Глава 7

I

Это был великий день, когда Том Строитель повел каменотесов в каменоломню.

Они отправились туда за несколько дней до Пасхи, через пятнадцать месяцев после того, как сгорел старый собор. Так много времени ушло на то, чтобы приор Филип смог собрать достаточно денег для найма ремесленников.

В Солсбери, где почти заканчивалось строительство епископского дворца, Том подыскал лесоруба и мастера-каменотеса. Лесоруб и его люди уже две недели трудились, валя высокие сосны и вековые дубы. Деревья старались подбирать из тех, что росли вдоль берегов реки вверх по течению от Кингсбриджа, так как перевозка грузов по извилистым раскисшим дорогам обходилась очень дорого, и, сплавляя лес по реке, можно было сэкономить уйму денег. Грубо обтесанные бревна шли на строительные леса, распиливались на доски для мостков, на которых будут работать каменщики и резчики, а самые высокие деревья откладывали, чтобы в будущем использовать для кровельных балок. Теперь в Кингсбридж равномерным потоком прибывал добротный строевой лес, и все, что требовалось от Тома, – это каждую субботу после окончания рабочего дня рассчитываться с лесорубами.

А несколько дней назад приехали и каменотесы. Старшим у них был Чернявый Отто. Он привел с собой двух сыновей, тоже каменотесов, четырех внуков – они будут подмастерьями – и двух работников – один был его двоюродным братом, а другой зятем. Том не возражал против такой семейственности: родственники обычно хорошо работают сообща.

На самой же строительной площадке в Кингсбридже пока, кроме Тома и монастырского плотника, никого не было. Следовало запастись строительными материалами, и только потом нанимать мастеров, которые составят костяк строителей. Именно они будут класть стены, которые станут подниматься все выше и выше. И закипит работа. У Тома словно выросли крылья: сбывалось то, о чем он мечтал и ради чего работал столько лет.

Первым принятым на работу каменщиком станет его сын Альфред, решил он. Парню почти шестнадцать, и он уже освоил основы строительного ремесла: умел обтесывать квадратные блоки и ровно класть стену. Как только начнется строительство, ему будут платить полное жалованье.

Другому сыну Тома, Джонатану, исполнилось пятнадцать месяцев, и рос он не по дням, а по часам. Этого крепкого карапуза в монастыре все любили. Сначала Тома немного беспокоило, что малыш находится под присмотром полоумного Джонни Восемь Пенсов, но Джонни следил за своим подопечным не хуже, чем настоящая мать, да и времени у него было гораздо больше. Никто из монахов не заподозрил, что отец Джонатана – Том, и теперь это, похоже, никого и не интересовало.

У семилетней Марты выпали передние зубки. Она очень скучала по Джеку, и Том беспокоился за нее, ибо девочке нужна была мать.

Немало женщин захотели бы выйти за Тома замуж и взять на себя заботу о его маленькой дочке. Мужчина он был видный и сам это знал, а теперь, когда приор Филип начал строительство собора, – и обеспеченный. Из гостевого дома Том перебрался в двухкомнатный, с печью и трубой, который построил для себя в деревне. Как старший строитель, он мог рассчитывать на жалованье, какому позавидовал бы и мелкопоместный дворянин. Но Том и мысли не допускал, что может жениться на ком-то, кроме Эллен – если привык к изысканному вину, простое отдает уксусом. Одна деревенская вдовушка, пухленькая, миловидная бабенка с улыбчивым лицом, пышной грудью и двумя воспитанными детишками, на Рождество напекла Тому пирожков, а потом жадно с ним целовалась, готова была выйти за него в любой момент. Но он знал, что это не принесет ему счастья, и он всегда будет тосковать по непредсказуемой, неистовой, очаровательной и страстной Эллен.

Она ведь обещала, что когда-нибудь навестит их, и Том верил, что она сдержит слово, хотя с тех пор, как Эллен ушла, прошло уже больше года. Он ждал ее, чтобы сделать ей предложение.

Том надеялся, что Эллен согласится, ведь теперь он мог прокормить и свою семью, и ее. Ему казалось, что Джека и Альфреда можно удержать от драк. Если Джека пристроить на работу, рассуждал Том, Альфред стал бы к нему более терпим. А что, если взять Джека в подмастерья? Парнишка-то смышленый и выказывает интерес к строительному ремеслу, а через годик-другой, глядишь, подрастет и будет выполнять тяжелую мужскую работу. Тогда уж Альфред не сможет сказать, что Джек дармоед. Правда, Джек умеет читать, а Альфред нет, но можно попросить Эллен обучить Альфреда грамоте. Она могла бы давать ему уроки по воскресеньям. Тогда бы мальчишки сравнялись во всем.

Он знал, что, несмотря на все их разногласия, Эллен нравилось жить с ним. Она любила его тело и любила его душу. А значит, захочет вернуться к нему.

Другой вопрос – удастся ли наладить ее отношения с приором Филипом. Эллен страшно оскорбила религиозные чувства Филипа. Трудно представить более отвратительный поступок, чем то, что сделала она. И как с этим быть, Том еще не придумал.

Он энергично занялся организацией строительства собора. Отто и его каменотесы должны будут соорудить возле каменоломни хибарку для ночлега и, обосновавшись там, построят домики, чтобы те, у кого есть семьи, могли жить там со своими чадами и домочадцами.

Из всех строительных ремесел добыча камня требовала меньше всего профессиональных навыков и максимума физической силы. Старший каменотес решал, какие участки разрабатывать и в каком порядке, устанавливал лестницы и подъемные механизмы, если добыча шла на отвесной стене, проектировал леса и, наконец, следил, чтобы инструменты из кузницы поступали вовремя. Все остальное было проще. Сначала каменотес киркой проделывал в камне желобок, а затем при помощи молотка и зубила углублял его. После этого в желоб вставлялся деревянный клин. Если все было сделано правильно, камень раскалывался точно в нужном месте.

Работники таскали камни из каменоломни либо на носилках, либо поднимая на веревке при помощи гигантского блока. Затем каменотесы специальными топорами придавали каменным глыбам форму, заданную старшим строителем, а уж окончательной обработке блоки подвергались непосредственно на строительной площадке.

Самой серьезной проблемой была доставка материалов из каменоломни в Кингсбридж. Это занимало целый день пути, и погонщик телеги, пожалуй, запросил бы четыре пенса за каждую ездку, а увезти за раз мог лишь восемь-девять блоков. Поэтому Том решил, что, как только каменотесы устроятся, он обязательно обследует окрестности каменоломни и постарается найти водный путь в Кингсбридж.

Том и команда каменотесов тронулись в дорогу, едва забрезжил рассвет. Над головой весело шумела молодая листва. Шагая под зелеными сводами леса, Том размышлял о колоннах собора, который ему предстояло построить. Современные зодчие украшали опоры капителей орнаментом из зигзагов или завитков, но он понял, что вырезанные из камня листья будут смотреться гораздо лучше.

Солнце стояло еще высоко, когда они подошли к каменоломне. К своему удивлению, Том услышал отдаленные лязгающие удары, как будто там кипела работа. Строго говоря, каменоломня принадлежала Перси Хамлею, графу Ширингу, однако король даровал Кингсбриджскому монастырю право добывать там камень для нового собора. Может быть, подумал Том, граф Перси собирается использовать каменоломню и для собственных нужд? Король ему такого не запрещал, но для монастыря это создало бы массу неудобств.

Чернявый Отто тоже нахмурился, но ничего не сказал. Остальные недовольно заворчали. Том ускорил шаг, сгорая от нетерпения выяснить, что происходит.

Дорога свернула в заросли и уперлась в подножие холма со стесанной стороной. Том сразу подумал, что работать здесь будет легко: холм гораздо удобнее шахты, ибо спускать камни вниз намного проще, чем поднимать их из глубины.

Сомнений не было: в каменоломне кто-то работал. У подножия холма стоял дом, крепкие леса поднимались на двадцать, а то и больше футов вдоль отвесной стены, уложенные штабелями каменные глыбы ждали отправки. Том увидел по крайней мере десяток работников. Хуже того, возле дома, маясь от безделья, сидели стражники и бросали в стоящую неподалеку бочку камешки.

– Не нравится мне все это, – пробасил Отто.

Тому это тоже не нравилось, однако он с невозмутимым видом направился к стражникам. Они, кряхтя, поднялись. Их лица выражали тревогу и некоторую растерянность. Том бросил быстрый взгляд на их оружие: у каждого были меч и кинжал, вместо доспехов – толстые кожаные куртки. У самого Тома был лишь железный молоток у пояса. Драться ему было не резон. Широким шагом он двинулся прямо на стражников, но в последнее мгновение повернул в сторону, обошел их и как ни в чем не бывало продолжил свой путь к дому. Они растерянно переглянулись: будь Том поменьше ростом и не имей он молотка, может, они и попытались бы его остановить, но было уже поздно.

Том вошел внутрь. Дом представлял собой добротную деревянную постройку с очагом. По стенам были развешаны чистенькие инструменты, а в углу лежал здоровенный точильный камень. Возле массивной деревянной скамьи стояли два каменотеса и топорами обрабатывали каменную глыбу.

– Привет вам, братья, – сказал Том, используя принятое среди ремесленников обращение. – Кто здесь у вас за главного?

– Ну я, – отозвался один из них. – А кличут меня Гарольдом из Ширинга.

– Я старший строитель Кингсбриджского собора. Мое имя Том.

Том вгляделся в лицо Гарольда. Это был бледный человек с прищуренными блекло-зелеными глазами, привычно сощуренными от каменной пыли. Небрежно облокотившись на скамью, он напустил на себя безразличный вид, однако явно нервничал. «Догадался, зачем я здесь появился», – отметил про себя Том, а вслух сказал:

– Вот, привел своих людей добывать камень.

Вслед за Томом в дом вошли стражники, а за ними – Отто и остальные каменотесы. Теперь же в дверь протискивались еще и несколько работников Гарольда, прибежавших узнать, что происходит.

– Каменоломня принадлежит графу, – возразил Гарольд. – Хочешь брать камень – получи у него разрешение.

– Не нужно мне никакого разрешения, – заявил Том. – Когда король пожаловал графу Перси Хамлею каменоломню, он даровал Кингсбриджскому монастырю право добывать здесь камень.

– Что ж, по-твоему, мы должны убраться?

– Вовсе нет. Я не собираюсь лишать твоих людей работы. Камня-то вон – целая гора, на несколько соборов хватит. Можно договориться.

– Нет, – уперся Гарольд. – Я подчиняюсь только графу.

– Ну а я подчиняюсь приору Кингсбриджа, и, нравится тебе это или нет, завтра утром мои люди приступят к работе.

Тут раздался голос одного из стражников:

– Не приступят – ни завтра, ни в другой день.

До этого момента Том еще надеялся, что, хотя Перси и нарушал королевский указ, если на него поднажать, он выполнит условие их договора и позволит монастырю добывать камень. Однако стражник ясно дал понять, что ему велено гнать прочь монастырских каменотесов. А это в корне меняло дело. У Тома упало сердце. Он осознал, что добром камня ему не получить.

Говоривший стражник был коренастым, задиристым на вид малым лет двадцати пяти. Он казался глуповатым, но упрямым – с таким черта с два договоришься. Бросив на него вызывающий взгляд, Том спросил:

– А ты кто такой?

– Я управляющий графа Ширинга. Он приказал мне охранять эту каменоломню, что я и намереваюсь делать.

– Интересно – как?

– Мечом. – Стражник положил руку на эфес висящего у пояса оружия.

– А ты не боишься предстать перед королевским судом за нарушение мира в королевстве?

– Что ж, значит, так тому и быть.

– Но вас только двое, – не унимался Том. – Нас же семь мужчин да четверо мальчишек, к тому же сам король разрешил нам работать здесь. Если мы вас убьем, нас не повесят.

Стражники, похоже, призадумались, но, прежде чем Том успел продолжить, за его спиной раздался голос Отто.

– Эй, – пробасил он, – я привел сюда своих людей, чтобы добывать камень, а не драться.

Тома охватило отчаяние. Если каменотесы не постоят за себя, надеяться не на что.

– Ты что, струсил? – укоризненно посмотрел он на Отто. – Неужели ты позволишь паре сопляков лишить тебя работы?

Старый каменотес насупился.

– Я не стану драться с вооруженными людьми, – буркнул он. – Я уже десять лет зарабатываю, не так уж и нужна мне эта работа. К тому же, еще не известно, кто здесь прав, – мое дело маленькое, разбирайтесь сами.

Том взглянул на остальных. Оба сына Отто, конечно, возьмут сторону отца, который к тому же еще и их мастер. Том вполне понимал позицию Отто и, окажись он на его месте, наверное, тоже не стал бы без крайней надобности ссориться с вооруженными людьми.

Но от этого было не легче. Напротив, Том расстроился еще сильнее. Он решил сделать еще одну попытку.

– Драки не будет, – сказал он. – Они знают, что король их повесит, если они нас хоть пальцем тронут. Давайте-ка разведем огонь и устроимся на ночлег, а утром возьмемся за дело.

– Да как же мы будем спать под боком у этих головорезов? – воскликнул один из сыновей Отто.

Послышался ропот одобрения.

– Выставим часовых, – в отчаянии проговорил Том.

Отто решительно помотал головой:

– Нет. Мы уходим. Прямо сейчас.

Том оглядел собравшихся и понял, что проиграл. Еще утром он был полон великих надежд, но негодяи разрушили все его планы. Уходя, он с горечью бросил Гарольду:

– Вы пошли против воли короля, а это опасный путь. Так и передай своему графу Ширингу. И еще скажи ему, что если я, Том Строитель из Кингсбриджа, когда-нибудь доберусь до его жирной шеи, то удавлю его вот этими самыми руками.

Джонни Восемь Пенсов сшил для маленького Джонатана миниатюрный подрясник с широкими рукавами и клобуком. Малыш выглядел в ней настолько забавно, что вызывал всеобщее умиление, хотя, по правде говоря, она была не очень практична: клобук беспрестанно падал ему на глаза, а когда Джонатан ползал, ноги путались в длинных полах.

Во второй половине дня, когда Джонатан уже проснулся после дневного сна (да и монахи успели подремать), Филип встретил его гуляющим с Джонни на том месте, которое когда-то было нефом собора, а теперь служило площадкой для игр. В это время дня послушникам разрешали немного побегать, и Джонни наблюдал, как они играют в пятнашки, а Джонатан внимательно изучал натянутые на колышки веревки, с помощью которых Том Строитель разметил план восточной части будущего храма.

Филип немного постоял возле Джонни, покровительственно глядя на будущих монахов. Приор очень любил Джонни и считал, что его доброе сердце компенсирует недостаток ума.

Джонатан поднялся на ножки, схватившись за палку, вбитую Томом в землю в том месте, где планировался северный вход в собор. Держась за привязанную к палке веревку, он сделал пару неловких, осторожных шажков.

– Скоро пойдет, – сказал Филип Джонни.

– Он очень старается, отче, да только все время падает.

Присев на корточки, приор протянул к малютке руки:

– Иди ко мне. Ну же!

Джонатан заулыбался, обнажив редкие мелкие зубки. Продолжая держаться за натянутую веревку, он сделал еще шаг, потом повернулся к Филипу и с неожиданной отвагой тремя быстрыми, решительными шажками пересек разделявшее их расстояние.

– Вот молодец! – воскликнул Филип, поймав Джонатана в свои объятия. Он крепко прижал его к себе, чувствуя такую гордость, словно сам совершил подвиг.

Джонни был взволнован не меньше.

– Пошел! Пошел! – закричал он.

Малыш начал вырываться. Филип поставил его на ножки в надежде, что он снова пойдет, но тот опустился на четвереньки и пополз к Джонни.

Филип вспомнил, как возмущались некоторые монахи, когда он привез в Кингсбридж Джонни и младенца Джонатана. К счастью, с Джонни было очень легко ужиться, если не забывать, что это взрослый ребенок, а Джонатан завоевал симпатии обитателей монастыря исключительно силой своего детского обаяния.

Но не только появление Джонатана раздражало монахов. Проголосовав за человека, который, как им казалось, способен сделать их жизнь более сытой, они почувствовали себя обманутыми, когда Филип ввел режим строжайшей экономии, стараясь сократить ежедневные расходы монастыря. Такая реакция огорчала приора: ведь это был единственный способ выполнить задачу, которую он считал для себя главной, – построить новый собор. Монастырские чины тоже оказывали сопротивление осуществлению его планов, хотя они прекрасно понимали: без коренных преобразований монастырь обречен на гибель, им вовсе не хотелось расставаться со своей финансовой независимостью. А когда Филип потратил деньги на увеличение поголовья овец, чуть было не дошло до бунта. Но монахам, как это бывает, недоставало организатора, а епископ Уолеран – уж он-то мог подбить их на бунт – больше года провел, путешествуя в Рим, так что в конце концов братья поворчали-поворчали, да и успокоились.

Все это очень расстраивало Филипа, но он твердо верил, что результат того стоит. Проводимые им реформы уже начали приносить свои плоды. Цена на шерсть вновь поднялась, и Филип приступил к стрижке овец, что позволило ему нанять лесорубов и каменотесов. По мере того как улучшалось положение с деньгами и разворачивалось строительство собора, рос и его авторитет.

Ласково потрепав Джонни Восемь Пенсов по голове, Филип направился на строительную площадку. Там с помощью монастырских служек и молодых монахов Том и Альфред уже начали рыть котлованы под фундамент. Пока что их глубина была не больше пяти-шести футов. Том говорил Филипу, что в некоторых местах котлованы должны достигать двадцати пяти футов в глубину, и ему понадобится больше землекопов да еще несколько подъемных механизмов.

Новый храм будет больше прежнего, но все же не такой большой, как великие соборы. Конечно, Филипу хотелось построить самый просторный, высокий, богатый и красивый собор в королевстве, но он понимал, что должен молиться о том, чтобы у него был хоть какой-нибудь храм.

Зайдя в сарай Тома, он принялся разглядывать лежащие на лавке деревянные заготовки. Здесь Том Строитель провел большую часть зимы, изготовляя с помощью железной линейки и целого набора резцов то, что он называл шаблонами, – деревянные лекала, по которым каменщики должны будут вытачивать каменные глыбы. Наблюдая за работой Тома, Филип всегда восхищался, как этот крупный человек с большими руками старательно и точно вырезает из дерева мудреные завитки и совершенные геометрические фигуры. Приор взял в руки один из шаблонов, похожий очертаниями на маргаритку: четверть круга с несколькими закругленными, словно лепестки, выступами. Из какого камня можно вырезать такое? Филип подумал, как, должно быть, непросто все это придумать, и в который раз подивился фантазии Тома. Затем он взглянул на рисунки, начерченные по штукатурке, и понял, что это чертеж фрагмента арочной опоры, которая будет выглядеть как связка переплетенных стеблей, скрывающая под собой каменную колонну.

Пять лет, обещал Том, и восточная часть собора будет построена. Пять лет, и Филип снова сможет проводить службы в храме. Были бы средства. В этом году он с трудом собрал сумму, необходимую, чтобы начать работу, но его реформы не сразу дают результат. Он надеялся, что будущем году, когда продастся шерсть, настриженная весной, можно будет нанять достаточно ремесленников и развернуть строительство в полную силу.

Зазвонили к вечерне. Филип вышел из сарая и направился к входу в крипту. Бросив взгляд на монастырские ворота, он с изумлением увидел входящих в них Тома и всех каменотесов. Почему они вернулись? Том сказал, что будет отсутствовать не меньше недели, а каменотесы вообще должны были остаться в каменоломне. Филип поспешил навстречу.

Приблизившись, он увидел, что они устали и подавлены, словно произошло что-то непоправимое.

– Что случилось? – заговорил он. – Почему вы вернулись?

– Наши дела плохи, – мрачно отозвался Том Строитель.

На протяжении всей службы Филип едва сдерживал клокотавшую в нем ярость. Граф Перси поступил возмутительно. Нет никаких сомнений, кто здесь прав, а кто виноват, в королевском указе нет никакой двусмысленности: граф лично присутствовал, когда Стефан объявлял свою волю, и право монастыря пользоваться каменоломней охраняется монаршей грамотой. Нога Филипа отбивала на каменном полу крипты тревожный, злой ритм. Перси обокрал монастырскую казну. Это вызов и Богу, и королю. Но без каменоломни новый собор не построить. Филип и так едва сводил концы с концами, а если теперь придется покупать камень по рыночным ценам да еще тратить деньги на его доставку, о строительстве можно забыть. Значит, все откладывается на год, а то и больше, и придется ждать шесть или даже семь лет, прежде чем он снова начнет проводить службы в соборе. Эта мысль была невыносима.

Сразу же после окончания вечерней молитвы он провел собрание капитула, на котором поведал монахам о случившемся.

Приор выработал особую методику управления подобными собраниями. Его помощник Ремигиус все еще имел на Филипа зуб за поражение на выборах и нередко давал выход обидам, когда обсуждались монастырские дела. Это был консервативно настроенный, лишенный всякого воображения, мелочный человек, и его взгляды на то, как следует управлять монастырем, в корне отличались от взглядов Филипа. На собраниях капитула на стороне Ремигиуса обычно выступали те же братья, которые поддерживали его на выборах: склонный к апоплексии ризничий Эндрю, надзиратель Пьер, отвечавший за дисциплину и имевший весьма слабое представление о своих обязанностях, и Малыш Джон, хранитель монастырской казны. Соответственно те, кто агитировал на выборах за Филипа, стали его единомышленниками: это были старый келарь Белобрысый Катберт и молодой Милиус, которому Филип доверил роль казначея монастыря. Спорить с Ремигиусом приор всегда предоставлял Милиусу, с которым заранее обсуждал все проблемы, но, даже если это не удавалось, мог быть уверен, что точка зрения молодого казначея окажется весьма близкой к его собственной позиции. Сам Филип оставлял за собой роль независимого арбитра, и, хотя Ремигиус очень редко соглашался с ним, приор старался выслушивать его аргументы и предложения, тем самым создавая впечатление единодушия среди членов капитула.

Узнав о поступке графа Перси, монахи пришли в негодование. Когда король даровал им право неограниченно брать строевой лес и камень, все они возрадовались, и теперь возмущались действиями Перси.

Однако, когда стихли негодующие возгласы, выяснилось, что у Ремигиуса на этот счет есть особое мнение.

– Помнится, я еще год назад говорил, – начал он, – что соглашение, в соответствии с которым каменоломня принадлежит графу, а нам дается право добывать там камень, нам не подходит. Мы должны были требовать, чтобы каменоломню отдали в нашу полную собственность.

В этом замечании была доля истины, ведь именно об этом Филип договорился с леди Риган, однако в последнюю минуту она обвела его вокруг пальца. Сейчас приора так и подмывало сказать, что он сделал все, что было в его силах, и хотел бы посмотреть, кто смог бы добиться большего в коварных лабиринтах королевского двора. Однако Филип прикусил язык – он приор и обязан за все нести ответственность.

– Можно, конечно, рассуждать, как хорошо было бы, если бы король отдал нам каменоломню, – пришел ему на помощь Милиус, – однако он этого не сделал, так что сейчас нам нужно решить, как быть дальше.

– По мне, так все ясно, – немедленно отозвался Ремигиус. – Сами выгнать людей графа мы не можем, поэтому надо добиться, чтобы это сделал король. Мы должны послать к нему представителей и просить его заставить графа Перси подчиниться.

Монахи одобрительно зашумели.

– Надо послать самых мудрых и самых речистых, – добавил ризничий Эндрю.

Филип не сомневался, что в составе делегации Ремигиус и Эндрю видели именно себя.

– Не думаю, – продолжал Ремигиус, – что после того, как король узнает о том, что случилось, Перси Хамлей надолго останется графом Ширингом.

Этой уверенности Филип не разделял.

– А где сейчас король? – спохватился Эндрю. – Кто-нибудь знает?

Филип недавно вернулся из Винчестера и был в курсе.

– Он отправился в Нормандию, – сказал приор.

– Понадобится уйма времени, чтобы нагнать его, – заметил Милиус.

– Поиски справедливости требуют терпения, – высокопарно произнес Ремигиус.

– Но пока мы будем тратить время на поиски справедливости, строительство собора будет стоять на месте, – парировал Милиус, не скрывая раздражения. Филип разделял это чувство. Милиус между тем продолжал: – Однако проблема не только в этом. Даже добравшись до короля, предстоит еще уговорить его выслушать нас. А на это могут уйти недели. Затем он, вполне вероятно, предоставит Перси Хамлею возможность защищаться…

– Да как, интересно, Перси станет защищаться? – вспылил Ремигиус.

– Не знаю, – проговорил Милиус, – но уверен, он что-нибудь придумает.

– Но король обязан держать свое слово.

– Не будь так уверен, – раздался чей-то голос, и все обернулись к брату Тимоти, старейшему в монастыре. Этот маленький благопристойный старичок очень редко участвовал в дискуссиях, но когда начинал говорить, его стоило послушать. Не раз Филип думал, что Тимоти вполне мог бы стать приором. Как правило, на собраниях капитула брат Тимоти клевал носом, но сейчас он подался вперед, и глаза его заблестели. – Король лишь раб обстоятельств, – продолжал старик. – Он живет в постоянном страхе перед бунтовщиками внутри страны и монархами соседних. Ему нужны союзники. Граф Перси – человек могущественный, у него много рыцарей. И если в тот момент, когда мы представим королю наше прошение, он будет нуждаться в таких людях, как Перси, он откажет нам, невзирая на законность нашей просьбы. Короли не безгрешны. Есть только один истинный судья, и он есть Бог. – Тимоти снова откинулся назад, прислонившись к стене и прикрыв глаза, словно то, как будет воспринята его речь, не представляло для него ни малейшего интереса. Филип сдержал улыбку: Тимоти абсолютно точно выразил его собственные опасения по поводу поисков правды у короля.

Как Ремигиусу ни хотелось поехать во Францию и пожить при королевском дворе, ему нечего было противопоставить логике брата Тимоти.

– Что еще в таком случае мы можем предпринять? – спросил он.

Филип не знал ответа. Шериф им не помощник – Перси слишком могуществен, чтобы подчиниться простому шерифу. На епископа тоже нельзя положиться. Досадно. Однако Филип не собирался сидеть сложа руки, смирившись с поражением. Каменоломню можно заполучить, если…

У него родилась идея.

– Минутку, – задумчиво проговорил он.

Потребуется помощь всех физически сильных братьев… все должно быть организовано тщательно, как военная операция, только без оружия… надо на два дня запастись едой…

– Не знаю, получится ли, но попробовать стоит. Слушайте, – сказал он и изложил им свой план.

Вскоре они вышли из монастыря. Отряд состоял из тридцати монахов, десяти послушников, Чернявого Отто и его каменотесов, Тома Строителя с Альфредом да двух запряженных в телегу лошадей. Когда спустились сумерки, они зажгли факелы. В полночь процессия остановилась, чтобы ее участники смогли поужинать тем, что второпях удалось собрать на кухне: курицей, белым хлебом и красным вином. Филип всегда считал, что тяжкий труд должен вознаграждаться хорошей пищей. Когда они снова двинулись в путь, монахи запели псалмы.

Еще стояла кромешная тьма, когда Том, который шел впереди, указывая дорогу, вдруг поднял руку, веля отряду остановиться.

– Осталось пройти милю, – сказал он Филипу.

– Хорошо, – кивнул приор. Он повернулся к монахам. – Снимите свои башмаки и сандалии и наденьте войлочную обувь. – Он и сам переобулся в пару мягких башмаков, какие в зимнюю пору обычно носили крестьяне. Затем, подозвав к себе двух послушников, Филип приказал: – Эдвард и Филемон, вы останетесь здесь, с лошадьми. И чтобы не шуметь. Дождетесь рассвета и присоединитесь к нам. Все ясно?

– Да, отче, – хором ответили они.

– Отлично. Остальным следовать за Томом Строителем. И соблюдайте полную тишину.

Процессия снова тронулась в путь.

Дул легкий западный ветерок. Шелест молодой листвы скрадывал тяжелое дыхание пятидесяти мужчин и шарканье пятидесяти пар ног. Филип ощутил волнение. Теперь, когда план был близок к осуществлению, он стал казаться безумным. Филип молил Господа даровать ему удачу.

Дорога свернула влево, и в мерцающем свете факелов проступили очертания деревянного дома, кладки грубо обтесанных каменных блоков, нескольких лестниц и строительные леса на фоне темного холма, обезображенного белыми шрамами каменных разрезов. «А нет ли здесь собак?» – подумал вдруг Филип. Если на каменоломне держат собак, элемент внезапности будет утерян, а сам план поставлен под угрозу срыва. Но отступать было уже поздно.

Процессия почти бесшумно миновала дом. Филип затаил дыхание, в любой момент ожидая услышать беспорядочный лай собак. Однако стояла тишина.

Монахи полукругом встали у основания лесов. Приор почувствовал гордость за своих братьев. Даже в церкви непросто соблюдать тишину, хотя, может быть, там все дело в благоговении.

Том Строитель и Чернявый Отто разделили каменотесов на две группы. Одна осталась у подножия холма – там, где пласт известняка подходил к поверхности, а другая взобралась по лесам наверх. Когда каменотесы заняли свои позиции, их по приказу Филипа окружили монахи. Сам же приор встал между ними и домом.

Все было рассчитано точно. Через несколько минут после того, как Филип отдал последние распоряжения, небо начало светлеть. Вытащив свечу, приор зажег ее от факела и, повернувшись к монахам, поднял. Это был условный сигнал. Все сорок монахов и послушников тоже достали и зажгли свечи. Зрелище было впечатляющее. В предрассветных сумерках каменоломню заполнили фигуры и призрачные дрожащие огоньки.

Филип снова повернулся к дому. Там пока не было признаков жизни. Он приготовился ждать. Монахи это умели, ведь им ежедневно приходилось часами стоять неподвижно. Однако работники вскоре начали терять терпение и стали шаркать ногами и вполголоса переговариваться. Но теперь было уже все равно.

Вскоре проснулись обитатели дома. Внутри кто-то откашливался, послышался скрежет засова. Филип поднял руку, требуя мертвой тишины.

Дверь распахнулась. Протирая глаза, на улицу вышел какой-то мужик. Вспомнив слова Тома, Филип догадался, что это Гарольд из Ширинга, старший каменотес. Сначала Гарольд ничего необычного не заметил. Прислонившись к дверному косяку, он снова разразился глубоким, булькающим кашлем человека, чьи легкие забиты каменной пылью. Филип взмахнул рукой. Где-то за его спиной регент монастырского хора вывел ноту, показывая тональность, и в то же мгновение все сорок монахов запели псалом. Каменоломню заполнила леденящая душу мелодия.

При виде этого хора привидений, появившегося, словно по волшебству, на его каменоломне, голова Гарольда дернулась, глаза вылезли из орбит, а челюсть отвисла. Из открытого рта вырвался крик ужаса, и видавший виды каменотес ринулся обратно в дом.

Филип позволил себе удовлетворенно улыбнуться. Неплохо для начала.

Однако суеверный страх продлился недолго. Приор, не поворачиваясь, снова взмахнул рукой. В ответ на его сигнал каменотесы принялись за работу. Клацающий звук ударяющегося о камень железа отбивал ритм звучащей мелодии.

В дверь боязливо просунулись две или три физиономии. Наконец до людей графа дошло, что перед ними обыкновенные, из плоти и крови, монахи и работники, а вовсе не привидения, и они вышли из дома, чтобы получше все рассмотреть. Показались и двое стражников. Застегивая ремни, на которых висели мечи, они уставились на монахов. Филип понял, что наступил критический момент: как поведут себя эти вояки?

Их вид – здоровенных, бородатых и грязных, с мечами и кинжалами, одетых в толстые кожаные куртки – вызвал в памяти Филипа давнишнюю сцену, когда в его дом ворвались двое солдат и убили родителей. Хотя он едва помнил их, его пронзила боль утраты. Приор с ненавистью смотрел на стражников и видел вместо них кривоносого урода и темноволосого верзилу с забрызганной кровью бородой. Его переполняли ярость, отвращение и непоколебимая уверенность в том, что эти тупые, безбожные негодяи должны получить отпор.

Один за другим на улицу высыпали все графские каменотесы. Их было двенадцать.

Из-за горизонта выглянуло солнце.

Монастырские работники уже откалывали камни. Если бы стражники вздумали их остановить, пришлось бы сначала поднять руку на монахов. Филип рассчитывал, что стражники на такое не осмелятся.

Похоже, он был прав: они явно колебались.

Оставленные в лесу послушники, с опаской поглядывая по сторонам, привели запряженных в телегу лошадей. Филип жестом показал им, где встать, затем повернулся к Тому Строителю, встретился с ним взглядом и кивнул.

К этому моменту несколько камней уже были отколоты, и теперь Том велел молодым монахам отнести их в телегу. Люди графа с любопытством следили за развитием событий. Каменные глыбы были очень тяжелы, поэтому с лесов их опускали на веревке, а затем перетаскивали на носилках. Когда на телегу погрузили первый камень, стражники начали о чем-то шептаться с Гарольдом. Тем временем на повозку лег второй камень. Стражники отделились от собравшихся возле дома и направились к телеге. На нее вскарабкался один из послушников, Филемон, и с вызывающим видом уселся на камень. «Храбрый юноша», – подумал Филип.

Дорогу стражникам преградили четверо монахов, которые только что принесли две каменные глыбы. Филип напрягся. Люди графа остановились, положив ладони на рукоятки своих мечей. Пение прекратилось, все едва дышали от волнения.

«Нет, – убеждал себя Филип, – они не посмеют поднять меч на безоружных людей». Но вдруг осознал, что таким сильным, закаленным в кровавых боях воинам ничего не стоит скосить острыми клинками монахов. И все же они должны помнить о каре Господней, что ждет их за убийство Божьих людей. Даже такие отпетые головорезы, как эти, должны знать, что в конце концов и они предстанут перед судом Всевышнего. Но страшатся ли они геенны огненной? К тому же они наверняка боятся гнева своего хозяина, графа Перси. Филип понял, что стражники сейчас думают о том, как отнесется их господин к тому, что они не смогли изгнать монахов и работников Кингсбриджа из каменоломни. Они в нерешительности стояли перед горсткой молоденьких монахов, взвешивая, что страшнее – не выполнить приказа Перси или навлечь на себя гнев Божий.

Стражники переглянулись. Один из них покачал головой. Другой пожал плечами. И оба пошли прочь.

Снова раздался чистый голос регента, и монахи грянули торжественный псалом. Послышались победные возгласы каменотесов. От облегчения у Филипа подкосились ноги. В какой-то момент дело, казалось, могло принять страшный оборот, но сейчас приор просто сиял от радости. Теперь у него была каменоломня.

Задув свечу, Филип направился к телеге. Он обнял всех четырех монахов, которые не дрогнули перед графскими стражниками, и двух послушников, что привели коней.

– Горжусь вами, – тепло сказал он. – Верю, что и Господь вами гордится.

Монахи и каменотесы поздравляли друг друга. Подошедший к Филипу Чернявый Отто пробасил:

– Ловко придумано, отец Филип. Ты храбрый человек.

– Бог уберег нас, – улыбнулся приор. Ему на глаза попались графские каменотесы, уныло стоящие возле двери дома. Не стоило делать их врагами, ибо, оказавшись в столь затруднительном положении, они могли стать причиной дальнейших неприятностей. И Филип решил с ними поговорить.

Он взял Отто под руку и повел к дому.

– Сегодня здесь свершилась воля Всевышнего, – обратился к Гарольду приор. – Надеюсь, в ваших сердцах нет места обиде.

– Мы остались без работы, – отозвался Гарольд.

Филип вдруг увидел возможность переманить людей Гарольда на свою сторону.

– Если хотите, можете приступить к работе хоть сейчас. Я готов нанять и тебя, и всех твоих товарищей. Можете даже оставаться в своем доме.

Такой поворот событий удивил Гарольда. Старый мастер выглядел озадаченным, потом к нему вернулось самообладание, и он спросил:

– А какова плата?

– Обычная, – не раздумывая, ответил Филип. – Два пенса в день ремесленнику, по пенни работнику, четыре пенса тебе, а с подмастерьями будешь расплачиваться сам.

Гарольд, обернувшись, взглянул на своих товарищей. Филип отвел Отто в сторонку, чтобы дать им возможность обсудить предложение без свидетелей. По правде говоря, у приора не было средств для найма еще двенадцати каменотесов, и, если они согласятся, ему придется еще дальше отложить начало строительных работ. Это значило, что все деньги придется потратить на добычу камня и просто складывать его в штабеля. И все же пусть лучше каменотесы графа Перси станут работать на монастырь. И если Перси снова вздумает добывать камень для себя, ему придется поискать ремесленников, что может оказаться не так просто после того, как весть о сегодняшних событиях облетит окрестности. А если когда-нибудь в отдаленном будущем Перси все же попытается закрыть каменоломню, у Филипа уже будет хороший запас камня.

Гарольд о чем-то спорил со своими людьми. Затем подошел к приору.

– Если мы станем на тебя работать, кто будет главным – я или твой старший каменотес?

– Здесь главный Отто, – не колеблясь, сказал Филип. Без сомнения, Гарольда нельзя было назначать главным, ибо Перси в любой момент мог заставить его работать на себя. Но двух начальников тоже быть не должно, так как это приведет к разногласиям. – Ты будешь старшим над своими людьми, – предложил приор, – но Отто будет командовать всеми.

Разочарованный, Гарольд вернулся к своим товарищам. Обсуждение продолжилось. Между тем к Филипу и Отто подошел Том Строитель.

– Твой план удался, святой отец, – широко улыбаясь, заговорил он. – Мы вернули себе каменоломню, не пролив ни капли крови. Ты просто волшебник.

Филип не прочь был согласиться с ним, но убоялся греха гордыни.

– Это Господь сотворил чудо, – заметил он, обращаясь не столько к Тому, сколько к себе самому.

– Отец Филип предложил Гарольду и его людям работу, – сказал Отто.

– Ну да! – Том был неприятно удивлен. Он привык сам нанимать работников. – Не знал, что у тебя есть на это средства.

– А у меня их и нет, – признался Филип. – Но я не хочу, чтобы эти люди болтались здесь без дела в ожидании, когда Перси придумает, как вернуть себе каменоломню.

Том поразмыслил немного и кивнул:

– Да и нам не помешает запас камня на случай, если Перси преуспеет в своих планах.

Приор был рад, что Том понял смысл его поступка. Гарольд и его товарищи наконец договорились. Он снова подошел к Филипу и спросил:

– Согласен ли ты платить деньги мне, чтобы я распределял их по своему усмотрению?

Филип засомневался. Гарольд мог присвоить себе больше, чем ему полагалось. Однако он сказал:

– Это на усмотрение старшего строителя.

– Такое встречается сплошь и рядом, – заявил Том. – Если твои люди не возражают, я согласен.

– В таком случае мы принимаем предложение, – решился наконец Гарольд.

Они обменялись рукопожатиями.

– Итак, – подвел черту Филип, – каждый получил то, что он хочет. Вот и хорошо.

– Увы, это не так, – возразил Гарольд.

– Кто же еще не удовлетворен? – удивился приор.

– Леди Риган, жена графа Перси, – мрачно сказал каменотес. – Когда она узнает обо всем, здесь будет море крови.

II

Охоты в этот день не было, поэтому мужчины Эрлскастла играли в одну из любимых игр Уильяма Хамлея – забивали камнями кота.

В замке всегда жило множество кошек, одной больше, одной меньше – какая разница? Уильям и его товарищи закрыли окна и двери большого зала дворца, сдвинули к стене мебель, чтобы кот не мог за ней спрятаться, а в центре сложили на полу горстку камней. Оказавшийся запертым здесь кот – старый мышелов серой масти – почуял опасность и сел возле двери в надежде, что ему удастся выскочить.

Каждый из игроков за право бросить камень должен был положить в кувшин один пенни; тот же, чей бросок окажется смертельным, забирал все деньги.

Пока они тянули жребий, в каком порядке играть, кот, все больше волнуясь, метался перед дверью.

Первым выпало бросать Уолтеру. Ему повезло, ибо, хоть кот и был встревожен, он еще не знал, в чем суть игры, и его можно было застать врасплох. Стоя спиной к животному, Уолтер незаметно поднял камень и спрятал его в кулаке, затем медленно повернулся и неожиданно бросил.

Он промахнулся. Камень с грохотом ударился о дверь, и кот, подпрыгнув, помчался по залу. На Уолтера посыпались презрительные насмешки.

Бросать вторым было плохо, так как еще не уставший кот носился как бешеный. Эта очередь досталась молодому сквайру. Он подождал, пока мечущееся в поисках спасительного выхода животное немного замедлило бег, и бросил. Бросок был хорош, однако кот все же заметил летящий в него камень и увернулся. Мужчины загоготали.

Охваченный паническим страхом несчастный кот понесся еще быстрее, взлетая на приставленные к стене козлы и доски столов и снова спрыгивая на пол. Следующим кидал уже немолодой рыцарь. Он сделал ложный замах, чтобы посмотреть, в каком направлении побежит кот, а затем бросил, целясь немного впереди головы животного. Играющие зааплодировали его находчивости, но и на этот раз кот заметил камень и резко остановился, избежав попадания.

В отчаянии он попытался протиснуться за стоящий в углу дубовый сундук. Следующий бросавший увидел в этом хорошую для себя возможность и постарался не упустить ее: он быстро метнул камень и попал несчастному в крестец. Раздались одобрительные возгласы. Оставив попытки спрятаться за сундуком, кот вновь понесся по залу, но теперь он хромал и двигался гораздо медленнее.

Наконец наступил черед Уильяма.

У него были хорошие шансы нанести смертельный удар. Чтобы посильнее вымотать кота, Уильям заорал на него, заставляя бежать быстрее, а потом замахнулся. Если бы кто-то другой из игроков стал так затягивать с броском, на него наверняка начали бы шикать, но Уильям был графским сынком, и все терпеливо ждали. Измученный, раненый кот замедлил бег и попытался пробраться к выходу. Уильям отвел руку. Неожиданно кот остановился у стены рядом с дверью. Уильям начал бросок, но, прежде чем камень полетел в кота, дверь распахнулась, и на пороге появилась черная фигура священника. Уильям бросил, но кот с радостным воплем пулей рванулся прочь. Священник испуганно взвизгнул и подхватил полы своей сутаны. Игравшие расхохотались. Кот, со всего маху ударившись в ноги вошедшему, вылетел вон из зала. Священник застыл, словно женщина, увидевшая мышь, а мужчины покатывались от хохота.

Уильям узнал священника. Это был епископ Уолеран.

Молодой Хамлей смеялся громче всех. То, что, словно баба, перепугался при виде кошки, именно Уолеран, соперник его семьи в борьбе за графство Ширинг, доставляло Уильяму еще большее удовольствие.

Однако епископ очень быстро пришел в себя. Вспыхнув от гнева, он ткнул перстом в Уильяма и скрипучим голосом произнес:

– Гореть тебе за это в геенне огненной!

Веселье Уильяма мгновенно испарилось. Как-то в детстве мать рассказала ему о том, что делают с людьми черти в аду, как они поджаривают грешников на огне, как выковыривают им глаза и отрезают острыми ножами половые органы, и с тех пор его мучили ночные кошмары. Он не выносил разговоров на эту тему.

– Заткнись! – заорал на епископа Уильям. Все притихли. Выхватив кинжал, Хамлей двинулся на Уолерана. – Ты что, проповеди читать сюда явился? Ты, змея! – В глазах епископа не было и тени испуга, казалось, его даже удивило, что сын графа испытывает такой ужас при одном упоминании ада. Это еще больше взбесило Уильяма. – Пусть меня из-за тебя повесят, но…

Он уже готов был в ярости броситься на епископа, как с ведущей наверх лестницы раздался голос:

– Уильям! Прекрати!

То был его отец.

Уильям замер и, помедлив, вложил кинжал в ножны.

Уолеран прошел в зал. Вслед за ним вошел еще один священник – Дин Болдуин.

– Не ожидал увидеть тебя здесь, епископ, – сказал Перси.

– Я знал, что мой визит удивит тебя. Когда мы встречались в последний раз, ты подбил приора Кингсбриджа обмануть меня. Да-а. А я ведь не из тех людей, кто легко прощает обиды. – Он перевел взгляд своих ледяных глаз на Уильяма, затем снова повернулся к Перси: – Но я не держу злобы, когда у меня есть свой интерес. Нам надо поговорить.

Отец, подумав, кивнул:

– Пойдем наверх. Ты тоже, Уильям.

Епископ Уолеран и Дин Болдуин поднялись в графские покои, где их ожидала Риган, Уильям последовал за ними. Досадуя, что коту удалось спастись, он подумал, что тоже избежал плачевной участи: тронь он епископа хоть пальцем, его бы могли и вздернуть. Но Уолерана он терпеть не мог – утонченность и изысканные манеры епископа вызывали у него отвращение.

Они прошли в комнату Перси. Именно там Уильям насиловал Алину, и каждый раз, заходя сюда, он вспоминал ту сцену: ее пышное белое тело, страх, застывший у нее в глазах, ее визги, перекошенное лицо ее младшего брата, когда его силой заставляли смотреть на них, а затем – это доставило Уильяму особенное удовольствие – на то, как после него ее насиловал Уолтер. Жаль, что она сбежала, – он не против был бы иметь ее в любое время, как только захочется.

Мысли об Алине неотступно преследовали его. Он даже предпринял было кое-какие шаги, чтобы выследить ее. В Ширинге поймали лесника, который хотел продать боевого коня Уильяма, и тот под пыткой сознался, что выкрал его у девицы, похожей на Алину. От винчестерского тюремщика Уильям узнал, что она приходила навестить отца перед самой его смертью. А госпожа Кейт, владелица публичного дома, завсегдатаем которого был Уильям, рассказала, что звала Алину к себе. Но на этом след дочери Бартоломео обрывался.

– Да не терзайся ты так из-за нее, Уилли, мальчик мой, – успокаивала его Кейт. – Хочешь большие груди и длинные волосы? У нас есть такие. Вон, возьми Бетти и Милли, обеих, четыре сиськи – и все твои! А?

Но Бетти и Милли не были так невинны, так белокожи и так напуганы, да и вообще они не нравились ему. По правде говоря, с той самой ночи он так и не смог получить истинного удовлетворения ни с одной другой женщиной.

Отогнав от себя мысли об Алине, Уильям прислушался к разговору.

– Полагаю, вам известно, что приор Кингсбриджа захватил вашу каменоломню? – спросил Уолеран.

Уильям был потрясен, а его мать пришла в ярость.

– Что? – взвизгнула она. – Каким образом?

– Вашим стражникам удалось прогнать монастырских каменотесов, но когда они проснулись на следующее утро, то обнаружили, что каменоломня захвачена распевающими псалмы монахами, и они не решились поднять руку на людей Божьих. А потом приор Филип нанял ваших каменотесов, и теперь они работают вместе с его работниками в полном согласии. Странно, что стражники не доложили вам о случившемся.

– Где эти слюнтяи? – истошным голосом завопила мать. – Я им покажу! Я их заставлю отрезать собственные яйца…

– А мне ясно, почему они не вернулись, – проговорил Уолеран.

– Бог с ними, со стражниками, – махнул рукой Перси. – Во всем виноват этот проныра приор. Вот уж не думал, что он способен на такое. Лихо он нас провел.

– Это точно, – проскрипел епископ. – С виду святоша, а хитер, как крыса.

Уильям отметил про себя, что Уолеран тоже хитер, как крыса, – черная крыса с остренькой мордочкой и лоснящейся шерстью, сидящая в углу с коркой в лапках и беспокойно стреляющая по сторонам своими маленькими глазками. Какое ему дело, кому принадлежит каменоломня? Уж в нем-то коварства не меньше, чем в Филипе: он наверняка тоже что-то замышляет.

– Ну, это Филипу даром не пройдет! – кипятилась мать. – Нас никому не победить. Мы уничтожим этого приора!

Однако Перси был настроен не столь решительно.

– Это всего лишь каменоломня, – сказал он. – И к тому же король…

– Нет, это не просто каменоломня, – перебила его Риган, – речь идет о чести семьи! Не имеет значения, что сказал король.

Уильям был полностью согласен с матерью. Приор Кингсбриджа бросил Хамлеям вызов и должен поплатиться за это. Их, Хамлеев, все должны бояться, иначе им никогда не добиться ни власти, ни богатства.

– А почему бы нам не отправиться туда с небольшим отрядом наших людей и не вышвырнуть вон монастырских каменотесов? – предложил он.

Отец покачал головой:

– Одно дело нарушать указ короля, просто добывая для себя камень, и совсем другое – послать вооруженных людей, чтобы они выгнали каменотесов, которые работают там с его разрешения. За такое можно и графства лишиться.

Уильям вынужден был признать, что отец прав. Лорд Перси всегда был очень осторожен, и, как правило, не без оснований.

– У меня есть предложение, – снова заговорил епископ Уолеран, и Уильям убедился, что он явился сюда не с пустыми руками. – Думаю, этот собор вовсе не нужно строить в Кингсбридже.

Последняя фраза озадачила молодого Хамлея. Перси тоже не понял, к чему клонит Уолеран. А вот глаза Риган расширились, она даже перестала теребить свое отвратительное лицо и задумчиво произнесла:

– Интересная мысль…

– В старые времена большинство соборов действительно располагались в таких деревнях, как Кингсбридж, – продолжал Уолеран. – Однако лет шестьдесят-семьдесят назад – тогда правил наш первый король Уильям – их начали строить в городах. Кингсбридж – деревушка в чистом поле. Там нет ничего, кроме монастыря, слишком бедного, чтобы содержать собор, не говоря уже о его постройке.

– А где бы ты хотел построить его? – спросила мать.

– В Ширинге, – ответил Уолеран. – Это большой город – в нем, должно быть, тысяча жителей, а то и больше, есть свой рынок, ежегодно проводится ярмарка. Он стоит на большой дороге. И если мы объединимся, то протолкнем эту идею.

– Но если собор будет в Ширинге, – возразил Перси, – кингсбриджские монахи не смогут служить в нем.

– В том-то и дело, – засуетилась Риган. – Без собора Кингсбридж – пустое место, монастырь окончательно придет в упадок, и приор Филип получит по заслугам.

– Но кто в таком случае будет содержать собор? – не унимался Перси.

– Я назначу новый капитул каноников, – заявил Уолеран.

Уильям был озадачен не меньше отца, но начинал понимать, чего хочет епископ: построив в Ширинге собор, Уолеран намеревался лично управлять им.

– А деньги? – продолжал задавать вопросы отец. – Если не Кингсбриджский монастырь, то кто станет платить за новый собор?

– Как я понимаю, большая часть монастырской собственности как раз и была выделена Кингсбриджу на постройку собора. Если собор будут строить в другом месте, туда же пойдет и собственность. Например, когда король Стефан разделил графство Ширинг, он отдал монастырю горные пастбища, чтобы оказать финансовую поддержку строительству нового собора. Если бы он узнал, что новый собор будет строить кто-то другой, он отписал бы эти земли в пользу нового строителя. Конечно, монахи стали бы возмущаться, но тщательная проверка грамот все уладила бы.

Картина окончательно прояснилась. Уолеран намеревался не только взять в свои руки контроль над собором, но и оттяпать львиную долю монастырского богатства.

– Для тебя все это очень выгодно, епископ, – задумчиво проговорил Перси, – но я-то что с этого буду иметь?

Вместо Уолерана на его вопрос ответила Риган.

– Разве не понимаешь? – вспылила она. – Ты владеешь Ширингом. Подумай только, какие богатства потекут в город вместе с собором. Сотни ремесленников и работников будут годами строить храм. Всем им надо где-то жить, а значит, платить тебе налоги и покупать еду и одежду на твоем рынке. А потом понаедут священники, чтобы проводить в соборе службы, и богомольцы, которые на Пасху и на Троицу будут собираться теперь не в Кингсбридже, а в Ширинге, да еще паломники к святым мощам… И всем им придется тратить денежки. – Ее глаза жадно заблестели. Давно уже не видел Уильям свою мать такой возбужденной. – Если мы все сделаем как надо, Ширинг превратится в один из самых влиятельных городов королевства!

«И все это будет мое! – подумал Уильям. – Ведь когда отец умрет, я стану графом».

– Ну хорошо, – сказал отец. – Так мы уничтожим Филипа и ты получишь власть, а я богатство. Но как все это осуществить?

– Теоретически решение о перенесении места кафедрального собора принимает архиепископ Кентерберийский.

– Почему теоретически? – встрепенулась Риган.

– Потому что сейчас у нас нет архиепископа. Уильям Корбельский умер на Рождество, и король Стефан еще не назначил его преемника. Однако нам известно, кто скорее всего получит эту должность: мой старый приятель Генри Винчестерский. Он спит и видит, как бы занять место архиепископа; к тому же папа уже поручил ему временно исполнять обязанности главы католической церкви королевства, а его брат – король.

– Такой ли уж он тебе приятель? – усомнился отец. – Не больно-то он тебе помог, когда ты пытался получить графство.

Уолеран пожал плечами:

– Если сможет, поможет. Нужно только придумать убедительные доводы.

– Сейчас, когда Генри надеется стать архиепископом, он не захочет наживать себе могущественных врагов, – возразила Риган.

– Верно. Но Филип не настолько влиятелен, чтобы принимать его во внимание. При избрании архиепископа с ним едва ли будут советоваться.

– Тогда почему бы Генри просто не дать нам то, чего мы хотим? – спросил Уильям.

– Потому что он еще не архиепископ. Пока еще. И должен быть очень осторожен, временно исполняя обязанности. Генри нужно, чтобы все видели, что он принимает праведные решения, а не раздает милости своим дружкам. Этим он может заняться после выборов.

– Таким образом, – задумчиво проговорила Риган, – нам сейчас нужно только одно: чтобы он благосклонно выслушал наши доводы. Каковы же они?

– Нам надо убедить его, что Филип не может построить собор, а мы можем.

– И как же мы это сделаем?

– Вы давно были в Кингсбридже?

– Давно.

– Я там был на Пасху. – Уолеран улыбнулся. – Строительство еще не начато. Все, что им удалось сделать, это расчистить кусок земли да разметить с помощью палок и веревок, где будут возводиться стены. Правда, уже начали рыть котлован под фундамент, но и он пока всего несколько футов глубиной. Там работает только какой-то каменщик со своим подмастерьем и монастырский плотник, да время от времени им помогают один-два монаха. В общем, картина удручающая, особенно когда идет дождь. Надо, чтобы на нее полюбовался епископ Генри.

Риган понимающе закивала. Уильям признавал, что план хорош, хотя сама мысль о сотрудничестве с такой тварью, как Уолеран Бигод, была ему отвратительна.

Епископ между тем продолжал:

– Мы заранее расскажем Генри, что Кингсбридж – страшное захолустье и тамошний монастырь крайне беден, затем покажем ему строительную площадку с несколькими мелкими ямами, на рытье которых ушло больше года, а потом повезем его в Ширинг и распишем, как быстро мы могли бы построить там собор, если и епископ, и граф, и жители города объединят свои силы.

– А Генри приедет? – обеспокоенно спросила мать.

– Мы можем только просить, – ответил Уолеран. – Я приглашу его на Троицу нанести нам визит в качестве архиепископа. Это ему очень польстит.

– Главное, чтоб приор Филип об этом не пронюхал, – вставил отец.

– Скрыть такое невозможно, – возразил Уолеран. – Столь важная персона, как епископ Генри, не может неожиданно нагрянуть в Кингсбридж.

– Но если Филип заранее узнает о приезде епископа, он может предпринять максимум усилий, чтобы значительно продвинуть строительство и представить все в наиболее выгодном для себя свете.

– Как? У него же нет денег, особенно сейчас, когда он нанял всех ваших каменотесов. А каменотесы не умеют класть стены. – Уолеран удовлетворенно улыбнулся. – Строго говоря, ему остается только надеяться, что на Троицу над Кингсбриджем будет светить солнце.

Узнав, что епископ Винчестерский собирается посетить Кингсбридж, Филип сначала обрадовался. Конечно, придется провести службу под открытым небом, но это можно сделать на том месте, где стоял старый собор. На случай дождя монастырский плотник соорудит для епископа временный навес над алтарем и вокруг него, ну а монахи могут постоять и под дождем. Такой визит выглядел как акт доверия со стороны Генри, он словно давал понять, что по-прежнему считает Кингсбридж кафедральным собором, а отсутствие здания храма – всего лишь временные трудности.

Однако затем приор начал размышлять о том, что побудило Генри к этому визиту. Обычно епископ посещал монастырь, чтобы вместе со своим окружением поесть и выпить на дармовщину, да пожить в свое удовольствие. Но Кингсбриджский монастырь славился своим аскетизмом как в пище, так и в быту. Проводимые Филипом преобразования мало что изменили. К тому же Генри был богатейшим священнослужителем в королевстве и в Кингсбридж ехал явно не за этим. А без причины этот человек ничего не делает.

И чем больше Филип думал, тем больше начинал подозревать, что тут не обошлось без епископа Уолерана. Приор ожидал, что, получив от Генри письмо, Уолеран тут же примчится в Кингсбридж, дабы обсудить вопросы подготовки и проведения торжественной литургии, а также убедиться, что Генри будет оказан достойный прием и что Кингсбридж произведет на гостя самое благоприятное впечатление. Но шли дни, а Уолеран так и не показывался, и подозрения Филипа стали перерастать в уверенность.

Однако он и представить себе не мог, какое за этим стоит коварство. Все открылось за десять дней до Троицы, когда Филип получил письмо от приора Кентерберийского монастыря. Там тоже был свой собор, которым управляли монахи-бенедиктинцы, а когда могли, обитатели Кингсбриджа и Кентербери помогали друг другу. Приор Кентербери, будучи близок с архиепископом, узнал, что Уолеран пригласил Генри в Кингсбридж с целью убедить его в необходимости перенести строительство нового кафедрального собора в Ширинг.

Филип был потрясен. Сердце его бешено колотилось, а рука с письмом дрожала. Затея Уолерана была дьявольски умна. Такого удара приор никак не ожидал.

И именно то, что он не сумел предвидеть такой поворот событий, угнетало его больше всего. А ведь он знал, сколь вероломен Уолеран. Год назад, когда решался вопрос о графстве Ширинг, епископ уже пытался одурачить его. Филипу никогда не забыть, в какую ярость пришел Уолеран, когда узнал, что его все же перехитрили, как перекосилось от гнева его лицо, как он выкрикнул: «Клянусь всеми святыми, тебе никогда не построить свой собор!» Но проходило время, эта угроза утрачивала силу, и бдительность Филипа притупилась. И вот теперь он убедился, что у епископ Уолеран не бросает слов на ветер.

«Епископ Уолеран говорит, что у тебя нет средств и за пятнадцать месяцев тебе так и не удалось ничего построить, – писал приор Кентерберийский. – Он хочет, чтобы епископ Генри сам убедился: если строительство нового собора будет оставлено за Кингсбриджским монастырем, то сей собор не будет построен никогда. И доказывает, что сейчас, пока ты не развернул работы в полную силу, самое время принять решение о переносе собора в Ширинг».

Уолеран был слишком хитер, чтобы попасться на откровенной лжи, поэтому он предпочитал лишь сильно преувеличивать. На самом деле Филипу удалось сделать очень многое. Он расчистил развалины, утвердил планы и начал рыть котлованы, валить деревья и добывать камень. Для этого ему пришлось преодолеть немало препятствий: реформировать финансы монастыря, добиться благословения короля. И все же показать Генри ему нечего.

С письмом от приора Кентерберийского в руке Филип подошел к окну и взглянул на размытую весенними дождями строительную площадку. Два молодых монаха в накинутых капюшонах несли с берега реки бревно. Том Строитель смастерил хитрый механизм, и теперь его сын Альфред внизу насыпал в бадьи грунт, а он сам крутил ворот, чтобы с помощью блока и веревки поднять землю со дна котлована. Непосвященный человек, глядя на эту сцену, вполне мог прийти к выводу, что собор здесь не будет построен до дня Страшного суда.

Филип отвернулся от окна и подошел к письменному столу. Что же делать? В какой-то момент ему захотелось все бросить. Пусть епископ Генри приезжает, смотрит сам и принимает решение. И коли собору суждено быть построенным в Ширинге, так тому и быть. Пусть Уолеран приберет его к рукам, и сей Божий храм принесет процветание городу Ширингу и семейству Хамлеев. Да исполнится воля Господня.

Однако приор понимал, что уповать на Бога – не значит сидеть сложа руки. Напротив, надо твердо верить, что успех придет только тогда, когда ты честно сделаешь все, что в твоих силах. И уберечь собор от циничных, безнравственных людей, собиравшихся использовать его для собственного возвеличивания, – святой долг Филипа. А потому он обязан доказать епископу Генри, что строительство идет по плану и у Кингсбриджа достаточно сил и решимости, чтобы успешно его завершить.

На самом деле Филип осознавал, что воздвигнуть в Кингсбридже собор – дело невероятно трудное. И когда граф запретил ему пользоваться каменоломней, он был близок к тому, чтобы отказаться от этой затеи. Но сумел убедить себя, что в конце концов достигнет цели, ибо Господь не оставит его. Вот только одной веры будет недостаточно, чтобы убедить епископа Генри.

Надо во что бы то ни стало сделать строительную площадку более впечатляющей. Он заставит всех монахов работать в течение оставшихся до Троицы десяти дней. Может быть, им удастся выкопать хотя бы часть котлованов на полную глубину, с тем чтобы Том и Альфред смогли начать закладывать фундамент. А может, они в каком-то месте даже успеют закончить кладку, и Том приступит к возведению стены. В этом случае общая картина улучшится, но не сильно. Что нужно Филипу, так это сотня добрых работников, а у него нет денег даже на десяток.

Конечно же, епископ Генри приедет в воскресенье, когда работать никто не будет, разве только Филипу удастся привлечь прихожан. Из них вполне наберется сотня работников. Приор представил, как обратится к ним со словами: «Чада мои, сегодня вместо пения псалмов и молитвы мы будем копать ямы и таскать камни». Вот они изумятся-то! Но, наверное, станут…

А действительно, что они станут делать?

Может быть, и вправду от всего сердца захотят помочь.

Филип нахмурился. «Или я сумасшедший, – подумал он, – или это возможно… В конце службы я встану и скажу, что сегодня каждому, кто полдня проработает на строительстве нового собора, будут отпущены его грехи. А на обед все получат хлеб и пиво».

Они согласятся. Наверняка согласятся.

Приор почувствовал необходимость поделиться с кем-нибудь этой идеей. Он вспомнил о Милиусе, но отверг эту кандидатуру: Милиус слишком часто поддерживал его, Филипа. Нужен тот, у кого есть собственное мнение. Приор решил поговорить с Белобрысым Катбертом, монастырским келарем. Он надел плащ и, накинув капюшон, вышел из дома.

Быстрым шагом Филип пересек утопающую в грязи строительную площадку, помахав на ходу Тому, и направился в сторону хозяйственного двора. Там теперь были курятник, коровник и маслодельня, ибо приор не хотел тратить последние деньги на яйца или масло.

Он спустился в кладовую под кухней и с удовольствием вдохнул аромат трав и специй. Катберт вполголоса считал головки чеснока. Филип с грустью отметил, что келарь стареет: его плоть словно усохла под дряблой кожей.

– Тридцать семь, – закончил Катберт. – Хочешь чарочку вина?

– Нет, спасибо. – Филип находил, что, выпив вина днем, становишься ленивым и несдержанным. Без сомнения, потому и святой Бенедикт проповедовал умеренность. – Я хочу от тебя не пищи, а совета. Подойди и сядь.

Протиснувшись между ящиками и бочками, споткнувшись о мешок и едва не упав, Катберт уселся перед Филипом на треногий табурет. Кладовая уже не казалась такой опрятной, как когда-то. Внезапная догадка поразила приора.

– Что, Катберт, слабеют глаза-то?

– Да, глаза уже не те, но ничего, – коротко ответил келарь.

Очевидно, зрение Катберта ухудшилось давно, потому-то он и не научился как следует читать. Однако замечание приора явно беспокоило его, так что Филипп переменил тему, отметив про себя, что пора подыскивать старому келарю замену.

– Я получил тревожное письмо от приора Кентерберийского, – сказал он и поведал Катберту о кознях епископа Уолерана, закончив словами: – Единственное, что я могу придумать, чтобы придать стройке вид пчелиного улья, – это предложить поработать прихожанам. Что скажешь?

– Идея хорошая, – не раздумывая, согласился Катберт.

– Но несколько необычная, а?

– Раньше такое уже бывало.

– Ну да?! – Филип был приятно удивлен. – Где?

– В разных местах. Я не раз слышал об этом.

– Ну и как? Получалось? – разволновался Филип.

– Иногда. Многое зависит от погоды.

– А как это сделать? Мне выступить после мессы или как?

– Нет, потребуются некоторые усилия. Следует послать гонцов в приходские церкви с объявлением, что грехи будут отпускать в обмен на работу на строительной площадке.

– Блестящая идея! – восторженно воскликнул Филип. – Так мы сможем привлечь даже больше народу, чем обычно.

– Или меньше, – проговорил Катберт. – Многие предпочитают поставить свечу, чем целый день месить грязь и таскать камни.

– Об этом я не подумал, – настроение у Филипа сразу упало. – Наверное, моя идея не так уж и хороша.

– А у тебя есть другие?

– Нет.

– Тогда остается только попробовать осуществить эту и надеяться на лучшее.

– Да, – согласился Филип. – Надеяться на лучшее…

III

В ночь перед Троицей Филип не сомкнул глаз. Всю предыдущую неделю светило солнце, что идеально отвечало его планам – в хорошую погоду добровольцев будет больше, но в субботу вечером пошел дождь. Приор лежал с открытыми глазами и в тоске слушал, как стучат по крыше капли дождя и шумят от порывов ветра деревья. Он знал, что молился достаточно, и Господь, должно быть, прекрасно знал обо всех его чаяниях.

В прошлое воскресенье каждый монах монастыря посетил одну-две церкви и объявил прихожанам, что они могут искупить свои грехи, отработав день на строительстве Кингсбриджского собора. На Троицу они получат отпущение грехов, совершенных в прошлом году, а каждое следующее воскресенье позволит им обрести прощение за грехи, кои накопятся за неделю, за исключением убийства и святотатства. Сам Филип ездил в Ширинг и лично выступил в каждой из четырех тамошних приходских церквей. Двух монахов он послал в Винчестер, дабы они побывали в большинстве маленьких церквушек этого города. До Винчестера было два дня пути, но Троица празднуется целых шесть дней, и люди вполне могли приехать в Кингсбридж, чтобы принять участие в благотворительном базаре и поприсутствовать на торжественной литургии. Так что приглашение получили тысячи прихожан. Вот только многие ли откликнутся?..

Все остальное время монахи работали на строительной площадке. Хорошая погода и долгие световые дни начала лета сослужили добрую службу, и удалось сделать максимум из того, на что смел надеяться Филип. В самой восточной части алтаря полностью заложили фундамент, выкопали значительную часть котлована под северную стену, а Том соорудил еще несколько подъемных механизмов, чтобы использовать на рытье котлованов максимальное количество людей. Кроме того, берег реки был завален бревнами, которые сплавляли лесорубы, и каменными глыбами, доставленными сюда из каменоломни, – все это нужно было перенести на стройку. Так что работы здесь хватило бы на сотни людей.

Но придет ли хоть кто-нибудь?

В полночь Филип поднялся и пошел в крипту на заутреню. Когда он вернулся после службы, дождь уже прекратился. Приор не стал ложиться и сел подле свечи с книгой в руках. В последнее время такая возможность выдавалась ему только в период между полуночью и рассветом, ибо в течение дня он был занят монастырскими делами.

Однако сегодня Филип никак не мог сосредоточиться – думы его беспрестанно возвращались ко дню грядущему. Что принесет он – удачу или поражение? Завтра он вполне может потерять все, ради чего работал последний год. Он подумал, что негоже жаждать личного успеха. Но разве только это поставлено на карту? Нет, он не грешит гордыней. И Филип обратил свои мысли к людям, кои нуждались в его поддержке и защите: братьям-монахам, монастырским служкам, каменотесам, Тому с Альфредом, жителям Кингсбриджа и богомольцам всего графства. Епископ Уолеран не станет заботиться о них так, как Филип. Похоже, Уолеран думал, что его сан дает право использовать людей, как ему вздумается. Филип же считал, что забота о людях и есть служба Богу. Вот в чем спасение души. Нет, не может Господь попустительствовать Уолерану. «Дело не только в моей гордыне, – сказал себе Филип, – главное, что речь идет о человеческих душах».

Забрезжил рассвет, и он снова отправился в крипту. Собравшиеся там монахи были взволнованы: они понимали, что сегодня решится их будущее.

Ризничий провел короткую службу, но на этот раз Филип простил его.

Когда они вышли из крипты и направились на завтрак к трапезной, уже совсем рассвело и над их головами синело безоблачное небо. Бог услышал их молитвы.

Том Строитель тоже понимал, как важен этот день.

Филип показал ему письмо от приора Кентерберийского. Том понимал, что если собор будут строить в Ширинге, Уолеран отвергнет его проект, наймет нового старшего строителя и других работников. Для Тома выбора не было: Кингсбридж давал ему возможность построить собор, и сейчас дело его жизни оказалось под угрозой.

Утром его пригласили присутствовать на собрании капитула. Такое случалось, когда обсуждался план строительства, и нужно было его мнение относительно проекта, стоимости и сроков проведения работ. Сегодня он должен был рассказать, как собирается использовать работников-добровольцев, если таковые вообще явятся, чтобы, когда прибудет епископ Генри, строительная площадка выглядела гудящим ульем.

Пока читали молитву, Том, не понимая смысла латинских слов, обдумывал свои планы на день. Затем Филип предложил ему высказать свои соображения по поводу организации работы.

– Я буду возводить восточную стену, а Альфред продолжит закладку фундамента, – начал Том. – Таким образом, епископ Генри сможет увидеть, что строительство идет полным ходом.

– Сколько помощников нужно вам обоим? – спросил Филип.

– Альфреду понадобятся подносчики камней. Он будет использовать остатки блоков старой церкви. И еще нужно, чтобы кто-то замешивал для него раствор. Мне тоже необходимо иметь мешальщика раствора и двух работников. Для фундамента подойдут любые камни, лишь бы были ровными верх и низ, мне же нужны тщательно обработанные блоки, поскольку они будут видны снаружи и изнутри, поэтому я забрал с каменоломни двух каменотесов.

– Все это очень важно, но большинство добровольцев будут рыть котлованы, – заметил Филип.

– Правильно. Они станут рыть и насыпать землю в бадьи, а монахи с помощью подъемных механизмов – некоторым из вас я уже показал, как это делается, – поднимать бадьи наверх.

– А что, если добровольцев окажется больше, чем нам требуется? – спросил Ремигиус.

– Работы хватит на всех, – ответил Том. – Если не хватит подъемных механизмов, можно таскать землю в мешках или корзинах. Плотник должен быть готов сколотить дополнительные лестницы. Доски у нас есть.

– Но не могут же все рыть котлован, – настаивал Ремигиус.

Том подумал, что ему просто хотелось поспорить.

– Яма должна быть большая, – сказал он.

– Есть и другая работа, – добавил Филип.

– Верно, – подхватил Том. – Надо еще доставлять на строительную площадку с берега строевой лес и камни. И вам следует проследить, чтобы камни аккуратно складывали возле котлованов, но с внешней стороны церкви, чтобы они не мешали. А куда класть лес, вам покажет плотник.

– Все ли волонтеры будут простыми работниками? – поинтересовался Филип.

– Не обязательно. Если среди них найдутся ремесленники, мы используем их умения. Плотники будут строить сарай, каменщики – обтесывать блоки и класть фундамент, а кузнецы – ковать в деревенской кузне инструменты. Нам нужны любые мастера.

– Все ясно! – выкрикнул казначей Милиус. – Пора начинать. Добровольцы уже начали приходить и ждут, когда им скажут, что делать.

Том подбирал нужные слова, чтобы сказать кое-что еще, самое важное. Он опасался, что монахи своим высокомерием могут охладить пыл добровольцев, а Тому хотелось, чтобы сегодня все работали дружно и весело.

– Мне уже приходилось работать с добровольцами, – начал он. – Очень важно, чтобы вы не… чтобы вы не обращались с ними как со слугами. Можно подумать, что они трудятся ради отпущения грехов, и потому должны работать усерднее, чем за деньги, но они могут считать, что, работая задаром, оказывают нам великую услугу. И, не почувствовав нашей благодарности, станут работать хуже.

Он встретился глазами с Филипом и заметил, что тот старается сдержать улыбку, словно догадывается, чего Том опасается.

– Это верно, – поддержал приор Тома. – Хорошее настроение работников-добровольцев произведет на епископа Генри хорошее впечатление. – Он взглянул на монахов. – Коли ни у кого больше нет вопросов, давайте начинать.

Под покровительством приора Филипа Алина была в безопасности. Так она прожила год.

Все, что она задумала, сбылось. Они с Ричардом всю весну и лето ходили из деревни в деревню, скупая у крестьян шерсть и продавая ее Филипу. И в конце года у них было уже пять фунтов серебром.

Через несколько дней после их визита в тюрьму Бартоломео умер, но узнала об этом Алина только на Рождество. Потратив на взятки большую часть с таким трудом заработанных денег, она нашла его могилу на Винчестерском кладбище, где хоронили нищих. Она горько оплакивала отца, а заодно и свою беззаботную жизнь в родительском доме. Она успела попрощаться с ним, покидая тюрьму, и уже свыклась с мыслью, что всю свою жизнь посвятит исполнению его воли.

Зимой Алина и Ричард жили в маленьком доме прямо под стенами Кингсбриджского монастыря. Купив у местного каретника колеса, они соорудили новую телегу, а весной приобрели еще и бычка. Сейчас сезон стрижки овец был в полном разгаре, и они уже вернули деньги, потраченные на бычка и телегу. На следующий год Алина мечтала нанять работника и найти для Ричарда место пажа у какого-нибудь мелкого дворянина, чтобы мальчик мог начать обучение рыцарскому искусству.

Но все это зависело от приора Филипа.

Алине было уже восемнадцать и она ощущала себя самостоятельной, но на самом деле ее легко было обмануть. Однажды она привезла тюк шерсти в Ширинг, а потом в Глостер, чтобы сравнить цены, и оба раза ей предложили лишь полцены. А поскольку в каждом городе торговал шерстью только один купец, выбора у нее не было. Когда-нибудь она начнет торговать сама, и будет продавать весь товар фламандским купцам. Но до этого еще очень далеко. И пока что Алина полностью зависела от приора Филипа.

На Троицу Ричарду вовсе не хотелось работать на стройке, но Алина заставила его, и сразу после восхода солнца они вошли на территорию монастыря. Пока что там были только тридцать-сорок мужчин, некоторые с женами и детьми.

Том Строитель раздавал пришедшим задания. Ричард тут же принялся болтать с сыном Тома Альфредом. Они были почти ровесники – Ричарду пятнадцать, а Альфреду на год больше – и каждое воскресенье играли с деревенскими мальчишками в футбол. Маленькая Марта тоже бегала здесь, а вот Эллен и забавного рыжеволосого парнишку было не видать. Алина вспомнила, как Том со своей семьей приходил в Эрлскастл. Тогда они очень нуждались. Как и Алину, их спас приор Филип.

Алине и Ричарду вручили по лопате и велели копать котлован. Земля была мокрой, но солнце поднималось все выше, и скоро она должна была просохнуть. Алина энергично взялась за работу. Ричард же то и дело отдыхал, опершись на лопату.

– Если хочешь стать рыцарем, копай! – не вытерпела Алина, но ее слова не сильно подействовали.

За этот год физический труд сделал ее сильнее, и все равно вскоре заболела спина, поэтому когда приор Филип позвонил в колокол, приглашая всех завтракать, Алина облегченно вздохнула. Монахи принесли горячий хлеб и слабое пиво. Начинало припекать, и некоторые мужчины разделись до пояса.

Пока они отдыхали, в ворота вошла кучка людей. Они подошли к столу, где их угостили хлебом и пивом, и приор Филип поприветствовал их.

– Откуда вы? – спросил он, когда незнакомцы сделали по доброму глотку.

– Из Хорстеда, – ответил один из них, вытирая рукавом рот.

Это обнадеживало, ибо Хорстед был в нескольких милях к западу от Кингсбриджа, и там жили триста или четыреста жителей.

– А сколько еще придут из вашей деревни? – продолжил расспросы Филип.

Незнакомец удивленно уставился на него.

– Только мы четверо, – ответил он.

В течение следующего часа люди скудным потоком просачивались в монастырские ворота, и к полудню набралось человек семьдесят-восемьдесят, включая жителей Кингсбриджа. Но потом и этот ручеек иссяк.

Работников было явно недостаточно.

Филип стоял у восточной части будущего собора и наблюдал, как Том кладет стену. Тот уже сделал основания двух контрфорсов до уровня третьего ряда каменных блоков и теперь возводил между ними стену.

Когда работники подносили Тому каменный блок, он первым делом брал железный угольник и с его помощью проверял правильность углов блока. После этого клал на стену слой раствора, делал на нем несколько бороздок острым углом мастерка, осторожно устанавливал новый блок и выравнивал его по туго натянутой между контрфорсами бечевке.

Филип заметил, что верхние и нижние плоскости каменных блоков почти такие же гладкие, как боковые. Это удивило его.

– Блоки не должны соприкасаться, – ответил Том на его вопрос. – Иначе они потрескаются. – Если наступить на шиферную крышу, она наверняка провалится, а вот если подложить доску, то по ней можно спокойно ходить. Доска равномерно распределяет вес по всей поверхности. То же самое делает и раствор.

Филип никогда раньше не задумывался об этом. Оказывается, в строительном деле существуют свои тонкости, и такой мастер как Том, много об этом знает.

Установив на раствор каменный блок, Том взял приспособление, которое называл уровнем, – железный треугольник с прикрепленным к его вершине кожаным ремешком и несколькими отметками на основании. На конце ремешка был подвязан свинцовый грузик, так что ремешок всегда висел строго вертикально. Том устанавливал треугольник основанием на каменный блок и, если висящий ремешок отклонялся от центральной отметки, постукивал молотком по камню, добиваясь, чтобы блок принял идеально горизонтальное положение.

Филип окинул взором строительную площадку. Работали все весело, но восемьдесят мужчин и женщин да несколько детей на ней просто потерялись. Теперь приору стало ясно, что и сотни добровольцев будет мало.

В ворота вошла еще одна маленькая группка, и Филип заставил себя пойти им навстречу и с улыбкой поприветствовать. Ни к чему им знать, что их старания окажутся тщетными, ведь в любом случае отпущение грехов они получат.

Приблизившись к прибывшим, Филип насчитал двенадцать человек, потом подошли еще двое. К середине дня, когда ожидается прибытие епископа, возможно, сотня работников уже наберется.

– Да благослови вас Господь, – проговорил приор и уже было собрался показать им, где надо копать, как услышал, что кто-то зовет его по имени.

Он недовольно нахмурил брови. Голос принадлежал брату Милиусу, но даже ему полагалось, обращаясь к приору, называть его «святой отец». Филип посмотрел в том направлении, откуда донесся крик. Милиус в какой-то странной позе балансировал на монастырской стене.

– Брат Милиус, спустись-ка вниз, – спокойно приказал Филип.

К его удивлению, Милиус, вместо того чтобы повиноваться, снова закричал:

– Лучше залезай сюда и полюбуйся на это!

«Хорошенькое впечатление сложится у добровольцев о монастыре», – подумал Филип, однако ему стало любопытно, что могло так взволновать Милиуса, чтобы тот позабыл о приличиях.

– Подойди и расскажи, Милиус, – потребовал он строго.

– Ты сам должен это увидеть! – настаивал Милиус.

«Для такого поведения должна быть очень серьезная причина», – сердито подумал Филип и, не желая на людях отчитывать своего ближайшего помощника, заставил себя улыбнуться и полез на стену.

– Что сие значит? – прошипел он.

– Да посмотри же! – воскликнул Милиус.

Филип взглянул через крыши деревенских домов за реку, на дорогу, что бежала на запад по холмистой равнине. Сначала он не мог поверить собственным глазам. Между зеленых полей в сторону Кингсбриджа двигалась огромная толпа людей, несколько сотен человек.

– Что это? Армия? – пробормотал приор, и тут до него дошло, что это новые добровольцы. Его сердце подпрыгнуло от радости. – Глянь! – закричал он. – Их, должно быть, человек пятьсот… нет, тысяча… да нет же, еще больше!

– Ну да! – счастливо улыбнулся Милиус. – Пришли-таки!

– Мы спасены! – Филип так разволновался, что и думать забыл о неподобающем поведении Милиуса.

Толпа людей, заполнившая всю дорогу от моста, протянулась через деревню до самого монастыря, хлынула в ворота и, окружив западную часть строительной площадки, остановилась в ожидании распоряжений.

– Слава Богу! – потеряв голову, возопил Филип.

Но радоваться было рано – пришедших надо занять работой. Приор спрыгнул со стены.

– Пошли! – крикнул он Милиусу. – Созови всех монахов – нам понадобятся организаторы. Скажи пекарю, чтобы испек хлеба сколько сможет, да пусть выкатят несколько бочек пива. Нужны еще ведра и лопаты. Все эти люди к приезду епископа Генри должны начать работать!

Весь следующий час Филип носился как угорелый. Сотню, а то и больше человек можно было отправить таскать с берега строительные материалы. Милиус собрал монахов, и они стали распределять добровольцев на рытье котлованов. Вскоре кончились лопаты, бадьи и ведра. Тогда Филип приказал принести из кухни все котелки и выделил несколько человек, чтобы они сколачивали деревянные ящики и плели корзины для переноски земли. Не хватало лестниц и подъемных машин, так что в самом большом котловане пришлось соорудить наклонный помост, по которому можно было спускаться и подниматься. Выяснилось, что не продумали, куда девать землю, выкопанную из котлована, и Филип велел сваливать ее в кучу на каменистом берегу реки. Вероятно, ее потом еще можно будет использовать. Пока он отдавал распоряжения, к нему подбежал перепуганный повар Бернард и сказал, что продуктов у него хватит только на двести человек, не больше, а народу набралось уже больше тысячи.

– Разведи во дворе костер, – крикнул ему Филип, – и вари суп в железном котле. Пиво разбавь водой. Тащи из кладовой все, что есть. Пусть деревенские тоже готовят в своих домах. Придумай что-нибудь! – Он отвернулся и продолжил раздавать поручения.

Внезапно кто-то взял Филипа за плечо и произнес по-французски:

– Приор Филип, не уделишь нам минуточку внимания? – Это был Дин Болдуин, помощник Уолерана Бигода.

Филип обернулся и увидел кавалькаду разодетых гостей, изумленно взирающих на происходящее. Коренастый епископ Генри выглядел воинственно, его тонзура странным образом контрастировала с расшитой алой мантией. Рядом с ним на коне восседал епископ Уолеран, одетый, как всегда, в черное; ему с трудом удавалось скрыть тревогу под маской холодного презрения. Здесь же были толстый Перси Хамлей, его отвратительная жена Риган и сынок Уильям. Представшая их взору картина, казалось, забавляла Перси и Уильяма, однако Риган сразу поняла, что все это значит, и пришла в бешенство.

Филип снова посмотрел на Генри и, к своему удивлению, обнаружил в глазах епископа одобрение и неподдельный интерес; его лицо выражало восхищение, любопытство и что-то вроде уважения. Филип подошел к нему, взял его коня под уздцы и поцеловал унизанную кольцами руку Генри.

Генри тотчас спешился. Остальные последовали его примеру. Филип подозвал пару монахов и велел им отвести коней в конюшню. Генри был Филипу ровесником, но из-за своей тучности казался старше.

– Ну, отец Филип, – проговорил он, – я приехал, чтобы убедиться в достоверности донесений о том, что ты не способен воздвигнуть в Кингсбридже новый собор. – Он замолчал, оглядывая сотни работающих людей, и снова взглянул на Филипа. – Видимо, меня ввели в заблуждение.

У приора замерло сердце. Едва ли Генри мог выразиться яснее: это победа!

Филип повернулся к Уолерану. Тот с трудом сдерживал ярость, понимая, что снова проиграл. Филип преклонил колена. Смиренно опустив голову, чтобы скрыть свое торжество, он поцеловал руку епископа Уолерана.

Работа доставляла Тому истинное удовольствие. С тех пор как он последний раз клал стену, прошло так много времени, что уже позабылось то непередаваемое ощущение, которое он испытывал, созерцая идеально ровную линию каменных блоков.

Когда сотнями стали прибывать добровольцы и стало ясно, что план Филипа сработал, Том обрадовался еще больше. Эти камни станут частью построенного им, Томом, собора, и эта стена, пока лишь в три фута высотой, когда-нибудь поднимется до самого неба. Жизнь прожита не зря!

Том понял, что приехал епископ Генри. Подобно брошенному в воду камню, епископ словно бы создавал вокруг себя волны, докатывавшиеся до сотен работающих людей, и те замирали на мгновение, чтобы поглазеть на пышно разодетых господ, осторожно пробирающихся по раскисшей грязи строительной площадки. А Том продолжал класть стену. Зрелище тысячи добровольцев, дружно и весело строящих свой новый собор, должно потрясти епископа. И Тому тоже хотелось произвести на Генри самое благоприятное впечатление. Обычно он робел в присутствии важных господ, но сегодня должен был показать себя знающим и умным, спокойным и уверенным в себе человеком, которому можно доверить осуществление такого серьезного проекта.

Свита епископа Генри приблизилась к Тому. Он отложил мастерок и, преклонив колена, поцеловал епископу руку.

– Это Том, наш главный строитель, – представил его Филип. – Господь послал нам его в тот день, когда сгорел старый собор.

Том опустился на колени перед епископом Уолераном, затем взглянул на остальных. Он решил, что все-таки является старшим мастером и не должен вести себя слишком уж подобострастно. Узнав Перси Хамлея, которому он когда-то построил полдома, Том слегка кивнул:

– Здравствуйте, милорд Перси, – он перевел взгляд на уродливую жену Хамлея, – миледи Риган… – Затем ему на глаза попался их сын. Том помнил, как Уильям едва не растоптал Марту своим огромным боевым конем и как пытался в лесу купить Эллен. Это был мерзкий тип, однако Том постарался быть вежливым и с ним: —…и молодой лорд Уильям.

Епископ Генри внимательно разглядывал Тома.

– У тебя есть чертежи будущего собора, Том Строитель?

– Да, ваше святейшество. Желаете взглянуть?

– Непременно.

– Не соизволите ли пройти со мной?

Генри кивнул, и Том повел его в свой сарай, что стоял в нескольких ярдах от стройки. Он вошел в маленькое деревянное строение и достал общий план, начерченный на оштукатуренной раме. Приставив его к стене сарая, Том отступил в сторону.

Момент был щекотливый. Большинство людей ничего не понимали в чертежах, но епископы и лорды не любили признаваться в этом и могли разгневаться, если бы простой строитель осмелился их поучать, поэтому надо было объяснить суть так, чтобы никто не почувствовал свою некомпетентность.

Волнуясь, Том указал на план и сказал:

– Вот стена, которую я строю.

– Да, ясно, это восточный фасад, – откликнулся Генри. Он прекрасно разбирался в чертежах. – А почему у трансептов нет боковых проходов?

– Ради экономии, – ответил Том. – Но до них дойдет дело не раньше, чем через пять лет, и, если дела монастыря будут продолжать идти в гору, как это происходит с тех пор, как сию святую обитель возглавил приор Филип, вполне возможно, что мы сможем позволить себе построить трансепты, имеющие боковые проходы. – Он был доволен собой: ему удалось одновременно и ответить на вопрос, и похвалить Филипа.

Генри согласно кивнул.

– Планировать скромное здание и оставлять место для расширения – это разумно. Покажи-ка мне вертикальную проекцию.

Том достал план поперечного разреза. Зная, что епископ все сам отлично понимает, он не стал комментировать.

– Очень привлекательные пропорции, – одобрил Генри.

– Благодарю тебя, – проговорил Том. Епископ, казалось был доволен тем, что ему показали. – Это весьма скромный собор, но он будет светлее и красивее, чем прежний.

– И сколько времени потребуется на его постройку?

– Пятнадцать лет, если не прерывать работы.

– Увы, это редко получается. А можешь показать, как он будет выглядеть… Я имею в виду, каков он будет снаружи?

– Ты желаешь взглянуть на внешний вид? – догадался Том.

– Да.

– Конечно. – Том снова отвел епископа и его свиту к строившейся стене. Здесь он разровнял на доске строительный раствор, а затем острым концом своего мастерка начал рисовать в мягком растворе западный фасад будущей церкви. Том знал, что у него это хорошо получается. Епископ, его свита, все монахи и оказавшиеся неподалеку работники не сводили глаз с его руки. Для людей, не умеющих рисовать, это казалось настоящим чудом. Через несколько минут Том изобразил западную стену церкви с тремя арками-проходами, большими окнами и башенками по бокам.

– Замечательно! – воскликнул епископ Генри, когда рисунок был закончен. – Да благословит Бог твой талант.

Том радостно улыбнулся.

– Милорд епископ, – заговорил Филип, – не желаешь ли немного отдохнуть перед тем, как начать божественную литургию?

– С удовольствием.

Том облегченно вздохнул. Он выдержал испытание.

– В таком случае соизволь пройти в мой дом. Это рядом, – сказал епископу Филип. Гости начали выходить. Приор сжал руку Тома и, едва сдерживая свое торжество, прошептал: – Мы победили!

Когда сановники вышли, Том перевел дух. Он был горд и чувствовал радость. «Да, мы победили». Епископ Генри был не просто доволен, несмотря на всю его сдержанность, было очевидно: он ошеломлен. Судя по всему, Уолеран говорил ему, что здесь сонное царство и запустение, поэтому увиденное поразило Генри еще сильнее. Интриги Уолерана обернулись против него же самого и сделали победу Филипа и Тома еще ощутимее.

Вдруг разомлевший от своего триумфа Том услышал знакомый голос:

– Привет, Том Строитель.

Он обернулся и увидел Эллен.

Эта встреча потрясла его. Последние события настолько занимали его мысли, что сегодня он ни разу даже не вспомнил о ней. Том обрадовался Эллен. Она ничуть не изменилась: такая же стройная, смуглая, с тяжелой волной темных волос и глубоко посаженными светящимися светло-карими глазами. Она улыбнулась, и ее пухлые губы, как всегда, вызывали в нем желание поцеловать их.

Ему так хотелось обнять ее, однако он заставил себя сдержаться.

– Привет, Эллен, – с трудом выдавил он.

– Привет, Том, – сказал стоявший рядом с ней юноша.

Том озадаченно посмотрел на него.

– Ты что, не помнишь Джека? – засмеялась Эллен.

– Джек! – воскликнул изумленно Том. Парнишка сильно изменился. Теперь он был даже чуть выше матери и очень худой. Волосы у него остались такими же огненно-рыжими, кожа – светлой, а глаза – зелеными, но он стал очень привлекательным, и в будущем обещал стать настоящим красавцем.

Том смотрел на Эллен, любуясь ею. Ему хотелось сказать: «Я по тебе так скучал!» Он уже открыл рот, чтобы это произнести, но растерялся и пробормотал лишь:

– Ну, и где же ты была все это время?

– Там, где всегда, – жила в лесу.

– А почему ты решила прийти именно сегодня?

– Мы услыхали, что зовут добровольцев, да и любопытно было посмотреть, как у тебя идут дела. Я же обещала вернуться.

– Я рад, что ты пришла, – сказал Том. – Мне ужасно хотелось увидеть тебя.

– Ой ли? – усомнилась Эллен.

Наступил момент, которого он ждал и к которому готовился весь год. И Том вдруг испугался. Если сейчас она его отвергнет, он потеряет ее навсегда. Он боялся начать. Пауза затянулась. Наконец Том глубоко вздохнул и сказал:

– Послушай. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Сейчас. Пожалуйста, не говори ничего – выслушай меня сначала.

– Ну хорошо, – с деланным безразличием согласилась она.

– Филип – очень хороший приор. Благодаря его умелому руководству монастырь богатеет. У меня здесь есть работа. Нам больше никогда не придется скитаться – это я обещаю.

– Дело не в том…

– Знаю, дай же мне договорить.

– Ладно.

– Я построил дом в деревне. В нем две комнаты и печь. Если понадобится, его можно еще расширить. Так что мы больше не будем жить в монастыре.

– Но деревня-то принадлежит Филипу.

– Да, но он мой должник. – Том взмахнул рукой. – Он прекрасно знает, что без меня ему не удалось бы сделать все это. Если я попрошу его простить тебя и считать, что год изгнания – достаточное наказание, он мне не откажет. А сегодня – тем более.

– А как насчет мальчишек? Мне снова придется смотреть, как Альфред лупит Джека каждый раз, когда у него плохое настроение?

– Такого больше не будет, – заверил Том. – Альфред уже стал каменщиком. Джека я возьму к себе подмастерьем, и тогда Альфред не сможет больше говорить, что Джек дармоед. А ты могла бы обучить Альфреда читать и писать, и тогда у них не будет причин соперничать.

– Ты, похоже, все обдумал, а? – усмехнулась Эллен.

– Да, – признался Том.

Он не умел уговаривать. Только рисовать и строить. И все же ему казалось, что он предусмотрел возможные возражения с ее стороны. Она должна согласиться! Однако Эллен все медлила.

– Не уверена я… – проговорила она.

– О, Эллен! – в отчаянии воскликнул Том. – Не говори так. – Он чуть не плакал. – Я тебя так люблю. Пожалуйста, не уходи! – взмолился он. – Единственное, что держало меня здесь, – это надежда, что ты вернешься. Я просто не могу жить без тебя! Разве ты не видишь, как я люблю тебя?

Ее тон мгновенно изменился.

– Что же ты раньше не говорил этого? – прильнув к нему, прошептала Эллен. – Я ведь тоже тебя люблю, дурачок.

«Она любит меня! Любит!» – стучало у него в висках. Он крепко обнял ее и посмотрел в глаза.

– Эллен, ты пойдешь за меня замуж?

В ее глазах стояли слезы, но губы улыбались.

– Да, Том, пойду, – сказала она.

Он прижал ее к себе и поцеловал. Целый год Том мечтал об этом. Он закрыл глаза и позабыл обо всем.

– Эй, мастер, гляди, не проглоти ее! – крикнул проходивший мимо работник.

Том смущенно отпрянул.

– Да мы ведь в церкви! – воскликнул он.

– Ну и пусть, – весело сказала Эллен и вновь поцеловала его.

Филип снова обвел нас вокруг пальца, с горечью думал Уильям, сидя в доме приора и потягивая жиденькое монастырское вино. Он не сразу понял значение победы Филипа. А ведь епископ Уолеран абсолютно верно оценил ситуацию: у приора Кингсбриджа действительно не было денег и построить собор ему будет невероятно трудно. И все же хитрому монаху удалось чертовски много сделать: он нашел старшего строителя, начал стройку и продемонстрировал такую кипучую деятельность, что Генри, которого Уолеран подготовил к плачевному положению дел, был просто потрясен.

Филип даже не пытается скрыть торжества. Он с головой погрузился в беседу с епископом Генри об овцеводстве и ценах на шерсть, а тот слушает раскрыв рот и даже не обращает внимания на родителей Уильяма, а ведь они куда более важные особы, чем какой-то приор.

Но проклятый монах еще пожалеет об этом. Никто не смеет безнаказанно ставить себя выше Хамлеев, которые никогда не достигли бы своего положения, если бы позволяли всяким монахам оскорблять себя. Бартоломео из Ширинга осмелился унизить их – и помер в темнице. Этот Филип кончит не лучше.

Да и Том Строитель тоже пожалеет, что встал у Хамлеев на пути. Уильям не забыл, как вызывающе тот вел себя, заставляя его расплатиться с работниками. Сегодня Том пренебрежительно назвал его «молодым лордом Уильямом». Видно, стал закадычным дружком Филипа. Лучше бы держал сторону Хамлеев. Уильям кипел от злости.

Наконец епископ Генри встал и заявил, что готов к мессе. Приор Филип сделал знак послушнику, и тот стремглав выбежал из комнаты, а через минуту зазвонил колокол.

Все вышли из дома: первым епископ Генри, за ним епископ Уолеран, потом приор Филип, а следом – все остальные. Ожидавшие на улице монахи пристроились за Филипом, образовав процессию. Хамлеям пришлось замыкать шествие.

Работники-добровольцы, усевшись на крышах и стенах, заполонили всю западную часть монастыря. Генри взобрался на стоявший посередине строительной площадки помост. За ним в ряд встали монахи. Хамлеи и вся свита епископа прошли туда, где в будущем расположится неф собора.

И тут Уильям увидел Алину.

Она очень изменилась. На ней были грубая, дешевая одежда и деревянные башмаки; обрамлявшие ее лицо кудри слиплись от пота. Но это определенно была Алина, по-прежнему такая красивая, что у Уильяма пересохло в горле и он уставился на нее, не в силах оторвать глаз. Между тем служба началась, и стены монастыря заполнил хор тысячи голосов, распевающих «Отче наш».

Алина, словно почувствовав на себе взгляд Уильяма, стала беспокойно переминаться с ноги на ногу и оглядываться по сторонам. Наконец их глаза встретились. Лицо Алины исказила гримаса ужаса и страха, и она отпрянула, хотя их отделяла не одна дюжина богомольцев. Испуг делал ее еще более желанной, и впервые за этот год Уильям почувствовал, как его тело наполняется истомой вожделения. Алина вспыхнула и, словно устыдившись, отвела взор. Что-то быстро сказав стоящему рядом брату, она повернулась и растворилась в толпе.

Уильяма так и подмывало броситься за ней, но, конечно же, сейчас, в разгар службы, на глазах у родителей, двух епископов, сорока монахов и тысячи молящихся он не мог этого сделать. Он снова повернулся к алтарю, досадуя, что упустил шанс выяснить, где она живет.

Но избавиться от мыслей об Алине он уже не мог. «Не грех ли это, когда в церкви вздымается плоть?» – в волнении думал он.

Вдруг он заметил, что отец что-то взволнованно шепчет жене. Уильям прислушался и уловил слова:

– Посмотри! Посмотри на ту женщину!

Сначала Уильям решил, что отец говорит про Алину. Но ее нигде не было видно, и, проследив за отцовским взглядом, он увидел женщину лет тридцати, не такую, на его взгляд, привлекательную, как Алина, но несомненно красивую. Она стояла неподалеку от Тома, и Уильям догадался, что, это его жена, которую год назад он пытался купить. Но откуда ее знает отец?

– Это она? – пробормотал Перси.

Женщина, словно почувствовав, что речь идет про нее, повернула голову и посмотрела прямо на Хамлеев. И вновь Уильям увидел пронзительный взгляд ее светящихся золотистых глаз.

– Клянусь Богом, это она! – прошипела мать.

Перси побледнел, руки у него затряслись.

– Иисус Христос, спаси нас! – простонал он. – Я думал, она умерла.

«Что, черт возьми, все это значит?» – терялся в догадках Уильям.

Этого-то Джек и боялся.

Он знал, как скучала по Тому мать. У нее часто был мечтательный, отчужденный вид, а по ночам она иногда стонала, словно ей снилось, как она занимается с Томом любовью. Джек всегда знал, что мать вернется в Кингсбридж, и вот сегодня она согласилась остаться.

Не нравилось ему все это.

Они счастливы вдвоем. Он любит ее, а она его, и никто им не нужен.

Правда, жить в лесу было скучновато. Джеку не хватало многолюдья городов, в которых ему приходилось останавливаться, путешествуя с семьей Тома. Он тосковал по Марте. Как ни странно, но он все чаще грезил о девушке, которую мысленно называл Принцессой, хотя знал, что звали ее Алиной. И еще ему было бы интересно поработать с Томом и узнать, как строят дома. Но ради всего этого ему придется пожертвовать свободой. Ему станут указывать, что делать, и, хочешь не хочешь, придется работать. И делить мать с другими.

Он сидел, погруженный в эти невеселые мысли, когда, к своему изумлению, увидел Принцессу.

Она спешно пробиралась через толпу к воротам. Джек отметил, что она стала еще красивее. Он помнил ее пухленькую девичью фигурку в дорогих одеждах, теперь же она стала стройной и женственной. Влажное от пота полотняное платье облепило ее тело, подчеркивая полные груди, плоский живот, широкие бедра и длинные ноги. Лицо девушки было испачкано, пышные кудри растрепались. Казалось, она чем-то расстроена и напугана, но волнение делало ее лицо еще более притягательным, и Джек почувствовал незнакомое прежде сладкое возбуждение.

Сам не понимая зачем, он поспешил за ней и, выбежав в распахнутые ворота, догнал Алину на улице. После тяжелой работы от нее исходил кисловатый запах пота, и Джек припомнил, что раньше от нее всегда пахло цветами.

– У тебя что-то случилось? – спросил он.

– Да нет, все нормально, – отмахнулась она и ускорила шаг.

Джек не отставал:

– Ты не помнишь меня? Мы с тобой раньше встречались. Ты тогда еще объясняла мне, откуда берутся дети.

– Да отстань ты! – выкрикнула она.

Джек остановился, злясь на себя. Должно быть, он опять что-то ляпнул.

Принцесса обошлась с ним, как с надоедливым ребенком, а ведь ему уже тринадцать! Хотя ей, восемнадцатилетней, он, наверное, кажется младенцем…

Он смотрел, как она подошла к дому, достала ключ, висевший на шнурке на шее, и отперла дверь.

Так она здесь живет!

Это меняло дело.

Теперь перспектива жить в Кингсбридже выглядела не такой уж и плохой. Ведь он сможет каждый день видеть свою Принцессу. Ради этого можно многим поступиться.

Джек стоял неподвижно и глядел на дверь, но Алина так и не вышла. Джек понимал, что ведет себя глупо, ожидая ее, но уходить ему не хотелось. Его переполняли незнакомые, неизведанные дотоле чувства. Эта девушка завладела всеми его мыслями. Он был очарован ею. Он был одержим.

Он влюбился.

Назад: Глава 6

Дальше: Часть III 1140–1142