Многие обращались к старцу Амвросию с прошением его святых молитв об исцелении от тяжких болезней, и большей частью в крайних случаях, когда врачебное искусство оказывалось бессильным. В таких случаях чаще всего старец советовал воспользоваться Таинством елеосвящения, через которое болящие нередко исцелялись. Причем он объяснял и лично, и в письмах, что посредством сего святого Таинства человек получает разрешение от всех забвенных и недоуменных грехов и что об этом Таинстве многие неправильно понимают, откладывая его до самой смерти. Во всех же вообще болезнях старец назначал служить молебны пред местными чудотворными иконами или посылал в Тихонову пустынь (верстах в 18 от Калуги) помолиться угоднику Божию Тихону Калужскому и покупаться в его целебном колодце, и случаи исцелений, по святым молитвам угодника Божия, были многочисленны. Должно при сем заметить, что упоминаемая здесь Калужская Тихонова пустынь недавно прославилась чудотворениями своего Божия угодника. В шестидесятых годах об этих чудесах еще почти и не слышно было, а потому и богомольцев там было мало и братии в монастыре было немного. Но вот старец Амвросий чаще и чаще стал посылать к преподобному Тихону одержимых различными недугами душевными и телесными и, без сомнения, усердно молил сего угодника Божия о ниспослании через него помощи им, и чудесные исцеления все чаще и чаще стали повторяться, так что многие больные уже и без указания старца Амвросия сами шли и ехали в Тихонову пустынь помолиться и покупаться. Без сомнения, смиренный старец Амвросий поступал так если не совсем во избежание (чего и нельзя было сделать), то по крайней мере ради умаления собственного прославления от своих почитателей. В подтверждение сего приведем здесь один частный случай.

Некто из высокопоставленных лиц, бывши летом 1897 года в Оптиной пустыни у скитского старца Иосифа, рассказал ему следующее. Когда еще был жив старец Амвросий, у гостя-посетителя была жестокая боль в ногах. И так как никакие медицинские средства не помогали, то он, через знакомую ему помещицу М. И. Куколевскую, жившую в то время в гостинице при Оптиной пустыни, письменно обратился к старцу Амвросию за советом, что ему делать для облегчения тяжкой болезни. В это самое время прошел слух, что в Задонске ожидается открытие мощей какого-то подвижника Пахомия, и потому копали там землю, в надежде обрести его тело. Старец через Куколевскую же письмом посоветовал больному съездить в Задонск отслужить там панихиду о упокоении подвижника Пахомия, взять часть раскопанной земли с его могилы и растереть ею больные ноги. Больной в точности исполнил совет старца, и не поддававшаяся медицинским пособиям болезнь совершенно прошла, между тем как в Задонске никаких мощей не обрели.

Впрочем, не всегда так прикровенно действовал старец Амвросий. По данной ему благодати Божией исцелял он и непосредственно; и таких примеров, можно сказать, было бесчисленное множество. Приведем здесь выдержку из статьи вышеупомянутой А. А. Шишковой.

«Читая разные описания об Оптинском старце отце Амвросии, не могу я умолчать о бывшем от него мне исцелении и о прозорливости его, которым была сама свидетельницею. Достоверно известно, что подобных примеров можно насчитать тысячи, ибо не только иногда, но и ежедневно старец проявлял их при каждом посетителе. Этим так и прославился сей праведный старец Божий. Чистый душой, крепкий верою и любовью к Богу и ближним. Как отрадно было бывать в его тесной, маленькой келье как в Оптинском скиту, так и в Шамордине! Не могу вспомнить без слез о милостивом, веселом лице батюшки и о его приветливом голосе. В 1877 году я очень хворала, почти год, сильной горловою болезнью вследствие давнишней простуды на вершине снеговых Пиренейских гор; едва могла глотать одну жидкую пищу. Жила я тогда в деревне и лечилась. Доктора, видя, что болезнь моя усиливается, посоветовали мне ехать в Москву, созвать консилиум и жить за границей в теплом климате. В это время в соседний женский Троекуровский монастырь приехала г-жа Ключарева, жившая со своими внучками при Оптиной пустыни, где вблизи у нее было свое имение. Узнав, что я так хвораю, она предложила монахиням того монастыря передать мне ее совет — обратиться к Оптинскому старцу отцу Амвросию письменно и просить его молитв, ибо знала всю чудодейственную силу их. Сначала я не обратила внимания на эти слова. Но, видя ухудшение своего болезненного состояния, решилась написать старцу (хотя и не знала его), прося его молитв за меня, болящую. Батюшка скоро мне ответил: “Приезжай в Оптину, ничтоже сумнясь; только отслужи молебен Спасителю, Божией Матери, святому Иоанну Воину и святому Николаю Чудотворцу”. Предложение поехать в Оптину меня сильно устрашило, ибо я знала, какой трудный и длинный путь предстояло мне совершить, между тем как от истощения сил я не могла вставать. Как я поеду? — думалось мне. Но слова, подчеркнутые — “ничтоже сумнясь”, подкрепили мой дух и мои силы, и я, несмотря на просьбу детей не ехать и на убеждение доктора, пригласила священника, отслужила молебен и на другой же день поехала тихонько в карете до Ефремова; оттуда по железной дороге до г. Калуги, а там на лошадях в Оптину пустынь. Везде, конечно, долго отдыхала по случаю сильной слабости и утомления. По приезде в Оптину я просила узнать у батюшки в скиту, когда могу к нему приехать. Он приказал мне сказать, чтобы я сейчас отдыхала, а на другой день пошла бы к обедне и оттуда к нему. Едва могла я ходить, но все это я исполнила за молитвами старца, видимо подкрепившего меня. Когда я взошла к батюшке в комнату с г-жой Ключаревой, она, вставши перед ним на колени, начала со слезами просить: “Батюшка! Исцелите ее, как вы умеете исцелять”. Сильно старец разгневался на эти слова и приказал г-же Ключаревой немедленно удалиться. Мне же сказал: “Не я исцеляю, а Царица Небесная; обратись и помолись Ей”. В углу комнаты висел образ Пресвятой Богородицы. Потом он спросил, где болит горло. Я показала правую сторону его. Старец с молитвой три раза перекрестил больное место. Тут же как будто некую бодрость я получила. Приняв благословение у батюшки и поблагодарив его за милостивый прием, я удалилась. Прихожу в гостиницу, где меня ожидал муж и одна знакомая дама В. Д. Мусин-Пушкина. При них-то я попробовала проглотить кусочек хлеба, чтобы удостовериться, лучше ли мне стало за молитвами старца. Прежде я не могла глотать ничего твердого. И вдруг — какая же была моя радость! — я без боли, очень легко, могла все есть, и до сих пор ни разу боль не возвращалась, — вот уже прошло тому 15 лет. Как же мне, — прибавляет г-жа Шишкова, — в благодарность к такому благодетелю не выразить теперь во всеуслышание это чудное исцеление для прославления столь дивного любвеобильного старца!»

Затем предложим вниманию читателей рассказ вышеупомянутой, знакомой Анисьи Андреевны Шишковой, г-жи Варвары Дмитриевны Мусин-Пушкиной. Вот ее собственные слова: «Позволяю себе изложить, как умею, рассказ о благодеянии Божием, оказанном моему сыну, по святым молитвам досточтимого старца Оптиной пустыни, отца Амвросия, которое вспоминаю с глубоким чувством умиления и благодарности к почившему любвеобильному молитвеннику. 27 мая 1878 года четырнадцатилетний сын наш Дмитрий заболел непонятным для нас недугом: страданием уха, головы и челюстей, с сильной течью из правого уха и жаром, доходившим по временам до 40 градусов. При этом он лишился слуха. Ночью он стонал, кричал от боли и бредил. Его сон был беспокойный, прерывистый, но часто ночи проходили совсем без сна. Мы приписывали эти страдания внутреннему нарыву в ухе. И очень боялись последствий. Приглашенный доктор — специалист по ушным болезням г. Белев, по тщательном осмотре больного, объявил нам, что у нашего сына очень серьезный случай ушного катара, происшедшего вследствие воспаления среднего уха, и что этот упорный катар произвел прободение барабанной перепонки. Эта болезнь признается неизлечимой. Доктор Белев, между прочим, стал нас утешать, говоря, что надежда есть на молодые годы больного, что в этой болезни необходимо большое терпение, что в отдаленном будущем можно надеяться на поправку и прочее. Присутствие же нарыва он положительно отрицал. После двух недель то усиливающихся, то ослабевающих страданий доктор посоветовал нам перевезти нашего сына в деревню на чистый воздух, так как у больного явилось сильное малокровие, страшная бледность и упадок сил; отсутствие аппетита было тоже чрезмерное; отсюда недовольство и раздражительность. Повинуясь совету врача, мы бережно перевезли сына в деревню (в Можайском уезде Московской губернии), надеясь на благотворное влияние перемены воздуха. В самый день приезда страдания больного до того усилились, что лицо его искажалось, глаза с трудом открывались, и очень часто мучительные крики стали раздаваться по всему дому. Хотя первоначального жара, появлявшегося в Москве часто и периодически, почти не повторялось, но страдания и слабость с каждым днем усиливались, так что больному трудно было приподнимать голову с подушки и малейший шум или даже звук причинял ему крайние страдания. Вообще состояние его казалось безнадежным, но Господь велик и милостив. 24 июня мой муж приехал из Москвы в деревню и предложил мне ехать всей семьей помолиться и поговеть в Оптину пустынь и там попросить благословения и святых молитв старца отца Амвросия. Уезжая, мы поручили больного сына попечению учителя и старой няни, которые оба его любили и в которых мы были уверены.

Приехав 26 июня в Оптину пустынь, муж мой, две дочери, племянник, воспитанница наша, горничная и я — все мы отправились в скит к о. Амвросию и передали батюшке о состоянии нашего больного сына, переносившего нестерпимые муки, и просили его святых молитв о болящем. Батюшка спокойно ответил нам, приветливо улыбаясь: “Ничего, ничего, успокойтесь, все пройдет; молитесь только Богу”. Каждый день мы стали посещать отца Амвросия, и батюшка был настолько милостив, что беседовал с нами подолгу и тем подкреплял нас всех, говоря: “Молитва родителей доходна до Бога: веруйте только в Его милосердие и молитесь, а Господь вас утешит”. Мы говорили ему, что не надеемся на свои грешные молитвы, а уповаем на его ходатайство и святые молитвы. Он дал нам понять, что Господь нас обрадует. По совету и благословению старца мы пробыли в Оптине еще три дня, чтобы поговеть. Исповедь у него оставила в нас глубокое впечатление. Отговев и причастившись Святых Христовых Таин в самый день памяти святых апостолов Петра и Павла, мы еще были у батюшки и опять, по его благословению, остались еще на три дня, несмотря на то что получали о сыне неудовлетворительные известия. Батюшка каждый день повторял: “Не беспокойтесь, Господь вас утешит, веруйте только в Его милосердие”.

1 июля, получив известие о сыне, что его невыносимо болезненное состояние ухудшается с каждым днем и что, по-видимому, надо ожидать близкого конца, мы решились, немедля приняв благословение отца Амвросия, тотчас пуститься в обратный путь. Но батюшка благословил нас выехать только на другой день. 2 июля, тотчас после ранней обедни, в 9 часов утра мы все пришли к старцу. Он всех нас благословил с лаской и напутственным словом и, обращаясь к моему мужу и ко мне, сказал: “Не беспокойтесь и не огорчайтесь; поезжайте с миром: надейтесь на милосердие Божие, и вы будете утешены. Молитесь Богу, молитесь Богу! Вы будете обрадованы”. Потом он мне подал два небольших креста, надетые на пояски с вытканными на них молитвами: одна святому Тихону Задонскому, а другая — святому Николаю Чудотворцу, — для меня и для нашего сына со словами: “Передай сыну мое благословение”. Уходя, мы еще раз усердно просили его молитв. “Хорошо, хорошо”, — отвечал он поспешно и тотчас прибавил: “И вы молитесь Богу”. Благословивши всех, он нас отпустил.

Через час мы пустились в обратный путь домой к сыну. На станцию (в 10 верстах от имения) мы прибыли 3 июля, в 4 часа утра. Кучера, ожидавшие нас с экипажами, передали нам, что страдания нашего сына с нашего отъезда все усиливались и состояние его здоровья ухудшалось с каждым днем; особенно 2 июля он страдал невыносимо, и крики его раздирали душу каждого, до кого они доносились. Сна не было целый день, так же как и две предыдущие ночи, и силы больного совсем упали. Учитель и няня собирались уже послать в Москву за доктором, когда получена была наша телеграмма о нашем возвращении из Оптиной. С невыразимым трепетом и сердечной тоской мы поехали со станции. Я бессознательно относилась к окружающему. Внутри у меня как-то все замерло; какое-то страшное чувство стало закрадываться в душу и овладело мною. Мне не верилось, что ему может быть хуже, а вместе с тем я боялась, что он умрет, что таким образом прекратятся его мучительные страдания и что к этому относились слова батюшки: “все пройдет”. Вдруг, за две версты до нашего имения, мысли мои были прерваны внезапной остановкой нашего экипажа. Воспитатель нашего сына на всем скаку подъезжал к нам, и в эту минуту я подумала, что, верно, все кончено и его уже нет на свете... Но воспитатель Г. М., которому больной наш был поручен, объявил нам с необычной радостью, что с больным нашим сыном произошел какой-то необыкновенный случай, или кризис (так он назвал), и что он в настоящее время совершенно здоров. — “Здоров?” — Ушам не верилось. “Да, — повторил он, — слава Богу, Дмитрий совершенно здоров”. В коротких словах он передал нам, как чудесное выздоровление совершилось. После мучительных проведенных суток (2 июля) умирающий мальчик, изнуренный и разбитый, заснул вдруг крепким сном — в 11 часов ночи (со 2 на 3 июля), и сон его был тих и покоен. Таким образом он проспал до четырех с половиною часов утра (3 июля). Когда он проснулся, то был совершенно здоров, бодр и силен. Течь из уха прекратилась, и слух вернулся; осталась только бледность. Теперь он встает, прибавил в заключение воспитатель, и одевается, хочет вас встретить на ногах. Он так рад, что вы вернулись. Трудно передать то, что мы почувствовали при этом известии. Слезы радости и глубокой благодарности к Господу текли из глаз наших. В душе мы горячо славили и благодарили Бога и любвеобильного молитвенника отца Амвросия. Все прошедшее вспомнилось нам: все ужасные страдания нашего сына в продолжение пяти недель, его страшное изнеможение, его невозможность не только одеваться и вставать с постели, но и поднимать даже голову с подушки; потеря слуха, бессонные ночи, стоны и болезненные крики и, наконец, наше мучительное беспокойство о его жизни и, в крайнем случае, о потере для него образования и возможности чем бы то ни было заниматься; и тут же пришли нам на память утешительные слова отца и благодетеля нашего. Невыразимая благодарность, горячая признательность наполняли наши сердца. То не были простые чувства, но они были смешаны с неразъяснимым духовным восторгом; мы спешили домой. Мы не ехали, а летели. Когда мы вошли в залу нашего дома, дверь Митиной комнаты отворилась, и на пороге ее явился еще страшно бледный, но здоровый и веселый сын наш. Голова его была еще укутана белыми платками. В эту минуту он напоминал собою воскресшего Лазаря. Он радостно бросился нас обнимать, и обоюдным расспросам не было конца. Я передала ему привезенный мною крест, присланный ему отцом Амвросием, и Митя приложился к нему и надел на себя с благоговением. С этого дня силы его более и более укреплялись, аппетит вернулся; течь из уха более не возвращалась, и слух стал одинаково хорош на оба уха. Через неделю он уже мог приняться за умственные занятия и ездил верхом и стал готовиться к экзамену, который после болезни был отложен до августа. В начале августа сын наш выдержал отлично экзамен (в IV класс военной гимназии). А 25-го того же месяца мы отправились с ним в Оптинскую обитель и были с ним у старца, дорогого отца Амвросия, который сына моего обласкал и несколько раз принимал в свою келью. В этом же году мы пригласили докторов на консилиум, и г. Беляев, после долгого осмотра нашего сына, не мог определить, в каком именно ухе было прободение барабанной перепонки; и только после того, как мы указали ему правое ухо, он заметил небольшой рубец и должен был признать это дело сверхъестественным. Вот совершенно истинная, хотя, может быть, неумелая передача чудесного события, совершившегося в нашей семье, по молитвам любвеобильного, дорогого старца Оптиной пустыни, родного батюшки, отца Амвросия, память о котором никогда не изгладится из наших признательных сердец. Варвара Мусин-Пушкина».

Следует еще несколько рассказов разных лиц, получивших по молитвам старца Амвросия исцеление от болезней неисцельных или крайне опасных.

Московская учительница г-жа М., урожденная к-ня Д-ая, имела к старцу великую веру. Ее единственный сын был при смерти от брюшного тифа. Оторвавшись от него, она полетела в Оптину и умоляла батюшку помолиться о сыне. «Помолимся вместе», — сказал ей старец, и оба стали рядом на колена. Через несколько дней мать вернулась к сыну, который встретил ее на ногах. В тот самый час, как старец молился за него, наступила перемена, и выздоровление пошло быстро. Опять эта госпожа, уже с выздоровевшим сыном, летом 1881 года была в Оптиной и прожила там более, чем думала. Ее муж, находившийся в южных губерниях, беспокоился о них и наконец назначил телеграммой день, когда за ними вышлет лошадей на станцию. М. М. пошла проститься с батюшкой. Отец Амвросий, никогда и никого без особенной причины не задерживавший, объявил, что не благословляет ей ехать. Она стала доказывать, что не может больше жить в Оптиной, а он сказал: «Я не благословляю ехать сегодня. Завтра праздник; отстоите позднюю обедню — и тогда увидим». Она вернулась на гостиницу, где ожидавший ее сын был очень недоволен батюшкиным решением, тем более что не было никаких причин оставаться; но мать послушалась старца. На следующий день батюшка сказал: «Теперь с Богом, поезжайте». За Курском они узнали, что с поездом, который шел накануне и с которым они хотели было ехать, случилась кукуевская катастрофа.

Мещанка г. Ливен, Вера Леонтьева Васильева, уведомляла письменно оптинского отца архимандрита Исаакия, что у нее года три или более болел левый бок. Лечили и доктора, но помощи не было. Бывши в июне 1887 года в Оптиной, больная спросила батюшку отца Амвросия, чем бы ей полечиться. Старец велел подать ей бумагу и карандаш и тут же записал траву, которую она должна была взять из аптеки и пить. Исполнивши совет старца, больная выздоровела. В том же письме Васильева прибавила, что она еще в одно время была в таком положении, что должна бы была навеки погибнуть, но, по молитвам старца, была сохранена. Еще: муж ее страдал внутренней болезнью — в желудке и кишках. И вот увидела она во сне, будто пришла к старцу и усердно просила его сказать, чем бы полечить мужа. Батюшка до трех раз сказал ей, чтобы пить укроп. По совету, полученному во сне от старца, муж ее стал пить укроп и почувствовал облегчение.

Государственная крестьянка Лебедянского уезда Тамбовской губернии, Анисья Ф. Монаенкова, имела такую сильную боль в пояснице и нижней части живота, что не могла ни ходить, ни лежать. Медицинские средства не помогали. По освидетельствовании больной акушерками признано было, что у нее внутри язва, почему и советовали ей ехать в Москву для операции, если только она желает остаться в живых. Но она предварительно приехала к старцу Амвросию, чтобы получить от него благословение на эту поездку, и скоро была им принята. «Дурак! — сказал старец. — Зачем в Москву? Я травки дам». Вскорости выслал он ей с одним монахом травы. Стала она пить, и болезнь прекратилась.

В бытность, летом 1898 года, оптинского иеромонаха отца Венедикта в Калужской Тихоновой пустыни дворянка Данковского уезда Рязанской губернии девица Марья Тимофеевна Турчанинова передала ему записку, в которой ею объяснено, что с самого детства страдала она кровотечением из носа, но в 1890 году исцелена была старцем отцом Амвросием.

«Однажды летом, — рассказывал оптинский монах отец Памво, — пришлось мне быть в Калуге. На возвратном пути в Оптину пустынь догнал меня священник с женою и мальчиком лет 11.

Разговорившись про батюшку отца Амвросия, священник отец Иоанн сказал, что приход его недалеко от станции Подборок, в селе Алопове, и что мальчик этот — его сын рожден по святым молитвам старца отца Амвросия. Жена священника подтвердила слова мужа. “Истинная правда, — сказала она мне. — У нас деток не было. Мы скучали и часто приезжали к батюшке, который нас утешал, говоря, что он молится за нас Господу Богу. У нас и родился вот этот самый мальчик. Кроме него у нас детей нет”. Священник рассказал при этом следующее: “В одно время заболел у нашего сына глаз. Поехали мы с женой и с ним в Козельск к доктору, но предварительно заехали в Оптину и пришли к отцу Амвросию. Старец, благословив мальчика, начал слегка ударять по больному глазу. У меня волос дыбом встал из опасения, что старец повредит мальчику глаз. Мать заплакала. И что же оказалось? Приходим мы от старца в гостиницу, и мальчик заявляет нам, что глазу его лучше и боль в нем утишилась, а затем и совсем прошла. Поблагодарив батюшку, мы возвратились домой, славя и благодаря Бога”».

Рассказывал о себе скитский монах отец Нестор следующее: «1 декабря 1873 года я, с некоторыми из братии, был пострижен в мантию, от которой принял меня под свое духовное руководство приснопамятный старец, блаженной памяти батюшка отец Амвросий. В мае месяце того же года я имел намерение побывать на своей родине. Для благополучного начала этого дела пошел я помолиться на священной могилке наших приснопамятных старцев, молитвы коих я, по совету старца — моего отца духовного, всегда призывал себе на помощь во всех моих нуждах и скорбях и особенно в болезнях. Затем пошел к настоятелю батюшке отцу игумену Исаакию, объяснил ему мою покорную просьбу, которую он благосклонно выслушал и говорит: “Что же, у старца был?” Отвечаю: “Нет, батюшка, еще не был”. — “Ну так иди к нему, — что он скажет. А я, брат, решаю решенное.

Если он благословит и найдет, что эта поездка не послужит тебе во вред, то я удерживать не стану; но только долго не заживайся там; а чем скорей в свою келейку, тем лучше; иноку в миру долго жить, знаешь, не полезно; там хорошо, только не для нашего брата”. Пошел я к старцу очень воодушевленный, но в этот день не мог его видеть, так как у него было много народу, и мирян и монахинь, и он, занимаясь с ними с самого утра, очень изнемог. Я был вполне уверен, что если уж отец игумен соизволяет, то батюшка и тем более не будет противоречить, — наверное, благословит мое путешествие, и потому некоторым из братий сказал, что я собираюсь ехать на родину и что это почти решено. На самом же деле вышло совсем иначе. Я и раньше не один раз слегка заговаривал об этом со старцем, но каждый раз он как-то мало обращал внимания на мои слова, как бы это было что-то несбыточное или совсем ненужное. И так я больше недели к нему ходил, но все как-то неудачно, все не приходилось поговорить с ним одному без других. Наконец я пошел к нему с тем намерением, чтобы добиться толку и чем-нибудь решить окончательно, а то уже мне наскучили спрашивающие братия о моей поездке и почему я не еду. С этой мыслью вошел к батюшке в келью, помолился на святые иконы, а потом поклонился ему, чтобы принять благословение. Благословляя меня, он сказал: “Бог благословит доброе творить”. Еще ничего не успел я ему сказать, а только хотел начать говорить, а он уже отвечает на мои мысли: “Ты пришел решать насчет своей поездки”. Говорю: “Точно так, батюшка”. — “Вот что, брат, не возвещается мне тебя отпустить; как ты хочешь, смотри сам, чтобы после не раскаиваться, когда будет уже поздно”. Я крайне был озадачен этой неожиданностью. Говорю ему: “Что же, милостивый батюшка, вероятно, со мной дорогой что-нибудь может случиться неблагоприятное?” Батюшка говорит: “Я, брат, дара пророчества не имею; не знаю, что может случиться с тобой, а вот что мне возвестилось о тебе, то и говорю; да, правду сказать, что-то мне жалко тебя отпускать”. Эти слова батюшка так милостиво отечески мне сказал, что я даже не мог удержаться от слез; так почему-то заныло мое сердце, и мне очень стало жалко расставаться со старцем. Говорю: “Батюшка, я уже решаюсь остаться, не поеду”. “И благо тебе, — сказал старец, — родина не уйдет; можно и на будущий год там побывать, если будем живы и здоровы”. Говорю ему: “Простите, батюшка, за мою откровенность: пред братиями мне будет неловко; совестно, что столько времени собирался, ходил к отцу игумену проситься и потом остаюсь”. На что батюшка положительно сказал: “Что за беда? Стыд не дым, в глаза не лезет. Монаху, брат, стыдно исполнять свою волю, так что лучше быть учеником ученика, нежели жить по своей воле. Об этом и в отеческих писаниях сказано. Стыдно не только перед другими, но перед Богом и своею совестью, — она судья неподкупный, бескорыстный. А послушаться совета своего отца духовного не стыдно, но душеспасительно и необходимо; и кто не слушает доброго совета, тот бывает наказан. Спрашивать у тебя никто не будет, никому нет надобности, а если кто и спросит, скажи — верно, нет воли Божией на мое путешествие. Добрые люди обещали мне выслать денег на дорогу, но почему-то не выслали, поэтому я и не поеду; коротко и ясно”. После этих мудрых и любвеобильных слов старца, присущих его ангельскому сердцу, так мне стало отрадно на душе. Я готов был благодарить старца, что он меня не отпустил, точно он меня оградил от какой-то беды. Я сам себе не мог дать отчета, куда девалось мое непреодолимое желание — последний раз побывать на родине, о которой я так давно мечтал; точно это было сновидение, а не действительность. Батюшка дал мне свежий тонкокожий апельсин и сказал: “Вот тебе для утоления жажды!” Чем утешил меня до глубины души. Но думал ли я, что со мною будет не более как через неделю такая сильная и нестерпимая жажда, которой не было возможности утолить? Итак, пошел я от старца как бы в какой великий праздник, когда он, не щадя своих слабых сил, утешал всех нас, как сердобольная мать, любящая чад своих. Весь этот день я очень отрадно провел. Вещи, приготовленные для поездки, я все убрал во избежание напоминания об оной, но на следующий день напала на меня какая-то безотчетная тоска и уныние, точно я ждал себе какой беды; и так продолжалось целую неделю. После чего я совершенно неожиданно и, казалось мне, почти без всякой причины заболел смертельно тифозной горячкой. Где бы я мог простудиться, решительно не знаю. Погода тогда была теплая и самая благоприятная. Первые числа мая. Болезнь во мне быстро развивалась и не поддавалась лечению. Быстрый упадок сил. Жар во всем теле и особенно в мозгу был нестерпимый. Разлилась по всему телу желчь; даже глаза, как мне после передавали, были залиты желчью; ногти почернели, как у покойника. К довершению этих моих страданий, спустя дней десять, у меня появились на затылке два черных пятнышка, которые потом соединились в одно целое, и образовался карбункул. Это еще новое мое страдание не поддается описанию, особенно когда врачи делали мне операцию. Говорят, что я стонал, как трудно умирающий. Я был между жизнью и смертью. Врачи: монастырский отец Нифонт и козельский — Кустов заявили, что надежды на выздоровление никакой нет. Меня соборовали и каждый день приобщали Святых Таин, даже в полночь, когда я был уже совсем плох. Затем, по благословению настоятеля и старца, постригли меня в схиму, как обыкновенно постригают близких к смерти монахов. Мне тогда было только 28 лет. Отцы и братия приходили со мною прощаться. Память мне не изменяла, я всех узнавал, но был так слаб, что не мог глаза открыть, и говорить мне было весьма трудно, а также и слышать разговор других.

Наконец пришел проститься и благословить меня в загробный мир наш отец игумен. Здесь был наш доктор отец Нифонт. Хотя слабо, но все-таки слышу. Отец игумен говорит доктору: “Вот, отче, наша жизнь! Давно ли он приходил ко мне совершенно здоровым, просясь на родину? Хорошо, что старец так благоразумно, — верно, уже по внушению Божию, — сделал, что, как я слышал, отсоветовал ему ехать; а я думал его отпустить. Вот и отпустил бы на тот свет! А после было бы на совести”. Доктор говорит: “Батюшка, он простудился не теперь, у него давняя простуда. Он еще Великим постом, и не однажды, приходил ко мне просить лекарства, жалуясь на головную боль; говорил, что у него бывает то жар, то озноб; испарина бывает по ночам, после чего слабость во всем теле. Это простудное лихорадочное состояние, от которого я его только подлечивал, но основательного лечения не было. Потому болезнь у него таилась и, так сказать, созревала до поры до времени; и вот пришло время — она вступила в свои права, несмотря на то что теперь май месяц. Он непременно дорогой бы заболел и умер, но только, вероятно, скорее. Здесь мы его все-таки лечим. Да наконец, труднобольных много укрепляет приобщение Святых Таин. А в дороге, конечно, этого ничего бы не было. Теперь его каждый день приобщают, после чего он бывает повеселее. Мы с козельским доктором даже не решались делать операцию, несмотря на то что она была необходима; думали — не вынесет, тут же и кончится, но старец мне сказал с уверенностью: вынесет; даже можно надеяться, что больной поправится. По общему же нашему мнению с доктором Кустовым, это казалось невозможным”. Отец игумен подошел ко мне и, благословив меня, сказал: “Прости, отец Нестор! Ты, насколько возможно, приготовлен, а там да будет воля Божия! Нам всем необходимо когда-нибудь умирать, это путь неизбежный, только, приведи Господи, с чистым покаянием умереть”. В продолжение моей болезни я мысленно призывал себе на помощь молитвы старца, отца моего духовного, батюшки Амвросия, а в часы невыносимых моих страданий даже и посылал к нему просить его святых молитв, чтобы мне или умереть, или хотя малое иметь облегчение, так как не было возможности терпеть. Но каждый раз, как придут, бывало, от старца и скажут: “Батюшка о тебе молится и посылает тебе благословение”, — мне станет несколько легче и как будто отраднее. Помню, один раз — это было рано утром, и, наверно, старец в это время отдыхал после утреннего правила — мне так было трудно, что я решился его побеспокоить, то есть попросить его святых молитв. Посланный скоро возвратился и принес мне от батюшки запечатанный пузырек святой воды из Почаева, которую он велел вылить в бутылку, добавить чистой воды, чтобы была она полная, и давать мне понемногу пить и примачивать ею голову. Ходившие за мной добрые люди — братия (и особенно один из них, — спаси их Господи и помилуй!) исполняли усердно надлежащее, и, за молитвы старца, с этого времени мне стало лучше: жар хотя медленно, но все-таки начал постепенно ослабевать, и я мало-помалу начал оживать, к удивлению многих, а особенно врачей моих, которые окончательно приговорили меня к смерти, так что в последнее время уже ничем меня не лечили, а оставили на волю Божию. Городской же доктор более не навещал меня. Поправлялся я очень медленно. Более двух месяцев пробыл в больнице, из которой хотя и вышел, но еще слабым и глухим. Доктор наш отец Нифонт с недоумением после того спрашивал старца, каким чудом я остался живым, тогда как, по их общему мнению, насколько им открыла наука, это казалось почти невозможным. На это богомудрый старец сказал ему следующее: “Невозможное от человек возможно есть от Бога, Который живит и мертвит, убожит и богатит. Над такими безнадежно больными исполняется слово пророка Давида, который говорит: Наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде мя (Пс. 117, 18). Может быть, и за его беспрекословное послушание он остался живым; а если бы не послушался, то, очень может быть, и умер бы беспомощным. Смерть его ожидала где-нибудь в дороге. Видно, еще и не прииде час воли Божией этому быть. Послушание, брате, дело великое”».

Рассказывала монахиня Шамординской общины Агриппина. «Весной 1882 года на Пасху заболело у меня горло, — образовалась в нем рана, и я не могла ни есть, ни пить. Доктор объявил, что у меня горловая чахотка и я должна ожидать смерти. Отправилась я к батюшке. Он и говорит мне: “Из колодезя, что за скитом, бери в рот воды и ежедневно полощи горло до трех раз”. Через три дня он сам позвал меня к себе. Достав из-под подушки три яйца и скушав желтки, вложил белки один в другой. Потом благословил отцу Иосифу, бывшему келейнику, принести воды из колодезя. Благословив воду, он велел ею растереться мне в келье, а яичные белки съесть. По приходе в келью меня растерли водой и дали яичные белки, которые я проглотила без боли. После этого я спала целые сутки и, проснувшись, почувствовала, что болезнь моя прошла и я совершенно выздоровела. Не медля, я отправилась к старцу. Монахини меня не узнали, подумав, что это не я, а родная моя сестра. Батюшка же встретил меня и благословил, сказав при этом, что исцелил меня святой Тихон Калужский. С тех пор я не страдала горлом. Когда я объявила доктору о своем исцелении, он сказал, что это совершилось надо мною чудо и что болезнь моя естественными средствами не могла быть излечена».

Иногда старец Амвросий во избежание людской славы, по примеру своего предшественника старца Льва, придерживался несколько как бы полуюродства. Если кому что предсказывал, то нередко, как выше было упомянуто, в шутливом тоне, так что слушатели смеялись; если хотел подать помощь кому-либо в болезни, ударял, как по больному глазу мальчика, рукою или иногда палкой по больному месту, и болезнь проходила. Пришел, например, к старцу один монах с ужасной зубной болью. Проходя мимо него, старец ударил его изо всей силы кулаком в зубы и еще весело спросил: «Ловко?» «Ловко, батюшка, — отвечал монах при общем смехе, — да уж больно очень». Но, выходя от старца, он ощутил, что боль его прошла, да и после уже не возвращалась.

Был еще подобный пример с вышеупомянутым монахом Памвою. «Однажды, — так рассказывал он, — у меня сильно разболелись зубы. Прихожу я к батюшке отцу Амвросию на его келейное бдение, как это и прежде нередко случалось, помогать читать и петь. Жалуюсь ему на свою зубную боль, которая была очень сильна. Батюшка ударил меня слегка по щеке. Братия, бывшие в келье старца, переглянулись и усмехнулись, думая, вероятно, что старец ударяет меня за какую-нибудь ошибку в пении или чтении. В ту же минуту я почувствовал, что зубная боль моя утихла. Подхожу к братиям и говорю: “Вам смешно, а для меня удивительно. Боль зубная у меня прошла”». Таких примеров было множество, так что крестьянки, страдавшие головными болями, узнавши о подобных действиях старца, сами нередко подклоняли ему свои головы и говорили: «Батюшка Абросим, побей меня, у меня голова болит».

Были еще более удивительные случаи. Не выезжая никуда по болезненности из обители, старец Амвросий в то же время являлся за сотни верст людям, которые никогда его не видали и даже не слыхали о нем: или предостерегал от какой-либо опасности, или давал больным наставление, как избавиться от болезни, или тут же исцелял. Так рассказывала вышеупомянутая монахиня Белевского монастыря Варвара Николаевна Тереховская. В 1883 году приехала к покойному батюшке отцу Амвросию жена одного сельского священника и спрашивает сестер монахинь, сидевших в хибарке в ожидании его благословения: «Где тут найти мне благодетеля моего, монаха Амвросия, который спас мужа моего от смерти? Я приехала целовать его ножки». «Что такое случилось у вас? Каким образом спас? Когда? Как?» — раздались вопросы со всех сторон. — «Пожалуйста, расскажите. Батюшка отец Амвросий прилег отдохнуть, не примет вас сейчас, а вы пока своим рассказом займите нас всех, с вами находящихся». «Едва и теперь могу я опомниться от ужаса злодейского покушения, — так начала сельская матушка свое повествование. Муж мой, священник села N, готовился служить Божественную литургию и накануне спал в своем маленьком кабинете, а я у себя в спальне крепко заснула. Но вдруг чувствую, что кто-то меня будит. Слышу голос: “Вставай скорее, а то мужа убьют”. Я открыла глаза; вижу — стоит монах. “Тьфу, — какая бредня! Бес искушает”, — проговорила я; перекрестилась и отвернулась. Но не успела и заснуть, как во второй раз толкает меня кто-то, не дает мне спать и повторяет те же слова: “Вставай, а то убьют мужа”. Смотрю — тот же монах. Я опять отвернулась, перекрестилась и хочу опять заснуть. Но монах опять дергает меня за одеяло и говорит: “Скорей, как можно скорей беги, вот сейчас убьют”. Я вскочила с постели, побежала в зал, который отделял кабинет мужа от моей спальни, и что же вижу? Кухарка моя идет с огромным ножом в кабинет моего мужа, и уже она в дверях его. Побежала я, вырвала сзади с плеча ее огромный нож и спрашиваю: “Что это такое значит?” “Да я хотела, — отвечает, — мужа твоего убить за то, что он немилосердный поп, — людей не жалеет твой батька. Я ему покаялась в грехе своем, а он наложил на меня много поклонов на каждый день; я просила его помиловать меня, убавить поклоны, так нет, — не хочет. Он меня не милует. И я его не помилую”. Тогда я, под видом отнести нож, распорядилась послать за урядником, и вскоре виновную отвезли в полицию. А муж мой священник, ничего не зная о случившемся, отслужил обедню, и мы затем поехали с ним к моей замужней сестре, бывшей также за священником соседнего села. Там я рассказала ей, кто спас моего мужа. Сестра повела меня в свою спальню, и я вдруг увидела на стене фотографию того монаха, который являлся мне. Спрашиваю: “Откуда это у тебя?” — “Из Оптиной”. — “Какая Оптина? Что это такое? Скажи скорей, где живет этот монах, ангел Божий, посланный с неба спасать от убийства”. Схватила карточку его, целовала, прикладывала к голове себе и мужу и решилась непременно лично благодарить его и расцеловать его ручки и ножки. И вот теперь я, слава Богу, здесь, у спасителя моего мужа!»

Еще рассказ той же монахини Тереховской. «В 1881 году генеральша Соколова, приехавши на станцию г. Мценска и не заставши поезда, слышит всхлипы и рыдания, а затем и видит орловскую даму, богато одетую, заливающуюся слезами. “Не могу ли я облегчить ваше горе?” — спросила Соколова. “Я никого не знаю в этом городе Мценске, а дело у меня очень важное. Дочь моя, — говорила плачущая дама, — лежит три года больная. Доктора не в состоянии помочь ей. Явился ей монах, не во сне, а въяве, и сказал: “Ты обманула угодника Божия Николая Чудотворца: обещалась съездить к нему помолиться и не исполнила, вот и лежишь теперь. Сними мерку с твоего роста; попроси, кто бы за тебя поставил ему свечу, заказанную в твой рост; когда сгорит эта свеча, тогда и ты выздоровеешь. Вот я, мать ее, для того и приехала сюда, в город Мценск”. Генеральша Соколова отвезла эту даму в Никольский собор в своем экипаже, заказала в рост ее дочери огромную толстую свечу, которую потом вставили в железо и прибили к полу. Свеча сгорела, и больная барышня, по проречению монаха, выздоровела. По времени генеральша Соколова, при свидании с упомянутой дамой и выздоровевшей дочерью, показала им фотографию батюшки отца Амвросия, и выздоровевшая девица и мать ее заявили, что не кто иной избавил страдавшую от болезни, как этот монах, на карточке изображенный, который назвал себя Амвросием».

Передавал вышеупомянутый скитский иеромонах отец Венедикт: г-жа А. Д. Карборьер была тяжко больна и лежала на одре несколько дней не вставая. В одно время она увидела, что старец Амвросий входит в ее комнату, подходит к постели, берет ее за руку и говорит: «Вставай, полно тебе болеть!» И потом из виду ее скрылся. Она в то же время почувствовала себя настолько крепкой, что встала от болезненного одра своего и на другой день отправилась пешком из города Козельска в Шамордино (где проживал тогда батюшка) поблагодарить его за исцеление. Батюшка ее принял, но разглашать об этом до кончины своей не благословил.

Упомянутый выше монах Гавриил передал рассказ Шамординской монахини Анастасии Карповой, скончавшейся несколько лет тому назад. У одного богатого помещика служил за жалованье бедный дворянин, имевший большую семью. Когда же помещик продал свое имение, новый владелец отказал дворянину в занимаемой им должности, и положение его сделалось очень затруднительным — нечем было жить и содержать себя и семью. Возложивши все упование на Бога, бедняк решился идти за советом в Оптину, к батюшке отцу Амвросию. Вскоре затем видит он в окно какого-то странника в монашеской шапке и с палочкой. Любил он принимать странников и поэтому тотчас пригласил его к себе. Угостил чем Бог послал, рассказал свое горе, упомянул и о том, что собирается к старцу Амвросию. Странник сказал, что отец Амвросий переехал, из Оптиной в Шамордино, и посоветовал ему не откладывать своих сборов; сказал еще при этом, что если он будет медлить, то не застанет отца Амвросия. Посидевши, странник пошел в путь. Но так как смеркалось, то хозяйка посоветовала мужу догнать его и пригласить переночевать у них. Но странника ни на дворе, ни на улице не оказалось, и нигде найти его не могли, что их очень тогда удивило. Вскоре дворянин пришел в Шамордино и, к великому своему удивлению, увидевши старца Амвросия, признал в нем того самого странника, который незадолго перед тем посетил их дом. Дворянин упал ему в ноги и намеревался было рассказать ему о том, как он видел его в своем доме в виде странника, но старец сказал: «Молчи! Молчи!» Затем, указав на какую-то барыню, стоявшую тут же в его приемной келье, сказал: «Вот у ней будешь служить — и успокоишься». Барыня эта была богатая помещица и дала ему хорошее место в своем имении.

Монахиня Каширского женского монастыря Тульской губернии Илариона Пономарева передавала о себе письменно следующее: «Будучи сильно больна, дня за два до Николина дня (6 декабря 1888 года), я скорбела и плакала о том, что в настоящий праздник по болезни буду сидеть в келье, не имея возможности пойти в храм Божий. И так сильно вся я разболелась, что в девять часов вечера легла в постель и заснула. Но вот вижу во сне: подходит ко мне батюшка отец Амвросий и говорит: “Что ты прежде времени скорбишь?” С тем вместе он так сильно ударил меня в правое ухо, что у меня кровь потекла из него. “Ступай, — прибавил он, — в церковь, дура, на праздники!” Проснувшись, я увидела, что подушка, на которой я лежала, и халат, в котором была одета, были залиты кровью. Но в тот же час я почувствовала себя совершенно здоровой, и следов болезни моей не оставалось».

По молитвам старца Амвросия прилагались людям лета жизни и, как уже выше был приведен один пример, разрешалось неплодство матерей. Рассказывал иеромонах Оптинской пустыни Леонтий — ризничий следующее: «Ливенский купец Сергей Мартынович Абрашин, проживающий в селе Плохове Калужской губернии, Жиздринского уезда, женат был вторым браком. От второй жены у него было десять человек детей, но все они умирали в младенческом возрасте. Некоторые только доживали до году, а остальные умирали, проживши несколько месяцев. Со скорбью своею жена Абрашина (моя родная сестра) Марья ездила к батюшке отцу Амвросию. Однажды как-то старец призвал меня к себе и говорит: “Вот сестра твоя все скорбит, что у нее дети умирают. На вот тебе икону, пошли ей”. Это было 5 февраля, года в точности не упомню. На иконе было изображение Божией Матери “Взыскание погибших” (празднуется 5 февраля). Поблагодаривши батюшку, я взял подаренную им икону и послал сестре, описавши, по какому случаю посылается ей эта икона. У сестры вскоре затем родилась дочь, которую она назвала Пелагеей. Летом того же года сестра моя приезжала к старцу благодарить его и привезла новорожденную. После сего она ежегодно приезжала в Оптину для принятия благословения у старца. Когда исполнилось Пелагее 16 лет, по благословению старца она была отдана замуж за белевского купца В. Н. Рыбакова. Оба они живы до сих пор и живут счастливо; имеют двоих детей. Нужно заметить при этом, что у Пелагеи в течение первых четырех лет по выходе замуж не было детей. Скорбела она об этом и приезжала по этому случаю к старцу, который всегда обнадеживал ее, что дети у нее будут. Действительно, через четыре года родился у нее сын, которого она, в честь старца, назвала Амвросием, а затем родилась дочь, названная Марией. Дети живы и в настоящее время».

Проникнутый любовью к страждущему человечеству, ущедренный от Господа многоразличными дарованиями благодати Божией, старец Амвросий своими святыми молитвами избавлял некоторых и от разных худых и пагубных привычек.

Рассказывал монах Оптиной пустыни Порфирий: «Однажды приехал к старцу крестьянин Тульской губернии, который страдал от пьянства, и так как не мог отстать от этой пагубной привычки, то хотел несколько раз наложить на себя руки. Пришел он к батюшке, а говорить ничего не может. Но старец сам в обличение сказал ему, что он страдает от винопития за то, что, еще будучи мальчиком, крал деньги у дедушки, который был церковным старостой, и на эти деньги покупал вино. Дал ему травки, чтобы пил дома. Крестьянина этого я знаю; он от запойства избавился и до сих пор жив и здоров».

Петербургский житель Алексей Степанович Майоров, чрезмерно пристрастясь к курению табака, чувствовал от этого вред для своего здоровья. Когда советы петербургских его друзей против этой страсти оказались безуспешными, тогда он письменно обратился к старцу Амвросию, прося заочно у него совета, как бы отстать от этой страсти. В ответ на эту просьбу старец прислал Майорову письмо от 12 октября 1888 года, в котором было написано следующее: «Пишете, что не можете оставить табак курить. Невозможное от человек — возможно при помощи Божией; только стоит твердо решиться оставить, сознавая от него вред для души и тела, так как табак расслабляет душу, умножает и усиливает страсти, омрачает разум и разрушает телесное здоровье медленной смертью. Раздражительность и тоска — это следствие болезненности души от табакокурения. Советую вам употребить против этой страсти духовное Врачевство: подробно исповедайтесь во всех грехах с семи лет и за всю жизнь, и причаститесь Святых Таин, и читайте ежедневно стоя Евангелие по главе или более, а когда нападет тоска, тогда читайте опять, пока не пройдет тоска; опять нападет — и опять читайте Евангелие. Или вместо этого кладите наедине по 33 больших поклона, в память земной жизни Спасителя и в честь Святой Троицы». Получив с почты письмо, Алексей Степанович прочитал его и закурил папироску, как объяснял о сем в особой своеручной записке, но вдруг почувствовал сильную боль в голове, а вместе и отвращение к табачному дыму и ночью не курил. На другой день принимался по привычке, но уже машинально, закурит папироску четыре раза, а дым глотать не мог от сильной боли в голове. И отстал от курения легко, между тем как в предшествовавшие два года, как ни принуждал себя отвыкнуть от курения, не мог и хотя сделался болен, но все-таки курил по 75 раз в день. «Вот тогда-то, когда стал чувствовать свою болезнь и познал свое бессилие к искоренению этой страсти, обратился я, — пишет Майоров, — заочно, по совету добрых людей, к старцу отцу Амвросию, с искренним раскаянием и просьбой его молитв обо мне. Затем, когда я приехал к нему, чтобы лично его благодарить, он коснулся палочкой больной головы моей, и я с тех пор боли в голове не чувствую никакой».

В Борисовской женской пустыни Курской губернии в числе сестер обители находилась одна молодая послушница, которая так пристрастилась к одному мирскому семейству, что часто, несмотря на запрещение матушки игуменьи, посещала его, притом даже против своего желания. По совету некоторых сестер она письменно обратилась к батюшке отцу Амвросию, открыв свою немощь, и просила его святых молитв. Батюшка явился ей во сне: будто какой-то благолепный старец привел ее к иконе Божией Матери и сказал: «Помолимся Царице Небесной!» С этими словами старца послушница проснулась и рассказала сестрам видение. Ей объяснили, что это являлся ей старец Амвросий, которого она до того времени никогда не видела. Вскоре затем она получила ответ от батюшки на свое письмо, который весьма ее успокоил. Когда ей после сего опять приходило желание пойти для свидания с упомянутым семейством, она всегда прочитывала старческое письмо, и желание ее проходило. Впоследствии она совершенно освободилась от этой привычки и начала жить по-монашески, прекратив близкое знакомство с мирянами. (Рассказ этот передан борисовской схимницей Леонидой Литовкиной.)

Теперь предложим вниманию читателей два случая, как старец Амвросий избавлял людей от вражеских искушений. Рассказывал вышеупомянутый иеромонах Дорофей: «По поступлении моем в 1874 году в Оптину пустынь мне поручено было поварское послушание. Прошло полгода, и вот в келье моей начались по ночам вражеские страхования. Представлялось мне, будто ко мне приходит какой-то старик, который невнятно произносит молитву; посуда в келье гремела без всякой причины; кровать моя тряслась, и на меня наваливался враг. А когда, бывало, при этом от страха я закричу или вздохну, то слышу явственно голос и слова: “Уж хуже этого нет, ох!” Пошел я сначала к отцу Анатолию и рассказал ему о вражеских страхованиях, но тот послал меня к батюшке отцу Амвросию. Старец, выслушав меня, сказал, что бояться я не должен, а для отгнания вражеского страха должен произносить молитву Иисусову. После сего все страхования прекратились и я всегда спокойно оставался в келье».

Монахиня Ржищевского монастыря Киевской губернии Паисия писала о себе Оптинскому старцу отцу Амвросию в апреле 1898 года следующее: «У меня были хульные помыслы на Святую Церковь и святые иконы. Я писала батюшке, что мысленно грешу, а чем именно — не объясняла. Когда же к старцу приехала, он тотчас позвал меня и будто хотел со мною заняться. Я стала перед ним, по обычаю, на колени. А он размахнул сначала свою левую руку и ударил меня в левую щеку слегка; потом правою ударил в правую щеку покрепче; наконец, как что-то поговорив сам с собою, так больно ударил меня в левую щеку, что в глазах у меня потемнело, и я упала. Откуда только старец силы взял. Затем он ушел, а я, едва опомнившись, поднялась и ушла из хибарки. Думаю себе: “Ничего! Вот так старец! За что прибил? Ну да только он меня и видел. Больше я к нему не пойду”. Пришла в номер, разделась и легла. Со мною сделался жар и лихорадка. Приходит товарка, которая со мной приехала. “Что, — говорит, — с вами? Отчего вы ушли?” “Заболела”, — отвечаю ей. Она на другой день идет к батюшке, а я лежу больна. На третий день она зовет и меня с собой к старцу. Я опять не хотела идти. Но у меня появилась какая-то жалость к батюшке, и я скоро встала и пошла. При свидании с ним он мне ни слова, почему я не приходила к нему в прошедшие дни и отчего я больна; и я ему ни слова. Домой же возвратилась я с великой радостью и спокойствием, да и думаю: куда же это мои хульные помыслы девались? Тогда только я поняла, почему старец меня бил, — этим врага от меня отгонял. Я радуюсь духом, что наш батюшка во святых. Когда я отправляла к вам это письмо, я вспомянула его отеческую любовь, и такое сильное охватило меня чувство, что я заболела и три недели была больна горячкой. Меня приобщили. Л. и М. отчаялись было уже в моей жизни. В это время я вижу во сне батюшку, будто занимается с народом в церкви и так скоро сказал мне: “Я был жив и есмь жив, я не забыл тебя и скоро позову”. Теперь, слава Богу, поздоровела, только слаба».

В заключение вышеприведенных примеров прозорливости и исцеления разных смертельных недугов старцем Амвросием находим нужным сказать, что это только малейшая часть, потому что в продолжение более чем тридцатилетнего его старчествования подобные примеры, как выше заметила А. А. Шишкова, повторялись едва ли не каждый день. Оттого и имя Оптинского старца Амвросия сделалось известным не только по всей России, но и за пределами ее.