Котельники

Высотка на Котельнической набережной считалась и продолжает считаться домом элитным.

Там жили и генералы, и ученые, и деятели культуры: Галина Уланова, Михаил Жаров, Василий Аксенов, Евгений Евтушенко, Фаина Раневская, Клара Лучко…

Знаменитости жили, как правило, в центральной, высотной, части дома, а мы, «бойцы невидимого фронта», в крыле, выходящем на Москву-реку. Наша семья там оказалась случайно, по обмену, а вообще этот корпус проходил по ведомству КГБ, и селили туда действующих и бывших сотрудников этих органов. (Хотя, как вы знаете, «бывших» там не бывает.) Над нами, например, жил и живет замечательный Феликс Дзержинский — артист оригинального жанра и внук Феликса Эдмундовича.

Еще я помню соседа Григория. Кем он там работал, я не знаю, но однажды он застукал меня, когда я «угнал» из гаража папину машину, чтобы покатать подружек по двору. Я дал Грише три рубля, чтобы он меня не сдал папе, он пообещал и… сдал! Настоящий чекист!

А какой у нас был гараж! Прямо напротив подъезда! Небывалая роскошь!

Достался нам он благодаря Евгению Евтушенко. Они с папой долгие годы стояли в очереди на машино-место, которое освобождалось только по «убытию» предыдущего владельца. И вот это печальное событие произошло — все шансы у Евтушенко… и он пишет стихотворение «Тараканы в высотном доме». Это памфлет-аллегория, где наш дом берется за модель общества. Поет ли Зыкина, играет ли Богословский (наши соседи) — из всех щелей прут «тараканы» или паразиты общества, которые мешают нам жить. Отчасти это был намек на наше «ведомственное крыло», но явно речь не шла о насекомых Blattella germanica (рыжих прусаках), которых в доме водилось немерено. Именно прямая ассоциация оскорбила руководство высотки, и бедный Евтушенко получил категорический отказ на право комфортно парковаться!

И вот так, одержав победу в тараканьих бегах, мой папа триумфально въехал в гараж на своей 21-й «Волге»! Въехал и поселился! Оказалось, что там, в вечно прохладном сыром полумраке, пахнущем бензином, маслом и прочими крепкими напитками, — собиралось общество! Академики, генералы, артисты, спортсмены, автомеханики, мясники и прочая интеллигенция по вечерам сервировали капот чьей-нибудь машины, разложив на газете лучок, колбаску, консервы (оттуда, видимо, у моего папы патологическая любовь к шпротам), и неспешно, иногда до ночи, обсуждали способы ремонта текущей прокладки тормозного суппорта при помощи презерватива или обострившийся конфликт с «красными кхмерами» в Кампучии.

Шпроты и прочая снедь покупались тут же, в знаменитом гастрономе. Он был огромный, мраморный и с длинными очередями… но при наличии гаражных связей любой деликатес выносился через черный ход.

Помню любимое развлечение нашей дворовой команды: мы гурьбой заходили в мясной отдел, я подходил к продавщице и спрашивал:

— У вас мозги есть?

— Нету! — отмахивалась та.

— А говяжьи?!

И, умирая со смеху, мы удирали под ее вопли!

Рассказывая о гаражах и их двуногих обитателях, нельзя не вспомнить о четырехколесных железных конях, тех самых, которые «пришли на смену крестьянской лошадке».

Первой «стальной лошадью» в нашей семье стала «Победа» ГАЗ М-20. Вообще-то она напоминала, скорее, старую ржавую клячу… Доставшись папе уже в очень зрелом возрасте, «Победа» верой и правдой прослужила нам еще лет пятнадцать!

Я ее очень любил. Я с ней (вернее в ней) рос. Только я молодел, а она старела. Старела, ржавела, подгнивала и не заводилась. Тронуть зимой этот «сугроб» с места было делом практически невыполнимым. Благо, напротив подъезда на Скатертном располагался Комитет по делам физической культуры и спорта. И вот одним из «дел» этого комитета, вернее, спортсменов, которые всегда толпились у входа, было впрячься в нелегкую «Победу» и дотолкать ее до Мерзляковского переулка (там она, по договоренности с папой, заводилась).

Вообще, в отличие от зарубежных аналогов, у отечественных автомобилей была душа.

Они капризничали, надуманно ломались, злорадно ржавели или вдруг вытаскивали себя (вместе с тобой) из непроходимого болота. Все зависело от их настроения. Поэтому над машинами тряслись, с ними заигрывали, иногда, правда, ссорились, но главное — относились как к живому организму. То ли дело унылая иномарка… Сел и поехал — и все! И никакой лирики.

Нашу старушку «Победу» особенно невзлюбил инспектор ГАИ Селидренников. Он сидел в «стакане» у Никитских Ворот и чуть завидит папу, выезжающего из переулка, — ну свистеть и палкой размахивать:

— Сымай номер, Ширвинг! — кричал он. — Не смей этой рухлядью позорить красавицу Москву!

Но, как мы знаем, от ненависти до любви один шаг. И этот шаг, ко всеобщему изумлению, проделал инспектор Селидренников. Он купил нашу «Победу»!!! (А еще говорят, победу не купишь… Как миленькую!)

Папа рассказывает, что, когда сделка состоялась и Селидренников направился уже к своей красавице, я неожиданно сорвался с места, обогнал инспектора, запрыгнул в машину и поцеловал «Победин» руль.

А потом была «Волга» ГАЗ-21. Она уже еле ползала, когда мы ее приобрели, а за пару лет эксплуатации рассыпалась окончательно. Решено было ее немедленно продавать (если вдруг кто позарится). Подвязали отваливающиеся детали веревочками, подмазали, подкачали и повезли эту «цыганскую лошадь» на рынок в Южный порт.

И — о чудо! — своим черным блеском она приглянулась самому ценному покупателю — таджику-хлопководу!

Да, дорогой читатель, в те времена жители среднеазиатских республик — хлеборобы, бахчеводы и хлопководы — царили на вторичных авторынках. Продать машину этим ребятам считалось пределом мечтаний. Денег у них куры не клевали (да, собственно говоря, вообще никто не клевал их деньги), и платили они не скупясь.

Вот на такого бая мы и наткнулись. Не веря своему счастью, оформили все документы, получили деньги и долго махали им вслед руками (не столько от умиления, сколько: кыш, кыш! Уезжайте!)

А через месяц пришло письмо из Таджикистана. Мы подумали — всё! Будьте вы прокляты! Шайтан вас покарает! И так далее… Но нет!

Письмо было написано со всей восточной учтивостью: «О, досточтимый друг! О, алмаз души! О, Александрака!..» А далее на пяти страницах шло описание нелегкого путешествия на этой солнцеподобной машине!

О том, как пересекали СССР, как попали в разлив реки, как вынуждены были «пустить машину по пескам», а потом преодолеть горный ледяной перевал… И ни разу (!) — ни на суше, ни в разливе, ни во льдах, ни в изнуряющей жаре (черная машина, без кондиционера) — эта красавица их не подвела!

И еще много лет родственники этого благословенного бая привозили нам с оказией дыни и арбузы (подозреваю, что возили они их на нашей «Волге»).

Кстати, по странной семейной традиции, мой первый автомобиль, который я получил в приданое, тоже был полной развалюхой. «Жигули» ВАЗ-2103 с третьим двигателем (!) — знатоки оценят. Это было единственное положительное качество машины. Все остальное отгнивало и отваливалось на глазах. Я целыми днями под ней лежал, чего-то подвязывал, укреплял, но тщетно. Когда-то она была белого цвета, но время взяло свое, и на висках (в смысле, на крыльях) стали проступать желтые ржавые пятна. И я каждое утро, прежде чем сесть за руль, покрывал ее бока белой краской из баллончика… прямо по грязи, чтобы лучше держалась. Но это все мелочи по сравнению с той радостью, которую доставило мне обладание этой машиной. Про приключения и катаклизмы, связанные с моей «трешкой», можно написать отдельную книгу… скажу лишь, что, когда пришло время ее продавать, я приехал все в тот же Южный порт и поставил машину в комиссионку. И там мне выдали крайне неприятную квитанцию-описание продаваемого агрегата. Моя машинка разбиралась по пунктам, один страшнее другого.

Кузов — отсутствие лакокрасочного покрытия, ржавчина, вмятины.

Днище — сквозные отверстия, повреждения.

Ходовая часть — люфты, отсутствие некоторых элементов.

Резина — протектор полностью стерт, вздутия на шинах… и т. д.

Но самым отвратительным было резюме. В последней графе «Общее состояние автомобиля» стояло унизительное «УТИЛЬ»!

Она, несчастная, простояла на комиссии около полугода, несколько раз уценивалась, и, наконец, была за гроши продана какому-то любителю антиквариата.

Дальше с автомобилями в семье становилось все лучше и лучше… но те первые выстраданные душевные неходячки навсегда останутся в нашей семейной летописи.

Давайте все же поднимемся домой, а то мы все по гаражам и подсобкам шастаем…

Квартира наша была, по сегодняшним меркам, более чем скромная: две комнаты, небольшая кухня и БАЛКОН!

Балкон образовывает коричневый гранитный фартук, который идет по всему дому и заканчивается на нашем третьем этаже. И вот все третьеэтажники нарезали этот фартук, как колбасу, разделились цветочными ящиками, и получились огромные, увитые виноградом, лоджии-террасы с видом на реку.

На балконе я рос: играл в хоккей, учился кататься на мопеде (!), летом в жару обливался из шланга. На балконе гуляли и гуляют родительские собаки… И главное, там устраивались застолья!

Если папа оказывался летом на свой день рождения в Москве, то на балконе собиралось человек тридцать! Пили, ели, пели… Было всегда шумно и весело!

Однажды во время такой гулянки часа в два ночи открывается дверь на маленьком балкончике этажом выше… «Все, сейчас будет скандал», — решили все. Но нет, на балкон вышел Андрей Миронов и стал оттуда произносить тост! Попробовали бы вы не открыть дверь, если вам в два часа ночи позвонит Андрей Миронов!

Кстати, о том, что Андрей — знаменитый артист, я долго не подозревал: ну, Андрей и Андрей, папин друг, родной человек… И только после «Бриллиантовой руки» меня торкнуло: «Ничесе!» Вау!

Одноклассники спрашивали:

— А ты его живьем видел?

— Да, — небрежно бросал я.

— А трогал? — это уже апофеоз сопричастности. — Сколько раз?! — они не верили.

Я настолько поехал умом от свалившейся на МЕНЯ славы Андрея, что однажды купил в киоске открытку с его портретом и попросил автограф (первый и последний раз в жизни)! Андрей написал прямо на лице на снимке: «Дорогой Миша, твой папа тоже хороший актер» (эта открытка очень долго у меня жила, но все-таки кто-то ее стащил).

Во время Московской Олимпиады-80 на балконе было очередное застолье, как вдруг звонок в дверь — и вбегают в трусах (разделись в лифте) Эльдар Рязанов, Григорий Горин и Андрей Миронов с олимпийским факелом! Прежде чем сесть за стол, они долго еще бегали по квартире и по балкону — выполняли норматив.

В другой раз Захаров, Миронов и Горин придумали очень остроумную шутку: они нашли на ближайшей помойке чугунную батарею весом под центнер и, умирая со смеху, приволокли ее к нам. Папа открыл дверь, увидел корчащееся от веса и от смеха трио и сказал:

— Смешно… А теперь тащите ее обратно.

При отсутствии куража они ее волокли вниз минут сорок!

Вообще, кураж нечасто покидал эту компашку. Редкие посиделки заканчивались простым выпиванием. Самая ненавистная для всех жен фраза Марка Захарова звучала обычно под утро в прихожей, когда все одевались на выход:

— Глупо было бы расставаться, — произносил он, и неугомонные друзья мчались дальше в праздник!

Например, поиграть в «догонялки» на автомобилях! Преследовать, прятаться в подворотнях, выскакивать наперерез! Все очень радовались, и только Захаров играл в свою игру: он на ходу перелезал из машины в машину через окно!

Как-то «заканчивали вечер» в лесу около аэропорта Шереметьево. Разложили костер и танцевали вокруг него. Над головами все время пролетали самолеты. Марк Захаров очень боялся, что они примут костер за посадочный огонь, поэтому бегал, размахивая курткой, и кричал самолетам:

— Кыш! Кыш!

Широко жили!

На рассвете богема заваливалась спать, и только моя мама к девяти утра ехала на Вернадского в «Моспроект» на работу!

Выжить в таком режиме советскому архитектору, попавшему в безумный театральный вертеп, было нереально, и тогда мама построила себе гнездо. В мастерской стояло около пятнадцати чертежных кульманов, и вот за одним из них мама разместила раскладушку. Обеденный перерыв длился почему-то 23 минуты, но этого времени хватало, чтобы заснуть глубоким сном и проснуться выспавшейся. При этом вся мастерская очень трепетно оберегала мамин сон: все обедали шепотом, а когда заходил начальник и громко спрашивал:

— Где Наталья Николаевна? — все шикали на него и шептали:

— Тихо. Она спит.

Два самых знаменитых сегодня архитектора Александр Бродский и Илья Уткин, а тогда стажеры Саша и Илюша, нарисовали «автопортрет» мастерской, где центром композиции является моя мама, спящая под чертежной доской!

Поработав и отдохнув, мама мчалась домой приготовить, убрать, покормить, проверить, уложить и ждать приговора: «Будь в напряжении!» или «Сервируй!»

Андрей Миронов был профессиональным меломаном. Аппаратура, которая стояла у него дома, и сейчас бы вызвала восторг у ценителей настоящего звука. Колонки в полстены, какие-то усилители, сабвуферы и… музыка! Джаз, блюз, соул… Фрэнк Синатра, Перри Комо, Дин Мартин, Пегги Ли, Луи Армстронг, Элла Фицджеральд… Я от него заразился той эпохой, и эта музыка, пожалуй, единственное, что я слушаю долгие годы. Сейчас все это послушать можно где угодно, начиная с телефона и кончая душевой кабиной… а тогда! Тогда у меня не было ничего! Если мои «мидовские» одноклассники ходили с портативными кассетными магнитофонами (!), то у нас дома было трехпрограммное радио да на даче патефон (тот самый, под который флиртовали родители).

Мое нытье не помогало…

— Вот будешь хорошо учиться, тогда…

То есть никогда! И я подбил Андрея, а он уговорил родителей, и мне купили стереопроигрыватель!

Правда, начальная цена для стереосистемы «Вега» была 220 рублей, а хорошие модели стоили вообще «космос». Но для меня умудрились найти прибор за 100 рублей! Akords-stereo рижского производства.

И все равно он играл музыку! Андрей подарил мне несколько пластинок, а чтобы я не переживал за технику, то надписи Akords на колонках он заклеил полосками белого пластыря, на которых написал «SONY» и «GRUNDIG» — и звук стал почище.