Глава 33. Лили
– Я и не надеялся, что вы придете.
Мы сидели за уличным столиком итальянского ресторана возле Лестер-сквер. Я еще не пришла в себя после ужина с Карлой, не говоря уже о происшествии с Томом. Отчасти это и стало причиной, почему я здесь.
Погода непривычно солнечная для этого времени года. Я без пальто, но не снимаю темных очков в красной оправе. Очки дают необходимую защиту от яростно пылающего оранжевого диска в небе, а заодно помогают рассматривать собеседника, не позволяя ему уставиться мне прямо в глаза, что он всегда хорошо умел.
Джо Томас, надо сказать, ничем не отличается от бизнесменов, которые торопливым шагом проходят по улице. Респектабельный в своем темно-синем костюме, гладко выбритый, аккуратно подстриженный. Начищенные до блеска черные туфли с острыми носами. Загар.
– Что вам нужно? – Я нарочно говорю ровным, без эмоций, голосом.
Веди себя как обычно, твержу я себе. Поэтому я и предложила этот столик – у всех на виду.
Его пальцы передвинули нож и вилку, уложив их ровно по краям салфетки под прибором. Ногти у него чистые и ухоженные.
– Это не очень вежливо.
– Невежливо? – засмеялась я. – А как вы тогда назовете препятствование правосудию? – Я понизила голос, хотя и так говорила тихо: – Вы убили свою подружку и внушили мне, что невиновны!
– Вам хотелось, чтобы я оказался невиновным. – Мой собеседник подался вперед. Его дыхание смешивалось с моим. – Вы думали, я такой же, как ваш брат.
Я отстранилась. Напрасно я сюда пришла… Однако у меня накопилось слишком много вопросов.
– Я не хочу, чтобы вы присылали открытки. Откуда вы узнали, когда у меня день рождения?
– Нашел в Интернете. Там почти все можно найти. – Джо Томас улыбнулся. – Поймите, я лишь хотел напомнить, что по-прежнему думаю о вас. Но я здесь из-за Тома.
Я замерла:
– То есть?
– Мне кажется, вы догадываетесь, поэтому и пришли. Я объявился бы раньше, но до недавнего времени работал за границей. Возвращаюсь и узнаю, что у вас ребенок. – Он снова перегнулся через стол. – Лили, мне нужно знать: ребенок мой?
Я похолодела. Ноги под столом затряслись. Грубые слова едва не вылетели изо рта, но мне удалось сдержаться и заменить их более приличными.
– Нет, конечно! Не будьте нелепым, я не знаю, о чем вы говорите! – Придерживаясь за край стола, я встала.
– Я говорю о нас, – умоляюще сказал Джо. Сквозь надменность прорезалась нотка отчаяния. – Не уходите, я должен знать правду!
– Правду? – Я засмеялась. – Что вы знаете о правде? У вас разыгралось воображение, мистер Томас… – Я замолчала. Не его вина, что у него «поведенческие отклонения», как мы утверждали в суде, но это не объясняет всего, что он сделал. – Двенадцать лет назад вы были моим клиентом, и я горько жалею о том дне, когда помогла вам выйти на свободу. Никогда себе этого не прощу. – От выступивших слез все перед глазами расплывалось. – Несчастная Сара Эванс…
Джо схватил меня за руку:
– У меня тоже есть чувства. Я сделал ошибку и сожалею о ней. Но ведь это же помогло другим – вспомните, сколько жертв получили компенсацию!
Я высвободила руку. На нас смотрели с соседних столиков. Бросив на стол двадцатку, я вышла из ресторана и, не оглядываясь, зашагала через площадь.
– С Томом… беда.
Даже сейчас, спустя несколько недель, меня преследует голос матери, дрожащий от страха. Я слышу его во сне. Слышу, когда просыпаюсь. Слышу, когда мне полагается внимательно слушать на совещаниях, хотя умом понимаю, что тот «экстренный случай» уже улажен. До очередной выходки Тома.
Мы с Эдом, конечно, срочно выехали в Девон – буквально на следующий день после шокирующей встречи с Карлой в галерее. Я диктовала краткие, резкие инструкции секретарше и младшим сотрудникам, а Эд вел машину, сжав губы в тонкую линию, всем своим видом говоря: «Ради бога, неужели ты не можешь забыть о работе, когда речь идет о нашем сыне?»
Я понимала его недовольство – я говорила себе то же самое, особенно когда видела женщин с сыновьями возраста Тома на улице или в очереди в Музей мадам Тюссо.
Однако Том не стал бы стоять в очереди. Он бы громко беспокоился, правильно ли поставил ноги. Спросил бы женщину впереди, почему у нее бородавка на подбородке, давно ли она появилась и почему она ее не удаляет. Дети вроде Тома не осознают, что говорят дерзости.
Мне пришлось бы, испытывая неловкость, объясняться, а женщине с бородавкой – выйти из очереди. Конечно, тяжело, когда подросток ведет себя как двухлетний малыш, но с этим я в состоянии справиться.
Справиться со вспышками агрессии намного сложнее. Взять хоть шрам у меня на лбу – это Том нечаянно задел сковородкой. Я не убрала кухонную посуду на положенное место, вот сынок и кинулся наводить порядок. А след на предплечье Эда? Это он однажды пытался сыграть с сыночком в футбол, но Том плохо ориентируется в пространстве – особенность детей с таким диагнозом. Он расстроился. И впился зубами Эду в руку.
Мы всячески старались «применять структурную стратегию, чтобы справляться с трансгрессивным поведением», согласно одному весьма полезному совету в Интернете, но Том становился старше и крупнее (он уже перерос меня), и ситуация усугублялась. Он все чаще позволял себе выкидывать номера, и дальше терпеть это было нельзя. Это стало предельно ясно после пятичасового марш-броска в Девон: утром нас ждала у себя директор школы.
– Ваш Том набросился на учительницу с ножницами.
Безнадежность в голосе директрисы, обычно выражавшей большое сочувствие, дала понять, что она тоже дошла до предела. Тому, несмотря на его «особые потребности», разрешили посещать местную школу благодаря нашим связям (я там училась, а мама является членом попечительского совета) и настойчивым просьбам: мы хотим, чтобы сын рос в обычной обстановке. Если поместить его к «таким, как он», доказывали мы с Эдом, у него не будет ролевых моделей, и его поведение не изменится.
– Мы делали все возможное, но мы с ним уже не справляемся. – Директриса говорила так, будто мы с Эдом тоже стояли перед ней с ножницами.
– С учительницей все в порядке? – едва сдерживаясь, спросил Эд.
– Как сказать, – отрывисто ответила директриса. – Если пять швов считать порядком, то да.
– Том тоже ушибся, – вспылил муж.
– Он упал сам.
Я привыкла выступать посредником между клиентами или между клиентом и барристером, но, когда заходит речь о моей семье, вся моя профессиональная подкованность куда-то исчезает. Придерживайся фактов, твердила я себе, как твержу клиентам перед процессом. Придерживайся фактов.
– Не могли бы вы нам рассказать, что конкретно произошло? – попросила я. – Мама сказала, что на уроке географии вышел спор.
Директриса взглянула на меня с неодобрением.
– Детям дали задание вырезать географические карты. Том расшумелся из-за того, что у него вышло якобы неровно, и заявил, что ему нужно больше времени. Учительница ответила, что он прекрасно справляется, а закончить надо до большой перемены. Между ними разгорелся спор, в ходе которого Том схватил ножницы и едва не заколол ее. К счастью, учительница успела отскочить и ножницы вонзились в стол.
– Подождите, вы же сказали, ей наложили швы?
– Да. – Директриса сверлила Эда взглядом, будто он был ничем не лучше Тома. – Она упала, пытаясь увернуться от ножниц, и разбила голову.
– То есть не Том ее порезал, а произошел несчастный случай?
– Не в этом дело! – повысила голос директриса. – Все могло закончиться фатально!
– Так это же все объясняет! – облегченно вырвалось у меня. – Том не хотел ей навредить, ему самому было плохо оттого, что очертания его карты несовершенны, разве вы не понимаете?
Директриса покачала головой:
– Нет, миссис Макдональд, не понимаю.
– Вы же знаете, Тому нужно, чтобы все было правильно, это его особенность.
– Пусть так, но я не потерплю насилия в отношении персонала школы. Вам еще повезло, что мы не обратились в полицию. – Директриса встала, показывая, что разговор окончен. – Мне очень жаль, но вы наверняка помните, что сказал в прошлый раз педагог-психолог.
В моей памяти промелькнул случай, когда Том на игровой площадке слишком близко подошел к одной из девочек (у него проблемы с восприятием личного пространства). Она его оттолкнула, он толкнул ее в ответ, девочка неловко упала и сломала запястье. Вся вина – по моему мнению, несправедливо – была возложена на нашего сына.
– А теперь очередной… пример его поведения, – устало сказала директриса. – Мы не можем больше держать у себя Тома. Пришло время задуматься о специальной школе, где смогут справиться с его… проблемами. А пока он отстранен от занятий.
Как всегда, вмешалась моя мама. Она уже проходила «трансгрессивное поведение» с Дэниэлом и на этот раз твердо настроилась все сделать правильно.
– Мы присмотрим за ним дома, пока вопрос не решится, – настаивала она, измученная встречей с директрисой.
– А где он сейчас?
Мама закусила губу.
– У себя. Задвинул чем-то дверь и не открывает. Но с нами разговаривает, стало быть, с ним все нормально, наверное.
Ужас холодной стрелой пронзил сердце. Мне представилось, как Том выбрасывается из окна, режет себе запястья ножницами, висит под потолком…
Мы с Эдом бегом кинулись на второй этаж.
– Том, это мама. С тобой все в порядке?
Молчание.
– Том, – сказал Эд. – Мы знаем, что произошло в школе. Впусти нас.
Это можно было продолжать до вечера: Том на такое не поддавался.
– Я не хочу разговаривать.
– Ты знаешь, что учительнице пришлось накладывать швы? – не отступал Эд.
– Могла бы и не накладывать, – отрезал Том. – Не надо было падать.
Учительница виновата, что упала. Я виновата, что расстроила Дэниэла перед его концом. Эд виноват, что не рассказал мне о трасте. Джо виноват в убийстве Сары Эванс.
Кто может разъяснить, что такое на самом деле вина? Это не такой простой вопрос, как кажется.
Мы с Эдом, изо всех сил стараясь не терять самообладания, начали что-то решать с дальнейшим обучением Тома. Нелегко найти школу при его специфике, но онлайн-группа и школьный психолог подсказали, где попытать счастья. Как мы позже узнали, другим родителям пришлось потратить массу времени на поиски «адекватной учебной программы для детей с расстройствами аутической природы», так что нам еще повезло.
Хорошая, согласно отзывам, школа находилась в часе езды от дома родителей. Интернат с гибким расписанием снимал с нас львиную долю проблем, однако усиливал чувство вины. Но ситуация требовала немедленных действий, поэтому мы с Эдом поехали на разведку. Там учились такие дети, как Том, но многие были еще сложнее: когда мы проходили по коридору, одна учительница смывала со стены кал. Этот запах словно въелся в нас и душил осознанием, на какую жизнь мы обрекаем сына.
– Как же можно его в интернат? – плакал Эд на обратном пути. Наглухо забитое машинами шоссе могло служить аллегорией тупика, в котором мы оказались.
– Ты же учился в интернате.
– Это совсем другое.
– Ты имеешь в виду, что твой был престижным?
– А хоть бы и так!
– Мы отправляем сына в интернат, потому что не можем с ним справиться, а там предоставляют специализированную помощь, – сказала я, барабаня пальцами по рулю.
– Как холодно, как бесстрастно ты это говоришь!
А я только так и могла выдержать. Это лучше, чем метод Эда, надиравшегося не только вином, но и водкой.
Спустя несколько недель я набрала номер Карлы и извинилась, что мы не отвечали на ее звонки.
– У нас возникли проблемы, – сказала я, коротко пояснив, что у Тома неприятности в школе, но мы уже со всем разобрались.
Мы пригласили ее на ужин. Напряжение не проходило, но ужин прошел лучше, чем я ожидала, за исключением неловкости с картинами Эда и еще когда муж позволил себе сказать лишнего о Томе. По крайней мере, не сболтнул, что мы перевели сына в другую школу, где привыкли к его «типу поведения», и что теперь Том отказывается разговаривать с нами по телефону.
Мы вспоминали прежние дни, когда Карла была маленькой, а мы с Эдом только поженились. Это напомнило мне о нашем трудном старте, и в какой-то момент я сжала под столом руку Эда. Прости, говорило мое пожатие, я на пределе. И виной тому не только дело, которое я сейчас веду, но и Джо Томас. Но Эд, как обычно, ничего не понял, а у меня не хватило мужества сказать это вслух.
А Карла рассказывала о своих занятиях и вывела разговор на бедного Тони Гордона, которому ее мать кое-что передала на словах. Неужели все это было правдой? Что сталось с этой невероятной парой после того скандала в коридоре? Неужели они поддерживали отношения? Но спрашивать не хотелось, да и в душе мне до сих пор неловко, что я тогда влезла не в свое дело.
Поэтому, поколебавшись, я дала ей адрес хосписа. А почему нет, убеждала я себя. Карла приятная девушка, чем она навредит умирающему?