Прежде всего предлагается здесь боголюбивым читателям извлечение из статьи преданной старцу Амвросию духовной дочери его, достопочтенной А. А. Шишковой, ее собственными словами. «В одно из моих посещений старца, — так говорит эта г-жа, — он благословил меня книгою “Царский путь Креста Господня, вводящий в жизнь вечную”, прибавив: “Чаще читай ее”. Я ему сказала: “Вы мне уже такую книгу дали в прошлый раз”. “А прочла ли ты ее?” — возразил старец. “Кажется, что читала”, — был мой ответ. “То-то — кажется; не развернув ее, подарила”. Тут я вспомнила, что именно я это сделала, и попросила прощения. Батюшка со своей обычной добротою, подавая мне снова книгу, сказал: “Читай же эту почаще”. Не говорю еще о множестве случаев самой поразительной его прозорливости, неоднократно выражаемой всему нашему семейству».

«В Тамбовской губернии, — пишет та же г-жа Шишкова, — оправдывался еще пророчественный намек батюшки отца Амвросия. Его родственница была замужем за священником Троекуровского женского монастыря (в 20 верстах от нашего имения). При назначении мужа ее в эту обитель священником она ездила к батюшке испросить благословение построиться там, ибо до тех пор находилась в наемном неудобном помещении. Батюшка не дал ей на это благословения, сказав: “Подожди еще десять лет, а там — что Бог даст”. Жена священника с нетерпением ожидала приближения этого десятого года. Ей прискучило жить в чужом доме, и она неоднократно говорила монахиням: “Что-то будет в нынешнем году, ведь это 10-й, не случилось бы чего с нами, как бы не умер муж мой”. Он был болезненный. Но вот приблизился конец девятого года, и внезапно заболевает жена священника; делается жар, горячка, а на третьи сутки ее уже не стало. Священник, как вдовец, должен был оставить женскую обитель. И так за десять лет батюшка предупредил ущерб, который бы должен был понести священник при переходе в другое место, остановив желание их строиться».

Послушаем теперь рассказ одной женщины, Пелагеи Глаголевой, которая писала в скит от 30 июля 1892 года следующее: «Оставшись вдовою 22 лет без всяких средств к жизни, я поселилась у матери, тоже вдовы, обремененной многочисленной семьей и располагающей очень ограниченными средствами. Первое время я потерялась и не знала, что делать. По совету добрых людей я потянулась к старцу Амвросию. Это было в 1880 году, — поехала я с девушкой-компаньонкой. Нас батюшка принял немедленно, полулежа на постельке. Когда мы вошли, то при одном взгляде на него какое-то благоговейное чувство охватило меня и слезы обильные полились из глаз моих. Батюшка со свойственной ему добротою обласкал нас и сказал, чтоб я успокоилась в гостинице; и если не могу высказать, что я желаю знать от него на словах, то чтобы написала и передала через его келейника, — что я и сделала. Исписав лист почтовой бумаги кругом, я поставила свою фамилию — Глаголева. Явившись на общее вечернее благословение, я была поражена, когда батюшка из множества народа вызвал меня словами: “Ну, Глаголева, ты мне столько наглаголила, что я должен на твои вопросы отвечать по крайней мере целую неделю. Ты вдова, а у нас хлеб даровой. Поживи в нашей обители, а я каждый день буду тебе отвечать на один из заданных тобою вопросов”. Что и исполнял с пунктуальной точностью. Между прочим я попросила благословения старца Амвросия на открытие мастерской, что можно было сделать только с детской верой в Бога, потому что ни я, ни четыре сестры мои девушки не умели взять иголки в руки. Батюшка на это сказал: “Всякий честный труд Господь благословит”. Я выписала мастерицу из Москвы, платила ей 15 рублей ежемесячно. И благословение Божие, по молитвам старца, видимо было на нашей семье. Мы зарабатывали 40-50 рублей в месяц, что и продолжалось два года до замужества сестры и меня самой. В то время, когда я была у батюшки, за меня засватался один господин, но батюшка положительно сказал: “Куда ему жениться? Ему и путь-то другой предстоит”, — что и сбылось. Он поступил в монастырь. Но вот еще сделал мне предложение человек состоятельный. Я написала о сем старцу, объяснив, что жених мой любит выпить. На что он отвечал так: “Выйти можно, если он только состоятельный, добрый и здоровый человек”. А так как все эти задатки были в моем женихе, то я решилась выйти и — благодарю милостивого Бога — была сравнительно с ним покойна и счастлива. Могла даже помочь матери моей тем, что взяла на воспитание младшую сестру свою. И теперь, потеряв его около года, я имею хоть маленькие средства к жизни и выдала на его счет двух сестер моих, круглых сирот.

Будучи молодой женщиной, я так пристрастилась к картежной игре, что положительно убивала свое здоровье, проводя бессонные ночи за этим бессмысленным развлечением. Играла, конечно, на деньги и много проигрывала. Незадолго до отъезда моего из Оптиной я стала на колени около постели батюшки и, целуя его благословляющие ручки, стала просить его карточку. Это было на общем благословении. Он делает мне только одной понятный укоризненный вид и говорит: “Пустое ты затеяла — просишь карточки. Разве мы тут в монастыре в карты играем?” Прошло двенадцать лет с тех пор, а я как будто сейчас слышу этот тихий тонкий упрек, от которого в то время вся кровь бросилась мне в лицо. Невозможно высказать, что я в то время перечувствовала. Я, разумеется, сконфуженная, стала пояснять, что желаю получить его фотографию. Тогда он, принимая одному ему свойственный, пронизывающий душу взгляд, ответил: “О! это можно, а я не понял”. И, с этими словами отодвинув ящик стола, стоявшего около кровати, вынул фотографический портрет и подал мне. Руки всех, бывших на благословении, потянулись к батюшке тоже с просьбой благословить и их портретами, но батюшка сказал: “Что вы? Что вы? Всего моего состояния не хватит, если я буду давать всем карточки”. И из всей толпы получила еще карточку какая-то молодая девушка. И что же? Моя душа окаянная даже после этого обличения не содрогнулась от этого сердечного толчка. И я опять играла и играла, так как врагу приятно было держать меня в своих руках. И только сильная болезнь, посланная мне Всемилостивым Господом, спасла меня от этой безумной пагубной привычки. Благодарю Всещедрого Владыку моего и почившего молитвенника батюшку отца Амвросия: присылаемые им ко мне письма не остались без добрых последствий. Берегу карточку старца. Она часто, в минуты скорби, напоминает мне о той любви и терпении, какие имел отец Амвросий при своем болезненном состоянии, так как ни одна душа христианская не ушла от него без отрады и утешения. В течение той недели, которую я провела под приветливой сенью Оптиной пустыни, самыми лучшими минутами для меня были те, которые проводила на общих благословениях почившего батюшки. Сколько доброты, милосердия, любви таилось в этой чудной, сильной, верующей душе, сохранившейся в таком по видимому хилом теле! Так все живо представляется. Собрались мы однажды на вечернее благословение. Подходит монахиня к батюшке и говорит: “Благословите, батюшка, — боимся ночевать в номере”. Когда же батюшка спросил, что за причина такой боязни, монахиня отвечала: “Да вот, батюшка, над моей кроватью так навис потолок, что угрожает смертельной опасностью”. Батюшка добродушно улыбнулся и сказал: “Хоть ты и монахиня, но не сказать тебе истинную правду, что ты дурак набитый (это выражение было, как я заметила, у него обычным в отношении к простонародью). Вот что по этому поводу я тебе расскажу: один молодой человек, возвратившись ночью домой, увидел свет в своей квартире. Это его ужасно поразило, потому что ключ от квартиры был у него в кармане. Чтоб удовлетворить своему любопытству, он подходит к окну, — и что же видит? У него по комнате ходит он сам. Это до такой степени испугало его, что он опрометью бросился бежать за реку к своему брату, где и провел ночь. Наутро вместе с братом он приходит домой и что же видит? Над его кроватью провалился потолок. Так вот как Господь спасает и хранит тех, которые не готовы еще явиться пред милосердием Божиим. Советую тебе идти спокойно ложиться спать. Если Господу угодно, то Он сохранит тебя”. Сему подобные рассказы остаются в памяти не одних людей благовоспитанных; их легко запоминают и простолюдины, эти истинные дети природы. И передаются эти маленькие рассказы из уст в уста, как сказанные любимым старцем отцом Амвросием, и, разумеется, приносят несомненную пользу. Так и в этом случае монахиня ушла совершенно успокоенная.

По случаю двух дорогих потерь в течение полугода (я потеряла отца и мужа), у меня до того расшаталось здоровье и нервы, что я положительно не могла слышать ни музыки, ни пения, от которых мне делалось дурно. В свой приезд я разжаловалась батюшке о своем состоянии, и он посоветовал мне проехать к угоднику Божию Тихону и искупаться в целебном колодце, что я и исполнила. И хотя я была больна потом другими болезнями, но нервная мучительная, благодаря Богу, более не возвращалась.

Однажды батюшка спросил меня: “Какие у тебя средства к жизни?” Я сказала, что никаких, кроме выигрышного билета, на который я надеюсь выиграть. Он ударил меня по голове своим костыликом (знак его особенного благоволения) и сказал: “Никогда не выиграешь, дурак набитый; и если встретится надобность, то продай его”. Эта необходимость в скором времени открылась, а именно: матери моей нужно было заплатить повинности по дому, и другого источника, кроме моего билета, не предвиделось, так что я заложила его для этой нужды и, разумеется, не могла выкупить обратно. Но, как прежде мною упомянуто, я вышла замуж, то уже ни в чем не имела недостатка. В день своего отъезда я стала просить батюшку отца Амвросия благословить меня побывать у него хоть еще раз в жизни, на что он ответил: “Куда тебе, дураку набитому? Ты не умеешь деньги собирать”. (Опять намек на картежную игру.) И что же? При всех моих усилиях в течение двенадцати лет, мне не удалось, по складывавшимся обстоятельствам, оторвать четвертной билет, чтоб посетить батюшку, хотя, скажу откровенно, душой рвалась к нему. Так исполнились слова всем известного и великого прозорливца. Желала бы хоть теперь, если угодно будет Создателю моему, посетить могилку незабвенного любвеобильного старца Амвросия. Твердо верую, что, любя нас, быв с нами в теле, он не оставляет и теперь, живя духом у Престола Вседержителя. И сердце и совесть подсказали бы ответы на просьбы и думы на дорогой могиле».

Следуют засим еще несколько, подобных прежним, рассказов.

Приезжают к старцу из Петербурга две сестры. Младшая невеста, с веселым настроением; старшая — тихая, задумчивая, богомольная. Одна просит благословения вступить в брак, а другая в монастырь. Старец невесте подает четки, а старшей говорит: «Какой монастырь? Ты замуж выйдешь, да не дома, вот тебе что!» — и назвал губернию, куда они никогда не ездили. Обе возвращаются в столицу. Невеста узнает, что жених ей изменил. Это произвело в ней страшную перемену, потому что ее привязанность была глубока. Она постигла суетность того, что прежде ее занимало, ее мысли обратились к Богу, и вскоре она поступила в монастырь. Между тем старшая получила письмо из дальней губернии от забытой тетки, набожной женщины, жившей по соседству с женским монастырем. Она звала ее присмотреться к жизни монахинь. Но вышло иначе: живши у тетки, племянница познакомилась с человеком уже немолодым, очень подходящим по характеру, и вышла за него замуж.

У одного, близкого к старцу монаха из петербургского света сестра была замужем за помещиком, часто посещавшим Оптину. Однажды батюшка заводит с этим помещиком такой разговор: «Говорят, около тебя имение выгодное продается, купи». Старец любил употреблять слово «говорят» для прикрытия своей прозорливости. Помещик удивился. «Продается, батюшка, и как бы хорошо купить, да это мечта одна. Имение большое; просят чистыми деньгами хоть дешево, а у меня денег нет». «Денег? — повторил тихо батюшка. — Деньги-то будут». Потом они перешли к другим разговорам. На прощание отец Амвросий сказал: «Слышишь, именье-то купи». Помещик отправился домой на своих. По дороге жил его дядя — богатый, но очень скупой старичок, избегаемый всей родней. Так случилось, что остановиться было негде и пришлось заехать к дяде. Во время беседы дядя спрашивает: «Отчего ты не купишь имение, которое около тебя продается? Хорошая покупка». А тот отвечает: «Что спрашиваешь, дядюшка? Откуда мне столько денег взять?» — «А если деньги найдутся? Хочешь, взаймы дам?» Племянник принял это за шутку, но дядя не шутил. Имение было куплено, и новый владелец приехал распорядиться. Не прошло и недели, как барину докладывают, что пришли купцы торговать лес. Стали говорить о цене, и они сразу назначили за лес ту цену, за которую было куплено все имение.

В последнее время своей жизни отец Амвросий одним своим настоятельным советом, с виду несколько странным, оказал великую помощь делам князей Л. Этот случай особенно замечателен по сложности благоприятных обстоятельств, начало которых лежало в наставлении старца Амвросия.

Незадолго до кончины старца заехал к нему за благословением управляющий, державший путь в Петербург за небольшим наследством. Батюшка ему вдруг говорит: «Тебе не в Петербург ехать надо; поезжай на Курск». Эти слова старца очень удивили его, но из Калуги он взял билет на Курск и отправился. В вагоне он разговорился с одним помещиком. Тот имел желание идти в монастырь и искал человека, который бы взял в аренду его имение, с тем чтобы ежегодно выплачивать ему небольшое содержание. А если бы он заслужил его доверие, помещик и совсем мог бы уступить ему свое имение на очень удобных условиях. В вагоне они и сговорились.

Бедную мещанку за красоту засватал богатый купец, а старец говорит матери: «Вашему жениху отказать надо». Мать так и вскинулась: «Что ты, батюшка? Да нам и во сне такой не снился; послал Бог сироте, а ты — отказать». А батюшка в ответ: «Этому откажите, у меня для дочери твоей другой жених есть, лучше этого». «Да какого нам лучше надо? Не за князя же ей выходить», — толкует свое мать. — «Такой у меня великий жених, что и сказать трудно; откажите купцу». Купцу отказали, а девушка заболела и умерла. Тогда поняли, о каком Женихе говорил старец.

Одна молодая девушка говорила своей родственнице монахине перед общим благословением: «У меня конфеты в руке; ужасно мне хочется дать их батюшке, да боюсь, — неловко так, без коробки». Скоро появился старец; все стали на колени. Остановившись перед молодой девушкой, он молча разжал ее руку. Взял конфеты и пошел далее.

Мелочей для старца не существовало. Он знал, что все в жизни имеет свою цену и свои последствия, и потому не было вопроса, на который бы он не отвечал с участием и желанием добра. Однажды остановила старца женщина, которая была нанята помещицей ходить за индюшками, но индюшки почему-то у нее колели, и хозяйка хотела ее рассчитать. «Батюшка, — обратилась она к нему со слезами, — помоги, сил моих нет, сама над ними недоедаю, — пуще глаз берегу, а колеют. Согнать меня барыня хочет. Пожалей меня, родимый». Присутствующие смеялись над бабой. А старец с участием расспросил ее, как она их кормит, и дал совет, как их содержать иначе, благословил ее и отпустил. Тем же, которые смеялись над ней, он заметил, что в этих индюшках вся ее жизнь. После сделалось известным, что индейки у бабы уже не колели.

Но, преподавая советы, старец не имел обыкновения настойчиво требовать, чтобы они непременно исполнялись, и никогда не связывал относившихся к нему каким-либо запрещением. И если видел, что совет кому-либо не по сердцу, всегда прибавлял, как при личных разговорах, так и в письмах: «Впрочем, смотрите сами и как найдете для себя более удобным, так и поступите». Так всегда снисходительно относился старец и к немощам человеческим. Однако иногда прибавлял в назидание просившим у него советов: «Когда говорю, надобно слушать с первого слова, тогда будет послушание по воле Божией. Я мягкого характера, уступлю, но не будет пользы для души». А так как, по пословице, «своя воля царя боле» и для всех она одинаково дорога, то старцу, понятно, часто приходилось уступать. В таком случае он говорил: «как хочешь»; или: «можешь так поступить», но никогда не давал на дело благословения.

Находились же такие люди, которые и дела желали вести по своей воле, и вместе просили на это у старца благословения и всё приставали: как же вы, батюшка, благословите? что же вы мне скажете? Старец с огорчением в шутливом тоне отвечал иногда так: «Что реку человеку чудаку?»; или: «что возглаголю творящему свою волю?» Такими и подобными шуточными ответами он кое-как отделывался от настойчивых неуместных требований от него благословения. А иному настойчивому своевольнику скажет: «Так-то, брат, обычай-то у нас бычий, а ум-то телячий». Тут он и сам посмеется, и посетитель вместе с ним, может быть, даже не замечая того, что получил от старца выговор и наставление, и только уже после поймет старческие слова и не оскорбится на старца.

К сему присовокупить здесь можно, что просившие от старца и получившие в делах своих советы за неисполнение их нередко терпели несчастия.

Теща бывшего в миру женатым, вышеупомянутого оптинского монаха Гавриила приехала к старцу отцу Амвросию со своею дочерью девушкой, для которой имелся в виду жених; за него она и намеревалась выдать ее замуж. Батюшка благословил этой девушке идти в монастырь. Но по приезде домой девица, вопреки благословению старца, все-таки вышла замуж за означенного жениха. Только жизнь их семейная оказалась неудачной. Муж стал пить, а оттого в доме расстройство и нищета.

Иной пример. Молодой крестьянин из-под Тихоновой пустыни, что около Калуги (верст 60 от Оптиной), задумал жениться, потому что старуха-мать ослабела, а других женщин в доме не было. Пошел он на праздник Успения к старцу, а тот посоветовал ему подождать до Покрова; между тем мать очень недовольна была советом старца. Пришел — на Покров, а батюшка говорит: «Обожди до Крещения, тогда посмотрим». Старуха очень расстроилась, — малому покоя от нее нет. Пришел он к старцу на Крещение и объявляет, что матерней брани терпеть не может. А батюшка ему в ответ: «Боюсь, что не послушаешь меня, а мой совет: никак тебе жениться не надо, — обожди». Но крестьянин ушел и женился, а через два месяца после свадьбы умер.

Приведем теперь рассказ о вышеупомянутом жителе г. Козельска Капитоне. У него был единственный сын, взрослый юноша, ловкий, красивый. Отец решился отдать его в люди и привел его к старцу, чтобы получить от него благословение на задуманное дело. Сидят оба в коридоре, и около них несколько монахов. Выходит к ним старец. Капитон, получивши с сыном благословение, объясняет, что хочет сына отдать в люди. Старец одобряет намерение и советует отправляться сыну в Курск. Капитон начинает старца оспаривать. «В Курске, — говорит, — у нас нет знакомых, а благословите, батюшка, в Москву». Старец в шутливом тоне отвечает: «Москва бьет с носка и колотит досками; пусть едет в Курск». Но Капитон все-таки не послушал старца и отправил сына в Москву, где тот вскоре поступил на хорошее место. У хозяина строилось в это время какое-то здание, где находился только что нанявшийся к нему юноша. Вдруг упало сверху несколько досок, которые и раздробили ему обе ноги. Тотчас же телеграммой уведомлен был о сем отец. С горькими слезами пришел он к старцу поведать о своем горе. Но горю этому помочь уже нельзя было. Больного сына привезли из Москвы. Долго он хворал, и хотя раны закрылись, но он уже остался на весь век калекой, не способным ни к какой работе.

К некоторым посетителям старец обращался с обличениями. Подошел как-то к нему молодой человек из мещан, с рукой на перевязи, и стал жаловаться, что никак не может ее вылечить. При старце в это время были один монах и несколько мирян. Не успел тот договорить: се болит, и шибко болит, — как батюшка его перебил: «И будет болеть, — зачем мать обидел?» Но, вероятно, заметив смущение и смирение в обличаемом, тотчас изменил тон речи: «Ты ведешь-то себя хорошо ли, хороший ли ты сын? Не обидел ли?» Нужно заметить, что в подобных случаях старец не спешил подавать помощь, считая болезнь достойным в сей жизни возмездием человеку, ниспосланным правосудием небесным, дабы временным наказанием избавить его от наказания вечного. Так он писал и в письме к одной монахине, заботившейся об уврачевании какой-то недужной сестры, болезнь которой имела свою причину в порочной жизни: «Посмотри на апостола Павла, что он творит. Не повелевает ли он предать такового сатане во измождение плоти, да дух его спасется в день Господа нашего Иисуса Христа? Вот пример истинного человеколюбия. А ты заботишься избавить человека от измождения плоти, чтобы доставить ему временное спокойствие, прикрываясь, может быть, и мнимой пользой душевной».

Кроме словесных, лично преподаваемых старцем Амвросием советов, множество рассылалось им писем к тем людям, которые по обстоятельствам не всегда имели возможность прийти или приехать к нему сами. По различию лиц и их положений и душевных расположений содержание старцевых писем самое разнообразное. Общее содержание писем к монашествующим: безропотность, смирение, самоукорение, терпение находящих скорбей и предание себя в волю Божию. В письмах же к мирским особам или разрешаются некоторые недоумения касательно вероучения православного, или делаются указания, как поступать в житейских делах, истолковываются некоторые знаменательные сны и прочее, и прочее. О достоинстве этих писем излишне и говорить. Оно давно признано всеми благомыслящими искателями пользы душевной.

По благословению старца, заботившегося о духовной пользе ищущих спасения православных христиан, и под его непосредственным руководством некоторые оптинские монахи занимались переводом отеческих книг с греческого и латинского языка на русский и составлением душеполезных книг. Так в его время переведены были книги: «Двенадцать слов преподобного Симеона Нового Богослова», «Девяносто пять слов с завещанием преподобного Феодора Студита», последовало 2-е исправленное издание «Лествицы» на русском языке. Изданы: жизнеописание Оптинского старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва), жизнеописание настоятеля Малоярославецкого монастыря игумена Антония (бывшего начальником Оптинского скита и скончавшегося на покое в Оптиной пустыни), письма того же игумена Антония к разным лицам, «Царский путь Креста Господня», и последовало 2-е исправленное и дополненное издание исторического описания Оптиной пустыни. Все эти книги, как и прежние оптинские издания, например «Поучения преподобного Аввы Дорофея», «Лествица» и др., всегда имелись у старца Амвросия в достаточном количестве. Ими одаривал он, по усмотрению, более почетных посетителей.

А сверх того у него никогда не переводились мелкие брошюры для раздачи прочим посетителям. Из них особенно замечательны были: «Советы ума своей душе» преподобного Марка Подвижника, «О вещах, возбраняющих ко спасению, с душеполезными беседами» старца Зосимы и «Толкование на “Господи, помилуй”». О достоинстве этих брошюр старец так писал некогда к графу А. П. Толстому: «Объем этих книжечек по видимому очень малый, но содержание их велико, весьма велико. В них хотя кратко, но ясно и практически изложено, как должен всякий христианин евангельское учение приспособлять к образу своей жизни, чтобы получить милость Божию и наследовать вечное блаженство. Не знаю, как вам понравятся эти книжки, а все принимающие эту духовную милостыню с большим усердием принимают ее и очень довольны остаются».

Кроме этих брошюр, старец во множестве раздавал: «Слово преподобного Марка Подвижника о покаянии» и вновь переведенные на русский язык и изданные «Преподобного Иоанна Дамаскина слово о страстях и добродетелях» и «Беседу на шестой псалом святого Анастасия Синаита».

В переводах и вообще в издании от Оптиной пустыни душеполезных книг нелишне здесь упомянуть: главными деятелями были языковед, монах Климент Зедергольм (впоследствии иеромонах) и монах Анатолий Зерцалов (впоследствии скитоначальник и старец). Им помогал несколько в книжных занятиях еще один молодой скитский послушник.

Благословляя означенных лиц на книжные труды, старец по обычаю своему рассказал им шутливый и, между прочим, назидательный анекдот: «Утонул один монах. Дело о сем поступило в суд. Собрались судьи и начали толковать, как озаглавить дело. Один из старинных писак предлагает надписать так: о потонутии монаха. Ему говорят: это неловко. Другой старичок также предлагает озаглавить: о потоплении монаха. Ему возражают: но ведь монаха никто не топил. Наконец, один из молодых современных научников сказал: о потонувшем монахе. И все согласились». Этим анекдотом старец давал книжным людям разуметь, что старшие в поручаемых им делах не должны пренебрегать мнением и младшего. Как и святой апостол учит: Если же другому из сидящих будет откровение, то первый молчи (1 Кор. 14, 30).