Школа
Школьные годы чудесные,С дружбою, с книгою, с песнею,Как они быстро летят!Их не воротишь назад.Разве они пролетят без следа?Нет, не забудет никто никогдаШкольные годы.Из текста песни «Школьные годы» Е. Долматовского
Начну с хорошего. Мои дети школу любили. Если я говорил кому-нибудь из них:
— Ты кашляешь, посиди сегодня дома.
— Нет! — кричали они и быстро-быстро собирали полутонный портфель, чтобы я не заставил их остаться!!!
В оправдание этого глуповатого поведения детей хочу сказать, что их школы были уже другими, более демократичными, без диктаторского подавления личности и мракобесной идеологии. Они ходили в школу общаться! И не важно с кем: с учителем или с друзьями — они уже становились свободными людьми!
Это было хорошее. Но, как говорится, хорошего понемножку… Начнем!
Существует множество литературных и поэтических высказываний на тему «сильных» чувств: «Любовь до гроба», «Неразделенная любовь», «От любви до ненависти…», даже «Любовь зла, полюбишь и козла»… Добавлю и я свой тюбик в эту разноцветную палитру. Я поведаю вам о чувстве глубоком, постоянном и, самое главное, разделенном: о чувстве всепоглощающей взаимной НЕНАВИСТИ между школой и мной! Ненависти между маленьким беззащитным ребеночком и старой вооруженной машиной подавления.
Школа № 31
Первый школьный день был, пожалуй, единственным позитивным впечатлением за все дальнейшие годы мучений. Было любопытно. Я, чистый как никогда, с жуткими гладиолусами, в окружении каких-то ребят… потом большая комната со столами (но без еды), какие-то палочки, тетрадки, мел, тетка рисует мелом на черной стене — в целом все неплохо… Потом звенит звонок, и тетка говорит:
— До свидания дети, до завтра!..
Самый жуткий день
Вот тут я чего-то не понял! Какая такая «завтра»?! Зачем «завтра»? Сегодня ведь уже сходил!
Когда нас строем вывели в вестибюль, я бросился к маме:
— Мама, а сколько мне еще учиться?
— Десять лет без одного дня.
И все! Что-то во мне треснуло! А тут еще всеобщее умиление: «Ах, Мишенька пошел в школу! Ах, какой молодец! Теперь ты научишься читать и писать!..» Тьфу!!!
И я понял, что меня все предали, что теперь рассчитывать не на кого и воевать я буду один!
Вызов брошен — вызов принят!
Начало борьбы
Вероломное изъятие из мира дачных походов, обменов с Пашкой, троллейбусов с Хабибулем пробудило во мне протест, ответную реакцию — я отказывался считать дурацкие палочки, писать прописи (жуткое словечко, созвучное «пыс-пыс-пыс»). Нам говорили:
— Завтра оденьтесь нарядно, вас будут фотографировать.
Я «интуитивно» забывал об этом и портил классную фотографию, приходя нечесаным «вахлаком». А потом нас приняли в октябрята. Вы помните, кто такие октябрята? Нет? Напомню: «Октябрята — будущие пионеры. Октябрята помогают пионерам, комсомольцам, коммунистам, рабочим и крестьянам». В чем помогают? И почему только им? А как быть с архитекторами и артистами? Или вот: «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут». Этого я вообще не мог никогда понять! Как можно любить труд?!
— Что ты любишь, Машенька?
— Я люблю фигурное катание!
— А ты, Петя?
— Эскимо на палочке.
— А что любишь ты, Толик?
— Я люблю ТРУД! — отвечает мрачный октябренок Анатолий.
И, наконец, такое: «Октябрята следят за чистотой своего тела и одеждой».
Санитар
Вот! Это важно. Символом октябрят был значок в виде пятиконечной звезды с «детским» портретом Ленина внутри. В связи с этим всех октябрят делили на «звездочки», по пять человек в каждой. В «звездочке» октябренок занимал одну из «должностей»: командир «звездочки», цветовод, санитар, библиотекарь, политинформатор или физкультурник. Понятно, что мне не светил ни командир, ни политинформатор. Мне снисходительно сунули белый мешочек с ватой, повязку с крестом и сказали:
— Будешь санитаром.
Я, конечно же, расстроился, но когда мне объяснили обязанности санитара, то жизнь засияла новыми яркими красками! Итак, я должен был по утрам стоять на пороге класса и проверять у всех входящих чистоту ушей и ногтей! Представляете! Уши грязные — я не пускаю! Будь ты хоть командир, хоть цветовод! При этом сам я мог не стричь ногти и не мыть уши, ибо, как сказал Жванецкий, «что охраняешь — то имеешь» (видите, вспомнил еще один радостный момент из школьной жизни).
Каждый санитар должен опцираца гупкой
Сохранилось письмо, которое я послал папе на гастроли. Оно характеризует степень моего увлечения гигиеной в «санитарный» период жизни, а также и уровень грамотности первоклассника Миши.
В свободное от ушей время я «плоховел». Это была самая распространенная запись в моем дневнике. За плохое поведение меня постоянно наказывали: то ставили в угол, то выгоняли из класса, то били линейкой, то оглоблей… (ну, тут я, пожалуй, перегнул палку, оглоблей — это родители). В общем, школа со мной боролась, а я боролся с ней. Однажды я, правда, перепутал школу и школьника, о чем очень сожалею. После занятий нас свели строем вниз к родителям, и я вдруг увидел, что меня встречает мой любимый дядя Вока! От радости и неожиданности я схватил своего соседа Тольку, подставил ногу и эффектно бросил его на пол! Я хотел похвастаться перед Вокой, какой я знаю приемчик… В итоге у Тольки — сотрясение мозга (легкое), а мне — нагоняй (сильный).
В общем, по окончании первого класса меня из школы по обоюдному согласию забрали.
Школа № 14
В результате сложнейшего многоступенчатого размена (главным образом квартиры прадеда в Обыденском) мы с бабушкой и родителями въехали в отдельную трехкомнатную квартиру в высотке на Котельнической набережной.
И меня отдали в новую школу. Нет, не в знаменитую 10-ю «французскую», не в прекрасную 35-ю «английскую», которые находились по соседству, а в жуткую школу при Даниловском рынке! И ничего, что добираться до нее надо было с двумя пересадками, зато она располагалась по пути к маме на работу, и самое главное, в ней учился… вы ждете — Ленин? Не угадали, в ней учился Кутя! (который, кстати, рядышком с ней и жил).
Первые годы меня в «это» возила мама: то на трамвае, то на автобусе-троллейбусе, то на автобусе-метро. Потом, класса с четвертого, я стал добираться сам. Это произошло после небольшого утреннего скандала. Мама меня торопила:
— Давай быстрее! Уже 10 минут восьмого! Мы опаздываем!
— Нормально, — бурчал я.
— Миша!!! — кричала мама… И вдруг я заявляю:
— Все равно, когда я прихожу, школа еще закрыта.
— ???
— Ну да, мы с дворником дядей Геной всегда сидим и ждем…
— ???!!!
Пора в школу
Оказалось, что все эти годы мама была уверена, что мои занятия начинаются в 8 часов, и ей это было в самый раз, чтобы успеть на работу, а на самом деле первый звонок звенел в 8.30!
Что делать? К половине девятого мама меня везти не может — опоздает сама, бабушка слепая, я вроде бы еще маленький… Тупик! Ну, не папу же просить! В итоге на семейном совете решили, что не маленький. Подозреваю, что решающий голос принадлежал папе, который почувствовал нависшую над ним угрозу…
Вот в таких условиях приходилось работать. 4-й справа, 2-й ряд
Вот так нелепо закончилось мое детство!
Ах, эти черные зимние утра! Мама меня будила и сразу же убегала на работу, я плелся в ванную, садился на табуреточку, включал кипяток и грелся минут десять в пару, потом плескал водой на лицо, чистил зубы (зубная паста была уже выдавлена на щетку), там же надевал эту жуткую мышиную по цвету и по сути форму и влажный от пара тащился на кухню. В контейнере на столе лежал бутерброд, в сковородке на плите — два сырых яйца, спичечный коробок с вынутой спичкой — все это готовилось в расчете на мою чудовищную утреннюю лень. Я это кое-как поглощал, брал тяжеленный портфель и уходил в морозную утреннюю ночь! Светало только в середине первого урока, но задолго до этого по городу тянулись вереницы маленьких ни в чем не повинных замерзших серых существ! Кто-то из взрослых-садистов назвал эту печальную картину: «Тяга к знаниям».
Однажды утренняя темнота сыграла со мной злую шутку. я проснулся, совершил весь унылый ритуал, правда, завтрака на кухне не было, видно, мама забыла. Меня это нисколько не расстроило… «Что воля, что неволя — все одно». Я вышел из дома и пошел к автобусу, чтобы ехать к метро… Автобус все не шел… Поняв, что опаздываю, я побежал.
Минут через пятнадцать прибежал… Метро закрыто… Стал ждать… Подошел милиционер:
— Что делаем?
— В школу еду.
— Время видел?
— Неа.
Он показал мне на часы, которые висели прямо над моей головой… Было полпятого.
Я пошел домой… Пришел, лег, как был, в кровать, заснул… Каково же было удивление мамы, когда она пришла меня будить! Я спал одетый, положив голову на ранец!
Ну и, собственно, школа…
Взаимная ненависть возмужала и окрепла, и «плоховел» заполнил все поля дневника. Шла затяжная стратегическая война. Именно в этой школе с отвратительной «сталинисткой» директрисой, с пегим пучком на затылке, вовсю процветало подавление личности! Большинство педагогов были ей под стать, а я не мог с этим смириться, поэтому все годы пребывания в школе я старался победить в неравной борьбе. У меня совершенно не было времени на какие-то там занятия: надо было их обмануть, удачно прогулять, незаметно списать. До уроков ли тут! Тем более что дома меня ждали друзья и куча дел! Надо было слазить на телефонную станцию, где в помойке хранились сокровища — мотки разноцветной проволоки! Из проволоки получалась отличная оплетка для рогаток, и еще она была хорошей валютой в междворовых торгово-обменных операциях. Надо было добыть на стройке карбид и сделать из него водяную бомбу. Ну и конечно же, хоккей! Мы играли в хоккей корягами и консервными банками летом, самодельными клюшками на льду зимой, в жутких коньках «гагах», где нога подворачивалась при каждом движении… Хоккей был для меня всем!
Когда я, усталый от всего этого, приходил домой, понуро открывал дневник и среди красных замечаний, двоек, колов и прочих проявлений учительских комплексов находил десятки параграфов упражнений и задач, которые надо выучить, сделать, решить до завтра — я впадал в ступор! А ребенок в ступоре становится как бы «тупым». Он не понимает, сколько будет 3 плюс 2 — не то что не знает, а именно не понимает. Он не понимает самого вопроса: «Сколько будет 3+2?» «Что?» — спрашивает он. А вечером придет мама:
— Ты уроки сделал?
Ужасный вопрос! Ведь знает же, что не сделал, а спрашивает! И начинает проверять! И так до конца школы! И мне приходилось вести двойную игру: в школе обманывать учителей, дома — маму. Почему только маму? Потому что бабушку обманывать не надо, она — друг, а обмануть отца… — это как ребенка, вроде и стыдно, а надо. Это настолько просто, что и говорить не хочется… Или все-таки рассказать?
Моя бедная мама, делая со мной домашние задания, пыталась во все вникнуть: и в математику, и в химию, и в биологию — в результате чего выросла очень образованной и эрудированной! Кроссворды, например, она решает не глядя, за пять минут. Если же попадается слово неизвестное, то она иногда спрашивает у папы:
— Река, пять букв, впадает в Каспийское море: «В», пусто, «Л», пусто, «А»?
— По вертикали или по горизонтали? — обычно уточняет папа, и на этом его участие в решении кроссворда ограничивается.
Так вот, в те редкие дни, когда у мамы не оставалось сил на занятия с «балбесом», она просила папу проверить мои уроки. Папа вынужденно соглашался… «Ага! Значит, папаша проверяет… Так-так, меняем концепцию! Долой знания — вперед ораторское искусство!» — проносилось в моем, готовом к любым поворотам судьбы, сознании. Я брал учебники и шел в бой!
Тактика была следующая: говорить слитно, не сбиваясь. Конечно же, папа не ориентировался в географии, химии и прочих «умных» науках. Зато как опытный педагог Щукинского театрального училища прекрасно разбирался в «наигранности» и фальши. Стоило мне начать запинаться, бекать и мекать, как он просыпался и говорил:
— Не понял? (Как будто он понимал до этого!)
Скажем, география в моем тарабарском исполнении выглядела примерно так:
— Базис эрозии при зональных вхождениях в северный делювий зачастую подвергается пойменной многорукавности, где польдер создает розу ветров субарктического пояса и наоборот.
Чтобы сочинить эту ахинею, требовалось выписать из параграфа несколько умных терминов, добавить чуточку фантазии и таланта и быстро без запинки все это протараторить.
Сам того не подозревая, папа готовил меня к поступлению в театральный институт.
Одно дело, ввести в заблуждение доверчивого отца, совсем другое — обмануть прожженную училку, которая спит с этим базисом, а просыпается от розы ветров! Ну и как следствие — «опять двойка», а за то, что развеселил весь класс своим ответом — «плоховел». В довершение травли, завуч, которая орала на нас каким-то ультразвуком (мы боялись, что полопаются лампочки), наняла мою одноклассницу Муськину (фамилия изменена), чтобы та доносила на меня каждый день после уроков! И та радостно согласилась. И понеслось… Что бы я ни сказал, что бы ни сделал, я ловил на себе многозначительный Муськин взгляд: «Так-так, понятненько… Ну-ну…», после чего следовал ежедневный донос, за ним санкции, вызов родителей и т. д. Как-то я выбил послабление режима на несколько дней. Вока привез мне из-за границы жвачку! Это была такая роскошь, такой дефицит, что одну пластинку жевали месяц, приклеивая на ночь к нижней части парты. Вполне естественно звучала просьба товарища: «Дай дожевать!» Словом, сокровище!
Так вот, все это сокровище ушло на подкуп Муськиной! Причем если в первые дни цена недоносительства составляла одну пластинку в день, то в последующие я вынужден был перейти на полпластинки за «стук»… Но прошла неделя и опять: «Ага, ясно-ясно…» Жуть!
Чтобы остудить накал страстей, чтобы оттянуть на полгода дату моего неотвратимого отчисления, папе и Андрею Миронову приходилось играть для мучителей шефские (бесплатные) концерты. Бедные они бедные!!!
Кромешность моего школьного существования немного компенсировали друзья. Первые пять лет это был Лешка Карпов, с которым мы существовали на одной интеллектуальной волне, и все бы ничего, но он, заразина, хорошо учился! Потом к нам в класс пришел Искандер (история со сметаной) — и началось!
Он довольно быстро стал лидером класса, слава богу, в плохом… то есть в хорошем — ну, не в «пионерском» смысле слова. Он обладал какой-то очень сильной энергетикой — его побаивались даже учителя, да и завуч на него орала как-то потише. В Искандера влюбились все девицы класса, и это при том, что он был маленький, плотненький, в очках-телескопах!
В то же время вся мужская часть класса была влюблена в Кочеткову (фамилия не изменена). Она снисходительно благоволила нам с Карповым, и это примиряло нас с Искандером.
По-моему, во всех классах мира учится первая красавица Кочеткова, которую положено любить с первого до последнего класса. И только на выпускном вечере ты вдруг видишь: батюшки святы, Муськина!!! Ничесе! Во дает!!! Да, Муськины неожиданно превращаются в прекрасных лебедих (Liebe dich), а Кочетковы как-то угасают… Ты, ошалев, приглашаешь Муськину на танец… но поздно: поезд ушел, и Муськина становится Кочетковой институтского курса!
Слава богу, что в нашем случае все обошлось… Наша Кочеткова не подкачала! До сих пор «красавица-комсомолка-спортсменка». В шторм — под парусом, в пропасть — на лыжах, в тундру — на снегоходе (я не шучу)! А все потому, что ее муж Леха учился со мной в том самом первом классе и был физкультурником в «звездочке».
С приходом Искандера «моя борьба» приобрела более продуманный, более изощренный вид. Он стал стратегом и мозгом. Приемы были традиционные: натереть доску парафином, чтобы мел не писал; намазать клеем стул Георгия Алексеевича (Жорика), нашего юного классного руководителя; выпустить на волю лабораторных мышей ботанички и на перемене рассадить их по ранцам девочек!!!
Красавица Кочеткова
Учительница тогда каким-то образом вычислила нас с Искандером — был большой скандал! Нас таскали к директрисе… Тогда Искандер раздобыл где-то ботаничкин телефон, мы написали штук сто объявлений с отрывными телефонами «Отдам концертный рояль Steinway бесплатно в хорошие руки. Звонить после 23:00» (про рояль я узнал от своей сообщницы — Бабы) и заклеили этими бумажками весь район.
Судя по кругам под ботаничкиными глазами, «хороших рук» было хоть отбавляй.
Как-то Искандер довел Жорика своими шуточками до белого каления, тот подбежал, схватил моего друга за ухо и поволок к выходу… Казалось бы — все! Крах авторитета! Лидер класса семенит на цыпочках, приподнятый за ухо раскрасневшимся классным руководителем!!! Но нет! Не на того напали! Искандер совершенно спокойным голосом, совсем не вяжущимся с его положением, вдумчиво произносит:
— Сильный вы, Георгий Алексеевич… Кильку, наверное, кушаете?
Чистая победа! Да, вот с такими людьми меня свела жизнь!
И еще был знаменитый подрыв унитаза! На уроке химии нам зачем-то подробно рассказывали, как соорудить взрывное устройство. Помню, одним из компонентов был натрий в банке с маслом, другие не помню, а и помнил бы — не сказал. Естественно, что мы захотели проверить слова учителя на практике. Пробрались в лабораторку, наскребли натрия, добавили того, чего не скажу, замотали все это в газету, чтобы дольше не намокло, и, дождавшись звонка на урок, спустили в унитаз. Туалет находился как раз напротив класса. На уроке мы сидели, затаив дыхание. Мы превратились в два больших уха… и вот, когда мы уже стали отчаиваться, раздалось: «Бах». Не «ба-ба-бах», а короткий глухой «бах». И вопль!!! Такой, что все вылетели из классов и бросились на крик. Мы с Искандером, ни живы ни мертвы, побежали тоже. В туалете, уже по щиколотку заполненном водой, стоял старшеклассник и дрожал. Он был белый, как унитаз… которого как раз и не было. Потом он рассказывал, что зашел в туалет покурить и только зажег сигарету, как на его глазах унитаз сделал это самое «бах» и рассыпался на тысячу осколков!
И опять нас вычислили! Дня через два. Вечером родителям позвонил Жора, чтобы до выяснения обстоятельств я в школу ни ногой! Когда я уже лежал в кровати, пришла мама и обреченно сказала:
— Ну вот, тебя выгнали из школы.
Я, тертый калач, решил, что это педагогический прием, скорчил гримасу скорби и через пять минут дрых.
Утром я проснулся сам! Меня не разбудили! Я посмотрел на часы и увидел, что уже 9.10 — конец первого урока! И тогда я понял: действительно выгнали!
На полусогнутых ногах я притащился на кухню и увидел папашу, который сидел, не глядя на меня, и мрачно пил кофе. Я тихо уполз к себе. Через какое-то время папа зашел и буркнул:
— Собирайся.
Ничего не понимая, но боясь спрашивать, я быстро оделся, и мы вышли на улицу.
У подъезда нас ждал папин друг Виля. Мы сели в папину «Волгу», причем Виля на мое приветствие не ответил (уже знал!), и поехали. Со мной никто не разговаривал, да и между собой они не особо общались. Мы выехали из Москвы. Я начал нервничать: «Куда меня везут?! Почему за город? Может, топить?» И мы мчались по заснеженной дороге все дальше и дальше! Часа через полтора мы свернули в лес и стали пробиваться сквозь сугробы. «Привяжут к дереву и уедут», — решил я. Но на счастье показались ворота, на которых было написано «Дом творчества композиторов «Руза». Мы проехали еще и остановились около какого-то здания. Взрослые вылезли из машины и направились к двери. Я как собачка побежал следом. Оказалось, что это спортивная база, она же бильярдная. Папа с Вилей расставили шары и стали играть. Так вот зачем мы два часа ехали по сугробам! Знатные бильярдисты Виля и папа просто решили поиграть на природе в свободный от работы день! И вот почему папаша был такой мрачный с утра: мама велела ему сделать, наконец, что-нибудь с этим оболтусом и ушла на работу, а у папы планы! Давно собирались с Вилей расслабиться вдвоем, без всех «этих», а тут на тебе — «этот»!
В общем, посадили меня в углу и стали играть. Через какое-то время открывается дверь и входит Михал Михалыч Державин!
— Привет, привет! Как дела?
Он, оказывается, отдыхал в этом Доме творчества. Поболтали немножко, и он, уходя, спросил меня:
— В хоккей будешь играть? (Он не знал!) Сердце мое замерло… я глазами показал на папашу.
— Я возьму Мишку? — спросил Державин.
— Забирай, — вяло буркнул папа. Сердце отмерло и начало лихорадочно биться.
Хоккей! Это самое главное в жизни! Я про него знаю все! Я знаю «тройки» всех команд! Я болею за ЦСКА! Я не пропускаю ни одной телетрансляции!.. Мы вышли из бильярдной, и я говорю:
— Но у меня нет ни коньков, ни клюшки.
— Что-нибудь подберем.
И подобрал!!! Коньки! Ботинки «канады» — я много раз видел такие по телевизору, а однажды даже в нашем дворе у одного взрослого. Не веря своим глазам, я надел это чудо и вышел на улицу. Хоккейной «коробочкой» являлась залитая идеально ровным льдом баскетбольная площадка. Я вышел на каток… и полетел! Назвать ездой скольжение на этих коньках было нельзя, они сами управляли твоими движениями. После бесчисленных часов «набега» на подгибающихся ногах в жутких отечественных коньках «гагах» оказалось, что я великий конькобежец! Я повторял про себя: «Это чудо! Чудо! Чудо!..» И так бы продолжалось до бесконечности, если бы на лед не вышел Михал Михалыч и не протянул мне КЛЮШКУ!
Такое я во дворе не видел! Такое я видел, когда показывали чемпионат мира!
Даже жуткая фанерная клюшка «Москва» за 2.20 была большим дефицитом, притом что она ломалась после пятого удара. Забинтованные изолентой обрубки этой клюшки и были основными орудиями игры.
А эта была произведением искусства! Тонкая гладкая рукоятка плавно переходила в загнутый (!), покрытый стекловолокном крюк. На ней были какие-то надписи на «нерусском», и казалось, что она ничего не весит! Шайба, посланная этой клюшкой, сразу устремлялась в космос — с такой скоростью и на такую высоту она взлетала. Оторвать же шайбу ото льда нашими обрубками можно было максимум на полтора сантиметра, и то при особом умении.
«Чудо! Чудо! О чудо! — неслось у меня в голове. — Никогда! Никогда в моей жизни не будет более прекрасного момента! О!»
Эх, если бы я знал, что произойдет через несколько минут, я бы проглотил свои слова о само́м моменте!
Но вот эти минуты промелькнули и… Мое и так уже издерганное за этот день сердце остановилось, подпрыгнуло, выскочило наружу, пронеслось над катком, пролетело через баскетбольное кольцо и, дрожа мелкой дрожью, обосновалось в области пяток.
На лед выехали еще два человека… Это были Валерий Харламов и Александр Мальцев. (Ставлю точку, потому что ни один восклицательный знак не может выразить бурю эмоций, охватившую меня.)
Если вдруг кто-то из молодежи не знает, кто эти люди, то очень коротко их представлю.
Валерий Харламов, ЦСКА, дважды олимпийский чемпион, восьмикратный чемпион мира, «Легенда № 17».
Александр Мальцев, «Динамо», дважды олимпийский чемпион, девятикратный чемпион мира. Прославленный тренер ЦСКА и сборной СССР по хоккею Анатолий Тарасов говорил:
— Сборная СССР — это ЦСКА плюс Александр Мальцев.
Достаточно? Конечно же, нет! Это сухие цифры, а тогда передо мной стояли два лучших хоккеиста всех времен и народов! Я и сейчас в этом уверен.
Михаил Державин знал и любил хоккей и прекрасно в него играл. Кроме того, он с хоккеистами дружил! Конечно, каждый знающий хоккей дурак вроде меня хотел бы дружить с хоккеистами, но не каждый становился знаменитым Державиным, которого все обожали!
Спасители
Так вот, эти «ребята» приехали в гости к Михал Михалычу отдохнуть, покататься… а тут и я подвернулся. Мы играли часа полтора двое на двое: Державин — Мальцев, Харламов — я, выгнанный из школы, наказанный оболтус. Мы с Харламовым (как звучит!) выиграли со счетом что-то 35:32, после чего они пошли обедать, а я был доставлен в Москву, где и продолжил отбывать наказание.
Через несколько дней после очередного концерта «Державин — Миронов — Ширвиндт» я был со скрипом восстановлен в школе. А теперь представьте реакцию моих друзей на рассказ о хоккейном матче! Как вы думаете, они поверили? Конечно же, нет! И правильно сделали… Я и сам до сих пор не могу в это поверить!
По окончании 8-го класса в те времена надо было писать заявление на переход в 9-й — тебя либо оставляли, либо вперед, в ПТУ (производственно-техническое училище). Может быть, это правило существовало только в нашей прирыночно-тоталитарной школе, но, как бы то ни было, сталинистка-директриса вызвала нас с Искандером вдвоем к себе в кабинет и сказала:
— Заявление приму только у одного из вас.
Не задумываясь, я порвал свою бумажку и бросил перед ней на ковер… На этом история моей самой мерзкой из школ закончилась.
Школа № 45
Перед моими бедными родителями остро встал вопрос, куда пристроить свежевыгнанного неуча. Задача осложнялась тем, что школу надо было искать с английским уклоном и, по сложившейся традиции, не ближе двадцати километров от дома.
И, о чудо!..
Но прежде чем поведать вам о чуде, небольшое отступление.
Как-то раз кинорежиссер Элем Климов пригласил Зяму и Таню Гердтов на показ своего первого полнометражного фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Просмотр устраивался для «деятелей образования», лагерных начальников (пионерлагерных) и «работников искусства». Фильм, как вы знаете, получился замечательный, а стало быть, и реакция «воспитателей духа» была резко негативная: кино антипедагогическое, идеологически невыдержанное, вредное и т. д.
Вдруг встает мужчина, говорит, что он директор (картавя букву «р») и что смешно обсуждать: фильм потрясающий, полезный всем — взрослым и детям.
— Нечего лицемерить — начал он. — Все знают, что выгнать с работы дурака — трудно. В школе это сделать тоже нелегко. Поэтому, если в апреле ко мне подойдет выпускник-десятиклассник и скажет, что у него конфликт с учительницей и что она дура (а я знаю, что, к сожалению, он прав: она действительно дура), то неужели я буду его отчитывать: как ты смеешь об учительнице, о старшем, и т. п.! Конечно же, нет. Единственное, что я ему скажу: «Паша, потерпи!»
После обсуждения Таня подошла к «Паше-потерпи».
— Я правильно поняла, что вы директор школы?
— Да, а вам зачем?
— Я хочу отдать к вам в школу дочку, где ваша школа?
— О, у черта на куличках, в Черемушках!
— А мы в Черемушках и живем… И Катя стала учиться в 45-й школе!
Директора, который не выговаривал «р», звали Леонид Исидорович Мильграм.
Мильграм Л. И.
А теперь возвращаемся к «о-чуду».
Гердты поговорили с директором, и мне была назначена аудиенция. Семейный совет в лице мамы постановил, что сопровождать меня будет отец! Ну, мы и поехали.
В шикарном кабинете за огромным столом сидел ОН! Высокий, лысый, с внимательным пронизывающим взглядом сквозь очки в роговой оправе. Сидел и курил. «Американские», — определил я по привычному запаху, исходящему от Андрея Миронова.
За его спиной на стене висел большой портрет Ленина. Казалось бы, ну и что? У всех висел. Но нет, этот Ленин был какой-то другой: с внимательным серьезным взглядом, даже чем-то походил на хозяина кабинета.
— Здравствуйте, садитесь, — сдержанно поздоровался он (безо всяких там: «Александр Анатольевич, рад знакомству! Гердты звонили…»)
Мы испуганно приземлились на другом конце стола. Я-то понятно: у меня школьный испуг — это естественное состояние. Но чтобы растерялся папаша — такого я еще не видел.
— Не знаю, что я могу для вас сделать, — продолжил он. — Уж очень у тебя незавидная репутация (это уже ко мне). А у нас образцово-показательная школа! Ну как я могу тебя взять?
Мы с папой сидели ни живы ни мертвы.
— Ты сам хоть понимаешь, что ты далеко не импозантный тип? — спросил директор. — Ну, что молчишь?
А что я мог ответить? Ужас в том, что я не знал, что такое «импозантный»! Мотать головой или кивать?
Слава богу, в этот момент открылась дверь и вошла женщина в синем халате. Мы с папой продолжали как загипнотизированные смотреть на директора.
— Вообще-то, мужчины встают, когда входит женщина, — окончательно добила нас тетенька в халате!
Мы вскочили и замерли, прижавшись к стенке.
— Если я все-таки приму решение условно, с испытательным сроком, зачислить тебя в школу, то Ирина Васильевна (он показал на женщину в халате) будет твоим классным руководителем.
В общем, зачислили. Правда, я был проинструктирован по поводу неукоснительного выполнения всех школьных правил, как то: строжайшая дисциплина, школьная форма, стрижка под полубокс (почти налысо), и, в довершение всего, Ирина Васильевна (учитель биологии) велела к 1 сентября собрать гербарий из листьев деревьев средней полосы России!
О как! На том и порешили!
Пропущу мучительные подробности покупки формы, лысой стрижки и, главное, составление гербария, собирать который я начал, естественно, 31 августа.
1-е сентября! Я в мышином костюме с ежиком на голове, гладиолусами для женщины в халате и с гербарием под мышкой (ей же) вхожу в школьный двор на «линейку».
Первый, кого я заметил, был юноша «моего вида», только без гладиолусов:
— Не подскажешь, где тут девятый «А»? — спросил я.
— Это мой класс, пошли покажу, — ответил он, и мы стали пробираться сквозь школьную толпу.
Надо сказать, что, в силу своей исключительности и особенной продвинутости в области английского языка, 45-я школа была очень популярна в мидовских кругах. Здесь учились дети дипломатов, журналистов-международников, наверное, и разведчиков… Моими одноклассниками были Саша Коллонтай, правнук комиссара и дипломата, подружки Ленина Александры Коллонтай; Ренат Сейфуль-Мулюков, сын известного журналиста; на класс младше учился Тема Боровик и т. д. Все эти ребята, как правило, на каникулы разъезжались к родителям на работу в «горячие точки планеты»: в США, Швейцарию и прочие Франции, а к 1 сентября с радостью возвращались в СССР, в школу.
Так вот, когда мы с моим новым другом подошли к флажку 9 «А», я увидел группу элегантных пижонов, одетых в приталенные блейзеры и расклешенные брюки, с аккуратно уложенными (до плеч) волосами… Надо ли говорить, что на меня они даже не взглянули!
И тогда я понял! Мильграм! Так изящно, так тонко, с таким пониманием психологии меня никто еще не «разводил»! Я даже не разозлился, я принял это поражение с преклонением перед победителем… Добила же меня Ирина Васильевна на первом уроке (это была биология):
— Друзья, — начала она. — Я вами очень не довольна! Я попросила вас собрать летом гербарий, и никто — НИКТО, кроме нашего нового ученика Миши Ширвиндта, — этого не сделал!
Не дай вам бог когда-либо испытать такой взгляд, каким меня наградил весь класс!
Довольно много времени у меня ушло, чтобы восстановить статус-кво, отмыться от «разводки» Мильграма, от «полубокса», от гербария. Сложнее было с формой. Я не мог соперничать с фирменными шмотками одноклассников, но старался как мог. Например, модные брюки «клеша». Я купил в универмаге штаны 54-го размера, а Баба Светя ушила их по мне. Получился «чумовой клеш»! И понеслось! Не прошло и недели, как в дневнике появилось первое робкое «плоховел», затем посыпались двойки, вызовы родителей — я прописался!
Отдуваться на этот раз приходилось в основном маме. Папа с Андреем, конечно, тоже поигрывали концерты, но мама… Мама учила Мильграма водить машину! Да! Он купил «Жигули», и мама приезжала к нему в Черемушки, где они и катались часами по переулкам!
Кстати, меня водить машину научила тоже мама. Конечно, в детстве на даче папа сажал меня на колени (до педалей я не доставал), и я рулил по нашим жутким оврагам. Когда же я подрос, то уже под маминым руководством ездил по огромному двору на Котельнической набережной. И, несмотря на то, что эти занятия являлись поощрением за хорошую учебу, то есть были крайне редки, я все же довольно быстро освоил автоискусство. К моменту сдачи на права я уже мог сам научить кого угодно.
Самый эффектный комплимент, который я получил в своей жизни от подруги Карины, дорогого стоит.
— Ты водишь машину, как бразильцы играют в футбол! — сказала она.
Ну вот, похвастался, и дальше…
Леонид Исидорович Мильграм — личность уникальная! Его биография — это полный набор всего того, что может произойти с еврейским мальчиком, родившимся в 1921 году. В 1938 расстрелян отец. Он, шестнадцатилетний, пошел разгружать вагоны, чтобы прокормить себя и четырнадцатилетнего брата. Потом война — добровольцем с первого до последнего дня. После демобилизации в 1946 году Мильграм вернулся в Москву, женился на Мирелле Пасторе, дочери известного итальянского коммуниста, в 1951 окончил Исторический факультет МГУ. Но тут — «дело врачей», и он был отправлен учителем истории в Архангельск. И только в 1960 году Мильграм приступил к созданию 45-й школы, одной из самых известных и престижных в Москве.
Родителей учеников он эксплуатировал нещадно! У него был огромный гроссбух с профессиями и телефонами пап и мам всех школьников, и чуть что — он начинал их дергать! Только не надо сравнивать эту ситуацию с днем сегодняшним, когда школьные поборы постепенно вытесняют государственное финансирование. Мильграм при помощи родителей «выбивал». Выбивать тогда надо было все: от кафеля до современных лингафонных кабинетов — и родители, видя упертость и бескорыстие директора школы, помогали чем могли!
В случае с моей мамой четко прослеживалась неприкрытая личная корысть! Но, учитывая тяжелый случай в виде меня, все закрывали на это глаза.
Так все и шло: я плохо учился, учителя меня гнобили, родители воспитывали, Баба покрывала. Когда по приказу главного командования (мамы) за воспитание брался отец, это было не страшно. Он просто орал на меня так, что прибегали соседи. Папа же — актер, и он нашел прекрасный способ демонстрировать гнев, который не испытываешь — орать. Я, сын актера, тоже кое-что в лицедействе понимал… поэтому очень натурально изображал страх и раскаяние. В итоге после такой «взбучки» мы появлялись перед мамой усталые, но довольные, с чувством выполненного долга. Если же за меня бралась сама мама, то тут «пришла беда — отворяй ворота»! Будучи женой актера, она настолько хорошо разбиралась во всех тонкостях этой профессии, что у меня не было шансов! Воспитывала мама меня тихо, почти шепотом, и это было действительно страшно, что там папашины гром и молния! Если же я сбегал от экзекуций и запирался в туалете, то мама, подойдя к двери, тихо говорила:
— Выходи.
— Не-е-е-т! — вопил я.
— Считаю до трех… Раз… Два…
Это было невыносимо!
— Два с половиной…
Три я не слышал никогда! Я сдавался!
В школе же отношения с учителями в целом сложились, и это вовсе не моя заслуга. Просто Мильграм подобрал действительно хороших педагогов.
Ненавидели меня два человека: учительница физики (не буду называть ее имени, пусть будет физичка) и молодой педагог по английскому Александр Ефимович Медман по кличке Муман (так выглядел его автограф). Почему я назвал его имя? Потому что сейчас Саша Маленький (новое прозвище) — мой хороший приятель, и в своей ненависти ко мне много раз раскаялся! Он говорил:
— Представь, я только после института… В ТАКОЙ школе! Боюсь всех и вся… А тут ты — такой наглый и смотришь на меня прям так…
Понимаю его. Уверен, что «прям так» и смотрел!
Но это сейчас, а тогда после 9-го класса он оставил меня на летнюю переэкзаменовку!
То есть у всех каникулы, старшие классы уезжают в Латвию в трудовой лагерь… и без меня!!! А я — ходи каждый день к Муману на дополнительные занятия! Самое обидное, что спустя лет двадцать я узнал, что по утрам он мучил меня, а вечерами проигрывал деньги в преферанс моим будущим друзьям Денису Евстигнееву и Антону Табакову!!!
Трудный лагерь
Все проходит, прошла и моя летняя переэкзаменовка… Меня спецгрузом отправили к друзьям — в лагерь! Про лагерь этот ходили легенды. Латвия! Олайне! Рядом с Ригой! Ну да, там надо пополоть какую-то свеклу, но зато — свобода! Друзья! Подруги! Ах!
Еще во время «английских пыток» мне пришло письмо от Сани Скляра (теперь он зовется Александр Ф.): «Привези побольше консервов и хлеба». Меня это ничуть не насторожило, я просто упаковал то и другое и поехал.
Теперь попробую тезисно описать, чем все это оказалось.
Район Олайне — сельскохозяйственная и промышленная зона Латвии. Помимо полей бескрайних свекольных в Олайне работало единственное во всей Латвии учреждение по принудительному лечению от алкоголизма — Олайнский лечебно-трудовой профилакторий.
Там же располагалась специальная воинская часть с «воспитательным уклоном». Добавьте сюда для аромата Олайнский химико-фармацевтический завод — и вы увидите милое местечко для трудового отдыха московских школьников.
Сам лагерь состоял из одного-единственного здания. Это был коровник. Нет-нет, коровы там никогда не жили, так как его не успели достроить! Ну, а свято место пусто не бывает: нет коров — будут дети! На чердаке стояло штук двадцать раскладушек — там жили мальчики, а собственно в коровнике — девочки и учителя. Перед коровником — площадка метров сто, на которой стоял пинг-понговый стол… — и все!
Позади — лес, а за бараком — тропинка вдоль колючей проволоки: к столовой и к месту погрузки в грузовики.
Теперь про свободу, к которой мы так рвались…
Подъем в 6:00 утра.
С 6:00 до 6:20 зарядка.
Опоздал — вычет из зарплаты. (Да, нам полагались какие-то деньги: половина заработанного на прополке шла в фонд школы, а вторая — нам. Если учесть, что дорога и даже униформа для ползанья в грязи — за наш счет, то сумма выходила не самая внушительная… минус вычеты.)
Встать на зарядку бывало не просто: по утрам волосы и шерстяные одеяла покрывал иней, а на улице в трусах — вообще колотун!
В 7:00 — завтрак в столовой: булка, каша, чай.
В 7:30 — выезд на грузовиках в поле.
В 8:00 — добро пожаловать в ад!
До горизонта уходят грядки с растениями. Ты садишься на колени так, чтобы грядка проходила у тебя между ног, и вперед! Особенно приятно, если вчера шел дождь… Отдельное удовольствие, если дождь идет сейчас, и начинается, собственно, прополка. Свекольный кустик растет каждые 10–15 сантиметров, остальное — сорняк. Вот его и надо выдергивать. Норма: две грядки — до горизонта и обратно. И постоянный надзор! Отстаешь — вычет из зарплаты, болтаешь с соседом — тоже. Поэтому, чтобы нагнать передовиков производства, будь они неладны, приходилось убыстрять процесс, выдергивая все подряд — лишь бы каждые 15 сантиметров оставался какой-нибудь кустик, будь-то крапива или чертополох. Если ловили на этом — минус трудодень!
Лагерная жизнь
В 14:00 — обед: суп, макароны, хлеб.
С 15:00 до ужина (каша, чай) — свободное время.
В свободное время можно было делать две вещи: играть в пинг-понг или не играть — все! А вот чего в свободное время делать было нельзя: ходить направо — там профилакторий алкоголиков, ходить налево — там дисбат, заходить в лес — там змеи и клещи… И за любое нарушение — штраф, штраф, штраф! Ну, мы и играли. Причем не просто так, а на интерес. А интерес был один — еда! Может быть, по каким-то санитарным нормам наш паек и соответствовал нормативам, но наши растущие, измученные свеклой организмы отказывались это принимать! Поэтому играли на все съедобное: хлеб, булочки, конфеты.
По ночам, конечно же, мы ходили в лес, посидеть у костра, поесть привезенные мною консервы, пофлиртовать, а потом под утро упасть в сырые раскладушки, закрыть на секунду глаза… и услышать:
— Подъем! На зарядку становись!
Однажды на построении нам сказали:
— Завтра мы едем в Ригу в Домский собор на концерт органной музыки.
О, счастье!!! Поедем! В Ригу! И бог с ней с музыкой — переживем… Главное — едем!
На следующий день мы, впервые в цивильных одеждах, садимся в свежевымытые грузовики и выезжаем из зоны «полей бескрайних, трудовых»!
Город! Люди! Рига!
Нас выгружают на Домской площади прямо около собора, чтобы не разбежались, и заводят внутрь. Начинается концерт органной музыки. Ну, в целом неплохо. Первое отделение — классика, второе — «Партия у нас одна» (партия — не в музыкальном, а в коммунистическом смысле)… Мы со Скляром ближе к концу первой части тихо пробираемся к выходу и, узнав у билетерши, когда закончится концерт, выскакиваем наружу! Свобода!
За оставшиеся до конца представления полтора часа мы обежали весь город, выпили кофе с бальзамом в «13 стульях», Скляр затащил меня в магазин пластинок (он уже тогда был очень подкован музыкально), мы купили по диску никому, кроме него, не известного Раймонда Паулса («Поверь мне, классный чувак!» — уверил меня Саня) и, не спеша, отправились к собору, чтобы незаметно смешаться с выходящими зрителями.
Домская площадь была пуста. Ни одного человека — только два наших грузовика сиротливо стоят у ограды. «Еще рано», — подумали мы и подошли поближе.
Оказывается, было поздно! Грузовики были забиты мрачными учениками и взбешенными учителями! То ли билетерша перепутала, то ли мы не поняли, но концерт закончился час назад, и весь этот час лагерь ждал нас, сидя в грузовиках!
Долагерный Скляр
— Мы сегодня же отправляем вас в Москву! — заявил главный начальник. — Вечерним поездом вы едете с Марией Ивановной! Понятно?
Мы понуро кивнули.
На самом деле, мы ликовали! В Москву! Прочь из этого ада! Свобода!
И все бы ничего (скорбь мы имитировали прекрасно), но на последнем этапе, увы, киксанули. Еще не весь отряд выбрался из кузова, а мы со Скляром уже стояли тут как тут с собранными чемоданами, готовые к высылке.
И начальник что-то заподозрил!
— Так и быть, оставлю вас на испытательный срок. Без оплаты труда, естественно! — добавил он… и оставил, зараза!
Не знаю, сколько в итоге заработала школа, но мы со Скляром с трудом наскребли на чашку вокзального кофе, когда уезжали в Москву.
Физическая мука
Помните, я упоминал физичку? Думаете, я о ней забыл? Такое забудешь!!!
Да, не давались мне точные науки (впрочем, и остальные тоже). Математика, химия, физика — не мое! Ну вот объясните, зачем все эти знания школьнику, который собирается учиться на артиста? (Другие варианты мною не рассматривались.)
Как часто в жизни вы использовали «логарифм семи по основанию шесть»? Или закон Менделеева — Клайперона для универсальных газов? Это вообще полный тупик!
Я, конечно же, вызубрил его. Меня ночью разбуди и крикни: «Менделеевклайперон!» — и я сразу же оттарабаню: «ПВ равняется М, деленное на Мю РТ!» — при этом ни значения этих букв, ни смысла закона я не понимаю! Я не понимаю, как Менделеев с Клайпероном придумывали этот закон. Вместе? А то что из этого закона вытекают законы Бойля — Мариотта, Шарля и даже Гей-Люссака?! (даже не знаю, это два человека или это характеристика старика Люссака?)
Так вот, физичка. Однажды в середине десятого, последнего, года обучения, она, ставя мне очередную двойку, заявила:
— Запомните все: Ширвиндт не сдаст физику на выпускном экзамене! И останется на второй год! Даю слово!
Вот так вот — СЛОВО! Я занервничал. Заволновались родители. И мне, нуждающемуся в дополнительных литературе или истории, нашли репетитора по физике! Полгода я, чуть не плача, выслушивал объяснения милейшей Славы Исаевны, но не осилил! Ну, может быть, совсем чуть-чуть, хотя бы стал понимать значение «физических» слов.
И наступает время экзаменов! У меня и без физики полный завал (я, кстати, ходил еще к репетитору по математике)… Готовлюсь, не сплю ночами, хожу на консультации… И вот на консультации по физике физичка заявляет:
— Помните, я говорила, что Ширвиндт не сдаст экзамен? — все затихли, а я думаю, сейчас скажет: «Но, видя, как прилежно он занимался эти полгода, посещал дополнительные уроки, я меняю свою точку зр…» Она не дала мне додумать и продолжила:
— Так вот, я подтверждаю это: он останется на второй год!
Выйдя из класса, я бесцельно побрел по коридору и через какое-то время обнаружил себя на пороге кабинета Мильграма. «Это последний шанс», — подумал я и постучал.
Мильграм, как всегда, грозно восседал за огромным столом в облаках дыма.
— Что надо? — сухо спросил он.
— Леонид Исидорович, — набравшись духу, начал я. — Вы хотите видеть меня еще год?
— Только в страшном сне.
— А придется наяву!
— ???
— Меня физичка (естественно, я назвал ее по имени) оставляет на второй год.
— Объясни.
И я поведал ему все про клятвы перед классом, про Славу Исаевну, про Клайперона и даже вскользь упомянул Люссака.
— Все это глупости и бред! — рявкнул он. — Иди занимайся!
И я ушел!
Через день пришел… И начался экзамен!
Помимо физички (я забыл сказать, что она была еще и завучем) в классе присутствовали инспекторы РОНО: для контроля. Волновались даже отличники, что уж говорить обо мне. Я вытянул билет…
Чтобы вы получили представление или просто вспомнили, как они выглядели, я покажу вам произвольно взятый билет для выпускного экзамена:
«Билет № 3
1. Первый закон Ньютона. Инерциальные системы отсчета. Взаимодействие тел. Сила. Масса. Второй закон Ньютона. Третий закон Ньютона.
2. Экспериментальное задание по теме «Оптика»: наблюдение изменения энергии отраженного и преломленного световых пучков.
3. Текст по разделу «Молекулярная физика», содержащий описание использования законов МКТ и термодинамики в технике. Задания на понимание основных принципов, лежащих в основе работы описанного устройства.
И задача.
Условие:
Расстояние между двумя городами почтовый голубь пролетает при отсутствии ветра за t = 60 мин, а при встречном ветре за время t2 = 75 мин.
За какое время t1 голубь преодолеет это расстояние при попутном ветре?»
Казалось бы, очень элегантная задача, хотя способ почтовой связи наводит на мысль, что сочинял ее чуть ли не сам Гей. Но самое милое в этой простенькой задачке — решение:
«При попутном ветре, очевидно, относительно Земли, скорость голубя равна сумме скорости ветра υ и скорости голубя в отсутствие ветра υ1, а расстояние S между городами будет равно:
S = (υ1+ υ)t1. (1).
При встречном ветре это же расстояние S птица преодолеет с относительной скоростью, равной разности скоростей голубя и ветра, и, соответственно,
S = (υ1— υ)t2. (2).
В отсутствие ветра расстояние между городами голубь пролетит за время t = S/υ1. (3). (Конечно, (3) можно было записать в том же виде, как и два предыдущих соотношения, т. е. S = υ1t.)».
Задача физически решена: мы имеем три уравнения с тремя неизвестными, остается только их решить. Решать можно, что называется, в любом порядке.
Приравняв (1) и (2), т. е. исключив расстояние S, мы свяжем скорости υ и υ1:
(υ1+ υ)t1 = (υ1— υ)t2.
Раскрываем скобки, вновь группируя, получаем:
υ1t1+ υt1 — υ1t2+ υt2 = 0, или υ(t1+ t2) = υ1(t2— t1).
Откуда
υ = υ1(t2— t1)/(t1+ t2). (4).
Далее можно подставить (4) в (2):
S = (υ1— υ1(t2— t1)/(t1+ t2))t2 = υ12t1t2/(t1+ t2). (5).
Осталось подставить (5) в (3) и выразить искомое t1:
t = 2t1t2/(t1+ t2).
Отсюда окончательно: t1= t2t/(2t2— t). (6).
Вычисляем: t1 = 75 мин * 60 мин /(2*75 мин — 60 мин) = 50 мин.
Ответ: 50 мин.
Вспомнили? Ужаснулись? Вот-вот!
В общем, я с подобным билетом сажусь готовиться, роюсь в шпаргалках, перешептываюсь с соседями… как вдруг открывается дверь и входит Мильграм.
Никто этому не удивился: директор проверяет, как идет экзамен. Он поговорил с тетками из РОНО и стал прохаживаться вдоль проходов. Потом неожиданно для всех подсел ко мне и сурово спросил:
— Готов?
— Ну, это… да, наверное… Вот тут еще задача… — замямлил я.
— Отвечай!
Немая сцена!
— Вам? — выдохнул я.
— Да.
— Нет-нет! — засуетилась физичка. — Он будет сдавать мне!
— Я же сказал, что сам приму экзамен у Ширвиндта! — «стальным» голосом произнес Мильграм.
— Но вы не можете!.. Нет!.. Я! — верещала физичка.
— Отвечай! — повторил Леонид Исидорович, уже не глядя на нее.
Представители РОНО ничего не понимали.
И я начал! Сначала сбивчиво, боясь, что спугнут, потом все более уверенно, вспоминая опыт папиных проверок уроков, тем более что терминов я нахватался у Славы Исаевны — в общем, тараторил, не закрывая рта. Мильграм сидел с умным серьезным лицом, не понимая ни слова из моей тарабарщины (в школе он преподавал историю), и все больше напоминал мне моего папу. Потом я показал ему перерисованную со шпаргалки задачу про какие-то диоптрии, линзы и фокусы и выдохнул:
— Все.
Мильграм растерянно посмотрел на меня и спросил:
— И что?
Понимая, что страшное уже позади, в предвкушении триумфа я, набравшись наглости, скромно проговорил:
— По-моему, «пять».
Это хамство даже заставило его улыбнуться. Он, разглядывая мою оптическую задачу, снял массивные очки, повертел ими и спросил:
— Сколько здесь диоптрий?
— 75, — наобум выпалил я.
— Три, — сказал он.
— Что «три»?
— Три диоптрии, и ты получаешь тройку.
Я решил не гневить судьбу и, тихо шелестя крыльями, вылетел из класса!
А теперь вспомните «Паша, потерпи». Теперь вы понимаете, почему Мильграм Леонид Исидорович — народный учитель СССР, почетный гражданин города Москвы и почему Гимназия № 45 носит его имя?!
Назад: Андрей Миронов
Дальше: Котельники
