Через час вожди кланов собрались в шатре Верного и с недоверием выслушивали Ютланда. Мелизенда изо всех сил помалкивала, хотя страстно хотелось вмешаться и научить всех, что надо говорить, как поступать и как вообще жить на свете.

Никониэль, почти не слушая, ходил вдоль стенки шатра, сопел, ворчал, несколько раз ударил себя кулаком в растопыренную ладонь.

– Мы в состоянии разбить их в бою, – сказал он мощно. – Пусть их набежит хоть в десять раз больше, но мы все – армия! А что у них?

– У них, – согласился Херберт, – только городская стража, способная ловить разве что карманников!

Аквилонс, один из вождей, сказал быстро:

– Если твои люди готовы, то мы вас поддержим. Это унизительно, как они к нам отнеслись!

Ютланд промолчал, на Мелизенду бросил предостерегающий взгляд, и она послушно захлопнула ротик.

Херберт сказал настороженно:

– В чем поддержишь?

Аквилонс объяснил путано:

– А в чем надо!.. Мы привыкли к свободе, пусть она и не совсем свобода, но все-таки свобода. Нам нужна наша свобода, самая правильная свобода!.. А то куда это все не так?.. Это несправедливо и неправильно…

Верный бросил взгляд на Ютланда, тот молчит, и Верный прогрохотал тяжелым хрипловатым голосом, сурово и в то же время вроде бы очень рассудительно:

– Перво-наперво нужно освободить своих соратников. Мы еще не забыли, что их стража захватила в первые же дни, когда мы только вошли в этот город! Это сейчас мы готовы дать отпор, а тогда мы пришли, измученные дальней дорогой, совсем не ожидавшие, что нас встретят враждебно…

Херберт хлопнул себя ладонью по лбу.

– А наш военный вождь прав! Хоть и военный, но прав. Мы про своих людей, брошенных в тюрьму, почти забыли, а это те, с которыми мы стояли в боях и сражениях рядом с оружием в руках!

Верный возразил:

– Не забыли, но была надежда, что удастся договориться, что их выпустят… Однако, похоже, власти только усиливают нажим. Придется показать зубы! Мы не хотим этого, но если придется…

Ютланд прервал:

– Погоди, не накаляй себя. Мы собрались, чтобы договориться о ваших условиях. Минимальных! За которые отступать уже не будете. А дальше торг. Первое условие, от которого не отступите, – выпустить всех ваших заключенных. Это обязательное условие. Если великий князь не соглашается, торг можно не продолжать.

Мелизенда сказала звонким голосом:

– Лучше назвать его переговорами о вечном мире. Я знаю, очень важно, как это подано для народа. Но не забывайте, что все обязательства, которые примете на себя, нужно будет выполнять всеми вашими людьми, а не только подписавшими договор! Иначе какой мир?

Верный бросил в ее сторону недовольный взгляд.

– А почему бы местным не принять наши законы?

– Потому что у них уже есть законы, – отпарировала она. – Те законы они сами приняли, сообразуясь со своей жизнью! А вашу жизнь они не знают. Вы еще должны доказывать, что можете жить мирно и без постоянных драк.

Херберт поднялся, стукнул ладонью по столу.

– Тихо! Прости, Верный, но я гелон и мусагет разом, так как родился и жил здесь, но много странствовал и воевал с тобой бок о бок, а еще ты моя кровная родня. Я понимаю гелонов, но знаю и мусагетов. Их жизнь отличается, потому им не навязать ваши законы. А их законы не устраивают вас. Нужно как-то состыковать, принять за основу те, которые одинаковы! Если не примем, начнется война, что обрадует только врагов, что придут и добьют уцелевших, кем бы они ни были, а земли заберут.

Ютланд поднялся, взглянул на Мелизенду, и она подчеркнуто послушно, пусть все видят, поспешно встала вслед за своим повелителем.

– Договаривайтесь, – сказал Ютланд. – Хоть всю ночь! А на рассвете будем у великого князя. Думаю, он тоже понимает, что, если согласия достигнуть не получится, вспыхнет война, а она погубит обе стороны.

Верный спросил с сомнением:

– А если не договоримся? У меня мало веры как в великого князя, так и его советников…

Ютланд развел руками.

– Тогда захватывайте хоть тюрьму, хоть все эти земли. Война – это продолжение спора. Разговор с нее никогда не начинают, но заканчивают часто.

Мелизенда покорно и с опущенными глазками вышла следом, подчеркивая власть Ютланда, а когда отошли к Алацу, шепнула торопливо:

– Ты молодец.

Он спросил с подозрением:

– Чего вдруг?

Она уточнила:

– Я хотела сказать, твой дядя Рокош молодец. Ты говорил и держался как умудренный жизнью вождь. Он натаскал тебя здорово.

Он сказал польщенно:

– Спасибо.

– Но говорил уже ты, а не твой дядя, – напомнила она. – Хоть он и стоял за твоими плечами, но видела его только я. И слушали тебя, Ютланд! Это я знаю насчет дяди, а они думают, что это ты такой умный. Ладно-ладно, не сердись! Я тоже не вся такая умная, хотя и замечательная, при необходимости говорю заученными рассуждениями моих наставников, и все думают, что это я такая мудрая… или не думают?

Он вспрыгнул на Алаца, протянул ей руку.

– Неужели есть такие, что такое думают? Стоит только посмотреть на твою глупо-красивую мордочку…

Она вспикнула, ударившись о его твердую, как скала, грудь, поерзала, устраиваясь поудобнее, чувствуя, как его твердые мышцы принимают удобную ей форму.

– Но все-таки красивую?

– Очень, – подтвердил он. – Даже не верится, что смогла столько умностей запомнить и повторить, ничего особенно не перепутав, как ученая ворона. Хотя сороки тоже так умеют. И грачи.

Она попыталась стукнуть его локтем, то только ушибла, будто ткнула в дерево.

Ютланд повернул Алаца в сторону городских ворот.

– В какой гостинице желаешь ночевать?

Она попросила робко:

– А можно… как раньше, под деревом?.. Город близко, вокруг войска. Мы в безопасности, а завтра уже окажемся в Вантите, где со всех сторон высокие стены дворца.

Он посмотрел на нее в изумлении.

– Я думал, тебе нравится роскошь.

– Нравится, – подтвердила она. – Но в ночевке под деревом на свежем воздухе у костра своя радость. Хочу запомнить.

– Как скажешь, – ответил он. – Хорт, найди красивый могучий дуб! И чтоб ручеек был…

Хорт унесся огромными прыжками, Мелизенда посмотрела вслед с подозрением, а когда Алац вскоре, никем не понукаемый, привез их под сень огромного дуба с широко раскинутыми во все стороны могучими ветвями, убедилась еще раз, что хорт и конь прекрасно понимают Ютланда, только сами говорить еще не научились.

– А ручей? – спросила она.

– Не слышишь, – спросил Ютланд, – как хорт радуется?

Хорт в самом деле, сунув морду в высокую траву, шумно лакал струящуюся из-под толстых корней воду.

Мелизенда дождалась, когда он спрыгнет, радостно отдалась в его руки, а он бережно поставил ее на землю и чуть было не прислонил к дереву, настолько она расслабилась и замлела от прикосновения его сильных горячих ладоней.

– Хорт, – сказал он, и хорт моментально ринулся в сторону темнеющего вблизи леса. – Алац…

Алац мотнул головой и отправился к ближайшим кустарникам жрать молодые веточки.

Мелизенда опустилась по стволу на землю, сухую и твердую, но взглянула на Ютланда и поспешно вскочила.

– Ой, чего это я?.. Сейчас будет ужин!

Он с улыбкой наблюдал, как она быстро и почти не делая промахов, разложила на скатерке сыр, хлеб, мясо и немного зелени.

Костер вспыхнул сразу, словно зажгли с двух сторон. Ранее бесцветный в солнечном свете огонь сейчас насыщенно пооранжевел, а на небе вообще вся западная половина цвета расплавленного золота со зловеще-багровыми полосами мертвых туч, а чудовищно огромное красное солнце, на которое теперь можно смотреть, не мигая, медленно опускается к темному краю земли.

– Я всегда любила закаты, – призналась она. – Но мне твердили, что юной девушке пристало любоваться именно рассветами… Они такие нежные, робкие, трепетные, как стыдливый румянец на щеках…

Он кивнул.

– Ты права. Какие нежные, стыдливые, робкие, если ты наглая, дерзкая и совсем бесстыжая, как закат?

Она вспыхнула, уже набрала полную грудь воздуха для возмущенного вопля, но всмотрелась в его глаза и с шумом выдохнула.

– А что… тебе нужна трепетная?

Он подумал, замедленно кивнул.

– Наверное. Я что, не могу позаботиться о трепетной?

– Постараюсь быть трепетной, – заявила она.

– А сумеешь?

– Это проще, – сообщила она. – Мы, женщины, все трепетные…

Он снова подумал, покачал головой.

– Будь такой, какая ты есть.

– Почему?

– Тоже люблю закаты, – сообщил он.

Она завизжала и бросилась ему на шею. Он отнесся великодушно и даже погладил ее по спине, а она подумала с удовлетворением, что уже знает, когда можно, а когда нельзя лезть с телячьими нежностями. Их мужчины обычно не любят, но иногда принимают. Нужно только чувствовать, когда в их броне появляется щель, чтобы сразу туда залезть и разместиться с удобствами, поджав задние лапки, а то прищемит.

– А почему, – шепнула ему жарко на ухо, – любишь закаты?

– Они яркие, – ответил он медленно, – тцарственные!.. Душа трепещет от восторга. Там мощь, там все краски, там вообще все… Ты тоже для меня все. Не поверишь, но я был бы совсем-совсем другим, не попадись ты мне тогда, наглая пищащая дура…

– Ой, – сказала она пугливо. – Наглая?

– Еще какая, – заверил он. – Теперь мне стоит только вообразить себе твою мерзкую харьку, как сразу свет… и я знаю, на чьей я стороне. Нет, ты не понимаешь.

Она изумилась:

– А зачем понимать? Я чувствую!.. Ох, Ютланд… Какая же я дура!

– Да, – согласился Ютланд, – да.

Она посмотрела на него с упреком.

– Ютланд, ты чего?.. Если я такое сказала, это не значит, что я действительно дура!

Он вскинул брови в изумлении.

– А что значит?

– То, что мой блистательный и острый ум в этот раз на кратчайшее мгновение изменил мне!

– Ух ты, – сказал он пораженно.

Они не знали, что в шатре споры после их ухода утихли совсем ненадолго, но когда совместно начали выстраивать требования, которые завтра утром предъявят великому князю, разговор снова начал набирать обороты.

Страсти накалились, снова всплыли все обиды от властей, наконец Верный сказал яростным голосом:

– Вообще-то наши доводы будут весомее, если подкрепим их и некоторыми добавочными!

– Я вообще не думаю, – сказал Никониэль рассудительно, – что сумеем убедить великого князя принять все наши требования, даже если их сильно урежем сами… а ты хочешь добавить что-то еще?

– Да, – ответил Верный злым голосом. – Совсем немного. Но когда этот Гостослав ознакомится с нашими добавочными доводами… я имею в виду именно их, великий князь и его советники послушают нас на встрече внимательнее и с большим уважением.

Херберт вскочил.

– Добавочные доводы?.. Ты о чем?.. Неужели о тюрьме, о которой всегда думаем?.. Освободим своих?

Никониэль вклинился с жаром:

– Всех освободим!

Вожаки зашумели, поддерживая, но Верный вскинул руку, голоса постепенно утихли.

– Нет, – ответил он строго, – не то чтобы я сильно уважал законы этой страны, но кто знает, кто там заключен зря, а кто за дело? Я вовсе не считаю верным освобождать убийц и грабителей, даже если их бросил в тюрьму мой враг. Потому выпустим только соратников, с которыми сражались и которых знаем.

– А если великий князь сочтет это вызовом его власти?

Верный оглядел всех тяжелым взглядом, Херберт первым ощутил нечто в его облике, притих, за ним умолкли и остальные.

– Тогда, – ответил Верный, – на войне как на войне. В столице войска будут ждать конца наших переговоров, а если князь с нами не договорится, тогда они постараются закрыть городские врата и вообще не пускать нас в город.

Он умолк и оглядел всех злыми глазами. Херберт снова догадался раньше других:

– Нападем раньше?

– Этой ночью, – отрубил Верный. – Сделаем упреждающий шаг! Закрепимся.

Никониэль прогрохотал:

– Разве не умеем захватывать крепости врага? Думаю, тюрьму охраняют не лучше, чем кочевники охраняли свою сторожевую башню!

Верный видел, какой свирепой радостью осветились измученные лица его соратников, как начали выпрямляться уже согнутые спины, а пальцы то и дело сжимаются, словно уже жадно хватают рукояти мечей и топоров.

Лишь только на миг мелькнуло сомнение, не слишком ли, но злость и азарт вытеснили все прочие мысли.

– Никониэль, – велел он, – собирай ударный отряд. Но так, чтобы никто посторонний не заметил.

Никониэль ухмыльнулся.

– Мы как на войне, посторонних в лагерь не пускаем. А гелоны все как родные братья. Сейчас будут готовы!

Херберт сказал трезвым голосом:

– Тюрьма хоть и на краю города, но хорошо охраняется и вся на виду. Не хотелось бы начинать войну…

Никониэль бухнул так же тяжеловесно:

– Какую войну? Забыл, как мы ночью захватили башню великого хана всего впятером?..

Херберт подумал, вздохнул.

– Тюрьма не башня, там целая крепость… И смотровые вышки по краям. Четыре каменных башни!.. Одну захватим, заметят на остальных, поднимут тревогу, увидят во всем городе…

Никониэль посмотрел на него в недоумении:

– А что, у нас не хватит умельцев, что захватят все четыре без всякого шума?..

Верный сказал веско:

– Я сам выстрою отряды и намечу им цели. Вожди кланов горят жаждой мести! Пусть покажут, осталась ли у них честь и отвага.