Глава 9

I

На рассвете, когда большинство братьев собрались в крипте на утреннюю молитву, в опочивальне остались двое: Джонни Восемь Пенсов, подметавший пол в одном конце длинной комнаты, да маленький Джонатан, игравший в школу, – в другом.

Приор Филип стал в дверях, наблюдая за Джонатаном. Мальчику было уже почти пять лет. Он рос живым и смышленым и очаровывал всех своей детской серьезностью. Джонни по-прежнему одевал его в крохотный подрясник. Сегодня Джонатан воображал себя учителем, дающим урок своим ученикам.

– Неправильно, Годфри! – строго говорил он, обращаясь к пустой лавке. – Останешься без обеда, если не выучишь главолы! – Он хотел сказать «глаголы». Филип умиленно улыбнулся. Сильнее любить он не смог бы и собственного сына. Единственное, что давало ему истинную, неподдельную радость в жизни, – это Джонатан.

Ребенок бегал по монастырю, как забавный щенок, обласканный монахами. Для большинства он был баловнем, милой игрушкой, но для Филипа и Джонни значил гораздо больше. Джонни любил его как мать, а Филип – хотя он и пытался скрыть это – чувствовал себя отцом мальчика. Сам Филип с детских лет воспитывался добрым аббатом, и теперь находил вполне естественным, что должен сыграть в судьбе Джонатана ту же роль. Он не баловал и не опекал его, как это делали другие монахи, а рассказывал ему библейские истории, обучал счету и следил, чтобы Джонни хорошо заботился о нем.

Филип вошел в комнату и, улыбнувшись Джонни, сел на лавку с воображаемыми учениками.

– Доброе утро, отче, – с важным видом поздоровался Джонатан. Джонни научил его быть безупречно вежливым.

– Ну, хочешь в школу? – спросил Филип.

– А я уже знаю латынь, – похвастался Джонатан.

– Да ну?

– Да, вот послушай. Омниус плювиус бувиус тувиус номине патри амен.

Филип постарался не рассмеяться.

– Звучит действительно как латынь, однако не совсем верно. Брат Осмунд, наш учитель, научит тебя говорить правильно.

Джонатан был немного расстроен открытием, что латыни он, оказывается, не знает.

– Ну, тогда я могу быстро-быстро бегать. Смотри! – сказал малыш и пробежал из одного конца комнаты в другой.

– Прекрасно! – похвалил Филип. – Вот это действительно быстро.

– Ага… а могу еще быстрее…

– Только не сейчас, – попросил Филип. – Послушай меня минуточку. Я должен ненадолго уехать.

– А завтра вернешься?

– Нет, не так скоро.

– На следующей неделе?

– И даже не на следующей.

Джонатан выглядел озадаченным. В своем сознании он еще не мог заглянуть дальше следующей недели.

– Но почему?

– Мне нужно увидеть короля.

– А-а. – Слова приора мало что значили для мальчика.

– И пока я буду в отъезде, я хотел бы, чтобы ты ходил в школу. А ты хочешь?

– Конечно!

– Тебе уже почти пять лет. На следующей неделе твой день рождения, ведь ты попал к нам в первый день года.

– А откуда я появился?

– От Бога. Все в мире приходит от Бога.

Этот ответ не удовлетворил Джонатана.

– Но где я был до того? – настаивал он.

– Мне сие неведомо.

Джонатан нахмурился, и это придало забавное выражение его беззаботному детскому личику.

– Но где-то же я был.

Филип понимал, что наступит день, когда кто-то должен будет объяснить Джонатану, как рождаются младенцы. Он поморщился от этой мысли. К счастью, это время еще не пришло. Он переменил тему.

– Пока меня не будет, я хочу, чтобы ты научился считать до ста.

– А я уже умею. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятырнадцать, шестырнадцать, семырнадцать…

– Что ж, неплохо, – сказал Филип, – но брат Осмунд научит тебя считать дальше. В классе ты должен будешь сидеть смирно и во всем слушаться своего учителя.

– Я буду самым лучшим учеником! – заверил его Джонатан.

– Посмотрим. – Филип внимательно посмотрел на малыша. Приор восхищался успехами ребенка, тем, как легко он все схватывает, как упорно пытается говорить по-латыни, считать, быстро бегать. Возможно, это лишь прелюдия к истинной учености? На все воля Божья. Придет день, и Джонатан станет мужчиной. Каким он будет? Филипу не терпелось увидеть его взрослым. Но на это уйдут годы – столько же, сколько требуется на строительство собора.

– Дай я тебя поцелую и скажи «до свидания», – проговорил Филип.

Джонатан поднял личико, и Филип поцеловал его мягкую щечку.

– До свидания, отче, – пролепетал малыш.

– До свидания, сын мой, – тихо сказал приор.

Он с чувством пожал руку Джонни Восемь Пенсов и вышел.

Выходящие из крипты монахи направлялись в трапезную. Филип прошел им навстречу и спустился в крипту, дабы помолиться за успех своей поездки.

Он был убит горем, когда узнал о случившемся на каменоломне. Пять человек погибли, и среди них – маленькая девочка! В тот день Филип закрылся в своем доме и плакал как дитя. Пятеро из его паствы, загубленные Уильямом Хамлеем и его людьми… Филип знал их всех: Гарольд из Ширинга, бывший когда-то каменотесом лорда Перси; Чернявый Отто, с самого начала руководивший работами на каменоломне; красавец Марк, сын Отто; жена Марка Эльвина, любившая по вечерам играть на колокольцах, и маленькая Норма, семилетняя внучка Отто, отрада его души. Сердечные, богобоязненные, трудолюбивые люди, которые вправе были ожидать от господ доброго и справедливого отношения. Уильям перерезал их, как лис цыплят.

Погоревав, Филип отправился в Ширинг требовать справедливости. Однако шериф Юстас наотрез отказался что-либо предпринимать.

– У лорда Уильяма здесь целое войско, – оправдывался он. – Как я его арестую? Королю нужны рыцари, чтобы сражаться с Мод. Что он скажет, если я брошу в тюрьму одного из лучших его воинов? Вздумай я обвинить Уильяма в убийстве, я буду либо тут же убит его рыцарями, либо чуть позже повешен за измену королем Стефаном.

«Справедливость – первая жертва междоусобицы», – подумал Филип.

А затем шериф рассказал приору, что Уильям подал жалобу по поводу незаконного открытия рынка в Кингсбридже.

Казалось нелепым, что Уильям мог безнаказанно творить убийства да еще и выдвигать против Филипа обвинения, однако приор чувствовал себя беззащитным. У него и правда не было разрешения на открытие рынка, и, строго говоря, он нарушал закон. Но он не мог становиться вне закона. Он являлся приором Кингсбриджа. Все, что он имел, – это духовный авторитет. Уильям мог собрать войско; епископ Уолеран мог использовать свои связи с сильными мира сего; шериф мог заявить, что представляет короля; Филип мог только говорить, что хорошо, а что плохо, и если он утратит это право, то действительно станет бессилен. Поэтому он приказал закрыть рынок.

И оказался в безвыходном положении.

Благодаря строжайшему контролю и постоянно растущим доходам от рынка и овцеводства дела с монастырскими финансами резко пошли в гору, но каждый заработанный пенни Филип тратил на строительство, а ведь он еще влез в серьезные долги к винчестерским евреям и пока не расплатился. Сейчас же он разом потерял источник бесплатного камня, доходы от торговли, а число его работников-добровольцев явно сократится, ибо большинство из них приходили прежде всего на рынок. Теперь придется распустить половину строителей и оставить надежду дожить до того дня, когда будет закончен собор. Этого он не мог допустить.

Он спрашивал себя, есть ли его вина во всех этих бедах? Может быть, он был слишком самонадеянным, слишком честолюбивым? Шериф Юстас ясно дал ему это понять. «Ты зарываешься, Филип, – гневно говорил он. – У тебя есть только маленький монастырь, и ты всего лишь ничтожный приор, а хочешь командовать и епископом, и графом, и шерифом. Не выйдет. Тебе это не по зубам. От тебя одни только неприятности». Юстас был человеком озлобленным, с кривыми зубами и бельмом на глазу, но, каким бы неприятным он ни был, его слова ранили Филипа в самое сердце. Больно было осознавать приору, что, не будь он врагом Уильяма Хамлея, не погибли бы каменотесы. Но он не мог не быть врагом Уильяма. Если он отступит, пострадает еще больше людей, таких как мельник, которого убил этот негодяй, или крестьянская дочь, изнасилованная им и его рыцарями. Филип должен бороться.

А значит, надо ехать к королю.

Не лежала у него душа к этой поездке. Однажды, четыре года назад, Филип уже встречался со Стефаном, и, хотя тогда он получил все, о чем просил, при королевском дворе он чувствовал себя ужасно неловко. Монарха окружали коварные, бессовестные люди, готовые растоптать друг друга ради получения королевских милостей. Какими ничтожествами казались они приору! Как старались захапать незаслуженные богатства и привилегии! Их дворцовые игры были чужды Филипу: по его разумению, чтобы получить что-то, надо заслужить это, а не выклянчивать. Но сейчас иного выхода у него не было – придется окунуться в их мир и принять их правила игры. Только король мог дать разрешение на открытие рынка, и только король мог теперь спасти собор.

Он закончил свою молитву и вышел из крипты. Солнце уже поднималось, и стены будущего собора окрасились розовым. Строители, что трудились от рассвета до заката, приступали к работе: они отпирали свои сараи, точили инструменты и замешивали первые порции раствора. Потеря каменоломни пока не сказалась на строительстве, ибо с самого начала добыча камня велась быстрее, чем его использование, и имевшихся запасов должно было хватить на многие месяцы.

Пришло время отправляться в путь. Все приготовления были сделаны. Король находился в Линкольне. У Филипа будет попутчик: брат Алины Ричард. В течение года провоевав сквайром, Ричард был произведен Стефаном в рыцари. Он приезжал домой, чтобы обновить свое вооружение, и теперь возвращался в королевскую армию.

Торговля Алины шла поразительно бойко. Она уже больше не продавала шерсть Филипу, а напрямую заключала сделки с фламандскими купцами. И в этом году она хотела скупить всю произведенную монастырем шерсть. Конечно, она рассчитывала заплатить меньше, чем фламандцы, но зато Филип раньше получил бы деньги. Он отверг это предложение. Однако тот факт, что Алина могла его сделать, говорил о степени ее успеха.

Филип увидел Алину, прощавшуюся с братом возле конюшни. Проводить отъезжающих собралась целая толпа. Ричард сидел на гнедом боевом коне, который, должно быть, обошелся Алине фунтов в двадцать. Ее брат стал красивым, широкоплечим мужчиной; его внешность портил лишь красный шрам на правом ухе: вне сомнения, мочку он потерял в схватке. Он был одет в великолепные красно-зеленые одежды, которые дополняли новый меч, копье, секира и кинжал. Его вещи были навьючены на второго коня. Ричарда сопровождали два воина на резвых жеребцах и сквайр на коренастой лошадке.

Алина была вся в слезах, правда, Филип не знал, плачет ли она из-за предстоящей разлуки с братом, или от гордости за него, или от страха, что он может не вернуться с войны. Наверное, от всего сразу. Попрощаться пришли многие жители Кингсбриджа, включая большинство юношей и мальчишек. Без сомнения, в их глазах Ричард был героем. Здесь же были и все монахи, пришедшие пожелать своему приору счастливого пути.

Конюхи вывели двух лошадей: оседланного иноходца для Филипа и лошадку для его скромной поклажи – главным образом снеди в дорогу. Строители отложили на время свои инструменты и во главе с Томом и его рыжеволосым пасынком Джеком тоже присоединились к провожающим.

Филип приобнял своего помощника Ремигиуса, затем тепло простился с Милиусом и Катбертом и взобрался на иноходца. Он с тоской подумал, что в этом жестком седле ему предстоит сидеть каждый день в течение целых четырех недель. Уже сидя на лошади, он благословил свою паству. Когда они с Ричардом выезжали через монастырские ворота, монахи, строители и сельчане махали им руками и кричали слова прощания.

Они проехали узкой улочкой мимо жителей, выглядывающих с порогов своих домов, прогрохотали по деревянному мосту и очутились на дороге через поле. Немного погодя Филип оглянулся и увидел, как в оконных проемах строящейся восточной стены собора золотится восходящее солнце. Если его поездка будет неудачной, эта стена может так и остаться недостроенной. Несмотря на то, что все к этому шло, мысль о поражении была ему невыносима. Отвернувшись от Кингсбриджа, он сосредоточился на дороге.

Город Линкольн стоял на высоком холме. Филип и Ричард подъехали к нему с южной стороны по старинной оживленной Горностаевой улице. Даже издалека они могли различить на вершине холма башни собора и бойницы замка. До них еще оставалось мили три-четыре, когда путники въехали в городские ворота. «Огромный город, – подумал Филип. – Должно быть, здесь живут тысячи людей».

На Рождество город был захвачен Ранульфом Честерским, могущественнейшим лордом Северной Англии и родственником Мод. Король Стефан отбил город, однако войско Ранульфа все еще удерживало замок. Филипу и Ричарду, продвинувшимся в глубь города, открылось теперь, в каком щекотливом положении оказался Линкольн, приютивший внутри городских стен две враждующие армии.

За четыре недели путешествия Филип не проникся симпатией к Ричарду. Брат Алины был вспыльчивым юношей, ненавидел Хамлеев и горел жаждой мести; он считал, что Филип испытывает те же чувства. Однако это было не так. Филип ненавидел Хамлеев за то, как они обращались с подданными: без них мир стал бы лучше. Для Ричарда же главным было взять верх над Хамлеями: его мотивы были корыстными.

Ричард был сильным, храбрым, всегда готовым к бою рыцарем, но его человеческие качества оставляли желать лучшего. Нередко он приводил в замешательство своих воинов, то обращаясь с ними как с равными, то шпыняя их, словно слуг. В кабаках он вечно старался произвести впечатление, покупая пиво случайным посетителям. Порой, не будучи уверенным, он делал вид, что точно знает дорогу, и из-за его нежелания признать ошибку попутчикам приходилось делать огромные крюки. Когда они добрались до Линкольна, Филип пришел к твердому выводу, что Алина стоит десяти таких, как Ричард.

Они миновали большое озеро со снующими по нему судами, а затем у подножия холма пересекли реку, образующую южную границу центральной части города. Очевидно, Линкольн существовал благодаря судоходству. Возле моста располагался рыбный рынок. Они прошли через еще одни ворота, которые охраняли часовые, и, оставив позади городские окраины, вошли в многолюдный центр Линкольна. Прямо перед ними уходила вверх узкая, запруженная толпой улица. Дома, лепившиеся по обеим ее сторонам, были полностью или частично каменными, что говорило о солидном достатке хозяев. Холм был настолько крутым, что у большинства домов одна сторона первого этажа возвышалась на несколько футов над поверхностью, а другая уходила под землю. В надземной части строений, как правило, размещались мастерские ремесленников и лавки. Единственными открытыми пятачками были церковные кладбища, на которых шла бойкая торговля зерном, птицей, шерстью, кожей и прочим. Филип и Ричард со своей маленькой свитой проталкивались в толпе горожан, воинов, животных и повозок. Филип с изумлением обнаружил под ногами каменные плиты. Вся улица была вымощена! «Сколько же здесь богатства! – восхищался он. – Если уже улицы мостят, словно дворцы или соборы». От помоев и навоза ноги слегка скользили, но это было гораздо лучше, чем реки грязи, в которые зимой превращались улицы большинства городов.

Они добрались до вершины холма, вошли в третьи ворота и оказались во внутренней части города; атмосфера здесь была совсем иной: менее суетная, но более напряженная. Слева находился вход в замок. Огромная, обитая железом дверь наглухо закрывала проход под аркой. В стрельчатых окнах надвратной башни мелькали серые силуэты, вдоль зубчатых стен расхаживали часовые в доспехах, и в их начищенных шлемах отражалось тусклое солнце. Никто из них не разговаривал, не смеялся, не свистел, облокотившись на балюстраду, проходящим мимо девушкам: вытянувшись по струнке, окидывая окрестности зорким оком, они внушали трепет.

Справа от Филипа, не больше чем в четверти мили от ворот замка, виднелся западный фасад собора, и Филип сразу понял, что, несмотря на близость замка, именно собор служил военным штабом короля. Шеренга часовых перегородила узкую улочку, что вела к храму. За спинами часовых в три двери собора то и дело входили и выходили рыцари и стражники. На кладбище располагался лагерь армии с палатками, кострами и пасущимися лошадьми. Монашеских строений здесь не было: Линкольнский собор обслуживался не монахами, а священниками, которых называли канониками и которые жили в стоящих неподалеку от церкви обычных городских домах.

На площадке между собором и замком не было никого, кроме Филипа и его попутчиков. Неожиданно он понял, что к ним приковано все внимание как стражников короля, так и часовых на стенах замка. Они стояли на ничейной земле, разделявшей два военных лагеря, возможно, в самой опасной точке Линкольна. Оглядевшись, он увидел, что Ричард и его свита уже двинулись дальше, и поспешил за ними.

Королевская стража тут же их пропустила: Ричарда здесь хорошо знали. От западного фасада собора Филип пришел в восторг. Центральная арка входа была невероятно высока, а боковые – в половину ее высоты, но тоже внушительные. Все это выглядело как врата рая и в некотором отношении ими и являлось, и Филип мгновенно решил, что хотел бы, чтобы и у Кингсбриджского собора были высокие арки при главном входе.

Оставив лошадей под присмотром сквайра, Филип и Ричард двинулись к собору через лагерь. Боковые приделы храма были обращены в стойла, и сотни коней стояли привязанными к колоннам сводчатой галереи. Воины толпились в нефе, здесь же готовили на кострах еду и спали. Одни говорили по-английски, другие – по-французски, а кое-кто – по-фламандски, на этом гортанном языке фландрских купцов. Собор заняли рыцари, а воины попроще расположились на улице. Филип был огорчен, увидев, что некоторые из них играют на деньги в «девять камешков», но еще больше его удручило появление нескольких женщин, слишком легко одетых для этого времени года и явно заигрывавших с мужчинами. «Прямо-таки грешные женщины, – подумал он, – или даже, прости Господи, шлюхи».

Дабы не смотреть на них, он поднял глаза к потолку. Потолок был деревянный, чудесно расписанный, но горевшие в нефе костры представляли для него ужасную опасность. Филип протискивался в толпе следом за Ричардом, который чувствовал себя здесь как дома, то и дело отвечал на приветствия баронов и лордов да похлопывал рыцарей по спинам.

Центральная и восточная части собора были отгорожены веревкой. Восточную часть занимали священнослужители, а в центральной находилась ставка короля.

За ограждением стояла еще одна шеренга стражников, за ними – толпа придворных, а в самом центре на деревянном троне сидел окруженный графами король Стефан. С тех пор как четыре года назад Филип видел его в Винчестере, король сильно постарел. На его красивом лице пролегли тревожные морщины, темные волосы слегка посеребрила седина, он сильно похудел. Король о чем-то весьма дружелюбно беседовал со своими графами. Ричард склонился у трона в глубоком поклоне. Король взглянул на него, узнал и весело воскликнул:

– Ричард из Кингсбриджа! Рад, что ты вернулся!

– Благодарю тебя, мой король, – проговорил Ричард.

Филип встал рядом и так же почтительно поклонился.

– Ты взял себе в сквайры монаха? – сострил Стефан, и придворные засмеялись.

– Это приор Кингсбриджа, милорд, – объяснил Ричард.

Стефан взглянул на Филипа еще раз и наконец узнал его.

– Конечно! Знаю, знаю: приор… Филип, – сказал он, но его голос звучал уже не столь сердечно. – Пришел повоевать за меня? – Придворные снова загоготали.

Филипу было приятно, что король помнил его имя.

– Я здесь, ибо Божье дело – строительство Кингсбриджского собора – нуждается в срочной помощи моего короля.

– Ты должен мне все подробно рассказать, – резко прервал его Стефан. – Приходи завтра, когда у меня будет больше времени. – Он повернулся к графам и тихим голосом возобновил беседу.

Ричард поклонился и направился к выходу. Филип последовал его примеру.

Филипу не удалось поговорить с королем ни на следующий, ни через день, ни через два.

Первую ночь он провел в пивной, но запах жарящегося мяса и смех распутниц действовали на него удручающе. К сожалению, в городе не было монастыря. Обычно в таких случаях место для ночлега предоставлял ему епископ, однако в епископском дворце жил король, а все близлежащие дома были заняты придворными. На вторую ночь Филип отправился из города в местечко Уигфорд, где находился монастырь, при котором был приют для прокаженных. Там Филип получил кусок черствого хлеба с разбавленным пивом на ужин, жесткий матрац на полу, тишину с заката до полуночи, заутреннюю молитву и жидкую, несоленую кашу на завтрак – а большего ему и не надо было.

Каждое утро он приходил в собор с драгоценной грамотой, которая давала монастырю право пользоваться каменоломней. День сменял другой, а король все не обращал на него внимания. И пока остальные просители обсуждали между собой дворцовые сплетни, Филип отчужденно стоял в стороне.

Он знал, почему его заставляют ждать. Между Церковью и королем произошел конфликт. Стефан не сдержал щедрых обещаний, которые раздавал в начале своего правления. К тому же он поссорился со своим братом, хитрым епископом Генри Винчестерским, поддержав другую кандидатуру на место архиепископа Кентерберийского, что весьма огорчило Уолерана Бигода, рассчитывавшего по протекции Генри возвыситься самому. Но самым страшным проступком Стефана в глазах Церкви был арест епископа Роджера Солсберийского и двух его племянников, епископов Линкольна и Или, обвиняемых в незаконном строительстве замков. В ответ на такое святотатство из соборов и монастырей королевства раздался хор возмущенных голосов. Король обиделся. «Епископам, как людям Божьим, – оправдываясь, говорил он, – не нужны замки, а уж если они их построили, то пусть не ждут, чтобы с ними обращались, как с людьми Божьими». Это звучало откровенно, но наивно.

В конце концов ссора была улажена, однако король Стефан больше не горел желанием выслушивать жалобы святых отцов, а посему Филип принужден был ждать. Многие часы он проводил в раздумьях. Ему так этого не хватало в Кинсгбридже, где он всегда был занят насущными делами.

И вот однажды круг придворных ненароком расступился, сделав Филипа настолько приметным, что Стефану стало трудно не обратить на него внимания. То было утро седьмого дня нахождения Филипа в Линкольне. Он размышлял о великом таинстве Божественного триединства, когда вдруг почувствовал, что перед ним стоит человек и что-то ему говорит. Это был король.

– Ты что, любезный, спишь с открытыми глазами? – Голос Стефана звучал не то шутливо, не то раздраженно.

– Прости, милорд. Я задумался, – сказал Филип и запоздало поклонился.

– Ну да ладно. Я хочу позаимствовать твои одежды.

– Что? – Удивление заставило Филипа забыть об этикете.

– Мне надо разведать обстановку вокруг замка, и, если я буду одет как монах, лучники не станут в меня стрелять. Ступай в часовню и сними свою сутану.

Под монашеским одеянием на Филипе было лишь исподнее.

– Но, милорд, – воскликнул он, – в чем же я буду ходить?

– Я совсем забыл, как стеснительны вы, монахи. – Стефан щелкнул пальцами молодому рыцарю. – Роберт, одолжи-ка мне тунику. Живо!

Рыцарь, болтавший с девицей, проворно скинул тунику и с поклоном подал ее королю, отпустив в сторону подружки непристойный жест. Его приятели загоготали.

Стефан протянул тунику Филипу.

Филип проскользнул в крохотную часовенку Святого Данстана, с короткой молитвой попросил у этого праведника прощения и, сняв сутану, облачился в алую тунику рыцаря. Воистину выглядел он странно: с шести лет Филип носил рясу и едва ли почувствовал бы себя более неловко, переоденься он в женскую одежду. Он вышел из часовни и вручил сутану Стефану, который тут же натянул ее на себя.

– Если хочешь, пойдем со мной, – ошарашил его король. – Ты сможешь рассказать мне о Кингсбриджском соборе.

Филип колебался. Первым его желанием было отказаться. Часовые на стенах замка могли убить приора, ибо одежды священнослужителя уже не будут защищать его. Но ему предоставлялась возможность побыть с королем наедине и подробно рассказать ему и о каменоломне, и о рынке. Такой шанс может уже не представиться.

Стефан поднял свою отделанную белым мехом пурпурную мантию.

– Надень это, – сказал он Филипу. – Если они начнут стрелять, ты будешь отвлекать стрелы на себя.

Стоявшие поблизости придворные притихли, следя за тем, что будет дальше.

Филипу стало ясно, что король уже все решил. Он считал, что приору нечего делать в военном лагере, и не собирался одаривать его милостями за счет воинов, кои рисковали жизнями за своего короля. Возможно, это было справедливо. Но коли так, Филипу придется возвращаться домой и оставить надежду вернуть каменоломню и вновь открыть рынок. Он должен был принять вызов. Глубоко вздохнув, Филип проговорил:

– Наверное, Господу угодно, чтобы я умер, спасая жизнь своего короля. – Он взял пурпурную мантию и надел ее.

В толпе придворных послышался ропот изумления; да и сам Стефан, казалось, был озадачен. Все ожидали, что Филип откажется. Он и сам тут же пожалел о своих словах, однако выбор был уже сделан.

Стефан повернулся и направился к северному входу в собор. Филип последовал за ним. Несколько придворных хотели было пойти с ними, но Стефан сделал им знак остаться и сказал:

– Даже монах может вызвать подозрение, если его будет сопровождать целая свита придворных. – Он поднял капюшон сутаны, и они пошли через кладбище.

Когда они проходили мимо лагеря, дорогая мантия Филипа притягивала любопытные взгляды воинов, которые принимали его за знатного вельможу и были озадачены тем, что не узнают его. Под их взорами Филип чувствовал себя самозванцем. На Стефана же никто внимания не обращал.

Они не пошли прямо к главным воротам замка, а, попетляв в лабиринте узеньких улочек, очутились возле церкви Святого Павла, что стояла напротив северо-восточного угла замка, стены которого были возведены на вершине массивного земляного вала и окружены пересохшим рвом. Между рвом и ближайшими домами имелся проход шириной около пятидесяти футов. Держась поближе к городским домам, Стефан зашагал по траве в западном направлении, внимательно разглядывая северную стену замка. Рядом шел Филип, которого король заставил идти слева от себя, между собой и замком. Здесь лучники имели прекрасную возможность сразить любого, кто посмел бы приблизиться к стенам. Умереть Филип не боялся, но его пугала боль, и он все думал, больно ли будет, если в него попадет стрела.

– Что, страшно, Филип? – спросил Стефан.

– Очень, – честно признался приор и довольно бесцеремонно добавил: – А тебе?

Стефан натянуто засмеялся:

– Немного.

Филип не забывал, что это шанс поговорить насчет собора, но, когда его жизнь была в опасности, не мог сосредоточиться. Он постоянно косился в сторону замка и шарил взглядом по стене в поисках прицеливающегося в него лучника.

Замок занимал всю юго-западную часть внутреннего города. Его западная стена являлась частью городских укреплений, и, чтобы обойти его кругом, нужно было выйти из города. Стефан провел Филипа через западные ворота, и они очутились в районе, который назывался Ньюлэнд. Глинобитные дома с большими огородами напоминали крестьянские. С полей, расположенных за домами, дул холодный, промозглый ветер. Продолжая осматривать укрепления, Стефан повернул на юг. Он указал на маленькую дверь в крепостной стене и произнес:

– Вероятно, здесь проскочил сбежавший от меня Ранульф Честерский, когда я взял город.

Филипу было уже не так страшно. По дорожкам ходили люди, а стены охранялись не столь тщательно, ибо засевшие в замке ожидали нападения прежде всего со стороны города, а не его окрестностей. Филип набрал побольше воздуха и выпалил:

– Мой король, если меня убьют, разрешишь ли ты открыть в Кингсбридже рынок и заставишь ли Уильяма Хамлея вернуть каменоломню?

Стефан медлил с ответом. Они спустились к юго-западному углу замка и осмотрели сторожевую башню. Отсюда она казалась высокой и неприступной. Чтобы пройти вдоль южных укреплений, они через еще одни ворота вошли в нижний город. Филипа вновь охватил страх. Те, кто находился в замке, вполне могли предположить, что двое неизвестных, обходивших укрепления, являются вражескими шпионами, а потому они превратились в прекрасные мишени, особенно он сам в пурпурной мантии. Чтобы отвлечься от своих страхов, Филип тоже принялся рассматривать крепость. В стене виднелись небольшие отверстия, через которые выбрасывали грязь, мусор и нечистоты из отхожих мест – все это стекало вниз и невыносимо смердело. Филип старался дышать не слишком глубоко. Они ускорили шаг.

На юго-восточном углу была еще одна башня, поменьше. Филип и Стефан уже преодолели три стороны квадрата. Филип гадал: уж не забыл ли король про его вопрос? А спросить снова не решался. Стефан мог воспринять это как давление и разозлиться.

Они добрались до главной улицы, что проходила через центр города, и вновь повернули, однако, прежде чем Филипп успел облегченно вздохнуть, пройдя через ворота внутреннего города, они очутились на нейтральной территории между собором и замком. Здесь, к ужасу приора, король остановился.

Он заставил Филипа встать таким образом, чтобы через его плечо можно было обозревать замок. Незащищенная спина приора, покрытая отделанной горностаем пурпурной мантией, оказалась обращенной к ощетинившейся копьями часовых и стрелами лучников надвратной башне. Филип замер как статуя, в любую минуту ожидая получить в спину копье или стрелу. Несмотря на ледяной ветер, его прошиб пот.

– Я дал тебе каменоломню несколько лет назад, так? – заговорил король Стефан.

– Не совсем, – ответил Филип, с трудом размыкая челюсти. – Ты позволил нам брать из нее камень для собора. А саму каменоломню ты отдал Перси Хамлею. И теперь сын Перси Уильям выгнал оттуда моих каменотесов, убив пять человек, включая женщину и ребенка.

– Не следует ему так поступать, особенно если он хочет, чтобы я сделал его графом Ширингом, – задумчиво произнес Стефан. Филип воспрянул духом. Но через мгновение король воскликнул: – Будь я проклят, если знаю, как проникнуть в этот замок!

– Прошу тебя, заставь Уильяма разрешить нам пользоваться каменоломней, – твердил Филип. – Он пренебрегает твоей волей и обкрадывает Господа.

Казалось, Стефан не слышит его.

– Не думаю, что там много воинов, – задумчиво рассуждал он. – Я подозреваю, что почти все они на стенах, дабы ввести нас в заблуждение относительно их силы. А что там насчет рынка?

– Мой король, каждое воскресенье в Кингсбридж приходят люди со всего графства, дабы помолиться и бесплатно потрудиться на строительстве собора. Когда это только началось, там появились несколько предприимчивых мужчин и женщин, которые стали продавать работникам пироги с мясом, вино, шляпы, ножи и прочее. И так мало-помалу образовался рынок. И вот я прошу тебя дать разрешение на его существование.

– А будешь ли ты платить налоги с доходов от рынка?

Филип знал, что это требование короля вполне естественно, однако ему также было известно, что религиозные общины могли быть освобождены от налогов.

– Да, милорд, я буду платить, если только ты не пожелаешь во славу Божию освободить нас от этого.

Впервые Стефан посмотрел Филипу в глаза.

– А ты храбрый человек, приор. Стоишь тут, повернувшись спиной к врагу, и торгуешься со мной.

Филип не отвел взгляда.

– Если Господь решит, что моя жизнь закончилась, ничто не спасет меня, – проговорил он, и его слова прозвучали увереннее, чем он себя чувствовал. – Но если Господу угодно, чтобы я продолжал жить и строить Кингсбриджский собор, то и десять тысяч лучников не в силах сразить меня.

– Хорошо сказано, – заметил король и, хлопнув Филипа по плечу, направился к собору. Приор шел рядом с ним и с каждым шагом, отдалявшим его от замка, чувствовал себя все лучше. Похоже, он выдержал испытание. Теперь важно было получить от короля недвусмысленное обязательство, ибо скоро он снова будет окружен толпой придворных. Когда они проходили мимо первой шеренги часовых, Филип набрался храбрости и произнес:

– Мой король, если бы ты соблаговолил написать письмо шерифу Ширинга…

Договорить ему не дали. К Стефану подбежал один из графов и закричал:

– Милорд, сюда движется Роберт Глостер!

– Что-о-о?! Далеко ли он?

– Близко, самое большее, в одном дне пути.

– Почему меня не предупредили? Я ведь выставил дозоры!

– Они двигались Нижним трактом, затем свернули с дороги и пошли напрямик.

– Кто с ним?

– Все графы и рыцари, которые за последние два года лишились своих земель. Ранульф Честерский тоже…

– Уж конечно. Коварный пес!

– Он привел с собой из Честера всех рыцарей да еще целую орду кровожадных валлийцев.

– Сколько их всего?

– Около тысячи.

– Проклятие! Это на сотню больше, чем у меня.

Несколько баронов окружили короля.

– Милорд, – обратился к Стефану один из них, – если он подходит к городу по бездорожью, ему придется переходить реку вброд…

– Верно, Эдвард! – согласился король. – Бери своих людей, мчись к броду и придумай, как его удержать. Прихвати с собой лучников.

– Кто-нибудь знает, далеко ли враг? – спросил Эдвард.

– Очень близко, если верить нашему лазутчику, – ответил граф, что первым подбежал к королю. – Они могут добраться до брода раньше тебя.

– Я отправляюсь немедленно, – заявил Эдвард.

– Славный воин! – похвалил его король Стефан. Он стукнул кулаком о ладонь. – Наконец-то я встречусь с Робертом Глостером на поле боя. Жаль только, людей у меня маловато. Впрочем, сотня воинов – не такое уж большое преимущество.

Все это Филип слушал в мрачном молчании. Он был уверен, что приблизился к цели, однако теперь королю было не до него. Но Филип не хотел сдаваться. На нем все еще была королевская мантия, и, сняв ее, он спросил Стефана:

– Мой король, вернемся к своим истинным обличьям.

С отсутствующим видом Стефан кивнул. К нему подошел придворный и помог стянуть монашескую сутану.

– Милорд, – подавая королю мантию, сказал Филип. – Мне показалось, ты благосклонно отнесся к моей просьбе.

Стефан выглядел раздраженным; он хотел было что-то ответить, когда его вдруг кто-то окликнул:

– Мой король!

Филип сразу узнал этот голос. Сердце его оборвалось. Он обернулся и увидел Уильяма Хамлея.

– Уильям, мальчик мой! – тепло приветствовал его Стефан. – Ты прибыл вовремя!

– Милорд, – поклонившись, заговорил Уильям, – я привел пятьдесят рыцарей и две сотни воинов из моего графства.

Стефан не скрывал своего восторга.

– Ну что за молодчина! – радостно воскликнул он. – Теперь у нас преимущество над врагом! – Король обнял Уильяма за плечи, и они направились в собор.

Филип так и остался стоять, глядя им вслед. Удача была близко, но ему пришлось с горечью признать, что Хамлеево войско оказалось важнее справедливости. Придворный, помогавший королю раздеваться, протянул Филипу его сутану. Пока Филип облачался в монашеское одеяние, придворный поспешил вдогонку за королем и его свитой. Приор взглянул на гигантские арки фасада собора. Такие же хотелось ему построить и в Кингсбридже. Но оказавшись перед выбором: просьба Филипа или войско Хамлея, Стефан принял сторону Уильяма Хамлея. Он не прошел свое испытание.

Оставалось лишь надеяться, что в предстоящей битве король Стефан будет разбит.

II

Когда черное небо только начало светлеть, епископ отслужил в соборе молебен. Кони уже были оседланы, рыцари надели свои кольчуги, воины позавтракали, и каждый получил по чарке вина для поднятия боевого духа.

И пока боевые кони в боковых приделах нетерпеливо фыркали и били копытами, Уильям Хамлей вместе с остальными рыцарями и графами стоял коленопреклоненно в нефе и заранее получал прощение за те убийства, которые ему предстояло сегодня совершить.

От страха и возбуждения у него слегка кружилась голова. Если король одержит победу, имя Уильяма навеки будут связывать с ней, ибо люди станут говорить, что именно он привел подкрепление, которое решило исход битвы. Если же король потерпит поражение… всякое может случиться.

В чистой белой рубахе, со свечой в руке впереди стоял король Стефан. Когда собирались начать обряд причащения, его свеча надломилась и погасла: это был дурной знак. Уильям вздрогнул. Священник принес новую свечу, а сломанную убрал. Стефан беспечно улыбнулся, однако страх не оставлял Уильяма, и, оглянувшись, он увидел, что и другие пребывают в смятении.

После молебна король с помощью слуги облачился в длинную, до колен, кожаную кольчугу с нашитыми железными кольцами. Спереди и сзади она имела разрезы до талии, чтобы король мог сидеть в седле. Слуга туго зашнуровал ее на груди, затем надел на голову Стефана маленькую, плотно облегающую шапочку с прикрепленной к ней сзади полоской кольчуги, которая должна была защитить шею короля, а сверху – железный шлем с прикрывающей переносицу пластинкой. Кожаные сапоги монарха были отделаны металлом и имели острые шпоры.

Когда он закончил одеваться, вокруг него собрались графы и бароны. Уильям, вспомнив совет матери, тоже протиснулся к ним. Он прислушался к тому, что говорили вельможи, и понял, что они старались уговорить Стефана оставить Линкольн и отступить.

– Ты владеешь большей территорией, чем Мод, и мог бы собрать более сильную армию, – сказал пожилой вельможа, в котором Уильям узнал лорда Хуга. – Ступай на юг, укрепи и приумножь ряды своего войска и тогда возвращайся.

После того как в сломанной свече Уильям углядел дурное предзнаменование, он уже мечтал об отступлении, но король и слушать об этом не желал.

– У нас достаточно сил, чтобы разгромить врага сейчас, – бодро возразил он. – Да где ваш боевой дух? – Он надел пояс, с одной стороны которого свисал меч, а с другой – кинжал, и тот и другой в сделанных из кожи и дерева ножнах.

– Обе армии равны, – заговорил низкорослый седой граф Суррей. – Слишком рискованно.

Уильям знал, что для Стефана это неубедительный довод: благородство было его главной чертой.

– Равны? – презрительно переспросил он. – Что ж, я предпочитаю честный бой. – Он натянул кожаные перчатки с металлическими пластинами, защищающими пальцы. Слуга подал ему обтянутый кожей деревянный щит.

– Мы не много потеряем, если оставим этот город, – настаивал Хуг. – Мы ведь даже замком не владеем.

– Я потеряю шанс сразиться с Робертом Глостером, – заявил Стефан. – Уже два года он ускользает от меня. И теперь, когда мне представилась возможность раз и навсегда разделаться с этим предателем, я не собираюсь упустить ее потому лишь, что мы не имеем значительного численного превосходства.

Стременной подвел королю коня. Когда Стефан уже собирался вскочить в седло, у входа в собор началось волнение и внутрь ворвался весь в грязи, истекающий кровью рыцарь. Уильям почувствовал, что он принес плохое известие. Пока рыцарь кланялся королю, Уильям узнал в нем одного из людей Эдварда, посланного оборонять брод.

– Мы опоздали, милорд, – тяжело дыша, охрипшим голосом проговорил прибывший. – Враг уже переправился через реку.

Еще один дурной знак. Уильям похолодел. Теперь между Линкольном и вражеской армией лежало лишь чистое поле.

Какое-то время Стефан тоже казался ошеломленным, однако быстро взял себя в руки.

– Ну и пусть! Тем раньше мы сразимся! – воскликнул он и вскочил на коня.

К седлу его скакуна была привязана секира. Слуга протянул ему деревянное копье со сверкающим металлическим наконечником. Стефан цокнул языком, и его боевой конь послушно двинулся вперед.

В то время как король ехал вдоль нефа, его графы, бароны и рыцари садились в седла и вереницей пристраивались за ним. На улице к своим господам присоединились и простые ратники. Кое-кто из них был не прочь улизнуть, однако они продолжали торжественно вышагивать под взглядом сотен горожан, и было ясно, что уклониться от сражения едва ли удастся даже трусам.

Численность армии была увеличена за счет жителей Линкольна – сотни или немногим больше толстых пекарей, близоруких ткачей и красномордых пивоваров, – кое-как вооруженных, сидевших верхом на малорослых кобылах. Их присутствие было свидетельством того, что горожане не поддерживают Ранульфа.

Армия короля не могла пройти мимо замка, поскольку в этом случае она попала бы под обстрел засевших на стенах лучников, поэтому ей пришлось покидать город через северные ворота, которые называли Ньюпортской аркой, а затем повернуть на запад. Здесь-то и должно было произойти сражение.

Опытным взглядом Уильям осмотрел местность. Хотя южный склон городского холма круто спускался к реке, здесь, на западе, тянулся длинный кряж, который плавно переходил в равнину. Уильям сразу понял, что Стефан выбрал удачную позицию для защиты города, ибо независимо от того, с какой стороны подойдет враг, он все равно окажется ниже расположения королевской армии.

Когда Стефан находился уже в четверти мили от города, примчались два его лазутчика. Отыскав глазами короля, они направились прямо к нему. Уильям старался держаться поближе, чтобы слышать их донесение.

– Милорд, вражеская армия совсем близко! – крикнул один из лазутчиков.

Уильям посмотрел вдаль. Сомнений не было: он различил темную массу, медленно надвигавшуюся на равнину, – враги! Он почувствовал, что дрожит от страха. Уильям встряхнулся, но страх не отпускал. Ничего, это пройдет, когда начнется бой.

– Каков боевой порядок? – спросил Стефан.

– Ранульф и честерские рыцари в центре, – докладывал лазутчик. – Пешие.

Уильям удивился, что этому человеку известны такие подробности. Должно быть, ему удалось пробраться прямо в лагерь противника и подслушать приказ к наступлению. Для этого нужно иметь крепкие нервы.

– Ранульф в центре? – изумился король. – Как будто он главнее Роберта!

– Роберт Глостер на левом фланге с воинами, которые называют себя «лишенными наследства», – продолжал воин. Уильям знал, почему они так зовутся: в ходе войны они потеряли свои земли.

– Роберт предоставил Ранульфу командовать операцией, – задумчиво проговорил Стефан. – Жаль. Я хорошо знаю Роберта – мы практически выросли с ним вместе – и мог бы предугадать его тактику. А Ранульф для меня чужой. Ну ничего. Кто на правом фланге?

– Валлийцы, милорд.

– Как я понимаю, лучники. – Выходцы из Южного Уэльса были отменными стрелками из лука.

– Нет, милорд, – проговорил лазутчик. – Это орда звероподобных дикарей с раскрашенными рожами, распевающих варварские песни и вооруженных молотами и дубинами.

– Значит, они из Северного Уэльса, – заключил король. – Полагаю, Ранульф обещал им отдать на разграбление город. Помилуй, Господи, Линкольн, если они ворвутся в него. Но этому не бывать! Как тебя зовут, лазутчик?

– Роджер, по прозвищу Безземельный, – ответил воин.

– Безземельный? За свою работу ты получишь десять акров.

Роджер затрепетал от радости.

– Итак… – Стефан обвел взглядом приближенных, собираясь объявить о своем решении по поводу боевых порядков армии. Уильям напрягся, ломая голову, куда его направит король. – Где мой верный Алан из Бретани?

Алан выехал вперед. Он был предводителем отряда бретонских наемников, людей без родины, готовых за деньги сражаться за кого угодно.

– Ты со своими храбрыми бретонцами, – сказал ему Стефан, – будешь в первой линии моего левого фланга.

Уильям отметил разумность такого решения: бретонские наемники против дикой, неорганизованной орды валлийцев.

– Уильям Ипрский! – позвал Стефан.

– Мой король! – Смуглый воин на черном боевом коне поднял копье. Этот Уильям стоял во главе другого отряда наемников, фламандских, которые считались более благонадежными, чем бретонцы.

– Ты тоже будешь на левом фланге, – приказал король, – но за бретонцами.

Оба предводителя наемников развернулись и поскакали к своим отрядам делать необходимые приготовления. А Уильям все гадал, где будет его место. Только бы не на передней линии. Он внес достаточный вклад, приведя свое войско. Сегодня он предпочитал отсидеться в арьергарде.

Король продолжал:

– Лорды Вустер, Суррей, Нортгемптон, Йорк и Хартфорд со своими рыцарями будут драться на правом фланге.

И снова Уильям увидел в решении Стефана здравый смысл. Конница графов и их рыцарей должна была сразиться с Робертом Глостером и поддерживающими его «лишенными наследства» дворянами. Однако Уильям был удручен, не услышав среди графов своего имени. Не мог же король забыть про него!

– Я буду в центре, с пешими ратниками.

Сначала Уильяму это не понравилось. Всегда лучше оставаться на коне. Но, как донесли лазутчики, Ранульф и ведомые им воины были пешими, и твердое решение Стефана вести честную игру вынудило его встретить неприятеля в равных условиях.

– Вместе со мной в центре будет Уильям из Ширинга и его рыцари, – сказал король.

Уильям не знал, как ему реагировать: трепетать ли от счастья или дрожать от страха. Великая честь – сражаться рядом с королем – мать будет довольна, – ставила его в наиболее опасное положение. Хуже того, он будет пешим. Стефан сможет постоянно наблюдать за ним и судить о его доблести, а значит, Уильяму придется демонстрировать свою храбрость и биться не на жизнь, а на смерть, вместо того чтобы придерживаться своей излюбленной тактики и не лезть без особой нужды в пекло.

– Верные мне граждане Линкольна будут прикрывать тылы, – закончил король. В таком решении чувствовались одновременно и милосердие, и мудрость, ибо толку от горожан было немного, а в тылу они могли принести хоть какую-то пользу и не так сильно пострадать.

Уильям поднял знамя графа Ширинга – еще одна идея матери, – хотя, строго говоря, он не имел такого права, ибо графом не был, но, если бы ему стали пенять за это, он сказал бы что-нибудь вроде того, что его воины привыкли сражаться, видя перед собой боевой стяг Ширинга. А к концу дня, если, конечно, битва завершится победой короля, он может стать графом.

Рыцари Уильяма собрались вокруг него. Как всегда, рядом стоял здоровенный, вселяющий уверенность Уолтер. Здесь же были Страшила Герваз, Хуг Секира и Майлз Дайс. Погибшего на каменоломне Жильбера заменил Гийом де Сент-Клер, румяный норовистый юноша.

Оглядевшись, Уильям, к своему крайнему неудовольствию, заметил Ричарда из Кингсбриджа в сияющих латах, на великолепном боевом коне, который держался подле графа Суррея. Он не привел, как Уильям, целого войска в армию короля, но выглядел впечатляюще – свежий, бодрый, бесстрашный, и, если сегодня ему удастся совершить какой-нибудь подвиг, он вполне может заслужить благосклонность короля. Исход сражения непредсказуем, как, впрочем, и решения королей.

С другой стороны, вполне возможно, сегодня Ричард погибнет. Какая это была бы удача! Уильям желал этого больше, чем когда-либо желал женщину.

Он посмотрел на запад. Враг приближался.

Филип стоял на крыше собора. Перед ним как на ладони лежал Линкольн. Собор окружал расположенный на холме старый город. Здесь были прямые улицы, крохотные садики, а в юго-западном углу – замок. Новый город – шумный, густонаселенный – раскинулся на крутом южном склоне холма между старым городом и рекой Уитем. В этом районе обычно кипела торговля, однако сегодня его словно окутала пелена тревожной тишины: люди забрались на крыши домов и ждали начала битвы. Река с востока на запад протекала у подножия холма и сворачивала в большую, созданную природой гавань, называвшуюся Брэйфилд Пул, окруженную причалами, возле которых стояло множество лодок и кораблей. К западу от гавани был прорыт канал Фосдайк, соединявший ее, как слышал Филип, с рекой Трент. Глядя вниз, Филип поражался, насколько он прямой. Считалось, что этот канал был построен еще в древние времена.

Вдоль Фосдайка и проходила граница поля боя. Филип видел, как беспорядочной толпой вышедшая из города армия короля Стефана построилась в три колонны. Было ясно, что Стефан отправил графов на правый фланг, ибо в своих красных и желтых туниках, с яркими знаменами выглядели они очень красочно. Они скакали взад-вперед, отдавая указания рыцарям, советуясь друг с другом и координируя действия. Слева от короля с холма спускалось войско наемников: они двигались медленно, экономя силы, и были одеты в мрачные одежды серого и коричневого цвета.

А впереди армии Стефана, где голубая полоска канала, становясь едва заметной, исчезала среди деревьев, на поле наползало похожее на пчелиный рой войско мятежников. Сначала они казались неподвижными, но стоило посмотреть на них несколько минут, как становилось ясно, что они приближаются, и сейчас, внимательно вглядевшись, Филип уже различал их размеренное движение. Он пытался прикинуть, какова численность вражеского войска. Похоже, обе армии приблизительно равны.

Филип ненавидел ситуации, когда он не мог повлиять на исход событий. Он заставил себя успокоиться и довериться провидению. Если Господу угодно, чтобы в Кингсбридже был новый собор, Он поможет Роберту Глостеру разбить короля Стефана, дабы Филип мог обратиться с просьбой вернуть каменоломню и снова открыть рынок к победившей принцессе Мод. А коли верх возьмет Стефан, Филипу придется смириться с Божьей волей, оставить свои честолюбивые планы и позволить Кингсбриджу снова скатиться во мрак и прозябание.

Как ни старался Филип, он и помыслить не мог о подобном исходе. Он жаждал победы Роберта.

Порыв налетевшего ветра грозил сбросить людей со свинцовой крыши собора на находившееся внизу кладбище. Ветер был обжигающе холодным. Филип почувствовал озноб и поплотнее закутался в свою сутану.

Когда до армии короля осталось не больше мили, войско мятежников остановилось. Мучительно было видеть перед собой противника и не иметь возможности разглядеть подробности. Уильяму хотелось знать, как вооружены воины, бодры они или устали, и даже какого они роста. Войско снова медленно двинулось вперед, а сзади на Уильяма напирали рыцари, движимые тем же желанием получше рассмотреть неприятеля.

Конные рыцари Стефана выстроились в линию, держа, словно на турнире, наготове копья. Уильям неохотно приказал отвести коней своего отряда в тыл. Он велел сквайрам не возвращаться в город, а держать коней оседланными на случай, если они вдруг понадобятся (он имел в виду – для бегства, но, разумеется, вслух этого не сказал). Если битва будет проиграна, лучше уж бежать, чем погибнуть.

Наступило затишье, и казалось, что сражение так и не начнется. Ветер стих, а лошади успокоились, чего нельзя было сказать о людях. Король Стефан снял шлем и почесал голову. Уильям нервничал. Драться – это еще куда ни шло, но ожидание битвы вызывало у него тошноту.

Внезапно атмосфера вновь накалилась. Откуда-то донесся призыв к бою. Кони встрепенулись. Боевые выкрики потонули в топоте копыт. Бой начался. Уильям ощутил во рту тягучий кисловатый привкус страха.

Отчаянно пытаясь разобраться, что происходит, Уильям огляделся вокруг, но все перемешалось, и, будучи пешим, он мог видеть только то, что творится рядом с ним. На правом фланге королевские рыцари, казалось, атакуют врага. Очевидно, их противник – войско графа Роберта и лишившиеся своих земель дворяне – давал достойный отпор. Тут же слева раздался крик, и, повернувшись в эту сторону, Уильям увидел среди наемников-бретонцев несущихся конников. При этом над армией мятежников раздался леденящий душу вой, исходивший, по-видимому, из толпы головорезов-валлийцев. На чьей стороне перевес, понять было невозможно.

Уильям потерял Ричарда из виду.

Вокруг начали падать десятки стрел, поднявшихся, словно стая птиц, из середины вражеского войска. Уильям поднял щит, прикрывая им голову. Он ненавидел стрелы – они разили без разбору.

Король Стефан с боевым кличем ринулся в атаку. Уильям обнажил меч и, увлекая за собой своих воинов, тоже бросился вперед. Но скакавшие справа и слева конники рассыпались веером и очутились между ним и вражеской армией.

Справа от Уильяма слышался оглушительный лязг, и воздух наполнился таким знакомым ему запахом металла. Это графы бились с «лишенными наследства» дворянами. Ему было видно только, как сталкивались, вертелись, бросались друг на друга и падали воины и кони. Ржание животных смешалось с криками людей, и в этой какофонии Уильям уже слышал леденящие душу вопли умирающих в страшных мучениях раненых. Его согревала надежда, что одним из них был Ричард.

Уильям вновь посмотрел налево и ужаснулся, увидев, как падают под ударами дубин и топоров валлийских дикарей бретонцы. В своем стремлении убить врага неистовые валлийцы выли, визжали и топтали друг друга. Возможно, они жаждали поскорее разграбить город. Бретонцев же ожидало лишь очередное недельное жалованье, и потому они дрались не так ожесточенно и постепенно отступали. Уильяма это раздражало.

Его удручало и то, что до сих пор он ни с кем не сразился. Вокруг него были его рыцари, а впереди – конница. Он стал пробиваться вперед, поближе к королю. Вокруг кипело сражение: упавшие лошади, яростно дерущиеся люди, оглушительный звон мечей и тошнотворный запах крови. Но Уильям и король Стефан находились в этот момент в месте, где противника не было.

Филип все это видел, но ничего не понимал. Все смешалось: сверкающие клинки, мечущиеся кони, взлетающие и падающие знамена, приносимый ветром грохот сражения. Ад кромешный! Одни падали и умирали, другие вставали и продолжали драться, но кто побеждал, а кто проигрывал в этой битве, сказать было невозможно.

Стоявший неподалеку каноник в меховой мантии взглянул на Филипа и спросил:

– Что там делается?

– Не знаю. – Филип покачал головой.

Однако он продолжал во все глаза следить за развитием событий. На левой стороне поля боя какие-то люди бежали вниз по направлению к каналу. Это были одетые в серо-коричневые туники наемники, и, насколько мог судить Филип, они были воинами короля и спасались бегством, преследуемые раскрашенными дикарями. Победные вопли валлийцев доносились даже сюда. У Филипа затеплилась надежда: воины Роберта Глостера побеждали!

Серьезные изменения произошли и справа, где сражались конные рыцари: армия короля дрогнула и начала откатываться назад. Сначала ее отступление было чуть заметным, потом ускорилось и наконец превратилось в настоящее бегство. На глазах у Филипа десятки королевских воинов развернули своих коней и во весь опор помчались прочь с поля боя.

Филип ликовал: на то была воля Господня!

Возможно ли, чтобы все закончилось так быстро? Мятежники наступали на обоих флангах; и лишь центр все еще удерживал свои позиции. Окружавшие короля рыцари дрались отчаянно. Но смогут ли они остановить убегающее войско? Вполне возможно, что Стефан лично сразится с Робертом Глостером: порой один-единственный поединок между полководцами решал исход всей битвы, независимо от того, как проходило сражение. Так что это еще не конец.

Все происходило стремительно. Только что обе армии были равны, с обеих сторон воины бились отчаянно, и вдруг люди Стефана ударились в бегство. Уильям пришел в уныние. Слева от него бежали по склону холма наемники-бретонцы, которых догоняли и сбрасывали в канал валлийцы, а справа графы со своими знаменами на боевых конях мчались прочь от врага в направлении Линкольна. Только центр держался: король Стефан находился в самой гуще событий, круша направо и налево своим огромным мечом, а вокруг него, словно стая волков, яростно бились воины графства Ширинг. Но положение было ненадежным. Король мог оказаться в окружении. Уильям молил Бога, чтобы король поскорее начал отступать, но у Стефана было больше храбрости, чем здравого смысла, и он продолжал драться.

Уильям почувствовал, что основное сражение переместилось влево. Осмотревшись, он увидел, что стоявшие за бретонцами фламандские наемники пошли в атаку и начали теснить валлийцев, которые теперь вынуждены были защищаться. Завязался рукопашный бой. Воины Ранульфа Честерского, сражавшегося в центре, бросились на фламандцев, и те оказались зажатыми между отрядом Ранульфа и валлийцами.

Видя такое дело, король Стефан бросил своих рыцарей вперед. Казалось, Ранульф совершил ошибку, ибо, если к его отряду подойдут королевские воины, он сам окажется зажатым с двух сторон.

Внезапно Уильям очутился в самом центре сражения. Прямо перед ним упал один из его рыцарей. На Уильяма набросился здоровенный рубака с окровавленным мечом. Уильям легко парировал удар: он был полон сил, а его противник уже устал. Уильям сделал выпад, целясь в лицо врагу, но промахнулся и отразил еще один удар, затем поднял над головой меч, держа его двумя руками, умышленно подставил себя под клинок противника и, когда тот сделал шаг вперед, со всей силы обрушил на плечо нападавшего. Лезвие меча разрубило латы, ключица воина хрустнула, и он упал замертво.

Уильям возликовал, страх покинул его, и он злобно прорычал:

– Ну же, собаки! Вот он я!

Место погибшего рыцаря заняли два других. Удерживая их на расстоянии, Уильям вынужден был отступить.

Справа к ним кто-то спешил, и один из его противников повернулся, чтобы защититься от вооруженного огромным тесаком красномордого верзилы, похожего на взбесившегося мясника. Другой, зловеще осклабившись, ринулся на Уильяма и сплеча рубанул своим мечом. Уильям нагнулся и вонзил клинок в бедро противника – чуть ниже его короткой кольчуги. Нога несчастного подкосилась, и он рухнул на землю.

Уильяму снова было не с кем сражаться. Он неподвижно стоял, тяжело дыша. В какой-то момент ему показалось, что армия короля вот-вот дрогнет, но положение выровнялось, и теперь ни одна из сторон преимущества, похоже, не имела. Уильям взглянул направо, привлеченный творившейся там неразберихой, и, к своему изумлению, увидел, что жители Линкольна дают противнику жестокий бой. Наверное, они так неистово дрались потому, что защищали свои жилища. Но кто мог возглавить их, если рыцари и графы бежали? Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать: к его величайшей ярости, командовал горожанами Ричард из Кингсбриджа верхом на своем великолепном боевом коне. Если король заметит, как отважно ведет себя Ричард, все усилия Уильяма могут сойти на нет. Он оглянулся на короля. Стефан как раз встретился глазами с Ричардом и одобрительно помахал ему рукой. Уильям разразился проклятиями.

Однако сопротивление горожан лишь на короткое время ослабило натиск на позицию короля. Слева воины Ранульфа уже обратили в бегство наемников-фламандцев, и теперь Ранульф бросил свой отряд на центр. В это же время «лишенные наследства» перегруппировались против Ричарда и жителей Линкольна, и началось настоящее побоище.

Уильяма атаковал громила с боевым топором. Ему приходилось отчаянно увертываться, отскакивая назад каждый раз, когда страшное оружие проносилось возле его шеи. Уильям в ужасе понял, что бежит уже вся королевская армия. Слева взобравшиеся на холм валлийцы начали бросаться камнями, и какой бы нелепой ни казалась их затея, от нее был толк, так как теперь Уильяму приходилось не только отмахиваться от гиганта с топором, но еще и следить за летящими булыжниками. Противники заметно прибывали, и Уильям с отчаянием заметил, что своей численностью они значительно превосходили армию короля. Битва была почти проиграна, и ему угрожала смертельная опасность. Королю пора бежать. Но почему он продолжает сражаться? Это безрассудство. Его убьют! Да всех их убьют! Противник Уильяма поднял топор. Повинуясь ратному инстинкту, вместо того чтобы отскочить, как делал до этого, Уильям ринулся вперед и ткнул мечом в лицо гиганта. Острие клинка вошло в шею прямо под подбородком, глаза воина закрылись. Уильям облегченно вздохнул и, выдернув меч, отскочил от выпавшего из мертвых рук топора.

Он отыскал глазами короля, который в этот момент с силой обрушил свой меч на шлем какого-то рыцаря. Его меч сломался, словно хворостинка. «Ну наконец-то! – радостно подумал Уильям. – Теперь сражение закончено». Король должен был удирать, дабы спасти себя для будущих битв. Но радость Уильяма оказалась преждевременной. Он уже повернулся, готовый к бегству, когда кто-то из горожан протянул Стефану топор дровосека. Увы, схватив это оружие, король продолжил бой.

Уильяма так и подмывало побыстрее удрать. Посмотрев направо, он увидел Ричарда – уже пешего, – который дрался как обезумевший, круша все на своем пути. Не мог Уильям бежать, когда его соперник продолжал сражаться.

Уильям был атакован коротышкой в легких латах. Нападавший был очень быстр; его меч сверкал в лучах солнца. Когда скрестились их клинки, Уильям понял, что перед ним грозный противник. Ему вновь пришлось защищаться, спасая свою жизнь, а уверенность в том, что битва проиграна, подрывала его боевой дух. Он парировал быстрые выпады, жалея, что не имеет возможности рубануть сплеча. Но вскоре такой шанс ему представился. Однако коротышка увернулся и сделал выпад. Левую руку Уильяма пронзила боль. Он был ранен. От страха его начало подташнивать. Под натиском противника он начал отступать, чувствуя, как кружится голова и земля уходит из-под ног. Его щит бесполезно болтался на шейном ремне: левая рука обездвижела. Коротышка, почуяв победу, все наседал. Уильяма охватил смертельный ужас.

Неожиданно рядом с ним вырос Уолтер.

Уильям отступил назад, а Уолтер, держа меч двумя руками, что было сил рубанул им застигнутого врасплох коротышку и скосил его, словно молодое деревце. От пережитого страха у Уильяма все плыло перед глазами. Он схватился за плечо Уолтера.

– Мы разбиты! – крикнул ему слуга. – Бежим!

Уильям заставил себя собраться. Хоть битва и была проиграна, король продолжал драться. Если бы он сейчас попытался убежать, то мог бы вернуться на юг и набрать новое войско. Но чем дольше он продолжал бой, тем больше была вероятность, что его схватят или убьют, а это могло значить только одно: Мод станет королевой.

Уильям и Уолтер стали выбираться с поля боя. Ну почему их король так глуп? Он хотел доказать свою храбрость. Доблесть обернется для него смертью. Уильям уже совсем был готов бросить короля, но здесь все еще оставался Ричард из Кингсбриджа, словно скала стоявший на правом фланге и будто косой косивший своим мечом неприятельских воинов.

– Еще не время! – прорычал Уолтеру Уильям. – Следи за королем!

Они медленно отступали. Когда исход битвы стал очевиден, накал сражения спал, ибо никто уже не хотел лишний раз рисковать. Уильям и Уолтер скрестили мечи с двумя рыцарями, но тех вполне удовлетворяло, что их противники отходили назад, обороняясь. Удары рыцарей были сильны, но опасности не представляли. Уильям, отступив на пару шагов, улучил мгновение, чтобы взглянуть на короля. В этот самый момент в шлем Стефана попал увесистый камень. Он зашатался и упал на колени. Противник Уильяма остановился и посмотрел в направлении его взгляда. Топор выпал из рук короля. К нему подбежал вражеский рыцарь и сдернул с него шлем.

– Король! – победно закричал он. – Я захватил короля!

Уильям, Уолтер и вся королевская армия обратились в бегство.

Филип был в восторге. Начавшееся в центре королевской армии отступление захлестнуло войско и перешло в паническое бегство. Король Стефан был наказан за свою несправедливость.

В тылу королевской армии сквайры держали наготове сорок или пятьдесят коней, и рыцари вскакивали на них и во весь опор мчались прочь, причем не в Линкольн, а в чисто поле, куда глаза глядят.

Филип недоумевал: что же случилось с королем?

Горожане в спешке слезали со своих крыш. Детей и домашний скот загоняли в дома. Некоторые семьи прятались в своих жилищах, наглухо закрывая ставни и запирая на массивные запоры двери. На озере вокруг суденышек началась жуткая неразбериха: многие пытались выбраться из города по реке. В надежде найти спасение люди стали набиваться в собор.

Жители Линкольна кинулись закрывать все массивные, обитые железом городские ворота. Внезапно из замка вырвались воины Ранульфа Честерского. Очевидно, в соответствии с заранее обдуманным планом они разделились на несколько групп, каждая из которых направилась к определенным воротам. Они проредили толпу горожан, разя направо и налево, и, открыв ворота, впустили победителей.

Филип решил спуститься с крыши собора. Бывшие с ним каноники последовали его примеру. Все они нырнули в низенькую дверь, что вела в башню. Там они встретили епископа и архидиакона, которые наблюдали за битвой из башни и теперь тоже спускались вниз. Епископ Александр показался Филипу испуганным. Это огорчило его, ибо в подобные дни священнослужителям необходимо иметь мужество, коим они могли бы поделиться со своей паствой.

Они осторожно спустились по узкой винтовой лестнице и очутились в западном нефе храма. Здесь уже было не меньше сотни горожан, а через три огромные двери собора сплошным потоком прибывали все новые и новые люди. Филип увидел, как, отчаянно стегая лошадей, через кладбище проскакали два забрызганных кровью и грязью рыцаря, явно только что примчавшиеся с поля боя, и, даже не спешившись, въехали прямо в церковь. Увидев епископа, один из них крикнул:

– Король сдался!

Король Стефан был не просто разбит, он схвачен! Теперь падут и все его сторонники в королевстве. Филип представлял одно за другим последствия этого события, но, прежде чем успел привести в порядок свои мысли, он услышал голос епископа Александра:

– Закройте двери!

Филип не верил своим ушам.

– Нет! – закричал он. – Ты не посмеешь сделать этого!

Бледный от страха епископ уставился на него. Он едва знал Филипа. Приехав в Линкольн, тот нанес ему визит вежливости, и с тех пор они не разговаривали. Теперь, с видимым усилием, Александр вспомнил его.

– Сей собор мой, а не твой, приор Филип. Закрыть двери! – Несколько священников отправились выполнять его приказание.

Священнослужитель заботится о личных интересах! Филип был потрясен.

– Ты не смеешь оставлять людей на улице! – гневно вскричал он. – Их могут убить!

– Если мы не запрем двери, всех нас убьют! – в истерике завизжал Александр.

Филип схватил его за сутану и встряхнул.

– Опомнись! – прошипел он. – Подумай, кто ты есть. Ничто не должно страшить нас, слуг Божьих, а тем более смерть. Возьми же себя в руки!

– Уберите его! – завопил епископ.

Несколько каноников оттащили приора.

– Слепцы! – кричал им Филип. – Неужели вы не видите, что он творит?

– Коли ты столь храбр, – сказал ему один из каноников, – почему бы тебе не выйти и не защитить их?

Филип вырвался.

– Именно это я и собираюсь сделать, – проговорил он.

Единственная еще не запертая центральная дверь уже закрывалась. Приор побежал к ней. Трое священников что было сил налегали на нее, в то время как в сужающуюся щель протискивались все новые и новые люди. Но прежде чем она окончательно захлопнулась, Филип все же вырвался наружу.

Вскоре на паперти собралась целая толпа. Мужчины и женщины колотили в двери собора, умоляя впустить их, но, увы, каноники остались глухи к их мольбам.

Филипу стало не по себе при виде застывшей на лицах паники. Однажды ему довелось познать нашествие победившей армии. Ему было шесть лет, и пережитый тогда ужас вновь вернулся к нему. Перед глазами живо предстала картина ворвавшихся в дом его родителей опьяневших от крови солдат. Много лет прошло с тех пор, как его мучили ночные кошмары: перекошенные лица воинов, вонзенный в мать меч, ужасный вид вываливающихся из живота отца внутренностей. Но сейчас он снова ощутил тот необъяснимый, всепоглощающий, истерический, безумный страх. И вновь Филип увидел входящего в дверь монаха с крестом в руке, который словом своим прекратил резню и показал им с братом, как закрыть родителям глаза, дабы они заснули вечным сном. Филип словно очнулся ото сна и вспомнил, что он уже не испуганный ребенок, а взрослый мужчина, монах, и, подобно аббату Питеру, спасшему его и его брата в тот страшный день двадцать семь лет назад, укрепленный верой и защищенный Богом, он должен прийти на помощь тем, чьи жизни в опасности.

Он заставил себя сделать шаг, затем второй, третий…

Когда Филип вышел на улицу, что вела к западным воротам, его чуть не сбил с ног озверевший валлиец, преследовавший горожан – мужчину и мальчика, бежавших с узелками, в которые были сложены их пожитки, задыхающихся стариков, визжащих девушек, женщин с зашедшимися в крике младенцами на руках. Бегущие оттеснили Филипа на несколько ярдов назад, но затем он собрался с силами и пошел навстречу общему потоку. Они стремились к собору. Филип хотел остановить их и сказать, чтобы они прятались по своим домам, но все дико кричали, и никто его не слушал.

Он медленно продвигался против людского потока. Не прошел он и нескольких ярдов, как на улицу ворвались четверо всадников. Все бросились врассыпную, стараясь прижаться к стенам домов, те же, кто не успел, попали под копыта коней. Филип был потрясен, но сделать ничего не мог и, чтобы самому не стать жертвой, нырнул в какой-то проход. Всадники промчались мимо, оставив после себя опустевшую улицу и несколько распластанных на земле тел.

Выйдя из своего укрытия, Филип заметил, что один из лежащих еще шевелится. Мужчина средних лет в алом плаще пытался ползти, несмотря на поврежденную ногу. Филип поспешил ему на помощь, но в это мгновение появились два воина в железных шлемах и с деревянными мечами.

– Этот еще жив, Джейк, – сказал один из них.

Филип вздрогнул. Манерами, голосами, одеждой и даже лицами они напоминали тех головорезов, что убили его родителей.

– Пусть платит выкуп, – прохрипел тот, которого звали Джейком. – Смотри, какой у него плащ! – Он обернулся и, сунув в рот пальцы, свистнул. К ним подбежал еще один воин. – Оттащи этого в замок и свяжи, – приказал ему Джейк.

Третий воин схватил раненого и поволок его к замку. Несчастный застонал от боли.

– Остановитесь! – закричал Филип. Они на мгновение замерли, посмотрели на него и, захохотав, потащили горожанина дальше.

Филип вновь окликнул их, но они не обращали на него внимания. Бессильный что-либо сделать, он стоял и глядел им вслед. Из дома вышел еще один воин в длинной шубе с серебряными тарелками под мышкой.

– Это дома богачей, – сказал Джейк товарищу, увидев награбленное. – Надо бы наведаться в них. Посмотрим, какая будет добыча.

Они подошли к запертой двери каменного дома и принялись взламывать ее своими секирами.

Филип понимал, что ничего не может сделать, но мириться с этим не собирался. Однако Господь наделил его духовным саном не для того, чтобы он защищал имущество богачей, а посему, оставив Джейка и его компаньонов, Филип поспешил к Западным воротам. Улица заполнялась воинами. Среди них встречались и низкорослые темноволосые варвары с раскрашенными лицами, одетые в овечьи шкуры и вооруженные дубинами. Это были дикари-валлийцы, догадался Филип и устыдился, что тоже родом из Уэльса. Прислонившись к стене дома, он старался оставаться незамеченным.

Из стоявшего неподалеку каменного дома вывалились два верзилы, таща за ноги седобородого старика в ермолке. Один из них приставил к его горлу нож и заорал:

– Ну, еврей, говори, где деньги!

– У меня нет денег, – пробормотал старик.

«В это никто не поверит», – подумал Филип. Богатство линкольнских евреев всем известно, да и жил этот человек в каменном доме.

Другой выволок за волосы средних лет женщину, очевидно, жену еврея.

Тот, что грозил седобородому ножом, снова заорал:

– Рассказывай, где деньги, а не то мой меч будет торчать у нее между ног. – Он задрал женщине юбку, выставив напоказ покрытый седеющими волосами лобок, и ткнул ей в пах длинным кинжалом.

Филип уже готов был вмешаться, но старик тут же сдался.

– Не трогайте ее, – взмолился он. – Деньги за домом. Они зарыты в саду под кладкой дров. Пожалуйста, отпустите ее!

Все трое кинулись к дому, а женщина помогла старику подняться на ноги. По узкой улице загрохотал отряд конников, и Филип бросился прочь с дороги. Когда он снова высунулся на улицу, евреи уже исчезли.

Но навстречу приору бежал со всех ног, спасаясь от трех преследовавших его валлийцев, юноша в латах. Они догнали его, как раз когда он поравнялся с Филипом. Меч одного из валлийцев скользнул по ноге юноши. Рана была не глубокая, но достаточная для того, чтобы беглец споткнулся и кубарем полетел на землю. Другой преследователь остановился над распростертым человеком и ухватил поудобней свою секиру.

С замирающим сердцем Филип шагнул им навстречу и возопил:

– Прекрати!

Валлиец поднял секиру.

Филип бросился к нему.

Боевой топор уже опускался, когда Филип толкнул валлийца. Лезвие секиры со звоном ударилось о булыжную мостовую в нескольких дюймах от головы юноши. Нападавший в изумлении вытаращился на приора. Филип смотрел ему прямо в глаза, стараясь не дрожать и тщетно пытаясь вспомнить одно-два слова по-валлийски. Однако двое других негодяев быстро опомнились, и один из них сбил Филипа с ног. Тот растянулся на земле, и, возможно, это спасло ему жизнь, ибо о нем уже позабыли, с невероятной жестокостью приканчивая несчастного юношу. Филип кое-как встал, но было уже поздно: их дубины и топоры с глухими ударами молотили бездыханное тело. Устремив взор к небесам, Филип гневно воскликнул:

– Господи, если я не в силах спасти ни единой человеческой жизни, зачем Ты послал меня сюда?!

И, словно в ответ, из стоявшего неподалеку дома донесся истошный вопль. Этот дом, построенный из камня и дерева, был попроще тех, что стояли по соседству. Филип вбежал в распахнутую дверь. Здесь были две комнаты, соединенные между собой арочным проходом. Пол застелен соломой. В угол забилась смертельно напуганная женщина с двумя младенцами. Посередине, напротив лысого человечка, находились три вооруженных до зубов головореза. На полу лежала девушка лет восемнадцати. Ее одежда была разодрана в клочья, и один из воинов, встав коленями на грудь девушки, пытался раздвинуть ей ноги. Когда Филип вошел, лысый, бывший, очевидно, ее отцом, кинулся защищать девушку, но получил удар мечом в живот. Женщина в углу душераздирающе завизжала.

– Остановитесь! – крикнул Филип.

Головорезы уставились на него как на сумасшедшего.

– Если вы сделаете это, вас будут ждать муки ада! – грозно проговорил он.

Тот, что убил главу семейства, поднял меч, собираясь расправиться и с Филипом.

– Постой… – сказал ему воин, насилующий девушку. – Ты кто такой, монах?

– Я Филип из Гуинедда, приор Кингсбриджский, и я призываю вас именем Господа Бога отпустить девушку, если вас заботит бессмертие ваших заблудших душ!

– А-а, приор… Я так и думал. За него можно получить выкуп.

Убийца отца девушки вложил меч в ножны и гаркнул:

– А ну марш в угол – к бабе! Да ты ведь и сам как баба.

– Не смей прикасаться к монашеским одеждам! – Филип старался, чтобы его слова звучали убедительно.

– Отведи его в замок, Джон, – сказал тот, что держал девушку. Похоже, он был у них главным.

– Да пошел ты к черту, – огрызнулся Джон. – Сначала я хочу позабавиться с девкой. – Он схватил Филипа за руки и, прежде чем тот успел что-либо сделать, швырнул его в угол. Филип растянулся на полу рядом с женщиной.

Тот, что звался Джоном, задрал тунику и снова навалился на девушку.

Ее мать отвернулась и зарыдала.

– Ну нет! – взорвался Филип. – Я этого так не оставлю!

Он встал и, схватив насильника за волосы, оттащил его от девушки. Тот взвыл от боли.

Третий солдат поднял дубину. Филип заметил ее, но было уже поздно. Удар пришелся по голове. На мгновение он почувствовал нестерпимую боль, затем в глазах потемнело, и, прежде чем он упал, сознание покинуло его.

Все пленники были брошены в тюрьму замка, которая представляла собой ряд маленьких, но прочных деревянных строений в шесть футов длиной, три шириной и высотой чуть больше человеческого роста. Вместо стен были столбы, вбитые в землю на небольшом расстоянии друг от друга, чтобы тюремщики могли видеть, что происходит внутри. В мирные времена, когда эти клети использовались для содержания воров, убийц да еретиков, в каждой из них сидели один-два человека. Сегодня же мятежники затолкали в них по восемь-десять пленных, и все равно места хватило не всем. Оставшихся заключенных связали веревками и согнали в кучу. При желании они могли бы довольно легко сбежать, но не делали этого, возможно, потому, что здесь чувствовали себя в большей безопасности, чем за пределами замка.

Филип сидел в углу одной из клетей, обхватив руками голову и чувствуя себя круглым дураком и неудачником. От него оказалось так же мало толку, как и от епископа Александра. Он не спас ни одной человеческой жизни и не предотвратил ни одного удара. Для жителей Линкольна проку от него не было. Он не смог, в отличие от аббата Питера, не допустить насилия. «Нет, я не такой человек, каким был отец Питер», – печально думал Филип.

Хуже того, в своих тщетных попытках помочь горожанам он, вполне возможно, упустил шанс добиться расположения принцессы Мод, когда она станет королевой. Теперь он стал пленником ее армии, его будут считать сторонником короля Стефана, и Кингсбриджскому монастырю придется заплатить выкуп за освобождение своего приора. Он был болен, расстроен и полон раскаяния.

В течение дня приводили все новых и новых пленных. Их поток прекратился лишь к ночи, однако не прекратилось разграбление города: из-за стен замка то и дело доносились крики, вопли и грохот рушащихся зданий. Ближе к полуночи наступила тишина, должно быть, потому, что солдаты так упились ворованным вином и так пресытились грабежами и насилием, что больше уже не могли причинить никакого вреда. Несколько таких вояк, шатаясь, ввалились в замок, похваляясь своими победами, затем переругались друг с другом и наконец, проблевавшись, упали без чувств и захрапели.

Филип тоже заснул, хотя для того, чтобы лечь, места было слишком мало, и ему пришлось устроиться в углу, прислонившись спиной к деревянным бревнам своей клетки. Он проснулся на рассвете, дрожа от холода, однако голова, к счастью, болела гораздо меньше. Он встал, чтобы размять ноги, и похлопал себя по бокам, пытаясь таким образом хоть как-то согреться. Все постройки замка были до отказа забиты людьми. Даже в открытых летних конюшнях спали воины победившей армии, в то время как их кони были стреножены на дворе. Ноги спящих торчали из двери пекарни и из кухонной кладовой. И лишь ничтожное количество солдат, сумевших остаться трезвыми, разбили себе палатки. В юго-восточном углу замка располагался построенный на высокой насыпи дворец – своего рода замок в замке, его мощные каменные стены окружали с полдюжины, если не больше, деревянных зданий. Там разместились графы и рыцари победившей стороны, отсыпавшиеся после праздничной попойки.

Мысли Филипа обратились к последствиям, которые могло иметь вчерашнее сражение. Значит ли это, что война закончена? Возможно. Хотя у Стефана есть жена, королева Матильда, герцогиня Булонская, и не исключено, что она продолжит войну: она в начале войны вместе со своими рыцарями захватила Дувр и сейчас от имени мужа властвовала в большей части графства Кент. Однако, пока Стефан в тюрьме, ей будет нелегко получить поддержку баронов. Конечно, она способна продолжать удерживать Кент, но на большее едва ли может рассчитывать.

Положение Мод тоже оставалось сложным. Ей необходимо закрепить военную победу, завоевать доверие Церкви и короноваться в Вестминстере. Решительная и неглупая, она, очевидно, справится с этими задачами.

А это было добрым известием для Кингсбриджа или, вернее, могло бы быть, если бы Филипу удалось выбраться отсюда, не будучи обвиненным в пособничестве Стефану.

Погода стояла пасмурная, но с приходом дня воздух немного прогрелся. Сидевшие в одной клетке с Филипом заключенные начали постепенно просыпаться, кряхтя и постанывая от боли: большинство из них были избиты, и после холодной ночи, проведенной в этой каталажке, состоявшей лишь из крыши да редких бревен, их самочувствие ухудшилось. В основном здесь находились зажиточные горожане и пленные рыцари.

– Не видел ли кто-нибудь, что случилось с Ричардом из Кингсбриджа? – обратился к ним Филип. Он лелеял надежду, что Ричарду удалось спастись.

Ему ответил рыцарь с окровавленной повязкой на голове:

– Он дрался как лев. А когда дела стали совсем плохи, повел за собой горожан.

– Но его не убили?

Рыцарь медленно покачал раненой головой:

– Не знаю. В конце битвы я его не видел.

– А Уильям Хамлей? – Вот было бы счастье узнать, что Уильям погиб!

– Почти все время он сражался подле короля. Но в конце сбежал: я сам видел, как он удирал на своем коне, намного опередив остальных.

– Ах так. – И без того слабая надежда улетучилась.

На этом их беседа прекратилась. Просыпавшиеся солдаты стряхивали с себя похмелье, перебирали награбленное вчера добро, проверяли, не сбежали ли их заложники, и принимались за завтрак. Филип гадал, собирались ли победители кормить своих пленников. «Должны, – рассуждал он, – в противном случае мы умрем с голоду и они останутся без выкупа. Однако в чьи обязанности входит давать пищу заключенным?» Он начал прикидывать, долго ли ему придется здесь сидеть. Те, кто его схватил, пошлют в Кингсбридж гонца с требованием заплатить выкуп, и братья направят кого-нибудь вести переговоры об освобождении. Кто это будет? Хорошо бы Милиус. Но в отсутствие Филипа за главного оставался Ремигиус, и он мог послать одного из своих дружков, а то и сам явиться. Помощник приора все делал очень медленно: он был просто не способен на быстрые, решительные действия, даже когда это было в его собственных интересах. Так что могли пройти месяцы. Филип помрачнел.

Другие пленники оказались более удачливыми. Вскоре после восхода солнца их жены, дети и родственники стали – поначалу робко, а затем более уверенно – просачиваться в замок, чтобы договориться о выкупе за своих близких. Какое-то время они торговались, жалуясь на отсутствие денег и предлагая взамен всякие безделушки, но потом приходили к соглашению, уходили, а через час-другой возвращались, принося с собой условленный выкуп, чаще всего деньги. Кучи добра постепенно росли, а тюремные клетки пустели.

К полудню половина пленников уже разошлись по домам. Как догадался Филип, это были местные жители. Те же, что остались, должно быть, являлись рыцарями, взятыми в плен во время сражения, и жили в других городах. Вывод Филипа подтвердился, когда заключенных стал обходить комендант замка, спрашивая их имена. Большинство оставшихся были рыцарями из южных графств. Филип обратил внимание, что в одной из клеток сидел человек в колодках, словно кто-то хотел быть вдвойне уверенным, что он не убежит. Присмотревшись повнимательнее, Филип узнал его.

– Взгляните! – обратился он к сидевшим вместе с ним трем пленникам. – Тот человек… Неужели это он?

– Господи Иисусе! Это же король! – воскликнул один из них.

Филип уставился на грязного темноволосого узника, руки и ноги которого были зажаты в деревянные тиски. Сейчас он ничем не отличался от остальных, а ведь еще недавно был королем Англии! Вчера он отказал Кингсбриджу в разрешении на открытие рынка, а сегодня не мог даже самостоятельно встать. Король получил по заслугам, но Филипу было жаль его.

В полдень пленникам принесли еду. Это были чуть теплые остатки от обеда воинов, но и они сгодились голодным заключенным. Филип отодвинулся от еды, давая остальным съесть побольше, ибо считал, что голод порождает слабость, а воздержание от пищи смиряет плоть.

Пока его товарищи по несчастью выскребали котелок, во дворце началось движение, и из него вышли несколько важных персон. В то время как они спускались по ступеням дворца и шагали через двор замка, Филип мог разглядеть, что впереди группы шли два вельможи, и догадался, что это были Ранульф Честерский и Роберт Глостер. Правда, он не знал, кто из них кто. Они подошли к клетке Стефана.

– Здравствуй, кузен Роберт, – сказал Стефан, сделав ударение на слове «кузен».

Тот из двоих, что был повыше ростом, ответил:

– Я не хотел заставлять тебя проводить ночь в колодках и приказал устроить тебя поудобнее, но, как видно, мой приказ не выполнили. Однако, похоже, ты еще живой.

От группы дворян отделился человек в одеждах священнослужителя и подошел к клетке, где сидел Филип. Сначала приор не обратил на него внимания, ибо Стефан как раз спросил, какая его ждет участь, и Филипу было интересно услышать ответ, однако священник произнес:

– Кто из вас приор Кингсбриджский?

– Я, – отозвался Филип.

– Отпусти его, – приказал священник воину, что притащил сюда Филипа.

Приор изумился. Он в жизни не встречал этого священника. Очевидно, его имя узнали из списка, ранее составленного комендантом. Но почему? Конечно, ему хотелось выбраться из этой клетки, но, не зная, что стоит за его освобождением, радоваться он не спешил.

– Это мой пленник, – возмутился воин.

– Уже не твой, – заявил священник. – Освободи его.

– Почему я должен его освобождать, не получив выкупа?! – в негодовании заорал тот.

Ответ священнослужителя был категоричен:

– Во-первых, потому что он не является ни воином армии короля, ни жителем этого города, и, взяв его в плен, ты совершил преступление. Во-вторых, потому что он монах, и, подняв руку на Божьего человека, ты совершил святотатство. И, в-третьих, потому что секретарь принцессы Мод повелевает тебе отпустить его, и если ты посмеешь ослушаться, то не успеешь и глазом моргнуть, как сам окажешься в этой клетке. Так что пошевеливайся!

Воин неохотно подчинился.

Филип был встревожен. Он-то надеялся, что Мод не узнает о том, что он оказался ее пленником. Но если его потребовал к себе секретарь Мод, значит, надежду эту можно оставить.

С тяжелым сердцем он вышел из клетки.

– Иди со мной, – сказал священник.

Филип поплелся за ним.

– Так я свободен? – спросил он.

– Думаю, что да, – удивленно посмотрел на него священник. – А знаешь ли ты, кто тебя ждет?

– Понятия не имею.

Священник улыбнулся:

– Что ж, пусть это будет для тебя сюрпризом.

Они подошли к дворцу и поднялись по длинной лестнице. Филип изо всех сил напрягал мозги, но так и не мог понять, с какой это стати секретарь принцессы Мод проявил к нему такой интерес.

Они вошли на территорию дворца. Вдоль его стен располагались двухэтажные здания, а в середине крохотного двора виднелся колодец. Священник привел Филипа в одно из этих зданий.

Там спиной к двери возле очага стоял другой священник. У него была такая же, как у Филипа, фигура, такие же черные волосы, правда, его голова не была выбрита и в волосах еще не серебрилась седина. Филип не верил своему счастью. На его лице заиграла широкая улыбка.

Священник обернулся. У него были такие же, как у Филипа, ярко-голубые глаза, и он тоже широко улыбался.

– Филип! – воскликнул он, протягивая вперед руки.

– Слава тебе, Господи! – проговорил изумленный Филип. – Франциск!

Братья обнялись, и на глаза Филипа навернулись слезы.

III

Королевский зал приемов Винчестерского дворца стал совсем другим. Отсюда исчезли собаки, как и незамысловатый деревянный трон короля Стефана, скамьи и висевшие на стенах шкуры животных. Вместо них появились расшитые портьеры, дорогие расписные ковры, вазы с цукатами и нарядные стулья. В воздухе витал аромат цветов.

Филип всегда чувствовал себя неловко при королевском дворе, а при дворе, во главе которого стояла женщина, тем более. Принцесса Мод была его последней надеждой вернуть каменоломню и получить разрешение на открытие рынка, но уверенности в том, что эта надменная, властная женщина примет справедливое решение, у него не было.

Принцесса восседала на изящном резном позолоченном троне в платье цвета колокольчиков. Она была высокой и стройной, с большими темными глазами и прямыми блестящими черными волосами. Поверх платья на ней была ротонда – шелковая, до колен, с облегающим лифом и расклешенной юбкой: до ее приезда этот фасон в Англии был неизвестен и теперь входил в моду. Одиннадцать лет она прожила со своим первым мужем и четырнадцать – со вторым, однако выглядела гораздо моложе сорока. Люди восхищались ее красотой. Филипу она показалась несколько угловатой и неприветливой, хотя, конечно, ценителем женской красоты он был никудышным.

Филип, Франциск, а также Уильям Хамлей и епископ Уолеран поклонились принцессе и стали ждать. Она, не удостоив их даже взглядом, продолжала разговаривать со своей фрейлиной. Они беседовали о каких-то пустяках и мило смеялись, но Мод и не думала прерывать эту болтовню, чтобы поприветствовать своих посетителей.

По роду своей работы Франциск имел возможность почти ежедневно видеть принцессу, но близкими друзьями они так и не стали. Когда она прибыла в Англию, ее брат Роберт уступил ей Франциска, ибо она нуждалась в первоклассном секретаре. Однако это была не единственная причина. Франциск служил своеобразным связующим звеном между братом и сестрой, а заодно и следил за взбалмошной Мод. В полной интриг жизни королевского двора предательство считалось вполне обычным делом, и истинная роль Франциска заключалась в том, чтобы помешать Мод что-либо тайно предпринять. Мод обо всем этом знала и не противилась, но ее отношения с Франциском были весьма натянутыми.

Со времени битвы при Линкольне прошло уже два месяца, и для Мод все складывалось как нельзя лучше. Епископ Генри с распростертыми объятиями принял ее в Винчестере (тем самым предав своего родного брата короля Стефана) и собрал поместный собор высших церковных иерархов, который и благословил ее на царствие, и теперь Мод была занята тем, что вела переговоры с общиной Лондона об организации своей коронации в Вестминстере. Шотландский король Дэвид, приходившийся ей дядей, уже был на пути в Англию, дабы, как суверен суверену, нанести королеве Мод официальный визит вежливости.

Епископа Генри всячески поддерживал епископ Кингсбриджский Уолеран, и, по словам Франциска, этот самый Уолеран и уговорил Уильяма Хамлея переметнуться на другую сторону и дать клятву верности Мод. И сейчас Уильям явился за наградой за свое предательство.

Все четверо стояли в ожидании: граф Уильям со своим поручителем епископом Уолераном и приор Филип – с Франциском. Филип видел Мод впервые. Ее вид не внушал ему уверенности: несмотря на свою царственную внешность, она казалась взбалмошной.

Завершив беседу, Мод чопорно повернулась к ним, как бы говоря: «Посмотрите, как мало вы значите, – даже моя фрейлина важнее, чем вы». Несколько мгновений она не отрываясь глядела на Филипа, чем привела его в крайнее смущение, затем произнесла:

– Ну, Франциск, ты привел ко мне своего близнеца?

– Это мой брат Филип, миледи, он является приором Кингсбриджа, – представил Филипа Франциск.

Филип снова поклонился и сказал:

– Малость староват да седоват я, миледи, для того, чтобы быть его близнецом. – Это было незамысловатое, самоуничижительное замечание, которое придворные, похоже, нашли весьма забавным, однако Мод проигнорировала его и смерила Филипа ледяным взглядом. Он решил оставить свои попытки показаться обаятельным.

Она повернулась к Уильяму:

– А вот и граф Ширинг, храбро сражавшийся против моей армии в битве при Линкольне, но теперь осознавший свою ошибку.

Уильям поклонился. У него хватило ума, чтобы промолчать.

Она снова повернулась к Филипу:

– Ты просил меня даровать тебе право иметь рынок в Кингсбридже.

– Да, миледи.

– Все доходы от этого рынка пойдут на строительство собора, госпожа, – пояснил Франциск.

– По каким дням ты хочешь, чтобы работал твой рынок?

– По воскресеньям.

Она приподняла свои выщипанные брови:

– Вы, святые отцы, обычно выступаете против воскресных рынков. Разве они не отвлекают прихожан от посещения церкви?

– В нашем случае нет, – проговорил Филип. – Люди приходят потрудиться на строительстве и помолиться, а заодно кое-что покупают и продают.

– То есть рынок у тебя уже действует? – в упор спросила Мод.

Филип понял, что допустил промах. Он клял себя последними словами.

– Нет, миледи, – пришел ему на помощь Франциск. – В настоящее время рынка там нет. Он образовался стихийно, но приор Филип приказал закрыть его до тех пор, пока не получит разрешение.

Это было правдой, хотя и не всей правдой. Однако Мод, казалось, поверила. Филип в мыслях молил Бога простить Франциску его маленькое лукавство.

– А нет ли в том краю еще одного рынка? – продолжала задавать вопросы Мод.

– Есть, в Ширинге, – заговорил граф Уильям, – и Кингсбриджский рынок мешает его торговле.

– Но ведь Ширинг в двадцати милях от Кингсбриджа! – возразил Филип.

– Миледи, – спокойно сказал Франциск, – правило гласит, что рынки должны располагаться не ближе чем в четырнадцати милях друг от друга. В соответствии с этим правилом Кингсбридж и Ширинг не являются конкурентами.

Она кивнула, давая понять, что согласна с упомянутым Франциском пунктом закона.

– Ты также просишь, – продолжала Мод, – дать тебе право брать камень из каменоломни графа Ширинга.

– В течение многих лет у нас было это право, но недавно граф Уильям вышвырнул наших каменотесов, убив пятерых…

– А кто разрешил тебе брать камень? – перебила его она.

– Король Стефан…

– Узурпатор!

– Миледи, – поспешно заговорил Франциск, – естественно, приор Филип считает, что все эдикты обманщика Стефана не имеют юридической силы до тех пор, пока они не будут одобрены тобой.

Филип вовсе так не считал, но счел за благо промолчать.

– Я закрыл каменоломню, – заявил Уильям, – в ответ на незаконное открытие рынка.

«Просто поразительно, – подумал Филип, – как совершенно очевидная несправедливость может представиться весьма спорной на судебном разбирательстве».

– Вся эта тяжба, – сделала вывод Мод, – порождена дурацкими указами Стефана.

– Полностью с тобой согласен, миледи, – угодливо поддакнул впервые подавший голос епископ Уолеран.

– Конечно, начнутся ссоры, если одному отдать каменоломню, а другому – право брать из нее камень, – возмущенно сказала она. – Каменоломня должна полностью принадлежать кому-то одному.

Филип вынужден был признать, что Мод права, и если бы она намеревалась следовать логике «дурацких указов» Стефана, то лишь в этом случае каменоломня досталась бы Кингсбриджу.

– А посему повелеваю, – продолжала Мод, – отдать ее моему верному слуге графу Ширингу.

Без свободного доступа к каменоломне строительство собора уже не могло успешно продолжаться. Его придется свернуть до тех пор, пока Филип не найдет деньги на покупку камня. И все из-за прихоти этой капризной женщины!

– Благодарю тебя, миледи, – сказал Уильям.

– Однако, – вновь заговорила Мод, – Кингсбридж получает равные с Ширингом права иметь собственный рынок.

Филип несколько приободрился. Доходов от рынка, конечно, недостаточно, чтобы оплатить покупку камня, но все же это огромное подспорье. Значит, снова придется наскребать деньги, как в самом начале, но зато строительство продолжится…

Мод частично удовлетворила каждую из сторон. Возможно, не так уж она и легкомысленна.

– Миледи, я правильно понял: «равные с Ширингом права иметь собственный рынок»? – переспросил Франциск.

Филип не вполне понимал, зачем Франциску нужно было задавать этот вопрос. Совершенно естественно, что, давая разрешение на открытие рынка, Мод ссылалась на права, коими обладал другой город: так было справедливо, да и проще. Филип даже лично сможет проверить, что написано в грамоте, данной Ширингу. А там могли быть какие-то ограничения или дополнительные привилегии.

– Итак, – подвела черту Мод, – каждый получил, что ему положено: граф Уильям каменоломню, а приор Филип рынок. А взамен каждый из вас заплатит мне по сто фунтов. Кончено. – И она снова повернулась к своей фрейлине.

Сто фунтов! Да у монастыря нет и ста пенсов. Где он наберет столько денег? Рынок за несколько лет не приносит такой суммы! Это был сокрушительный удар по всем планам строительства. Филип уставился на Мод, но она уже с головой ушла в беседу с фрейлиной. Франциск слегка потянул его за рукав.

– Но… – начал было Филип, однако Франциск приложил палец к губам и строго покачал головой.

Филип понял, что Франциск прав. Понурившись, он поплелся прочь из королевского дворца.

То, что Франциск увидел в Кингсбриджском монастыре, потрясло его до глубины души.

– Последний раз я приезжал сюда десять лет назад. Здесь была тоска зеленая, – говорил он Филипу. – Воистину ты вернул монастырь к жизни!

Особенно его впечатлил скрипторий, который, пока Филип был в Линкольне, закончил Том. Он располагался в маленьком домике рядом с часовней и имел большие окна, камин с дымоходом, ряд письменных столов и большой дубовый книжный шкаф. Здесь уже работали четверо братьев. Стоя за высокими столами, они гусиными перьями писали на листах пергамента. Трое из них занимались перепиской: один – Псалмов Давидовых, другой – Евангелия от Матфея, а третий – Заветов Святого Бенедикта. Брат Тимоти писал историю Англии, правда, поскольку он начал с сотворения мира, Филип боялся, что старик мог так никогда и не закончить ее. Комната была небольшая – Филип пожалел предназначенный для собора камень, – но теплая, сухая и светлая.

– В монастыре постыдно мало книг, а поскольку они чудовищно дорогие, это единственный способ создать собственное собрание, – объяснил Филип.

В подвале домика разместилась мастерская, где старый монах учил двух послушников, как делать переплеты из овечьих шкур, приготавливать чернила и сшивать пергаментные листы в книгу.

– Да ты даже сможешь продавать книги! – воскликнул Франциск.

– О да. Скрипторий окупится многократно.

Они вышли из домика и направились в галерею. Был час занятий. Большинство монахов читали, а несколько сидели, погрузившись в раздумья, – род занятий, подозрительно напоминавший дремоту, как скептически заметил Франциск. В дальнем углу два десятка учеников зубрили латинские глаголы. Филип остановился.

– Видишь сидящего на краю лавки мальчонку?

– Так старательно пишущего, что даже язык высунул? – улыбнулся Франциск.

– Это тот самый младенец, которого ты нашел в лесу.

– Такой большой!

– Ему пять с половиной лет уже, и он весьма способный.

Франциск удивленно покачал головой:

– Да-а. Время так скоротечно… Ну как он?

– Монахи его балуют, однако, даст Бог, его это не испортит. Нас-то с тобой не испортило.

– А другие ученики кто?

– Либо послушники, либо дети местных купцов и мелких дворян. Учатся писать и считать.

Покинув галерею, они прошли на строительную площадку. Восточная часть нового собора была построена уже более чем наполовину. Два ряда массивных, высотой в сорок футов, колонн были соединены огромными арками. Над аркадой уже просматривались очертания верхней галереи. С обеих сторон аркады были построены стены боковых приделов с выступающими из них контрфорсами. Обходя стройку, Филип заметил, что сейчас каменщики были заняты сооружением полуарок, которые должны были соединить внутреннюю стену верхней галереи с этими контрфорсами, дабы они могли принять на себя огромный вес крыши.

Франциск казался просто ошеломленным.

– И все это сделал ты, Филип! – изумленно прошептал он. – Скрипторий, школа, новая церковь, даже эти городские дома – все это появилось по твоей воле!

Филип был тронут. Никто еще не говорил ему таких слов. Спроси его, так он бы сказал, что это Господь благословил его старания. Но в глубине души Филип знал, что слова Франциска чистая правда: этот процветающий, кипящий деловой активностью город – его детище. И ему было очень приятно услышать признание своих заслуг, особенно из уст такого искушенного и циничного человека, как его младший брат.

К ним подошел Том Строитель.

– Ты проделал великолепную работу, – сказал ему Филип.

– Да, но посмотри на это. – Том кивнул в сторону северо-восточного угла монастырского двора, где хранились привезенные из каменоломни блоки. Обычно там лежали сотни уложенных в штабеля каменных глыб. Теперь же на земле валялись лишь двадцать-тридцать камней. – К сожалению, эта «великолепная работа» означает, что мы израсходовали все наши запасы.

Ликование Филипа тут же улетучилось. Все, что достигнуто, оказалось под вопросом из-за необдуманного решения Мод.

Они шли вдоль северной части строительной площадки, где наиболее искусные мастера при помощи молотков и резцов обтачивали камни, придавая им нужную форму. Остановившись возле одного из ремесленников, Филип стал наблюдать, как тот обрабатывает капитель, массивную каменную деталь, венчавшую колонну. Постукивая легким молоточком по небольшому резцу, мастер вырезал орнамент из листьев. Это была очень тонкая работа. К удивлению Филипа, ремесленником оказался молодой Джек, пасынок Тома.

– А я-то думал, Джек все еще ходит в учениках! – воскликнул приор.

– Так и есть, – сказал Том, но, когда они отошли на приличное расстояние, добавил: – Мальчишка просто выдающийся. Здесь у меня работают мастера, которые начали резать камень, когда он еще не родился, но ни один из них не может с ним сравниться. – Он как-то смущенно усмехнулся. – Подумать только! А ведь он даже не мой сын!

Родной же сын Тома, Альфред, стал уже мастером и имел в своем подчинении несколько работников и подмастерьев, однако Филип знал, что Альфред и его подручные обычно выполняют более грубую работу. «Интересно, – размышлял приор, – как ко всему этому относится Том?»

– Уверен, рынок принесет нам хорошие деньги, – сказал Том Строитель, возвращаясь к разговору о делах.

– Да, но их не хватит. В первый год он даст не больше пятидесяти фунтов.

Том мрачно кивнул:

– Этого еле-еле хватит, чтобы купить камень.

– Мы бы справились как-нибудь, если бы я не должен был отдать сотню фунтов Мод.

– А шерсть?

Овечья шерсть, сложенная в монастырских амбарах, должна была быть продана через несколько недель на овчинной ярмарке, которая устраивалась в Ширинге. Филип рассчитывал получить за нее около ста фунтов.

– Эти-то деньги и уйдут на уплату Мод, – сказал он. – Но у меня до следующего года не будет ни пенни на жалованье ремесленникам.

– А занять не можешь?

– Уже занимал. Евреи мне больше не дадут. Я пытался, когда был в Винчестере, но они никогда не дают денег, если не уверены, что смогут получить их обратно.

– А Алина?

Филип даже вздрогнул. У него никогда и в мыслях не было попросить у нее взаймы. После овчинной ярмарки у Алины, должно быть, будет фунтов двести.

– Но ей самой нужны деньги. И, кроме того, христиане не занимаются ростовщичеством. Если она одолжит мне деньги, ей не на что будет делать свои закупки. Хотя… – Пока Филип говорил, у него зародилась новая идея. Он вспомнил, как Алина хотела скупить у него весь годовой настриг. Не исключено, что здесь можно что-нибудь придумать… – Думаю, с ней надо поговорить, – задумчиво произнес он. – Где она сейчас? Дома?

– Наверное. Утром я ее видел.

– Пойдем, Франциск. Ты встретишься с замечательной женщиной, – сказал Филип, и, оставив Тома, они поспешили в город. У Алины было два стоявших рядышком дома неподалеку от западной стены монастыря. В одном она жила, а другой использовался под склад. Она была очень богатой и, возможно, могла бы помочь монастырю заплатить Мод этот грабительский налог за разрешение на открытие рынка. Зародившаяся в голове Филипа идея начинала принимать конкретные очертания.

Они застали Алину на складе следившей за разгрузкой телеги с тюками шерсти. Она была одета в парчовое платье такого же фасона, какое было на Мод; волосы убраны под полотняный чепец. Она держалась как всегда властно, и двое мужиков, разгружавших телегу, без лишних вопросов послушно выполняли ее распоряжения. Алину уважали все, хотя – как ни странно, – близких друзей у нее не было. Она тепло поздоровалась с Филипом и сказала:

– Когда мы услышали о битве при Линкольне, мы так испугались! Ведь тебя могли убить! – В ее глазах светилось искреннее участие, и Филип был тронут, узнав, что есть люди, которые беспокоятся о нем. Он познакомил Алину с Франциском.

– Ну как, нашел правду в Винчестере? – спросила она.

– Не совсем, – ответил Филип. – Принцесса Мод разрешила нам открыть рынок, а каменоломню отобрала. И это бы еще ничего, но она требует за свое разрешение сто фунтов.

– Вот кошмар! – воскликнула потрясенная Алина. – А ты сказал ей, что все доходы от рынка пойдут на строительство собора?

– Ну конечно.

– Где же ты найдешь сто фунтов?

– Я подумал, может, ты поможешь.

– Я?! – опешила Алина.

– Через несколько недель, после того как ты продашь фламандцам свою шерсть, у тебя будет фунтов двести, а то и больше…

Алина выглядела явно озадаченной.

– Я бы с радостью дала тебе эти деньги, но мне они нужны, чтобы в следующем году купить новую шерсть.

– А помнишь, ты хотела купить у меня всю шерсть?

– Да, но теперь уже поздно. Я хотела купить ее в начале сезона. А кроме того, ты и сам можешь ее продать.

– Я вот что думаю… – Филип замялся. – А не хотела бы ты купить у меня шерсть следующего года?

– Но у тебя же ее еще нет. – Алина нахмурила брови.

– Но я могу продать тебе ее заранее.

– Как это?

– Очень просто. Ты заплатишь сейчас, а шерсть получишь в следующем году.

Алина просто не знала, как отнестись к подобному предложению: о таких сделках ей еще не доводилось слышать. Как и Филипу: он только что сам все это и придумал.

Наконец она медленно, взвешивая каждое слово, проговорила:

– Но мне придется предложить тебе несколько меньшую цену, чем ты мог бы получить. Более того, цена на шерсть к следующему лету может еще подняться – сколько лет я занимаюсь этим делом, так бывает каждый год.

– Ну, тогда я немного потеряю, а ты немного выиграешь, – сказал Филип. – Но зато я смогу еще год продолжать строительство.

– А что ты будешь делать потом?

– Не знаю. Может быть, опять продам тебе шерсть следующего года.

Алина кивнула:

– В этом что-то есть.

Филип взял ее за руку и заглянул в глаза.

– Если ты согласишься, Алина, ты спасешь собор! – с жаром проговорил он.

– Ты ведь тоже меня однажды спас, – торжественно заявила девушка.

– Было дело…

– Ну вот я и отплачу тебе тем же.

– Да благословит тебя Господь! – В порыве благодарности он обнял ее, однако, вспомнив, что она женщина, поспешно отпрянул. – Не знаю, как тебя благодарить. У меня просто не было выхода.

Алина засмеялась:

– Я вовсе не уверена, что заслуживаю благодарности. Вполне возможно, на этой сделке я хорошо заработаю.

– Я надеюсь.

– Ну, тогда давайте скрепим наше соглашение чарочкой вина, – предложила она. – Вот с возчиком только расплачусь.

Телега уже стояла пустая, а шерсть была аккуратно уложена на складе. Филип и Франциск вышли на улицу, оставив Алину разбираться с хозяином телеги. Солнце уже клонилось к закату, и строители начали расходиться по домам. Настроение Филипа вновь поднялось. Несмотря на все трудности, он нашел способ продолжить строительство.

– Слава Богу, что есть Алина! – воскликнул приор.

– Ты даже не сказал мне, что она такая красавица, – заметил Франциск.

– Красавица? Да, пожалуй…

Франциск рассмеялся:

– Филип, да ты же слепец! Это одна из самых прекрасных женщин, которых мне довелось видеть. Она вполне способна заставить любого священника забыть о своем сане.

Филип строго посмотрел на Франциска:

– Негоже тебе вести подобные речи.

– Извини.

Алина вышла и закрыла склад. Они направились в ее дом. Это было просторное жилище с большой гостиной и отдельной спальней. В углу стояла бочка с пивом, с потолка свисал копченый окорок, а стол был застелен белой скатертью. Средних лет служанка наполнила из бутыли серебряные стаканчики. Дом Алины был очень уютным. «Если она так красива, – подумал Филип, – почему же тогда не выходит замуж?» В ухажерах у нее недостатка не было: к ней сватались почти все женихи графства, но всем им она отказала. Филип сейчас чувствовал к ней такую благодарность, что искренне желал счастья.

Однако мысли Алины все еще были заняты делами.

– Но до завершения ярмарки в Ширинге денег у меня не будет, – сказала она, когда все выпили за успех их сделки.

Филип повернулся к Франциску:

– Как думаешь, Мод подождет?

– Долго?

– Ярмарка начнется через три недели.

Франциск кивнул:

– Я ей скажу. Подождет.

Алина сняла свой чепец и, тряхнув темными кудрями, устало вздохнула:

– Дни такие короткие! Ничего не успеваю. Хочу прикупить еще шерсти, но прежде нужно найти достаточно возчиков, чтобы свезли все это в Ширинг.

– А в следующем году у тебя будет еще больше товара, – заметил Филип.

– Жаль, что мы не можем заставить фламандских купцов приезжать прямо сюда. Это было бы гораздо удобнее.

– Почему? Приглашайте, ради Бога, – возразил Франциск.

И Филип, и Алина уставились на него.

– Каким образом? – спросил Филип.

– Проводите собственную овчинную ярмарку.

Филип начал понимать, к чему клонит его брат.

– А мы можем?

– Мод дала вам точно такие же права, какие имеет Ширинг! Я сам писал вашу грамоту. Если Ширинг проводит ярмарки, то и вы можете.

– А что, – воскликнула Алина, – это было бы просто замечательно: нам не пришлось бы больше возить все эти тюки в Ширинг. Мы могли бы здесь заключать сделки и прямо отсюда отправлять шерсть аж во Фландрию!

– Это еще мелочи, – взволнованно проговорил Филип. – Овчинная ярмарка за неделю приносит такой же доход, как воскресный рынок – за год. Конечно, в этом году мы уже опоздали, но в Ширинге мы оповестим всех, что собираемся проводить собственную ярмарку, и объявим точные сроки ее проведения.

– Для Ширинга это обернется большими переменами, – заявила Алина. – Ты да я – крупнейшие продавцы шерсти в графстве, и, если мы оба уйдем из Ширинга, от тамошней ярмарки не останется и половины.

– И Уильям Хамлей потеряет в деньгах, – добавил Франциск. – Он взъярится, как бешеный бык.

Филип вздрогнул от отвращения. Уильям и есть бешеный бык.

– Ну и что? – махнула рукой Алина. – Если Мод дала нам разрешение, бояться нечего. Здесь уже Уильям не сможет помешать, так ведь?

– Надеюсь, что нет, – горячо подхватил Филип. – Я очень надеюсь, что нет.

Назад: Глава 8

Дальше: Глава 10