Когда Ли высадила Поу около его трейлера, совсем рассвело, они попрощались, но уже несколько отчужденно. Он поспешил к себе в комнату, переобулся, потом, держа в руках кроссовки, которые были на нем в ту ночь, когда умер Швед, коробку из-под них и банку с бензином, вышел в поле за домом. Смочил кроссовки в горючем, поджег. Может, где и остался чек, но вряд ли, он такие штуки не хранит. Хотя это все теперь неважно, раз у них есть свидетель. Хесус, наверное, или другой. Ладно, чего без толку голову ломать, скоро и так узнает.

Он стоял по пояс в зарослях золотарника, озирая окрестности. Полуразвалившийся серый сарай на дальнем холме, несколько раз он видел там какого-то старика, однажды даже разглядывал его в бинокль, но так и не выяснил, кто это такой. К тому времени как Поу выпустят из тюрьмы, старик, поди, помрет, и он никогда его больше не увидит. Надо же, он ведь ничего про этого деда не знает, а такое чувство, будто что-то потерял в жизни. И сарая этого не увидит, и убегающих вдаль холмов тоже, потому что мать продаст трейлер и уедет отсюда, если его долго не будет. Мир и так уже изменяется, прямо на глазах, все, что знакомо и близко, оно все просто исчезнет. Раньше он об этом не задумывался. Если дадут полный срок, то, когда выйдет на свободу, будет старше, чем мать сейчас, за двадцать пять лет что угодно может случиться, даже города на Луне могут построить, лучшая часть его жизни останется позади. Выйдет старым подонком, а надо честно признаться, старых козлов он повидал, дерьмо это все. Никто не хочет и не захочет связываться с мужиком сорока шести лет, который полжизни провел за решеткой. Так и будет доживать один. Не нужный ни себе, ни людям. Это еще не говоря о том, как стремительно все меняется, двадцать пять лет, это ж он выйдет будто из петли времени, как в том кино, где воскресили пещерного человека. Все нынешнее станет полной фигней. Если, конечно, присяжные не проголосуют за смертную казнь. Смертельная инъекция, не знаю. Давай уж начистоту – подписываясь на это дело, беря на себя смерть Шведа, ты отдаешь свою жизнь. Слова как слова, подумал он, не хуже других, но ты не в силах взять в толк, каково это – отдать свою жизнь; должны быть какие-то другие способы объяснить, помимо слов. Специальная машина, которая подключается к мозгу, – и готово, дошло. Нет, это, пожалуй, чересчур. Такого никто не выдержит. Справиться можно, если постепенно, потихоньку, шаг за шагом, пока не поймешь по-настоящему, что это означает.

“Я отдаю свою жизнь”, – произнес он громко. Но все равно в сознании ничего не произошло, никакого образа, только едва заметный намек, с таким же успехом можно было сказать “Я хочу стакан молока”.

А ведь это даже не он пристукнул Шведа. И Швед не сделал ничего особенного, просто стоял рядом. Если бы Айзек прикончил мексиканца, ну тогда конечно, Поу запросто отмотал бы срок. Но Швед-то, он же просто там стоял, и все. Вот только вранье все это, ага. Он врет самому себе. Врет, чтобы не идти в тюрьму, он же знает, что если бы Айзек не убил Шведа, то другой, Хесус, перерезал бы ему горло. И нечего прикидываться, будто он не помнит, как их зовут. Выбор был между ним и Шведом. Билли Поу или Отто Карсон, который теперь гниющее мертвое тело. Отто Карсон должен был закончиться, чтобы Билли продолжался. Необходимое условие, вспомнил он. То есть Айзек-то ни при чем. Вроде бред, но так оно и есть. Нутром-то он хорошо понимал, вот только объяснить не мог. Слова тут не годятся; даже наоборот, чем больше думаешь об этом, чем больше болтаешь сам с собой, тем больше находишь оправданий, чтобы смыться. Истина, только истина имеет значение, а истина в том, что он, Поу, несет ответственность за убийство Шведа. Есть, конечно, и другие истины, такие же истинные, но почему-то важна только эта.

Хотел посидеть тут немножко, запомнить, как оно выглядит, он ведь так никогда толком и не видел этой красоты, он не то что Айзек, а теперь и времени-то в обрез. Поу вернулся в дом. Постучал в спальню к матери. В комнате пахло виски и сном, она разметалась на кровати, простыни скомканы. Он поправил одеяло, прикрывая ее, сел рядом.

– Иди сюда, – пробормотала мать.

Он улегся рядом, повернулся к матери спиной, и она обняла его сзади.

Ты как маленький ребенок, подумал он. Ну и пусть. А потом он, наверное, уснул, потому что не отреагировал на долгий навязчивый стук, пока дверь спальни не распахнулась. Поу приоткрыл глаза – Бад Харрис. Наклонившись над кроватью, он взял Билли за плечо, Поу нервно отодвинулся.

– Давай, парень, – сказал Харрис. – Пора.

Заметив, что Харрис смотрит на мать, Поу тут же вскочил и встал, закрывая мать от взгляда Харриса.

– Я минут пять колотил в дверь, – проворчал Харрис.

– Ладно. Сейчас иду.

Харрис вышел, было слышно, как хлопнула дверь. Поу сел на кровати, надел ботинки. Собирать нечего – все равно все, что он возьмет с собой, отберут. Надо бы, наверное, принять душ, может, в последний раз без свидетелей, но на теле еще сохранился запах Ли. Он слышал рассказы о мужиках в тюрьме, жены, когда к ним на свидание приходят, они суют пальцы туда, а потом дают своим мужьям понюхать, это как бы вместо секса у них. Поу всегда считал эти истории выдумками, но сейчас запросто мог себе представить такую картинку.

– Тебе нужно подготовиться, – сказала мать. Она уже сидела на кровати в мешковатой, не по размеру, футболке. – Ты должен ему помочь.

– Знаю.

Харрис ждал его около “эксплорера”.

– Я готов. – Но они не могли уехать, пока мать не выйдет попрощаться, а ему хотелось, чтобы его уже усадили в фургон и увезли отсюда как можно скорее, не мог больше смотреть на дом, так только хуже, он готов разреветься в любой момент, и не надо Харрису видеть его в таком состоянии. Он полез было в фургон, но Харрис удержал:

– Погоди, пока мать выйдет, проститесь по-человечески.

И Поу остался, попробовал закрыть глаза, но лучше не стало. Наконец появилась мать в пальто поверх пижамы, обняла крепко, и он опять закрыл глаза, чтобы не расплакаться.

– Слушай его, – велела мать. – Делай, что он говорит.

Поу кивнул, сглотнул комок в горле. Харрис искал что-то за сиденьем пикапа, будто бы ничего не замечая.

– Позаботься о нем, – попросила мать Харриса.

– Позвони мне вечером, Грейс.

Мать странно смотрела на Харриса, что-то между ними происходило.

Потом Харрис кивнул на переднее сиденье. Перед выездом на главную дорогу он притормозил:

– Тебе придется перебраться назад. Я не хотел, чтобы она видела тебя таким, но в участке нас, наверное, уже ждут федералы, так что мне вдобавок придется надеть на тебя наручники.

Поу послушно подставил руки, пересел в заднюю часть пикапа, за перегородку. Ему почему-то стало спокойнее.

– Теперь понял, что дело серьезное?

– Ага.

– Этот парнишка Инглиш как-то связан с тем, что произошло? Я заезжал к нему сегодня утром, и его отец сказал, что он исчез два дня назад и с тех пор они его не видели.

– Не-а, – ответил Поу.

Харрис с досадой покачал головой:

– Окружной прокурор сожрет тебя с потрохами. Ты рот открыть не успеешь, а он уже знает, что ты скажешь.

– Я не дебил.

– Вообще-то ты дебил, абсолютный. И помни об этом, чтобы дело не стало хуже, если это вообще возможно.

– Да ладно вам.

– Ты должен был сразу прийти ко мне. И тогда ничего этого не случилось бы.

Харрис определенно разозлился. И тогда он тоже разозлился на Харриса.

– Понимаю, ты рассчитываешь на меня, – сказал Харрис. – Но если свидетель тебя опознает, а он, судя по всему, опознает, ты по уши в дерьме. Если повезет, отделаешься двадцатью пятью годами, но я же сказал, новому прокурору для повышения по службе нужен смертный приговор, и он уверен, что ты – его счастливый билет. Не буду утверждать, что он уже вытянул его, все-таки присяжным нелегко принимать такие решения, но он будет их всячески к этому подталкивать. Просто чтобы ты знал, он очень умный человек и очень хитрый, он будет задницу рвать, лишь бы засадить тебя в камеру смертников. – Харрис помолчал. – Тебя засадить. Не кого-то вообще, а именно тебя. Билли Поу.

– А что говорит свидетель?

– Что щуплый парнишка, думаю, Айзек Инглиш, понял, что назревает драка, и дал деру. А ты остался и начал махать кулаками. И врезал свидетелю по башке, а когда он очнулся, ты уже раскроил голову его дружку Отто Карсону. Тому самому дружку, который теперь покойник.

– А что насчет третьего, который приставил мне нож к горлу?

– О ноже речи не было. И даже если был третий, сейчас он где-нибудь в Канзасе, мало на свете идиотов, чтобы связываться с таким делом.

– Его звали Хесус. Я же сказал, он угрожал мне ножом.

– Ну, свидетель ничего такого не видел.

– Слушайте, свидетель говорит, чего не было, но все должно выясниться.

– Ради своей матери ты должен все мне рассказать, это единственный шанс.

Поу притих. Он думал, что если расскажет Харрису, как все было, это будет правдой, но потом напомнил себе, что все-таки это неправда.

Они ехали вдоль реки, солнечные блики от воды слепили глаза, все вокруг буйно зеленело, на реке кто-то вытягивал сети, лодочка маленькая, пенсионер, балдеет на покое.

Харрис продолжал:

– Знаешь, я ведь нашел ей работу в Филадельфии. Помощник топ-менеджера в офисе прокурора штата. В этом есть некоторая ирония, в свете твоего положения, но она получала бы тридцать четыре тысячи в год, потом пенсию, я уже договорился насчет этого места, но ты был так увлечен футболом, и вообще она не готова разлучать тебя с отцом. Я пытался использовать логику, убеждал, что в футбол можно играть где угодно, а папаша твой всего пару раз за всю жизнь платил алименты. Это было шесть лет назад, когда ты перешел в старшую школу. Она сказала, что уедет, когда ты поступишь в колледж, но потом ты остался дома, сел ей на шею, не смог удержаться даже рабочим на складе.

– Хозяин всех уволил, – буркнул Поу. До этого момента он никак не реагировал на слова Харриса. Они уже въезжали в город. Не нужны ему сейчас поучения, пускай лучше Харрис скажет, как отвечать в полиции штата.

– Твоя мать – очень хорошая женщина, – сказал Харрис. – Ты даже не представляешь, сколько она для тебя сделала.

– Моя мать замужем.

– Брось, твой папаша перетрахал половину баб в городе. Удивительно, что за тобой не бегают два десятка братиков и сестричек.

– Слушай, ты. ты настоящий говнюк, понял?

Они подрулили к участку, но Харрис не спешил выходить.

– Билли, – сказал он, – помнишь, сколько раз тебя с дружками задерживали за распитие спиртного?

– Ха, я ни разу не спалился, – фыркнул Поу.

– Это еще вопрос. А как насчет того раза, когда мои парни остановили тебя за превышение скорости, ты гнал семьдесят там, где разрешено тридцать, и был настолько пьян, что выбрасывал пустые бутылки в окно? Или вот, верно ли я помню? – ты ударил парня по голове бейсбольной битой, когда тот уже упал на землю и не представлял угрозы ни тебе, ни другим, но тебя все равно освободили на поруки?

Поу молчал.

– Думаешь, ты просто такой счастливчик?

– К чему сейчас эти разговоры?

– Ты не счастливчик. Ты испорченный, избалованный, тупой и ленивый, и последние лет семь-восемь я из кожи вон лезу, чтобы прикрыть твою задницу.

– Вас просто совесть мучает.

– Ты чертовски похож на своего отца. К стыду и горю всех нас, особенно твоей матери.

– Повезло тебе, что я тут сзади! – взорвался Поу. – Радуйся, что между нами эта долбаная перегородка.

– Прибереги свои высеры для тюряги! – рявкнул Харрис. – Обещаю, пригодится.

Харрис вышел из машины, открыл дверцу, провел Поу в здание. Жирный коп, Хо, сидел за тем же столом, словно не двинулся с места за последние двадцать четыре часа.

– Федералы здесь?

– Нет. Звонил их шеф-долбоеб, они хотят, чтобы мы сами отвезли парня в Юнионтаун.

– Сфотографируй и возьми отпечатки, – распорядился Харрис, кивнув в сторону Поу.

Харрис ушел, а второй коп повел Поу в маленькую белую комнату с невысокими шкафчиками. Поу думал, что коротышка китаец будет хамить, но тот держался вежливо.

– Расслабь руку и давай я откатаю твои пальцы. Если размажешь, придется повторить.

– Да не размажу.

В дверную щель просунулась голова Харриса:

– Прежде чем фотографировать этого засранца, отправь его в душ, пускай помоется и побреется. А то другие засранцы наверняка захотят пропечатать эту рожу во всех газетах. – Перевел взгляд на Поу: – С этого момента, кто бы ни задавал тебе вопросы о чем угодно, ты отвечаешь одно: К адвокату. Если тебя спросят, синее ли небо, ты говоришь: К адвокату. Спрашивают, кто у нас президент, что ты должен отвечать?

– К адвокату.

Коп стоял снаружи, пока Поу мылся и брился, а потом они сделали целых четыре снимка, пока Харриса не удовлетворил результат. Вот так вроде похож на школьника, сказал он. А потом они опять уселись в пикап Харриса и поехали в Юнионтаун, окружной центр. На этот раз Харрис хотя бы не стал надевать на него наручники. Оба молчали; Поу решил, что Харрис хочет порадовать его напоследок, провезти длинной дорогой, потому как он не увидит больше никогда этих мест. К югу от Браунсвилла долина стала более плоской, а у парома во Фредериктауне вода совсем чистая, даже странно видеть Мон не привычно коричневой. Обычно на пароме ждут, когда загрузится полностью, шесть транспортных средств, но Харриса перевезли сразу, с ними вместе была еще одна машина, и паромщик пялился на Поу, тупой деревенщина таращился в упор, на вид лет семнадцать или около того. Поу хотел выйти и дать ему в морду, но заметил, что люди из соседней машины тоже его разглядывают, отец и маленький пацан; папаша, поди, сейчас выговаривает мальцу, мол, вот что случается, когда не слушаешься взрослых. А Поу – наглядное пособие. И тогда он просто уставился в пол, выстеленный резиновыми ковриками. Глухой стук, когда паром причалил к берегу, и вот они уже опять едут по шоссе.

– Чего это мы здесь поехали, – проворчал Поу. – Юнионтаун на той стороне. – Мелькнула вдруг надежда, что Харрис, может, собирается помочь ему сбежать, выпустит где-нибудь на границе с Западной Вирджинией.

– Да я решил, что здесь, по красивой дороге, у нас больше времени потолковать, – сказал Харрис. – Не говоря о том, что в следующий раз ты, может, полюбуешься этими краями лет в пятьдесят. Или вообще больше никогда.

В животе все оборвалось.

– Я вам уже все сказал, – проговорил Поу.

Харрис пожал плечами.

Чем дальше к западу от Мон, тем более пологими становились холмы, полно старых сараев, амбаров и силосных башен, сельские районы, не промышленные. Они двигались к Юнионтауну уж очень длинной дорогой – придется еще раз пересекать реку. Как только удаляешься от реки, пейзаж меняется, всюду старые фермерские дома, сразу понятно, что стоят тут лет двести-триста, такие они старинные. Отец рассказывал, что люди примерно тогда и обосновались в Долине, триста лет назад, первые поселенцы, хотя, скорее, первые ханурики. Под мышкой у истории всегда прячутся конокрады. Типа семейки Поу. Лучше бы они поехали короткой дорогой. Но потом до него все-таки дошло: это последний шанс. Дело и впрямь серьезное.

Может, бродяга – наверное, Мюррей, тот, который признал его как футболиста, – может, он его и не опознает среди других, но боже мой, почти невероятно, он же узнал его при случайной встрече, а теперь-то ему известно, что Поу убил его другана, уж точно опознает, как пить дать. А Поу еще и врезал ему как следует – так что ответка вчистую.

Мюррей собрался поквитаться с ним, точняк, и как только Поу добрался до этого места в своих размышлениях, то сразу перестал спешить и порадовался, что Харрис выбрал правильный маршрут. Старался рассмотреть как следует каждое дерево, запомнить. Интересно, выпустят ли его под залог, да вряд ли, запросят бешеные бабки, уверен, они постараются, чтобы невозможно было заплатить. Проехали мимо двора, где хозяин собрал целую коллекцию тракторов, штук сорок или пятьдесят, прямо на газоне перед домом, уж такую картинку он точно запомнит, а потом въехали в город. Как пересекли реку обратно, Поу и не заметил. Сколько он вообще сидит здесь, в пикапе? Уже Юнионтаун, и оно вот-вот кончится, его последнее путешествие.

Прохожие пялились на него, пока не замечали, что он злобно таращится в ответ. Был там мужичок, псих какой-то, брел по улице, громко болтая сам с собой. Вот с ним бы я махнулся местами, а чего – теплый ночлег и кормежка трижды в день, чуваку понравится. А я бы уж как-нибудь сам перебился, прокормил бы себя, одевался бы в звериные шкуры. Интересно, где сейчас Айзек. Где-то на пути куда-нибудь. Вообще Айзеку надо бы тоже посидеть здесь, не весь срок, но хоть несколько минут. А может, они в расчете. Он спас Айзека, а потом Айзек спас его. В расчете они или как?

Харрис открыл бардачок и протянул наручники.

– Застегни нормально, чтобы выглядело, будто я их надел, – попросил он.

Через несколько минут они остановились позади большого кирпичного здания, похожего на старый полицейский участок в Бьюэлле. Харрис завел его внутрь.

Коп за высокой стойкой, еще несколько околачиваются рядом, беседуя с мужиком в костюме, – смазливый коротышка с копной светлых волос, и держится как политик. Он внимательно рассматривал Поу, будто тот был автомобилем, который он собирается купить. Поу кивнул, но мужик никак не отреагировал, если и заметил.

Поу посадили в камеру с двумя койками; на одной уже валялся какой-то дед – на голове колтун, штаны хаки и майка поло. Воняло от него так, словно он бухал целую вечность, под глазами мешки, и, судя по запаху, не так давно он облевал себя. Дед коротко глянул на Поу и, видимо, решил, что тот не представляет угрозы, потому что опять успокоенно закрыл глаза. Поу почувствовал себя слегка уязвленным.

Через некоторое время Поу повели в другую комнату, где поставили у стены в ряд еще с пятерыми мужчинами примерно его возраста и роста. Одним из них оказался коп, которого Поу видел в коридоре, только теперь он был в гражданской одежде. Постояли так перед зеркальным окном, и Поу отвели обратно в камеру. Потом вернулся Харрис, постучал по прутьям решетки. Поу вскинул голову:

– Ну?

Харрис лишь покачал головой:

– Он недолго раздумывал.

– Тогда, выходит, все, – пожал плечами Поу.

– Тут есть хороший общественный защитник. Постараюсь, чтобы она занялась твоим делом.

– Спасибо.

– Увидимся.

– Погодите, – окликнул Поу. – А куда меня отправят?

– В Фейетт.

– А под залог?

– Освобождение под залог – это чересчур для обычного заключенного. По крайней мере, так говорит наш приятель окружной прокурор.

– Охренеть.

– Я буду держать в курсе твою мать.

Поу опять пожал плечами.

– Не лезь в бутылку, если сможешь, – посоветовал Харрис. – А если не сможешь, сделай так, чтобы другому парню досталось крепче, чем тебе. Первые дни всегда самые трудные.

Когда Харрис ушел, мужик в рубашке поло уселся на койке и с любопытством уставился на Поу:

– У кого ж ты отсосал, что заслужил такое обхождение? Со мной ни один из этих козлов ни словечком не перекинулся.

– Не думаю, что тебе захочется такого обхождения.

– Меня второй раз задержали за “вождение в нетрезвом состоянии”, – гордо сообщил мужик.

– Да ладно, наверняка опять отпустят.

– Ну не знаю. Я тут глупостей всяких наделал.

– У них сейчас есть проблемы посерьезней, чем ты.

Сосед откинулся на спинку койки.

– Боже правый, – вздохнул он. – А у меня на следующей неделе заседание комиссии по получению теньюра.

– Это чего такое?

– Я профессор, – пояснил мужик. – Вообще-то поэт.

– Не в Колгейте, не?

Мужик отрицательно качнул головой.

– Мне вообще-то насрать. Я туда, по всему видать, не попаду.

– А как ты вообще здесь оказался?

– Не забивай себе голову.

– Да ладно, парень. Мне ж до лампочки.

– Говорят, я убил кое-кого. Только я этого не делал.

– Точно?

– Точно.

– Господи, – выдохнул мужик. Но настроение у него явно улучшилось. Он подошел к раковине, ополоснул лицо, потом улегся обратно на койку и прикрыл глаза.

Поу даже слегка разозлился. Врезать бы этому хмырю, хоть какое-то утешение. Вот только он завязал с этим делом. Не, не так. Там, куда он направляется, завязать с драками совсем не выйдет. Он смотрел на профессора – воняет, как лужа блевотины, но безмятежно валяется на койке.

Наконец явился какой-то коп, Поу отвели в гараж, где затолкали в фургон с клеткой сзади. Он долго торчал там, дожидаясь неизвестно чего, клетка и клетка, как для крупного зверя, для большой охотничьей собаки, на медведя ходить. Наверное, сейчас часа два дня, но кажется, что уехал из дома давным-давно. Поу не знал, сколько он так просидел, закрыв глаза, но вот хлопнула дверь водителя, потом гараж открыли, и они выехали на свет белый. Водитель молчал, но Поу все равно не хотелось просыпаться, он грезил о Ли, как оно было прошлой ночью, трудно ее понять все-таки. Они поехали в мотель, занимались любовью до утра, но что-то в ней пропало. А чего ты ожидал, все-таки замужняя женщина. Он очень ясно представлял ее всю, как выглядит ее лицо в темноте, будто на фото смотрел, вот так и запоминаешь, думая о чем-то снова и снова, только иногда оказывается, что помнишь совсем иначе. Укачало, дорога узкая, все время петляет, то вверх, то вниз; фургон очень старый. Поу понятия не имел, где они находятся, леса и поля, поля и леса, одно за другим без конца, проселочные дороги, сплошные ухабы и повороты, сейчас стошнит. Остановились они на вершине холма, рядом с комплексом построек – по виду таун-хаусы, новенькие, смахивает немного на кампус, если бы не сорокафутовый двойной сетчатый забор с колючей проволокой поверху. Отсюда отличный вид на реку. Четыре приземистые сторожевые вышки, а в промежутке между заборами медленно патрулирует белый пикап. За внутренней оградой – видимо, тюремный двор, никакой травки, голая земля – толпятся заключенные в синих футболках и бурых штанах, еще пара каких-то загончиков, вроде даже качалка.

Все свежевыкрашенное, без единого пятнышка, стальная проволока ярко блестит на солнце, большие окна в караульных вышках сияют чистотой. Открылись ворота. Поу смотрел, как они все удаляются и удаляются за его спиной. Внутри одного из зданий его бумажник и часы положили в большой коричневый конверт, еще раз у него на глазах пересчитали деньги и заставили раздеться. Он стоял голый, лицом к стене. Два охранника, оба с дубинками наизготовку. Вот оно, подумал Поу.

– Открой рот и подними язык. Взъерошь волосы как следует. Повернись и потяни уши вперед.

Поу покорно подчинялся.

– Наклонись поглубже и разведи ягодицы.

Мужики стояли на безопасном расстоянии. Поу сделал, что велели.

– В прохорях есть что-нибудь?

– В чем?

– В обуви, парень. Есть что в ботинках?

– Нет.

– Разрезать посмотреть?

– Пожалуйста, не надо резать мои туфли.

Поу обернулся. Один из охранников ощупывал его ботинки внутри рукой, затянутой в синюю латексную перчатку. Оба охранника в серых форменных рубахах и черных брюках; материал дешевый, форма совсем застиранная.

– Отвернись, мать твою, – рявкнул тот, что ниже ростом. – Повторять не буду.

Поу подчинился.

– Вот так-то. А теперь наклонись три раза, в темпе. И чтоб достал до носочков, живо.

Поу сделал.

Второй постукивал дубинкой по стене.

– Еще быстрее, – приказал он. – Марш-марш!

Поу и это сделал.

– В отличной форме пацан, – заметил один из копов.

– Зачем это?

– На тот случай, если ты заныкал у себя в жопе колюще-режущее. Если наклоняться быстро, эта штука поднимется повыше и вспорет тебе кишки изнутри.

– Нет у меня там ничего.

– Ну тогда запомни на будущее. Это часть регулярного шмона.

Ему вернули обувь, вручили оранжевую робу, вонявшую потом.

– У меня нет белья и носков, – сказал Поу. Никакой реакции.

Его отвели в другую комнату, где поставили перед высокой стойкой, за которой сидела толстая негритянка. Он вежливо поздоровался, она не ответила. Проверила имя.

– Думаешь о самоубийстве? – деловито спросила она.

– Нет.

– Гомосексуалист?

– Нет.

– Есть аллергия или другие медицинские проблемы?

– Нет.

– Никогда не собирался нанести себе увечье?

– Я же вам только что сказал.

Раздраженный взгляд.

– Ладно, проехали, – сказал он. – А где мой адвокат?

Она будто не слышала. Он стоял и смотрел, как она пишет что-то, и чувствовал, как внутри нарастает злость, но держал себя в руках, ни разу не поможет, если дать волю гневу.

Тетка отложила его дело и принялась просматривать другие бумаги, вероятно не имевшие к нему отношения, потом черкнула что-то в ежедневнике. А он все стоял навытяжку, сложив руки за спиной. Долго стоял. Переминался с ноги на ногу; нога затекла. Наконец она махнула охраннику и Поу повели дальше. В следующей комнате заключенный, видать из старших, седой мужик лет за шестьдесят, вручил ему стопку простыней, полотенце и подушку, спросил, какой размер он носит.

Когда охранник вышел в соседнюю комнату, мужик спросил:

– Сколько хочешь за свои башмаки, приятель? “Тимберленд”?

– “Ред Вингс”.

– Ну и что ты за них хочешь?

– Они не продаются.

– Не испытывай мое ебаное терпение, кореш.

Поу промолчал. Мужик ушел куда-то, вернулся, сунул Поу полиэстеровые штаны, две пары носков и белья и синюю джинсовую рубаху.

– Это все не по размеру, – возмутился Поу.

– А ты тупорылый ебаный лох, и что?

Он мог бы запросто поднять этого мужичонку и раскроить ему череп, но почему-то тот нисколько не боялся грозного Поу. Он стянул оранжевую робу, влез в новую одежду, тут вернулся охранник; Поу, подхватив барахло, двинулся следом за ним по длинному узкому коридору. Миновали караульный пост, отгороженный оргстеклом толщиной в дюйм, потом за отъехавшей с жужжанием стальной дверью открылось помещение размером с футбольное поле. Коридор пуст, только пара охранников на посту да какой-то заключенный возит шваброй по полу. Пол и без того блестит, жутко воняет средством для мытья и мастикой. Слева и справа проходы в тюремные блоки, Поу видел людей, сидящих за столами, слышал, как где-то бормочет музыка. Он думал, коп объяснит, куда они идут, но тот молчал.

Перед следующей стальной дверью охранник остановился, замок щелкнул, и они оказались в тюремном блоке. Два ряда камер с каждой стороны и пустое пространство по центру. Несколько телевизоров работают на полную громкость, “Шоу Джерри Спрингера” и какой-то рэп. За столами играют во что-то, в шашки или даже шахматы, некоторые в таких же штанах цвета хаки и синих рубахах, как Поу, но большинство в приличных футболках, фуфайках и брюках, явно не казенных. Внезапно шум в комнате стих, все внимательно смотрели на Поу.

– Мне нравятся его башмаки, – громко объявил один.

– Вы только взгляните на этого охуенного красавчика-лоха.

– У нас тут недотрога Бритни Спирс в башмачках. Возьму-ка я эту задницу и… – Краем глаза Поу видел, как один из заключенных изображает характерное движение.

– Вонючий ниггер, – отозвался другой. И крикнул Поу: – Я позабочусь о тебе, детка. Эти козлы не посмеют тебя пугать. Ты слишком хорош для них.

Мужики заржали и радостно загомонили, сообщая, что они намерены сделать с Поу.

Поу испуганно обернулся к охраннику, ожидая, что тот одернет уголовников, но охранник не вмешивался.

– Не ссы, лошара, – услышал Поу. – Этот грязножопый тюремщик не посмеет вякнуть. Точняк. Потому как тогда он следующий в очереди за тобой.

Надзиратель смотрел прямо перед собой. Махнул рукой группке заключенных, перегородивших путь к лестнице, но они посторонились лишь в самый последний момент. Надзиратель, немногим старше Поу, старался не встречаться ни с кем взглядом.

Все двери камер были открыты, но они подошли к той, что заперта. Охранник нашел нужный ключ на своей связке, вставил в замок, повернул. Поу не сразу догадался, что он должен сам отворить дверь.

Камера оказалась шести футов в ширину и десять в длину. Две стальные койки, привинченные к стене, занимали половину пространства, напротив двери – железный унитаз без стульчака, раковина. Стоять здесь мог только один.

– Вы сюда всех новеньких суете?

– А ты чего ожидал?

– Чуть побольше места для двух коек.

– Думаешь, это плохо? Обычно-то новеньких отправляют в карцер на пару недель для обработки. Ты, по крайней мере, оказался сразу с народом. Да еще твой сосед сейчас в карцере, так что несколько дней камера в твоем распоряжении.

– Какая койка? – спросил Поу.

– Та, на которой ничего не лежит, урод.

Поу забросил свои вещи на верхнюю.

– Через пять минут запирают, – сказал охранник. – Никуда, твою мать, не вылезай.

– А что с ужином?

– Ты опоздал. – Охранник пожал плечами и ушел.

Поу застелил койку, поискал, чем бы заняться. Нечем. Попил воды из-под крана. Лег. Голову сжимало, как будто мотор внутри крутился чересчур быстро, болты и гайки, скреплявшие его, Поу, воедино, в любой момент могло сорвать с резьбы, и он сам разлетелся бы на части, он повесится, его ничто не удержит. Это ошибка, вот что это такое. Да. Это ошибка. Он не должен быть здесь. Невозможно, он никак не мог здесь оказаться.