Рождество у нас дома всегда отмечали на широкую ногу. «Дэниэл это любит», – говорила мать всякий раз, оправдываясь за елку в десять футов высотой и целую гору подарков под ней. Мы не были богаты, но мать экономила целый год. Один раз мой брат получил в подарок железную дорогу «Хорнби», которую разобрал, чтобы «посмотреть, как там все устроено», и снова собрал. На это ушло три дня, в течение которых Дэниэл отказывался садиться за стол (даже за рождественский обед), потому что «был занят».

Никто не пытался его отговорить: Дэниэла было невозможно переубедить, если он что-то решил. Может, поэтому в детстве он всегда получал все, что хотел. Только когда список его желаний перешел все границы, родители попытались ввести ограничения, но было уже поздно.

«Каким-то будет этот год?» – думала я, пока мы ждали отца с машиной на вокзале в Эксетере. Уже не первое Рождество у мамы, едва она просыпалась утром, к лицу прирастало гладкое веселое выражение «все в порядке», которое никого не обманывало. Осушив три бокала джина еще до ланча, она начинала говорить о Дэниэле в настоящем времени. «Как считаешь, ему понравится новая гирлянда?» – допытывалась она, будто мой брат вот-вот спустится в гостиную.

Папа будет ходить с видом вымученного смирения и заботиться о маме с нежностью, смешанной с чувством вины. После пережитой трагедии пары либо сплачиваются, либо расходятся. Наверное, это к лучшему, что родители в конце концов выбрали первое.

В зале ожидания холодно: ветер порывами задувает в дверь. Я дрожу. И не только из-за бедняги Мерлина, который умер из-за меня от рук неизвестного убийцы (у дяди Сары Эванс, по словам полицейских, железное алиби, но Тони сказал, что он мог кого-то подговорить).

Меня трясет не только поэтому. Иногда – не сочтите это глупостью – мне кажется, что я соответствую своему имени. Лилии оставляют пятна: если нечаянно задеть крупные тычинки с пыльцой, реципиент оказывается испачкан веществом, которое трудно вывести. Мне кажется, я пятнаю тех, кого пытаюсь любить. Дэниэла, Мерлина, Эда… Кто следующий? Джо?

«Не будь нелепой», – резко одернула я себя.

Заметив мое состояние, Эд попытался обнять меня за плечи, но я высвободилась. А чего он ждал, рисуя лицо женщины, с которой раньше был помолвлен?

– Ты все-таки ее любишь? – заорала я, швырнув кофейник на ковер.

– Да нет же! – с искренним недоумением оправдывался Эд, как растерянный мальчик. – Она сама то и дело выскакивает в моем творчестве…

– В творчестве? – взвилась я. – Реклама твое творчество! – Я в бешенстве махнула рукой на хохочущую Давину с запрокинутой головой и, не в силах сдержаться, крикнула: – У тебя с ней роман?

– Когда? Когда мне романы крутить? А даже если б и так, тебе-то что за дело? Ты за своей работой замужем, а не за мной! – вышел из себя Эд.

И не успели мы оглянуться, как ссора переросла в полноценный скандал. В соревнование по громкости ора. И такое у нас происходит все чаще.

С того дня мы почти не разговариваем друг с другом, разве что о планах на праздники. Рождество встречаем у моих родителей в Девоне, а День открытия подарков проводим с семьей Эда в Глостершире.

Теплая рука мужа – предложение рождественского перемирия, но мне не дают покоя мысли о Дэниэле, Мерлине, записке…

– Вон твой отец, – с облегчением сказал Эд.

Конец ожиданию в сердитом молчании на холодном ветру.

– Первое Рождество молодых супругов, а? – Сияющий папа распахнул перед нами дверцы старенького «Лендровера».

Я даже не взглянула на Эда, пока мы обменивались подобающими случаю любезностями. Я только знаю, что родители воспользуются нашим бутафорским браком как поводом для радости, чтобы на время забыть о пустом месте за столом и о седле, который год висящем на вешалке в гардеробной, потому что ни у кого не поднимается рука его выбросить.

Мне очень хочется пожаловаться папе, как я несчастна, но я не имею права. Мой долг перед родителями – любым способом компенсировать случившееся с Дэниэлом.

– Дорогие мои! – Мама встретила нас на пороге. Глаза у нее неестественно радостные, рука дрожит. Бокал, который она поставила на стол, наполовину осушен. – Какое счастье вас видеть!

– Вот это елка, – с уважением похвалил Эд, разглядывая настоящее чудовище высотой до третьего этажа, установленное в проеме винтовой лестницы. – Как же вы ее внесли?

Мама просияла.

– Нам помог Дэниэл! Он скоро спустится. А пока проходи и будь как дома.

– Это как понимать? – шепнула я отцу, улучив возможность.

У папы сделался жалкий вид.

– Ты же знаешь, под Рождество она всегда такая…

– Папа, но ей же хуже! А должно-то быть лучше!

К чести Эда, он вел себя как настоящий джентльмен. Когда мать достала альбом с нашими с Дэниэлом фотографиями, начиная с самого детства, Эд вполне заинтересованно разглядывал снимки. Но свои вопросы («А где это снимали?») обращал исключительно к моей матери. Меня он игнорировал.

На рождественской мессе в деревенской церкви знакомые, которых я сто лет не видела, подходили, чтобы обнять меня и впервые пожать руку Эду. По настоянию моей свекрови («Все Макдональды женятся в фамильной часовне в нашем поместье») на свадьбе присутствовали только те, кто поместился в упомянутой часовне, то есть исключительно близкая родня.

– Так вот кто этот счастливчик, – сказал один из моих однокашников, запомнившийся тем, что вечно подпирал стенку бара. – Учти, у нас Лили все любят. – Он хлопнул Эда по плечу: – Чтоб хорошенько о ней заботился, понял?

На этот раз пришел мой черед игнорировать мужа. Мы молча шли за родителями к дому, вдыхая соленый морской воздух. В юности я рвалась уехать из этого невыносимо провинциального местечка и только сейчас поняла, какое это драгоценное качество – трогательная забота о близких. В этом маленьком городке живы подлинные ценности, а не откровенная ложь, полуправда или игры – назовите как хотите. Казалось, Джо Томас сейчас за миллион миль отсюда.

– А кто сходит проведает Мерлина? – спросила мать, пока папа шарил под каменной стеной в поисках ключа от черного хода. – Надо посмотреть, не опрокинул ли он свое ведро с водой.

– Мам, – начала я мягко, – Мерлин…

– Я схожу, любимая, – перебил папа. – А ты иди спать. Не о чем волноваться. Индейка уже в духовке, а эта молодая парочка хочет баиньки.

Я вздрогнула – не только из-за папиной лжи или нашего с Эдом фарса, но и от страха. После той записки я попросила папу быть осторожнее, однако он по-прежнему оставляет ключ на старом месте, где его любой найдет.

«Утром я с ним поговорю», – сказала я себе, ложась в кровать, пока Эд был в ванной. Когда он вышел, я уже погасила свет и притворилась спящей.

– Мне очень жаль. – По голосу мужа было ясно, что он не поверил повернутой к нему спине и притворно ровному дыханию.

Я села, опираясь на подушку.

– Полагаю, речь о Давине? А чего тебе больше жаль – что ты в нее влюблен, или что женился на мне, или что…

– Мне жаль Дэниэла. Судя по всему, вы очень тяжело это перенесли.

Слова Эда утонули в бездонной тишине. Знал бы он правду…

– Я не хочу об этом говорить, – сказала я, отвернувшись.

И заснула. Легко и глубоко. Мне спалось лучше, чем когда-либо в последние годы. Во сне я бежала по песку за Дэниэлом. Совсем юный, смеющийся, он то прыгал в воду, то выбегал на песок и подбирал ракушки, которые очень ровно разложил на подоконнике в своей комнате. Но кто-то в моем сне (кто?) сдвигает ракушки. У Дэниэла истерика – ведь они теперь испорчены. Он выбрасывает ракушки за окно и идет собирать другие…

Вздрогнув, я проснулась. Глубокая ночь. С крыши доносится странный скрежет. Наверное, чайка. Интересно, что сейчас делает Джо Томас? Тоже не спит? Перебирает наклейки или решает, открыть ли нам имя своего тайного информатора?

А Тони Гордон, что он сейчас может делать? Лежит в постели с женой? Он редко говорит о своей личной жизни, только когда упоминает о ребенке. Недавно ему позвонила жена: он не пришел на школьный спектакль к дочери. Мне он ничего не объяснял – я поняла из разговора, который происходил при мне. Тони выразил сожаление и раскаяние, но, едва положив трубку, мгновенно забыл о звонке и вернулся к нашему делу. Похоже, Тони Гордон в совершенстве владеет умением отделять одно от другого.

Мое беспокойство разбудило Эда. Он протянул руку и погладил меня по спине. Затем его рука опустилась ниже. Я не шевельнулась. Слезы покатились по лицу: может, он думает, что это Давина? Из уважения к себе я должна отодвинуться и дождаться, пока мы оба проснемся и будем понимать, что делаем. Но сон о Дэниэле выбил меня из колеи, мне стало одиноко и грустно. Я позволила Эду войти в меня, но, подхваченная волной запретного блаженства, думала не о муже.

Утром я смыла запах тела своего мужа в старомодной ванне с трещиной на эмали – Дэниэл однажды снял пластмассовую решетку и затолкал в слив огромный сине-серебряный стеклянный шар – «поглядеть, пройдет он по трубе или нет». Ликвидация «засора» в тот раз обошлась в немалую сумму.

– С Рождеством, – сказал Эд, подавая мне блестящий красный пакет.

Он хоть помнит, что ночью занимался со мной любовью? Или сгорает от стыда за то, что представлял рядом с собой Давину?

Единственное оправдание моих фантазий – зацикленность на чувстве вины перед Дэниэлом, не позволяющая мне быть счастливой. Это саморазрушение. Из-за этого в постели я представляю того, с кем по требованиям профессиональной этики не могу иметь секса.

Под красной бумагой – маленькая коробочка. Ручка. Я в глубине души надеялась на духи: пузырек с медового месяца почти опустел. Как это художник может быть таким наблюдательным, а через минуту настолько слепым?

– Ты много пишешь. Я подумал, пригодится.

– Спасибо, – сказала я, подавая пакет, который прятала в сумке. Коробка мягких пастелей. Эд достает их по одной, и лицо у него становится, как у ребенка:

– Вот здорово!

– Сможешь чаще рисовать Давину, – не удержалась я.

Ну а как бы реагировал мой муж, если бы я кокетничала с другим у него на глазах?

Лицо Эда потемнело.

– Завтра нужно рано выехать, – холодно сказал он. – Мама предложила нам свою машину, потому что в праздники отменили много поездов. Иначе опоздаем к моим родителям.

Моя малая родина не лишена скромного очарования, но когда я впервые (перед самой свадьбой) приехала в фамильное гнездо Эда, то не поверила своим глазам: настоящая старинная помещичья усадьба.

– Он вовсе не такой большой, как кажется, – сказал Эд, когда я сидела в машине, не в силах оторвать восхищенный взгляд от особняка Елизаветинской эпохи с каменными башенками, семейным гербом над входом, венецианскими окнами и газонами, которые тянулись, насколько хватало глаз.

Кого обманывал Эд? Себя? Для художников, как я уже начала понимать, это обычное дело. С другой стороны, для юристов тоже. В обеих профессиях приходится играть роль, притворяться, проникать в чужую душу…

Оказалось, значительная часть дома открыта для посетителей: плата за экскурсии уходит на содержание усадьбы. В оставшихся комнатах, где от холода немеют пальцы, живут родители Эда и его брат с женой. Другой брат работает в Гонконге и на Рождество прилететь не смог.

Я только рада – мне и присутствующих родственников более чем достаточно. Мать Эда, высокая, угловатая, надменная (я не видела ее с самой свадьбы), так и не предложила мне называть ее по имени – Артемида (очень точно).

Брат Эда тоже держится пафосно, но отец был достаточно вежлив, чтобы спросить, как продвигается дело «с тем убийством». Должно быть, прочел в газетах.

– Иметь что-то общее с преступниками? Какая ужасная у тебя работа, дорогая, – передернула плечами свекровь за предобеденным коктейлем в библиотеке (еще один холодильник – кожаные переплеты стружкой отслаиваются от обложек). – Отчего ты не подобрала себе что-то приличное? В мое время, если девушкам приходилось работать, они преподавали или присматривали за детьми, пока не выйдут замуж. Почти у всех моих подруг дочери выбрали – такое необычное название – связи с общественностью или организацию светских мероприятий… – Она замолчала под взглядом Эда, но было уже поздно.

– Вообще-то, – отозвалась я, – подобные занятия куда лучше подходят каким-нибудь Давинам…

Стало тихо. Я-то хотела сострить, но моя попытка никого не обманула, и меньше всех Эда (и меня). Мать Эда непринужденно сменила тему – старший сын получил повышение в крупной страховой фирме, – но настроение у всех было испорчено.

– Пойду подышу воздухом, – вполголоса сказала я Эду, подхватила кашемировый палантин – подарок родни мужа – и вышла на террасу, откуда открывался вид на сады.

Надо отдать должное моей свекрови, сады великолепны. Она явно посвящает им все свое время.

– Артемида не хотела вас обидеть… – раздался за спиной мягкий голос.

Я обернулась. Передо мной стояла моя золовка с плотненьким сопливым мальчуганом на руках. Из всех родственников Эда она мне нравится больше всех: адекватнее остальных, и у нее не идеально ухоженные ногти – возможно потому, что она ландшафтный дизайнер.

– У нее всегда что на уме, то и на языке. Вы привыкнете.

Малыш мне улыбнулся. Передние зубки у него еще не все вылезли. Я не испытываю к детям материнской нежности (самой маловато досталось), однако – сама себе удивляюсь – мне очень нравится, когда рядом Карла.

– Я не уверена, что хочу к этому привыкать, – отозвалась я.

Золовка нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

– Я не понимаю, зачем Эд на мне женился. – Мне казалось, что я говорю сама с собой, а не с женщиной, которую почти не знаю. Видимо, виноват бокал шерри, который я опрокинула залпом в отчаянной попытке согреться и справиться со стрессом. – Он явно до сих пор не остыл к Давине, так почему же он выбрал меня, а не ее?

Во время секундной заминки я заметила неуверенность, проступившую на лице собеседницы. Малыш завозился у нее на руках, желая спуститься, и был осторожно поставлен на пол.

– Но вы же знаете о трастовом фонде?

– О каком фонде?

– Вы меня разыгрываете, да? – Она вглядывалась мне в лицо. – Нет? Черт побери, а нам он сказал, что вы знаете… – Она казалась искренне обеспокоенной.

– Пожалуйста, – взмолилась я, – вы единственная, кто мне хоть что-то говорит! Или вы тоже считаете, что у меня нет права знать?

Женщина быстро огляделась. Вокруг никого не было. Малыш уселся на ее ноги и жевал комочки замороженной земли из горшка с цветком, но золовка этого еще не заметила, а я не собиралась ее сейчас отвлекать.

– Эд был безутешен, когда Давина его бросила ради какого-то банкира, с которым уже давно втихую крутила роман. Бедняга Эд с ума по ней сходил… извините… но дело не только в этом – у него истекало время. Генри, выплюнь, иначе я…

– Какое время у него истекало?

– Так я же и говорю – для трастового фонда… Генри, плюнь сейчас же! Фонд учредили дед с бабкой. Эд и его братья должны жениться до тридцати лет и прожить в браке минимум пять лет, иначе не получат наследства. Это может показаться нелепостью, но, видите ли, отец Артемиды терпеть не мог мужчин, которые не женятся. У его брата обнаружились иные склонности – ну, вы меня понимаете, – и в те времена это повергло в шок все семейство. Я знала о завещании, но мы с Эндрю поженились бы в любом случае, с трастом или без траста.

Я стояла как оглушенная.

– Свадьба действительно состоялась накануне тридцатилетия Эда, – медленно сказала я. – Мне и самой казалось, что все произошло слишком быстро, но мне льстило, что он так мной увлекся…

– Конечно, увлекся. Я в этом не сомневаюсь.

– Зато я сомневаюсь. Меня с самого начала удивляло, что Эд во мне нашел. Мы друг другу не пара. Почему он не выбрал кого-то более подходящего?

– Вы что, нашей свекровушки наслушались? Право же, Лили, вам нужно больше верить в себя. Сразу видно, что Эд вас любит. Вы – именно то, чего не хватает этой семье: нормальный человек.

Нормальный! Ха! Оценив иронию ситуации, я едва не прослушала, что говорила собеседница:

– Когда Эд нам о вас рассказал, мы, конечно, были удивлены, особенно столь скорой свадьбой. Но когда мы с вами познакомились, поняли, почему он вас выбрал. Вы именно такая девушка, какая ему нужна. Надежная. Приятная. Не какая-нибудь смазливая вертихвостка… Не обижайтесь. Я еще сказала: если совместная жизнь не заладится… Генри, прекрати!

– Что вы сказали? – настойчиво перебила я.

У золовки хватило такта притвориться смущенной.

– Я сказала: не заладится, так через пять лет и развестись можно. Это у нас, трастовых жен, такая шутка.

– Понятно. – У меня буквально не было слов.

– Будет вам. – Она потрепала меня по руке. – Надо быть оптимисткой!

– Это еще одна шутка?

– Не совсем. Задумайтесь: после смерти деда всем нам теперь гарантировано немалое наследство. Дед, кстати, в доме престарелых, у него старческое слабоумие. Не вините Эда, – добавила она уже серьезнее, – у него не было выхода. Слышали бы вы, как Артемида зудела, что он потеряет все деньги, если не поторопится. Но, прошу заметить, я согласна: он мог бы вам и сказать.

Если бы сказал, я бы не приняла его предложение, и Эд это прекрасно понимал. В наше время и в нашем мире эта история кажется дикостью, но семья Эда не чета моей, в ней действуют другие законы. Я просто не осознавала, как далеки мы друг от друга, пока правда не выплыла наружу.

Или как мы похожи…

– Конечно, – продолжала золовка, – обидно получилось, когда Давина разорвала помолвку со своим банкиром…

У меня по коже побежали мурашки.

– Когда?

– Генри!.. Когда вы уехали в свадебное путешествие.

Теперь наконец все встало на свои места.

– Понятно, – ровно повторила я. Все мои чувства словно были под анестезией.

– Что тебе понятно? – Эд подошел сзади, очень похожий на ученика частной школы в темно-синем пиджаке, крахмальной белой рубашке и бежевых слаксах. Но в душе он не лучше преступника. Разве он не украл мою жизнь?

– Ты женился на мне, чтобы не упустить наследство, – прошипела я. – На самом деле тебе была нужна Давина. Неудивительно, что ты так расстроился, когда мы вернулись из Италии и ты узнал, что она отменила свадьбу!

На его лице отразилась паника. Я еще цеплялась за соломинку, надеясь, что золовка ошиблась, что ее рассказ – нагромождение нелепой лжи, но муж обескураженно молчал, не пытаясь что-либо отрицать. Как все хорошие адвокаты, я докопалась до истины. Но радости мне это не принесло.

– А теперь, очевидно, – гневно продолжала я, – она жалеет, что ты ее не дождался, а ты жалеешь, что не повременил немного.

Эд взял меня под руку:

– Давай-ка пройдемся.

Моя золовка уже ушла со своим малышом. Мы шагали по посыпанной галькой тропинке, стараясь не наступать на ранние подснежники. Голос Эда звучал хрипло и болезненно:

– Зря она тебе сказала.

– Ничего не зря. – Я оттолкнула его руку. – Ты женился на мне из-за денег! Ты женился бы на любой, кто подвернется, лишь бы успеть до дня рождения!

Он отвернулся и стал смотреть на озеро.

– Все было не так. Да, я не хотел лишиться наследства. С деньгами деда я смогу бросить работу и заняться искусством, открою собственную галерею. Но меня искренне влекло к тебе. В твоем лице, когда ты рассказала, что у тебя умер брат и как он умер, было нечто такое… Я попытался запечатлеть это на бумаге после нашего знакомства, но не смог, словно твое горе было слишком глубоким.

– То есть ты женился на мне из жалости?

В голосе Эда зазвучала почти мольба:

– Я не это имел в виду. Я женился на тебе, потому что ты меня заинтриговала и потому что я видел – ты хороший, добрый человек. – Его лицо искривила гримаса. – Ты рвалась непременно оттереть вино с ковра, хотя могла притвориться, что пролил кто-то еще. Давина в такой ситуации прошла бы мимо. Ты гораздо лучше ее, честно.

Честно? Меня в который раз посетило искушение рассказать ему все. Вина лежит у меня на душе тяжелым камнем. Но если я пришла в ярость из-за траста, как отреагирует Эд, узнав, что сделала я?

Я попыталась отойти, но Эд порывисто приподнял ладонями мое лицо.

– Ты красивый человек, Лили, телесно и душевно. Самое поразительное, что ты этого не видишь. Это вторая причина, почему я влюбился в тебя. Ты храбрая, верная, умная. Я нелюбезно отзывался о твоей работе, но вообще-то я очень горжусь тем, что ты помогаешь жертвам несправедливости вроде этого твоего заключенного.

«Ты все неправильно понял», – хотелось мне закричать.

– Так почему ты так отвратительно себя со мной вел?

– Потому что мне… меня глубоко задело, что ты меня не хочешь. Физически. Я чувствовал себя отвергнутым, а Давина ясно дала понять, что по-прежнему заинтересована. Это было… искушение. Но ничего не произошло, клянусь. Потом началось это уголовное дело. Мне казалось, ты думаешь только о работе, и…

В груди росла тупая боль. Процент разведенных только в нашем бюро наглядно доказывает, как юриспруденция сказывается на семейной жизни.

Эд пригладил пальцами волосы.

– Лили, может, мы чересчур быстро сошлись, но теперь, когда я узнал тебя получше… Я хочу быть с тобой. Правда.

Правда? Или за него по-прежнему говорят деньги? Пять лет брака ради наследства?

– Скажи, – Эд привлек меня к себе, – что ты тоже меня любишь.

А что такое любовь? Я последний человек на Земле, способный ответить на этот вопрос.

– Мы могли бы начать все сначала, – медленно сказал Эд и мягко приподнял мое лицо за подбородок, заставив посмотреть ему в глаза.

Почему-то мне казалось важным не отвести взгляда.

– Что скажешь?

Все это уже говорилось, но каждый раз неизбежно возникала новая ссора. Однако сейчас пара темно-карих глаз смотрела мне прямо в душу. Иди к черту, хотелось мне крикнуть.

– Не знаю, – жалобно сказала я. – В голове туман. Работа отнимает все силы.

Это была правда. Более того, Рождество у родителей и визит в пустую конюшню только усилили мою решимость продолжать работать над этим делом, выиграть его, внести свою лепту в торжество правосудия. Это важнее моей личной жизни. После Дэниэла это было обязано стать важнее.

Я посмотрела на руки своего мужа, державшие мои, и высвободилась.

– Я дам тебе ответ после процесса. Извини.