Волчий правнук

Не решаясь начать разговор, оба понуро склонили головы над своими чашками, помешивая горячее какао. Дэвид разбалтывал шоколад усердно и нетерпеливо, то и дело поглядывая на старика, в надежде, что он все-таки выложит ему о своих ночных похождениях, но Зигмунд откровенничать не спешил, поэтому свой утренний напиток помешивал медленно и чинно.

– Скажите… – первым нарушил молчание Зигмунд, обратившись к Дэвиду.

– Да! – с готовностью отреагировал тот, резко прекратив штормить какао в чашке.

– Вчера вы читали новости по такому… аппарату…

– Компьютеру? – с досадой подсказал Дэвид, булькнув ложкой.

– Да… – неуверенно ответил Зигмунд и полюбопытствовал: – Я так понимаю, что там можно читать разные новости?

– Ааа… вы про Интернет… – совершенно расстроился Дэвид и, поставив чашку на стол, открыл валяющийся на кухне лаптоп.

– Вот смотрите! Это поисковая система в виртуальной сети, – продемонстрировал он старику принцип работы Интернета. – В ней можно найти любую информацию про что и кого угодно.

– Кого угодно? – изумился Зигмунд.

– Да! – кивнул Дэвид. – К примеру, о вас! – подтвердил он, быстро ввел в поисковую строку Google имя Фрейда и продемонстрировал множество ссылок и снимков, появившихся на экране.

– Потрясающе! – зачарованно прошептал Зигмунд, разглядывая сквозь стекляшки очков свое изображение на фотографиях.

– А можно еще кого-нибудь найти? – взволнованно посмотрел он на Дэвида.

– Конечно!.. Хм… – призадумался тот на миг. – Кстати! – будто осенило его, и он быстро напечатал следующее имя.

– Люсьен Фрейд! Ваш внук! – торжественно объявил Дэвид.

Зигмунд обомлел, а затем перевел взгляд на монитор и посмотрел на фотографию пожилого человека, внимательно разглядывая черты его лица и выражение глаз, пристально смотрящих вдаль.

– Он умер три года назад… Ему было восемьдесят восемь лет… – печально сказал Дэвид.

– Я любил этого мальчишку… Он был вторым ребенком моего младшего сына Эрнста… В тридцать третьем они перебрались из Германии в Лондон из-за нацистов… – тяжело вздохнул Зигмунд, не отрывая глаз от экрана. – Надеюсь, его жизнь тут сложилась благополучно… – тихо добавил он.

– Он был художником! – поспешил утешить его Дэвид. – Мне как-то попалась одна статья про него. Он специализировался на портретной живописи и обнаженной натуре и был одним из самых высокооплачиваемых современных художников! Между прочим, он писал портрет королевы Елизаветы второй! – с гордостью добавил Дэвид, желая порадовать старика. – Хотя его самой знаменитой картиной была «Спящая соцработница», которая была продана на аукционе Кристис в Нью-Йорке за небывалую сумму в 33,6 миллионов долларов! Это был абсолютный рекорд за полотно живого мастера на то время. Картину приобрел русский олигарх Роман Абрамович, теперь один из богатейших людей Великобритании. – Дэвид с нескрываемым пиететом в голосе прервал свою речь и для наглядности открыл галерею картин именитого внука не менее знаменитого деда.

Судя по тому, как сосредоточенно Зигмунд рассматривал изображенную на картине тучную женщину, заполнившую собой весь диван, этот шедевр произвел на него сильное впечатление. Возможно такое же, какое испытал в свое время олигарх родом из России.

– Если я не ошибаюсь, ваш внук был дважды женат и только официально являлся отцом четырнадцати детей, большинство из которых родились в результате различных внебрачных связей. Впрочем, сколько детей было на самом деле, кажется, не знал даже он сам.

Его многочисленные дети впервые встретились на его похоронах. Сводные братья и сестры были вынуждены познакомиться при таких вот печальных обстоятельствах. Некоторые из них вообще никогда не видели собственного отца живым. Вскоре после похорон вскрыли его завещание, от которого ахнула вся Великобритания, поскольку его наследие составляло 156 миллионов долларов. Ни один художник за всю историю Соединенного Королевства не оставлял после себя таких денег. Однако признанным и непризнанным детям радоваться не пришлось. Никому из них ничего не досталось от несказанно богатого родителя. При том, что все они были люди весьма скромного достатка. Кто-то биржевой маклер, кто-то программист, домохозяйка, бухгалтер, один не слишком преуспевающий дизайнер, одна не слишком известная писательница… Зато Люсьен щедро оплатил услуги своего ассистента, завещав тому роскошный дом в районе Холланд-парк и 4 миллиона долларов, как предположили, за позирование для последней, увы, незаконченной картины. Все же остальное он попросту передал своему юристу, попросив разобраться с его наследством «как-нибудь». Говорили, что деньги для него всегда являлись довольно абстрактным понятием, предметом далеко не первой необходимости. Даже, наблюдая по телевизору, как проходит продажа его картин с аукциона Кристис, он следил вовсе не за нулями, прибавлявшимися к начальной сумме, а за людьми, пожиравшими эти нули глазами. За их судорожными жестами, невольно сжимающимися кулаками, меняющимися выражениями лиц, – не упуская мелочей, поведал Дэвид старику некоторые факты о жизни и смерти его внука. Лицо деда излучало довольство. В этом рассказе он узнал свою родную кровь.

– Еще я читал, что Люсьен постоянно ходил в старомодном черном пальто с меховым воротником! – продолжил Дэвид. – Пальто было изрядно поношенным, но он трясся над ним, как над священной реликвией… Говорили, что оно досталось ему от вас… Я полагаю, что он очень тепло относился к вашей памяти и обожал вас цитировать: «Люди куда более моральны, чем они думают, и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить, вы в курсе, мой друг?»; «Ребенок, сосущий грудь матери, это вообще-то прототип любых любовных отношений… Уверен, вы никогда над этим не задумывались!»

На этом Дэвид умолк, оставив счастливого старика наедине со своим внуком и массой информации о нем в Интернете.

– Вы не знаете, можно ли где-то в Лондоне посмотреть его картины в оригинале? За исключением конечно же спящей социальной работницы, – не отрываясь от экрана, спросил Зигмунд, с иронией акцентируя последнюю фразу.

– Сейчас посмотрю! – достал свой айфон Дэвид. – Так…так…так… забубнил он, водя пальцем по телефону. – К сожалению, ближайшее место, где сейчас проходит его выставка – это Испания…

– Жаль! – разочарованно покачал головой Зигмунд.

– Но если хотите, то можем сходить на выставку Паоло Веронезе «Роскошь эпохи Возрождения в Венеции» в Национальную галерею! – предложил Дэвид.

– Веронезе «Роскошь в Венеции»? – на секунду задумался Зигмунд и, не имея ничего против, пожал плечами. – Можно посмотреть и Веронезе с его «Роскошью в Венеции»!

– Это крупнейшая выставка Паоло Веронезе в истории музеев Великобритании. Тут собраны пятьдесят его лучших работ, относящихся ко всем жанрам, в которых работал итальянский мастер! – зачитал вслух аннотацию Дэвид, заходя с Зигмундом в зал галереи.

– «Мученичество святого Георгия», «Обручение святой Екатерины» ранее здесь никогда не выставлялись! Тут даже есть «Обращение святого Пантелеймона», написанное Веронезе за год до смерти! – продолжил Дэвид.

– С чего хотите начать? – обратился он к Зигмунду.

– С «Портрета джентльмена», – решил тот.

– С «Портрета джентльмена»?! – озадаченно повторил Дэвид, пораженный эрудированностью старика, и послушно пошел за ним.

– Как вам это полотно? – остановился Зигмунд около одной из картин. – Марс, раздевающий Венеру в присутствии маленького Купидона… Тут есть где разгуляться психоаналитику. Не находите?

Взглядом подковыристого экзаменатора пытливо посмотрел он на Дэвида. Словно застигнутый врасплох студент, тот начал судорожно анализировать произведение, спеша родить умные выводы. Но Зигмунд, устав ждать, заинтересовался размещенным рядом произведением и отошел в сторону. Он с минуту постоял напротив картины и был готов перейти к следующей, как вдруг его внимание привлекла троица, стоявшая по соседству. Достаточно высокий, плотный, барского вида, мужчина и две женщины: одна суетливо деловитая, вторая богемно вальяжная. Судя по повадкам и той степени раскрепощенности, которую позволял себе мужчина, он был как минимум крупным бизнесменом. Исходя из того, как он перескакивал с русского на английский и наоборот в обращениях к первой женщине, и того, как придерживался упрощенного английского в разговоре со второй спутницей, он был явно русского происхождения. С женщинами, как показалось Зигмунду, все было совсем просто. Та, что с папкой в руках – его ассистентка, та, что колыхалась рядом в одеянии и украшениях под стать венецианской роскоши, была его супругой. Показная чопорность, цепкий взгляд и безупречность произношения доказывали, что родом она из английского высшего общества, поэтому роль любовницы была бы для нее мелковатой и недостойной. Позади троицы уныло стояли два шкафообразных амбала в черных, строгих костюмах. Охрана бизнесмена и его близких ничем не привлекла Зигмунда, но об уровне доходов этого солидного человека он стал приблизительно догадываться. Впрочем, не это стало предметом любопытства Зигмунда. Одна странная особенность в поведении бизнесмена сразу же бросилась ему в глаза.

– На кого вы так внимательно смотрите? – подойдя вплотную к Зигмунду, тихо спросил Дэвид.

– Он поразительно похож на моего пациента! – не отрывая взгляда от заинтересовавшей его троицы, произнес Зигмунд.

– На какого еще пациента?!

– На волчьего человека, – ни один мускул не дрогнул на лице старика.

– Боже, Зигмунд! Человек-крыса, волчий человек! У вас вообще когда-нибудь были нормальные пациенты?! – взвыл Дэвид.

Зигмунд лукаво взглянул на него, чарующе улыбнулся и снова вернулся к троице, дав тем самым понять, что еще не закончил свое наблюдение.

– Наталья Олеговна, посмотрите, какая красивая женщина! – подозвал бизнесмен свою помощницу к женскому портрету. – Вся такая таинственная! – отвесил он восторженный комплимент.

– Да, Сергей Сергеевич! – мгновенно разделила его восхищение ассистентка, прижав к груди кожаную папку.

– Замечательно… – почти пропел Сергей Сергеевич и собрался озвучить что-нибудь еще столь же прекрасное, но вдруг его лицо свело судорогой и, словно кот, давящийся комком шерсти, он три раза изрыгнул из себя:

– Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Облегчившись, он несколько виновато улыбнулся своим спутницам и как ни в чем не бывало принялся дальше любоваться портретом. Случайным очевидцам это могло бы показаться диким, но судя по отсутствию какой-либо реакции со стороны его свиты, их такое возмутительное кощунство нисколько не задело. Супруга сохраняла привычное хладнокровие, и только Наталья Олеговна, во время святотатства из уст своего босса внутренне сжалась, как часовая пружинка, но тут же распрямилась и вновь нацепила на лицо маску привычного умиления. Охране и вовсе ничего из ряда вон выходящего не послышалось и не привиделось.

– Наталья Олеговна, а что у нас со встречей с немецкими инвесторами? – наклонив голову в бок и присматриваясь к какой-то детали портрета, спросил он свою помощницу.

– К встрече все готово, Сергей Сергеевич! Она состоится послезавтра в отеле «Савой», – шустро отчиталась та.

– Спасибо, Наталья Олеговна. Чтобы я без вас делал, моя дорогуша? Вы просто золотце! – похвалил он ее.

Наталья Олеговна скромно потупила глаза, приготовившись к «ласковому» продолжению, которое последовало незамедлительно. Сергей Сергеевич с высоты своего роста окутал ее широченной доброты взглядом и, нервно закивав головой, болезненно процедил сквозь зубы:

– Очкастая жаба! Чтоб ты сдохла!

Комплимент с милым пожеланием в свой адрес Наталья Олеговна выслушала, как и всегда – молча, с признательной улыбкой. Утираться ей было не впервой.

– Да, еще, Наталья Олеговна! – слащаво продолжил Сергей Сергеевич, отойдя от очередного приступа. – Мне нужна телеконференция с нашими американскими партнерами. Желательно сегодня. После обеда. У них как раз будет утреннее собрание. Пусть найдут время. Или знаете что?! Давайте, я сначала позвоню Саймону, а там мы договоримся о конференции!

– Может, лучше мне… самой… позвонить ему… и обо всем договориться? – ненавязчиво предложила Наталья Олеговна свои услуги, тонко намекая на конфуз, произошедший во время недавних телефонных переговоров, которые босс пожелал вести лично.

– Действительно… позвоните сами! – охотно согласился Сергей Сергеевич и бархатным голосом поблагодарил ее, непроизвольно закидывая голову назад и вновь сбиваясь на параллельные обороты.

– Спасибо!.. Чувырла очкастая!.. Вы у меня умничка!.. Вылупилась тут она на меня!.. Спасибо, моя хорошая!.. Гори в аду, сучка!..

Отмучившись, он достал из кармана носовой платок, высморкался, провел им по массивному лбу, потом по взмокшему затылку и измученно обратился к жене:

– Милая, может, съездим…

Договорить у него не получилось, так как он почувствовал приближение нового приступа, но, нарвавшись на строгий взгляд супруги, вовремя успел обернуться к портрету.

– Собачье дерьмо! Дерьмо собачье! Собачье дерьмо! – поэкспериментировал он с порядком слов и безнадежно помотал головой.

– Ну что ж. Мне все понятно, – став свидетелем его мук, удовлетворенно произнес Зигмунд.

– Что понятно?! – не понял Дэвид.

Не удосужившись ответить, Зигмунд целенаправленно зашагал к страдальцу.

– Доброе утро! – приветливо обратился он к русскому бизнесмену. – Извините, что лезу не в свое дело, просто я случайно заметил ваши некоторые… интересные признаки… – деликатно начал разговор Зигмунд, обдумывая, как бы доходчивее изложить суть проблемы.

– Интересные признаки?.. – опешил Сергей Сергеевич, не ожидавший такой прямоты со стороны незнакомца.

Охрана за его спиной напряглась и приподнялась на носки, оценивая, не таит ли старик потенциальной угрозы, но, заметив усмиряющий жест руки хозяина, мгновенно раслабилась и опустилась на пятки.

– Я попытаюсь вам объяснить! – пообещал Зигмунд и увлеченно облизал губы. – Но для начала разрешите спросить…, каких животных вы больше всего боитесь?

– Животных?.. – растерялся Сергей Сергеевич, но почему-то, вдруг проникшись смутным доверием к этому старику, признался: – Волков!

– Я так и думал! – не скрывая самодовольства, сложил руки на груди Зигмунд. – И вы помните, с какого возраста?

– С трех или нет… с четырех лет… – сам не понимая, зачем он это делает, но, повинуясь магическому взгляду незнакомца, Сергей Сергеевич выложил всю подноготную.

– Мне приснился кошмарный сон… Как будто бы я лежал в постели…, вдруг распахнулось окно…, само собой…, и я увидел шесть или семь белых волков, которые неподвижно сидели на ореховом дереве и смотрели на меня… Помню, как я проснулся в ужасе, испугавшись, что они придут за мной… С тех пор волки кажутся мне самыми страшными хищниками, у которых не пойми что на уме…

Сергей Сергеевич страдальчески скорчился и ритуально выпалил вслух, словно чихая от сенной аллергии:

– Собачье дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!.. Извините… Это я не вам…

Как ребенок, посмотрел он на Зигмунда большими, молящими о прощении глазами и неловко улыбнулся сопровождавшим его женщинам. Те, прибывая в легком замешательстве, с недоумением слушали этот странный диалог, но, не решаясь перечить, терпеливо молчали.

– Это у меня наследственное… – пояснил Сергей Сергеевич Зигмунду.

Тот отнесся с пониманием, зная об этой напасти, как никто другой.

– А можете ли вы припомнить что-нибудь из вашего самого раннего детства, что могло вызвать у вас сильное потрясение? – понизив голос, спросил Зигмунд.

– Сильное потрясение?… – как загипнотизированный повторил Сергей Сергеевич, задумавшись. – Помню, мне было года два… – будто сквозь сон забормотал он. – Я спал в своей кроватке… Она находилась в спальне родителей… Ранним утром меня разбудили стоны… Я поднялся в кроватке и увидел, как мои родители занимаются любовью… Моя мать стояла в коленно-локтевой позе… на белоснежной простыне… а отец стоял на коленях позади нее… Я увидел их гениталии… и испугался… Я даже наделал под себя и криком привлек к себе их внимание…

Он очнулся и испуганно уставился на Зигмунда.

– Вы, должно быть, испытывали страх перед отцом? – спросил тот.

– Да… – кивнул Сергей Сергеевич.

– Он был для вас авторитетом, которому вы боялись сказать что-либо плохое?

Сергею Сергеевичу почудилось, что старик видит его насквозь и знает все его потайные страхи.

– Да… – его губы задрожали.

– Тогда все очевидно! Ваш страх перед его авторитетом был настолько большим, что вы подменили его богохульством. Однажды вы вообразили себе, что, злословя вслух, вы посягаете на святость авторитета отца. Но желание облегчить свое невыносимое внутреннее напряжение и боязнь наказания, к которому неминуемо привело бы ваше сквернословие, так сильно сплелись между собой и вросли в ваше подсознание, что вы стали заложником импульсов, неподвластных вашей воле. Белые волки в вашем детском сновидении – это лишь замещенный образ ваших родителей, одетых в белое. Ваш отец, стоявший на коленях за склонившейся вперед матерью, напоминал вам волка на задних лапах. Вы видели свою мать, как кастрированного волка, а отца, как волка кастрирующего. Это и вызвало у вас благоговейный ужас перед силой отца сделать с вами тоже самое! – закончил Зигмунд, с победным блеском в глазах показав, что для него больше нет неразгаданных тайн.

Сергей Сергеевич, казалось, потерял дар речи. Разинув рот, он потерянно оглянулся на свою супругу и охрану, потом покосился на женский портрет и осторожно перевел взгляд на Наталью Олеговну. Та непроизвольно скукожилась под его «непредсказуемым» взором.

– Наталья Олеговна…, Наталья Олеговна…, Наталья Олеговна… – словно обезумевший затараторил Сергей Сергеевич. – Вы… Вы… Вы прекрасная…, удивительная…, замечательная женщина! Наталья Олеговна! Боже! Как же легко! Боже! – заорал он по-русски, заставив супругу недовольно поморщиться.

– Это надо же! Нет, ну это надо же! – он обхватил своими огромными руками поникшие плечи старика и, не в состоянии подобрать слова, бешено закачал головой.

– Наталья Олеговна! – снова обратился он к своей помощнице.

– Да…, Сергей Сергеевич… – не узнавая своего босса, робко отозвалась она.

– Дайте я вас расцелую! – вдохнул он полной грудью и кинулся ее обнимать, целуя в обе щеки. Та нервно захихикала и тут же испуганно покосилась на жену босса, высокомерно следящую за этим русским балаганом.

– Ух! – облегченно проурчал Сергей Сергеевич. – Тьфу! Тьфу! Тьфу!

Сплюнув три раза через левое плечо, он осмотрелся по сторонам и, не найдя ничего более подходящего, подошел и постучал костяшкой указательного пальца по раме женского портрета, божественного творения руки Веронезе.

– Экспонаты запрещено трогать! – возмущенно заверещала смотрительница зала, все это время крутившаяся около «вульгарного посетителя», привлекшего ее внимание своим несдержанным поведением.

– Прошу прощения! – сказал Сергей Сергеевич. – У нас так положено – постучать три раза по дереву, чтобы не сглазить!

Тут же утратив всякий интерес к искусству, он повернулся к Зигмунду:

– Вы мой спаситель! Вы должны оказать мне честь! Я вас не отпущу, пока вы не отобедаете у нас дома!

Для пущей убедительности серьезности своих намерений он выловил за рукав жену и подтащил ее к себе поближе, чтобы та заодно наконец-то представилась.

– Прошу, не откажите мне! – попросил он Зигмунда и приветственно кивнул Дэвиду, который уже начал испытывать по поводу всего происходящего определенное беспокойство и незаметно подошел к старику Сергей Сергеевич весело окинул взглядом двух джентльменов и, не дав им опомниться, властно приказал одному из охранников:

– Позвони Петру! Пусть подгонит лимузин, а то в этом Майбахе места нет!

Он широко улыбнулся своим «новым друзьям», недоуменное молчание которых означало для него «полное согласие».

– Это у нас семейное! – гордо повторил Сергей Сергеевич, по-хозяйски развалившись на длинном сиденье лимузина в окружении жены и Натальи Олеговны. На противоположной стороне, внимательно слушая историю русского богача, расположились Зигмунд и Дэвид. Зигмунд слушал с неподдельным интересом, тогда как Дэвид постоянно отвлекался на тревожащие его мысли, не забывая при этом изображать интерес к рассказу бизнесмена.

– Мой прадед, Сергей Панкеев, был из очень богатой семьи, имевшей роскошное имение под Одессой, на Черном море. В шесть лет он вдруг стал страшно богохульствовать. Называл Бога свиньей, собакой, сравнивал с другими животными… А когда он однажды увидел на улице три кучки дерьма, то у него возникли неприятные ассоциации со Святой Троицей, и он с тревогой начал искать четвертую, чтобы разрушить эти намеки. Его жизнь превратилась в кошмар. Он мучился сквернословием и богохульством долгие годы, до тех пор пока как-то не отправился в Австрию, кажется в Вену. Там он встретился с одним врачом, о гениальности которого ходило множество слухов. Тот врач действительно очень помог прадеду, буквально спас его от жалкого существования… Он сказал моему прадеду, что у него было что-то не так с нервами на почве детской травмы. Что-то, связанное со страхом волков. Он даже назвал моего прадеда волчьим человеком. Моему прадеду так понравилось объяснение врача, что он и сам, отвечая на телефонные звонки, говорил: «Волчий человек слушает!»… Представляете?!

Эмоционально размахивая руками, Сергей Сергеевич с волнением посмотрел на сидевших по бокам женщин.

– Я помню, как Серж Панкеев после первого же сеанса признался мне в следующем психологическом переносе. Этот еврейский жулик хотел бы «использовать меня сзади и испражниться мне на голову», – с лукавой усмешкой тихо поделился Зигмунд с Дэвидом собственными воспоминаниями о «волчьем человеке», пока его правнук искал сочувствия у женщин.

– Мой прадед вернулся в Россию другим человеком! – продолжил рассказывать свою биографию Сергей Сергеевич. – Но вскоре случилась Октябрьская революция, а через год в Одессу вошли австрийские войска. Дела шли плохо, даже чудовищно. Их имение было разорено, поэтому прадед покинул Россию и вернулся в Европу, оставив мою прабабку с ребенком на руках… Она была простой крестьянской девушкой. Мой прадед заметил ее, прогуливаясь у пруда. Она стояла на коленях с оттопыренными ягодицами у воды и стирала белье. Ее вид так возбудил его, что, даже не видя ее лица, он тут же возжелал ее с неодолимой силой. Через девять месяцев после той встречи появился на свет мой дед… От своего отца он унаследовал болезненную тягу к богохульству и страсть к ругательству, которые показались так созвучны духу того времени. Его святотатство стало лучшим примером воинствующего атеизма, а свой скверный язык он очень умело направил против врагов социализма. Новые вожди быстро обратили на него внимание. Им импонировали его прямота и бесстрашие, с которыми он клеймил врагов. Мой дед довольно скоро оказался у власти. Соратники ставили его в пример другим, но никто из них даже не догадывался, как, на самом деле, мой дед боялся своего языка. И вот однажды судьба послала ему самое страшное испытание. Его вызвал сам товарищ Сталин. Узнав об этом, мой дед не спал всю ночь, прося прощения перед Господом и взывая Его дать ему силы, чтобы ничего не ляпнуть перед Отцом народов. Когда же он предстал перед великим Вождем, то трясся как осиновый лист. Он спасся благодаря моей бабке. Она была женщиной набожной, но недалекой, и как ни странно именно она надоумила его, как справиться с грешным соблазном. Она дала ему две швейные иголки, которые он, стоя перед Вождем, незаметно вгонял себе под ногти пальцев, скорчившись от боли и прикусив язык. Товарищу Сталину, не догадывающемуся о мучительной, внутренней борьбе и самоистязании моего деда, такое раболепное, страдальческое почитание, с каким простой смертный выслушивал его речь, очень понравилось. Он похвалил моего деда за преданность общему делу и отпустил. Дед вернулся домой поседевшим на всю голову. Но этим он не только спас свою жизнь, но и обеспечил дальнейшее привилегированное существование всей своей семье. Хотя была одна досадная вещь… Его сын, мой отец, унаследовал от него тот же самый порок, как проклятие, тянувшееся от «волчьего человека». К счастью для отца, в школе все его злословие было направлено против детей врагов народа, поэтому ему это скорее вменялось в заслугу, как похвальная сознательность, а не как повод для порицания. Когда же он стал коммунистом и вошел в правящие ряды Коммунистической партии, то его злостный язык пригодился как минимум дважды. Сначала во время разоблачения культа личности Сталина под председательством товарища Хрущева, потом во времена безжалостной критики курса самого Хрущева при захвате власти товарищем Брежневым. Члены Политбюро видели в моем отце правильные задатки и возлагали на него большие надежды. Правда, однажды у отца произошел-таки прокол, который удалось замять только благодаря связям деда. Все списали на «неопытность и молодость», ставшими причинами «опрометчивой шутки» в адрес всеми любимого генерального секретаря, товарища Брежнева. И хотя поговаривали, что сам товарищ Брежнев отнесся к «остроте» моего отца с юмором, но от греха подальше «болтливого юнца» перевели в министерство легкой промышленности. Там его «особенность» оказалась весьма кстати…

Моя же жизнь поначалу складывалась трудно. Я оказался менее адаптированным к реалиям, чем мой дед и отец. Мое сквернословие и проклятия были адресованы советскому строю. Отца часто вызывали в школу, и он «не стеснялся» «срываться» на меня при директоре и учителях, я, в свою очередь, материл в ответ учение Маркса, Энгельса и Ленина, чем еще больше приводил в «бешенство» отца. Школьная комиссия шокировано наблюдала за такими бурными классовыми разногласиями в нашей семье. И только из уважения к моему отцу и деду меня не выгоняли из школы. Им было невдомек, что отец чувствовал вину за «дурную наследсвенноть», и весь этот «концерт» он устраивал, чтобы защитить меня. Дома же он становился ко мне привычно ласковым и добрым. Он умолял меня «постараться быть в одном русле с ним», чтобы никто из «этих чертовых школьных советов, администраций и номенклатуры» не смог ко мне привязаться. Я обещал ему, но каждый раз «язык мой – враг мой», как проклятый поворачивался против советской власти. В итоге меня хотели исключить из пионерской организации и предупредили, что о комсомоле я могу забыть, а стать коммунистом, как мои предки, могу и вовсе не мечтать. Мой ответный мат на их «угрозы» вызывал у меня чувство глубокого удовлетворения. Казалось, моя жизнь была загублена, но тут Советский Союз дал крен. По стране уверенно шагали перестройка и гласность. Новые приспособленцы без моего ведома зачислили меня в ряды борцов за свободу против ненавистного советского строя. Я быстро приобрел авторитет, который выгодно конвертировал в предпринимательскую деятельность. К тому же настали годы беспредела в девяностые, поэтому мой стиль разговора в бизнесе был общепринят и крайне убедителен. Но когда бизнес из криминального превратился в современный бизнес с «цивилизованным» лицом, то мне при всей моей хватке и связях стало все сложнее и сложнее показываться на людях и вести с ними дела… Но теперь… после того, что вы сделали!

Сергей Сергеевич с восторгом уставился на Зигмунда. Тот признательно качнул головой в ответ, смакуя чувство собственного триумфа. Дэвид спохватился и вежливо кивнул русскому, но тут же осекся от понимания собственной непричастности к успешному исходу дела и сильно смутился.

– Теперь-то мы заживем! – в эйфории предупредил на английском Сергей Сергеевич сидящую по правую руку Наталью Олеговну, смешливо хихикающую и щелкающую соленые орешки.

– Теперь-то мы заживем! – повернувшись к жене, Сергей Сергеевич почему-то повторил наказ на русском и, как подвыпивший мужик, толкнул ее в плечо.

– У меня нет сомнения! – на ломаном русском с прекрасным оксфордским наречием ответила она, манерно закатив глаза.

Довольный Сергей Сергеевич захохотал на весь салон. Дэвид грустно улыбнулся и почувствовал необъяснимую, острую тоску. Он посмотрел на Зигмунда, увлеченно наблюдающего за происходящим, и незаметно приблизился к его уху.

– А куда мы вообще едем? – чревовещающим голосом тихо задал он резонный вопрос.

– Понятия не имею! Но интересно же! – честно ответил Зигмунд и с упоением опять уставился на излеченного бизнесмена и его женщин.

А главное: «Зачем мы согласились ехать?» – Дэвид решил уже не уточнять.