Фрифлэт

Конечно же, самое счастливое время было, когда родители куда-нибудь уезжали на несколько дней, и я уже взрослый, лет 15–16, оставался один с Бабой Раей!

Ну, собственно, один я находился минут сорок. Этого времени хватало друзьям-подругам, чтобы примчаться ко мне на фрифлэт и начать тусоваться!

Бабка принимала участие во всех наших застольях. Выпивала, говорила тосты, рассказывала разные байки… И все мои ее обожали! Она была в доску своя… Настолько, что мои подружки то и дело уединялись с Бабой в ее комнате и, рыдая, делились своими переживаниями и проблемами! (Потому что у ВСЕХ девушек ВСЕГДА переживания и проблемы… до старости).

А вот когда между бабушкой и внуком согласья нет, то история с фрифлэтом может закончиться трагически…

Родители моего товарища Жени уехали на месяц в санаторий и оставили Женю дома одного. Ну, не совсем одного. Еще в квартире жили-были бабушка, попугай и пальма. Понятно, что за свободу надо платить… и Женя смиренно принял все условия, выдвинутые родителями. По сравнению с перспективой веселого безумства, которое сулила «свободная квартира», наставления родителей казались смехотворными: Женя должен был кормить бабушку, заботиться о любимом мамином попугае, поливать папину пальму и перед приездом родителей покрыть пол лаком. На все на это были оставлены деньги… И началось! Праздник длился круглосуточно! Деньги текли рекой. Постепенно кормление бабушки стало серьезным обременением для каникулярного бюджета. Тогда кто-то вспомнил статью в журнале, где говорилось, что человек может прожить, съедая одно яйцо в день. Попробовали на бабушке — получилось. Жила, как ни в чем не бывало. Первой сломалась пальма — не в смысле перелома ствола, а просто не выдержала этой жизни. Оказалось, что бычки от сигарет, остатки портвейна, а то и чего поестественнее она не восприняла как полезные удобрения и тихо засохла. Обкуренный попугай крепко держался на жердочке, подмигивая нам мутным глазом. Наконец наступил час Х… Настало время крыть пол матом. Я хотел сказать — лаком… Ну, матовым лаком. Ничего не поделаешь — на то мы и друзья, чтобы не бросать товарищей в беде. Бабушку отправили к родственникам, надели марлевые повязки и дружно покрыли пол чем надо, после чего покинули объект, чтобы дать лаку высохнуть.

Два дня выпивали где-то еще и, наконец, пришли посмотреть, хорошо ли лак «схватился». Вошли и… О ужас! Попугай! Мы про него забыли! Сначала нам даже показалось, что обошлось. Попугай сидел на своем месте… но молчал и глазами не моргал. Он остекленел, в прямом смысле этого слова. Надышавшись ядовитых испарений, он сам превратился в лаковую миниатюру. Бедная птичка! Конечно, мы все расстроились, но больше всех переживал Женя:

— Завтра приедут родители, и что я им скажу?! — стонал он.

Сердобольные друзья выскребли последние деньги, сгоняли за портвейном и стали Женю утешать. Все шло неплохо: Женя совсем «расслабился», но тут со стороны входной двери донесся характерный звук — звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине. Дверь открылась и… Немая сцена… В квартиру вошли загорелые и отдохнувшие родители: они вернулись из отпуска на день раньше. Мы тут же повскакивали с мест, Женя тоже как мог повскакал… и, хлопая глазами, мобилизовав остатки разума, произнес:

— Ма, па… сохом похом — убило папуя, — и заплакал.

В отличие от родителей мы все поняли. Женя пытался произнести следующее: «Мама и папа, пока сох пол, попугай скончался». Реакции родителей мы не дождались — малодушно сбежали!

А вот история хоть тоже про пьянство, но со счастливым концом…

Однажды жарким летом, когда родителей в городе не было, ко мне уже в ночи пришел мой друг Аркадий.

С ним я познакомился на даче. Мне тогда было полтора года, ему — год. Я чем-то заболел, плакал, поднялась температура… Паника! Кто-то из дачных сказал, что в нашем поселке живет знаменитый педиатр профессор Цимблер, и меня, ревущего, потащили к нему. Профессор, к счастью, оказался на месте и, осмотрев меня, спросил:

— Он у вас в песке не сидел?

— Да, на пляже играл в куличики.

— Ну, вот он в пипку себе песочек и насыпал.

Пипку помыли, и я сразу выздоровел!

Оглянувшись по сторонам, я увидел неприятно попискивающий кулек, из которого торчали красные ручки и ножки, и не придал этому значения… Тем более что подошла его мама Ира, взяла кулек, сказала:

— Аркашулечка! — и унесла.

Мог ли я тогда предположить, что этот кулек станет моим дружком на всю жизнь и, как достойный внук великого педиатра, будет всю жизнь попискивать про свои болезни!

И вот Аркаша пришел ко мне на балкон!

Мы сервировали стол всякими прекрасными закусками, у нас в хрустальный штоф была перелита водка, мы сидели в халатах, слушая музыку, льющуюся из Akords-stereo, периодически вставали и обливались из шланга холодной водой (была жуткая жара)… и выпивали… и вели долгие разговоры — и так до утра… а потом…

Ранний, чуть видный рассвет, Сердце шестнадцати лет. Сада дремотная мглаЛиповым цветом тепла. Тих и таинственен дом С крайним заветным окном. Штора в окне, а за ней Солнце вселенной моей.

…А потом на пятом этаже распахнулось окно!

Оно распахнулось со звуком вылетающей пробки от шампанского… как будто некие волшебные пары́, переполняющие пространство, нашли выход наружу!

И появилось ЛИЦО!

Оно было совершенно в своем чувстве! Оно являло драму! Оно изображало трагедию!

Оно смотрело на рассвет, на реку, на город… но ничего не видело! Ему было плохо! Его боль была настолько остра, что мы стали ощущать покалывания, сидя в креслах двумя этажами ниже!

Это было одно из самых мощных, самых красивых похмелий, которые мне довелось видеть в жизни! И вовсе не пробка шампанского распахнула створки окна, а выхлоп чудовищного перегара чуть не разрушил наш дом! Лицо пыталось напиться утренним воздухом, судорожно дышало, но ТАКОЕ воздухом не вылечить, и оно это понимало!

Наконец оно наклонилось в нашу сторону, приоткрыло глаза и… увидело мираж!

Накрытый стол, где на восходящем солнышке поблескивают пупырчатые малосолы, истекает утренними водами квашеная… и в запотевшем хрустале слепит глаза ОНА!

ОНО окаменело! ОНО смотрело на НЕЕ! Нас ОНО не видело!

Мы тоже сидели, потрясенные увиденным! Наконец, поняв, что больше не могу созерцать эту муку, я приподнял штоф и жестом показал на свободный стул.

Помните в мультфильмах про Тома и Джери, когда кот куда-то очень торопится, начинает бежать… его ноги уже очень далеко, а голова все еще маячит в проеме?

Тоже произошло и здесь… Лицо еще смотрело в окно, а у двери уже раздавался звонок!

Пока тело соединяется с ногами, скажу вам, кому все это принадлежало.

Если собрать все органы тела и чувств воедино, то получится Толя, гаражный слесарь-алкоголик, которого знает весь дв…

Все! Прерываюсь, вот он уже весь мается под дверью!

Взойдя на балкон, Анатолий замер. Мираж начинал приобретать оттенки реальности, ОН по-прежнему смотрел на НЕЕ. Вероятно, и лицо ЕГО так долго оставалось в окне, чтобы ни на секунду не потерять ЕЕ из виду.

Предложенный стул он проигнорировал, просто стоял и смотрел. Я налил полный хрустальный стакан из запотевшего штофа и протянул ему.

Опустим описание мук, трясущихся рук и пытки, глотка попытки… Напишу просто: Толя выпил.

Постояв с минуту, Анатолий, наконец, открыл глаза! Он увидел солнце, небо, реку… с удивлением обнаружил нас с Аркадием… и сел. Второй стакан полностью примирил его с действительностью и даже больше… Толя заговорил.

Своей первой и, впрочем, единственной фразой он с лихвой отблагодарил нас за гостеприимство. Он попытался выразить все эмоции и чувства, которые раздирали эти, может быть, самые яркие мгновения его жизни… И вот что изрек Анатолий:

— Я евреев не люблю! — пауза (собирается с мыслями). — Из евреев я люблю трех… Твоего отца… Леонида Осипыча Утесова и… МОГИЛУ Бернеса!

За такое можно было бы опохмелять Анатолия всю жизнь!