувка. Лиза с неудовольствием покосилась в его сторону и, достав из бардачка заветный конверт, протянула Воробушку еще три тысячи.
– Танцуй, милый.
– Не называй меня милым, – буркнул Ваня. – Мне это не нравится.
– Милый-милый-милый-милый.
Если Воробушек и обиделся, то несильно. Шура поймал себя на том, что завидует ему: он Лизин друг и помощник, он важен… А то, что было вчера – только вчера! – в кабинете иглоукалывания – так, мелочи жизни, физиология, простое проведение времени.
Того, что конверт с деньгами, небрежно брошенный Лизой через плечо, плюхнется ему на колени, Шура совершенно не ожидал.
– Тебе ведь тоже нужны туфли, – промолвила Лиза. – И диски.
Теперь была очередь Ванечки изумляться – он натурально раскрыл рот, и Лиза с неудовольствием посоветовала ему не пялиться на Черникова, аки на белого медведя в пустыне, а смотреть на дорогу. Ваня отвернулся, но по всему видно было, что он поражен в самый центр своего птичьего сердца.
– Я не возьму, – сказал Шура, и Ванечка таки не выдержал: оглянулся и назвал его дураком.
– Возьмешь, – спокойно сказала Лиза. – Купишь нормальную одежду взамен того тряпья, что сейчас носишь.
* * *
На тренировку она опять пришла минута в минуту. Шура демонстративно не смотрел в ее сторону, разглядывая те диски, что принес из дома, и размышляя, чего Лизе стоит беззаботно болтать с девчонками из группы, шутить и хохотать над их шутками и быть душой компании после сегодняшней работы – ведь ей было не просто физически плохо, ей было ужасно, он же сам видел. Что взять сегодня: румбу или медленный вальс, чтобы ей было попроще?
Девчонки рассмеялись на очередную Лизину шутку. Шура видел ее в зеркале: Лиза была прекрасно одета, мило и со вкусом накрашена, и только бледность выдавала тот факт, что ей сегодня пришлось потрудиться. А если все списать на слишком яркое освещение, то она выглядит превосходно.
«Я не возьму», – произнес он и протянул ей конверт.
«Гусары с женщин денег не берут?» – криво усмехнулась Лиза.
Шура все-таки оставил конверт на заднем сиденье машины, тем не менее, он неким хитроумным образом проник в его рюкзак. В конверте оказалась дикая сумма в тридцать две тысячи. Шура был натурально шокирован – неудивительно, что Ванечка приоделся и держится таким паном, с подобными-то заработками немудрено задирать нос. Конечно, Шура принес конверт в студию – брать так много денег казалось ему морально недопустимым, впрочем, он не взял бы от Лизы даже червонца, даже в долг – не так был воспитан.
Что ж, пускай будет румба.
Где-то в середине занятия Шура заметил, что Лизе как-то не по себе. Пару раз она отходила проверить телефон на предмет сообщений, о чем-то шепталась с Мадиной, с которой крепко сдружилась за последнюю неделю – казалось, что Лиза крепко напугана, что уже случилось или вот-вот произойдет что-то страшное. Ее напряжение передалось сначала Мадине, потом остальной группе: девчонки путались в простейших шагах, ребята спотыкались из-за этого и принимались материться. Шура не вытерпел и впервые за все занятия с этой группой объявил перерыв.
Ребята вышли покурить, девчонки разошлись по кучкам сплетничать, Мадина выбежала в коридор – ответить на телефонный звонок, а Лиза села на скамеечку и уткнулась лицом в ладони. Шура вынул конверт и подошел к ней.
– Держи. Мне не надо.
Лиза подняла голову и посмотрела на него устало и измученно. В ее глазах сверкали влажные блестки.
– Не надо, – повторил Шура. – Такое ощущение, что ты от меня откупаешься.
Она вздохнула. Взяла конверт, открыла и закрыла, даже не заглянув внутрь.
– Шур, какой ты глупенький.
– Возможно. Что с тобой?
Лиза шмыгнула носом и потерла глаза.
– Пока ничего. Слушай, ты в Бога… ах, да, я уже спрашивала.
– Да, спрашивала.
– Тогда, – вздохнула Лиза, – помолись за меня завтра.
* * *
А если ей больно?
А если у нее снова проблемы?
Ночной город тихо спал. Шура шел по задворкам спального района, темно было, хоть глаз выколи, и пару раз он едва не шлепнулся в лужу. Шура не знал, что за сила вытащила его из дома (поругался, снова поругался с мамой!) и поволокла через весь город к Лизе.
Она выглядела обреченной. Шура боялся одного: что не успеет. Что придет, а ему никто не откроет, и три окна во двор на втором этаже будут черными и незрячими. Что сегодня Лиза попрощалась с ним. И Шура спешил, срезая углы, выбирая короткий путь через подворотни и минуя редкие стайки пьяных подростков без страха.
Вся Лизина квартира была ярко освещена. Дом давно погрузился в сон, лишь ее окна горели в тревожной мартовской ночи золотыми маяками. Шура ускорил шаг, размышляя о том, что же он ей скажет, когда она откроет.
Дверь подъезда была заперта. Шура вынул мобильник и набрал Лизин номер. Гудки были томительно длинными и густыми; после пятого Шуре стало казаться, что Лизы нет в квартире, и телефон надрывается один в совершенно пустых комнатах.
– Ты знаешь, сколько времени? – услышав ее недовольный голос, Шура вздохнул с облегчением.
– Знаю. Подойди к окну.
Спустя несколько минут в окне кухни появился Лизин силуэт. Шура помахал ему, и Лиза в трубке спросила:
– Что ты тут делаешь?
– Открой, – посоветовал Шура.
Лиза отошла от окна, чтобы вернуться и выбросить в форточку связку ключей. Самый большой и зубастый подошел к входной двери, второй, как догадался Шура, был от квартиры.
– Что ты тут делаешь? – повторила она, когда Шура вошел в коридор. Он положил ключ на подзеркальник и взял Лизу за плечи – так, как брал, когда показывал правильный виск в самбе.
– Я тебя одну не оставлю.
Лиза хмуро и недовольно посмотрела на него, а потом вдруг уткнулась ему в грудь и разрыдалась, словно несчастный измученный ребенок. Шура обнял ее так крепко, что потом не сразу сумел разжать руки. Она обливалась слезами, а он гладил ее по волосам и говорил, что… Впоследствии Шура так и не смог вспомнить, что же все-таки сказал ей: вроде бы что-то о том, что никому не позволит ее обидеть, что она может не притворяться сильной женщиной и принять помощь, что он любит ее… да-да, нечто в этом роде все мужчины говорят своим женщинам, и Шура еще не знал, что станет одним из немногих мужчин, выполнивших подобное обещание.
Наконец, Лиза успокоилась и достаточно сердито, словно ей было неловко за проявление слабоволия, произнесла:
– Шур, ты меня совсем зажал.
Освободившись, она отерла слезы и прошла в комнату. Шура послушно поплелся за ней и увидел, что в квартире царит полный разгром, словно после обыска: книги, ранее разложенные в аккуратные стопки, теперь громоздились кучами, и листы их были смяты, на столе поверх клавиатуры лежало темное, расшитое бисером платье, которое безжалостно приминали ботинки со шнуровкой, в самом центре ковра красовался чемоданчик нараспашку, и из него бессовестно высовывались кружевной комбидресс, журнал «Вопросы психологии» с лихо заломленной страницей и пакет венских вафель. Совершенно не к месту Шура вспомнил, что однажды Ванечка объелся как раз такими вафлями, и его едва не стошнило прямо на декана.
– Что случилось? – спросил он. Лиза поддернула ногой крышку и захлопнула чемодан.
– Я уезжаю.
Раньше Шура считал выражение «обухом по голове» обычной метафорой, но теперь, после того, что сказала Лиза, понял: нет, это не метафора…
– Куда? – тихо спросил он.
– В Москву.
Шура опустился на диван. Вот и все. Надо бы, конечно, спросить, когда электричка, предложить проводить и попросить, чтобы она не забывала писать ему письма под Новый год. Вот и все… ну почему настолько быстро…
– Надолго? – осведомился он едва слышно, отчаянно боясь услышать ответ «Навсегда». Лиза дернула плечом.
– Не знаю. Если все нормально пройдет, то дня на два, не больше.
– А если не нормально?
Она улыбнулась ему грустно и мудро, и от этой улыбки у Шуры что-то сжалось в животе.
– Тогда не вернусь. Похороны за счет коллектива.
И видно было, что Лиза не шутит.
– Ты поэтому попросила за тебя помолиться?
– Поэтому.
Она подошла к нему и молча обняла – было в этом жесте что-то такое, от чего Шура едва не вскрикнул. Лиза пахла зеленым чаем, болью и страхом, она рассказывала свою историю быстро и четко, словно это был доклад военного старшему по званию, и после того, как Лиза замолчала, Шура смог произнести только одно:
– Я поеду с тобой.
Он ожидал, что Лиза станет отказываться, но она согласно качнула головой и отошла, нервно похрустывая пальцами. Часы на кухне пробили три.
– Мне нужно поспать пару часов, – сказала Лиза не ему, это была просто реплика в пустоту. – Разбуди меня в половине шестого.
Шура кивнул. Лиза вздохнула и вышла из комнаты. Вскоре Шура услышал, как в спальне зашуршала одежда и скрипнула кровать. В половине шестого… Он поставил будильник в мобильном телефоне на пять пятнадцать и свернулся калачиком на диване.
Сон не шел.
Елизавета Анатольевна Голицынская, ведьма первого посвящения. Насколько Шура понял из ее рассказа, это было что-то вроде степени кандидата наук: по мелочи ворожить могут многие, а вот иметь доступ к хорошей литературе по профессии, наставника и высокий личный уровень – это дано не каждому. Вчера Лиза получила предложение, от которого невозможно отказаться: ей объявили о возможности пройти второе посвящение, после которого Лиза стала бы уже знающим магом – аналогично доктору наук. Тут бы только радоваться, однако Лиза была напугана не на шутку.
«Это дико тяжелое дело, Шур. Я после первого-то думала, что не отойду. Год болела. После второго посвящения сорок процентов новичков умирает».
«Лиз, тебе страшно?»
Бред какой-то. Словно читаешь третьесортный триллер, написанный семиклассником с неторопливым развитием. Ведьмы, знающие маги – бабкины сказки. И, тем не менее, это правда: он имеет дело с настоящим реликтом человечества.
В соседней комнате Лиза вздохнула и что-то проговорила во сне. Завтра – нет, уже сегодня – ее ждет обряд, которому подвергали подобных ей уже тысячи лет и который не всякий может вытерпеть. Шура никогда не боялся признаваться себе в чем-то и сейчас не побоялся признать, что ему жутко. Не то, чтобы он испугался по-настоящему, нет: просто слегка подташнивает, как после долгого просмотра ужастиков – монстр видится в каждой тени. Неужели она действительно может погибнуть?
Выживает сильнейший, заметил внутренний голос. В среде таких, как она, естественный отбор, пожалуй, будет пожестче.
Что, если он потеряет Лизу?
С этой мыслью Шура и уснул, а проснувшись от мелодии будильника, не сразу понял, где находится, и почему у него так затекли ноги. При сером свете нового дня его ночные страхи показались нелепыми и наивными страхами ребенка.
– Потеряю, – проворчал он. – Еще чего.
И пошел будить Лизу.
* * *
В Москву они приехали в одиннадцать утра. Электричка выплеснула их на вокзале, и мегаполис тотчас же попытался закрутить приезжих и по возможности забросить куда-нибудь подальше. Лиза запрокинула голову к низкому серому небу, моросящему холодным дождем и некоторое время стояла неподвижно, словно прислушивалась к чему-то. Шура ждал, разглядывая идущих по перрону людей с баулами и узлами: некрасивые серые лица, усталость, привычная спешка. Наконец, Лиза опустила голову и печально призналась:
– Я их не слышу. Совсем.
– Тех, кто тебя ждет? – предположил Шура.
– Да. Мне надо быть на точке ровно в полдень, а я их не слышу. И не найду места.
Она едва не расплакалась, а Шура чуть было не выругался по матери.
– Они что, с ума сошли? Поди туда, не знаю, куда?
– Это еще одно испытание, – пояснила Лиза. – Я должна их услышать и понять, в каком направлении двигаться.
– Сдурели, – буркнул Шура. Додумались, как испытывать: Москва все-таки не деревня. Но тут Лиза еще раз вскинула голову и резко втянула воздух, как собака, берущая след, и Шура понял: теперь она знает, куда идти.
Следом за Лизой Шура втиснулся в вагон метро. Московская толчея в чем-то была и хороша: он почти перестал думать о том, что предстоит Лизе, точнее сказать, перестал нервничать по этому поводу. Все сразу стало как-то просто и бездумно – сейчас он, в общем-то, и не верил в то, что бывают на свете ведьмы и темные колдовские обряды. Это было выдумкой взбалмошной эксцентричной девчонки, а правда – правда была совершенно незатейлива: раздобыть немного денег, купить еды и заняться сексом с тем, кто наименее противен. У этой правды был привкус теплого сала, облепленного хлебными крошками.
Шуру замутило. К счастью, они вышли из метро и сели в маршрутное такси. Ветерок в приоткрытое окошко приятно обдувал раскрасневшееся лицо; Лиза молчала, доверчиво привалившись к плечу Шуры и завладев его правой рукой – так ребенок сжимает ладонь взрослого, ища в ней поддержки, и Шура думал, что мог бы вот так ехать хоть на край света. Однако вскоре они высадились возле университета дружбы народов, в пеструю и разноязыкую студенческую толпу и нырнули в подземный переход.
Их путь закончился в холле одного из многоэтажных корпусов общежития. Лиза молча посмотрела Шуре в глаза, словно хотела попрощаться и не могла, а потом отпустила его руку и шагнула к лифту. Шура подался за ней, но она остановила его коротким «нет», и двери сомкнулись, разъединив их. Мимо Шуры прошли две негритянки с экзотическими прическами, одна из них обернулась и послала Шуре белозубую улыбку, на которую он, впрочем, обратил мало внимания. Что же теперь, вот так стоять и ждать, чтобы дождаться… чего?
Впоследствии Шура не смог объяснить, что произошло потом и как он понял, где именно находится Лиза. Странная тяжелая сила потянула его к себе сквозь стены и этажи. Шура шагнул вперед и нажал кнопку вызова лифта.
Подъем казался бесконечным. Шура поймал себя на знакомой нервной внимательности к деталям: у маленькой китаянки в руках была стопка тетрадей и свежий выпуск «Гламура», полноватый флегматичный араб сосредоточенно изучал незримый простому глазу заусенец, вьетнамец и парень с абсолютно славянской внешностью деловито обсуждали на английском перспективы Интернет-журналистики, и пальцы у парня были расцарапаны. Шура прислонился к стене и закрыл глаза. Властная сила тянула его вперед и вверх, безжалостно и почти грубо, Шура поддался этому напору и ощутил, как его буквально уносит куда-то.
Он не помнил, как выбрался на крышу. Москва была перед ним, как на протянутой ладони, открытая и беззащитная, внизу белел университет, недаром прозванный Крестом, и люди на улицах казались черными точками. Потом Шура увидел Лизу и сразу забыл обо всем.
Лиза стояла, уронив голову на грудь и раскинув руки – было в ее фигуре что-то хрупкое и ранимое, то, что можно смять, как фантик, как пластилинового человечка. Ее окружали пятеро, трое мужчин и две женщины, холеные, источающие дух огромных денег и огромной мощи. Они же ее раздавят, в ужасе подумал Шура и слепо шагнул вперед – должно быть, так шагнул на амбразуру его прадед: ни о чем не думая, движимый одним желанием – закрыть. Собой. Просто потому, что больше нечем.
Один из мужчин, лысеющий и горбоносый, небрежно махнул рукой, и Шуру отшвырнуло. С подобной легкостью стряхивают крошки со скатерти; на какое-то мгновение у Шуры потемнело в глазах, но усилием воли он отогнал беспамятство.
– Елизавета Голицынская, ведьма первого посвящения, мы позволяем вам пройти обряд допуска на новый уровень, – тихо сказала молодая женщина в сером пальто. – Да поможет вам тот, в кого вы верите, и пусть будет так, как решено судьбой.
Лиза кивнула в знак согласия. Обернись, просил Шура, но она еще ниже опустила голову, словно не хотела никого видеть. Вполне возможно, она и не видела того, что происходило дальше, но уж Шура-то смотрел во все глаза и вскрикнул от изумления, когда из ладоней пятерых вырвались светящиеся нестерпимо белым пламенем арканы и, упав на Лизу, опоясали ее. Она хрипло вздохнула, будто ей не хватало воздуха, а пятеро сделали несколько шагов назад, и десять огненных петель натянулись и зазвенели.
Лиза закричала. Так кричат раненые животные, когда борьба бесполезна, и им нет больше дела ни до чего, кроме своей смерти. Пятеро снова отступили, и Шура заметил, что петли темнеют, теряя белизну и будто наливаясь красным, как если бы вдруг стали сосудами, по которым побежала Лизина кровь. Лиза вскрикнула еще раз и содрогнулась от боли, а петли завибрировали и побагровели. Шура услышал знакомый низкий гул и свалился во мрак.
Шуру несло неведомо куда по холодным темным волнам, и перед его глазами появлялись картинки. Вот двое детей, мальчик лет пяти с совсем еще крошечной девочкой – это была старая черно-белая фотография с надрывами и заломами. Девочка держала в пухлом кулачке конфету в форме рыбы и собиралась засунуть ее в рот. Малышка была Шуре смутно знакома.
– Помоги ей, – сурово сказал мальчик. – Помоги, слышишь?
– Да, я помогу, – пролепетал Шура, и мальчик побледнел и истаял, превратившись в Ванечку на цветном потертом снимке – испуганного лопоухого пацаненка в старом свитере, который напряженно смотрел в объектив и боялся моргать.
– Ты хорошо танцуешь, – сказал Ванечка.
– Ты тоже, – промолвил Шура, и Воробушек, которого подбодрила похвала, легко и красиво станцевал на черных волнах медленный вальс – так красиво, как никогда не танцевал наяву.
– Держи ее, – посоветовал Ванечка и рассыпался сигаретным пеплом. На следующей, полароидной фотографии была мама, усталая и суровая.
– Ты таки вляпался, – сказала она. – Я всегда знала, что ты вляпаешься в подобную историю. Шалавы до добра не доводят.
– Я ее люблю, мама, – произнес Шура, и от этих слов ему стало спокойно и светло, словно в темный мир проник одинокий осенний луч, широкий и ясный. Мама оскалилась на него и зашипела чуть ли не по-змеиному.
– Я ее люблю, – повторил Шура, и мать исчезла. Ее место заняла Ирина, однако совершенно не та, которую знал Шура – администратор постарела, по меньшей мере, лет на сотню, превратившись в уродливое подобие красивой сильной женщины.
– Напрасно, – прошамкала она. – Все напрасно. Ты не смог ей помочь, а я так на тебя надеялась. Мы все на тебя надеялись.
– Но что я должен сделать? – спросил Шура, и темный поток вынес его на крышу общежития, где обряд достиг своей кульминации. Светящиеся канаты вскинули Лизу на два метра вверх, и она билась в воздухе, словно вынутая из воды ундина. Горбоносый мужчина, оттолкнувший Шуру, сидел сейчас на козырьке, прижав руки к груди так, будто пытался что-то извлечь из своего тела; его товарищи теперь стояли в круге. Лизу нещадно швыряло из стороны в сторону, ударяло о незримые стены – по ее лицу стекала кровь, капая на крышу. Шура подумал, что сейчас эти капли превратятся в клюкву из его сна.
«Игра в волейбол живым человеком вместо мяча», – подумал Шура и шагнул вперед – сейчас никто не подумал остановить его, и, сделав этот шаг, Шура услышал:
«Помоги».
Голос Лизы звучал, казалось, ниоткуда – или, может быть, это город, распятый под ногами, воззвал к нему.
«Что я должен делать?» – спросил Шура, и город – или, может быть, это была Лиза, истерзанная и умирающая – потянул его к себе.
Шура шел, будто сквозь толщу воды. Воздух внезапно стал вязким и густым, он застревал, не проходя в легкие, и Шура подумал: «Каково же сейчас Лизе?» Мысль о ней заставила его двигаться, и, ведомый неизвестной властной силой, он подошел к пятерым в круге и крепко схватил за локти одну из женщин. Она вздрогнула, но не оттолкнула его. Шуру снова повело на внимание к деталям – он видел каждый каштановый волосок в ее замысловатой прическе, чувствовал сладковатый запах духов, и нервный трепет женщины передался и ему.
А потом вдруг все кончилось. Светящиеся канаты истаяли в весеннем воздухе, и Лизу швырнуло вниз, на крышу. Круг распался; мужчины полезли в карманы за сигаретами, сидящий на козырьке вынул пузырек с нитроглицерином, а женщина с каштановыми волосами дернула плечом, и Шура разжал руки. Лиза лежала неподвижно, подобно сломанной кукле, и Шура отчего-то не мог заставить себя подойти к ней – как если бы девушка, распростертая на крыше, не имела никакого отношения к той, которую он любил. Один из мужчин вытащил из внутреннего кармана пиджака шприц и ампулы и присел рядом с Лизой, не жалея дорогих брюк. Простые движения, простые реплики – собравшиеся на крыше совсем не были похожи на властных волшебников – так, менеджеры среднего звена, бизнесмены средней руки, которым пришла в голову блажь провести не самое важное заседание на крыше студенческого общежития.
На него никто не смотрел.
Мужчина со шприцем похлопал Лизу по щекам, и Шура увидел, что она стала дышать глубже. Тут временное оцепенение отпустило его, и Шура кинулся к девушке. Лицо в крови, все еще без сознания, но она жива, жива и будет жить.
Шура не сразу понял, что в руку ему вложили немаркированную коробку с ампулами. Слова «…обряд пройден… да будет милостива к вам судьба… в рядах знающих магов второго посвящения…» он слышал как через подушку. Ветер играл с Лизиными волосами, по ее лицу проплывали тени, а кровь под носом и на подбородке почти засохла. Лиза была жива, и это казалось важнее существования мира.
– Молодой человек.
Шура обернулся. Женщина с каштановыми волосами стояла рядом, сунув руки в карманы тонкой дубленки. В ее серых глазах плескалась усталость.
– Поднимайте ее, – сказала женщина, – будем выводить.
С крыши на последний этаж они спустились без свидетелей, зато в лифте и холле им не удалось избежать изумленных взглядов: забавная это была компания – молодой человек, судя по всему, бедный студент и холеная красавица в одежде из дорогих бутиков, которые полувели-полунесли девчонку с окровавленным лицом, что почти не подавала признаков жизни. Кто-то за спиной с акцентом предложил вызывать милицию; у Лизы снова потекла кровь из носа, и женщина стала стирать ее дорогим шелковым платком. На улице Шура поднял Лизу на руки и сказал:
– Спасибо вам.
Женщина пожала плечами.
– Да не стоит. Лови такси, и уматывайте отсюда, тот парень ментов вызвал.
– Спасибо, – повторил Шура. Женщина улыбнулась и неторопливо пошла в противоположную сторону.
Таксист сразу сказал, что пьяных не берет, но Шура швырнул на переднее сиденье подаренный Лизой конверт с деньгами, и таксист резко изменил мнение, согласившись ехать даже в другой город. Шура аккуратно устроил Лизу в машине, сел рядом, и автомобиль поехал прочь.
Все было кончено. Они возвращались домой, и от осознания этого на сердце Шуры стало легче. За стеклами такси пролетала весенняя Москва, она сейчас была почти красивой, и Шура тихо улыбался. Все кончено, через пару часов они будут дома, а Лиза одержала победу. Все кончено.
С этой мыслью он уснул и вновь увидел сон. Вроде бы шел Шура по грязной улочке, с крыш ветхих маленьких домиков капало, и где-то в низком сером небе кричали невидимые птицы – тоскливо было, хоть топиться иди. Но Шура брел себе и брел по снегу и мелким лужицам, надеясь, что когда-нибудь да выйдет в центр города, ведь не может быть, чтобы весь город состоял из таких вот дряхлых домишек с заколоченными окнами, и уж конечно в городе есть и другие звуки, кроме далекого неопределенно-зловещего шелеста и пощелкивания.
– Это звугги, – донеслось откуда-то из-за плеча. – Контролеры этого места, насколько я понимаю. В принципе не опасны, но лучше все-таки не подпускать их близко.
Обернувшись, Шура увидел чуть поодаль того самого пятилетнего мальчика с черно-белой фотографии. Мальчик стоял прямо на вершине сугроба, но почему-то не проваливался.
– Ты старался, – сказал мальчик.
– Да, – сказал Шура. – Я старался. Почему ты не идешь домой?
Мальчик улыбнулся странной взрослой улыбкой, которая на удивление не шла его круглому добродушному лицу.
– Я уже дома, – сказал он. – А ты пока в гостях.
Шура пожал плечами. Было боязно стоять на пустынной улице в компании со странным ребенком, который не отбрасывал тени и не проваливался в сугроб.
– Не понимаю, кто ты, – нахмурился мальчик. – Ты похож на меня, но ты не можешь быть таким, как я. Кто ты?
– Я Александр Черников, – сказал Шура и увидел, что мальчика больше нет, а на сугробе вместо него стоит высокий и крепкий юноша с расцарапанным лицом, одетый в дырявый свитер и потертые джинсы. Его босые ноги казались неестественно белыми.
– Что говорит о тебе твое имя? – спросил юноша. – Что изменится, если назвать тебя иначе?
– Не знаю, – ответил Шура. – Зачем ты об этом спрашиваешь? Где мы?
Юноша усмехнулся и спустился с сугроба. Вдвоем они побрели вдоль по улице. Шура отчетливо видел свою тень, будто обведенную карандашом, но у его спутника тени не было. Ужас – самый настоящий, тошнотворный, помрачающий зрение – стал подниматься откуда-то из потаенных глубин его сути.
– Мы в стране мертвых, – произнес юноша. – Ты мог бы и сам догадаться, видишь, сколько тут домов?
Шура огляделся. Убогие домишки тянулись до самого горизонта, где в сиреневом дымном мареве что-то тяжко ворочалось и глухо всхрапывало.
– Я умер? – хрипло спросил он. Слова упали в снег, и их тотчас же затянуло пеплом. Юноша отрицательно покачал головой.
– Пока еще нет. Я – да, – в подтверждение своих слов он растянул дыру на свитере, и Шура увидел глубокую рану в его груди. Две капли крови вспухли из багровой щели и прокатились по ребрам, и юноша опустил руку. – Но ты похож на меня, и я не могу понять, что это значит.
– Похож? – спросил Шура. – Чем похож?
– Ты оторван от земли, – сказал юноша. – Но при этом отбрасываешь тень. Ты похож на меня, но я мертв, а ты живой. Поэтому я и спрашиваю, кто ты.
Шура редко видел сны и сейчас очень хотел проснуться – даже глаза потер, но это не помогло. Юноша раздвинул губы в тонкой улыбке.
– Это ад? – спросил Шура.
– Это страна мертвых.
Дома становились все старше и дряхлее, а под ногами исчез всякий намек на тропинку – теперь Шура и его спутник шагали по вязкому рыхлому снегу.
– Я Александр Черников, – сказал Шура. – Я студент и тренер в студии бальных танцев. Мне восемнадцать лет, я люблю одну девушку и не знаю, что еще сказать тебе.
– Это не ответ на мой вопрос, – покачал головой юноша и отступил на шаг. – Но мне было бы интересно узнать его… – и тут голос мертвого попутчика изменился, и он хрипло пророкотал: – Приехали, начальник!
Шура открыл глаза: такси стояло возле Лизиного дома.
* * *
Дальше все пошло тихо и как-то аккуратно, что ли.
Пропустив два занятия, Лиза, похудевшая и очень смирная, вернулась в студию танцев. Все движения она выполняла подчеркнуто четко, как автомат, не шутила и вообще говорила очень мало.
– Привет, – роняла она, входя в зал.
– До свиданья, – это в конце занятия. Всё. Два слова. С Мадиной она, конечно, общалась больше: девушки вместе приезжали и уезжали, а по слухам, нередко «зажигали» в одном из дорогих клубов. Но на занятиях – два слова. Конечно, Шура пробовал заговорить с ней, но Лиза отделывалась кивками или вообще притворялась, что не замечает его. Так, бухтит что-то над ухом, мало ли. Ее телефон коварно находился вне зоны действия сети; после семнадцатого раза Шура перестал его набирать. Окна в квартире были по вечерам черны и мертвы, и после третьего вечера Шура перестал приходить.
В начале апреля Шура не вытерпел и зажучил Ванечку в мужском туалете, где пригрозил искупать его в писсуаре, если он не расскажет, что происходит с Лизой. Ванечка вырывался, матерился, а потом вдруг заплакал, как дитя, и рассказал, что Лиза по ходу дела с ума сошла, потому что разогнала его, Ванечку, на пинках – по той простой причине, что он (тут Воробушек заревел еще горше) нашел девушку для занятия интимом на нейтральной территории и таки смог развязаться со своей невинностью. А Лиза его пнула. Натурально. Вот что он такого сделал? Почему всем можно, а ему нельзя? Про можно и нельзя Ваня рассуждал бы еще долго, но тут Шура снова пригрозил ему малоприятным купанием, и тот вернулся к теме. Так вот, после поездки в Москву Лиза какое-то время лежала в больнице с подозрением на инсульт, а потом выписалась и дала Ване пинка, потому что он времени даром не терял. И теперь денег нет, работы нет, и счастья нет, и по его, Ваниному, мнению, во всем виноват лично Черников, который и возил Лизу в столицу нашей родины.
Шура понял, что здесь ему толку не добиться, подумал и решил не ходить кривыми дорожками и все узнать из первых рук – он отправился к Мадине.
Мадина была студенткой экономического факультета, красой и гордостью потока и уже лауреатом премии «Молодой экономист». Декан натурально уверял, что когда-нибудь эта зеленоглазая девчушка с каштановыми волосами и недюжинной хваткой будет возглавлять РАО «ЕЭС России» или что-то в этом роде – потенциал есть. Пока же Мадина танцевала в паре с Лизой, стряпала на уровне президентского повара, писала стихи и спала четыре часа в сутки, черпая бодрость из неизвестных резервов. Она жила напротив парка, на последнем этаже девятиэтажки в съемной квартире; стоя в лифте, Шура думал, как объяснит свой визит.
Он не надумал ничего. Ехавший с ним подчеркнуто опрятно одетый мужчина – Шура пару раз видел его фотографии в газетах, но фамилию с точностью припомнить не мог: не то Кашин, не то Каширин – смотрел на него почти с сочувствием. Вот у журналистов не бывает проблем с тем, чтобы что-то сказать, подумал Шура и решил действовать экспромтом.
Вместо звонка рядом с дверью красовался моток проволоки. Шура не сдержал усмешки и постучал. Ногой. Сначала никто не отзывался, потом из глубин квартиры смутно донеслось:
– Открой, а то я не… – и дверь отворилась. В первое мгновение Шура подумал, что это солнце брызнуло ему в лицо, окутав мягким золотым светом – где-то далеко пели птицы, и была весна.
– Привет, – промолвил Шура. – Лиза. Не прогоняй меня, пожалуйста. Давай поговорим.
* * *
В городе снег давным-давно растаял, но в парке зима еще держалась, не уступая позиций. Однако старая-престарая сцена на массовом поле, несколько лет как заброшенная и забытая, наполовину уже рассыпавшаяся, успела высохнуть. Добираться до нее пришлось по глубокой грязище; забираясь на сцену по проржавевшей лестнице, Шура едва не подвернул ногу. Лиза сняла заляпанные грязью ботинки и поставила их в стороне, оставшись в пижонских белых носках. Солнышко пригревало, Шура расстегнул куртку и сел на край расстеленного Лизой толстого пледа в сине-зеленую клетку.
– Иногда мы сюда приходили с братом, – сказала Лиза. Это была ее первая настоящая фраза за все эти дни, обращенная к нему, и Шура понял, что отвык от ее голоса. – Это место почти все забыли.
Шура огляделся. Кругом были только деревья, кусты и бурая земля с зелеными щеточками молодой травы. Ни бутылок, ни пакетиков от чипсов – город остался где-то далеко, чуть ли не в другом измерении, мир стал первобытным, перворожденным, созданным только что и специально для них. Доски настила пахли легко и грустно, до Шуры доносилось журчание ручьев, и он чувствовал покой тихого одиночества, когда никуда не нужно спешить, и все уже решено.
– Не прогоняй меня, – устало повторил он. Лиза мягко улыбнулась.
– Не прогоню. Я поняла, что это безнадежно.
Ее пальцы были мягкими и горячими. Иероглифы на ладони Шура даже и не пробовал разобрать. Наверное, она хорошо ворожит и прекрасно видит будущее, наверное, она стала совсем другой, и он ее совершенно не знает, однако пока можно держать ее за руку, ничего не ждать и ни о чем не думать.
– Воробей сказал, ты в больнице лежала.
– Было.
– Как ты сейчас?
– Терпимо.
Отрывочный хэмингуэевский диалог. Короткие рубленые фразы. Лиза рядом, и ее рука пахнет зеленым чаем. Шура не мог понять, что же с ним происходит – разве это наваждение, эта горячка, это стечение всей Вселенной в одну точку – неужели это и есть любовь? Или просто их общее одиночество достигло своего верхнего предела, чтобы в итоге вырваться наружу? Что же это такое, в конце концов, есть ли имя у этого чувства, что сжало горло и не дает дышать?
– Послушай, – сказал Шура. Он понимал, что будет говорить не то и не так, как нужно, однако молчать было еще тяжелее. – Почему… Почему ты была такая?
– Какая?
– Чужая.
Несколько долгих минут Лиза молчала, и Шура боялся, что сейчас она встанет и навсегда уйдет из его жизни, даже не обернувшись. Синица, еще по-зимнему круглая и нахальная, смотрела на него с ветки черными блестящими бисеринками глупых глаз.
– Я думала, что смогу от тебя отвыкнуть, – вымолвила Лиза наконец. – Надеялась, что все это кончится, не начавшись, по большому счету.
Синица склонила головку набок. Шура представил их ее глазами: пара двуногих на странном сооружении из мертвого дерева, и у них совсем нет крошек. По лицу двуногой стекает вода, словно она тает, но вот крошек нет, и это самый большой недостаток. Глупая синица, глупые люди.
– Я думала, что это не любовь, – продолжала Лиза. – Оказалось, это именно она.
Синица покинула ветку и улетела к обитаемым аллеям парка, где можно подкормиться. Шура слушал и понимал, что не сможет ничего сказать – горло перехватило и стиснуло жесткой лапой. Их теперь двое. Двое. А мир такой огромный, и в этой непостижимой величине они сумели найти свою нишу – неужели?
– Я не хотела, – Лиза плакала. Без всхлипов – просто по щекам стекали слезы, капали на сцену и на Шурину руку. – Не хотела, чтоб ты тащился за мной, как… Помнишь, как Мадинка таскает шарф, что он по полу за ней плетется – я не хотела, чтобы так. Надеялась, что все обойдется, что я тебя отпугну всем этим.
– Не получилось, – промолвил Шура.
– Не получилось, – откликнулась Лиза. Южный ветер гнал по небу легкие белые облака с фиолетовыми разводами на брюшках, парк казался нарисованным – нарочито яркая картинка в детской книжке; кругом царила и правила ясная и чистая весна, и Шура самому себе казался чистым и открытым.
Он сел поудобнее и обнял Лизу. Она не сопротивлялась, словно решила смириться и принять все таким, какое оно есть. Бессмысленно бороться с судьбой, даже если ты ведьма второго посвящения, даже если…
Так они и сидели на заброшенной сцене в самом дальнем уголке парка, а кругом кипела весна, и природа, не ведавшая покоя, тянула их к новому лету.
* * *
Вызов на ковер к декану прямо с лекции застал Шуру врасплох. Декан матфака, толстый и меланхоличный Геворг Ашотович Гамрян, самый лучший из армян, как говорили о нем на факультете, практически на все смотрел сквозь пальцы. Открывая дверь деканата, Шура терялся в догадках по поводу этого вызова.
Гамрян говорил по телефону. Повинуясь его короткому жесту, Шура присел на краешек стула. Секретарь, веселая и разбитная Анюта, озорно ему подмигнула: мол, не дрейфь, студент, где наша не пропадала.
– Ну что, Черников, – сказал Гамрян, закончив телефонный разговор, – будем вас исключать.
Шура просто сел. Хотя и так сидел.
– За что? – только и смог вымолвить он. Декан очень выразительно усмехнулся.
– За прогулы, Александр. Общим числом шестьдесят академических часов.
Шура посчитал. Действительно, набежало. Вроде бы и немного пропустил со всей этой историей с Лизой, а вот поди ж ты. Староста Наташка, толстомясая девчонка откуда-то с дальних хуторов области, невзлюбила его с первого сентября – за то, что Шура не обратил на нее внимания, как на девушку: это для чести сельской красавицы оказалось непереносимой обидой. Разумеется, в журнале посещаемости она недрогнувшей рукой выставляла ему все прогулы. Вот черт, что делать-то теперь?
– Блин, – тихо выдохнул Шура. – А варианты есть?
Декан поиграл изящной золотистой ручкой с кокетливым рубинчиком на зажиме.
– Не надо только мне врать про вашу больную маму. Рассказывайте ситуацию.
– Влюбился, – произнес Шура, решив, что обманывать декана дохлый номер – о проницательности Гамряна ходили легенды. Была ли тут колоссальная интуиция или жизненный опыт – неизвестно, однако отливать пули в этом случае не стоило. – Влюбился я, Геворг Ашотович. Сам не свой хожу.
– И ходите, судя по всему, мимо института, – декан усмехнулся в пушистые усы. Шура сокрушенно кивнул.
– Мимо.
– А девушка что? – поинтересовался Гамрян, который, помимо репутации прозорливца, имел еще и репутацию дамского угодника. – Отвечает взаимностью?
Шура покраснел.
– Отвечает.
– Весна, – глубокомысленно прокомментировал Гамрян. – Гормоны бьют, и в основном по голове. Вы как думаете сессию сдавать при подобных раскладах?
Шура повел плечами.
– Я все пропущенные лекции переписал.
– Переписал, – скривился Гамрян. – А лабораторные? А практика? – он сделал паузу и спросил: – Девушка-то с нашего факультета?
– Н-нет, она ни с какого факультета, – промямлил Шура. А ведь и вправду, где же она учится, если вообще учится?
– Как зовут?
– Лиза Голицынская, – произнес Шура. И тут декан его здорово удивил, потому что странно улыбнулся и сказал:
– Что ж вы сразу не сказали, Саша? Вопрос снят, можете быть свободны.
Шура сел вторично. Хотя по-прежнему сидел.
– А… вы разве меня не исключаете?
Гамрян развел руками.
– Конечно, нет. Раз тут такие люди. Идите. Елизавете Анатольевне привет.
Шура встал и пошел к выходу. В дверях Гамрян его окликнул:
– Кстати, увидите этого Крамера, передайте, чтобы зашел. У него прогулов побольше вашего наберется.
Шура кивнул.
– Он с Лизой работал. Оттуда и прогулы.
Декан вопросительно заломил правую бровь.
– Кем работал, фамилиаром?
– Не знаю.
– Ладно, идите.
Шура вышел в коридор и начал спускаться по лестнице, задумчиво хлопая ладонью по перилам. Какой тесный город, все друг друга знают, оказывают важные услуги и имеют связи. Как связан Гамрян с Лизой? И ведь связан, иначе бы не отпустил Шуру вот так запросто, едва услышав ее имя. Какой тесный город.
Уже на улице Шура достал мобильник, автоматически заметил, что пора класть его на подзарядку и выбрал в телефонной книжке номер Лизы.
– Тебе привет от Геворга Ашотовича, – сказал он, когда услышал ее голос. – Большой и горячий.
Лиза усмехнулась.
– Ему тоже. Если тебя не затруднит.
Двое студентов-индусов, учившихся на химико-биологическом, остановились рядом с Шурой покурить. «Вот смешно получится, если они тоже знакомы с Лизой», – подумал Шура и спросил:
– Откуда вы друг друга знаете? Если не секрет.
– Не секрет, – беззаботно ответила Лиза. – Гамрян – знающий маг второго посвящения. Самый крутой в области. А ты что подумал?
Что ты была его любовницей, подумал Шура и ответил:
– Да так, грешным делом.
– Головой надо думать, – иронично, однако беззлобно посоветовала Лиза. – А не грешным делом. Ладно, в студии увидимся.
И в трубке раздались гудки. Некоторое время Шура рассматривал мобильник с одной только мыслью в голове: декан их факультета знающий маг. Вот откуда его прозорливость. Все всегда оказывается так просто. А вздумай Шура рассказать об этом хоть кому-нибудь? Быстро ли его повезут в дурдом?
В институтские ворота вошел Ваня. Прежде самоуверенный и нахальный, теперь он стал каким-то тусклым и пришибленным; Шура вспомнил Воробушка, привидевшегося ему во время посвящения Лизы и ощутил внезапную острую жалость.
– Тебя Гамрян вызывает, – сказал он, когда Ваня подошел поближе. – Исключать за прогулы будет.
Воробушек тоскливо посмотрел на Шуру и вздохнул:
– Ну и пусть. Мне все равно.
Шура обалдел в третий раз за последние полчаса.
– С ума сошел? – поинтересовался он.
– Тебе-то что? – бесцветным голосом осведомился Ваня. – Иди давай к своей ведьме, удачи вам.
Шура вспомнил: детская фотография, бедно одетый мальчик напряженно смотрит в объектив. Весь гонор и вся великолепная наглость Воробья исчезли в неизвестном направлении – сейчас перед Шурой стоял совершенно несчастный второклассник, которого не любили учителя и били старшие школьники. «Я его тоже лупил», – подумал Шура, и его жалость сменил стыд.
– Вань, ты что? – ошарашенно спросил Шура. – Какое «все равно», в армию улетишь ведь.
Ваня шмыгнул носом и отвернулся.
– Вот когда она тебя использует и выкинет, тебе тоже будет все равно, армия или что, – дрожащим голосом ответил он, и Шуру накрыло: депрессия, мрак, искушение бритвы на венах – такое сильное, что не дает дышать. – Валяй, думай, что ты ей нужен. А на самом деле…
Он провел ладонью по глазам и пошел к дверям университета. А ведь вполне возможно, подумал Шура, и перед глазами вспыхнуло: раковина в кровавых потеках, неумело искромсанная рука, нож для резки бумаг на кафеле. Она ведьма, и любить ее опасно. Что же получается, Воробей любил? И получил от ворот поворот?
В лужах прыгали солнечные зайчики. Точно такие же, как и на лезвии.
* * *
На занятие Лиза не пришла. Сбросила сообщение о том, что будет весь вечер в клубе и пожелала успехов – Шура мысленно матернулся и с досады выбрал для занятия ча-ча-ча, танец, который стойко не любила вся группа. Пусть будет плохо всем, не только ему.
«Валяй, думай, что ты ей нужен. А на самом деле…»
Что? Шура стоял у станка, смотрел на танцующих – основной ход, раскрытие, поворот, бегущая дорожка тасовались, как карты в колоде – что, Ваня? Слишком много странных загадок, слишком много тьмы и боли, все это слишком, но без Лизы он уже не сможет. Любовь? Разве мы любим воду, которую пьем?
«Удачи вам», – откликнулся Ваня из его памяти. А ведь он общался с Лизой больше Шуры, значит, ему сейчас больнее. Каково это – потерять ее? Понимать, что не нужен ей? Шуре вдруг стало холодно, хотя в зале царила тропическая жара. Возможно ли: бросить все, уйти первым, не вернуться – почувствует ли она хоть что-то? Студийцы танцевали где-то вне его понимания, удивляясь тому, что тренер постоянно смотрит куда-то мимо них; Ирина проскользнула в дверь, наградив Шуру изумленным взглядом – он не думал ни о ком.
После занятия Шура подумал и пошел в «Город», благо идти было всего два квартала, а апрельский вечер выдался на редкость теплым и ласковым. Шура брел по дороге, закинув за спину новый рюкзак, и размышлял, о том, что скоро увидит Лизу.
В «Городе» Шура ни разу не был (если не считать тогдашней встречи с Лизой в предбаннике), и клуб ему понравился, хотя он не слишком любил ранний накал танцевальных сессий. Сейчас же вечер только начался, на танцполе крутились самые заядлые клабберы, и ди-джей не спешил заводить публику, включая что-то очень незатейливое – под такое танцевать и не особо хочется. Шура узнал у охранника, где можно найти госпожу Голицынскую и прошел на второй уровень, в VIP-зал. Здесь было очень уютно, за столиками уже расположились посетители, и сновала бесшумная и ненавязчивая обслуга. Лиза сидела на диванчике в углу. В полумраке Шура не увидел ее, но понял каким-то шестым чувством, что она там.
На мгновение его захлестнуло. VIP-зал стал широким и светлым – бальным, откуда-то издалека донеслось пение птиц и удивительная музыка.
«Эйфория, – подумал Шура. – Словно умирал от жажды в жаркий день, а тебе дали холодной воды».
Он пошел через зал по прямой, словно его вели на тонкой металлической нити, понимая, что скучал – банально и просто.
Лиза ела виноград, отрывая крупные ягоды от кисти. На диване рядом лежал Ваня, пристроив голову на ее коленях. Шура увидел, что его левая рука забинтована до локтя. Неужели Лиза боялась этого – Шуру, который будет плестись за ней и кромсать непослушные скользкие вены тупым ножом в вонючем сортире?
– А, Дылда заявился, – протянул Ванечка, и Шура понял, что тот пьян, а возможно, и под кайфом. – Давай, присоединяйся. К нашей. Милой. Компании. Ведьма Лиза и ее мужчины.
– Заткнись, – равнодушно посоветовала Лиза. – Мужчина.
Шура сел напротив. Ванечка недовольно зыркнул на него странно блестящими глазами, но ничего больше не сказал.
– Воробей-то наш хотел с собой покончить, – сообщила Лиза с такими интонациями, словно речь шла о том, что Воробей собрался купить пачку чая. – Хорошо еще охраннику по нужде приспичило, а то бы… Не дай Бог, конечно.
«На его месте мог бы быть ты, – ожил внутренний голос. – Пришел бы в клуб пораньше, когда еще никого там нет, зашел бы в сортир и стал препарировать солнечных зайчиков от запястья до локтя. И думал бы о том, что она обязательно увидит, когда санитары будут выносить тебя вперед ногами, и, может быть, пожалеет… Ванечка трус по большому счету, а ты бы успел, успел. Составил бы потом компанию тому парню – страна мертвых не самое плохое место, если вдуматься».
Шура зажмурился.
– Как прошло занятие? – поинтересовалась Лиза. Шура вдруг почувствовал, что дико устал, будто весь день разгружал уголь, причем без лопаты, а прямо горстями.
– Ча-ча-ча, – ответил он. – Ты не любишь.
И понял, что последняя его реплика почти не имеет отношения к танцу.
– Это ты учишь чаче? – подал голос Ваня. – Бли-ин, Лиза, это цирк. Он же тормоз, куда ему.
– Зато ты, как я поняла, не в меру шустрый, – нахмурилась Лиза. – Рука болит?
– Немножко.
– По голове бы тебе надавать за такие дела, да руку жалко отбить.
Ди-джей наконец поставил музыку поживее. Шура взглянул Лизе в глаза и подумал, что ей тяжело. Невыносимо тяжело. Она как будто волокла на себе весь сегодняшний день, всю его боль и радость. Шура не удивился бы появлению на ее руке стигматов, похожих на Ванины порезы – связь со всем миром обязывает, знаете ли.
– Как ты? – спросил Шура. На несколько секунд Лиза закрыла глаза.
– Не очень, Шура. Еще этот вот… птенец. Удумал.
– Я не птенец, – сразу же откликнулся Ванечка, и Шуре почему-то захотелось как следует дать ему по заднице.
– Ты зачем вены резал, дурик? – осведомился он. Ваня фыркнул.
– Шел бы ты знаешь, куда? Тормоз, блин. Два метра против ветра.
Лиза вынула из кармана пачку тонких сигарет и закурила. Шура почему-то знал, что будет дальше: они посидят так еще минут десять, а потом Лиза отвезет Воробушка домой и сдаст на руки родителям, которые будут ругать ее ведьмой и шлюхой, доводящей приличных мальчиков до суицида. А приличный мальчик Ваня будет держать ее за руку и радоваться тому, что она рядом, думая: ну и ладно, ну и пусть, зато она не прогоняет.
Лиза смотрела на него в упор. Шура не мог понять ее взгляда.
– Знаешь, у тебя не читается судьба, – промолвила она. – Никогда такого не видела.
– В каком смысле? – не понял Шура.
– Я же говорил, он тормоз, – сонно отозвался Ванечка. Лиза таки шлепнула его по сидячему месту.
– Нет четкой картины, – ответила она. – Мешанина образов, которые я не могу истолковать. Некоторые просто по логике вещей не могут принадлежать тебе.
– Это опасно? – озадаченно спросил Шура.
Лиза вздохнула и задавила сигарету в пепельнице.
– Это незнакомо.
* * *
Решение расстаться с Лизой далось Шуре нелегко.
Сначала он просто боялся. Боялся всего, что крутилось вокруг нее, боялся самой Лизы, боялся… Шура никак не мог объяснить свой страх, однако при ее появлении его охватывала настоящая паника. К тому же Ваня, который ходил на лекции подчеркнуто аккуратно, прелупредил его в записке на сигаретной пачке:
«Бежал бы ты, Дылда, подальше. По-хорошему рекомендую».
Шура спрятал пачку на дно рюкзака.
В середине апреля он уволился из дворца спорта. Официальным обоснованием было наступление сессии и травма колена, справку о которой за сотню ему выписал вечно пьяный институтский врач. Студийцы устроили Шуре торжественные проводы, притащив на последнее занятие положенное количество бутербродов, вина и пластиковых стаканчиков. Лиза не пришла, и Шура невольно этому обрадовался. Ему не хотелось с ней видеться – чувствовать одновременно страх и желание, которые терзали его на тряпки. Девчонки печально улыбались, говорили много хороших слов о том, какой он, Шура, замечательный человек и тренер. Напоследок он станцевал с каждой медленный вальс, бутылки, огрызки и стаканчики были убраны в пакет, и Шура покинул дворец спорта.
Он надеялся, что дальше будет проще, и не знал, насколько ошибался. Он думал, что, удалив Лизин номер из записной книжки телефона, избавляется от причудливо нереального прошлого, и не знал, что самое интересное и страшное ждет его впереди. Шура вернулся к учебе, сосредоточенно посещал лекции и лабораторки, усиленно конспектировал пропущенное и даже умудрился поучаствовать в студенческой научной конференции, чем заслужил легкое недоумение окружающих.
Сразу после майских праздников его снова вызвали к декану. Сейчас Шура не знал за собой никаких грехов, тетради с лекциями спокойно лежали в рюкзаке, а статью про логарифмы Бенгаузена взяли в университетский сборник, однако Гамрян посмотрел на незадачливого студента по меньшей мере так, будто Шура замышлял взорвать детский сад. Секретарша и доцент Будилин, которые собирались послушать, в чем дело, были безжалостно выставлены за дверь.
– Что случилось? – спросил Шура, не понимая уже совершенно ничего. Гамрян откинулся в кресле и гневно фыркнул в усы.
– Почти ничего, – сказал он. – Кроме того, что Голицынскую вчера хотели убить.
Шура почувствовал, как под ним дрогнул пол. Голицынскую хотели убить. Хоровод мыслей закружился в голове: убить Лизу… он вовремя ушел… Лизу хотели убить… Лизу… его Лизу…
– Кто? – спросил он и сам удивился тому, как жалко прозвучал его голос. Гамрян смотрел сквозь него.
– Я хотел спросить об этом у вас, Черников.
Бах! – услышал Шура, перед глазами мелькнул знакомый серый занавес, и Шура провалился во тьму. Впрочем, его беспамятство было недолгим: декан вылил ему в лицо стакан воды, и Шура встрепенулся.
– Вы думаете… – начал он, – что это сделал… я?
Гамрян с неудовольствием поморщился.
– И что она с вами возилась? – процедил он. – Не мужчина, а нервическая барышня. Ничего подобного я не думаю. Вы, судя по всему, и хлеб порезать не можете, не то что…
Шура вытер лицо ладонью и взглянул на декана. Хитрый и пронырливый управленец с замашками опытного ловеласа исчез неведомо куда – перед Шурой был матерый маг, от одного взгляда которого стекла схватывало инеем. Шура ощутил, что его внутренности превращаются в кусочки льда.
– Я знаю, кто вы, – прошептал он. Слова вырывались помимо его воли. – Кто вы на самом деле. Она сказала.
Гамрян на это не отреагировал никак, словно Шура вообще молчал.
– Сейчас вы расскажете мне все, что узнали о Лизиных делах. Абсолютно все. Поведение, привычки, способ бросания иглы, знакомые во всех возможных кругах. С Крамером я уже беседовал, но он, по-моему, не совсем адекватен. Итак, я слушаю.
– Кто это сделал? – спросил Шура. – Где Лиза?
Гамрян вздохнул и вынул из малахитового портсигара тонкую дорогую сигарету.
– В больнице Лиза, – ответил он устало. – С микроинсультом. Если тебя интересуют подробности, то вчера вечером в нее бросили иголку, которая должна была ее убить.
На какое-то время Шура перестал быть собой. Такое с ним бывало и раньше в минуты кризисов, например, когда отец ушел от них с мамой. Сейчас же он настолько перепугался за Лизу, что воздух был колким и хрустящим – Шура поперхнулся и всхлипнул, чувствуя, как из носа потекла теплая струйка крови. Окружающий его мир был далеким и зыбким, Шура видел все будто бы со стороны, с невероятной брезгливостью понимая, что это тело, сгусток плоти, костлявый и уродливый, имеет к нему какое-то отношение. И откуда-то издали надвигался иной мир, где абсолютно все было настолько чуждым привычной человеческой логике, что Шура испугался еще больше, понимая: он может не выбраться.
Он не понял, как пришел в себя. Гамрян смотрел на него, как рыбак на акулу, клюнувшую на ничтожного червячка в загнивающем пруду.
– Что это было? – поинтересовался декан.
– Что такое иголка? – спросил Шура и не услышал себя. Он слепо нашарил в кармане платок и начал стирать подсыхающую кровь.
– Плотный сгусток особой энергии, который используется такими, как мы, для нанесения особо чувствительных ударов, – голос декана прозвучал будто бы из-за стены, и Шура испугался, что проваливается снова, однако обошлось. – Выглядит как обыкновенная сосулька. Лизу вчера пробили именно такой иголочкой, и теперь я хочу выяснить, кто именно это сделал.
– Я не знаю… – прошептал Шура. Гамрян посмотрел на него уже с явной неприязнью и сказал:
– Это «я не знаю» Крамер повторил мне сегодня сорок пять раз. Саша, – промолвил Гамрян, снова переходя на «вы». – Неужели она вам настолько безразлична, что вы способны только мямлить, словно недоразвитый идиот?
– Она мне далеко не безразлична, – произнес Шура, чувствуя, как в нем поднимается злость, – но я не могу вам ничего рассказать. Лиза никогда не посвящала меня в свои дела.
– Но, тем не менее, вы сопровождали ее в Москву на второе посвящение и даже вмешались в ход обряда, – сказал декан. – Или это была коллективная галлюцинация особо одаренных людей? В протоколе указано, что некий молодой человек неопределяемой эмотивной матрицы присутствовал при обряде посвящения, едва не сорвав его, а потом молниеносно исчез, прихватив с собой знающего мага Голицынскую. И вы говорите, что не в курсе?
Шура закрыл глаза, физически ощущая тяжесть свалившейся на него информации. Слишком, все это слишком; интересно, если бы он не убежал от Лизы, не оставил ее почти месяц назад, не вычеркнул из своей жизни, удалось бы ему защитить ее хоть как-то?
– Позвольте мне предположить то, что предположила госпожа Самсонова – та, которую вы схватили во время обряда, – начал Гамрян. – Вы – доверенное лицо Елизаветы Анатольевны, она держит вас в курсе своих дел и связей и именно с вами нужно общаться тому, кто хочет выяснить правду о госпоже Голицынской. Вполне возможно, что вы знаете того, у кого появился мотив для расправы. Теперь скажите, прав я или нет.
– Ничего я вам не скажу, – рассердился Шура. – Потому что на самом деле ничего не знаю. Потому что мне страшно, черт бы вас побрал. А если вам так надо меня пытать, берите и читайте мои мысли! Умеете, наверное.
Выпалив все это декану в лицо, Шура вдруг обмяк, словно из него выпустили воздух, и силы его полностью ушли в никуда – в возможность исключения, потому что говорить с деканом факультета в таком тоне довольно-таки опасно. Однако Гамрян, вопреки Шуриным ожиданиям, не стал раздувать конфликт по типу «на кого гавкаешь, салага?!» Он просто вынул новую сигарету и спокойно произнес:
– Ваши мысли, Александр, невозможно прочитать. Чьи угодно, только не ваши – уж не знаю, почему. Никто не собирается вас пытать и мучить… А если я стараюсь вывести на чистую воду того, кто попробовал убить одного из нас, моего хорошего товарища и вашу любимую, кстати, женщину, то это все-таки повод мне помочь. – Он сделал длинную паузу и добавил: – Вы не находите?
– Я не знаю, – выдохнул Шура, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Лиза лежала где-то при смерти, а он не успел, не захотел, струсил. Предал ее, если говорить до конца точно и откровенно – потому что она надеялась на него и, возможно, звала на помощь, когда серо-голубая ледяная игла входила в ее грудь на два пальца ниже левой ключицы. Гамрян молчал и виделся Шуре размытым сквозь влажную пелену. – Я… испугался ее, понимаете? Она была чересчур…
– Опасная? – подсказал Гамрян. – Необычная?
– Кажется… – предательская слеза выкатилась через нижнее веко и потекла по щеке. – Если она умрет, я… – Шура всхлипнул. Сухая когтистая лапа перехватила его горло, но он все же сумел выговорить: – Я тоже не смогу жить.
– Думаете, вы один? – грустно произнес Гамрян.
– Ничего я не думаю, – выдохнул Шура. – Ничего я не знаю.
Гамрян уселся в кресле поудобнее.
– Тогда вот вам еще одна теория – лично моя. Вы были доверенным лицом Голицынской, ее фамилиаром и любовником – уже, как говорится, до кучи. Потому что постороннему человеку она не стала бы рассказывать правды о себе, это совершенно точно. Потом – как я предполагаю – произошло нечто, из-за чего ваши отношения завершились. И вы решили отомстить ей, но не своими руками, а с помощью, опять же, постороннего человека. Чтобы оказаться не при делах, вы расстались с ней за месяц до запланированной акции, причем ушли сами, а не она прогнала вас. Скажите мне, Александр, кем был человек, бросивший иголку – пока можно что-то исправить.
И тут Шура перестал осознавать себя, перестал понимать, что вообще происходит – разум его заволокло кровавым туманом, потому что мудрый Гамрян был прав, и все могло выйти именно так, как он говорит, потому что Шура ушел слишком вовремя… И он просто выпрямился, так резко, что уронил стул, сказал, что видел в гробу все и всех, добавил абсолютную нецензурщину – такую, что у Гамряна натурально отвисла челюсть – и вышел в коридор, с грохотом захлопнув за собой дверь. Анюта, пытавшаяся подслушивать, шарахнулась от него, словно от зачумленного. Шура сбежал по лестнице, выскочил в вестибюль и, оттолкнув какого-то заморыша, вырвался из института, абсолютно не зная, что делать и куда идти. Туман в голове не рассеивался, Шура шел, не разбирая дороги, ведомый тем первобытным чувством, которое не позволяет падать, а в висках стучало только: Лиза. Лиза. Лиза.
Он не помнил, да и не понял, как оказался в зачуханной медсанчасти на окраине города, не знал, как подошел к стеклянным дверям палаты на восемь человек… Лиза лежала на койке возле окна, и Шура не сразу узнал ее в бледной исхудавшей женщине, не имевшей ничего общего с Лизой из его памяти. Он вообще опознал ее по Ване Воробушку, который сидел на соседней койке и в лицах читал «Вождя краснокожих». Соседки по палате, в основном тетки за сорок, дружно хохотали.
Шура привалился к стене. Стеклянные двери были той гранью, которую он не мог пересечь, пусть даже эта грань существовала только в его воображении. Он словно бы превратился в вампира, что не имеет права войти в комнату без приглашения – он сам отказался от этого права, испугавшись того, что привычная жизнь чересчур быстро слетела с накатанной колеи. И теперь Лиза лежит на койке под серым больничным одеялом, а он, Шура, не будет с нею, не прочитает ей книжку. Ваня вскинул голову и посмотрел, как показалось Шуре, чуть ли не ему в глаза, а потом, закрыв книжку, что-то тихо сказал Лизе и почти выбежал в коридор.
– Дылда, сукин сын, – прошипел Воробушек, схватив Шуру за рукав и натурально оттащив от палаты метра на три по коридору. – Ты какого черта приперся? Тебе чего надо, паскудина ты долговязая?
– Не ори, – мрачно посоветовал Шура. – Как она?
Ваня выпустил его рукав, а потом нашарил в кармане смятую сигаретную пачку и буркнул:
– Пошли выйдем.
На больничном крыльце он закурил и сказал:
– Плохо она. Совсем плохо, – Воробушек затягивался нервно и глубоко, по-женски; Шура заметил, что его пальцы дрожат. – Гамрян меня спрашивал, кто бы это мог быть, а что я знаю?
– Он и меня спрашивал, – вздохнул Шура.
– Вот ты, кстати, можешь быть в курсе, – Ваня сломал-таки сигарету и полез за новой. – Она с тобой ближе общалась.
– А с тобой она работала, – вставил Шура.
Ваня кивнул, не собираясь отрицать очевидное.
– Однако меня она не любила.
Шуру во всем этом что-то настораживало. Ваня слишком изменился – оставаясь прежним, слегка диким и вспыльчивым пареньком в вечном подростковом возрасте, он приобрел какую-то внутреннюю уверенность и жесткость, которая не лезла в глаза, но которую Шура ощущал очень четко.
– Расскажи, что вообще произошло, – попросил Шура. – А то Гамрян что-то нес про какие-то иголки. Ничего не понимаю.
Ваня презрительно фыркнул: мол, чего от тебя ждать, однако же снизошел до объяснения.
– Иголка – это такая мерзость для дистанционного убийства. Ее бросают, и человек в течение нескольких дней умирает. От естественных причин.
– Ну и вытащить ее, – предложил Шура. Ваня приподнялся на цыпочках и постучал ему кулаком по лбу.
– О ты, блин, умный. Надо думать, Гамрян уже все вытащил. Но последствия-то остаются, неважно вообще, есть иголка в теле или нет. И поэтому у Лизы на самом деле проблемы. У тебя, кстати, тоже.
– Ты чего несешь, Воробей? – нахмурился Шура.
– А чем докажешь, что это сделал не ты? – съязвил Ваня. – На иголке не написано, кто ее автор. А ты как-то очень вовремя от всего отстранился.
– Сейчас в зубы дам, – не вытерпел Шура. Подозрения какого-то Вани Крамера были для него совершенно невыносимы.
– Вот-вот, – хмыкнул Ваня. – Это тоже чего-то подтверждает.
– Сам же мне записку написал, чтобы я уходил.
Ваня индиффирентно дернул плечом.
– Ну и что? Я же не знал, что такое случится.
– Гады вы, – сказал Шура. – Что врач говорит?
Ваня выкинул окурок в урну и сплюнул на траву, свесившись через перила.
– Такая молодая, а уже инсульт, чего он еще скажет?
– Я к ней зайду, – сказал Шура, на что Ваня скрутил ему шиш и сунул под нос.
– А вот это хрен тебе. Ей волноваться нельзя.
– То есть не пустишь?
– Не пущу.
Шура удивился вторично: истеричный подросток исчез бесследно, сейчас перед ним стоял хмурый молодой человек, прямая иллюстрация к выражению «только через мой труп» – и было ясно, что он действительно костьми ляжет, но Шуру к Лизе не пустит. Рыцарь, защищающий слабых и несчастных от дракона.
– Ладно, – сказал Шура. – Привет передавай.
– Непременно, – ухмыльнулся Ваня. – Иди давай… дылда.
Шура взглянул на него: маленький, тощий и неприметный, с торчащими ушами и неправильным прикусом, в старенькой футболке и тертых джинсах. Что же в нем такое было, что Лиза доверяла ему и вернула к себе, прогнав однажды? Ведь не глупый же шантаж с попыткой самоубийства. Шура вздохнул.
– Пока.
Ваня хмыкнул и показал ему исцарапанный кулак.
– Даже не суйся, понял?
– Понял, – ответил Шура и побрел по дорожке к выходу с больничной территории. Ему очень хотелось обернуться, более того – вернуться, войти в палату на первом этаже и, оттолкнув Ваню, обнять Лизу, словно все осталось по-прежнему.
Он не обернулся.
* * *
Шура знал, где Лиза хранит запасные ключи – в ее подъезде были горшки с цветами, в том числе с роскошным фикусом, и, если разворошить землю, то можно было добыть искомое – ключ от входной двери. Вечером Шура решил-таки совершить то, что на официальном языке именуется незаконным проникновением в жилище: честно говоря, он и сам не знал, зачем это ему нужно, и что он собирается найти.
В подъезд он вошел вечером, пристроившись следом за девчушкой, возвращавшейся с прогулки с пекинесом. Девчушка вошла в квартиру на первом этаже, Шура поднялся выше. С легким ужасом он сунул пальцы в цветочный горшок, боясь, что ключа там не обнаружится, однако он был там. «Это взлом», – не преминул встрять внутренний голос, однако Шура не обратил на него внимания и вставил ключ в замочную скважину.
Дверь открылась легко.
Шура вошел в темный коридор, и на какое-то мгновение его накрыло: весенняя ночь, рыдающая девушка, я никогда и никому не дам тебя в обиду. Он постоял, не двигаясь, словно привыкал к жилищу, а затем прошел в комнату.
Здесь был полный беспорядок – такой, какой остается после того, как человека забирают в больницу. Вещи собирали второпях, отбрасывая ненужное прямо на пол, какие-то бумаги валялись на диване – видимо, кто-то искал среди них паспорт и полис, а вот эту табуретку свалили просто впопыхах и не стали поднимать. В сумерках вещи были расплывчатыми и, казалось, двигались, пытаясь занять новые места. Шура протянул руку и включил свет. Полный и абсолютный раздрай, словно в этой квартире никогда не делали уборку. Вздохнув, Шура отправился в спальню Лизы.
Он был там лишь однажды, в предрассветной мгле, когда зашел разбудить Лизу, отправлявшуюся на второе посвящение. Стоя на пороге спальни, Шура вдруг отчетливо увидел спящую девушку, что лежала на постели поверх покрывала, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в сгиб руки, будто отворачиваясь от окружающего мира. Шура тогда склонился над ней и коснулся влажного теплого плеча, и Лиза, даже не шевельнувшись, спросила совершенно бодрым голосом: «пора?» В то утро Шура не успел рассмотреть спальню как следует и сейчас видел, что это маленькая, чуть ли не тесная комнатка, скромная и уютная. Он подошел к столу – наверное, именно за ним и сидела Лиза в тот момент, когда ее настигла иголка: книги и листы бумаги были сдвинуты и чуть не падали на пол. Шура увидел снова: Лиза хватается за пробитую грудь, судорожным движением отталкивая от себя книгу и этот толстый журнал, будто пытаясь дать доступ воздуху, потом соскальзывает со стула и буквально растекается на ковре. Именно в таком состоянии и обнаружил ее Ваня, пришедший в гости буквально через десять минут, он ее и спас, вызвав скорую и довезя до больницы, а она пыталась что-то сказать ему и врачам, но мысли и слова ее путались.
Шура поправил книги и положил белые листки, исписанные красивым ровным почерком, аккуратнее. Она готовилась к экзамену? Журнал «Вопросы психологии», потертый талмуд с истрепанными закладками – Шура раскрыл его в том месте, где лежала тонкая деревянная пластинка с иероглифами и прочел:
Даэраной называют человека, склонного к повышенной внушаемости и психологической восприимчивости. Название происходит от арабского daeranah – пустое зеркало: некоторые суры Корана называют подобное существо человеком без свойств, который якобы не способен физически испытывать чувства и эмоции. Он отражает чувства и эмоции окружающих людей, считая их своими собственными.
Абзац был жирно отчеркнут оранжевым маркером.
Шура перевернул страницу. Не то чтобы тема заинтересовала его сама по себе – он просто хотел узнать, чем занималась Лиза, прежде чем упала от удара.
Как правило, это хорошо воспитанный, интеллигентный человек. Отсутствие личных чувств и эмоций окружающие принимают за умение владеть собой в любых обстоятельствах.
Три восклицательных знака на полях.
Антуан Мерсье предлагает несколько остроумных способов распознания даэраны. К примеру, у него надо спросить о любимой мелодии, и даэрана затруднится с ответом, поскольку не имеет собственных пристрастий.
Рядом с текстом почерком Лизы было написано:
Не любит музыку. Музыка только обеспечение танца.
Тут Шуру, что называется, пробрало. Он вспомнил разговор с Лизой о музыке. «Какая мелодия у тебя на мобильнике?» – не он смог ответить, не помнил, ему было безразлично. Шура вытащил телефон и надавил кнопку с изображением ноты. Мелодия называлась Raindrop Sonata и была загружена в качестве звонка еще на фабрике – простенький легкий би-боп, который Шура даже не задумался сменить на что-то другое.
Наука не может объяснить реальное существование подобного человека, тем не менее, в психологии есть такой термин, как «синдром даэраны», то есть некритическая и абсолютная подверженность внешним влияниям: моде, политической и религиозной пропаганде и т. д.
На этом параграф заканчивался. Шура отложил книгу и придвинул к себе «Вопросы психологии», открытые посередине. Статья, которую читала Лиза, называлась «Синдром даэраны в сфере влияния масс-медиа».
…мнение представителей PR-групп путем умного внушения принимается потребителем за свое собственное. Стоит популярной телеведущей заявить, что марка Garbage это модно и стильно, то вещи с таким лейблом сразу же начинают расходиться, как горячие пирожки, хотя в вопросе качества они с большим отрывом уступают самой дешевой китайской продукции. Мы можем назвать синдром даэраны побочным продуктом рекламы, однако…
Шура не стал читать дальше. Захлопнул журнал, оттолкнул от себя, словно омерзительное насекомое. Совершенно незачем вникать в то, что не имеет к нему никакого отношения, мало ли что там напридумывали теоретики для оправдания своих теорий. Ну да, он равнодушен к музыке, и что?
Шура вскинул голову и обнаружил, что за окнами уже ночь – темная бархатная ночь поздней весны, вызревающей в лето. Среди кустов казавшейся призрачной цветущей сирени заходился трелями соловей. Шура видел свое отражение в оконном стекле: хмурый юноша отчего-то сбит с толку, однако пытается взять себя в руки. Разве он не чувствует? Разве он не ощущает всем сердцем томную прелесть этой ночи? Разве у него не шевелятся волосы на затылке, когда он вспоминает, как занимался любовью с Лизой? Или все его чувства и ощущения, все его эмоции – только отражение движений чужих душ?
Ему показалось, что он задыхается, погружаясь в невидимую зловонную и давящую пучину. Опустив взгляд к исписанным листам бумаги на столе, Шура прочел:
Александр Александрович Черников. Родился 4 января 1988 года в Ярославле. Студент факультета механики, математики и информатики Турьевского Государственного Института Педагогики и Психологии им. Л. С. Выготского, гр. 1-в. Адрес: город Турьевск, ул. Капитана Громова, дом 118 квартира 29. Серия и номер паспорта: 70 97 009106. Группа крови А+.
Шура услышал, как его сердце стукнуло и на пару секунд остановилось. Читать дальше он смог только через несколько минут – когда сумел-таки взять себя в руки и принять идею того, что Лиза собирала на него досье.
Сфера интересов: математика и информатика, бальные танцы (бывший руководитель бально-спортивного направления в студии «Стиль»). Семья: мать, Черникова Ольга Дмитриевна, 1956 г.р.; отец, Черников Александр Максимович, 1959 г.р. – разведены с 1997 года.
Дальше пошла совершенная галиматья, место которой было скорее в фантастическом романе, чем в документах подобного рода.
Натальная карта: составление затруднительно по неизвестным причинам. Анализ родословной по методу Курмангалиева: способностей-В у родственников до седьмого колена не зарегистрировано даже в латентном состоянии. Прочтение судьбы: не читается, отражается большей частью персональная судьба гадателя и факты, которые принадлежат иным людям.
Он хотел сказать банальное: «Лиза, как ты могла», но не сумел вымолвить ни слова. Некоторое время Шура сидел неподвижно, глядя на свое отражение в оконном стекле и слушая соловья, а потом раскрыл книгу с закладками в самом начале, разложил перед собой листы бумаги и принялся за чтение.
* * *
Шура проснулся ранним утром и в первую блаженную минуту бодрствования думал: как же хорошо. Потом реальность навалилась на него тяжелой пуховой подушкой, и Шура вспомнил, что уснул прямо за столом в квартире Лизы, что она собирала на него досье, выкопав такие детали, каких Шура и сам о себе не знал, и что, возможно, он не просто человек, а реликт и мутант без чувств – даэрана.
Потом Шура понял, что чуть ниже затылка в его голову упирается пистолет, и проснулся окончательно.
– Так-так-так, – врастяжку проговорил мужской голос. – И кого же это мы видим?
От банальной сериальности происходящего Шура едва не рассмеялся. «Так-так-так, и кого же это мы видим? Один из этих придурков братьев Санчес вскрыл кабинет Босса и додумался уснуть прямо там». Но на самом деле ему было страшно. Очень страшно. «Хрен вам, а не даэрана, – подумал Шура, – этот страх – мой. Я обычный человек».
Дуло пистолета опустилось чуть ниже.
– Ну надо же, сам Александр Черников, – вальяжно произнес голос. – Просто изумительно! Вставайте, дорогой мой, утро на дворе.
Пистолет убрали, и Шура обернулся. Позади стоял высокий сухощавый блондин хорошо за тридцать, одетый в видавшую виды мятую рубаху, тертые джинсы и новенькие щегольские ботинки. В руке он держал пистолет, рассматривая его с таким озадаченным видом, словно не мог понять, как эта штука к нему попала.
– Так-так-так, – насмешливо повторил мужчина. – И что же это вы тут делали? Искали цацки и заснули?
«Придурок», – подумал Шура и спросил:
– Вы кто?
– Я? – переспросил мужчина и поднял глаза к потолку. – Я – Эльдар. Сосед. Поливаю цветы в отсутствие хозяйки.
– Что же табуретку не подняли? – хмуро поинтересовался Шура.
Эльдар ухмыльнулся, и Шуре стало еще страшнее.
– Договора не было, мой милый. Только цветочки. И вот я захожу и вижу еще один цветок, который был настолько беззаботен, что включил свет почти во всех комнатах, да и дверь входную не закрыл. Как поступим?
Он вскинул руку так, что дуло пистолета стало смотреть Шуре в переносицу. Он почувствовал, как по спине стекает капля пота; а ведь этот Эльдар спустит курок.
Однако чокнутый сосед, выдержав зловещую паузу, лучезарно улыбнулся и убрал оружие – Шура не сдержал выдох облегчения.
– Идите на кухню, мой хороший, – пригласил Эльдар. – Обсудим нынешнее течение дел.
Шура подчинился.
На кухне царил образцовый порядок, чему Шура отчего-то не удивился. Эльдар поставил чайник, снял с полки кружки с нарисованными потешными животными и бросил туда заварочные пакетики и пилюли сахарозаменителя, все время мурлыкая что-то джазовое себе под нос. Шура следил за его манипуляциями, прикидывая, как бы удрать – общение с вооруженным психопатом не доставляло ему радости. Наконец Эльдар разлил кипяток по кружкам и спросил:
– Что хочет в данной ситуации Гамрян?
– Узнать, кто организовал покушение, – коротко ответил Шура. Тому, что полоумный сосед знает про Гамряна и вообще в курсе всей ситуации, он даже удивляться не захотел.
Эльдар кивнул, словно прекрасно знал об этом раньше, и широким жестом указал на табурет.
– Вы присаживайтесь, Саша. Нам предстоит долгая беседа. – Когда Шура сел за стол, Эльдар продолжал: – Что хотите в этой ситуации вы и ваш товарищ, Крамер?
– Узнать, кто организовал покушение, – повторил Шура.
Эльдар удивленно вскинул белесые брови.
– А вам это зачем?
Шура нахмурился.
– Послушайте, если вы намекаете…
– Я никогда и ни на что не намекаю, – перебил его Эльдар. – Я всегда говорю в открытую. Вот вам правда Эльдара Поплавского: вы ушли от Лизы, не желая больше иметь с ней никаких дел. Значит, вас ни с какой стороны не касается то, что с ней происходит. Так?
Шура молчал, разглядывая васильки на клеенчатой скатерти.
– Так? – спросил Эльдар, и в его голосе звякнул металл.
– Так, – кивнул Шура.
– Тем не менее, вы ходили к ней в больницу и сейчас вы находитесь в ее квартире, в которую проникли совершенно незаконно. Значит, с какой-то стороны вас все-таки касается происходящее. Я прав?
Шура не ответил, и Эльдар сказал:
– Я прав. Как всегда. И то, с какой стороны вас касается вся эта история, мы сейчас и выясним.
– Со мной в последнее время все что-то выясняют, – пробормотал Шура.
Эльдар криво улыбнулся.
– Интересный вы человек, Саша, вот и выясняют. Необычный человек. Не совсем человек. Совсем не человек.
– Вы псих, – мрачно промолвил Шура.
Эльдар скривился.
– Я это уже слышал. Много раз, – он позвякал ложечкой в кружке, сделал глоток чая и довольно улыбнулся. – Начнем с того, что у вас неопределяемая эмоциональная матрица и не поддающийся опознанию психотип. Вероятно, из этого следует нечитаемость судьбы – так предположила Лиза с самого начала. Случай, разумеется, не самый распространенный, однако же и не редкость. Лично меня во всей этой ситуации насторожило вот что. Вспомните, пожалуйста, что вы почувствовали, когда разговаривали с Крамером – перед тем, как он порезал вены.
– Мрак, – коротко ответил Шура. – Депрессию. Безысходность.
– Правильно, – кивнул Эльдар. – Вены вам покромсать не захотелось, с ним-то на пару? Малыш ведь тогда неделю сидел на антидепрессантах, типичный, кстати скажем, суицидник… Но мало ли таких, как он, на свете, правда?
Шура кивнул.
– А потом Лиза рассказала мне, как подобрала вас после скандала с мамой и привезла в этот пафосный кабак, «Двери в небо». Сначала, у подъезда, вы были почти невменяемы, в истерике, слезах и соплях. Но вот что интересно: чем дальше вы отъезжали от дома, тем спокойнее становились. Буквально за пять минут ваше состояние изменилось на диаметрально противоположное. Интересно, правда?
– Вы хотите сказать, что я – даэрана? – поинтересовался Шура.
Эльдар всплеснул руками.
– Господи, как приятно иметь дело с умными людьми с почти высшим образованием! Сами читают, сами делают выводы. Конечно, Сашенька, вы типичный даэрана, насколько я могу судить: пустое зеркало, чистый разум, человек без чувств. Отражаете чужие эмоции, живете по социальным установкам, нормам и правилам, а также схемам, которые берете в наблюдениях за людьми.
Шура закрыл глаза.
– Когда вы хотели меня застрелить, я чуть в штаны не навалил, – открыто признался он. – А вы в тот момент были абсолютно спокойны. Не укладывается в вашу теорию, – он сделал паузу и язвительно добавил: – Правда?
– А вы не путайте эмоции и инстинкты, – невозмутимо откликнулся Эльдар. – Жить хотят все. Трахаться хотят все. Кушать хотят все. Даэраны в том числе. Так что поздравляю – вы даэрана.
Шура сжал виски так, что в глазах потемнело. Не испытывать чувств. Не понимать истинного значения эмоций. Быть логичным и правильным, быть живым компьютером, анализируя варианты поведения и отбирая среди них лучший – безошибочный. Любить, дорожить, ненавидеть – не самому, просто отражая чужую любовь, тоску, ненависть.
– Нет уж, – уверенно произнес Шура. – Она мне предсказала, что меня гопники побьют. И где же нечитаемая судьба, по-вашему?
Эльдар усмехнулся. Шуру кольнуло легким морозцем.
– А она смотрела не вас, а одного из тех малолеток. Сын ее товарища, она приглядывала за ним.
Шуре хотелось закричать. Однако он промолчал, преувеличенно внимательно рассматривая чашку с чаем. Эльдар ждал, невозмутимо уставившись на Шуру.
– Кто бросил иголку в Лизу? – наконец спросил Шура. – Вы в курсе?
– Я в курсе всего, – хладнокровно проронил Эльдар. – Такой уж я человек. Иголку бросил наш коллега, который узнал о существовании такого реликта, как вы, и поспешил затеять передел собственности.
«Все из-за меня, – подумал Шура. – Если бы не я, Лиза была бы сейчас здорова. Всегда все всем порчу».
Он вздохнул и спросил:
– Кто он?
Эльдар усмехнулся.
– А уже никто, – и выложил на стол пистолет.
Шура похолодел снова.
– Крайние меры? – выдавил он.
Эльдар презрительно дернул плечом.
– Вы слишком мелодраматичны, мой дорогой. Ну, крайние меры, и что такое? Теперь, во всяком случае, никто не знает о том, кто вы такой, и что искала Лиза в библиотеках. Кроме меня, разумеется.
Сказать, что Шуре было не по себе – значит, сказать слишком мало. Он с трудом сдерживал желание сорваться с места и убежать, куда глаза глядят. Опасался Шура только одного: что выстрел в спину прервет его побег в самом начале.
– Зачем я был ему нужен? – выдавил Шура.
Эльдар посмотрел на него, словно на полного идиота – наверное, так же сам Шура смотрел на Эльдара.
– Но вы же читали ее книги. Разве непонятно, зачем нужен магу даэрана?
«Огромный аккумулятор энергии, – вспомнил Шура одну из записей Лизы. – Проводник силы, возможность сделать колоссальный объем работы без отдачи».
– Батарейка, – прошептал он.
Эльдар пожал плечами.
– Ну… почти. Если упрощать.
– Я не даэрана, – тихо и твердо сказал Шура. – Я самый обычный человек. Я чувствую, что бы вы ни говорили по этому поводу. – Он вдруг понял, что его губы дрожат. – Я человек, хотите вы того или нет.
Эльдар посмотрел на него с усталой печалью.
– Поразительно, Саша, – вымолвил он. – Поразительно, как вы цепляетесь за то, о чем не имеете ни малейшего представления. Чувствуете? Что вы чувствуете? Вам плохо потому, что ситуация того требует. И хорошо по той же самой причине. Вы чистый разум, Саша, эмоции вам не нужны. Вы прекрасно обошлись без них, уходя от Лизы.
– Неправда, – тихо вымолвил Шура. – Это не вам решать.
Эльдар презрительно фыркнул.
– Ну конечно, вам-то оно виднее. Только вспомните, пожалуйста, еще одно имя.
Шура поднял голову и посмотрел на Эльдара в упор, заметив, что глаза у него, вопреки стереотипу блондинистой внешности, темно-карие.
– Какое имя? – проронил Шура.
– Лариса Воробьева, – устало промолвил Эльдар.
* * *
Парк был пуст, там по понедельникам проводили санитарный день, и по дорожкам не ходили гуляющие, на спортплощадке не играли в теннис и в баскетбол, а уж здесь, у пруда, среди зарослей, тем более никого не было: ни влюбленных, ни собак, выгуливающих владельцев.
Шура упал в траву, как подрубленный, и долго лежал неподвижно. Словно поваленное дерево, как сломанная кукла, как марионетка, у которой безжалостным ударом острых ножниц отстригли ниточки.
«Почему компьютеры иногда выходят из строя без ясной причины? Понимает ли ноутбук, чем отличается от владельца? Снятся ли андроидам механические овцы?»
У внутреннего голоса были слегка сумасшедшие интонации Эльдара.
Конечно, Шура помнил Ларису. Она училась на три класса младше, и они были влюблены друг в друга просто по уши. У них, разумеется, до интима не дошло: Ларисины родители узнали о «взрослом» ухажере дочери и встали на дыбы. Срочно найдена была столичная дальняя родня, и Ларису перевели от греха подальше в дорогой московский лицей с углубленным изучением естественных наук.
«Что самое интересное: на другой день после расставания вы к ней остыли. Даже не написали, хотя и обещали. Она уехала, и вы не смогли отражать ее чувства. Разве не так?»
«Почему? – спросил Шура. – За что? Почему я должен страдать так? Что я сделал плохого, чтобы так мучиться?»
«Страдать не совсем по твоей части. Ты думаешь, что страдаешь – оцени разницу».
«Мне действительно больно. Очень больно».
«Это просто вирус, – усмехнулся внутренний голос. – Сбой, который позволяет понять разницу между daeranah и homo. Не больше».
Шура открыл глаза.
День склонялся к вечеру – изумительному, уже совсем летнему вечеру, тихому и теплому. Ветер играл с жучками в догонялки среди высоких травяных стеблей, ласточки танцевали венский вальс на синем паркете неба, и в пруду весело плескалась рыба. В незатейливом и простом мире все было согласовано и идеально подогнано друг к другу, всему нашлось место – и людям, и магам. Шура был абсолютно один в этом вечере и в этом мире, совершенно один на земле – и именно от этого воистину космического одиночества ему захотелось плакать.
«Почему, – устало подумал он. – Почему я. Разве это честно…»
«А с чего ты взял, что в этом мире вообще существует такая вещь, как честность? Тем более, для тебя?»
Где-то далеко были люди. Лариса, уже старшеклассница, наверняка забывшая свою провинциальную любовь. Многомудрый Гамрян, ломавший голову над мотивом расправы с Лизой. Лиза, лежащая на больничной койке, выздоравливающая после удара. Ваня, ее верный порученец, сохранивший расположение и дружбу. Все они были связаны множеством невидимых нитей, всех их держали узы – родства, товарищества, сути. А он, Шура, был одинок – потому что на всем белом свете не нашлось существа, подобного ему.
– Я последний, – выговорил он вслух. – Я последний даэрана, реликт природы и вывих мироздания.
Примерно то же самое сказал ему на прощание Эльдар. Реликт. Очень дорогой реликт. А что обычно случается из-за подобных действительно бесценных диковинок?
Шура сел.
За два года до кончины Пророка семеро могущественных магов Каира начали междоусобицу из-за существа, называемого даэрана. Это существо суть могучий талисман, дающий знающему магу необыкновенную силу и власть. Но любому искушенному в магическом ремесле надлежит помнить: даэрана приносит в сообщество магов раздор и хаос. Даэрана есть великий соблазн, противостоять коему почти невозможно, поскольку это создание увеличивает силы мага, преломляя естественные токи энергий на пользу своего владыки. Однако следует помнить, что из каирских магов не уцелел ни один: мудрецы погубили друг друга…
Этот текст был написан на клочке бумаги, который Шура взял в руки перед тем, как уснуть. Он прочел его с трудом: дореволюционная орфография под утро казалась натуральной китайской грамотой. Ровные строчки, набросанные изящным мелким почерком, словно бы вспыхнули перед глазами Шуры, и он почувствовал, как его пробирает холод.
Война.
Собирая информацию, Лиза перелопатила множество источников, и интерес к теме наверняка был замечен кем-то, кто сумел сложить два и три и понять, что даэрана – отнюдь не психологический термин, не миф, а реальность. Пусть Эльдар успел «применить крайние меры» (Шура поежился), так это вовсе не значит, что покушавшийся на Лизу – одиночка, вполне возможно, что придут и другие. Кстати, неизвестен интерес самого Эльдара в этом деле.
Шура съежился, обхватил плечи ладонями. Захотелось вдруг стать маленьким и хрупким, спрятаться куда-нибудь под одеяло, в темноту, тепло и тишь, как в детстве, когда он болел ангиной, лежал в кровати, а мама готовила ему чай с малиновым вареньем и читала сказки, сидя рядом. Нет уж, дорогой мой, хмыкнул наступающий вечер – война на носу, и прятать голову в песок не самая лучшая идея.
«Что же делать, – подумал Шура устало и опустошенно. – Что же мне теперь делать?»
Потом он почувствовал, что больше не один, и обернулся. Под деревом неподалеку стоял немолодой уже мужчина с артистическим холеным лицом и в очень дорогом костюме, рассматривая Шуру с нескрываемым интересом. Было в нем что-то такое, что напомнило Шуре Гамряна. Он отвернулся и стал смотреть на пруд. Через некоторое время холеный подошел и сел в траву рядом, не жалея брюк.
– Здравствуйте, Саша, – его голос был гулким и хорошо поставленным. «Точно, он актер», – подумал Шура.
– Здравствуйте.
Помолчали.
– Прекрасное место, – сказал мужчина. – Курю, знаете ли, по две пачки в день, а тут даже курить не хочется. Вам уже все рассказали, не так ли?
– О чем? – выдавил Шура.
– О вашей сути.
Шура кивнул. Холеный вынул-таки из кармана пиджака портсигар и вытащил темно-коричневую сигару.
– Вы курите? Угощайтесь.
Шура отрицательно покачал головой, и холеный захлопнул портсигар и щелкнул зажигалкой. Сладковатый дым лизнул Шуре ноздри.
– Как вы? – спросил холеный.
Шура резко вскинул голову и обжегся о холодный взгляд льдисто-голубых глаз.
– О чем вы? – осведомился он.
– О том, что вам сейчас невероятно тяжело. Кстати, совсем забыл: Максим Пономарев, знающий маг. Вы в курсе нашей классификации?
Шура кивнул. Маги, ведьмы, классификации… как хорошо было бы никогда с этим не сталкиваться, быть обычным студентом, вести кружок танцев. Воспоминание о жизни до-Лизы кольнуло так, что он поморщился и машинально потер грудь слева.
– Больно? – заботливо спросил Пономарев, и было в этом что-то такое, отчего Шура вдруг понял: вот оно, то ощущение, которое он пытался найти. Сидишь рядом с отцом и можешь поговорить с ним обо всем. Почему я такой, папа?
– Мой сын погиб два года назад, – тускло откликнулся Пономарев. – Покончил с собой. Он был вашим ровесником.
Отражение чувств того, кто находится рядом, мелькнуло в голове. Погасло. Он слишком устал, чтобы думать, чувствовать, бороться. Оставалось просто сидеть на берегу пруда и слушать, как неспешно бредет мимо лето.
– Вы знаете, что произошло с Голицынской?
Шура вздохнул.
– Ее пытались убить из-за меня.
Пономарев усмехнулся. Жестко. Нехорошо.
– Хотите ей помочь?
* * *
Потолок был очень высоко и постоянно кружился, плавал и исчезал в белой влажной пелене, чтобы вернуться и почти вдавить в себя.
Встать.
Тело не слушалось, тело было чужим и странно вялым, словно все мышцы вдруг превратились в растрепанные шерстяные нити. Встать.
Он смог только шевельнуть пальцами левой руки. Все. Боль пришла сразу же – спрыгнула с потолка, впилась ледяными иглами в грудь, принялась крутить и сжимать. Это была ласка, но невыносимо тяжелая и злая.
Лиза…
– Он умирает, – донеслось из белой пелены. Это я, со странным безразличием подумал Шура. Это я умираю.
– Где мы ошиблись?
– Да нигде, он слаб оказался.
Это обо мне…
– Да, это о тебе.
Женщина – высокая, черноволосая, ослепительно красивая – склонилась над ним, провела прохладной ладонью по лицу: боль заворчала и откатилась в сторону. Не ушла совсем, но отпустила.
– Ты умираешь, Шура. Запечатление прошло, но ты его не вынес.
Запечатление? Что это?
Он вспомнил.
Небо темнеет. Солнце по-прежнему в зените, но само небо становится темно-фиолетовым и беззвездным. Солнце пылает белым раскаленным шаром, брызжет в глаза острыми злыми лучами. Шура поднимает руку, пытаясь заслониться от разъедающего света, и тогда Пономарев ударяет его наотмашь нестерпимо сияющей серебряной плетью.
– Thor tumi niim cea loo foram.
Слова звучат низко и гулко. Шура падает на колени в грязно-рыжий песок, чувствуя, как его вытягивает из тела. Обугленными тряпочками слетают на землю стрижи, вода в пруду чернеет, и обваренные рыбы всплывают белыми брюшками вверх: в их выкатившихся глазах – ужас.
– Naarme nihor smi dharana cea loo foram…
Шуру поднимает в воздух и швыряет вниз. Он видит себя со стороны: скорчившееся тело, опутанное сияющими нитями; он видит Пономарева, который сжимает в руке плеть и лупцует его, Шуру. Грохочет гром…
– Nieh tshur naere nihor thin ngalame cea loo foram…
Больно. Невыразимо.
Женщина мягко гладит его по щеке.
– Потерпи. Еще немного.
Я окажусь в стране мертвых? Там, с братом Лизы? Лиза…
– Ты хотел ей помочь?
Боль встрепенулась, стиснула горло. Помочь… помочь Лизе…
– Он обманул тебя, Шура. Запечатленный даэрана никому не может помочь, кроме своего ведущего. А ты не знал и купился на это. Когда стало ясно, что ты даэрана…
Нет, молчи. Пожалуйста.
– Он просто сыграл на том, что было для тебя важно. Крайне важно.
У боли были хрусткие ледяные пальцы – она проникла в грудь, сжала сердце. Шура завыл, изогнулся, рухнул в белое. Ладонь женщины легла на его лоб.
– Еще немного, Шура. Скоро.
– Все, отходит.
– Жаль, конечно. Таких больше не будет. Упустили парня.
– Не судьба. Говорят, он танцевал хорошо.
Это меня упустили. Это я танцевал хорошо.
Тьма.
* * *
Шура окончательно пришел в себя сразу после того, как непоседливый солнечный зайчик прыгнул на его щеку. Открыв глаза, Шура обнаружил, что лежит в постели в незнакомой комнате, которая показалась ему чем-то средним между гостиничным номером и больничной палатой – чисто, аккуратно и необитаемо, что ли.
Комната была пуста.
Шура попробовал поднять руку, и у него это почти получилось – во всяком случае, пальцы дрогнули, сжались и разжались. Тотчас же руку от запястья до кисти пронизало болью – как ударом тока.
«Что со мной?» – подумал Шура и вспомнил: белая боль, темноволосая женщина, ты умираешь… Небо темнеет…
«Я все-таки не умер», – подумал Шура. Мысль была вялой и неприятной, словно позавчерашняя вареная макаронина – будто бы принадлежала не ему. Шура попытался повернуть голову к окну – и повернул: за окном была осень, солнечный – октябрьский? – день: золото берез плавилось в голубом.
«Эк меня хватило», – так же лениво подумал Шура. Мелькнуло: запечатление, упустили парня, танцевал хорошо. Думать не хотелось. Шура закрыл глаза.
– Для начала: вы обладаете потрясающими возможностями. Лиза сможет забыть обо всех своих бедах, и ни одна живая душа не посмеет ее тронуть – если вы примете себя таким, какой вы есть и начнете развиваться.
Пономарев докуривал уже третью сигарету. Шуре казалось, что время застыло.
– Почему вы все это делаете? – спросил он. – Почему хотите ей помочь?
Пономарев усмехнулся – печально, горько.
– Потому что она Голицынская – только по матери.
Шура аж икнул. Помолчали.
– Вы подарили ей хорошую машину, – выдавил наконец Шура.
Пономарев задавил окурок о подошву ботинка и полез в карман за портсигаром.
– И он тебя обманул, – отозвалась темноволосая красавица. – Настоящие родители Лизы – деревенская пьянь. Она ездила к ним пару лет назад, и они ее не узнали.
Шура почувствовал прикосновение к руке. Рядом обнаружилась немолодая дородная женщина в белом халате. Увидев, что Шура смотрит на нее, она улыбнулась и спросила:
– Проснулся? Как себя чувствуешь?
– Не знаю, – проговорил Шура. Голос будто бы слежался в горле и казался чужим.
– Сожми мои пальцы, – предложила женщина. – Так сильно, как только сможешь.
Шура не смог – рука чуть-чуть оторвалась от простыни и безвольно упала. Женщина понимающе качнула головой.
– Ну, отдыхай, – сказала она. – Спи.
– Где я? – спросил Шура.
Женщина улыбнулась, и в ее взгляде мелькнула тень, которой Шура не понял.
– В больнице, – просто ответила она. – В больнице для своих.
Шура поморщился.
– Какой… Какой сегодня день?
– Четвертое октября, – промолвила женщина. – Ну спи, спи.
И она вышла.
Тебя обманули, продолжала темноволосая. Он получил твое согласие – потому что любовь тоже сила, которую нельзя игнорировать.
Лиза.
Он вспомнил: девушка в восточном наряде, девушка перед зеркалом в танцзале, девушка в его руках… Лиза.
Я изменился? Я стал другим, сгорел на берегу, умер во время запечатления? Я уже не я?
Лиза.
Он звал ее из темноты.
Она не откликнулась.
* * *
Шуру выписали из больницы только в начале марта. Пономарев принес ему одежду – от белья до пальто, все дорогое и качественное. Одевшись, Шура посмотрел в зеркало и не узнал себя – девятнадцатилетнего пацана – в суровом молодом мужчине, в потемневших кудрях которого завивалась ранняя седина. Он постарел: по углам губ залегли глубокие складки, изменился взгляд и глаза изменили цвет с голубого на карий – бывалый битый волк глядел на Шуру из зеркальной глубины. «Это не я, – подумал он. – Это не могу быть я».
Это ты, ответило отражение, слегка ему кивнув.
Все считали его мертвым.
По официальным данным Шура теплым летним днем наткнулся в парке на компанию наркоманов. Они долго и жестоко его били, и жирную и окончательную точку в истории Александра Черникова поставил удар заточкой в печень. На Заключьевском кладбище всякий желающий мог увидеть его могилу и памятник – впрочем, желающих вряд ли нашлось бы очень много.
«Лиза меня уже оплакала», – подумал Шура и удивился безразличности тона своей мысли. Александр Черников был мертв; седеющего молодого мужчину звали Артур Ключевский, он был 1980 года рождения, образование имел высшее филологическое, был кандидат филологических наук, холостым, не судимым, танцором класса А (стандарт+латина). Выслушав все это от Пономарева, Шура изумленно вскинул брови: не сказать, чтобы он был против подобной биографии, просто не ожидал, особенно категорию А. Потом Пономарев сообщил, где живет господин Ключевский, и Шура изумился вторично: оказалось, что он жил в элитном доме на Советском проспекте у парка, и в квартире было три комнаты плюс кабинет.
«Мелочи, Саша… то есть Артур», – сказал Пономарев. – Совершенные мелочи».
Квартира ему понравилась. Пару дней Шура привыкал и осматривался. Отличный ремонт, качественная бытовая техника, домашний кинотеатр – глядя на огромный экран телевизора, Шура вспоминал: комната Лизы, такой же телевизор, множество книг, запах зеленого чая, Лиза. Он стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу: внизу плавилась ранняя весна, вскипали ручьи, дробилось солнце в лужах, танцевало. Лиза была где-то в этом городе и в этой весне, Лиза давно забыла о нем, Лиза больше не принадлежала его жизни. Шура стоял у окна и сам не понимал, что плачет. Социальная модель, по которой надо испытывать подобные ощущения, ясна до невероятности, думал Шура, но неужели модель настолько велика и серьезна, что ее невозможно ощутить, и кажется, будто плачешь, скучаешь, тоскуешь – сам.
Потом он понял, что обязательно должен увидеть Лизу.
Хотя бы для того, чтобы понять, насколько изменился.
«Город» закрылся – на его месте строили торговый центр. Шура вздохнул и побрел вниз по проспекту, вспоминая, как однажды, таким же солнечным днем шел к Лизе, и в нем пела весна. Сколько времени прошло с того дня – год, век? Прохожие оглядывались на статного высокого мужчину в дорогом пальто; Шура ловил обрывки их мыслей, и складка меж его бровей становилась глубже, хотя мысли были очень даже позитивными. Он казался самому себе инородным телом в этой весне и в этом городе. Все – вместе, потому что очень многое соединяет казалось бы самых разных людей, и он – один: идеальный компьютер с набором лучших программ, и никто даже не заметит разницы, наоборот, его будут любить – он найдет и отразит в каждом нечто нужное и важное, он зеркало, в которое так приятно заглянуть. И если бы даже…
Они столкнулись возле роскошного супермаркета. Шура задумался настолько, что не заметил, как почти сбил с ног девушку в легкой дубленке. И он не сразу понял, почему румянец с ее щек стекает, уступая место полуобморочной бледности.
– Шура…
Из порвавшегося пакета разбегались апельсины – словно планеты, утратившие орбиты. Банка кофе разбилась об асфальт.
– Шура, ты?..
Он придержал Лизу под руку, иначе она бы точно сползла вниз без сознания. Она изменилась. Шура не мог сказать, в чем именно, но изменилась, она осталась прежней, и даже запах зеленого чая никуда не улетучился.
– Нет, – улыбнулся он. – Нет, вы ошиблись.
Прямо на его глазах, среди проспекта, в толчее машин и людей, в объятиях весны Лиза тонула в зловонном болоте, и он, Шура, не мог ее вытащить.
– Вы ошиблись, – повторил Шура. – Меня зовут Артур.
И сам удивился тому, как легко получилось назваться чужим именем. Или же Шура Черников действительно нелепо погиб летом, и Артур Ключевский, столкнувшийся с красивой девушкой у супермаркета, не имел к нему никакого отношения?
Ему захотелось закричать. Не в первый раз.
– Артур, – грустным эхом откликнулась Лиза. – Простите, пожалуйста, я обозналась.
Ты ошиблась, солдатка. Это бывает.
Шура отпустил ее руку, и та упала безвольной плетью. Лиза жадно вглядывалась в его лицо, понимая, что обозналась, обозналась, обозналась. Темно-зеленые глаза заволакивало влажным.
– Разрешите, я куплю вам кофе, – предложил Шура.
* * *
– Он погиб.
Лиза неторопливо размешивала сахар в чашке с дорогим хорошим чаем. Кафе, в которое Шура привел ее, было тихим и маленьким, а негромкая музыка – вполне приличной.
– Так по-дурацки… наткнулся в парке на каких-то урок. А закурить у него не было.
Шура понимающе кивнул. Лиза отложила ложку, отпила несколько глотков, промокнула салфеткой аккуратно накрашенные губы.
– Мне жаль, – выдавил Шура. – Вы его любили.
Лиза улыбнулась уголками губ.
– Да. Любила, – она грустно усмехнулась. – Знаете, когда я вас сегодня увидела, то подумала, что сплю.
– Я не хотел вас будить, – сказал Шура, и Лиза улыбнулась – уже по-настоящему.
– Спасибо вам, Артур. Мне кажется, вы очень… – Она замялась, подбирая подходящее слово. – надежный.
Шура покачал головой.
– Ну, это не про меня. Я немного раздолбай.
Лиза пожала плечами.
– А создаете впечатление солидного мужчины.
– Стараюсь, – сказал Шура, и они рассмеялись вдвоем.
* * *
Это оказалось очень легко – вернуться, не возвращаясь.
* * *
– Это нетрудно, – сказал Пономарев. – Ты не должен делать ничего особенного, просто стой и не шевелись.
Шура кивнул. Пономарев носком ботинка наметил для него точку в снегу, и Шура послушно встал туда, куда указано. Пономарев критически посмотрел на него и посоветовал:
– Пальто можешь снять – тут будет жарко.
Шура подчинился – пальто упало в ноздреватый снег. Пономарев отступил на несколько шагов, вскинул руки красивым непринужденным жестом.
– Сосредоточься. Вон та точка над холмом – бери два пальца влево от посадки. Передавать будем туда.
Лиза была мягкой и податливой, словно воск, и Шура думал, что может сейчас вылепить из нее все, что угодно. Он целовал ее, пытаясь не вспоминать, не размышлять, не ловить ее чувства.
Потом она вдруг отстранилась от него, даже оттолкнула.
– Ты очень на него похож, Артур, – прошептала она. – Я не могу. Это слишком… пока.
Шура придержал ее за плечи, спокойно и властно. Лиза смотрела на него так, что Шура понимал: она вот-вот расплачется.
– Неважно, – произнес он внезапно севшим голосом. – Неважно. Давай просто будем.
И нашел ее губы.
– Артур, ты уснул там?
Шура встрепенулся и посмотрел в указанную точку. Там уже клубился бледно-сиреневый туман – собиралась энергия, чтобы, пройдя через нервные узлы даэраны, увеличиться во много раз и приобрести направленность: обрушиться на человека, которого сегодня заказали Пономареву.
Стало действительно жарко. Шура опустил голову и увидел, как тает снег, разбегаясь из-под его ног быстрыми мутными ручейками. Пономарев запел; Шура разбирал слова и понимал, что заказанному будет худо. Очень худо.
В затылке закололо. Шура знал, что если обернется, то увидит, как от пальцев Пономарева струятся алые нити, входящие в голову. Но Шура не обернулся. Здесь все сделается без его участия, надо только не упускать точку.
Из носа потекла кровь, сорвалась в талый снег.
Ее чувства были истинным фейерверком – страсть, горечь, желание, боль и снова желание. Шура качался в них как на волнах бурного моря, то вверх, то вниз. Лиза была невероятно послушна и тиха, она подчинилась его ритму, и, скользя губами по ее коже, Шура думал: дурак. Дурак и трус, вот кто я.
– Артур, не спать! – рявкнул Пономарев из-за спины. – Держи точку, сейчас поток пойдет!
И поток действительно пошел.
Поначалу это было похоже на опьянение. Шуру качнуло; он устоял, а головокружение усилилось, и в носу закололо. Кровь полилась сильнее.
– Молодец, – услышал Шура. – Только взгляд не отводи.
И тогда Шуру ударило, да так, что он свалился в снег, однако точку не упустил, держа ее сквозь накативший серо-голубой туман, и поэтому увидел, как из его груди вырвался поток оранжевого света и устремился к холму.
– Держи-держи. Еще немного.
Шура не шевелился. Постепенно оранжевый свет, горячий и насыщенный, почти неземной, начал угасать, и Шура услышал низкое завораживающее гудение, в котором постепенно разобрал слова:
– Thin thor thalame relalf nuch diihor ngame…
Но постепенно гудение стихло, и мир приобрел знакомую четкость. Ощущение опьянения ушло; Шура выпрямился и обернулся. Пономарев, живой и здоровый, надевал пальто и выглядел абсолютно удовлетворенным. Шура машинально вытер нос и поднялся. Поначалу его повело, но он устоял, и Пономарев, кажется, ничего не заметил.
– Молодец, – довольно произнес Пономарев. – Деньги переведу тебе к вечеру. Сойдет?
– Сойдет, конечно, – кивнул Шура.
Мелькнула мысль позвонить Лизе и пригласить ее куда-нибудь, например, на концерт мажорной джазовой группы с вычурным названием. Или в гламурный суши-бар, раз уж он решил играть роль серьезного человека со средствами. Пономарев пристально посмотрел на него и поинтересовался:
– Нашел подругу?
Шура покраснел, разозлился из-за этого и побагровел еще сильнее.
– Нашел, – произнес он таким тоном, который ясно давал понять, что разговор окончен, однако от Пономарева нелегко было отделаться. Он пристально посмотрел на Шуру и внезапно побледнел.
– Поплавская?! – звенящим шепотом промолвил он.
