Глава 9
Юбка
Мама нарочно чем-то гремела на кухне, чтобы разбудить пораньше. Суббота, и Турка нехотя поехал с отцом на рынок, за продуктами. После, под неумолчное ворчание, помог папе в нехитрых хозяйственных делах.
После погнал на турники и встретил там Лариту. Она сидела на лавочке и сосалась с каким-то пареньком, гуляя ладонью по его бедрам.
– Вы чего тут?
Паренек испуганно дернулся и ойкнул, но Ларита не собиралась так просто отпускать свою жертву.
– Какого хрена ты сюда приперся?!
– Заниматься.
– Ладно, пошли отсюда. Он идиот.
Пухлые щеки пацана залил румянец.
– Постыдилась бы хоть. Растлеваешь парня!
– Иди в жопу! – огрызнулась Ларита. Она одернула короткую юбчонку, и насколько успел разглядеть Турка, трусики на ней отсутствовали. – Занимайся, осел!..
В первом подходе на брусьях Турка сделал аж тридцать пять чистых повторений. Зато в следующих шести подходах темп выдержать не смог, все время думал о всякой чертовне, никак не мог сосредоточиться.
Подтягивания пошли лучше – сделал несколько подходов разными хватами, в том числе за голову, так чтоб перекладина касалась самого основания шеи.
В конце концов Турка сорвал мозоль на правой руке и побрел домой.
Вечером поиграл в футбол на школьной площадке с незнакомыми пацанами. Позвонил Вове, но тот сказал, что, мол, занят и не выйдет.
* * *
Воскресенье прошло примерно в том же ключе. За исключением того, что выключили свет. Дома находиться стало невозможно, отец сокрушался, что теперь он не посмотрит футбол, мама постоянно просила что-то сделать, помочь, принести, так что Турка ушел бродить по улицам безо всякой цели. Ноги сами понесли его на «Труд».
Тот самый «сторожевой» пес лежал около своей будки. Грелся на солнце. Услышал лязг калитки и приподнял косматую башку. Турка, не глядя, пошел мимо, и пес глухо заворчал.
Турка стиснул зубы и упрямо шел вперед, к синему заборчику стадиона. Пес вскочил на лапы и, конечно, залаял.
– Пошел вон! Фу! – сердце стучало о грудную клетку изнутри, Турка топал ногами на скалящую зубы образину. Жирдяя-хозяина было не видать.
Мало-помалу пес отступил, а Турка смахнул со лба липкий пот. Мерзкое ощущение: в коленках желе дрожит, а за грудиной ледяная пустота.
По дорожкам в солнечный воскресный денек бегало аж четыре человека. Еще какой-то легкоатлет ставил личный рекорд – прыгал в яму, заполненную грязноватым песком с ракушками.
На четвертинке футбольного газона бегали две команды, сплошь облепленные грязью – опять регбисты.
Конова огибала дальний угол поля, как раз где игроки. Бежала медленно, с трудом переставляя ноги. Видимо, последние круги. Поравнялась с Туркой, скользнула по нему безучастным взглядом. А Турка залюбовался ее задом: те же самые лосины и призывно подрагивающая при каждом шаге попка.
«Вот бы погладить!»
– Привет, Лен! – крикнул вдогонку Турка. Ответом стало лишь покачивание из стороны в сторону конского хвостика, стянутого резинкой.
«Ишь какая! Обиделась».
Один тип бегал в «латах» – огромных наплечниках, какие носят игроки в американский футбол. Только сверху футболка их не прикрывала, и парень походил на фонарный столб, на который ураган закинул покореженный автомобильный остов. Росту в нем было никак не меньше двух двадцати, а круглый шлем с решеткой-забралом прибавлял еще десяток сантиметров. Остальные игроки суетились вокруг него, как первоклашки вокруг выпускника школы. Хотя пару раз великана повалили. Какой-то особой мысли Турка в матче не заметил. Перебрасываются руками, ловят, падают, месят ногами газон. Для дуболомов игра.
Конова снова пробежала мимо. На раскрасневшемся личике крупные капли пота, хвостик – туда-сюда, туда-сюда.
– Лен! – Снова ноль внимания. Турка и сам не любил, когда его отвлекают во время тренировки, но сейчас-то дело явно было в другом.
Конова добежала до противоположной стороны синего заборчика и пошла шагом, обмахиваясь ладонями. Турка отвлекся на матч – там детину сбил какой-то крепыш с бычьей шеей, сверху навалились и другие, как будто в кучу-малу играли.
Лена тем временем уже вышла в калитку и побрела к «резервному» выходу на пустырь. Турка перепрыгнул ограждение и побежал прямо через поле. Пробегая за спинами регбистов, он поймал мяч и поддал его ногой. Раздался свисток, игроки поснимали шлемы, возмущаясь.
– Э, дятел!
– Вали с поля!
Турка догнал Конову на самой вершине склона.
– Лен, погоди, – он поравнялся с девушкой. Та кусала губы, глядя перед собой и не реагируя. – Да подожди, а!
– Чего тебе?
– Обиделась? Блин, да чо я такого сделал?
– Ты это хотел сказать? Тогда можешь бежать назад.
– Ну, Ленк! Сумасшедшая ты, что ли? Хочешь, извинюсь? На колени могу встать!
– Нет, не надо. За что будешь извиняться, если не понимаешь?
Они свернули на улицу Фрунзе. Молча. Миновали двор-колодец, похожий на тот, в котором жила историчка, вышли к Свечному переулку. Турка здесь ориентировался так себе, то и дело поглядывал на прилепленные тут и там таблички с названиями улиц.
– Лен! Ты мне правда, это самое… Нравишься!
– «Это самое», – передразнила девушка. Металлические нотки в ее голосе чуть смягчилось. – Почему не можешь без слов-паразитов?
– Так это, ну – не могу! – улыбнулся Турка. Впрочем, он толком и не мог бы объяснить, зачем они ему требовались. – Лен, давай будем вместе бегать, как тогда! Одному не то, совсем не то…
– Эй, я вроде пока не сказала, что прощаю тебя, – Конова ткнула Турку в плечо костяшками кулака.
– А ты на субботник не ходила вчера?
– Какой субботник? – Лена состроила такую забавную рожицу, так смешно нахмурила бровки, что Турка расхохотался. Девушка подхватила смех. Внезапно прямо перед ребятами выросла фигурка пацаненка, похожего на того, с лицом бультерьера, который показывал Турке задницу. Только без красной кепки, в драной олимпийке и вытянутых на коленях штанах, пятиклашка максимум.
– А вы сейчас что, трахаться пойдете? – спросил он. Лена перестала хохотать и икнула, заводя за ухо прядь волос.
– Тебе не пофиг? – мигом посуровел Турка. – Сбрызни!
– А я знаю тебя, – продолжал малой. – Слышь, ты, носатый! Давай гони мне сотку. Это шантаж.
– Малой, тебя в детстве матушка не роняла? – хмыкнул Турка. – Какой шантаж?
– А такой! – малой нисколько не стушевался. Его противный, протяжный голосок с въедливостью комара дребезжал в ушах. – Вы должны мне теперь. Каждый день будете деньги давать, не то расскажу все Вадьке, когда вернется. Ну, что ты с другим козлом шляешься.
Турка ступил к шкету и схватил его за грудки. Тот безмятежно смотрел сквозь физиономию Турки водянистыми глазками.
– Это кто такой? – спросил Турка у Лены.
– Не знаю.
Турка оттолкнул мало́го, тот как в замедленной съемке сделал несколько шагов назад.
– Все расскажу! – пригрозил он уже без особого энтузиазма.
– Слышь, обмылок! Я тебе потом башку разобью, понял?
– Она нормально берет? – осклабился пацаненок. Хлопнула дверь подъезда, эхо прокатилось по этажам.
Турка заревел и бросился на малого, тот рванул прочь, но Турка ударил ему сзади по ноге, и пацан упал в лужу.
Кед со следами засохшей грязи несколько раз с силой ткнулся в бок малому, который, видимо уже по привычке прикрывал ребра локтями. Турка не сдерживал себя, а Лена его оттаскивала, тянула в сторону:
– Хватит! Все, хватит уже!
– Конечно, хватит… Идите уже шпилиться!
– Ах ты урод! – тут уже сама Конова врезала ему кроссовкой.
– Что творится, о-е-ей! – закаркала какая-то старуха. – Мордуют средь бела дня!
– Мы за дело.
– Я милицию сейчас вызову!
– Бежим, – шепнула Лена. Увлекла Турку к подъезду, и они скользнули внутрь.
Вбежали на второй этаж. Турка согнулся, задыхаясь.
– Вот урод! – сказала Лена. – Слушай, у меня тетя дома. Не могу в квартиру пригласить, уж прости. А то начнется потом – «вот, привела». Она знакома с Вадиком.
– Так… – Турка снова ощутил внутри пустоту. Ступеньки под ногами стали мягкими, как из пластилина, ненадежными. – У вас все-таки серьезно?
– Как тебе сказать… Поговорим об этом потом! – Конова быстро чмокнула Турку в щеку. – Вот. Это на дорожку…
Они стояли в пролете между вторым и третьим этажами. Турка как во сне поднял ладони и положил их на плечики Коновой. Из холода его бросило в жар, подмышки вспотели. Губы Лены призывно приоткрылись, а глаза подбадривали.
А вдруг это только кажется?
И вовсе он Ленке не нравится – иначе зачем ей устраивать спектакли? Обшарпанные стены с надписями, зловония, паутина, вместо гардин прикрывающая узкую раму окна, – все это растворилось, перестало существовать для Турки. Он видел только манящие, чуть влажные губы, и теплые карие глаза – с прежней дымкой печали.
Наверху хлопнула дверь. Наваждение спало, рассеялось.
– Ладно, я пойду. Хоть бы тетка нас в окно не видела!
Турка опустил руки. Постарался запомнить форму плеч, как опытный скульптор запечатлевает в памяти мимолетный образ.
– А как же бег?
– Завтра в школу приду. Тогда и скажу точно. Пока! – она упорхнула вверх по лестнице. Турка еще какое-то время стоял, глядя на бетонные ступеньки. Завтра опять школа, верно. На мгновение Турка забыл, где он учится, и вообще – кто он?..
Никогда еще ничего подобного не испытывал.
– Романтика, елки-палки, – пробормотал он, спускаясь по лестнице.
* * *
Конечно, в понедельник Анка выясняла, по каким причинам ученики не явились на субботник. Чуть ли не половина физ-ры на это ушла. Странно, что Анка ни слова не сказала насчет презервативов, история будто заглохла.
Затем класс бегал вокруг школы. Бедняга Алик чуть легкие не выплюнул, а Проханов подвернул ногу.
Осталось десять минут, и пацаны попросили у Анки мяч – в футбол сыграть.
– Играют только те, кто был на субботнике.
В итоге на команды так и не поделились, потому что Тузов и компания пригрозили Березину и другим «футболерам», мол, если будете играть – вам крышка.
Ну и само собой, было обществознание. «Сексознание!» – снова не преминул заметить Проханов.
Синяк у Вовки немного сошел. Часть пятна прямо у уголка глаза сделалась ярко-желтой, с вишневой примесью, как будто он попользовался мамиными мазилками из косметички.
– Ха! Да ты в гомики окончательно заделался! – ржал Рамис, а Крыщ ему поддакивал, тыча пальцем. Вовка ослепительно улыбался и отшучивался – «так и есть», «понятное дело». И только Турка чувствовал исходивший от него холод.
– Ничего, пусть смеются, пока могут, – бормотал Вова. – Ничего…
До этого сидели на МХК, разбирали что-то там про Древний Египет. Галина Марковна орала, что класс ни черта не знает и что почти все сплошь дегенераты.
– Раньше были дети как дети! Что с вами такое стало?! Вол, я тебе говорю, прекрати! Что ты там по парте катаешь? ДЕБИЛ! – мощная грудь Галины Марковны вздымалась и опадала. Кроме «упавшего на ее голову МХК», эта мегера вела еще и музыку в младших классах. Турка вспомнил, как сам подкалывал Вову за его безукоризненную тетрадь, классе в третьем еще. Вован тогда сидел с Кондратьевой и каждый куплет выписывал разными цветами гелевых ручек: зеленым, красным, синим.
– Да я не делаю ничо!
– Скотина, – хлопнула белой пластиковой линейкой по столу Галина Марковна. – Так, повторяем параграф. Сейчас буду спрашивать по списку.
– Всех? – спросил кто-то.
– Тебя первым, Водовозов. Кстати, где твой брат?
– Заболел. Горло и температура.
– Так, а ты кто будешь? – прищурилась Галина Марковна, устраивая шары задницы на стуле. На мясистый нос с крупными порами и бордовыми прожилками она нацепила очки. Тонкая квадратная оправа, шнурок трет родинки на шее. – Леша или Гриша?
– Я Гриша, а заболел – Леша.
– Господи, девятый год у меня учитесь, а я вас, близнецов, так и не научилась различать! Вас хоть мама не путает?
Гришка только пожал плечами, улыбаясь. Понятное дело, он уже успел привыкнуть к тому, что их все путают, и особого внимания на шуточки и вопросы не обращает. Они такие, близнецы, бывает, что-то как выдумают! Экзамены в прошлом году друг за друга сдавали. Леха больше шарит в геометрии и в матеше, а его брат – гуманитарий. И никто тогда подмены не заметил.
– Повторяйте тему! Тузов, ты готов ответить? А ты, Китарь? Вот и сидите молча. В книгу уткнулись, я сказала! Тоже мне еще, изводите девчонку молодую! Я такого никогда не терпела. Да если б вы только попробовали что-нибудь выкинуть на моем уроке, я бы вас как тузик грелку порвала, клочки б по закоулочкам летели! Вы ее на руках носить должны! Молоденькая, только после пединститута…
Вроде бы кто-то сказал «да конечно, летели». Видимо, не рассчитал со звуком, и получилось слишком уж громко. Кто-то пошутил насчет того, что в пединституте учат на педиков, послышались смешки.
Галина Марковна открыла дверь, выглянула в коридор. Вол поднялся и начал дергать тазом и крутить «факи» в мощную квадратную спину. Смешки усилились, Вол с довольной ухмылкой плюхнулся на стул. Угри, шрамы-вмятины от прыщей, оспинки на его лице медленно заливал нездоровый румянец.
– Давайте. Гриша, готов?
– Можно еще три минутки повторить?
– Ладно. Вол, а ты что там?
– А чо?
– Отвечай. Вставай. Я за тебя в последний-то год возьмусь!
– А ЧО?
– «Чо» по-китайски «жопа», – вставил Проханов, и класс прыснул.
– Отвечаешь? Или ставлю «два», и пошел вон из класса.
– Галина Марковна, а чо я?! – скрипуче воскликнул Вол.
– Отвечаешь? Раз, два… Все, можешь сидеть дальше.
– Так сидеть или выходить? – снова ухмыльнулся Вол.
– Ты мне рожу свою еще покриви! Дурак несчастный!
– А чо вы обзываетесь? За это на вас в суд можно подать!
На мгновение музы́чка опешила. Редко кто ей дерзил. Даже самые отъявленные хулиганы молча терпели все ее высказывания в свой адрес. Переговорить музы́чку невозможно, а память у нее великолепная: что-то не так сказал в сентябре – будь уверен, весь год она будет капать на мозги, пилить. И еще через пару лет напомнит.
Ну и на руку тяжела. Она раз залепила какому-то дерзкому пацику пощечину – так он сознание потерял.
– Ишь ты, какой умный! Выискался мне, тоже! А на вас, на малолетних преступников, в суд подавать не надо?
– А чо мы?
– Да не «чо»! Это твое «чо» меня уже достало! Когда ж ты уже свалишь и скроешься с глаз моих долой, идиот?!
– А ЧО?!
– Все, Вол, хватит, – музы́чка тяжело дышала, по шее и щекам поползли вишневые пятна. – Кто там отвечает? Давай, Водовозов. Или тоже «пару» хочешь?
В таком ключе и прошел урок. Разве что Вол все-таки смог украдкой нарезать шариков из жвачки и кидал ими в Саврасову. Турка по привычке разглядывал черно-белые портреты на фотобумаге – когда он пришел в этот кабинет в первом классе, портреты уже выглядели старыми. На время ремонта их снимали. Моцарт, Шуберт, Бах, Чайковский, Мусоргский, Бетховен, Шопен. Турка давно заметил, что чем-то Конова похожа на Бетховена. Будто сестра. Тут великий композитор был запечатлен молодым, с грустным взглядом и печально изогнутой нижней губой.
Где-то ближе к концу урока в косяк двери раздался стук. На пороге появилась женщина, и без труда можно было понять, кто она. У нее были такие же, как у сына, матово блестящие глаза, круглые, словно коричневые пуговицы. И выражение лица почти такое же.
– Здравствуйте. Я мама Саши Вола. Пока весь класс тут, можно задать вопрос?
– Ну, у нас вообще-то новая тема… – Галина Марковна поглядела на нее поверх очков. – Ладно, так и быть. Сразу домашнее задание запишите! – прокричала Галина Марковна. На пальцах у нее были перстни с разноцветными стекляшками. За годы преподавательства горло музы́чки все-таки попортилось, словно исцарапанная иглой виниловая пластинка, голос стал надтреснутым.
Записали домашку. Галина Марковна кивнула матери Вола. Она так и стояла возле доски, будто отвечать собралась. И вдруг спросила:
– Скажите, кто принес кондомы в класс?
Некоторые захихикали. Вовка покраснел, сдерживая смех. «Тузовы» за последними партами затопали ногами. Лицо Вола приобрело вид сырого мяса, пролежавшего день на солнцепеке.
– Хватит смеяться! – взвилась Галина Марковна. – Все бы им ржать! Вам задали вопрос – так отвечайте!
Постепенно воцарилась тишина. Перешептывания и смех прекратились. Все приняли более-менее серьезный вид. Турка сидел на том же месте – третья парта среднего ряда. Она отлично просматривается с учительского места.
– Так кто принес? – повторила мать Вола.
– А чо? – едва слышно пробормотал Вовка, и Турка прыснул.
Галина Марковна сняла очки и запустила дужку в бордовый рот.
– Вол! – сказал кто-то.
– А чо сразу я?
– Вы не можете сказать честно? Трусы, что ли? Кто-то ведь все это затеял. И кидал не только мой сын, насколько я поняла.
– Да никто не признается, о чем вы говорите! – вопила музы́чка. – Трусы, позорники!
Мать Вола постояла еще немного, сканируя каждого своими колючими глазами. Она была настолько похожа на сына – точнее, он на нее, – что Турка невольно почувствовал отвращение.
Мать Вола кивнула и вышла из класса.
Прозвенел звонок.
– Дежурные остались! Кто сегодня? ДЕ-ЖУ-РНЫ-Е! Стулья поднять вверх ногами на парты, у меня последний урок. Подмести бумажки, катышки эти… Кто набросал? Свиньи, вот свиньи… Окно откройте, пусть проветрится!
Выяснилось, что, помимо матери Вола, вызвали еще и родителей Каси.
Ну а после того, как незадачливым сыновьям прочитали лекции по примерному поведению, за их воспитание взялись Крыщ с Рамисом. Они затащили Вола и Касю в туалет.
Устроили очную ставку, чтоб выяснить, кто на кого настучал.
– Кто? Ты на него? Чо ты лупаешь на меня, стукач?
– Я не стукач, – отвечал Вол.
Крыщ влепил ему звонкую пощечину. Кася стоял тут же и хлюпал носом. Его и без того водянистые зенки наполнились влагой:
– Да мы не стучали! – и он тут же получил пинка.
– Самая поганая тема – стучать. Я разве не говорил? Вы должны были сказать, что вообще никаких презиков никто не кидал! Нет? – изо рта Тузова в лицо Касе летели капельки слюны. Потом Тузов схватил своими пальцами-обрубками лицо Каси и сжал так, что оно превратилось в гротескную маску.
– Там историчка стояла! Как мы могли…
Еще один звонкий шлепок.
– Мне нассать. Тебя, Кася, мы бить не будем. А ты, Вол, уж извини, – Тузов развел руками. Крыщ дал Волу коленом под дых, и тот согнулся. Рамис с прыжка пробил ногой по голове, как по мячу. Вол упал на загаженную туалетную плитку, в холодную лужу.
Крыщ и Рамис принялись пинать его ногами, а Вол лишь прикрывался, тонко вскрикивая. Продолжалось это каких-нибудь пару минут. После Тузов поднял Вола за волосы – тот кривился и ныл, скаля желтые никотиновые зубы. Губа у него лопнула, оттуда сочилась кровь.
– Умойся, – Тузов толкнул его к раковине. – Так, Кася. С тобой у нас разговор пойдет другой. Наказать ведь тебя как-то надо, согласен? Ты ведь провинился?
– Чего? – цветом кожи Кася мог спорить с кафелем.
– Гавари! Согласин, нет?! – гортанно крикнул Крыщ, дергая Касю за воротник.
– Д-да. С-согласен. Ну, простите меня, пожалуйста. Я ведь ничего такого не сделал, там и она была… И завуч тоже.
Снова тычок, зубы щелкнули. Вол тем временем сморкался в раковину, и сток глотал воду, смешанную с кровью.
– Ну, все. Он согласен.
– Пацаны, ну пошутили и хватит. Ну побейте меня тоже… – Кася шепелявил, а его тем временем подталкивали к ступеньке, поддерживая под локти. Бачок плохо держал воду, она с журчанием пропадала в рыжевато-коричневой дырке очка.
– Башкой? – спросил Крыщ.
– Ага.
– Не надо, ну пацаны, прошу, ну пожалуйста, лучше побейте. Нет! – Кася напрягся и тут же получил локтем в почку.
– Ныряй!
Хрипло тренькнул звонок. Как простуженный петух, проспавший утреннюю зорьку. Хлопнула дверь – в туалет зашла Инесса Моисеевна, завуч.
– Что у вас тут происходит?! Звонка не слышали? Опять ваша банда! Отпустите его немедленно! – она перевела взгляд на красномордого Вола. Кася шмыгнул носом и провел ладонью по мокрым волосам. – И ты тут? Касьянов, иди на урок. А вы – за мной, в кабинет.
– Шиздец вам, – растянул губы Тузов.
* * *
На обществознание класс собрался-таки в полном составе. Вол, насупленный, с распухшей рожей, восседал за последней партой.
Кася как-то странно дрожал, и одно веко у него подергивалось. Тузов и остальные привычного расположения духа не потеряли – на перемене загнали Русакова в шкаф и придвинули несколько стульев и парт, чтоб не смог выбраться. Петя не очень-то и пытался. Просто тихо сидел до звонка и ждал освобождения.
Как-то раз затолкали в шкаф Шарловского. Тот неожиданно взбесился, полез в драку. Они сцепились с Волом, начали душить друг дружку в сгибах локтей, завалили несколько парт и смахнули с подоконника цветочный горшок. Потом Шарловский схватил стул и швырнул в Вола. Тот увернулся, и стул попал в Зульфалиеву – бесцветную болезненную девочку. Глаза у нее чуть раскосые, волосы всегда присыпала перхоть. Ну и носила она какие-то непонятные, вытянутые чуть ли не до колен бабушкины свитера. Она редко отвечала на уроках и большую часть четвертей болела. Ей посчастливилось прийти в школу в третий раз за полугодие и получить в висок ножкой стула.
Хорошо хоть, более-менее обошлось. Зульфалиева только стекла под стол – упала в обморок. Вошла Зинаида Альбертовна, принялась визжать и причитать… Шумиху затеяли знатную.
После этого случая Зульфалиева в школе вообще не появлялась. Вроде бы перевелась в тридцатку.
Рустам Асламов, как всегда молча, листал учебник, из разных углов класса неслась музыка, и Гришка Водовозов время от времени кричал:
– Да выключите вы свои пищалки!
И конечно, всем было плевать.
Даже Конова присутствовала на всех уроках. Впрочем, они с Туркой лишь сухо поздоровались, да несколько раз обменялись ничего не значащими взглядами. Хазова весь день пялилась на Вовку, а тот тоже на нее поглядывал:
– Слышь, может ты и прав. Блин, я не верю! И так смотрит, и хихикает. Надо у Воскобойниковой спросить. Или у Слютиной.
– Так они тебе и сказали! Не, я бы на твоем месте с ней не связывался.
– Так ты ж сам сказал, что вдуть можно? – Вовка говорил в полный голос. Вопли, музыка и девчачий визг полностью перекрывали беседу.
– Можно, да. Но мне Рита не нравится. Темная какая-то. Ну противная, скользкая… как змея.
– Выдумываешь! – фыркнул Вова.
Зацокали каблуки, на пороге появилась Мария Владимировна.
– Звонок был уже? – спросил Вова. К дверцам шкафа в конце кабинета пацаны придвинули две парты.
– Не слышал.
– Был-был, – повернулся Алик. Он что-то повадился садиться впереди Турки и Вовки, с Русаковым.
– Что происходит? Мальчики, поставьте столы назад.
Никто не шелохнулся.
– Что, очередной прикол?
Сегодня Мария Владимировна опять в водолазке, только в темно-синей. Туфли без каблуков, юбка прикрывает колени. Девчонки рассказывали, что учителя на нее взъелись, мол, развращает молодежь, ходит неглиже. Похоже, что Мария Владимировна вняла. А Турка только хмыкал. Девчонки и сами хороши, по сравнению с некоторыми старшеклассницами историчка – сама целомудренность.
– Да помогите же кто-нибудь!
Вызвалось несколько человек – Березин, Саша Уфимцев и Рома Филиппов. Вовка подорвался, но сразу сел – и без него куча желающих. Парты поставили на место, к среднему ряду. Стулья подняли с пола. Открылась дверца шкафа, оттуда показалась голова Русакова, волосы сплошь в паутине и пыли.
– Ты чего туда залез?
– Да меня запихнули! – Пацаны взорвались смехом, а Петька покраснел как рак и стал отряхивать вязаный серый свитерок, вытертый на локтях, и брюки, покрытые пылью и паутиной.
– Детский сад, – подняла бровки учительница. – Сходи, вымой руки и приведи себя в порядок. Хватит смеяться, ребятки, ау-у! Сегодня у нас очень важная тема: «Эволюция и революция общественного развития». Как вы думаете, что сейчас происходит с нацией, с людьми? И вообще, кто-то может ответить, что такое «эволюция»? А ре-волюция? – Мария Владимировна уперлась ладонями в стол, чуть отставив зад. Груди затрепетали под водолазкой. Турка подумал, что может наблюдать за этим действом вечно.
Когда учительница отвернулась, Крыщ встал с места и задвигал тазом и руками одновременно, будто ехал на лыжах.
По классу прокатился ржач.
– Эволюция – это развитие, постепенный, качественный переход на более высокий уровень. – Слютина поумничала, конечно. Наверное, уже половину учебника вызубрила.
– А революция – это война, – сказал Проханов. – Ленин революцию устроил.
– То есть, революция – это переворот с ног на голову и… Тузов! Да прекратите вы уже!
– А мы ничего, – сказал Крыщ. Хлопнула дверь, и на пороге появился Русаков. Кто-то включил древнюю песенку «Крэйзи фрога», и от первых же звуков Турку начали душить рвотные позывы.
– Вот он, подмылся! – захихикал Вол. Петька, видимо, не услышал и с важным видом кивнул:
– Да, вот и я.
Все загоготали. Мария Владимировна закатила глаза:
– Верх остроумия. Ладно, садись уж, Петь. А вас, видимо, надо рассадить. Вот, возле Гриши место сегодня свободно. Рамис, да? Или как тебя зовут? Ау, вы слышите?
– Что? – прищурился Тузов. – А, слышим…
– Где ваш товарищ, Шульга?
– А мы за ним не следим, – презрительно бросил Тузов, бросив на учительницу цепкий взгляд. На глаза ему наползали брови, словно скрывая часть намерений, вечно гнездившихся под твердой черепушкой. Серп шрама на лбу Тузова налился бордовой краснотой.
– Хорошо. Рамис, садись на первую парту, к Водовозову.
– Заче-е-ем? – с неохотой протянул дагестанец, хмуря брови. На его смуглом лице, с которого как будто круглый год не сходил морской загар, выделялись белки глаз.
– Мне так будет удобнее.
– А мне вот так будет удобнее. – Рамис чуть отодвинулся назад и заложил кроссовки на парту. С подошв отвалилось несколько сухих кусочков грязи. – Но ведь я так не сижу?
– Вы мешаете другим ученикам заниматься. Либо ты садишься на первую, а ты, Сережа, на тот ряд, – Мария Владимировна подошла к последней парте и говорила медленно, с расстановкой, – либо вовсе выходите из класса. Все выходите, но не домой, а к директору или к завучу.
– И чо там? Ну, я могу в принципе сходить. Он на месте, Сергей Львович-то? – развязно спросил Тузов. У Турки в груди потихоньку распухал ком, а пульс долбил в затылок.
Они и впрямь не имеют права, не могут они так разговаривать с ней. С учительницей, с девушкой!
– Совсем охренели, – пробормотал Вовка.
– Так мне пойти пригласить завуча? – Вопрос словно бы повис над головами, тускло подсвеченный светом из окон. В воздухе медленно, чинно плыли меловые пылинки.
– Ла-адно. Я пирисяду, эсли уам так хочица, – с нарочным акцентом протянул Рамис. – Мине там панравится? На пэрвой партэ? Оттуда лучше слышна, да?
– И видно, – добавил Тузов. Все трое засмеялись. А вместе с ними – Кася, Вол и примкнувший к ним буквально с этого года Китарь. Раньше он играл в футбол и учился на тройки-четверки. Был немного сумасшедшим – перечил учителям, размахивал кулаками, в общем – типичный «мужик». Его никогда и не трогали из-за силы, Китарь занимался кикбоксингом. Но и конкретно в каких-либо классных «группировках» он не состоял, общался почти со всеми.
Летом Китарь начал выпивать, за курево взялся основательно. И вот с начала года он сидит за последними партами, смеется дурацким наигранным смехом и демонстративно игнорирует старых приятелей.
Разговор шел в параллельной плоскости. На обычном уровне хулиганы дерзили, но существовал и незаметный чужому уху, потаенный смысл.
Турка поерзал на стуле. Его бросило в жар. Рамис встал, собрал нехитрые пожитки в виде пакета с рваными и мятыми тетрадками. Обошел парту, а когда Мария Владимировна отвернулась, растопырил обе пятерни, будто пытаясь схватить учительницу за попу.
Вовка сжал карандаш и крикнул:
– ЭЙ!
Рамис мигом принял вид смиренного агнца.
– Что такое? Проблемы, Вов?
– Сулейманов, ты сядешь, наконец?
Рамис украдкой показал в сторону Вовки кулак и сел рядом с близнецом Водовозовым. Сразу повернулся вполоборота и подмигнул своим дружкам.
– Теперь, когда мы разобрались с некоторыми нюансами, – Мария Владимировна села за стол, – можно, наконец, продолжать. Как вы думаете, по какому пути идет наше общество? Мировое в целом, я имею в виду.
– Гуманизм, – ответила Воскобойникова. – Недопущение войн, лечение болезней, помощь странам третьего мира – по этим параметрам можно сказать…
– Нет, Алина. Ты меня не поняла. Я говорю сейчас именно о нравственном аспекте. Вол! Да прекрати ты хихикать!
– А чо?
– Ничего. Сегодня ведь вызывали твою маму, насколько я знаю…
– А чо-о?
– У тебя пластинку заело? – вскипела Мария Владимировна, а Вол довольно засмеялся:
– Ничего у меня не заело. Может, у вас там что-нибудь и заело, но не у меня.
– Заткнись, Вол! – гаркнул Женя Мнушкин. Он только в этот понедельник вернулся в школу. Обычно он выставлял себя эдаким «успокоителем», хотя сам был не прочь кинуть кого-нибудь прогибом на перемене (или прямо на уроке, если преподаватель отлучился), «пошутить» по-всякому. Боролись они обычно как раз с Рамисом.
– Замолчите оба! Итак, вы считаете, что сейчас общество имеет положительный вектор развития? Верно? Или все-таки идет деградация путем медленного преобразования и подмены ценностей – разрушающая эволюция?
– Что? – спросил Проханов. Но на этот раз никто не смеялся. Все как будто задумались над вопросом. Хотя Турка знал, что это не так. Обществознание как предмет не очень-то уважали. Турка даже подумывал, что может взять его как один из двух «выборных» экзаменов.
Если Мария Владимировна проработает до конца года.
– Попробую объяснить. Открыли тетради, поставили число и записали тему с доски. А я пока начерчу схемку.
Ребята зашевелились, зашуршали страничками. Шариковые ручки едва слышно скрипели во внезапной тишине.
Учительница взяла со стола ежедневник – страницы скрепляла пружина, – вооружилась куском мела и отвернулась к исцарапанной многолетними потугами учеников доске. Когда она прочертила первую стрелку, прямо от заголовка, Турка вспомнил сердечки и пронзающие их стрелки, такие даже он когда-то рисовал на листках, и поглядел туда, где обычно сидела Конова.
Мел тихонечко поскрипывал.
Рамис в это время зашелестел своим кульком – слишком огромным для пары-то тетрадей. И вот теперь он вытащил оттуда тридцатисантиметровую линейку. Не металлическую, гнущуюся, а деревянную.
Тузов в это время зажал кривые зубы ладонью и едва слышно захихикал, будто в конвульсиях забился. Крыщ скалился в открытую, остальные ребята начали потихоньку разговаривать. Так всегда бывает – только учитель выйдет или начнет рисовать на доске, потихоньку возникает гул. Сначала он похож на гул трансформаторной будки, или там пчелиного улья, и постепенно становится близким к реву машин на проспекте.
Учителя, поглощенные записями, могут не обращать внимания на этот гул, а между тем он – отличное прикрытие.
– Давай! – прошипел Тузов, махая рукой как стартовым флажком. Рамис кивнул, облизал губы. Чуть привстал с места и протянул вперед светло-желтую пластину. Сначала никто не замечал, что происходит возле первой парты, но уже спустя мгновение шум чуть подутих.
Многие учителя знают, что это значит. Обычно причиной тишины становится какая-нибудь шуточка или же немое удивление.
Сейчас обе эти составляющие присутствовали в равном количестве.
Рамис вытянул линейку и подвел ее к подолу юбки учительницы. Наверно, не рассчитал и легонько ткнул в бедро Марии Владимировны. Та почувствовала что-то, но, занятая процессом соединения стрелок, линий и кружков, отреагировала вяло: вроде как хотела провести ладонью по юбке, но, наверное, вспомнила, что пальцы выпачканы мелом. Рамис отвел линейку. Он уже не оборачивался назад, видно, полностью сосредоточился на процессе.
Привстал, протянул руку вперед и завел линейку учительнице между ног. И начал медленно приподнимать подол.
Юбка поползла вверх.
Показались стройные ножки в колготках телесного цвета. Мел перестал скрипеть, и тишина напоминала отголоски звонка, уже протрещавшего свое.
Юбка ползла все выше. Вот уже виден задний шов колготок и крохотный треугольник белых трусиков.
Рамис дернул линейку вверх.
Все оттенки громового хохота, визг. Вовка закричал и загремел стулом, вскакивая на ноги. Глаза у Марии Владимировны полезли на лоб. Что-то громыхнуло, лязгнуло. Турка вспомнил где-то услышанную фразу о том, что хорошие девчонки носят именно такие трусики.
Это всем известно. Белые трусики – только для примерных девочек.
Грохот оказался смехом и стуком множества кулаков по крышкам столов. Топали ноги, надсадно ревели глотки. Вова прямо через парту накинулся на Рамиса, и они исчезли между рядами. Турка тоже протиснулся между стульями, но тут же тупая боль возникла в виске и разлилась по волосам и по лицу, застилая обзор.
Крики, смех, гвалт, скрип стульев по паркету и тупая боль в голове.
* * *
– Ты как? Нормально?
– К Таблетке, бегом.
– Помогите! С той стороны держите его.
Что-то горячее текло по затылку вниз. Залило шею и часть спины. Ноги подкашивались, сил совсем не было. Турка замычал. Серый потолок с паутиной и грязно-коричневый паркет под ногами несколько раз поменялись местами.
«Уже не блестит от мастики», – Турке казалось, что он идет на руках, в водовороте акварельных красок, смешанных разом, и пузыри лиц кричали и спрашивали что-то, лопаясь звуками.
В нос шибанул резкий запах, и Турка открыл глаза.
Медкабинет. Стол Таблетки пустовал, потому что она собственной персоной нависала над ним, со своими рыжими патлами, вытравленными «химией». Пальцами-сардельками она подносила к лицу Турки дурно пахнущую ватку, прямо в ноздрю тыкала.
– Хватит, не надо! – Турка врезался затылком в стену.
– Ишь, не надо ему! Пришел в себя, стало быть? Так, потише, повязка тебе наложена!
Турка потянулся к голове и нащупал шероховатые бинты. Подушечки пальцев окрасились малиновым.
– Что такое? – прошептал Турка.
– Все нормально, – ответил ему Вовка. Он сидел напротив, на стуле. Из носу у него торчали кровавые тампоны, а вокруг глаза распухло еще больше.
– Скорую вызвали! – проскрипела Таблетка. – Сидите смирно, я сейчас приду. Ох, хулиганье проклятое! Расшибают головы, дерутся, а ты возись с ними, с окаянными!
Она выплыла из кабинета и захлопнула дверь.
– Что случилось? Правда, что ли, скорую вызвали?
– Правда. Отвезут тебя в больничку. Ну, и я с тобой. Что мне, на уроках сидеть? Да и будут ли теперь занятия, неизвестно. Такой гвалт поднялся…
– Да что произошло?! Ни черта не помню!
– Это хорошо, что не помнишь, – оттянул краешек рта Вовка. – Это хорошо.
* * *
– Садитесь, Мария Владимировна! Чего в дверях-то застыли?
– Сергей Львович! Да что ж такое в школе творится? Я понимаю, обычные нападки, но это уже переходит мыслимые границы! Разве я неправа? – Предложением сесть на стул учительница не воспользовалась, так и продолжала стоять в дверях, заламывая пальцы.
Директор с безмятежным видом сидел в своей обители. Тут стояли новые шкафы, паркет отражал свет, который проникал сквозь пластиковые окна, забранные коваными решетками, блики танцевали на стенах, на белоснежном потолке. Только-только после ремонта кабинет, везде свежесть и чистота.
Он повернулся в кожаном кресле. Удобном, широком. Упер шею в валик-держатель.
– Правы. Вы абсолютно правы, милочка! Только зачем же стоять? Садитесь на стульчик! Хулиганы – дело такое… Сами понимаете, как можем, так и боремся. Многие на учете в милиции состоят, Асатрян так и вовсе с условной судимостью. С родителями Сулейманова мы проведем работу, я хорошо знаком с его отцом, прекраснейший человек, бизнесмен. На детей в этом возрасте влиять чрезвычайно сложно, уж поверьте моему педагогическому опыту! Собственно, это и не дети уже вовсе, понимаете, о чем я? Переходный возраст, гормоны. А вы – красивая девушка, молодая. Вот и привлекаете повышенное внимание, стало быть.
– Я работаю тут неделю с небольшим. Уж не стали ли ДЕТИ такими по моей вине? – спросила Мария Владимировна и скрестила руки спереди. Ей не нравилось, что взгляд директора постоянно нырял в ложбинку между ее грудями.
– Нет, что вы! Не это я хотел сказать, милейшая! – директор крутнулся в кресле из стороны в сторону. Маленький плюгавенький мужичок с залысинами и усами. Он специально начесывал волосы с затылка и боков, чтоб скрыть жиденькими прядями плешь.
– А что?
– Присядьте, прошу вас! – взмолился директор. Мария Владимировна вздохнула и устроилась напротив Сергея Львовича. Одна радость – теперь он не будет обшаривать взглядом ее ноги и приподнимать юбку.
– Это тревожный звоночек, вы понимаете? Если им это сойдет с рук, то – что дальше?
– Помилуйте, ну что такого произошло…
– Сулейманов при всем классе поднял мне юбку линейкой.
Директор поднял кустистые, с проседью брови, и между сонных век замелькал блеклый, желтоватый белок.
Мария Владимировна пылала. Она до сих пор не верила, что это на самом деле произошло. А уж что потом началось! Массовое побоище. Она раздала несколько пощечин, сама получила тычок локтем в нос, который теперь распух и пульсировал.
– Вы не преувеличиваете? – сказал директор.
– Что? Вы сомневаетесь в моих словах? Да что с вами такое?!
– Нет! Опять вы меня неправильно поняли. Конечно, я проведу воспитательную беседу с Сулеймановым, Тузовым и остальными. Конечно, это вопиющий случай! И если только придать его огласке… Вы даже не представляете, что может случиться. Полетят головы. Начнутся проверки. Пострадают преподаватели, понимаете?
– А то, что я пострадала – это как бы ничего? Похоже, вы ни в грош не цените новых… новые кадры. Только и слышу перешептывания за спиной! Про юбку, про колготки, про глубину вырезов… Будто больше нечего обсудить, будто других проблем нет! Шепчутся за спиной, а в глаза – улыбаются. Я могу уволиться, если вам угодно.
– Что вы! Молодой, перспективный преподаватель! Как можно! Недопустимо! – размахивал руками директор. Он открыл ящик стола, поглядел вниз. Облизнул губы и странно дернул плечом. – Но вы сами понимаете, авторитет нарабатывается годами успешной практики, с ней и опыт приходит. Сколько бы у вас ни было дипломов, реальный опыт…
– Никчемный разговор. Я от вас такого не ожидала, Сергей Львович.
– Сядьте, пожалуйста. – Голос директора стал тверже. – Новые кадры мы ценим, но, видите ли, не все так просто. Конечно, вы можете подать на Сулейманова в суд. Да хоть сразу на всю шайку! Только что им предъявят? Хулиганство? Ребята несовершеннолетние, и…
– Речь не о суде. Я хочу, чтоб их исключили из школы. Или на время отстранили от занятий. В чем проблема?
– Послушайте, это же девятый, выпускной класс, – директор вновь облизнул губы. – Доучиться-то им осталось всего ничего. Год закончится, отпустим их на все четыре стороны. Зачем же портить статистику… – Патлы на лысине Сергея Львовича взмокли. Он потеребил пуговицу на лацкане пиджака, снова поглядел вниз. – Давайте вместе со мной? Нервы – дело такое…
– Вы же в школе, – изумленно протянула Мария Владимировна. – Коньяк?..
– Как можно, как можно! Но у нас экстренный случай, ЧП! Ладно, – вздохнул директор, снова впиваясь взглядом в водолазку учительницы. – Но ведь всплывет и ваша история, если начнется полноценный разбор полетов. Придется ведь приглашать людей из комиссии – из районной, из городской. Из детской комнаты милиции приедут, как пить дать, и учебный процесс встанет, я вас уверяю.
– Моя история?
– Бросьте. Слухи не рождаются на ровном месте. Что помешает Сулейманову сказать про… неформальные отношения с вами? Нет-нет! Дайте я договорю. У вас новые методы, это понятно. Мне они нравятся, ей-богу! Но есть и противники. Те, кто считает, что школьники – это прежде всего ученики, а не дети, и уж тем более не люди, – усмехнулся Сергей Львович. – Сложно? Само собой. Так вот, на прежнем месте работы, в своем городе, вы преподавали девятым классам. Тоже всего ничего, годик. Но и там была одна история. Любовной ее назвать, или как?..
– Это никоим образом не касается сегодняшнего происшествия, – отчеканила Мария Владимировна. – Сейчас речь о том, чтобы наказать этого урода. А история с… с водой? Точнее, ну… вы поняли, с чем. Вы же обещали повлиять? Я считаю, что исключение из школы этих мерзавцев пойдет только на пользу учебному процессу, за который вы так ратуете! Они мешают учиться нормальным детям, а вы печетесь о статистике.
– Ваше предыдущее место работы к делу имеет самое непосредственное отношение. Хотите, чтоб об этом трепались на каждом углу? Поверьте мне, делу не стоит давать ход. Мы вас взяли как надежду, вы лучик солнца в нашем, хм-м, королевстве кривых зеркал. И вы хотите разбить эту надежду вдребезги?
– Нет… Боже! О чем вы только говорите! – Мария Владимировна закрыла лицо ладонями. Всхлипнула и опустила голову на стол, не отрывая пальцев.
– Я обязательно придумаю, что тут можно сделать. Отец Сулейманова – большой друг школы. Мы с ним на короткой, так скажем, ноге. Не представляю, как выглядела бы школа без его помощи. Финансирование-то у нас – гос-споди…
Блики света, кажется, мелькали и на зубах Сергея Львовича.
– Машенька, милая, я к вам по-отечески… – директор оказался сбоку от учительницы. Она чуть скосила глаза и увидела мотню брюк прямо напротив щеки. Директор погладил ее по плечу и будто невзначай пальцы его скользнули под высокий ворот, так что девушка вздрогнула от прикосновения.
Нежная кожа встретилась с сухой заскорузлой подушечкой директорского пальца.
– Честное слово, я это так не оставлю…
Мария Владимировна вскочила и отвесила директору пощечину.
