Всю ночь с воскресенья на понедельник Шамординский храм был полон народа. Около гроба почившего старца, как и прежде, горело множество свечей, разливавших яркий праздничный свет на всю церковь. То и дело клубился фимиам, пелись панихиды, а в стороне продолжалось чтение Псалтири. Почитатели старца почти безостановочно прикладывались к гробу.

14-го, в понедельник, опять служилась соборная литургия с панихидой. Служил скитоначальник иеромонах Анатолий — обедню с одной парой иеромонахов, а на панихиду к ним присоединилось еще несколько пар. По окончании панихиды и обычного прощания, уже в 11-м часу дня, гроб поднят был руками сестер, поставлен на обычные монастырские носилки и в преднесении святых икон и хоругвей сначала обнесен был вокруг церкви, а затем через монастырь, мимо настоятельского корпуса и заложенного старцем каменного собора, где в то время стояло большое живописное распятие Спасителя, направился в свою родную Оптину пустынь. Святые же иконы, кроме одной вышеупомянутой Казанской, и хоругви возвращены были назад. Для сестер общины настала теперь ужасно тяжелая минута. Их дорогой любвеобильный батюшка телом своим навсегда теперь покинул свое любимое детище, на которое им положено было столько сил и труда. Некоторые из них отправились сопровождать гроб. А оставшиеся со слезами или с подавляемой гнетущей скорбью следили за удаляющимся дорогим своим сокровищем. Жгучую свою скорбь они, впрочем, растворяли надеждой, что «родной батюшка» не оставит их — духом своим всегда пребудет с ними и во всем будет помогать им. И это верно. Молитвы почившего неусыпным стражем охраняют созданную им обитель, и сам он как прежде, так и теперь является для обитательниц ее Ангелом Хранителем.

Погода в этот день была ненастная. Холодный осенний ветер насквозь пронизывал путников, а непрерывный дождь, то стихая, то усиливаясь, совершенно растворил землю. Но ничто не могло попрепятствовать почитателям старца выказать ему свое усердие. Гроб все время, до самой Оптиной пустыни, несли на руках попеременно то сестры общины, то оптинские монахи или и некоторые мирские лица, желавшие до самого конца доказать свою любовь и преданность к своему почившему наставнику. А был один в числе почитателей старца даже из именитых людей, который всю дорогу нес его гроб бессменно, переходя только во время остановок с одной стороны на другую. Тысячи народа на протяжении более версты шли и ехали за гробом. Шествие было медленное. Часто, несмотря на дождь и холод, останавливались для совершения заупокойных литий. К концу, впрочем, шествия, по случаю проливного дождя, литии служились уже на ходу без остановок. Когда подходили к лежащим на пути селам, перенесение останков старца сопровождалось погребальным колокольным перезвоном. Священники в облачениях, с хоругвями и иконами, выходили навстречу из церквей. Выступали поселяне, молились, многие из них целовали гроб покойного и затем присоединялись к сопровождавшим его. Таким образом, по мере приближения к Оптиной пустыни толпа все росла и росла. Гроб почившего старца бессменно, от Шамординской общины и до самой Оптиной пустыни, сопровождал в облачении один иеромонах Иларий, который во все время шествия служил и литии. Замечательно, что горевшие свечи, с которыми несли тело покойного старца, во все продолжение пути, несмотря на сильный дождь и ветер, не угасали.

Наступал вечер и уже несколько темнело, когда гроб старца проносили через последнюю деревню Стенино, находящуюся в версте от Оптиной. Уныло гудел большой семисотенный оптинский колокол, редкими мерными ударами потрясая воздух и далеко разнося печальную весть о приближении почившего. Тут вышли ему навстречу все духовенство города Козельска и граждане, присоединившись к многочисленной толпе народа. Шествие еще было далеко. Как черная туча, двигалось оно к обители. Высоко над головами сопровождавших, сквозь вечерний полумрак, виднелся черный гроб, таинственно освещаемый ярким пламенем горевших свечей. Колеблясь от шествия несших его, он точно плыл по воздуху. Поистине это трогательное печально-торжественное перенесение тела почившего старца, по замечанию многих, скорее походило на перенесение мощей и производило на всех присутствовавших умилительноблагодатное впечатление.

На неширокой речке Жиздре, протекающей под самым монастырем, через которую обыкновенно всегда переезжают на пароме, на этот раз временно устроен был мост. На берег этой реки в сретение почившего вышли в облачениях два архимандрита с многочисленным духовенством из монашествующих и прибывших священников и со всеми братиями обители и мирскими посетителями, с иконами, хоругвями и зажженными свечами, и остановились у моста. А там, за мостом, отделившись от всех, не обращая внимания на грязь и дождь, в скромной одежде шел на встречу гроба, с грустным выражением лица, иеромонах Иосиф, более 30 лет неотлучно находившийся при покойном старце, теперешний его заместитель по старчеству. Не пропустим здесь без внимания замечания теперешнего старца отца Иосифа. Осень, так передает он, когда скончался батюшка отец Амвросий, была сухая и грозила на будущий год неурожаем, но со дня перенесения тела его из общины в Оптинский монастырь, как испрошенная им у Господа милость, пошли дожди.

Величественное было зрелище, когда перенесенный через мост гроб старца внесен был в ряды многочисленного сонма священнослужителей в блестящих облачениях и несметные толпы народа с той и другой стороны соединились вместе. Похоронный перезвон колоколов, пение певчих, развевавшиеся хоругви, и это необозримое множество народа и впереди и сзади далеко-далеко за рекой, и, наконец, этот бедный гроб, к которому устремлены слезливые взоры всех присутствующих, к которому неслись со всех сторон сердечные вздохи, с горячей мольбой о упокоении души почившего в небесных обителях, с тайной скорбью сердца о потере дорогого отца и с прошением его ходатайства у Престола Всевышнего Отца Небесного, — все это поражало сердца всех, собравшихся отдать последний долг старцу.

Было пять часов вечера. Тут же на берегу речки предварительно отправлена была заупокойная лития, и шествие направилось к северным вратам обители. Снова величаво заколыхался гроб над головами иноков и вошел в родную обитель, которая теперь встретила давно ожидаемого ею дорогого упокоившегося батюшку уже праздничным звоном. Как только гроб внесен был в ворота, их поспешили затворить вследствие сильного напора в беспорядке толпившихся посетителей. Впрочем, это было на короткое время. Когда толпа несколько поуспокоилась, ворота были опять отворены.

Внесенный в обитель гроб с телом почившего старца поставлен был в холодном Введенском соборе, который блистал праздничным освещением — зажжены были люстры и множество свечей. Настоятель обители, отец архимандрит Исаакий, с несколькими парами иеромонахов, отслужил над почившим панихиду. Тем и закончилась встреча новопреставленного старца. Времени было уже часов шесть. Когда преосвященному Виталию донесено было подробно о том, как совершалось перенесение тела старца Амвросия, он возблагодарил Господа за то, что Его помощью все устроилось хорошо, а иеромонаха Илария, все время сопровождавшего тело покойного, на следующий же день, во время своего архиерейского служения, наградил набедренником. Спустя немного времени началось торжественное всенощное бдение в теплом Казанском храме, между тем как гроб с телом старца оставался в Введенском соборе, где безостановочно всю ночь совершались панихиды и храм был полон молившегося народа.

«Помню, — пишет о себе г-жа N, — раз мы отлучились (из храма, где был покойный), чтобы занять себе где-нибудь номер в гостинице, немного согреться и сколько-нибудь обсушиться, — перемениться было нечем. Все пошли, как были в церкви, мокрые, полузамерзшие; и — о чудо! — никто из нас не только не заболел, но даже не получил и насморка, хотя были с мокрыми ногами и стояли в холодном соборе».

На следующий день, 15 октября — вторник, гроб перенесен был в Казанский собор. В десятом часу началась литургия, которую, несмотря на свое слабое здоровье, совершал опять сам преосвященный Виталий, в сослужении двух архимандритов Моисея и Исаакия, трех игуменов и пяти иеромонахов. На правом клиросе пел хор архиерейских певчих, а на левом монастырских. Церковь была переполнена молящимися. К литургии прибыли светские представители г. Козельска — исправник, городской голова и несколько главных. В конце Божественной литургии владыка, обратясь к народу, произнес прекрасную трогательную речь. В ней он указал на то, что старчество, процветавшее в Оптиной пустыни, процветало особенно в лице почившего старца Амвросия. Выразил свое сердечное сожаление о том, что не пришлось ему лично беседовать с этим достоуважаемым старцем, войти с ним в духовное общение. Затем описал ту величайшую скорбь, которую испытывают оптинские братия, потеряв своего старца, Шамординская обитель — своего отца и покровителя, и, наконец, вся Россия — руководителя и опору в слабое верой время. Предложил в утешение всем скорбящим, что старец покинул их лишь телом, но духом пребывает с ними, видит все их дела и мысли и молится за всех. Закончил владыка свою речь приглашением всех присутствовавших помолиться о упокоении души почившего, а вместе и просить за себя его молитвенного ходатайства перед Престолом Божиим, присовокупив, что молитва наша будет ему приятна, если будем подражать ему в любви Христовой. Выразительность произношения и пастырски властный тон святителя-проповедника производили сильное впечатление на слушателей, вызывая у некоторых слезы умиления.

По окончании литургии преосвященным отслужена была панихида, в которой участвовали сорок священнослужителей, все в белых парчовых ризах. В конце панихиды, после 9-й песни канона, помянутый выше академик, отец иеромонах Григорий, с благословения преосвященного, обратился к почившему старцу с кратким прощальным словом, в котором высказал последнее ему приветствие от лица всей Московской духовной академии, коснувшись его подвигов в пустыни, бесчисленных добродеяний ближним, заслуженного почившим прославления на земле и удивления ему от всех, его знавших. Свое слово юный проповедник заключил земным поклонением усопшему старцу.

После панихиды гроб почившего поднят был на руки священнослужителями, и в преднесении святых икон и хоругвей погребальное шествие направилось к приготовленной могиле. За гробом следовал преосвященный в полном архиерейском облачении с прочими священнослужителями. Печальный похоронный перезвон, сливаясь с пением погребальных песнопений, сопровождал тело свято почившего старца к месту его упокоения.

При жизни покойный старец Амвросий, благоговея перед своим духовным наставником старцем Макарием, нередко имел обыкновение говорить: «Великий человек был батюшка отец Макарий! Вот привел бы мне Господь хоть у ножек его лечь». Посещавшие Оптину пустынь, без сомнения, помнят близ юго-восточной стены летнего Введенского собора, слева от дорожки, белую часовню над могилой старца отца Макария. Рядом с этой часовней и приготовлена была могила для новопреставленного старца Амвросия. После заупокойной литии, совершенной владыкой, и по возглашении почившему вечной памяти гроб опущен был в приготовленный в могиле осмоленный ящик, который и закрыт был особой крышкой. Владыка первый бросил горсть земли в могилу, а затем около нее была такая теснота и давка от множества народа, что многим из священнослужителей не пришлось и земли бросить на гроб. После над ним сделаны были своды. И вот появилась наконец новая свежая могила, в которой сокрыто драгоценное сокровище, сосуд Божией благодати, храм великой и святой души — многотрудное тело старца иеросхимонаха, батюшки отца Амвросия! Припомним при сем, что, как выше упомянуто, старец Амвросий, пламенно при жизни молившийся, побуждавший и присных своих молиться усердной Заступнице рода христианского, перед Ее святой иконой, названной им «Спорительницей хлебов», заповедал им праздновать Ей 15 октября. В этот же день и тело его предано было земле. Замечательное совпадение.

«Когда батюшку схоронили, — замечает один наблюдатель из светских лиц, — кто-то из ближайших к нему монахов стоял у могилы, сложив руки на груди крестообразно и опустив в нее глаза. Все отправились в трапезу. Прошло часа два времени. Тот же монах все еще стоял в том же самом положении у могилы батюшки».

«Удивительно, — говорит еще тот же наблюдатель, — что в обоих монастырях (Оптинском и Шамординском), где старец жил, его потеря переносится легче. Там скорбят искренно, глубоко, но без отчаяния. С самым близким к батюшке лицом можно говорить о нем. Все спокойны, сдержанны и делают свое дело. Только иногда как-то с болью передернется лицо монаха или застанешь его в тяжелой задумчивости. А иногда среди разговоров о старце вдруг кто-нибудь тихо промолвит со вздохом: “Эх, батя, батя!” — и все утихнет; и столько покорной скорби послышится в этих коротких словах. С кем ни заговоришь о нем, все его любят, все им облагодетельствованы. “Да кого он-то не любит?” — вот общий голос».

В два часа пополудни предложена была собравшимся на погребение старца гостям поминальная трапеза, в которой, как и прежде, принял участие преосвященный Виталий. Она была устроена в старой больничной церкви во имя Владимирской иконы Божией Матери. Как прежде в Шамординской общине, когда отслужено было над телом почившего погребение, так и здесь теперь в несколько перемен пообедало около 500 человек. В конце трапезы, когда провозглашена была новопреставленному старцу Амвросию вечная память, владыка обратился к присутствовавшим гостям с словом. Пригласив всех к молитве об усопшем, святитель и от себя, и от Оптиной обители выразил благодарность тем лицам, которые почтили память старца своим нарочитым прибытием на его погребение. Особенно же он благодарил благотворительницу Шамординской общины А. Я. Перлову, представителей г. Козельска с духовенством, исправником и головой городским во главе и посланцев от Московской духовной академии — двух вышеупомянутых иеромонахов академиков, посылая ей свое соутешение ее верою и святительское благодарственное благословение за великую радость, доставленную участием прибывших обеим обителям и всем многочисленным участникам печальных торжеств. Между тем как над свежей могилой приснопамятного старца Амвросия до самой поздней ночи слышалось пение панихид в присутствии со слезами молившихся почитателей его.

Так закончилось печальное, но в то же время и отрадное торжество отшествия праведной души в страну невечернего света, где шум чисте празднующих и неизглаголанное веселие!

Перед самым своим отъездом в Калугу 16 октября преосвященный Виталий обратился к собравшимся в Казанском храме братиям с прощальной речью, в которой снова помянул великие заслуги почившего старца, кратко, но ярко описал его духовный образ, дышавший высокой христианской любовью, и призвал еще раз братию к сохранению сего образа в своих сердцах и уподоблению ему. Помянув о старчестве, как особенности Оптиной пустыни, владыка пригласил всех присутствовавших к молитве о том, чтобы Господь не оставил обители Своим покровительством и воздвиг бы ей нового светильника, преемника в Бозе почившего старца Амвросия. Преподав затем братиям архипастырское благословение, владыка отправился с миром в путь.

А мы, горя любовью к почившему милостивому батюшке, отцу Амвросию, опять переведем к нему свои мысли и чувства.

Долго-долго после блаженной его кончины оптинцы и шамординские сестры не могли успокоиться. Все казалось им, что будто что-то дорогое — невозвратимое — ими потеряно; кругом какая-то пустота, которую ничем наполнить не было возможности. Однажды шамординские приютянки вздумали пропеть те стишки, которые в свое время пелись ими для батюшки: «Отец родной, отец святой»... Но лишь только началось пение, как вдруг у всех полились слезы, и вместо пения произошло горькое рыдание.

Оптиной над могилой старца вскоре поставлена была трехстенная часовня, четвертой своей стороной примкнутая к часовне старца Макария, подобная сей последней, с приличной надписью; а внутри — мраморная гробничка тоже с надписью: «Для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 22)». Сбоку этой гробнички оставлено отверстие, откуда почитатели покойного старца берут песок в помощь и благословение.

Проходя мимо этой часовни, один посетитель обители увидел, что ее красит старый маляр. «Вы знали старца?» — спросил он. «Как мне было его не знать, моего благодетеля? — ответил тот. — Раз говорю я ему: “Батюшка! Мне ведь жить недолго остается; видите, здоровье мое какое”. А он мне отвечает: “Только ты сперва меня помажешь”. Не понял я тогда, что бы это значило, а вот и пришлось над ним часовню красить». И маляр продолжал молча свою работу.

Впрочем, время и обстоятельства сглаживают сердечную горесть, какова бы она ни была. Безутешна была скорбь почитателей батюшки отца Амвросия тотчас после его кончины, но скоро они стали утешать себя мыслью, что старец умер только телом, а дух его живет вечно, по слову премудрого: праведники живут во веки (Прем. 5, 16). Эти слова подтверждаются и самым делом.

Во-первых, что ни говорил старец о будущем, все или уже исполнилось, или приходит в исполнение. Например, лежа на смертном одре, он обещал, как мы видели выше, г-же N во всем помогать, и вот что она пишет: «Не прошло и трех или четырех дней после кончины батюшки, когда тело его еще находилось в Шамордине, я была в страшном горе, доводившем меня почти до отчаяния. По временам у меня вырывался ропот: Боже мой, говорила я себе, что же это сделал батюшка?

Только принял нас, сейчас же одел в монашеское платье и сам бросил. Все это смутно, помню я, переходило в мыслях моей больной головы. Забывшись где-то, в церкви или дома, легким сном (мы в церкви ночевали, а домой только на короткое время прибегали), я увидела батюшку подходящим ко мне. Он был в черном своем халатике и шапочке. Сидела я будто на какой-то длинной лавке или диване. Поспешно подошедши, батюшка сел поодаль от меня на другом конце. Подняв ручку, он с упреком и недовольством в голосе громко сказал мне: “Я вас никогда не брошу”. Я так и вскочила. Сон был так явственен, что, когда я проснулась, даже голос старца звучал у меня в ушах. И на душе у меня стало спокойнее». Много и еще рассказано этой г-жою замечательных видений старца во сне и даже наяву. Батюшка, как живой, утешал, вразумлял и укреплял ее в различных искушениях, после чего мир водворялся в душе ее.

Или: предсказывал старец процветание созданной им Шамординской обители. Немного прошло времени со дня его кончины, а слова его уже оправдываются на деле. Громадный каменный собор, которому батюшка положил только основание, теперь уже почти готов. Поставлены огромные каменные корпуса — трапезный, богадельный и другие. В общине заведены разные художественные рукоделия: живопись, фотография, чеканная работа — золочение и серебрение, тканье великолепных ковров, шитье золотом и шелками. Есть там и переплетчицы книг, и краснописцы и прочее. Так что уже и теперь, по замечанию некоторых, Шамординская обитель, по предсказанию старца Амвросия, во многом опередила Оптину пустынь; но обстоятельства, конечно устрояемые, по его молитвам, Промыслом Божиим, подают в будущем надежду еще на большее и большее процветание.

Во-вторых, живет старец Амвросий вечной жизнью, как получивший велие дерзновение ко Господу, ибо вот теперь, по кончине его, уже бывают от него исцеления.

В октябрьской книжке «Душеполезного Чтения» за 1897 год помещено письмо некоего Николая Яковлевича Широкова, Вятской губернии Глазовского уезда, к теперешнему Оптинскому старцу отцу Иосифу. В нем между прочим читаем следующее: «Я весьма был болен — страдал болью ног и головы. 26 ноября прошлого 1896 года приносит отец мой от сельского нашего священника книгу “Душеполезное Чтение”, в которой я и нашел статью про отца Амвросия. Прочитав ее и размыслив немного, начал я душевно молиться к отцу Амвросию об исцелении моих недугов и, помолившись, тонким сном уснул. Только что успел заснуть, как вдруг заблистал передо мною необычайный свет, который вскоре исчез, — только остался один след от него в виде облака; и вдруг слышу шаги идущего человека. В скором времени вижу перед собою мужа, украшенного сединами, в мантии, с крестом на груди. При сем я постараюсь описать его приметы: росту он невысокого, лицо истощенное постом, и потому оно весьма светлое; нос с горбинкой; волосы седые не весьма густые; брада его седая, тоже не густая; а голос его весьма звучный. Кроме того, на левой его руке были четки, а в правой руке посох. Вот он подошел к моему ложу и говорит: “Чадо Николае! Восстань, поспеши в церковь, отслужи молебен святому Амвросию Медиоланскому — и получишь облегчение скорое”. Он взял меня за руку, благословил и дотронулся своим посохом до моих ног, которые и почувствовали скорое облегчение. Дал мне что-то вроде просфоры поесть, и вдруг в голове у меня зашумело. Я тогда весьма ужаснулся и думал, что уж головы у меня нету на плечах. Но вот сей старец покрыл ее мантией, и вскоре я почувствовал облегчение. Старец еще раз благословил меня, и я сподобился облобызать его светлую руку и при сем осмелился спросить его: “Как вас звать по имени?” Он мне ответил: “Кому я велел тебе отслужить молебен, того и я ношу имя, — я иеросхимонах Амвросий из Оптиной пустыни”. Сказав это, он сделался невидим. Пробудившись, я весьма обрадовался, что выздоровел; и родные сему тоже очень обрадовались. Все-таки об этом явлении я не открыл им вскоре, а записал оное только в свою памятную книжку. Но вот ныне опять явление это повторилось. Отец Амвросий явился мне во гробе лежащим, повитый в схиму, и говорит: “Что же ты, раб Божий Николай, умалчиваешь о делах милости Божией, т.е. не сообщаешь Оптиной пустыни о исцелении?» Только поэтому-то я и осмелился сообщить о вышесказанном вашему высокопреподобию и при сем просить вас, отец Иосиф, не оставить без внимания мой рассказ и для пользы других поместить его хоть на одной страничке жизнеописания отца Амвросия».

Еще подобный отрывок из ненапечатанного письма к Людмиле Осиповне Раевской, живущей в Шамординской общине, от 23 февраля 1898 года:

«Вчера приезжал В. и рассказывал, что одна дама, родственница Л-го, ему писала из Москвы, что у нее муж был очень болен. Доктора отказались лечить, и он совсем умирал. В одну ночь видит он около себя у постели старца, который над ним молился и говорит: “Отслужи молебен святому Амвросию Медиоланскому», — и скрылся. Больной сказал это жене, и они отслужили молебен. Он приобщился и с тех пор начал поправляться; даже встал с постели, но никому не говорил об этом явлении старца. Когда же он стал чувствовать себя совсем хорошо, ему опять явился этот же старец (бывший больной его узнал) и говорит: “Ты теперь совсем здоров; зачем же ты скрываешь и не говоришь о своем исцелении? Надо говорить; а старец пред тобой — Оптинский Амвросий”. И скрылся. Когда В. рассказывал, я позавидовала; а на душе какая-то радость стала, — я не могу высказать. Родной наш и нас, может быть, не оставляет».

Присовокупим к сему, что приведенные здесь два случая исцелений от почившего старца не единственные.

В заключение всего сказанного предложим вниманию читателей два знаменательных сновидения одной Шамординской сестры, рисующие, как мы веруем, загробную участь описанного здесь великого Оптинского старца, батюшки отца Амвросия. Вот ее рассказ:

«За несколько времени до кончины батюшки видела я, будто стою в прекрасном саду. На высоких деревьях трепещут листки, и всякий листок все повторяет молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного”. В саду будто стоит светлый храм. Вошла я в него и вижу: купол у него не достроен. И подумала я: как это храм не окончен? Тогда послышался мне голос: “Это жилище приготовлено для старца Амвросия и скоро будет окончено”.

А как батюшка уже умер, видела я, что стоит его гроб. И вот спустились четыре Ангела в белых ризах, — такие блестящие на них ризы, — а в руках у них свечи и кадило. И спросила я, почему это они, такие светлые, спустились ко гробу батюшки. Они мне ответили: “Это за то, что он был такой чистый”. Потом спускались еще четыре Ангела в красных ризах, и ризы их были еще красивее прежних. Я опять спросила, а они ответили: “Это за то, что он был такой милостивый, так много любил”. И еще спустились четыре Ангела в голубых ризах невыразимой красоты. И я спросила, почему они спустились ко гробу. И мне ответили: “Это за то, что он так много пострадал в жизни и так терпеливо нес свои кресты”».

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ, И ГОСПОДУ БОГУ СЛАВА!