Часть III
1140–1142
Глава 8
I
Шлюха, которую выбрал Уильям, была не больно мила, но его привлекли ее пышные груди и копна вьющихся волос. Покачивая бедрами, она неторопливо приблизилась к нему, и он увидел, что на самом деле она старше, чем казалось, – наверное, ей уже лет двадцать пять-тридцать, – и хотя на губах ее блуждает милая улыбка, взгляд остается холодным и расчетливым. Уолтер взял себе девицу с плоской мальчишеской фигуркой. Пришедшие с ними четыре рыцаря вынуждены были довольствоваться оставшимися девками.
Уильям Хамлей привел их в бордель, решив, что им нужно расслабиться. Уже несколько месяцев они не участвовали в битвах, и от вынужденного безделья стали угрюмыми и сварливыми.
А в начавшейся год назад войне между королем Стефаном и его соперницей Мод сейчас был период затишья. Уильям и его воины прошли со Стефаном через всю Юго-Западную Англию. Король Стефан вел военные действия довольно сумбурно. Он мог с бешеным напором атаковать какую-нибудь принадлежащую Мод крепость, но, если не добивался скорой победы, осада ему быстро надоедала, и он вел свои войска дальше. Стефану так и не удалось вынудить предводителя мятежников, единокровного брата Мод, графа Роберта Глостера, принять открытый бой. Это была какая-то странная война, во время которой армиям приходилось чаще передвигаться, чем участвовать в настоящих сражениях, что вызывало недовольство воинов.
Бордель был разделен занавесками на крохотные закутки, в каждом из которых лежал набитый соломой матрац. По этим закуткам и разошлись, разобрав девок, Уильям и его рыцари. Войдя вслед за Хамлеем, потаскуха задернула занавеску и стянула верхнюю часть своей сорочки, демонстрируя ему свои груди. Они были действительно большие, но с огромными сосками и проступающими венами. Уильям был разочарован, но, тем не менее, притянул ее к себе и принялся, пощипывая соски, тискать груди.
– Полегче, – проговорила она и, обняв Уильяма, прижалась к нему, а потом ее рука скользнула ему в пах.
Он выругался. Ее ласки не возбуждали его.
– Не волнуйся, – прошептала девка.
Ее снисходительный тон разозлил Уильяма, но он промолчал, поскольку, высвободившись из его объятий, она опустилась на колени, задрала ему тунику и принялась работать ртом.
Ощущение было приятным, и Уильям уже подумал, что все будет хорошо, но после первого импульса желания быстро потерял к девке интерес. Он взглянул на ее лицо – порой это возбуждало его, но на этот раз лишь напомнило о том, как жалко он выглядит. Уильям начал злиться, и его мужское бессилие стало очевидным.
Девка на мгновение остановилась.
– Постарайся расслабиться, – шепнула она и принялась сосать так усердно, что причинила ему боль. Он невольно дернулся, и ее зубы скользнули по нежной коже его пениса. Уильям взвыл и наотмашь ударил девку по лицу. Вскрикнув, она завалилась на бок.
– Сука неуклюжая! – прорычал он.
Шлюха лежала у его ног, в ее глазах застыл страх. Уильям раздраженно пнул ее ногой. Удар пришелся в живот и получился несколько сильнее, чем он рассчитывал. Девица скорчилась от боли.
И тут он ощутил желание.
Опустившись на колени, Уильям перевернул несчастную на спину и сел на нее верхом. Она в ужасе смотрела на него. Уильям задрал ей юбку. Волосы у нее между ног были густыми и кудрявыми. Это ему нравилось. Он принялся мастурбировать, а ее глаза все больше расширялись от страха. Внезапно ему взбрело в голову, что девка нарочно отвлекает его, пытаясь отбить у него всякую охоту, чтобы он не смог овладеть ею. Эта мысль взбесила Уильяма, и он с силой ударил ее кулаком по лицу.
Она завизжала и начала извиваться, стараясь выбраться из-под него. Уильям всем телом навалился на нее, прижав к матрацу, однако она продолжала вырываться и кричать. Он тут же возбудился и попробовал раздвинуть ей ноги, но она не давалась.
К ним заглянул Уолтер в одних башмаках и нижней рубахе. За его спиной стояли еще два рыцаря: Страшила Герваз и Хуг Секира.
– А ну-ка, парни, подержите ее, – сказал им Уильям.
Трое мужиков, опустившись вокруг потаскухи на колени, заставили ее лежать смирно.
Уильям пристроился поудобнее, затем на мгновение замер в предвкушении удовольствия.
– Что здесь произошло, милорд? – спросил Уолтер.
– Увидела, какой большой у меня член, и испугалась, – осклабился Уильям.
Все заржали. Уильям приступил к делу. Ему нравилось делать это на глазах у посторонних.
– Ты меня прервал, – с деланной обидой пожаловался Уолтер.
– А ты сунь ей в рот, – прохрипел Уильям. – Она это любит.
– А что, давай попробуем. – Уолтер, схватив женщину за волосы, приподнял ей голову. Она была так напугана, что не сопротивлялась. Помощь Герваза и Хуга больше не требовалась, но они не уходили, удивленно наблюдая за этой сценой: должно быть, прежде им не приходилось видеть, как женщина удовлетворяет двух мужчин одновременно. Уильям тоже видел такое впервые. Зрелище было захватывающее. Очевидно, и Уолтера это сильно возбудило, ибо не прошло и минуты, как он кончил. Глядя на него, почти тут же кончил и Уильям.
– Может, теперь вы двое отделаете ее? – предложил он Гервазу и Хугу. Ему очень хотелось посмотреть продолжение спектакля.
Однако у рыцарей это предложение восторга не вызвало.
– Не хочу, меня ждет моя милашка, – отказался Хуг.
– И меня тоже, – подхватил Герваз.
Потаскуха встала и поправила одежду.
– Неплохо, а? – ухмыльнулся Уильям.
Подойдя к нему вплотную, она замерла на мгновение, а потом плюнула в лицо, и, ощутив на коже теплую, липкую слизь, Уильям понял, что это сперма Уолтера. Он уже замахнулся, чтобы ударить девку, но она проворно нырнула за занавеску. Уолтер и рыцари покатились со смеху. Уильяму это вовсе не казалось смешным, но преследовать девку с залитой спермой физиономией он не мог и, решив сделать вид, будто это его не больно-то и задело, тоже рассмеялся.
– Ну, милорд, надеюсь, у тебя не будет ребенка от Уолтера! – воскликнул Страшила Герваз, и все дружно загоготали. Даже Уильям нашел эту шутку забавной. Обнявшись и вытирая выступившие от смеха слезы, они вышли из закутка. На них с тревогой уставились другие девки: они слышали визг и были изрядно напуганы. Из-за занавесок высунулись несколько любопытных клиентов.
– Первый раз вижу, чтоб из девки извергалось семя! – сказал Уолтер, и все снова захохотали.
Возле двери с озабоченным видом стоял один из сквайров Уильяма. Он был еще совсем юн и, возможно, никогда прежде не переступал порога борделя. Сквайр натянуто улыбнулся, не зная, имеет ли право присоединиться к общему веселью.
– А ты что здесь делаешь, чурбан ты этакий? – заорал на него Уильям.
– Милорд, у меня для тебя известие, – пролепетал тот.
– Так не теряй время, говори!
– Мне очень жаль, милорд, – вымолвил сквайр. Он был настолько испуган, что, казалось, готов убежать.
– Чего это тебе жаль, ты, придурок? – зарычал Уильям. – Выкладывай!
– Милорд, скончался твой отец, – выдавил наконец юнец и заплакал.
Уильям ошарашенно уставился на него. Он не верил своим ушам.
– Но ведь он был абсолютно здоров! – воскликнул он. Конечно, Перси уже не мог сражаться, но это неудивительно для мужчины, которому под пятьдесят. Юный сквайр продолжал плакать. Уильям вспомнил, как выглядел отец во время их последней встречи: крепкий, энергичный, полный сил. И было-то это всего… Уильям ахнул. С тех пор как он видел отца, прошел почти год. – Но что случилось? – спросил он паренька. – Отчего он умер?
– У него был удар, – шмыгая носом, проговорил сквайр.
Удар. До Уильяма наконец стало доходить. Отец мертв. Этот большой, могучий, грозный и вспыльчивый человек лежит сейчас беспомощный и холодный на каменном одре где-нибудь…
– Я должен ехать домой, – сказал вдруг Уильям.
– Надо, чтобы король отпустил тебя, – осторожно посоветовал Уолтер.
– Да, ты прав, – согласился Уильям. – Мне надо получить разрешение. – Мысли его разбегались.
– Заплатить содержательнице борделя? – спросил Уолтер.
– Заплати. – Уильям протянул слуге кошелек. Кто-то из рыцарей набросил ему на плечи плащ. Уолтер прошептал что-то хозяйке борделя и дал несколько монет. Хуг Секира открыл перед Уильямом дверь. Все вышли.
В молчании они шагали по улицам маленького городка. Уильям почувствовал себя страшно одиноким. Он не мог поверить, что отца больше нет. Когда они подошли к ставке короля, он постарался взять себя в руки.
Двор короля Стефана расположился в церкви, так как ни замка, ни ратуши здесь не было. Стены этой небольшой каменной церкви были выкрашены яркими красными, голубыми и оранжевыми красками. Посредине, прямо на полу, горел огонь, возле которого на деревянном троне восседал, вытянув вперед ноги, темноволосый, мужественно красивый король. Одет он был по-походному: в высокие сапоги и кожаную тунику, однако вместо шлема на голове красовалась корона. Уильям и Уолтер протиснулись сквозь толпу собравшихся у двери просителей, постучали стражникам и вошли внутрь. Стефан беседовал с каким-то графом, но, заметив Уильяма, прервал разговор.
– Уильям, друг мой. Я все уже знаю.
– О, мой король! – Уильям поклонился.
Стефан встал.
– Скорблю вместе с тобой, – сказал он и обнял Уильяма.
Растроганный сочувствием, Уильям прослезился.
– Я вынужден просить тебя отпустить меня домой, – проговорил он.
– Разрешаю. Разрешаю с готовностью, но без радости. Нам будет не хватать твоей сильной и верной руки.
– Благодарю тебя, милорд.
– Дарую тебе опеку над графством Ширинг и всеми его доходами, пока не решится вопрос с наследованием. Ступай, похорони отца и как можно скорее возвращайся к нам.
Уильям откланялся, а король возобновил беседу с графом. Придворные окружили Уильяма, выражая ему сочувствие. Принимая их соболезнования, он вдруг осознал истинное значение слов короля. Стефан даровал ему опеку над графством, пока не решится вопрос с наследованием. Какой вопрос? Уильям был единственным сыном Перси Хамлея. Какие тут могут быть вопросы? Он окинул взглядом окружавшие его лица и остановил взор на молодом священнике, одном из наиболее осведомленных в королевской канцелярии. Уильям притянул его к себе и шепотом спросил:
– Что за «вопрос с наследованием»?
– На это графство есть еще один претендент, – объяснил Джозеф.
– Еще один претендент? – изумленно повторил Уильям. У него не было братьев – ни родных, ни сводных, ни двоюродных… – И кто же?
Джозеф указал пальцем на стоявшего к ним спиной человека из свиты графа, что разговаривал с королем. Судя по одежде, это был сквайр.
– Но он ведь даже не рыцарь! – не сдержавшись, громко воскликнул Уильям. – А мой отец был графом Ширингом!
Услыхавший его сквайр обернулся.
– Мой отец тоже был графом Ширингом, – заявил он.
Сначала Уильям не узнал его. Это был красивый, широкоплечий молодой человек лет восемнадцати, изысканно одетый, с великолепным мечом. В его манерах были достоинство и даже некая надменность. И при этом он смотрел на Уильяма с такой неприкрытой ненавистью, что тот даже попятился.
Лицо сквайра показалось Уильяму знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел. И только когда он заметил, что на правом ухе юноши отсутствует мочка, перед его глазами вспыхнула картина: маленький белый кусок человеческой плоти падает на вздымающуюся грудь обезумевшей от страха девушки, а в ушах зазвучал вопль плачущего от боли ребенка. Он понял, что молодой сквайр – это Ричард, сын заговорщика Бартоломео, брат Алины. Мальчик, которого Уильям когда-то заставил смотреть, как насилуют его сестру, превратился в грозного молодого воина с пылающими жаждой мести ярко-голубыми глазами. Уильяму стало страшно.
– Ты меня помнишь, не так ли? – проговорил Ричард медленно, но ему не удалось скрыть бушевавшую в душе ярость.
Уильям кивнул:
– Помню.
– И я помню, Уильям Хамлей, – сказал Ричард. – Все помню.
Уильям сидел во главе стола, на месте отца. Он всегда знал, что придет день, когда он займет это место, и думал, что будет чувствовать себя ужасно могущественным, но теперь его беспокоило: а вдруг люди скажут, что он не чета Перси, и не станут его уважать.
Справа от него сидела Риган. Уильям всю жизнь наблюдал, как она играет на отцовских страхах и слабостях, заставляя его делать то, что считала нужным. И твердо решил, что не допустит подобного по отношению к себе.
По левую руку сидел седовласый Артур, мягкий человек, который вел хозяйство в замке еще при графе Бартоломео. Став графом, отец нанял Артура, потому что тот прекрасно знал имение. Но Уильям не доверял Артуру: слуги частенько хранят верность прежним хозяевам.
– Король Стефан, возможно, сделает Ричарда графом, – злобно процедила Риган. – Это простого-то сквайра!
– Не пойму, как ему удалось попасть ко двору, – подхватил Уильям. – Я думал, у них нет ни пенни. А он отлично одет, и меч у него великолепный. Откуда у него взялись деньги?
– Он заделался торговцем шерстью, – прошипела Риган. – Так что денежки у него водятся. А вернее, у его сестры, – говорят, она ведет все дела.
Алина. Вот кто, оказывается, стоит за всем этим! Уильям так и не смог забыть ее, но с тех пор как началась война и до самой встречи с Ричардом ему было не до нее. Однако теперь ее образ вновь неотступно преследовал его – она была все такая же румяная и красивая, аппетитная и желанная. И он ненавидел ее за это.
– Так, значит, Алина теперь богата? – с притворным безразличием произнес Уильям.
– Да. Но ты целый год воевал за короля, и он не может отказать тебе в праве наследования.
– Вероятно, Ричард тоже показал себя храбрым воином, – возразил Уильям. – Я навел кое-какие справки. И, что самое неприятное – король заметил его доблесть.
– Тогда у него действительно есть шанс, – задумчиво произнесла Риган.
– Боюсь, что да.
– Ну что ж, в таком случае мы должны обойти его.
– Как? – вскинулся Уильям, и тут же рассердился на себя, вспомнив, что твердо решил не позволять матери командовать.
– Ты должен вернуться к королю с большим отрядом рыцарей, новым оружием, отличными конями и множеством сквайров и воинов.
Уильям и рад был возразить, да понимал, что она права. Король отдаст графство тому, от кого получит большую поддержку, независимо от того, чьи права предпочтительнее.
– И это еще не все, – продолжала мать. – Ты должен выглядеть и вести себя как настоящий граф. Тогда король начнет думать о твоем назначении как о свершившемся факте.
Уильям был явно заинтригован.
– А как должен выглядеть и вести себя граф? – спросил он.
– Чаще высказывай свое мнение. Всегда имей свою точку зрения: на то, как королю следует вести войну, какую тактику избрать в той или иной битве, какова политическая ситуация на севере, а самое главное: на что способны и насколько лояльны другие графы. Поговори с ними о других. Скажи графу Хантингдону, что граф Уоренн блестящий воин, а епископу Илийскому – что не доверяешь шерифу Линкольна. И люди станут говорить королю: «Уильям из Ширинга – человек Уоренна» или «Уильям из Ширинга и его окружение что-то замышляют против шерифа Линкольна». Если ты станешь казаться могущественным, королю будет легче облечь тебя реальной властью.
Эта уловка не слишком понравилась Уильяму.
– Думаю, самое главное – какое у меня будет войско, – сказал он и повернулся к управляющему. – Сколько у меня в казне, Артур?
– Ничего, милорд, – ответил Артур.
– Что ты несешь? – вскипел Уильям. – Там должно быть хоть что-то. Так сколько?
У Артура был такой вид, словно он вовсе не испытывал страха перед Уильямом.
– Милорд, в казне нет ни пенни.
Уильям готов был придушить его.
– Это графство Ширинг! – вскричал он так громко, что сидевшие на дальнем конце стола уставились на него. – Деньги должны быть!
– Конечно, господин, деньги поступают постоянно, – спокойно сказал Артур, – но быстро уходят, особенно в военное время.
Уильям сверлил глазами его бледное, гладко выбритое лицо. Этот Артур слишком самодоволен. Но вот честен ли? Трудно сказать. Если бы можно было заглянуть в чужую душу!
Мать угадала его мысли.
– Артур честный, – заявила она, не обращая внимания на то, что Артур сидел рядом. – Он стар, ленив и себе на уме, но честен.
Уильям расстроился. Не успел он стать хозяином, как его могущество, словно по волшебству, начало испаряться. Проклятье! Неужели ему суждено вечно оставаться мальчишкой…
– Как такое случилось? – слабым голосом проговорил он.
– Перед смертью твой отец много болел, – объяснила Риган. – Я видела, что он запустил дела, но поделать ничего не могла.
То, что его мать не всесильна, удивило Уильяма. Он обратился к Артуру:
– Наши земельные угодья одни из лучших в королевстве. Неужели они не приносят ни пенни?
– Часть из них пришли в негодность, а кое-кто из арендаторов просто не может заплатить нам ренту.
– Но почему?
– Молодежь не хочет работать на земле и уезжает в города.
– Так нужно запретить им это!
Артур пожал плечами:
– Крепостной, проживший в городе год, становится свободным человеком. Таков закон.
– И как ты поступил с должниками?
– А что с ними поделаешь? – вздохнул Артур. – Заберешь орудия труда, так они тем более не заплатят. Остается только набраться терпения и надеяться на хороший урожай, который позволит им рассчитаться с нами.
Уильяма рассердило, что Артур так спокойно признает свое бессилие решить эти проблемы, однако он заставил себя сдержаться.
– Ну ладно, раз молодежь уезжает в города, тогда как насчет доходов от наших домов в Ширинге? Они должны приносить деньги.
– Как это ни странно, но и с них мы ничего не имеем, – ответил Артур. – Многие дома в Ширинге стоят пустые. Должно быть, люди уезжают еще куда-то.
– Или просто тебя обманывают, – начал закипать Уильям. – Хочешь сказать, что и торговля в Ширинге, и ярмарка шерсти не приносят доходов?
– Да…
– Тогда почему бы не повысить налоги?
– Уже повышали, господин, по приказу твоего покойного отца, но результатов это не дало.
– Но как Бартоломео удавалось сводить концы с концами, коли от этого хозяйства одни убытки?
На этот вопрос у Артура был готов ответ:
– У него была каменоломня, которая приносила огромные деньги.
– А теперь она в руках этого проклятого монаха! – Уильям негодовал. Именно сейчас, когда необходимо пустить королю пыль в глаза, выясняется, что у него нет ни пенни. Положение хуже некуда. Король сделал его лишь опекуном графства, назначив своего рода испытательный срок. Если Уильям вернется ко двору с маленькой армией, это будет воспринято как неблагодарность, а то и предательство.
Нет, картина, которую нарисовал Артур, явно не соответствует действительности. Его просто дурачат, может, откровенно смеются над ним. Эта мысль взбесила Уильяма. Он этого так не оставит. Он им покажет. Прежде чем он признает свое поражение, прольется море крови.
– У тебя всему есть оправдание! – закричал он. – А на самом деле, пока болел мой отец, именно из-за твоей нерасторопности хозяйство пришло в упадок.
– Но, милорд…
– Заткни свой поганый рот, – еще громче заорал Уильям, – или я прикажу тебя высечь!
Артур побледнел и замолчал.
– Завтра же, – продолжал Уильям, – мы отправимся в поездку по графству. Заедем в каждую деревню и вытрясем из должников деньги. Я знаю, как их заставить. Скоро мы выясним, действительно ли моя казна пуста. И если ты солгал, клянусь Богом, я повешу тебя первого.
Кроме Артура он взял с собой Уолтера и четырех рыцарей, которые весь последний год сражались бок о бок с ним: Страшилу Герваза, Хуга Секиру, Жильбера де Ренна и Майлза Дайса. Это были могучие, отчаянные вояки, злые и жадные до драки. Чтобы запугать крестьян, они оседлали своих лучших коней и вооружились до зубов, ибо Уильям считал, что, если тебя не боятся, ты беспомощен.
Был жаркий день на закате лета, и на полях повсюду стояли толстые снопы пшеницы. Это еще больше разозлило Уильяма. Наверняка кто-то обворовывал его. Этих подлых крестьян надо так застращать, чтоб им неповадно было. Хамлеи мечом добыли себе графство, когда Бартоломео был уличен в предательстве, и вот теперь Уильяму негде взять денег, в то время как у сынка изменника полная мошна! Мысль о том, что крестьяне грабят его, да еще и насмехаются над ним, сверлила Уильяма, как зубная боль, и чем дальше он ехал, тем сильнее злился.
Уильям Хамлей решил начать с Нортбрука, маленькой, отдаленной деревушки. Ее жителями были как крепостные, так и свободные граждане. Крепостные крестьяне принадлежали Уильяму и на все обязаны были спрашивать его разрешения. Они должны были отрабатывать на господских полях барщину и отдавать хозяину часть собственного урожая. Свободные же граждане лишь платили ренту – деньгами или продуктами. В Нортбруке у Уильяма было пятеро должников. Он считал, что они уклоняются от уплаты, надеясь, что сборщики налогов до них не доберутся.
Дорога была неблизкой, и, когда они подъезжали к деревне, солнце уже стояло высоко. Двадцать или тридцать домишек стояли среди полей, урожай на которых был уже убран. На краю деревни росли три старых дуба. В их тени сидели крестьяне и обедали. Туда-то и поскакал Уильям. Его свита последовала за ним. Подняв облако пыли, они остановили коней прямо перед сидевшими людьми.
Пока деревенские, кряхтя, поднимались на ноги, дожевывая свой грубый хлеб и прищурив от пыли глаза, Уильям заметил, что средних лет мужик с черной бородой что-то спокойно, но настойчиво говорит пухленькой, розовощекой девушке с ребенком на руках. К ним подошел какой-то парень, но бородач прогнал его прочь. Затем девушка, явно чем-то возмущенная, направилась в сторону домов и исчезла в облаке пыли. Уильям был заинтригован. Жаль, что тут нет его матери, она-то наверняка бы растолковала ему, что к чему.
Уильям громко обратился к Артуру:
– Пятеро свободных крестьян из этой деревни – мои должники, я правильно говорю?
– Да, милорд.
– Кто самый злостный неплательщик?
– Этельстан не платил уже два года, но его свиньи…
– Кто из вас Этельстан? – не дослушав, выкрикнул Уильям.
Вперед вышел высокий сутулый мужик лет сорока пяти с редеющими волосами и слезящимися глазами.
– Почему не платишь мне ренту? – спросил Уильям.
– Господин, земли у меня мало, да и помочь мне некому: сыновья отправились в город на заработки, да тут еще чума всех свиней скосила…
– Постой, – перебил его Уильям. – А куда ушли твои сыновья?
– В Кингсбридж, господин, строить новый собор. Они хотят жениться, а мой клочок земли не прокормит три семьи.
Уильяма резануло, что эти молодые крестьяне ушли именно в Кингсбридж.
– Однако чтобы прокормить одну семью, у тебя земли достаточно, а ты все равно не платишь налоги.
Этельстан снова заговорил о своих свиньях. Не слушая, Уильям злобно уставился на него. «Знаю я, почему ты не платишь, – подумал он, – узнал, что твой господин заболел, и решил обмануть его. И четверо других должников тоже так решили. Надеялись, что мы не потребуем своего!». Что ж, он их проучит.
– Жильбер, Хуг, – тихо позвал Уильям, – подержите-ка его.
Двое рыцарей спешились, подошли к Этельстану и схватили несчастного за руки. Он побледнел от страха.
Уильям повернулся к Уолтеру и все тем же тихим, спокойным голосом спросил:
– Латные рукавицы у тебя с собой?
– Да, милорд.
– Надень. Всыпь-ка этому Этельстану как следует, только смотри, чтоб не помер, – он еще должен рассказать об этом всем.
– Хорошо, милорд. – Уолтер достал из переметной сумы пару кожаных рукавиц с пришитыми к ним железными пластинками и не спеша натянул их. Крестьяне в страхе следили за ним, а Этельстан от ужаса застонал.
Уолтер спешился и, подойдя к Этельстану, ударил его в живот. Тот скорчился, не в силах даже кричать от боли. Жильбер и Хуг подняли его на ноги, и Уолтер ударил по лицу. Из носа и изо рта у крестьянина хлынула кровь. Из толпы с криком вырвалась какая-то женщина – очевидно, жена Этельстана – и, набросившись на Уолтера, завизжала:
– Остановись! Отпусти его! Не убивай!
Уолтер отпихнул ее, и две крестьянки, подхватив женщину, оттащили ее назад. Но она продолжала выть. Остальные крестьяне в угрюмом молчании смотрели, как Уолтер избивает Этельстана, пока его окровавленное тело не обмякло, а глаза закрылись. Он потерял сознание.
– Оставьте его, – приказал наконец Уильям.
Жильбер и Хуг отпустили несчастного. Он неподвижно распластался на земле. Рядом с ним, рыдая, опустилась на колени его жена. Уолтер снял рукавицы и аккуратно стер с металлических пластин кровь.
Окинув деревню взглядом, Уильям увидел стоящее на берегу ручья двухэтажное деревянное строение.
– Что это? – указав на него, спросил он Артура.
– Раньше я этого не видел, милорд, – робко проговорил Артур.
Уильям не поверил управляющему.
– Мельница, не так ли?
Артур с деланным безразличием пожал плечами:
– Что еще может быть построено у ручья?
«Как смеет он отвечать так дерзко, когда только что у него глазах по моему приказу наказали крестьянина?» – возмущенно подумал Уильям.
– А разве можно строить мельницы без моего разрешения?
– Нет, милорд.
– Известно ли тебе, почему это запрещено?
– Крестьяне должны приносить свое зерно на господскую мельницу и платить за помол.
– И их господин богател бы.
– Правильно, милорд, – сказал Артур снисходительным тоном человека, объясняющего ребенку что-то совершенно очевидное. – Но если заставить их заплатить за строительство мельницы выкуп, то господин получит не меньше.
Наглость Артура приводила Уильяма в бешенство.
– Нет! – рявкнул он. – Выкуп всегда меньше, чем доход от мельницы. Потому-то мой отец и не разрешал крестьянам строить их.
Уильям хлестнул коня и помчался к мельнице. Следом поскакали рыцари, а за ними потянулись жители деревни.
Уильям спрыгнул с коня. Сомнений относительно предназначения постройки быть не могло. Огромное водяное колесо медленно вращалось под напором стремительно бегущего ручья. Колесо поворачивало массивный вал, проходивший сквозь боковую стену дома. Это было добротно сработанное деревянное строение. Тот, кто построил мельницу, рассчитывал, что она будет служить ему долго.
Возле открытой двери с покорным видом стоял мельник. Его спиной виднелась аккуратно сложенная груда мешков с зерном. Мельник учтиво поклонился Уильяму, но Уильям снова подумал, что все эти люди ничего не боятся, и его захлестнули возмущение и досада.
– Ты что это себе позволяешь?! – обрушился на мельника Уильям и с размаху ударил мужчину по лицу.
Мельник завопил во все горло и повалился на землю.
Перешагнув через него, Уильям вошел внутрь. Вал водяного колеса при помощи деревянной зубчатой передачи был соединен с валом находящегося на верхнем этаже жернова. Второй этаж, который должен был нести вес каменного жернова, подпирали четыре толстых бревна, как подумал Уильям, наверняка самовольно срубленных в господском лесу.
Уильям выбежал наружу. К седлу Хуга Секиры было привязано оружие, за которое он и получил свое прозвище.
– Дай-ка мне твою секиру, – крикнул ему Уильям. Хуг повиновался.
Уильям снова бросился к мельнице и принялся неистово крушить опоры, с наслаждением вонзая лезвие секиры в бревна.
Вошел Уолтер и остановился, наблюдая за действиями своего хозяина. Сделав глубокую зарубку на одной опоре, Уильям стал подрубать вторую. Платформа второго этажа угрожающе задрожала.
– Принеси веревку, – приказал Уильям.
Уолтер вышел.
Уильям подрубил и две другие опоры. Наконец все приготовления были сделаны. Вернулся Уолтер с веревкой. Уильям привязал ее к одной из опор, затем вытянул конец веревки наружу и обвязал его вокруг шеи своего боевого коня.
Собравшиеся вокруг крестьяне мрачно следили за происходящим.
– Где мельник? – рявкнул Уильям.
С видом несправедливо обиженного подошел мельник.
– Герваз, – приказал Уильям, – свяжи его и брось внутрь.
Мельник рванулся было прочь, но Жильбер поставил ему подножку и, когда тот упал, уселся на него верхом. Гервас скрутил кожаными ремнями руки и ноги несчастного, и двое рыцарей потащили его к мельнице. Мельник вырывался, моля о пощаде.
Какой-то крестьянин из толпы не выдержал:
– Остановитесь! Это убийство! Даже лордам не позволено убивать людей.
– Еще раз откроешь рот, – ткнув в него трясущимся пальцем, прорычал Уильям, – отправишься за ним следом!
Больше из толпы не раздалось ни слова.
Из мельницы вышли рыцари. Уильям тронул коня. Веревка натянулась струной.
От воплей несчастного мельника кровь стыла в жилах.
Конь вскинул голову, стараясь ослабить обвязанную вокруг шеи веревку. Уильям прикрикнул на него и обернулся к своим рыцарям:
– Хватайтесь за веревку!
Все четверо бросились исполнять приказание. В толпе снова послышались возмущенные голоса, но никто не решался вмешаться. Артур стоял в стороне, в глазах у него была тоска.
Крики мельника стали еще пронзительней. Уильям представил, какой ужас охватил этого человека, ожидающего своей страшной смерти. «Ни один из этих подлых крестьян не забудет теперь месть Хамлеев», – подумал он.
Опора затрещала и наконец с грохотом рухнула. Конь рванулся вперед, и рыцари отпустили веревку. Угол крыши провис. Женщины заголосили. Деревянная стена задрожала, вопль мельника перешел в визг, второй этаж со страшным треском начал проваливаться, визг внезапно оборвался, и земля содрогнулась от упавшего на нее жернова. Затем повалились стены, крыша осела, и через минуту от мельницы остались одни руины.
Настроение Уильяма улучшилось.
Несколько крестьян подбежали к развалинам и стали поспешно растаскивать обломки. Если они надеялись, что мельник еще жив, то их ждало разочарование. Его тело представляло ужасное зрелище.
Оглядевшись, Уильям заметил розовощекую девушку с младенцем. Она стояла за спинами остальных, словно старалась остаться незамеченной. Он вспомнил, как бородатый мужик – должно быть, ее отец – гнал ее с глаз долой. Уильям решил выяснить, в чем было дело. Он пальцем поманил девушку к себе. Она оглянулась, надеясь, что он зовет кого-то другого.
– Ты, ты, – сказал Уильям. – Подойди.
Бородатый мужик что-то гневно пробормотал.
– Кто твой муж? – заговорил с ней Уильям.
– У нее нет му… – начал было ее отец, но опоздал.
– Эдмунд, – успела сказать девушка.
– А отца твоего как зовут?
– Мое имя Теобальд, – проговорил чернобородый.
Уильям повернулся к Артуру:
– Теобальд – свободный гражданин?
– Он крепостной, милорд.
– Когда дочь крепостного выходит замуж, ее хозяин имеет право первой брачной ночи, не так ли?
– Милорд! – в ужасе вскричал Артур. – Этот обычай уже давным-давно ушел в прошлое!
– Верно, – кивнул Уильям. – Вместо этого отец должен заплатить выкуп. Сколько нам заплатил Теобальд?
– Он еще не заплатил, милорд, но…
– Еще не заплатил! А у нее уже ребенок!
– У нас не было денег, господин, – оправдывался Теобальд, – а у нее родился от Эдмунда ребенок, и они хотели обвенчаться, но я могу заплатить сейчас, ведь мы только что собрали урожай.
Уильям улыбнулся девушке.
– Дай-ка мне твоего малыша.
Трясясь от страха, она широко раскрытыми глазами уставилась на него.
– Подойди. Дай мне его.
Но она не двинулась с места, только еще крепче сжала в объятиях ребенка. Уильям подошел и сам осторожно взял его на руки. В глазах матери застыл ужас, но она не противилась.
Ребенок пронзительно заплакал. Уильям с минуту подержал его, затем схватил за ножки и резким движением подбросил высоко вверх.
Девушка издала леденящий душу вопль, неотрывно глядя на кувыркающегося в воздухе младенца.
Растопырив руки, вперед рванулся Теобальд, пытаясь поймать внука.
Уильям схватил девушку за вырез платья и разорвал его. У нее было здоровое, крепкое молодое тело.
Теобальд благополучно поймал ребенка.
Девушка хотела убежать, но Уильям схватил ее и швырнул на землю.
Теобальд передал малыша одной из стоявших в толпе женщин и взглянул на Уильяма.
– Поскольку мне не предоставили право первой ночи и не заплатили выкуп, я возьму положенное прямо сейчас, – заявил Хамлей.
Теобальд метнулся к нему.
Уильям достал меч.
Теобальд остановился.
Девушка лежала на земле, пытаясь прикрыть руками свою наготу. Ее страх возбуждал Уильяма.
– А после меня – мои рыцари, – осклабился он.
II
За три года Кингсбридж изменился до неузнаваемости.
Уильям не был здесь с той самой Троицы, когда Филип и его добровольные помощники расстроили задуманный Уолераном Бигодом план. Тогда тут было всего четыре-пять десятков деревянных лачуг. Сейчас же, подъезжая к деревне по полю спелой пшеницы, Хамлей увидел по крайней мере в три раза больше домов, заполнивших все пространство от монастыря до реки, причем некоторые выглядели довольно богато. В самом монастыре появились новые каменные здания, а стены строящегося собора стремительно ползли вверх. На берегу реки соорудили два новых причала. Кингсбридж стал настоящим городом.
Все это только подтверждало подозрения Уильяма. Вытрясая из должников деньги и терроризируя крестьян, он часто слышал о Кингсбридже. Туда уходили на заработки безземельные крестьяне, зажиточные семьи посылали в монастырскую школу своих сыновей, мелкие собственники продавали строителям собора яйца и сыр, а по церковным праздникам туда отправлялись все, кто только мог. Вот и сегодня был праздник – Михайлов день, который в этом году пришелся на воскресенье. Было теплое утро ранней осени, погода для поездок стояла прекрасная, так что в Кингсбридже наверняка соберется масса народу. Уильям рассчитывал выяснить, что их влечет сюда.
С ним скакали пятеро его слуг. Слухи о набегах Уильяма распространялись с невероятной быстротой, и теперь люди знали, чего ждать от его визитов. При приближении Хамлея они отсылали детей и молодых женщин в леса. Уильяму нравилось наводить на крестьян ужас: это помогало держать их в узде. Теперь они точно знали, кто их господин!
Подъезжая к Кингсбриджу, он пустил коня рысью: в город нужно въезжать на скорости – это сильнее впечатляет. Люди шарахались, уступая дорогу бешено несущейся кавалькаде.
Не обращая внимания на сборщика пошлин, всадники прогрохотали по деревянному мосту, но начинавшаяся впереди узкая улица была перегорожена груженной бочками с известью телегой, которую тянули два огромных, неповоротливых вола, и кони рыцарей вынуждены были резко замедлить свой бег.
Двигаясь за телегой, Уильям с любопытством оглядывался по сторонам. Между старыми постройками поднялись новые, добротные дома. Он заметил харчевню, трактир, кузницу и лавку сапожника. Во всем видны были приметы достатка и процветания. Уильямом овладела зависть.
Однако народу на улицах было немного. Должно быть, большинство жителей сейчас в монастыре.
Уильям вслед за телегой первым въехал в монастырские ворота. Нет, не о таком въезде он мечтал и теперь беспокоился, как бы его не осмеяли, но, к счастью, никто на него даже не взглянул.
В отличие от пустынного города, в монастыре кипела жизнь.
Уильям остановил коня и огляделся. Здесь было так много народу и происходило столько событий, что поначалу он не мог понять, что к чему. Но затем представившаяся его взору картина как бы распалась на три части.
Ближайшую к нему западную часть территории монастыря занимал рынок. С севера на юг тянулись ровные ряды, между которыми толкались сотни людей, покупавших еду, питье, шляпы, обувь, ножи, пояса, утят, щенков, котелки, серьги, шерсть, нитки, веревки и другие нужные и не слишком вещи. Торговля явно шла успешно, и все эти переходившие из рук в руки пенни, полупенсы и фартинги, очевидно, складывались в немалую сумму денег.
Неудивительно, с горечью подумал Уильям, что рынок в Ширинге совсем зачах, если у него есть такой процветающий конкурент в Кингсбридже. Налоги с торговцев и пошлины с ввозимых товаров, вместо того чтобы идти в казну графства Ширинг, теперь пополняют сундуки Кингсбриджского монастыря.
Но устроить в городе рынок можно только с позволения короля, а Уильям не сомневался, что у приора Филипа такого разрешения не было. Наверное, подобно нортбрукскому мельнику, Филип надеялся, что его не схватят за руку. Жаль, что проучить его будет не так легко.
За рынком, где в свое время была центральная часть старого собора, под навесом возвышался алтарь, и седой монах читал молитву. Позади алтаря ровными рядами расположился хор монахов, распевающих псалмы, однако их пение заглушал гомон рынка. Богомольцев было немного, но Уильям знал, что работа и торговля прекратятся к началу праздничной литургии.
В самой дальней части монастыря продолжалось строительство собора. «Вот куда приор Филип вкладывает нахапанные денежки», – с тоской подумал Уильям. Стены поднялись на тридцать-сорок футов, и уже можно было разглядеть очертания окон и арок сводчатой галереи. Ненадежные на вид деревянные леса облепили стены, словно гнезда чаек на отвесной скале. Там толпились люди в ярких одеждах. Значит, это не постоянные работники, сообразил Уильям, – у них сегодня выходной, и их место заняли добровольцы из числа местных жителей.
Сотни мужчин и женщин таскали камни, пилили бревна, катили бочки, носили речной песок – и все это не за плату, а лишь во искупление своих прегрешений.
«Ловко придумал хитрый монах!» – завистливо подумал Уильям. Те, кто строят собор, тратят деньги на рынке. А те, кто приходит за покупками, заодно проводят пару часов на строительстве и получают за это отпущение грехов. Воистину, рука руку моет!
Он подъехал поближе к строительной площадке.
По обе стороны алтаря четырьмя стоящими друг против друга парами поднялись восемь массивных колонн сводчатой галереи. Издалека Уильяму показалось, что они соединяются округлыми арками, но сейчас он увидел, что это была лишь деревянная опалубка в форме арок, которая предназначалась для того, чтобы поддерживать каменную кладку уже настоящих арок, пока будет сохнуть строительный раствор. Опалубка покоилась на выступах, венчавших каждую из колонн капителей.
Параллельно сводчатой галерее вверх поднимались наружные стены боковых приделов, в которых уже угадывались очертания широких окон. Между окнами из стен выпирали массивные контрфорсы. Рассмотрев торец незаконченной кладки, Уильям увидел, что стены, по сути, были двойными, и пространство между ними заполнялось осколками камней и раствором.
Строительные леса были сделаны из крепких жердей, скрепленных между собой веревками, с подмостками из гибких перекладин, покрытых подстилками из тростника.
«Недешево все это обходится», – отметил Уильям.
В сопровождении рыцарей он объехал вокруг алтаря. К монастырской стене прилепились деревянные сараи, мастерские и подсобные помещения ремесленников. Большинство из них сейчас было закрыто, ибо каменщики, выкладывающие стены, и плотники, делающие опалубку, сегодня не работали, кроме нескольких мастеров, которые руководили добровольцами, указывая, куда складывать камни, бревна, песок и известь.
Уильям обогнул восточную часть собора, где дорогу ему преградили монастырские строения, и повернул назад, дивясь ловкости приора Филипа, которому удалось заставить столько людей бесплатно работать в воскресенье.
Размышляя над увиденным, он пришел к выводу, что именно Филип виновен в упадке графства Ширинг. Ведь сюда, на стройку, уходила молодежь из крестьянских хозяйств, люди, привозившие товары на рынок, обогащали монастырь, а не графство, и налоги поступали Филипу, а не Уильяму. К тому же приору принадлежали лес, овцы и каменоломни, которые в былые времена приносили графу Ширинга огромные доходы.
Уильям вернулся к рынку. Он решил приглядеться, как идет торговля, и направил своего коня прямо в толпу. Могучее животное медленно продвигалось вперед, а люди вовсе не спешили уступать ему дорогу. Когда же конь толкал их, они бросали на Уильяма скорее недовольные и раздраженные, чем испуганные взгляды и сторонились нехотя, почти снисходительно. Здесь его никто не боялся, и он почувствовал беспокойство. Коли люди не испытывали страха, они были способны на что угодно.
С рыцарями, следовавшими за ним по пятам, он проехался вдоль рядов. Медленное движение толпы действовало ему на нервы. Он был уверен, что у этих дерзких людей, вполне возможно, хватит наглости и на то, чтобы потеснить его.
Уильям уже выбирался из рыночной толчеи, когда неожиданно увидел Алину.
Он резко натянул вожжи и, ошеломленный, уставился на нее.
Перед ним была уже не тоненькая, робкая, дрожащая от страха девушка, которую он видел три года назад на Троицын день. Теперь она выглядела счастливой и здоровой. В ее темных глазах то и дело вспыхивало веселье, и, когда она задорно встряхивала головой, по плечам ее рассыпались шикарные локоны.
Она была так прекрасна, что от нахлынувшего желания у Уильяма закружилась голова.
На ней было богато расшитое алое платье, на изящных руках блестели кольца. Рядом с ней почтительно, словно служанка, стояла женщина постарше. Да, деньги у Алины явно водились… Теперь понятно, как Ричард смог стать сквайром и, купив отличное оружие, вступить в армию короля Стефана. Черт бы ее побрал! У нее ведь не было ни крыши над головой, ни пенни в кармане, ни положения… Как ей все это удалось?
Алина стояла у прилавка, на котором были разложены костяные иголки, шелковые нитки, деревянные наперстки и другие предметы для рукоделия, и оживленно торговалась с продавцом, низеньким темноволосым евреем. Она казалась спокойной, независимой и самоуверенной и вновь обрела манеры дочери графа.
Уильям прикинул, сколько ей сейчас лет: если ему двадцать четыре года, значит, ей, должно быть, двадцать один. Но можно дать и больше. В Алине не осталось ничего детского, она превратилась в зрелую женщину.
И тут она подняла глаза и увидела его.
В прошлый раз, когда они встретились взглядами, она зарделась от стыда и убежала. Сейчас же спокойно и открыто смотрела ему в глаза.
Уильям попытался многозначительно улыбнуться.
На лице Алины появилась презрительная гримаса.
Уильям почувствовал, что краснеет. Она осталась все такой же надменной и ненавидела его так же, как и пять лет назад. Он унизил и оскорбил ее, но она больше не боялась его. Ему захотелось пригрозить ей, сказать, что никто не помешает ему сделать с ней то же, что и в прошлый раз, но кричать через головы было глупо. Ее уверенный взгляд заставил его ощутить свое ничтожество. Уильям попробовал было гнусно ухмыльнуться, но вместо этого у него получилась какая-то дурацкая гримаса. В смятении он повернул коня и погнал его прочь, но толпа не расступалась, а испепеляющий взгляд Алины жег спину.
Наконец выбравшись из рыночной толчеи, он наткнулся на приора Филипа.
Этот невысокий валлиец стоял, уперев руки в бока и враждебно выставив вперед подбородок. Он уже не был таким худым, как когда-то, а его коротко остриженные волосы поседели. Теперь он не выглядел слишком молодым для своего сана. Голубые глаза приора пылали гневом.
– Лорд Уильям! – вскричал он.
Уильям отбросил мысли об Алине и вспомнил, кто его главный враг.
– Хорошо, что ты мне попался, приор.
– А ты мне, – зло произнес Филип, но на его чело легла тень сомнения.
– Ты устроил здесь рынок, – обвинительным тоном проговорил Уильям.
– Ну и что?
– Не думаю, что король Стефан давал тебе такое разрешение, и я…
– Как смеешь ты, – не дав ему договорить, закричал приор, – являться сюда и толковать о королевском разрешении, – ты, который издеваешься над людьми, устраиваешь поджоги, грабишь, насилуешь и даже убиваешь?!
– Это не имеет отношения к…
– Как ты осмелился вступать на святую землю монастыря и рассуждать о каком-то там разрешении?! – наступал Филип, грозя ему пальцем. Боевой конь начал нервно переступать ногами. Голос приора звучал пронзительно, и Уильяму не удавалось вставить слово в этот обличительный монолог. А вокруг уже собиралась толпа монахов, работников и посетителей рынка. – После того, что ты содеял, – кричал Филип, – ты должен рыдать со словами: «Отче, я грешен!» Пади на колени в сей святой обители! Моли о прощении, коли хочешь избежать геенны огненной!
Уильям побледнел. Упоминание о муках ада, как всегда, вызвало у него ужас. Он сделал отчаянную попытку прервать приора, бормоча:
– А как насчет твоего рынка? С рынком-то как?
Но кипевший праведным гневом Филип не слышал его.
– Моли о прощении! – гремел он. – На колени! На колени или гореть тебе в аду!
Уильям был так напуган, что уже готов был повиноваться. Он знал, что ему давно уже пора покаяться, ибо множество душ он загубил на войне, а самые отвратительные преступления совершил во время набегов на деревни графства. Что, если он так и умрет, не исповедавшись? От мысли об адском огне и орудующих острыми ножами чертях его начало трясти.
– На колени! – требовал Филип, указуя в него перстом.
Уильям попятился, растерянно озираясь по сторонам. Со всех сторон его окружала толпа. За спиной сбились в кучку ошеломленные рыцари: они не знали, как реагировать на угрозы безоружного монаха. Уильям не мог больше терпеть такое унижение. Это было уже слишком! Он натянул поводья, подняв своего огромного боевого коня на дыбы. Толпа расступилась. Когда передние ноги животного снова коснулись земли, Уильям с силой хлестнул его, и конь рванулся вперед. Зеваки рассыпались кто куда. Уильям ударил коня еще раз, и тот пустился в галоп. Хамлей и его рыцари выскочили из монастырских ворот, словно свора псов, испугавшихся хозяйского веника.
Уильям стоял на коленях на холодном каменном полу маленькой часовни епископского дворца и исповедовался. Епископ Уолеран молча, с отвращением на лице слушал, как тот перечисляет совершенные им преступления – убийства, грабежи и изнасилования. А Уильям даже во время исповеди продолжал ненавидеть этого высокомерного святошу. Уолеран стоял перед ним, сложив на груди белые холеные руки, его тонкие ноздри слегка трепетали, словно в пыльном воздухе часовни чем-то воняло. Уильяму было противно каяться Уолерану, но грехи его были столь тяжки, что он не рискнул обратиться к простому священнику. Уолеран приказал Уильяму зажечь в часовне Эрлскастла неугасимую свечу и, выслушав исповедь, отпустил грехи.
И страх рассеялся как туман.
Они вошли в большой зал дворца и сели подле огня. Приближалась зима, и в просторном каменном здании было довольно холодно. Слуга принес горячий ароматный хлеб с медом и имбирем.
Уильям начал постепенно приходить в себя и вспомнил о своих проблемах. Ричард, сынок Бартоломео, надеется получить графство, а он, Уильям, слишком беден, чтобы собрать большое войско и произвести на короля благоприятное впечатление. За последнее время ему удалось собрать значительную сумму, но этого все равно было недостаточно. Вздохнув, Уильям проговорил:
– Этот проклятый монах пьет кровь из графства Ширинг.
Бледными длинными пальцами похожей на клешню руки Уолеран взял кусочек хлеба.
– А я все думал, когда же ты наконец поймешь это.
Конечно же, Уолеран уже все взвесил и рассчитал. Нет смысла обсуждать с ним эту тему. Однако Уильяму было интересно узнать точку зрения епископа.
– Король ведь не давал разрешения устроить рынок в Кингсбридже, не так ли? – начал он.
– Уверен, что нет.
– Значит, Филип нарушает закон.
Уолеран пожал костлявыми плечами:
– Выходит, так.
Он казался безразличным, но Уильям продолжал:
– Его нужно остановить.
Уолеран чуть заметно улыбнулся:
– С ним не поступишь, как со смердом, который выдал дочку замуж без твоего разрешения.
Уильям покраснел.
– Тогда как мне с ним быть?
– Рынки – это прерогатива короля, – задумчиво проговорил Уолеран. – В более спокойное время он, возможно, сам бы занялся этим.
Уильям пренебрежительно усмехнулся. Епископ, конечно, умен, но Уильям знает короля лучше.
– Даже в мирное время он никому не позволил бы открывать рынок без разрешения.
– Что ж, в таком случае тебе следует обратиться к шерифу Ширинга.
– А что он может сделать?
– Он может подать иск на монастырь в суд графства.
– Нет-нет, – затряс головой Уильям. – Это не годится. Суд назначит штраф, монастырь его заплатит, и рынок продолжит существовать. Это почти то же самое, что получить разрешение.
– Беда в том, что на самом деле нет причин отказывать Кингсбриджу в праве иметь собственный рынок.
– Нет, есть! – раздраженно воскликнул Уильям. – Этот рынок мешает торговле в Ширинге.
– От Кингсбриджа до Ширинга целый день пути.
– Людей это не смущает.
Уолеран снова пожал плечами. Этот жест означает, что он с чем-то не согласен, понял Уильям.
– Существует правило, – сказал Уолеран, – в соответствии с которым человек должен тратить треть дня на дорогу к рынку, треть дня на покупки и треть дня на возвращение домой. Таким образом, каждый рынок обслуживает людей, живущих на расстоянии не далее чем треть дня пути, что соответствует семи милям. Если два рынка отстоят друг от друга более чем на четырнадцать миль, у каждого из них своя территория влияния. Ширинг находится в двадцати милях от Кингсбриджа, а значит, Кингсбридж имеет право на собственный рынок, и король не может отказать ему в этом.
– Король может все, – возразил Уильям, однако встревожился. Он ничего не знал об этом правиле. Неужели Филипу нельзя помешать?
– Как бы там ни было, мы не станем беспокоить короля, а для начала обратимся к шерифу, – продолжал Уолеран. – Он может просто приказать монастырю закрыть рынок.
– Пустая трата времени, – покачал головой Уильям. – Кто обращает внимание на приказы, если они не подкреплены силой?
– Филип.
– Но почему? – недоверчиво спросил Уильям.
На бескровных губах Уолерана заиграла издевательская улыбка.
– Боюсь, не смогу тебе этого объяснить, – заявил он. – Филип считает, что закон – это и есть король.
– Какая глупость! – раздраженно воскликнул Уильям. – Король – это король.
– Я же сказал, что ты не поймешь.
Самодовольный вид епископа взбесил Уильяма. Он встал и отошел к окну. Взглянув в него, он увидел на вершине ближайшего холма земляную насыпь: там четыре года назад Уолеран начал строительство своего нового замка, надеясь расплатиться за него из доходов графства Ширинг. Однако Филип разрушил его планы, и теперь на насыпи зеленела трава, а ров зарос ежевикой. Уильям вспомнил, что Уолеран рассчитывал брать камень для строительства из каменоломни Ширинга. Теперь каменоломня принадлежала Филипу.
– Если бы я вернул свою каменоломню, – размышлял Уильям, – то мог бы получить деньги на войско под залог.
– Что же ты не возвращаешь ее? – спросил Уолеран.
Уильям покачал головой:
– Уже пробовал.
– А Филип тебя перехитрил. Но сейчас-то в каменоломне нет монахов. Отправь туда отряд воинов, пусть вышвырнут каменотесов.
– А если Филип придет снова и повторит свой трюк?
– Построй забор и выстави стражу.
«Это можно», – радостно подумал Уильям. Таким образом он разом решит все свои проблемы. Но Уолеран не так прост. Предупреждала ведь мать, чтобы он остерегался этого бессовестного епископа. «Уолеран Бигод, – говорила она, – очень хитер и осторожен. Он сто раз все продумает и взвесит. А главное – никогда не упустит свою выгоду». Однако епископ ненавидит Филипа не меньше, чем сам Уильям, и поклялся, что не даст построить собор. Что ж, это достаточно веская причина.
Уильям задумчиво посмотрел на Уолерана. Его продвижение по иерархической лестнице остановилось. Он рано стал епископом, но Кингсбридж был всего лишь бедной епархией, которую Уолеран рассчитывал использовать как ступеньку для дальнейшего подъема к вершинам церковной власти. А сейчас и слава, и богатство доставались приору, а епископ оставался в тени. Значит, он тоже должен быть настроен против Филипа.
Уильям постарался подавить свою ненависть к Уолерану.
– Ладно, – сказал он. – Это может сработать. Но вдруг Филип пожалуется королю?
– Скажешь, что сделал это в ответ на то, что Филип незаконно открыл рынок.
Уильям кивнул:
– Любое оправдание сгодится, если я вернусь на войну с достаточно сильным войском.
В глазах Уолерана сверкнула злоба.
– Я знаю, что Филип не сможет достроить собор, если ему придется покупать камень по рыночным ценам. А когда строительство остановится, Кингсбридж зачахнет. И это решит все твои проблемы.
– Ты ведь тоже ненавидишь приора, а? – усмехнулся Уильям.
– Он мне мешает, – проговорил Уолеран, и Уильям заметил промелькнувшее в холодных расчетливых глазах епископа ожесточение.
– Должно быть, – вернулся Уильям к практической стороне дела, – на каменоломне около тридцати работников, некоторые из них с женами и детьми.
– Ну и что?
– Может пролиться кровь.
Уолеран поднял свои черные брови:
– Правда? – Он взглянул на Уильяма. – Ну, тогда я отпущу тебе грехи.
III
Кроме Уолтера и четырех рыцарей Уильям взял с собой еще шестерых воинов. За ними шла дюжина крестьян, которым предстояло выкопать ров и поставить забор. Они тронулись в путь затемно, чтобы на рассвете прибыть на место, и освещали себе путь пылающими факелами, от пламени которых кони боязливо вздрагивали.
Уильям всегда тщательно планировал военные действия – за это его и ценил король Стефан, – но в данном случае никакого плана у него было. Готовиться к такой простой операции как к настоящей битве он счел ниже своего достоинства. Несколько каменотесов и их семьи не могли оказать серьезного сопротивления, а кроме того, Уильям помнил, как ему рассказывали, что их мастер – как бишь его зовут? Отто? Да, Чернявый Отто – отказался драться в тот день, когда Том Строитель привел их на каменоломню.
Занималось студеное декабрьское утро. Среди деревьев, словно лохмотья, висели клочья тумана. Не любил Уильям это время года: утром холодно, по вечерам темно, в замке сыро; к столу подают то соленое мясо, то соленую рыбу; у матери вечно плохое настроение, да и слуги угрюмые, а рыцари то и дело ссорятся. Небольшое сражение им не повредит. Ему оно тоже будет полезно: он уже договорился с лондонскими евреями-ростовщиками о том, что они дадут ему взаймы двести фунтов под залог каменоломни. К концу сегодняшнего дня его будущее будет обеспечено.
Когда до каменоломни оставалось около мили, Уильям остановился и приказал двум своим воинам спешиться и пройти вперед.
– Там могут быть часовые и собаки, – предупредил он. – Держите луки наготове.
Чуть позже дорога свернула влево и неожиданно уперлась в отвесную стену изуродованного холма. Вот и каменоломня. Все тихо, спокойно. Воины Уильяма схватили испуганного мальчишку – очевидно, подмастерье, которого оставили часовым, – а у его ног с пронзенной стрелой шеей истекала кровью собака.
Отряд двинулся дальше, стараясь производить как можно меньше шума. Уильям натянул поводья и оглядел местность. С тех пор как он был здесь в последний раз, холм заметно уменьшился. Деревянные мостки спускались в вырытую у подножия холма яму. Каменные блоки различных форм и размеров лежали возле дороги, а рядом стояли готовые к отправке две массивные телеги с огромными колесами, груженные камнем. Все, даже кусты и деревья, было покрыто серой пылью. Большой участок леса («Моего леса!» – злобно подумал Уильям) был вырублен, неподалеку стояла дюжина деревянных домишек с маленькими огородиками, а возле одного из них был построен свинарник.
Наверное, мальчишка-часовой (как и его собака) спал, когда его схватили. Уильям повернулся к нему.
– А ну-ка, парень, говори, сколько здесь мужчин?
Хоть мальчик и казался испуганным, он был не робкого десятка.
– Так ты лорд Уильям? – храбро проговорил он.
– Отвечай на вопрос, щенок, а не то вот этим мечом снесу тебе башку!
Парнишка побледнел, но ответ его был дерзким:
– Ты хочешь украсть у приора Филипа эту каменоломню?
«Да что это со мной? – недоумевал Уильям. – Меня не боится даже этот тощий сопляк! Мало того, он осмеливается мне дерзить!»
– Это моя каменоломня! – прошипел он. – Забудь о приоре Филипе – сейчас он тебе не поможет. Так сколько там мужчин?
Но вместо ответа мальчишка что было мочи завопил:
– Помогите! На помощь! На нас напали!
Уильям взялся за меч, внимательно следя за домами. Из-за двери одного из них выглянула испуганная физиономия. Забыв о подмастерье, Уильям выхватил у стоящего рядом рыцаря горящий факел и хлестнул своего коня.
Подняв высоко над головой факел и слыша за спиной гулкую дробь копыт коней своих рыцарей, Уильям мчался к домам каменотесов. Дверь ближайшей хибары распахнулась, и из нее высунулся, протирая глаза, мужик в исподнем. Уильям швырнул поверх его головы пылающий факел, который упал на покрытый соломой пол, и вспыхнувший огонь мгновенно расползся во все стороны. Уильям издал победный клич и поскакал дальше.
Он несся среди горстки домишек, а следом за ним с гиканьем мчались его воины, бросая факелы на крытые соломой крыши. Двери начали распахиваться, и на улицу высыпали объятые ужасом мужчины, женщины и дети, которые с воплями старались увернуться от могучих копыт. Они в панике метались возле своих охваченных пламенем жилищ.
Уильям остановил коня, наблюдая за происходящим. Из горящих построек выгоняли домашний скот, обезумевшая свинья носилась среди всеобщей суматохи, а корова стояла, раскачивая из стороны в сторону своей тупой головой. Даже молодые мужчины, вместо того чтобы ввязаться в драку, вели себя так, словно растеряны и напуганы. Определенно, раннее утро – самое подходящее время для подобного рода набегов: полуголый человек менее агрессивен.
Какой-то смуглолицый черноволосый мужик принялся отдавать команды. По всей видимости, это и был Чернявый Отто. Его слов Уильям не слышал, но по жестам догадался, что Отто приказывает женщинам и детям бежать прятаться в лес. А вот что он говорит мужчинам, Уильям понял только тогда, когда двое молодых мужиков метнулись к стоявшему в стороне сараю и открыли запертую снаружи дверь. Они заскочили внутрь, а мгновение спустя появились, держа в руках тяжелые молотки. Очевидно, это был склад инструментов. Так, значит, они решили обороняться?!
Три года назад Отто отказался постоять за Филипа. Что же изменилось теперь?
Как бы там ни было, его надо убить. Уильям зловеще улыбнулся и обнажил меч.
Уже шесть или восемь мужиков вооружились кувалдами и длинными топорами. Уильям пришпорил коня и помчался к толкавшимся возле сарая ремесленникам. Они бросились врассыпную, но Уильям взмахнул мечом и рубанул по державшей топор руке одного из каменотесов. Топор упал.
Уильям галопом пронесся мимо и развернул коня. Он тяжело дышал, но чувствовал себя прекрасно: в пылу сражения нет страха – только восторг. Его воины следили за происходящим, глядя на своего господина в ожидании приказаний. Уильям сделал им знак следовать за ним и вновь поскакал к ремесленникам. От шести рыцарей те не смогут увернуться. Уильям зарубил двоих, еще несколько мужиков пали от мечей его воинов, – правда, он мчался слишком быстро, чтобы сосчитать погибших, и не знал, все ли мертвы или лишь ранены.
Когда он в очередной раз развернулся, Отто уже организовал силы ремесленников, и как только рыцари снова бросились в атаку, каменотесы рассеялись среди пылающих строений. Уильям с досадой понял, что это была умная тактика. Мужикам стало легче избегать схватки с преследовавшими их рыцарями, да и кони шарахались от пламени горящих домов. Уильям погнался за седовласым ремесленником, державшим в руке кувалду, но несколько раз промахнулся, и в конце концов тот спрятался, вбежав в дом с горящей крышей.
Отто оказался крепким орешком. Он не только руководил каменотесами, но и воодушевлял их. Если его убить, остальные наверняка сразу сдадутся. Уильям натянул поводья и поискал Отто глазами. Большинство женщин и детей уже исчезли, но посредине поля боя остались стоять, держась за ручки, два плачущих пятилетних малыша. Рыцари рыскали между домов. На земле, стеная и истекая кровью, распластался один из его воинов. Уильям даже растерялся: он никак не ожидал потерь со своей стороны.
Обезумевшая женщина металась от дома к дому, зовя кого-то. Наконец она увидела двух малышей и подхватила их на руки. Убегая, она чуть было не столкнулась с рыцарем Жильбером де Ренном. Жильбер поднял меч, чтобы зарубить ее, но тут из-за дома выскочил Отто и взмахнул топором. Старый мастер умел обращаться с этим орудием, и, пройдя через бедро Жильбера, лезвие топора вонзилось в деревянное седло. Отсеченная нога шлепнулась на землю, и Жильбер с криком упал с коня.
Он отвоевался навсегда.
Жильбер был славным рыцарем. Разозлившись, Уильям пришпорил коня. Женщина с детьми исчезла. Отто пытался выдернуть свой топор из седла. Он поднял глаза и увидел приближающегося Уильяма. Если бы он сразу же побежал, то еще успел бы спрятаться, но он продолжал стоять и тянуть топор. Наконец лезвие вышло, но Уильям был уже рядом. Он взмахнул мечом. Отто смело поднял топор. В последнее мгновение Уильям понял, что топор каменотеса нацелен на коня и он покалечит животное, прежде чем Уильям окажется достаточно близко, чтобы достать Отто мечом. Он изо всех сил натянул поводья, и его боевой конь, остановившись как вкопанный, встал на дыбы. Лезвие топора глубоко вошло в могучую шею животного. Фонтаном брызнула кровь, и конь пал. Уильям едва успел выскочить из седла, прежде чем огромная туша успела придавить его к земле.
Он был в ярости. Боевой конь стоил целое состояние и прошел с ним через всю гражданскую войну. Просто в уме не укладывалось, что он мог погибнуть от топора каменотеса.
Уильям перепрыгнул через труп животного и в бешенстве ринулся на Отто.
Старый каменотес был серьезным противником. Держа топор обеими руками, он обухом парировал удары меча. Уильям наступал, но Отто, несмотря на возраст, был крепкий и жилистый, и легко отбивал атаки Уильяма. Уильям вне себя схватился за рукоятку меча двумя руками и обрушил его изо всех сил. И снова клинок вонзился в дерево топорища. Затем Отто начал напирать, и Уильяму пришлось отступить.
И тут он испугался за свою жизнь.
Отто поднял топор. Уильям отскочил назад, но зацепился за что-то, споткнулся и начал падать на труп своего коня. Шлепнувшись в лужу теплой крови, он едва удержал в руках меч. Над ним с поднятым топором стоял Отто. Грозное орудие уже опускалось, но Уильям в последнее мгновение перекатился в сторону, почувствовав, как рассекающее воздух лезвие топора обдало его легким ветерком. Он быстро вскочил на ноги и, сделав выпад, вонзил меч в каменотеса.
Будь Отто воином, он бы знал, что после неудачного удара человек находится в наиболее уязвимом положении, и отскочил бы в сторону, прежде чем вытягивать из земли топор. Но Отто воином не был, а был просто храбрым человеком и потому остался на месте, выставив для равновесия одну руку вбок, а другой держась за рукоятку топора и превратив свое тело в великолепную мишень. Выпад Уильяма был почти безадресным, но тем не менее достиг цели. Острие клинка уперлось в грудь Отто. Уильям надавил сильнее, и лезвие меча вошло между ребер. Отто отпустил топор, и его лицо приняло выражение, которое было хорошо знакомо Уильяму. В глазах застыло удивление, рот раскрылся, словно он хотел закричать, но крика не получилось, а кожа посерела. Сомнений не было: он ранен смертельно. На всякий случай Уильям вогнал меч еще глубже, а затем выдернул. Глаза Отто закатились, на рубахе расплылось ярко-красное пятно, и он упал на землю.
Уильям обернулся и обвел глазами поле боя. Он увидел двух удиравших каменотесов, судя по всему, видевших, как погиб их мастер. На бегу они что-то крикнули своим товарищам, и те тоже начали отступать, отбиваясь от преследовавших их рыцарей.
Уильям стоял неподвижно и тяжело дышал. Проклятые каменотесы приняли бой! Он посмотрел на Жильбера. Его верный рыцарь, закрыв глаза, неподвижно лежал в луже крови. Уильям приложил к его груди руку: сердце не билось. Жильбер был мертв.
Уильям пересчитал тела убитых. Это были трое каменотесов да еще женщина с ребенком, которых, по-видимому, растоптали кони. Трое воинов Уильяма были ранены, один рыцарь погиб и четыре коня убиты или покалечены.
Закончив подсчет, Хамлей остановился возле трупа своего боевого коня. Он любил его больше, чем любого из людей. Обычно после битвы Уильям чувствовал эйфорию, но сейчас он был подавлен. Получилась настоящая бойня. Он-то рассчитывал, что просто вышвырнет кучку безоружных людей из каменоломни, а все обернулось кровавым сражением с серьезными потерями.
Рыцари гнались за каменотесами до самого леса, но там всадникам было трудно преследовать пеших, и они повернули назад. К стоявшему над мертвым Жильбером Уильяму подъехал Уолтер. Перекрестившись, он произнес:
– Жильбер убил даже больше людей, чем я.
– Он был слишком хорош, чтобы принести его в жертву из-за ссоры с проклятым монахом, – мрачно сказал Уильям. – Да еще и коней мы потеряли.
– Ну и дела, – вздохнул Уолтер. – Эти люди сражались лучше, чем мятежники Роберта Глостера.
Уильям удрученно покачал головой.
– Не понимаю, – проговорил он, оглядывая тела убитых. – Во имя чего, черт возьми, они так бесстрашно дрались?
