Назад: II

Часть II
1136–1137

Глава 5

I

После того как ушла Эллен, в гостевом доме стало тихо. По воскресеньям Альфред на лугу за речкой гонял с деревенскими мальчишками мяч, а Марта, которая очень скучала по Джеку, играла в дочки-матери, наряжая свою куклу и готовя ей похлебку. Том же работал над проектом собора.

Разок-другой он намекнул Филипу, что тому следует подумать, какой собор он хочет, но приор то ли не услышал его, то ли предпочел не вмешиваться в работу Тома. Забот ему и без того хватало.

Тому нравилось, сидя в дверях гостевого дома, смотреть через лужайку на развалины собора.

Иногда он делал эскизы на грифельной доске, но основную часть замысла держал в голове. Он знал, что большинству людей трудно зримо представить себе объемные предметы и сложные пространства, для него же это было проще простого.

Он завоевал доверие и признательность приора, но Филип видел в нем лишь наемного каменщика, и Тому хотелось доказать, что ему под силу спроектировать и построить собор.

Однажды воскресным днем, месяца через два после ухода Эллен, Том почувствовал, что готов заняться чертежами.

Из тростника и гибких прутьев он сплел коврик размером три на два фута и по периметру прикрепил деревянные планки – получилось нечто вроде подноса. Затем он, прокалив мел, приготовил известь, смешал ее с небольшим количеством штукатурки и залил этой кашицей коврик. Когда раствор начал подсыхать, он взял иглу и прочертил несколько линий с помощью железной футовой линейки, используя для прямых углов квадратную пластинку, а для закруглений – циркуль.

Том решил сделать три чертежа: поперечный разрез, чтобы показать конструкцию храма; вид спереди, чтобы продемонстрировать его стройные пропорции, и общий план, чтобы показать, какие в нем будут помещения. Он начал с поперечного разреза.

Он представил, что собор – это каравай хлеба, с которого срезали корку западного фасада, чтобы заглянуть внутрь, и начал рисовать.

Это было очень просто. Сначала Том изобразил проход под прямоугольной аркой. Получился внутренний вид нефа, если на него смотреть с торца. Потолок, как и раньше, будет ровный, деревянный. Тому гораздо больше нравились сводчатые каменные потолки, но он знал, что это Филипу не по карману.

Над нефом он нарисовал треугольную крышу. Ширина здания определялась шириной крыши, а та, в свою очередь, зависела от длины деревянных балок. Трудно раздобыть бревна длиннее тридцати пяти футов, и они стоят бешеные деньги. (Хороший строительный лес дорог, потому что деревья нередко срубают и продают раньше, чем они набирают такую высоту.) Неф собора будет шириной в тридцать два фута.

Изображенный Томом неф получился высоким, невероятно высоким. Но ведь здание должно впечатлять, внушать благоговейный трепет и своим величием обращать к небесам. Люди потому и приходили в соборы, что те были громадны: не побывав в храме, можно было прожить жизнь, так и не увидев здания больше своей лачуги.

Увы, то, что изобразил Том, непременно рухнуло бы. Стены не могли выдержать веса свинцовой крыши и деревянных балок. Их следовало надежно укрепить.

С этой целью по обеим сторонам Том пририсовал закругленные арочные проходы высотой в половину нефа. Это были боковые приделы: поскольку они гораздо уже нефа, их каменные своды обойдутся не так дорого. А крыша у каждого будет односкатная.

Боковые приделы укрепят стены нефа. Но и этого недостаточно. Между крышами и сводчатыми потолками приделов Том выстроит ряд дополнительных подпорок. Он изобразил одну из них: каменная арка протянулась от верхней части стены бокового придела к стене нефа. В том месте, где арка опиралась на стену придела, Том связал ее с массивным контрфорсом, выпиравшим из стены церкви, а сверху приделал небольшую башенку, которая должна будет добавить контрфорсу веса и несколько украсить его.

Без усиливающих надежность всей конструкции элементов бокового придела, подпорок и контрфорсов построить величественный храм не удастся, но объяснить это Филипу будет непросто, поэтому, чтобы было понятнее, Том нарисовал еще и небольшой эскиз.

Затем он начертил фундамент, который уходил далеко вглубь, под стены собора. Работники всегда поражались, что следует рыть под фундаменты такие глубокие котлованы.

Рисунок получился простым, даже слишком простым, но для приора был в самый раз. Том хотел, чтобы Филип понял суть предлагаемой ему идеи, представил себе будущее здание и пришел в восторг. А это не просто, когда видишь лишь несколько начерченных на штукатурке линий. Поэтому, чтобы помочь Филипу разобраться, Тому придется приложить максимум усилий.

Изображенные на поперечном разрезе стены выглядели монолитными, но такими они, конечно же, не будут. Том нарисовал боковую стену нефа, как она будет выглядеть изнутри храма. Она имела три уровня. Нижнюю часть вообще трудно было назвать стеной, ибо она представляла собой ряд колонн, на которых покоились полукруглые арки, и называлась аркадой. Сквозь сводчатые проходы аркады были видны закругленные окна бокового придела. Расположенные четко на одной линии с арками, они позволят уличному свету беспрепятственно попадать в неф. Ряд колонн продолжат установленные на внешних стенах контрфорсы.

Над каждой аркой аркады Том изобразил по три маленькие арки, образующие верхнюю галерею. Она будет темной, ибо прямо за ней должна находиться пологая крыша бокового придела.

А над галереей будет верхний ряд окон, освещающих хоры.

Во времена, когда строился старый Кингсбриджский собор, каменщики добивались прочности здания за счет толщины стен, а окна делали такие маленькие, что свет внутрь практически не попадал. Современные строители поняли, что для устойчивости строения достаточно сделать прямые и ровные стены.

По замыслу Тома три уровня стены нефа – аркада, галерея и верхний ряд окон – должны были быть в пропорции 3:1:2. Аркада – в половину высоты стены, а галерка – в одну треть высоты верхней половины. Пропорции играли решающую роль: они создавали подсознательное ощущение правильности всего сооружения. Рассматривая законченный чертеж, Том пришел к выводу, что получилось очень изящно. Но вот понравится ли Филипу? Том уже видел ярусы арок, украшенных лепниной и резьбой, в лучах заходящего солнца… Увидит ли это Филип?

Он принялся за третий чертеж: план внутренних помещений. В воображении Тома аркада состояла из двенадцати арок. Таким образом, церковь как бы делилась на двенадцать секций, или пролетов. Неф будет длиной в шесть пролетов, алтарь – в четыре, а между ними, занимая площадь седьмого и восьмого пролетов, расположится центральная часть собора с примыкающими к ней с двух сторон трансептами и поднимающейся высоко вверх башней.

Все соборы и почти все церкви строятся в форме лежащего креста. И не только потому что крест – главный символ христианства. Трансепты обеспечивают здание дополнительной площадью для часовен и служебных помещений, таких как ризница или кладовая.

Начертив план, Том вернулся к предыдущему рисунку, где была изображена западная часть собора изнутри, и пририсовал за нефом башню.

Она должна быть либо в полтора, либо в два раза выше нефа. В первом случае здание приобретет более гармоничные очертания – боковые приделы, неф и башня образуют ступени, так как соотношение их высот будет равно 1:2:3. Если же сделать башню выше, вся конструкция будет более впечатляющей, в этом случае неф будет в два раза выше боковых приделов, а башня – в два раза выше нефа, то есть они будут соотноситься в пропорции 1:2:4. Том выбрал второй вариант: вряд ли ему еще когда-нибудь представится возможность построить собор, а значит, этот должен стремиться в небеса. Он надеялся, что Филип думает так же.

Если проект Тома будет одобрен приором, ему, конечно, придется все нарисовать заново, точно соблюдая масштаб. А потом сделать еще сотни рисунков – цоколей, колонн, капителей, консолей, дверных проемов, башенок, лестниц, горгулий и всяких деталей, – чтобы все это нарисовать, уйдут годы. Однако сейчас перед ним была основа собора, и он был хорош: простой, недорогой, изящный, с идеальными пропорциями.

Тому не терпелось кому-нибудь все это показать.

Поначалу он планировал дать раствору затвердеть, а потом, улучив момент, отнести свои чертежи приору; но теперь, когда чертеж был готов, ему захотелось, чтобы Филип немедленно его увидел.

Однако не сочтет ли его Филип чересчур самонадеянным? Ведь он вовсе не просил Тома подготовить проект. Может быть, он уже решил поручить эту работу какому-нибудь другому мастеру, о котором слышал, что тот построил хороший собор для другого монастыря. Вполне возможно, Филип просто поднимет Тома на смех.

С другой стороны, если ничего не показать, Филип может решить, что Том неспособен сделать проект, и наймет кого-то, не принимая Тома в расчет. Так рисковать было нельзя – пусть уж лучше считает Тома самонадеянным.

Близился вечер, но было еще светло. В монастыре в это время час занятий. По всей вероятности, Филип сейчас у себя, читает Библию. Том решил пойти к нему.

Он взял чертежи и вышел из дома.

Проходя мимо развалин, он вдруг подумал, что построить новый собор будет невероятно трудно: сколько камня потребуется, леса, строителей и сколько лет жизни! И ему придется все контролировать, добиваться, чтобы материалы доставляли вовремя, следить за качеством леса и камня, нанимать и увольнять строителей, проверять при помощи отвеса и уровня, правильно ли все делается, готовить шаблоны для лепных украшений, придумывать и строить подъемные механизмы… Справится ли он?

Но потом он подумал о том, какое это счастье – создать что-то из ничего и в один прекрасный день там, где сейчас лежит лишь груда камней, увидеть новый храм и сказать: «Я построил его».

Ему в голову пришла еще одна мысль, которая до сих пор пряталась в самом дальнем и пыльном углу его сознания, – то, в чем он боялся признаться даже самому себе. Агнес умерла без отпевания и была похоронена не на кладбище, в неосвященной земле. Том хотел бы вернуться к ее могиле и привести туда священника, чтобы тот прочел над ней молитву, а еще, может быть, поставить там небольшое надгробие, но он боялся, что если станет известно о месте ее захоронения, то рано или поздно выяснится, что он бросил своего ребенка, а это считалось убийством. По мере того как летели недели, Том все больше и больше беспокоился о душе Агнес, все чаще задумывался, каково ей там, на небесах. Он боялся спросить об этом священника, ибо не желал сообщать подробности. Но мысль о том, что, если он построит собор, на него снизойдет Божия благодать, утешала его, и он надеялся попросить Господа позволить Агнес воспользоваться этой благодатью вместо него. Если бы Том мог посвятить свою работу над собором Агнес, он бы знал, что она обрела спасение, и ему стало бы легче.

Он подошел к дому приора. Это было небольшое одноэтажное здание. Хотя день выдался холодный, дверь оставалась открытой. «Я спокойный, умный, – сказал себе Том, – знающий и умелый. Именно тот, которому можно с радостью довериться».

Он вошел внутрь. Там была только одна комната. В одном углу стояла массивная кровать под роскошным балдахином, в другом – маленький алтарь с распятием и свечой. Возле окна, озабоченно нахмурившись, приор Филип читал что-то, написанное на листе пергамента. Он поднял глаза и улыбнулся Тому.

– Что это у тебя?

– Рисунки, отче, – ответил Том, стараясь говорить ровным и уверенным голосом. – Для нового собора. Можно показать тебе?

Филип был удивлен и заинтригован.

– Обязательно.

Том увидел стоящий в углу большой аналой, перенес его к окну, поближе к свету, и пристроил на нем свою оштукатуренную раму. Филип взглянул на рисунки. Том следил за его лицом. Было очевидно, что приор в жизни не видел чертежей зданий. Его лицо озадаченно нахмурилось.

Том принялся объяснять. Он указал на вид спереди.

– Здесь показан один пролет нефа. Представь, что ты стоишь в центре и смотришь на стену. Вот колонны аркады. Они соединены арками. Через проход арки ты можешь видеть окна бокового придела. Над аркадой расположена галерея, а над ней – верхний ряд окон.

Филип начал понимать, что к чему, и его лицо прояснилось. Он быстро схватывал. Затем он посмотрел на общий план, и Том догадался, что ему опять требуется подсказка.

– Когда нам надо разметить на строительной площадке, где должны будут подняться стены, – пояснил он, – а где будут колонны, двери и опоры, мы пользуемся таким планом, чтобы вбить колышки и натянуть веревки.

Лицо Филипа снова просветлело. То, что приор с трудом понимал чертежи, было даже хорошо: это придавало Тому уверенности в себе, и он мог показать свою компетентность. Наконец Филип взглянул на поперечный разрез. Том объяснил:

– Вот это, в середине, неф с деревянным потолком. Над нефом башня. По обеим сторонам – боковые приделы, а на их внешних стенах – контрфорсы.

– Выглядит просто великолепно, – похвалил Филип. Ему явно понравился чертеж, на котором открывался собор изнутри, словно западный фасад был раскрыт настежь подобно дверцам шкафа.

Он еще раз посмотрел на общий план.

– Неф будет занимать только шесть пролетов?

– Да, и четыре – алтарь.

– Не маловато?

– А ты можешь позволить построить больше?

– Я и этого не могу позволить, – проговорил Филип. – Думаю, ты понятия не имеешь, во что нам обойдется такой храм.

– Я точно знаю, сколько это стоит, – сказал Том. На лице приора он увидел изумление: Филип не предполагал, что он подготовит смету расходов. Том потратил несколько часов, чтобы до последнего пенни подсчитать, во что обойдется его проект. Однако Филипу он назвал округленную цифру. – Не больше трех тысяч фунтов.

Филип деланно рассмеялся.

– Последние несколько недель я потратил на то, чтобы подсчитать годовой доход монастыря. – Он помахал листком пергамента, который столь озабоченно читал, когда вошел Том. – И вот ответ. Три тысячи фунтов в год. И ни единого пенса не остается.

Том ничуть не удивился. Было очевидно, что до сих пор монастырским хозяйством управляли из рук вон плохо. Но он верил, что Филип сможет изменить положение дел.

– Ты найдешь деньги, святой отец, – сказал он и, как истинный христианин, добавил: – С Божией помощью.

Филип снова недоверчиво посмотрел на рисунки.

– Как долго его придется строить?

– Это зависит от того, сколько людей будут работать, – ответил Том. – Если ты наймешь тридцать каменщиков с достаточным количеством помощников, подмастерьев, плотников и кузнецов, которые будут их обслуживать, на это уйдет пятнадцать лет: один год на фундамент, четыре года на алтарь, четыре на трансепты и шесть лет на неф.

Слова Тома, похоже, произвели на Филипа впечатление.

– Хотел бы я, чтобы мои монахи могли, как ты, считать и продумывать все на годы вперед. – Он мечтательно разглядывал рисунки будущего собора. – Значит, на это потребуется двести фунтов в год. Не так страшно, как мне казалось. – Он задумался. Том почувствовал волнение: Филип начинал относиться к строительству не как к абстрактному замыслу, а как ко вполне осуществимому проекту. – Предположим, я смог бы достать больше денег, тогда мы построим собор быстрее?

– Может быть, – осторожно проговорил Том. Он опасался обнадеживать Филипа, чтобы потом тот не был разочарован. – Ты мог бы набрать шестьдесят каменщиков и строить церковь не постепенно, начиная с восточного придела, а все здание одновременно, тогда на это ушло бы лет восемь-десять. Больше шестидесяти работников будут только мешать друг другу, и работа пойдет медленнее.

Филип кивнул.

– Но даже и с тридцатью каменщиками через пять лет восточная часть собора была бы закончена?

– Да, и ты смог бы проводить там службы и соорудить новую раку для мощей святого Адольфа.

– Действительно. – Филипа охватило волнение. – Я-то думал, что пройдут десятилетия, прежде чем у нас будет новый собор. – Он внимательно посмотрел Тому в глаза: – Ты когда-нибудь прежде строил соборы?

– Нет, хотя мне приходилось проектировать и строить небольшие церкви. Однако я несколько лет работал на строительстве Эксетерского собора и дослужился до помощника мастера.

– Ты хочешь, чтобы это дело было поручено тебе, не так ли?

Том помедлил с ответом. С Филипом лучше быть откровенным: этот человек не терпел лицемерия.

– Да, отче. Я хочу, чтобы ты назначил меня старшим строителем.

– Почему?

Том не ожидал этого вопроса. Причин было множество. «Потому что я видел, насколько убогим был старый собор, и знаю, что смог бы сделать лучше, – подумал он. – Потому что для настоящего мастера нет ничего лучше, чем заниматься своим ремеслом, кроме, пожалуй, любви красивой женщины. Потому что именно такие дела наполняют человеческую жизнь смыслом». Какого ответа ждет от него Филип? Наверное, он хотел бы услышать нечто благочестивое. Но Том решил сказать правду.

– Потому что это будет великолепный собор.

Филип посмотрел на него как-то странно. Том не мог определить, сердится приор или одобряет его.

– Потому что это будет великолепный собор… – повторил Филип. Том почувствовал, что его слова прозвучали довольно глупо, и подумал, что надо бы добавить еще что-нибудь, но ничего подходящего не приходило ему в голову. А потом он вдруг понял, что Филип настроен вовсе не скептически – напротив, он тронут до глубины души. Наконец приор кивнул, словно после некоторых раздумий с чем-то согласился. – Воистину. А что может быть лучше, чем сотворить нечто великолепное для Бога?

Том промолчал. Филип еще не сказал: «Да, ты будешь мастером-строителем». Том ждал.

Казалось, приор принял решение.

– Через три дня я и епископ Уолеран отправимся в Винчестер к королю, – проговорил он. – Не знаю, что на уме у епископа, но считаю, что мы должны просить короля Стефана помочь нам деньгами на строительство нового кафедрального собора в Кингсбридже.

– Будем надеяться, что он благосклонно отнесется к вашей просьбе, – заметил Том.

– В некотором роде он наш должник, – таинственно улыбаясь, сказал Филип, – и обязан нам помочь.

– И если он сделает это?.. – спросил Том.

– Думаю, сам Господь послал мне тебя, Том Строитель. Если король Стефан даст нам денег, можешь строить этот собор.

Взволнованный, Том не знал, что сказать. Он добился того, о чем мечтал всю свою жизнь, пусть пока на словах. Теперь все зависело от результатов поездки приора к королю.

– Благодарю тебя, святой отец, – кивнув в знак согласия, проговорил Том.

Зазвонили к вечерне. Том протянул руку к своим чертежам.

– Они тебе нужны? – остановил его Филип.

Том сообразил, что лучше оставить рисунки у приора: они будут служить ему постоянным напоминанием.

– Нет-нет. Я все держу в голове.

– Ну и хорошо. Я бы хотел, чтобы рисунки остались здесь.

Том кивнул и направился к двери.

И вдруг понял, что если не попросит за Агнес сейчас, наверное, уже никогда это не сделает.

– Отче, – повернулся он к Филипу.

– Да?

– Моя первая жена… ее звали Агнес… умерла без заупокойной молитвы и похоронена в неосвященной земле. Но это не ее грех, просто… Так получилось. Я хотел узнать… Иногда человек строит часовню или основывает монастырь в надежде, что на том свете Господь воздаст ему по заслугам… Как ты думаешь, мой проект мог бы защитить душу Агнес?

Филип нахмурил брови:

– Ради Господа Бога Авраам чуть не пожертвовал сыном. История Авраама учит нас отдавать Богу то, чем мы дорожим больше всего. Этот проект – лучшее из того, что ты мог бы отдать Всевышнему?

– Если не считать моих детей, то да.

– Тогда ступай себе с миром, Том Строитель. Господь примет твой дар.

II

Филип понятия не имел, почему Уолеран Бигод захотел встретиться с ним в разрушенном замке графа Бартоломео.

Ему пришлось проделать путь до города Ширинга, провести там ночь, а затем поутру отправиться в Эрлскастл. Сейчас, когда его лошадка трусцой бежала по направлению к вырисовывающемуся в утреннем тумане замку, он решил, что, возможно, так епископу удобнее: во время его путешествий по окрестностям это была ближайшая к Кингсбриджу достопримечательность.

Филип не видел Уолерана с тех самых пор, как тот приезжал осматривать сгоревший собор, и не знал, с какой просьбой епископ едет к королю. Свои намерения Уолеран предпочитал держать при себе, и это очень раздражало Филипа.

Приор был доволен, что выяснил у Тома точные сроки и стоимость строительства нового собора – пусть даже эта информация была и не слишком утешительной. Он снова порадовался, что рядом оказался Том. Этот способный человек едва умел читать и писать, но ему удалось самостоятельно разработать проект собора, начертить планы, подсчитать, сколько времени и рабочей силы потребуется для строительства, и даже вычислить его стоимость. Том был человек спокойный и своим видом внушал уважение: очень высокий, бородатый, с обветренным лицом, умными глазами и высоким лбом. Иногда Филип даже слегка робел перед ним и старался спрятать это чувство за дружелюбием. Том, как человек открытый, и помыслить не мог, что Филип его побаивается. А рассказ о его покойной жене тронул Филиппа, он и не подозревал, что Том так набожен. Видно, он из тех, кто хранит свою веру глубоко в сердце, такие люди и бывают истинными христианами.

По мере приближения к Эрлскастлу Филипу становилось все больше не по себе. Когда-то хозяева этого замка благоденствовали, защищали близлежащие селения, давали работу и обеспечивали пропитание многим и многим людям. Сейчас замок был разорен, и теснившиеся вокруг него домишки опустели, напоминая брошенные птицами гнезда, что чернеют зимой на голых ветвях деревьев. Филип чувствовал, что несет за это ответственность. Ведь именно он разоблачил заговор, который замышляли в этом замке, и навлек гнев Божий – в образе Перси Хамлея – на его обитателей.

Приор заметил, что стены и сторожевая башня не сильно пострадали во время битвы. Это значило, что нападавшим, очевидно, удалось ворваться внутрь, прежде чем осажденные успели закрыть ворота. Филип шагом направил свою лошадь по деревянному мосту и въехал в первый из двух внутренних дворов замка. Здесь свидетельства недавней битвы были более явными: не считая каменной часовни, остались лишь несколько торчавших из земли обгоревших головешек, а вдоль земляной насыпи кружились на ветру столбики пепла.

Ничто не указывало на присутствие епископа. Филип проскакал через двор, пересек еще один мост и очутился в верхнем дворе. Здесь стояло массивное каменное здание с хлипкой на вид деревянной лестницей, ведущей на второй этаж. Филип взглянул на толстую стену с маленькими узкими окнами: как ни крепка она была, а защитить графа Бартоломео не смогла.

Из окон замка открывался вид за крепостные стены, и можно было наблюдать за приближением епископа. Приор привязал лошадь к перилам лестницы и поднялся наверх.

Он толкнул дверь и вошел. В большом зале было темно и пыльно, на полу валялся сухой тростник. Филип увидел давно остывший очаг и винтовую лестницу. Он подошел к окну, чихнул и, убедившись, что из окна почти ничего не видно, решил подняться наверх.

Взойдя по винтовой лестнице, Филип очутился перед двумя дверями. Догадавшись, что маленькая ведет в отхожее место, а большая – в покои графа, он вошел в большую.

И остановился как вкопанный. Посредине комнаты, лицом к нему, стояла девушка поразительной красоты. На мгновение ему показалось, что это видение, и его сердце учащенно забилось. Очаровательное лицо незнакомки утопало в облаке темных кудрей. Она посмотрела на Филипа своими большими черными глазами, и он понял, что она взволнована не меньше него. Облегченно вздохнув, Филип собрался было сделать еще шаг, но тут кто-то схватил его сзади, и он почувствовал, как к горлу прикоснулось холодное лезвие длинного ножа.

– Кто ты такой? – произнес мужской голос.

Девушка подошла ближе.

– Назови свое имя, или Мэттью убьет тебя, – властно приказала она.

Манеры выдавали ее благородное происхождение, но даже аристократам непозволительно угрожать монахам.

– Вели Мэттью убрать руки от приора Кингсбриджа, а не то ему будет худо, – спокойно проговорил Филип.

Мэттью отпустил его. Оглянувшись через плечо, Филип увидел субтильного мужчину примерно его возраста. Вероятно, этот Мюттью прятался за другой дверью.

Приор снова повернулся к девушке. На вид ей было лет семнадцать. Несмотря на благородные манеры, одета она была весьма убого. Пока он рассматривал ее, крышка стоявшего возле стены сундука распахнулась, и оттуда вылез застенчивый подросток. В руке он держал меч. Филип не мог понять, то ли парнишка лежал там в засаде, то ли просто прятался.

– Ну, а вы кто такие? – поинтересовался Филип.

– Я дочь графа Ширинга. Меня зовут Алина.

«Дочь! – мелькнуло в голове Филипа. – Вот уж не знал, что она осталась жить здесь». Он посмотрел на мальчика. Ему было лет пятнадцать, и он был очень похож на Алину, только волосы острижены и нос курносый. Филип вопросительно поднял бровь.

– Я Ричард, наследник графского титула, – ломающимся юношеским баском представился тот.

– А я Мэттью, управляющий замка, – донеслось из-за спины Филипа.

Эти трое, по-видимому, скрывались здесь с тех самых пор, как был схвачен граф Бартоломео. Управляющий заботился о детях: должно быть, где-то в замке у него были съестные припасы или припрятанные деньги. Филип обратился к девушке:

– Где ваш отец, я знаю, а где ваша мать?

– Она умерла много лет назад.

Внезапно Филип почувствовал угрызения совести. Получается, что дети остались круглыми сиротами, и до некоторой степени это было делом его рук.

– Разве у вас нет родственников, которые смогли бы присмотреть за вами?

– Пока не вернется отец, я должна следить за порядком в замке, – заявила Алина.

«Да они живут в царстве грез», – понял Филип. Девушка делала вид, что по-прежнему принадлежит к богатой и могущественной семье. Хотя теперь, когда ее отец оказался в тюрьме, стала обыкновенной девчонкой, а ее брату нечего было наследовать. Граф Бартоломео никогда не вернется в этот замок, разве что король решит его здесь повесить. Филипу было жаль девушку, но в то же время его восхитила сила воли, которая питала ее фантазию и заставляла верить в нее еще двух человек. «Из нее могла бы выйти королева», – подумал он.

С улицы донесся топот копыт: по деревянному мосту проскакали несколько лошадей.

– Зачем ты пришел сюда? – спросила у Филипа Алина.

– Мне назначена встреча, – ответил он и, повернувшись, направился к двери. Дорогу ему преграждал Мэттью. На мгновение они застыли друг против друга. Уж не собираются ли они помешать ему уйти? – подумал Филип. Но затем управляющий отступил в сторону.

Филип вышел. Приподняв подол сутаны, он поспешил вниз по винтовой лестнице, но тут же услышал позади торопливые шаги. Это был Мэттью.

– Не говори никому, что мы здесь, – попросил он.

Филип понял, что управляющий прекрасно сознает положение, в котором они оказались.

– Как долго вы намерены оставаться в замке?

– Столько, сколько сможем.

– А когда вам все-таки придется уйти, что будете делать?

– Не знаю.

Филип кивнул.

– Я сохраню вашу тайну, – сказал он.

– Благодарю тебя, святой отец.

Филип прошел через пыльный зал и вышел на воздух. Внизу епископ Уолеран и два его спутника остановили коней подле лошади приора. Уолеран был в тяжелой, отороченной мехом мантии и черной меховой шапке. Он поднял голову, и в их взгляды встретились.

– Ваше преосвященство, – почтительно приветствовал его приор и по деревянным ступеням стал спускаться вниз.

Образ прятавшейся наверху девушки не шел у него из головы, и, чтобы избавиться от него, Филип невольно тряхнул головой.

Уолеран спешился. С ним были те же двое, что сопровождали его в поездке в Кингсбридж: Дин Болдуин и стражник. Филип кивнул им, а затем, преклонив колена, поцеловал епископу руку.

Равнодушно приняв этот знак почтения, Уолеран тут же отдернул руку. Он любил саму власть, а не ее внешние проявления.

– Ты один, Филип? – проговорил епископ.

– Один. Мой монастырь беден, и я не могу позволить себе охрану. Впрочем, в бытность приором Святого-Иоанна-что-в-Лесу у меня ее тоже не было, но, как видишь, я все еще жив.

Уолеран пожал плечами.

– Пойдем со мной, – сказал он. – Я хочу тебе кое-что показать.

Он направился к ближайшей башне. Филип следовал за ним. Уолеран вошел и стал подниматься по внутренней лестнице. С низкого потолка гроздьями свисали летучие мыши, и Филип пригнул голову, чтобы не задеть их.

Оказавшись на верхней площадке башни, они посмотрели вокруг.

– Перед тобой одно из самых маленьких графств королевства, – заговорил Уолеран.

– Верно, – Филип поежился. Здесь, наверху, дул сырой, холодный ветер, а его одежда была не такой теплой, как у епископа. Интересно, к чему клонит Уолеран?

– Часть этой земли, – продолжал тот, – вполне пригодна для посевов, но большую часть занимают леса и каменистые холмы.

– Это так, – согласился Филип.

В ясный день перед их взорами открылась бы картина бескрайних лесов и крестьянских угодий, но сейчас, хотя утренний туман уже рассеялся, они едва могли различить границу леса, начинавшегося сразу за окружавшими замок полями.

– Кроме того, в этом графстве находится огромная каменоломня, в которой добывают первоклассный известняк. Здесь растет прекрасный строевой лес. Местные крестьяне весьма зажиточны. Если бы это графство принадлежало нам, Филип, мы смогли бы построить наш собор.

– Если бы у свиней были крылья, они смогли бы летать, – усмехнулся Филип.

– О, ты не веришь!

Филип пристально вгляделся в лицо Уолерана:

– Ты говоришь серьезно?

– Вполне.

Хотя Филип был настроен скептически, он почувствовал, что в его душе робко забрезжила надежда. Если бы только все это могло быть правдой! Однако он сказал:

– Королю нужна военная поддержка. Он отдаст графство тому, кто может повести рыцарей на битву.

– Своей короной король обязан Церкви, а своей победой над Бартоломео – тебе и мне. Ему нужны не только рыцари.

Филип видел, что Уолеран не шутит. Возможно ли такое? Неужели действительно король подарит Церкви графство Ширинг, чтобы финансировать строительство Кингсбриджского собора? Несмотря на доводы епископа, в это трудно поверить. Но Филип не мог не думать о том, как замечательно было бы иметь и камень, и строевой лес, и деньги для оплаты труда строителей – и все как на блюдечке. Он вспомнил слова Тома о том, что если нанять шестьдесят каменщиков, то церковь можно будет построить за восемь-десять лет. Мысль об этом была так заманчива!

– А как же бывший граф? – спросил Филип.

– Бартоломео признался в измене. Он и не отрицал своего участия в заговоре, но некоторое время утверждал, что то, в чем его обвиняют, вовсе не является изменой, ибо Стефан – узурпатор. Однако в конце концов королевский палач сломил его волю.

Филип вздрогнул и постарался не думать о том, что нужно было сделать с Бартоломео, чтобы заставить этого сильного человека отказаться от своих взглядов.

– Графство Ширинг… – чуть слышно пробормотал он. Это было непомерно честолюбивое требование. Но идея настолько привлекательна! Он почувствовал прилив безрассудного оптимизма.

Уолеран взглянул на небо.

– Пора ехать, – сказал он. – Король ожидает нас послезавтра.

Укрывшись за бойницами соседней башни, Уильям Хамлей рассматривал двух служителей Господа. Он знал, кто они: высокий, чей острый нос и черная мантия делали его похожим на дрозда, – это новый епископ Кингсбриджский, а маленький энергичный монах с бритой головой и ярко-голубыми глазами – приор Филип. Что могло привести их сюда?..

Уильям видел, как, приехав, монах огляделся вокруг, словно ожидая встретить здесь кого-то еще, а затем поднялся во дворец. Встретил ли он троих живущих там людей или нет, непонятно – он находился внутри лишь несколько минут, и они могли спрятаться от него. Как только прибыл епископ, приор вышел из дворца, и они вдвоем поднялись на башню. Сейчас епископ хозяйским жестом указывал на окружавшие замок земли. Судя по их жестам, епископ был весьма воодушевлен, а приор настроен скептически. Несомненно, они что-то замышляют.

Однако Уильям явился сюда вовсе не для того, чтобы шпионить за ними. Он подглядывал за Алиной.

Он делал это все чаще и чаще. Мысли о ней постоянно терзали Уильяма; ему грезилось, как он подходит к ней, лежащей среди колосьев пшеницы голой и связанной по рукам и ногам, или сжавшейся, словно испуганный щенок, в углу его спальни, или заблудившейся поздним вечером в лесу… И он уже не мог удержаться, чтобы снова и снова искать возможность увидеть ее. Обычно он ни свет ни заря скакал в Эрлскастл, оставляя своего слугу Уолтера в лесу присматривать за лошадьми, и полем добирался до замка. Здесь он находил себе укромное место, откуда можно было наблюдать за дворцом и верхним двором. Иногда, чтобы увидеть Алину, приходилось очень долго ждать. Порой его терпение уже готово было лопнуть, но мысль о том, что придется уехать, не увидав ее хоть мельком, была невыносима, и он оставался. Когда она наконец появлялась, у него пересыхало в горле, сердце начинало учащенно биться, а ладони становились влажными. Очень часто она выходила со своим братом или с этим женоподобным управляющим, но бывало, что и одна. Он никогда не забудет, как однажды летним вечером, когда он прождал ее с раннего утра, она отправилась к пруду, зачерпнула воды и, раздевшись, стала мыться. Одно лишь воспоминание об этом приводило Уильяма в возбуждение. У нее были пышные, упругие груди, которые так заманчиво колыхались, пока она, подняв руки, намыливала голову. А когда она плеснула на себя холодной водой, ее соски напряглись. На лобке у нее были густые, вьющиеся волосы, и, когда она стала энергично намыливать там рукой, Уильям потерял над собой контроль и кончил прямо в штаны.

Зимой она, разумеется, в пруду не мылась, но случались другие маленькие радости. Гуляя одна, она иногда пела или даже разговаривала сама с собой. Уильям видел, как она завязывала лентой волосы, танцевала или, словно дитя малое, гоняла на крепостном валу голубей. Тайно наблюдая за этими глубоко интимными сценками, Уильям ощущал свою власть над ней, и чувство это было восхитительно.

Управляющий набрал дров еще до приезда приора и епископа. Пищу он готовил во дворце. Скоро он снова выйдет, чтобы принести из пруда воды. Уильям догадывался, что обитатели замка питались кашей, ибо печи для выпечки хлеба во дворце не было. Случалось, днем управляющий покидал замок, а иногда прихватывал с собой и мальчишку. Когда они уходили, через какое-то время Алина обязательно выходила на улицу.

Устав от ожидания, Уильям обычно вызывал в воображении картину ее купания. Вспоминать об этом было почти так же приятно, как видеть наяву. Однако сегодня он был расстроен. Визит епископа и приора все испортил. До сих пор замок и трое его обитателей были наделены каким-то волшебным очарованием, а приезд совершенно земных людей на забрызганных грязью лошадях разрушил неповторимую прелесть этого места. У Уильяма было такое чувство, будто его разбудили на самой середине чудесного сна, и теперь, как он ни старался, заснуть уже не мог.

Он так и не понял, что нужно было здесь двум священникам, но был уверен, что они что-то затевают. Разгадать эту загадку мог, возможно, только один человек – его мать. Уильям решил на время покинуть Алину и поспешил домой.

К вечеру второго дня путешественники добрались до Винчестера и, въехав через Королевские ворота в южной стене города, направились прямо к собору. Там они расстались. Уолеран пошел в резиденцию епископа Винчестерского, которая примыкала к территории собора. Филип же решил засвидетельствовать свое почтение местному приору и попросить разрешения переночевать в одной из монашеских келий.

После двух дней пути тишина и покой монастыря показались Филипу освежающими, как прохладный источник в жаркий день. Приор Винчестерский оказался толстым, румяным, добродушным человеком с седыми волосами. Он пригласил Филипа отужинать в его доме. За едой они разговорились. Приор Винчестерский трепетал перед епископом Генри и слепо повиновался ему. Впрочем, Филип догадывался, что когда твой епископ так богат и могуществен, как Генри, ничего другого и не остается. Сам он вовсе не стремился оказаться под башмаком у своего епископа.

Филип заснул мертвым сном, а в полночь поднялся к заутрене.

Войдя в Винчестерский собор, он почувствовал робость.

Тамошний приор сказал, что это самый большой в мире храм, и Филипу думалось, что это, должно быть, правда. Собор был длиной в одну восьмую мили – в нем вполне могла разместиться небольшая деревня. Здание имело две башни: одну – над центральной частью, а другую – у западного входа. Тридцать лет назад центральная башня рухнула на гробницу Уильяма Руфеса, нечестивого короля, которого, возможно, вообще не следовало хоронить в храме, однако с тех пор ее уже отстроили. Стоя прямо под этой башней и распевая псалмы, Филип ощущал царившую в здании атмосферу величия и мощи. Задуманный Томом собор будет гораздо скромнее, если вообще его когда-нибудь удастся построить. Понимая, что ему предстоит вращаться в самых высших кругах, Филип волновался. Ведь он был простым мальчишкой из горной деревушки Уэльса, которому выпало счастье стать монахом. Сегодня ему предстоит разговаривать с самим королем. Чем заслужил он такое право?

Вместе с остальными монахами он вернулся в опочивальню, но взволнованный, так и не смог заснуть. Он боялся сказать или сделать что-нибудь такое, что обидит короля Стефана или епископа Генри и настроит их против Кингсбриджа. Рожденные во Франции люди часто смеялись над тем, как англичане говорили на их языке, а у него еще и валлийский акцент… В монашеской среде Филипа всегда ценили за благочестивость, послушание и набожность. Здесь же, в столице величайшего королевства мира, эти добродетели ничего не стоят. Филип испытывал страшную неуверенность в себе, будто он какой-то самозванец, ничтожество, пытающееся строить из себя важную персону, и что его мгновенно раскусят и с позором выгонят вон.

На рассвете он встал, сходил на утреннюю службу, а затем позавтракал белым хлебом и крепким пивом: это был богатый монастырь. После трапезы, когда монахи снова пошли в собор, Филип отправился к епископу в великолепный каменный дворец с большими окнами, окруженный несколькими акрами огороженного стеной сада.

Уолеран был уверен, что епископ Винчестерский Генри поддержит его. Помощь такого могущественного человека могла бы сделать его замысел вполне осуществимым, ведь Генри из рода Валуа, он младший брат короля. У него не только связи при дворе, он еще и очень состоятельный человек, так как является аббатом богатого Гластонберийского монастыря и его прочат в архиепископы Кентерберийские. О таком сильном союзнике можно только мечтать. «Что ж, – размышлял Филип, – возможно, так и будет. Может быть, король действительно поможет нам построить новый собор». Когда он об этом думал, в его сердце загоралась надежда.

Дворецкий сказал Филипу, что епископ Генри появится не скоро. Приор был в таком взвинченном состоянии, что не мог вернуться в монастырь и решил осмотреть город.

Епископский дворец располагался в юго-восточной части Винчестера. Филип побрел вдоль восточной стены, миновал аббатство Святой Девы Марии и очутился в квартале, где жили ремесленники, занимавшиеся выделкой кож и шерсти. Местность здесь пересекало множество ручейков. Приглядевшись, Филип обнаружил, что это были искусственные каналы, отведенные от реки Итчен, чтобы доставлять в квартал воду, необходимую для скорняжного ремесла. Он всегда искренне восхищался дерзостью людей, сумевших заставить речную воду течь возле их мастерских.

Несмотря на обилие производств, этот город не был перенаселен, как другие, в которых доводилось бывать Филипу. Взять Солсбери или Херефорд, похожие на толстяка в узкой тунике: дома там буквально жались друг к другу, задние дворы были крохотными, на рынках – толпы, улицы узкие, а поскольку люди и животные вынуждены бороться за место под солнцем, возникает ощущение, что в любой момент может вспыхнуть драка. В Винчестере же, казалось, всем хватит места. Шагая по улицам, Филип постепенно пришел к мысли, что ощущение свободного пространства возникает оттого, что почти все улицы прямые и пересекаются под прямым углом. Он такого никогда еще не видел. Должно быть, город строили по специальному плану.

В Винчестере были десятки церквей – самых разных форм и размеров, деревянные и каменные; каждая в своем квартале. Очевидно, город этот был очень богат, коли мог позволить себе содержать такое количество священнослужителей.

Проходя по улице Мясников, Филип почувствовал легкий приступ тошноты. Он еще никогда не видел столько сырого мяса сразу. Из лавок торговцев на улицу ручьями текла кровь, а под ногами покупателей шныряли жирные крысы.

Улица Мясников шла с севера на юг и выходила на Верхнюю улицу прямо напротив старого королевского дворца. Филипу говорили, что с тех пор, как в замке построили новый дворец, короли тут больше не жили, однако в подвалах старого дворца, за толстыми стенами и железными воротами продолжали чеканить серебряные пенни. Филип постоял, глядя через решетку, как молоты с грохотом высекают огненные брызги, завороженный открывшимся взору богатством.

Несколько зевак рядом с ним тоже наблюдали, как чеканят монеты. Судя по всему, сюда приходили все приезжие. Стоявшая неподалеку молодая женщина улыбнулась Филипу. Он улыбнулся в ответ.

– Всего за пенни можешь делать все, что захочешь, – сказала она.

Не понимая, что она имеет в виду, он снова растерянно улыбнулся. Тогда она распахнула плащ, и под ним, к своему ужасу, Филип увидел ее голое тело.

– Все, что захочешь, за один серебряный пенни, – повторила она.

Он ощутил легкий прилив возбуждения, словно память воскресила давно забытое чувство, и наконец сообразил, что перед ним продажная девка. Филип покраснел от смущения и, быстро повернувшись, пошел прочь.

– Не бойся! – крикнула потаскуха. – Мне нравятся такие миленькие кругленькие головы. – И издевательски расхохоталась ему вслед.

Взволнованный, Филип свернул на аллею и скоро очутился на рынке, над которым возвышались башни Винчестерского собора.

Не обращая внимания на выклики продавцов, он торопливо пробился сквозь толпу и вышел к соборной площади.

Будто свежим ветерком, повеяло на него от церкви. Он остановился возле кладбища, чтобы собраться с мыслями. Он был возмущен и вместе с тем сгорал от стыда. Как она посмела искушать мужчину в монашеских одеждах? Очевидно, узнала в нем приезжего… Неужели ее клиентами были монахи, находящиеся вдалеке от своих обителей? Такое вполне возможно. Ведь монахи совершали те же грехи, что и обычные люди. Но бесстыдство этой женщины поразило Филипа. Ее голое тело стояло перед его взором, словно пламя горящей свечи, если долго на него смотреть, а потом закрыть глаза.

Филип вздохнул. Столько впечатлений за одно утро! Искусственные русла каналов, крысы в мясных лавках, кучи только что отчеканенных серебряных монет и, наконец, обнаженные прелести этой женщины. Эти картины еще долго будут будоражить сознание.

Он вошел в собор, но почувствовал, что не сможет молиться, поскольку душа его осквернена мирской суетой, поэтому прошел через неф, чтобы отрешиться от грешных мыслей, вышел в южную дверь, затем пересек территорию монастыря и очутился возле епископского дворца.

На первом этаже располагалась молельня. Филип поднялся по ступенькам и вошел в зал. Неподалеку от двери он увидел несколько слуг и молодых священников. Одни из них прохаживались, другие сидели на стоящей вдоль стены скамье. В дальнем конце зала за столом сидели Уолеран и епископ Генри. Филипа остановил дворецкий.

– Епископы завтракают, – заявил он так, будто из этого следовало, что приор не мог увидеться с ними.

– Вот я и присоединюсь к ним, – спокойно сказал Филип.

– Тебе лучше подождать, – настаивал дворецкий. Решив, что его, должно быть, принимают за простого монаха, Филип с достоинством проговорил:

– Я приор Кингсбриджский.

Дворецкий, пожав плечами, отступил в сторону.

Филип приблизился к столу. Во главе сидел епископ Генри, справа от него – Уолеран. Генри был невысоким широкоплечим человеком с недовольным выражением лица, примерно того же возраста, что и Уолеран, то есть на год-два старше Филипа. Однако, в отличие от бледнолицего Уолерана и худого Филипа, крепкого телосложения и румяный лицом, что выдавало в нем любителя поесть. Взгляд у него был настороженный и проницательный, а на лице застыло выражение твердой решимости. Видно, как младшему из четырех братьев, ему приходилось в жизни не так уж легко. Филипа удивило, что голова Генри обрита – это говорило о том, что, дав однажды монашеский обет, он до сих пор считал себя монахом. Правда, вместо домотканых одежд на нем было великолепное одеяние из красного шелка. Уолеран же поверх безупречно белой рубахи надел свою неизменную черную сутану. Филип понял, что они оба приготовились к аудиенции у короля. Епископы ели холодное мясо и пили красное вино. Проголодавшийся после прогулки Филип сглотнул слюну.

Уолеран поднял глаза, и при виде приора по его лицу пробежала тень недовольства.

– Доброе утро, – приветствовал их Филип.

– Это мой приор, – сказал, обращаясь к Генри, Уолеран.

Филипу не понравилось, что его так представили.

– Филип из Гуинедда, приор Кингсбриджский, ваше преосвященство, – произнес он и собрался было поцеловать руку епископу.

– Чудесно, – только и проговорил Генри, заталкивая в рот очередной кусок говядины.

Филип неловко переминался с ноги на ногу. Они не собираются пригласить его к столу?

– Мы скоро придем, Филип, – сказал Уолеран.

Филип понял, что его выпроваживают, и, сгорая от обиды, пошел прочь. Стоявший возле дверей дворецкий, ухмыльнувшись, бросил на него взгляд, который как бы говорил: «А я ведь предупреждал». Филип старался держаться в стороне от остальных. Он вдруг почувствовал стыд за свою поношенную коричневую сутану, которую не снимал уже полгода. Монахи-бенедиктинцы, как правило, красили свои одежды в черный цвет, однако Кингсбридж отказался от этого много лет назад из-за нехватки денег. Филип всегда считал, что уделять слишком много внимания одежде значит проявлять суетность, неприличную слуге Божьему, независимо от того, какое положение он занимает, но сейчас понял: будь он одет в шелка да меха, с ним не посмели бы так пренебрежительно обращаться.

«Ну да ладно, – подумал он, – монаху подобает смирение, так что это пойдет на пользу моей душе».

Епископы поднялись из-за стола и подошли к двери. Слуга принес Генри алую мантию, украшенную великолепной вышивкой и шелковой бахромой. Надевая ее, Генри произнес:

– Ты сегодня лучше помолчи, Филип.

– Предоставь нам вести беседу, – добавил Уолеран.

– Предоставь мне вести беседу, – сказал Генри, сделав легкое ударение на «мне». – Если король задаст тебе вопрос, отвечай просто и не пытайся приукрасить факты. Он и без твоих слез и причитаний поймет, как нужна тебе новая церковь.

Филипу не надо было об этом напоминать. Надменный тон Генри был неприятен ему, однако он, скрывая возмущение, покорно кивнул.

– Пожалуй, пора, – произнес Генри. – Мой брат – ранняя пташка, он предпочитает побыстрее покончить с делами и отправиться на охоту в Новый Лес.

Они вышли из дворца и прошли к Верхней улице, а потом к Западным воротам. Впереди Генри с мечом у пояса и жезлом в руке шагал стражник. Люди расступались, давая дорогу двум епископам, но не замечали Филипа, так что ему пришлось плестись позади. Время от времени кто-нибудь просил благословения, и Генри на ходу чертил в воздухе крест. Перед самыми воротами они повернули в сторону и по деревянному мосту перешли через окружавший замок ров. Хоть Филипу велено было молчать, он ощущал легкую дрожь в животе: ведь ему предстояло увидеть короля.

Королевский замок занимал юго-западную часть города. Его западная и южная стены являлись частью городской стены, а те, что выходили в город, были столь же высоки, как и внешние, словно король нуждался в защите от горожан не меньше, чем от внешних врагов.

Священники вошли в низенькие ворота и очутились у массивного здания, возвышавшегося над этой частью Винчестера. Дворец был похож на огромную квадратную башню. Судя по расположению стрельчатых окон, в нем было четыре этажа. Как обычно, внизу размещались складские помещения, а внешняя деревянная лестница вела на второй этаж. Два стоявших у ее подножия часовых поклонились проходившему мимо них Генри.

Пол в зале был покрыт соломой, несколько кресел стояли в нишах каменных стен, по бокам – деревянные скамьи, в очаге пылал огонь. В углу двое стражников охраняли ведущую наверх лестницу. Один из них сразу заметил епископа Генри и, кивнув, стал подниматься по ступеням, намереваясь, очевидно, доложить королю, что его ждет брат.

Филип почувствовал, что через несколько минут решится его судьба, и пожалел, что не заручился чьей-нибудь поддержкой, что вместо того чтобы все утро молиться за успех сегодняшней встречи, шатался по Винчестеру, наконец, что не надел чистую сутану.

В зале находились еще двадцать или тридцать человек – почти все мужчины. В основном это были рыцари, священники и зажиточные горожане. Внезапно Филип застыл от удивления: возле очага стоял Перси Хамлей. Что он здесь делает? Рядом с ним были его уродливая жена и грубиян сын. Они действовали против графа Бартоломео заодно с Уолераном, и вряд ли случайно оказались здесь сегодня. Знал ли Уолеран, что встретит их?

Филип повернулся к Уолерану:

– Ты видишь?..

– Я все вижу, – резко оборвал его Уолеран. Он был явно раздражен.

От этой семейки исходила угроза. Филип уставился на них. Отец и сын были похожи как две капли воды: высокие, крепкие, со светлыми волосами и угрюмыми лицами. Жена Перси в желтой накидке выглядела отвратительно. Она беспрестанно трогала костлявыми руками покрывавшие ее лицо фурункулы и переминалась с ноги на ногу, стреляя вокруг глазами. Филип почувствовал, что она его заметила, и быстро отвел взгляд.

Епископ Генри расхаживал по залу, приветствуя знакомых и благословляя тех, кого видел впервые. При этом он, видимо, внимательно следил за лестницей, ибо, как только показался стражник, взглянул на него и, заметив, как тот кивнул, оборвал беседу на полуслове.

Уолеран вслед за Генри стал подниматься по лестнице, за ними с замирающим сердцем шел Филип.

Верхние покои были такого же размера и формы, как нижний зал, но все здесь выглядело совсем иначе. На стенах висели гобелены, а тщательно выскобленные полы покрывали ковры из овечьих шкур. В очаге жарко пылали дрова, комнату освещала дюжина горящих свечей. У дверей стоял дубовый стол с чернильницей, перьями и пачкой листов пергамента. Здесь же сидел писарь, готовый записать все, что продиктует ему король. Возле очага, в большом деревянном кресле, покрытом шкурой, восседал сам Стефан.

Первое, что бросилось Филипу в глаза, – на короле не было короны. Он был одет в пурпурную тунику, на ногах – кожаные гетры, словно он вот-вот поедет куда-то верхом. Две большие охотничьи собаки преданно лежали у его ног. Стефан был похож на своего брата, епископа Генри, – с такими же умными глазами и густыми темно-рыжими волосами, – но более тонкие черты делали его лицо привлекательным. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, которое Филип принял за трон, вытянув ноги и положив руки на подлокотники. В комнате царила напряженная атмосфера. Казалось, только король чувствует себя здесь непринужденно.

Когда епископы и Филип вошли, от Стефана как раз уходил высокий человек в дорогих одеждах, который фамильярно кивнул Генри и проигнорировал Уолерана. «Должно быть, какой-то могущественный барон», – подумал Филип.

– Доброе утро, Стефан, – приблизившись к королю и поклонившись, произнес епископ Генри.

– Этот ублюдок Раннульф так и не приехал, – сказал король Стефан. – Если в ближайшее время он не объявится, я прикажу отрубить ему пальцы.

– Обещаю тебе, он будет здесь со дня на день, – заверил брата Генри, – впрочем, отрубить ему пальцы все равно не помешает.

Филип понятия не имел, кто такой Раннульф и зачем король хочет его видеть, но понадеялся, что хотя Стефан и рассержен, изувечить этого человека он на самом деле не собирается.

Уолеран выступил вперед и поклонился.

– Это Уолеран Бигод, новый епископ Кингсбриджский, – ты его помнишь, – сказал Генри.

– Да-да, – кивнул Стефан и перевел взгляд на Филиппа: – А это кто?

– Мой приор, – ответил Уолеран.

Поскольку он не назвал даже имени, Филип добавил:

– Филип из Гуинедда, приор Кингсбриджа, – представился он, пожалуй, несколько громче, чем намеревался, и тоже поклонился.

– Подойди-ка, святой отец, – сказал Стефан. – Да у тебя испуганный вид. Что тебя беспокоит?

Филип не знал, что ответить. Его многое беспокоило.

– Меня беспокоит то, что у меня даже нет чистой сутаны! – в отчаянии выпалил он.

Стефан добродушно расхохотался.

– Пусть это тебя не беспокоит, – проговорил он и, взглянув на своего разодетого в пух и прах брата, добавил: – Мне нравятся монахи, которые выглядят как монахи, а не как короли.

Филипу стало немного легче.

– Я слышал о пожаре, – снова заговорил король. – Ну и как ты там управляешься?

– В день пожара Господь послал нам строителя. Он очень быстро отремонтировал часовню, а службы мы проводим в крипте. С помощью этого человека мы расчищаем развалины под строительство. Он уже сделал чертежи нового храма.

При этих словах брови Уолерана поползли вверх: ему не было известно о чертежах. Конечно, Филип рассказал бы о них, если бы тот спросил, но ведь епископ даже не поинтересовался, как идут дела в Кингсбридже.

– Похвальная расторопность, – сказал Стефан. – Когда начнете строить?

– Как только найду деньги.

– Вот поэтому, – влез в разговор Генри, – я и привел к тебе приора Филипа и епископа Уолерана. Ни у монастыря, ни у епархии нет средств на финансирование такого серьезного строительства.

– Как нет их и у короны, мой дорогой братец, – заметил Стефан.

Филип приуныл: начало было не слишком многообещающим.

– Знаю, – кивнул Генри. – Я искал способ помочь им построить собор, не затратив при этом ни пенса.

Выражение лица Стефана было скептическим.

– Ну и как? Преуспел в разработке столь хитроумного, если не сказать магического, плана?

– Да. Чтобы финансировать строительство, я предлагаю отдать земли графа Ширинга епархии.

Филип затаил дыхание.

Король задумался.

Уолеран хотел было что-то сказать, но Генри жестом остановил его.

– Идея не глупа, – произнес король. – Мне она по душе.

Филипа охватило волнение.

– Но, к сожалению, – сказал Стефан, – я только что фактически пообещал это графство Перси Хамлею.

Филип чуть не застонал. Он-то уже подумал, что король собирается сказать «да». Разочарование резануло его невыносимой болью.

Генри и Уолеран были ошеломлены. Такого не ожидал никто.

Первым опомнился Генри.

– Фактически? – переспросил он.

Король пожал плечами:

– Я, конечно, мог бы увильнуть от выполнения своего обещания, хотя это будет выглядеть не слишком красиво. Но, в конце-то концов, именно Перси добился, чтобы изменник Бартоломео предстал перед правосудием.

– Не без моей помощи, милорд, – выпалил Уолеран.

– Я знаю, что ты сыграл в этом определенную роль…

– Именно я сообщил Перси Хамлею о готовившемся против тебя заговоре.

– Да-да. Между прочим, а откуда ты узнал об этом?

У Филипа подкосились ноги. Разговор поворачивал в опасное русло. Никто не должен был знать, что эти сведения получены от его брата Франциска, ибо тот до сих пор служил у Роберта Глостера, которому простили участие в заговоре.

– Я узнал об этом из предсмертной исповеди, – ответил Уолеран.

Филип облегченно вздохнул. Уолеран повторил его же, Филипа, ложь, только сказал, что исповедовал он сам, а не Филип, который теперь был рад скрыть свою причастность ко всему этому.

– И все же Перси, а не ты, рискуя жизнью, захватил замок Бартоломео и пленил изменника, – настаивал Стефан.

– Ты мог бы наградить Перси как-нибудь по-другому, – вставил Генри.

– Но он хочет именно Ширинг. Он знает эти места и будет с пользой для дела управлять графством. Я мог бы дать ему Кембриджшир, но признают ли тамошние жители его власть?

– Сначала нужно отблагодарить Бога, а уж потом людей. Ведь это Господь сделал тебя королем.

– Но это Перси схватил Бартоломео.

Такая непочтительность к Господу возмутила Генри:

– Все мы во власти Божией…

– Только не дави на меня! – воскликнул Стефан, поднимая руку.

– Слушаюсь, – смирился Генри.

Это была явная демонстрация королевской власти. И если поначалу братья спорили почти на равных, Стефану достаточно было одного слова, чтобы взять верх.

Горечь разочарования обожгла Филипа. Он не считал, что в обращении к королю за помощью может быть толк, но в нем начала просыпаться надежда, и он даже продумывал, как использует дарованное ему богатство. Теперь пришлось опуститься на землю.

– Мой король, – заговорил Уолеран, – благодарю тебя за готовность вернуться к рассмотрению вопроса относительно будущего графства Ширинг. В тревогах и молитвах я буду покорно ждать твоего решения.

«Умный ход», – мысленно одобрил Филип. Слова Уолерана звучали так, словно он смирялся с решением короля. На самом же деле хитрый епископ, подытоживая разговор, оставлял вопрос открытым. И хотя король фактически ответил на просьбу отказом, Уолеран мягко, ни в коей мере не задевая его самолюбия, настаивал, чтобы Стефан еще раз все обдумал. Это надо запомнить, подумал Филип: если тебе собираются в чем-то отказать, лучше всего отложить окончание разговора.

Стефан помедлил, словно заподозрив, что им пытаются манипулировать, но затем вроде бы отбросил сомнения и, прощаясь, произнес:

– Благодарю вас всех, что навестили меня.

Филип и Уолеран, откланявшись, направились к выходу, однако Генри остался стоять на месте.

– Когда мы узнаем твое решение? – в лоб спросил он.

Стефан выглядел несколько озадаченным.

– Послезавтра, – сказал он.

Генри поклонился, и все трое вышли.

Неопределенность почти так же неприятна, как и отказ. Филипу было невыносимо вынужденное ожидание. Он провел вечер среди изумительных книг Винчестерского монастыря, но даже они не могли отвлечь его от тревожных мыслей. Какое решение примет король? Отречется ли от обещания, данного Перси Хамлею? Насколько важен для него этот Перси? Ведь это всего лишь мелкопоместный дворянчик, который лез из кожи вон, чтобы получить графство. А значит, Стефану нечего бояться обидеть его. Но насколько велико желание короля помочь Кингсбриджу? Известно, что монархи становятся набожными с возрастом. А Стефан молод.

Раскрыв перед собой сочинение Боэция «Утешение философское», Филип мысленно перебирал варианты развития событий, когда к нему робко подошел послушник.

– Там кто-то спрашивает тебя, отче, – прошептал юноша.

Раз пришедшего заставили дожидаться на улице, значит, он не монах.

– Кто? – спросил Филип.

– Женщина.

В первый момент приор в ужасе подумал, что пришла та самая потаскуха, что приставала к нему возле монетного двора, но выражение лица послушника опровергло эту мысль. Филип вспомнил, что сегодня ему случилось обменяться взглядами еще с одной женщиной.

– Как она вы глядит?

Юноша скорчил гримасу, и Филип догадался, что его ждет Риган Хамлей. Какая нелегкая ее принесла?

– Сейчас приду.

Теряясь в догадках, он медленно прошел вдоль галереи и вышел во двор. Когда имеешь дело с этой женщиной, надо держать ухо востро.

Жена Перси Хамлея, завернувшись в тяжелый плащ и спрятав под капюшоном лицо, стояла возле монастырской приемной. Она метнула на Филипа такой злобный взгляд, что ему захотелось тут же развернуться и уйти, но не подобало мужчине бежать от женщины.

– Что тебе от меня надо? – сурово спросил он.

– Ты глупый монах! – набросилась она. – Как ты можешь быть таким бестолковым?

Краска бросилась в лицо Филипу.

– Я приор Кингсбриджа, и тебе следует называть меня «отче», – проговорил он, но в этих словах, к его немалому сожалению, прозвучало скорее раздражение, чем достоинство.

– Хорошо… отче. Зачем ты позволяешь двум этим алчным епископам использовать тебя?

Филип глубоко вздохнул.

– Говори яснее, – сердито сказал он.

– Трудно подобрать понятные слова для такого безмозглого человека, как ты. Но я попробую. Сгоревший храм для Уолерана лишь предлог, чтобы заграбастать себе земли графства Ширинг. Я достаточно ясно выразилась? Теперь до тебя дошло?

Ее презрительный тон по-прежнему раздражал Филипа, но он не мог устоять, чтобы не защитить себя.

– Никто и не делает из этого тайны. Доходы от этих земель пойдут на строительство собора.

– С чего ты взял?

– Да в этом-то и весь смысл! – негодующе воскликнул Филип, но в глубине души почувствовал, как зашевелился в нем червь сомнения.

Звучавшая в голосе Риган пренебрежительность сменилась лукавыми нотками.

– А новые земли, – сказала она, – будут принадлежать монастырю или епархии?

Филип взглянул на нее и тут же опустил глаза: слишком уж безобразно было ее лицо. Он-то рассчитывал, что земли графства отойдут монастырю, в его ведение, а не епархии, где их хозяином станет Уолеран. Но теперь он припомнил, что во время разговора с королем епископ Генри настаивал, чтобы они перешли епархии. Филип решил, что епископ просто оговорился, однако эта оговорка так и не была исправлена.

Взгляд приора стал настороженным. Риган не могла знать, о чем Генри собирается говорить с королем, так что может статься, она права. С другой стороны, не исключено, что она просто строит козни. Ведь поссорить Филипа и Уолерана в ее интересах.

– Уолеран – епископ, – проговорил Филип, – собор ему необходим.

– Ему много чего необходимо. – Леди Хамлей говорила уже не так злобно, и в ней появилось что-то человеческое, однако Филипу все же трудно было смотреть ей в лицо. – Для некоторых епископов действительно нет ничего важнее, чем иметь хороший собор. Но Уолеран не таков. Пока распоряжается доходами графства, он будет давать тебе и твоим строителям столько, сколько найдет нужным.

По крайней мере последнее ее утверждение соответствовало истине. Если Уолеран получит ренту, он наверняка будет тратить часть доходов на свои нужды. Ничто не помешает ему разбазаривать деньги на цели, не имеющие ничего общего с собором. А Филип никогда не будет знать, сможет ли в следующем месяце заплатить своим строителям.

Без сомнения, было бы гораздо лучше, если бы землей владел монастырь. Но Филип был уверен, что этому воспротивится Уолеран, которого наверняка поддержит епископ Генри. Тогда Филипу останется только обратиться непосредственно к королю. А тот увидит, что церковники никак между собой не договорятся, и решит проблему, отдав графство Перси Хамлею.

Этого Риган и добивается.

Филип покачал головой:

– Если Уолеран пытается меня обмануть, зачем он взял меня с собой? Мог бы сам обратиться к королю с этой просьбой.

Она кивнула:

– Мог бы. Но король мог задуматься, насколько искренен Уолеран, утверждая, что графство нужно ему лишь для того, чтобы построить собор. Твое присутствие должно было снять эти подозрения. – В голосе ее снова послышались презрительные нотки. – Ведь ты в своей грязной сутане выглядишь таким несчастным, что королю стало тебя жаль. Не-е-ет, Уолеран поступил умно, прихватив тебя с собой.

Филип поморщился. Похоже, она снова права, но ему очень не хотелось признавать это.

– Ты хочешь получить графство для своего мужа, – попытался возразить он.

– Я могу доказать, что это не так. Но для этого тебе придется проскакать полдня, на такое ты готов?

Филипу очень не хотелось быть втянутым в интриги Риган Хамлей. Однако он должен был выяснить правду.

– Да, – неохотно проговорил он. – Я согласен.

– Завтра?

– Завтра.

– Тогда на рассвете будь готов.

На следующее утро, едва монахи удалились к утренней мессе, в монастырском дворе Филипа уже поджидал сын Перси и Риган – Уильям. Молодой Хамлей и Филип через Западные ворота выехали из Винчестера и тут же свернули к северу, на Княжескую дорогу. Приор знал, что в этом направлении, в полудне езды верхом, находится дворец епископа Уолерана. Вот, значит, куда они направляются. Но зачем? Это было подозрительно. Филип решил быть начеку. Хамлеи вполне могли попытаться использовать его в своих целях. Но каким образом? Возможно, у Уолерана хранится какой-то документ, который Хамлеи хотели увидеть или даже украсть, – что-то вроде грамоты. Молодой лорд Уильям мог сказать людям епископа, что его прислали за этой бумагой, а те поверят, так как вместе с ним будет приор Кингсбриджский. Уильям вполне способен на такое, и Филипу следовало постоянно держать ухо востро.

Было мрачное, серое утро. Моросил дождь. Первые несколько миль Уильям скакал довольно быстро, затем, давая коню отдохнуть, перевел его на шаг.

– Ну что, монах, – проговорил он немного погодя, – ты хочешь отобрать у меня графство?

Филип несколько растерялся, услышав в голосе Уильяма враждебные нотки. Это обидело его, ведь он не сделал ничего дурного.

– У тебя? – резко спросил приор. – Никто и не собирается тебе его давать, мальчишка. Может быть, его получу я, или твой отец, или епископ Уолеран; однако о тебе у короля речь не шла. Смешно даже слушать твои слова.

– Это графство я получу в наследство.

– Посмотрим. – Филип решил не ссориться с Уильямом. – Зла я тебе не желаю, – примирительно сказал он. – Я просто хочу построить новый собор.

– Тогда забери графство у кого-нибудь другого! – воскликнул Уильям. – Ну почему люди вечно к нам цепляются?

Филип заметил, что в голосе юноши звучит неподдельная горечь.

– А разве люди цепляются к вам?

– История с Бартоломео должна послужить им уроком. Он осмелился оскорбить нашу семью, и посмотри, где он теперь.

– А я-то считал, что во всем виновата его дочь…

– Эта сучка такая же гордячка, как и ее папаша. Она у меня еще хлебнет горя. Все они в конце концов будут стоять перед нами на коленях, вот увидишь.

Для двадцатилетнего парня Уильям вел себя странно. Он брюзжал, словно злобная старуха. Филипу был неприятен этот разговор. Большинство людей стараются объяснить свою ненависть какими-то разумными оправданиями, но Уильям был для этого слишком глуп.

– Отмщение лучше отложить до Судного дня, – произнес Филип.

– А почему бы тебе не отложить до Судного дня строительство своего собора?

– Потому что к тому времени будет уже поздно спасать души грешников.

– Довольно! – истерично вскричал Уильям. – Прибереги это для своих проповедей.

Филип едва удержался от резкого замечания. С этим юнцом творилось нечто странное. Казалось, Уильям вот-вот впадет в неукротимую ярость. Филип не боялся его. Он вообще не испытывал страха перед вспыльчивыми людьми, возможно, потому, что еще ребенком видел самое ужасное, на что они способны, и все же остался жив. Но он решил не дразнить Уильяма своими замечаниями и как можно спокойнее произнес:

– Рай и ад – это то, с чем я постоянно имею дело. Добродетель и грех, прощение и наказание, добро и зло. Боюсь, не говорить об этом мне не удастся.

– Вот и беседуй сам с собой, – прорычал Хамлей и, пришпорив коня, рысью помчался вперед.

Однако, отъехав ярдов на сорок-пятьдесят, он вновь перевел коня на шаг. Филип подумал было, что мальчишка поостыл и собирается опять ехать рядом, но он ошибался, и оставшийся путь они ехали порознь.

На душе у приора было уныло и тревожно. Он чувствовал, что уже не способен управлять ситуацией: сначала в Винчестере им как хотел вертел Уолеран Бигод, а теперь он позволяет Уильяму Хамлею тащить его в эту таинственную поездку. «Все они пытаются манипулировать мной, – размышлял Филип. – Почему я не сопротивляюсь? Пора что-то предпринять». Но что он мог сделать? Только повернуть обратно в Винчестер. А какой в этом смысл? И, уставившись на круп коня Уильяма Хамлея, приор следом за ним трясся на своей лошадке.

Ближе к полудню они добрались до долины, где стоял епископский дворец. Филип вспомнил, как, трепеща от страха, в начале года приезжал сюда со своей ужасной тайной. С тех пор произошло столько событий!

К его удивлению, Уильям, не останавливаясь, проехал мимо дворца и поскакал дальше к вершине холма по дороге, которая вскоре сузилась до ширины обычной тропинки. Филип знал, что она никуда не ведет, но когда они поднялись на холм, увидел нечто вроде стройки. Чуть ниже дорогу им преградил земляной вал, выглядевший так, словно он был насыпан совсем недавно. В голове Филипа мелькнуло ужасное подозрение.

Они повернули в сторону и поскакали вдоль вала, пока не нашли в нем проход. По другую сторону земляной насыпи был вырыт ров, на дне которого блестела вода.

– Это то, что я должен был увидеть? – спросил приор.

Уильям лишь кивнул.

Подозрение Филипа подтвердилось: Уолеран строил замок. Приора охватило отчаяние.

Ударив пятками по бокам своей лошади, он пересек ров. Уильям следовал за ним. Земляной вал и ров кольцом тянулись вокруг холма. На внутреннем берегу рва уже поднялась на два-три фута кладка толстой крепостной стены. Было ясно, что она еще не достроена и, судя по толщине, будет очень высокой.

Да, Уолеран строил замок, но ни работников, ни инструментов, ни штабелей леса нигде не было видно. За короткое время была проделана огромная работа, а затем она вдруг остановилась. Очевидно, у Уолерана кончились деньги.

– Я полагаю, – сказал Уильяму Филип, – можно не сомневаться, что этот замок возводит именно епископ?

– Кому еще, – отозвался тот, – Уолеран Бигод позволит строить замок рядом со своим дворцом?

Филипу стало горько. Теперь ему все стало ясно: епископ Уолеран хотел получить графство Ширинг с его каменоломней и строевым лесом, чтобы построить собственный замок, а вовсе не собор. Филип оказался всего лишь орудием в его руках, а сгоревший Кингсбриджский собор – удобным предлогом, чтобы, пользуясь набожностью короля, убедить его пожаловать графство Уолерану.

Филип увидел себя глазами Генри и Уолерана: наивным, жалким, улыбающимся и покорно кивающим. Они хорошо знали, с кем имеют дело! А ведь он доверял им, прислушивался к ним и даже с бодрой улыбкой сносил их пренебрежительное отношение, ибо думал, что они помогают ему, в то время как они просто дурачили его.

Беспринципность Уолерана поразила его. Ему вспомнилась неподдельная печаль в глазах епископа, когда тот смотрел на развалины собора. Тогда Филип поверил в его благочестивые намерения. Уолеран, должно быть, думает, что в служении Церкви высокие цели оправдывают любые средства. С этим Филип никогда не согласится. «Я бы никогда не поступил с Уолераном так, как он пытается поступить со мной!» – мысленно возмутился приор.

Прежде он никогда не считал себя легковерным и сейчас недоумевал, в чем совершил ошибку. В голову ему пришла мысль о том, что он совершенно напрасно с таким благоговением относился к епископу Генри и его шелковым одеждам, к великолепию Винчестера и его соборов, к стопкам серебра на монетном дворе и горам мяса в лавках мясников и, наконец, к встрече с королем. Он совсем забыл, что и через шелковые одежды Господь видит грешную душу, и единственное богатство, к которому стоит стремиться, – это небесные сокровища, и что в церкви даже король должен преклонять колени. Вокруг него были столь могущественные и искушенные люди, что он забыл об истинных ценностях, утратил способность критически мыслить и доверился епископам. В награду за это они предали его.

Он вновь обвел глазами мокрую от дождя строительную площадку, затем повернул лошадь и, уязвленный, поскакал прочь. Уильям последовал за ним.

– Ну, что теперь скажешь, монах? – съязвил он.

Филип промолчал.

Он вспомнил, что сам же и помог Уолерану стать епископом. Тот говорил: «Если хочешь стать приором Кингсбриджа, помоги мне стать епископом», но смолчал о том, что старого епископа уже нет в живых, и казалось, что данное Филипом обещание не так уж и важно, а дать его пришлось, чтобы обеспечить себе победу на выборах. Но все это отговорки. Истина же в том, что Филип должен был вверить избрание и приора, и епископа в руки Господа.

Но он забыл о Боге, и в наказание ему теперь придется бороться с самим епископом Уолераном.

Приор вспомнил, как его обманывали, унижали, как пренебрежительно к нему относились, и в нем закипела злость. «Послушание – это монашеская добродетель, но вне стен обители оно не всегда благотворно, – с горечью размышлял он. – Чтобы жить среди сильных мира сего, надо быть недоверчивым, требовательным и настойчивым».

– Эти лживые епископы одурачили тебя, а? – злорадно сказал Уильям.

Филип осадил лошадь и в гневе воскликнул:

– Замолчи, мальчишка! Как можешь ты так отзываться о святейших отцах? Еще одно слово, и гореть тебе в аду, это я обещаю!

Уильям сразу сник и побледнел.

Филип поскакал дальше. Насмешливое замечание Уильяма напомнило ему, что у семейства Хамлей имелись скрытые мотивы для того, чтобы показать ему замок Уолерана. Они хотели стравить Филипа с епископом, чтобы графство не досталось ни тому, ни другому, а отошло бы к Перси. Но Филип не станет орудием в их руках. Он больше не позволит манипулировать собой. С этого момента он сам будет манипулировать другими.

Все это хорошо, но как ему теперь быть? Если он поссорится с Уолераном, земли получит Перси; а если ничего не предпримет, они достанутся епископу.

Чего хочет король? Помочь построить новый собор: такого рода деяние выставит Стефана в весьма выгодном свете, да и на небесах ему зачтется. Однако и верность Перси нужно как-то отблагодарить. А вот угодить двум гораздо более могущественным персонам – епископам Генри и Уолерану – у короля нет видимых причин. Филипу на ум пришла неожиданная мысль: решение дилеммы, которое мог бы одобрить Стефан, заключается в том, чтобы удовлетворить интересы как его, Филипа, так и Перси Хамлея.

Теперь надо подумать.

Идея была хороша. Никому не придет в голову, что между Филипом и Хамлеями возможен альянс, и именно поэтому его замысел вполне осуществим. Епископы совершенно не готовы к такому повороту событий и будут застигнуты врасплох. Вот они удивятся-то!

Но сможет ли Филип договориться с алчными Хамлеями? Перси жаждал заполучить плодородные земли Уилтшира, графский титул, власть и рыцарское войско. Филипу тоже хотелось иметь плодородные земли, но вот графский титул и рыцари ему были ни к чему: гораздо больше его интересовали каменоломня и лес.

В голове приора начал вырисовываться компромисс. Он почувствовал, что еще не все потеряно.

Как же приятно будет одержать победу – после всего того, что произошло!

С растущим волнением Филип обдумывал свое поведение с Хамлеями. Он не станет играть роль просителя. Нужно сделать так, чтобы его предложение показалось им выгодным.

К тому времени, как они добрались до Винчестера, одежды Филипа промокли насквозь, уставшая лошадь уже плохо слушалась, но зато он нашел выход из создавшегося положения.

Проезжая под аркой Западных ворот, он бросил Уильяму:

– Поедем к твоей матери.

– А я думал, – удивился тот, – ты первым делом захочешь повидать епископа Уолерана.

Без сомнения, так считала Риган.

– Свои мысли оставь при себе, юноша, – оборвал его Филип. – Все, что ты должен – это отвести меня к твоей матери. – Приор почувствовал, что готов к встрече с леди Риган. Он и так уже слишком долго бездействовал.

Уильям повернул на юг и проводил Филипа к дому, стоявшему на Золотой улице между замком и собором. Это было просторное здание. До половины его стены были каменными, а выше – деревянными. Внутри находился зал, в который выходили двери нескольких помещений. Очевидно, Хамлеи снимали одно из них: многие жители Винчестера сдавали жилье людям, явившимся к королевскому двору. Если Перси станет графом, у него будет собственный дом в городе.

Уильям провел Филипа в переднюю комнату с большой кроватью и очагом. Риган сидела у огня, рядом стоял Перси. Увидев Филипа, леди Хамлей не смогла скрыть удивления, однако быстро пришла в себя и проговорила:

– Ну что, монах, я была права?

– Нет, ты очень сильно ошибалась, глупая женщина, – резко сказал Филип.

Она была так ошарашена его тоном, что на мгновение потеряла дар речи.

Приор был рад, что он заставил ее поменяться с ним ролями.

– Ты думала, – продолжал он, – что сможешь поссорить меня с Уолераном. Думала, я не догадаюсь, чего ты добиваешься? Ты хитрая ведьма, но не ты одна способна шевелить мозгами.

По ее лицу Филип видел: она поняла, что ее план провалился, и теперь лихорадочно соображает, как поступить дальше. Пользуясь ее замешательством, он продолжал напирать:

– Ты проиграла, Риган. И теперь у тебя только два выхода. Первый – сидеть тихо и надеяться на лучшее. Ждать королевского решения и рассчитывать, что у него завтра утром будет хорошее настроение. – Филип замолчал.

– А другой? – осторожно спросила она.

– Другой – мы заключаем сделку, ты и я. Мы разделим графство между собой, ничего не оставив Уолерану. Мы сами обратимся к королю, скажем, что нашли компромисс, и, прежде чем епископы успеют что-то возразить, получим его благословение. – С деланным безразличием Филип опустился на скамью. – Это лучшее, что я могу тебе предложить. Фактически у тебя нет выбора. – Желая скрыть свое волнение, он уставился на огонь. «Они обязательно должны ухватиться за это, – размышлял приор. – В противном случае они рискуют не получить ничего». Но жадность Хамлеев могла заставить их отказаться от компромисса.

Первым заговорил Перси:

– Разделим графство? А как?

«По крайней мере, они заинтересовались», – с облегчением подумал Филип.

– Мое предложение настолько щедрое, что от него просто глупо отказываться. – Филип повернулся к Риган: – Я предлагаю тебе лучшую половину.

Все ждали, что он начнет развивать свою мысль, но приор ничего больше не сказал.

– Что ты имеешь в виду под лучшей половиной? – спросила наконец Риган.

– Что представляет большую ценность – пахотные земли или лес?

– Конечно, пашня.

– Тогда вы возьмете ее себе, а я – лес.

Риган прищурила глаза:

– Тебе нужно дерево для строительства собора.

– Правильно.

– А как насчет пастбищ?

– Что вам больше нравится – земли для крупного рогатого скота или овечьи выпасы?

– Первое.

– Тогда я возьму себе горные хозяйства с их овцами. Какая прибыль вас больше устроит – от торговли или та, что дает каменоломня?

– От торг… – начал было Перси, однако Риган перебила его:

– Предположим, мы выберем каменоломню.

Филип понял, что она разгадала его намерения. Для собора ему нужен был камень, который добывали на каменоломне. Но он знал, что каменоломня им не нужна. Торговля приносит гораздо больше денег и требует меньших усилий.

– Нет, не выберете, – уверенно сказал он.

– Верно, – согласилась она. – Мы возьмем торговлю.

Перси сделал вид, будто его пытаются обделить.

– Но мне нужен лес для охоты. Граф должен иметь свои охотничьи угодья.

– Можешь охотиться там сколько угодно, – моментально нашелся Филип. – Мне нужен только строевой лес.

– Это нам подходит, – тут же согласилась Риган.

Ее поспешность несколько обеспокоила Филипа. Неужели он совершил промах? Или ей просто не терпится поскорей покончить с этим не представляющим особой важности вопросом? Прежде чем он успел как следует все обдумать, она продолжила:

– Предположим, при дележе собственности графа Бартоломео мы обнаружим участки земли, которые, по нашему мнению, должны принадлежать нам, а по-твоему – тебе?

Тот факт, что она стала обсуждать частности, вселил в Филипа надежду. Похоже, она готова была принять его предложение. Стараясь скрыть свое волнение, он холодно проговорил:

– Мы должны договориться о третейском суде. Как насчет епископа Генри?

– Священник? – презрительно фыркнула она. – Разве он будет объективным? Не-е-ет. А что, если им станет шериф Ширинга?

Филип подумал, что едва ли шериф будет объективнее епископа, но кандидатуры, которая могла бы удовлетворить обе стороны, он не видел.

– Согласен, – кивнул он, – при условии, что, если мы захотим оспорить его решение, за нами останется право апеллировать к королю. Это будет справедливо.

– Хорошо, – сказала Риган и, взглянув на Перси, добавила: – Конечно, если у моего супруга нет возражений.

– Нет-нет. Я тоже согласен, – проговорил лорд Хамлей.

Филип чувствовал, что цель уже близка. Он перевел дух и сказал:

– Ну раз предложение принимается, тогда…

– Минутку, – остановила его Риган. – Мы еще не сказали последнего слова.

– Но я же уступил вам все, что вы хотели!

– Может быть, мы еще получим графство целиком, без всякой дележки.

– А может, не получите ничего.

Риган колебалась:

– Как ты предлагаешь все это преподнести, если мы действительно согласимся?

К этому вопросу Филип был готов. Он посмотрел на Перси:

– Смог бы ты сегодня увидеться с королем?

Перси явно встревожился, однако сказал:

– Если у меня будет весомая причина – да.

– Пойди и скажи ему, что мы пришли к соглашению. Пусть завтра утром он объявит об этом как о своем собственном решении. Надо заверить его, что ты и я подтвердим, что полностью удовлетворены.

– А что, если он спросит, согласны ли с этим епископы?

– Скажешь, что у тебя не было времени посвятить их в нашу договоренность. Напомни королю, что собор будет строить приор, а не епископ. Из этого вытекает, что, если я буду удовлетворен, епископы тоже должны поддержать такое решение.

– А если будут возражать?

– Каким образом? Они ведь притворяются, что просят графство исключительно для того, чтобы финансировать постройку собора. Вряд ли Уолеран станет протестовать на том основании, что не сможет теперь использовать эти земли для собственного обогащения.

Риган даже крякнула от удовольствия. Замысел Филипа пришелся ей по вкусу.

– План недурен, – одобрила она.

– Но есть одно важное условие. – Филип заглянул ей в глаза. – Король должен объявить, что моя часть графства отходит к монастырю. Если из его слов это не будет абсолютно ясно, я сам попрошу его внести уточнение. Назови он что-либо другое – епархия, ризничий, архиепископ, неважно, что еще, – я тут же откажусь от всех наших договоренностей. В этом прошу не сомневаться.

– Понятно, понятно, – с обидой в голосе проговорила Риган.

Ее раздраженный тон заставил Филипа заподозрить, что она вынашивала мысль представить королю слегка измененный вариант их соглашения, и он был рад, что четко обозначил свое условие.

Приор собрался уходить, но ему хотелось как-то скрепить их сделку.

– Значит, договорились? – В голосе его звучала чуть заметная вопросительная интонация. – Теперь нас связывает серьезный договор. – Он посмотрел на Хамлеев.

В ответ Риган лишь кивнула.

– Между нами договор, – подтвердил Перси.

У Филипа забилось сердце.

– Хорошо, – сдержанно произнес он. – Увидимся завтра утром в замке. – С каменным лицом он вышел из комнаты, но, очутившись на темной улице, наконец дал выход своим чувствам, и его губы расплылись в широкой победной улыбке.

После ужина Филип заснул беспокойным, тревожным сном. В полночь он поднялся к заутрене, а затем до самого утра пролежал на своем соломенном тюфяке с открытыми глазами, размышляя о том, что готовит ему грядущий день.

Он чувствовал, что Стефан должен принять его предложение, ибо оно позволяло королю убить сразу двух зайцев: сделать Хамлея графом и построить новый собор. Но, хотя Филип переговорил с леди Риган, он не был уверен, что Уолеран не предпримет никаких действий. Епископ мог найти предлог, чтобы воспротивиться такому решению. Так, если Уолеран быстро сообразит, что к чему, он может возразить, что в результате этой сделки у монастыря не будет достаточно денег для постройки величественного и богато украшенного собора, о котором он якобы мечтает, и отговорить короля давать согласие.

Незадолго до рассвета в голову Филипу пришла еще одна неприятная мысль: вдруг Риган обманет его? Ведь она могла пойти на сделку с Уолераном. Что, если она предложит епископу точно такой же компромисс? Тогда тот получит необходимые для нового замка камень и строевой лес. Филип беспокойно заворочался на своем соломенном ложе. Он сожалел, что сам не отправился к Стефану, однако король, возможно, и не принял бы его, а кроме того, Уолеран мог узнать об этом визите и насторожиться. Нет, застраховаться от обмана приор никак не мог. Единственное, что ему оставалось, – молиться.

Этому он и посвятил оставшееся до рассвета время.

Утром Филип позавтракал вместе с остальными монахами. Их белый хлеб был вкусен, но сегодня кусок не лез ему в горло. Затем приор отправился в замок, хотя знал, что в столь ранний час король еще не принимает посетителей. Он вошел в зал и, сев на одно из стоявших в каменных нишах кресел, стал ждать.

Помещение медленно заполнялось просителями и придворными. Некоторые из них выглядели очень нарядно в своих желтых, голубых и розовых туниках и отороченных пышными мехами мантиях. Филип вспомнил, что где-то в этом замке хранится знаменитая Земельная опись Вильгельма Завоевателя. Наверное, она находится в зале наверху, где его и епископов принимал король: тогда Филип не заметил ее, но он был слишком взволнован, чтобы смотреть по сторонам. Здесь же была и королевская казна, однако скорее всего она спрятана на самом верхнем этаже, под сводами королевской опочивальни. Филип вновь почувствовал благоговейный страх, и заставил себя приободриться. Эти люди в дорогих одеждах, рыцари и лорды, купцы и епископы, в конце концов, всего лишь простые смертные. Большинство из них умеют писать только собственное имя. К тому же все они явились сюда, чтобы выпросить что-нибудь для себя. Он же, Филип, действует во имя Господа Бога. Такая миссия и его грязная коричневая сутана ставят его выше, а не ниже остальных просителей.

Эта мысль придала ему храбрости.

Когда на ведущей наверх лестнице показался священник, по залу пробежала волна. Каждый надеялся, что сейчас король начнет прием. Священник шепотом обменялся несколькими словами со стражником и снова удалился в королевские покои. Стражник подозвал из толпы какого-то рыцаря, который оставил ему свой меч и поднялся по ступеням.

Филип подумал, что королевские священники, должно быть, ведут довольно странный образ жизни. Духовенство необходимо королю не для молитв, а для чтения и написания огромного количества связанных с управлением страной документов. Никто, кроме них, не справился бы с этим: немногочисленные грамотные миряне не умели достаточно быстро читать и писать. Но жизнь королевского духовенства была далека от Бога. Вот и брат Филипа, Франциск, тоже избрал такую стезю и теперь служит у Роберта Глостера. «Если я когда-нибудь увижу его, – сказал себе приор, – надо будет спросить, что он думает о такой жизни».

Вскоре после того как к королю отправился первый проситель, в зал вошли Хамлеи.

Филип подавил в себе желание сразу же подойти к ним: ни одна душа не должна была знать о том, что они состоят в тайном сговоре. Он пристально посмотрел на них, стараясь по выражениям лиц угадать их мысли. Уильям имел бодрый вид, Перси казался встревоженным, а Риган была напряжена, словно натянутая тетива. Несколько минут спустя Филип встал и, изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно, пересек зал. Он вежливо поздоровался с Хамлеями, затем, обращаясь к Перси, спросил:

– Видел его?

– Да.

– И?

– Сказал, что подумает.

– Но почему? – теряя над собой контроль, воскликнул Филип. Он был явно раздосадован. – О чем здесь думать?

– Его спроси, – пожал плечами Перси.

– Ну хоть как он к этому отнесся – благосклонно или не очень?

Вместо Перси ответила его жена:

– Мне показалось, что сама идея ему понравилась, но его несколько насторожила простота решения.

Это предположение было не лишено смысла, однако Филипа беспокоило, что король Стефан не ухватился за такое решение обеими руками.

– Нам не стоит больше разговаривать, – сказал приор. – Нельзя, чтобы епископы догадались, что мы что-то замышляем против них, – по крайней мере до того, как король объявит свою волю. – Он вежливо поклонился и отошел в сторону.

Вернувшись на свое место, Филип постарался убить время, размышляя о том, что он станет делать, если его план выгорит. Как скоро можно начать работу над новым собором? Это зависело от того, насколько быстро его новая собственность принесет доход. Он получит множество овец: летом можно будет продать их шкуры. Некоторые хозяйства надо сдать в аренду; плата за них поступит вскоре после сбора урожая. Возможно, к осени у него будет уже достаточно денег, чтобы нанять лесника и мастера на каменоломню и приступить к заготовке строевого леса и камня. Тогда же под руководством Тома работники могут начать рыть котлован для фундамента. А на следующий год можно будет закладывать стены.

Все это были лишь чудесные мечты.

Придворные носились вверх-вниз по лестнице: сегодня король торопился покончить с делами. Филип тревожился, что Стефан завершит прием и уедет охотиться прежде, чем прибудут епископы.

Наконец они явились. Филип медленно встал. Уолеран выглядел напряженным, на лице же Генри была написана скука: для него это дело особого значения не имело – он просто обещал поддержку своему коллеге-епископу, а результат его не волновал. Однако что касается Уолерана, то для него исход этого дела имел решающее значение, ведь замок был ступенью лестницы, по которой епископ Бигод поднимался к власти.

Филип не знал, как вести себя. Они пытались обмануть его, и теперь ему хотелось обличить их, сказать, что он раскусил их вероломство, но такое поведение только насторожило бы епископов, предупредило бы их об опасности; а ему надо было, чтобы они ничего не подозревали и не имели возможности собраться с мыслями прежде, чем услышат окончательное решение короля. Поэтому, скрыв свои чувства, Филип вежливо улыбнулся. Однако он мог не утруждаться: они его словно не замечали.

Несколько минут спустя их пригласили к королю. Генри и Уолеран стали подниматься наверх, за ними – Филип. Последними шли Хамлеи. Сердце Филипа замерло.

Король Стефан стоял у огня. Сегодня у него был более оживленный и деловой вид. Это хорошо: вряд ли он станет слушать возражения епископов. Генри подошел и встал рядом с братом, остальные выстроились рядком посередине зала. Филип почувствовал боль в руках и понял, что от волнения вонзил ногти в ладони. Усилием воли он заставил пальцы разжаться.

Король что-то тихо сказал епископу Генри. Тот нахмурился и так же тихо ответил. Они беседовали еще некоторое время, затем Стефан, подняв руку, заставил брата замолчать и взглянул на Филипа.

Приор напомнил себе, что накануне король разговаривал с ним весьма дружелюбно и даже пошутил по поводу его волнения.

Однако на этот раз Стефан явно не был расположен шутить. Король откашлялся и произнес:

– Мой верноподданный Перси Хамлей становится сегодня графом Ширингом.

Краем глаза Филип заметил, как Уолеран подался вперед, словно собираясь возразить, но епископ Генри быстрым жестом остановил его.

– Из имущества бывшего графа, – продолжал король, – Перси получает замок, все арендованные рыцарями земли плюс все прочие пахотные земли и нижние пастбища.

Филип едва сдерживал волнение. Похоже, король согласился с их предложением! Приор украдкой взглянул на Уолерана – его лицо выражало крайнее разочарование.

Перси преклонил перед королем колени и сложил, как для молитвы, руки. Стефан накрыл их своими ладонями.

– Делаю тебя, Перси, графом Ширингом, дабы владел и пользовался ты вышеперечисленными землями и получаемыми с них доходами.

– Клянусь всеми святыми быть верным твоим вассалом и защищать тебя от любых врагов, – торжественно проговорил Хамлей.

Стефан отпустил руки Перси, и тот встал.

Король повернулся к остальным.

– Все прочие земли, принадлежавшие бывшему графу, я дарую, – он сделал паузу, глядя то на Филипа, то на Уолерана, – я дарую монастырю Кингсбриджа на строительство нового собора.

Филип с трудом удержался, чтобы не закричать от радости, – он победил! Он просто сиял от удовольствия. Уолеран был потрясен до глубины души и даже не пытался сохранить самообладание: челюсть его отвисла, глаза широко раскрылись, он уставился на короля с нескрываемым удивлением. Потом его взгляд переполз на Филипа. Уолеран понял, что проиграл и плодами его поражения будет пользоваться Филип, и не мог понять, как такое могло случиться.

Король между тем говорил:

– Кингсбриджский монастырь также получает неограниченное право брать на строительство собора камень из графской каменоломни и строевой лес.

У Филипа пересохло в горле. Не такой был договор! Каменоломня и лес должны принадлежать монастырю, а у Перси будет право только охотиться там. Все-таки Риган изменила условия! Теперь Перси становился владельцем собственности, а монастырь лишь получал право брать камень и строевой лес. У Филипа было всего несколько секунд, чтобы решить, не расторгнуть ли сделку.

– В случае несогласия, – продолжал король, – третейским судьей будет выступать шериф Ширинга, однако стороны сохраняют право апеллировать ко мне.

«Риган повела себя возмутительно, – размышлял Филип, – но что от этого изменилось? Соглашение дает мне почти все, что я хотел».

– Надеюсь, сей договор уже рассматривался и одобрен обеими сторонами, – закончил король. – Времени на раздумья больше не осталось.

– Да, мой король, – сказал Перси.

Уолеран открыл было рот, чтобы возразить, но Филип опередил его.

– Да, мой король, – произнес он.

Епископы повернули головы в сторону Филипа и уставились на него. Их лица выражали полнейшее изумление, когда они поняли, что Филип, этот молоденький приор, который даже не знает, что ко двору следует являться в чистой сутане, за их спинами сумел договориться с самим королем. Минуту спустя напряжение с лица Генри спало, и он сделал вид, будто все это его весьма позабавило; так обычно поступают взрослые, проиграв «в девять камешков» сообразительному ребенку. Во взгляде же Уолерана вспыхнула злость. Филип без труда читал его мысли: до Уолерана начало доходить, что он ошибся, недооценив противника. Такого унижения епископ еще не испытывал. Для Филипа этот момент был платой за все: за обман, оскорбление, пренебрежение. Приор поднял голову и бросил на Уолерана взгляд, который говорил: «В следующий раз тебе придется постараться, чтобы провести Филипа из Гуинедда».

– Пусть о моем решении сообщат Бартоломео, – сказал король.

Бартоломео томится в темнице этого замка, подумал Филип. Он вспомнил детей, что живут со своим слугой в Эрлскастле, и, представив, что теперь с ними будет, почувствовал вину перед ними.

Король отпустил всех, кроме епископа Генри. Филип стремительно направился к выходу и, подойдя к лестнице одновременно с Уолераном, остановился, чтобы пропустить его вперед. Епископ бросил на него полный ненависти взгляд, и, хотя Филип был в приподнятом настроении, от слов Уолерана у него в жилах застыла кровь.

– Клянусь всеми святыми, – прошипел епископ, – ты никогда не построишь свой собор! – Он поправил на плече мантию и поспешил вниз.

Филип понял, что приобрел смертельного врага.

III

Подъезжая к Эрлскастлу, Уильям Хамлей с трудом сдерживал волнение.

Это было вечером на следующий день после того, как король объявил о своем решении. И хотя Уильям и Уолтер проскакали почти два дня, усталости не чувствовалось. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди молодого Хамлея. Скоро он снова увидит Алину.

Когда-то он мечтал жениться на ней, потому что она была дочерью графа, но получил отказ – трижды. Лицо Уильяма исказилось от гнева, когда он вспомнил, как она унизила его. Она обошлась с ним как с каким-то ничтожеством, презренным холопом, словно его семью можно ни в грош не ставить. Но теперь все изменилось, теперь ее семья не стоила и ломаного гроша. Он стал сыном графа, она же превратилась в ничто. У нее не осталось ни титула, ни положения в обществе, ни земли, ни богатства. А через несколько минут, когда он вступит во владение замком и вышвырнет ее вон, не останется и дома. Это было так здорово, что даже не верилось.

До замка было уже рукой подать. Уильям попридержал коня. Ни к чему Алине знать до поры до времени о его приезде: он хотел, чтобы она получила внезапный, страшный, смертельный удар.

Граф Перси и графиня Риган вернулись в свое старое имение в Хамлей, чтобы собрать свое имущество и распорядиться о переводе лучших лошадей и слуг в графский замок. А Уильяму предстояло нанять кого-нибудь из местных жителей, чтобы те привели замок в порядок, развели огонь в очагах и сделали дворец пригодным для жизни.

Тяжелые, серо-стального цвета облака так низко ползли по небу, что, казалось, касались бойниц сторожевых башен. К ночи пойдет дождь. Что ж, тем лучше. В такую погоду выгонять Алину на улицу будет еще приятнее.

Уильям и Уолтер спешились и по деревянному мосту перевели коней через ров. «Последний раз я был здесь, когда захватил замок», – с гордостью подумал Уильям. В нижнем дворе уже зеленела трава. Они стреножили коней и оставили их пастись. Своему Уильям дал полную пригоршню зерна. Поскольку конюшня сгорела, седла они сложили в каменной часовне. Кони захрапели и начали бить копытами, но этот шум растаял в порыве налетевшего ветра. Уильям и его верный слуга прошли по второму мосту и очутились в верхнем дворе. Там не было видно никаких признаков жизни. Неужели Алина ушла? Какое это будет разочарование! Им с Уолтером придется тогда провести безрадостную, голодную ночь в холодном и грязном замке. Они поднялись по внешней лестнице, ведущей в большой зал дворца.

– Тихо! – прошептал Уолтеру Уильям. – Если они здесь, застанем их врасплох.

Он распахнул дверь. В зале было пусто и темно и не было признаков присутствия людей: как он и ожидал, обитатели жили на верхнем этаже. Осторожно ступая, Уильям двинулся к лестнице. Под ногами захрустел сухой тростник. Следом шел Уолтер.

Они начали подниматься по ступенькам. Во дворце стояла полная тишина: толстые стены поглощали все звуки. На полпути Уильям остановился, обернулся к Уолтеру и, приложив палец к губам, показал наверх. Из-под двери выбивалась полоска света. Там кто-то был.

Поднявшись, они остановились возле двери. За ней раздался девичий смех. Уильям радостно осклабился. Он нащупал ручку, тихонько повернул ее и резко открыл дверь. Смех превратился в испуганный визг.

То, что увидел Уильям, являло собой довольно милую картинку. Алина и ее брат Ричард, сидя за маленьким столиком подле огня, играли в какую-то настольную игру, а управляющий Мэттью стоял у девушки за спиной, заглядывая ей через плечо. Отсветы пламени играли на лице Алины, локоны в свете огня казались золотисто-каштановыми. Девушка была одета в светлую льняную тунику. Она смотрела на Уильяма, округлив от удивления губки. А он молча разглядывал ее, наслаждаясь ее растерянностью и испугом. Придя наконец в себя, она встала и произнесла:

– Что ты тут делаешь?

Уильям много раз представлял себе эту сцену. Он не спеша вошел в комнату и, подойдя к очагу, протянул к огню озябшие руки.

– Я здесь живу, – сказал он. – А ты что тут делаешь?

Алина оторвала от него взгляд и посмотрела на Уолтера. Она была ужасно напугана и смущена, но тем не менее ее голос звучал вызывающе:

– Этот замок принадлежит графу Ширингу. Говори, зачем пришел, и выметайся.

Уильям торжествующе улыбнулся.

– Граф Ширинг – это мой отец, – заявил он.

Управляющий вздохнул, словно именно этого он и боялся.

Уильям продолжил:

– Вчера в Винчестере король присвоил моему отцу титул графа. Теперь замок принадлежит нам. До приезда отца я здесь хозяин. – Взглянув на управляющего, он щелкнул пальцами. – И я голоден, так что подай мне хлеба, мяса и вина.

Мэттью колебался. Он встревоженно взглянул на Алину, боясь оставить ее одну. Но выбора у него не было. Он направился к двери.

Алина хотела было пойти за ним.

– Останься, – приказал ей Уильям.

Между ней и дверью, преграждая дорогу, стоял Уолтер.

– Ты не имеешь права приказывать мне! – возмутилась Алина, и в ее голосе прозвучали нотки былой властности.

– Останься, моя госпожа, – испуганно проговорил Мэттью. – Не зли их. Я скоро.

Алина нахмурила брови, однако все же осталась на месте. Мэттью вышел.

Уильям сел на стул Алины. Она подошла поближе к брату. Хамлей уставился на них. Между ними было много общего, но лицо девушки казалось более волевым. Ричард же был неуклюжим подростком, у которого и борода-то еще не росла. Уильям наслаждался своей властью над ними.

– Сколько тебе лет, Ричард? – презрительно спросил он.

– Четырнадцать, – сердито буркнул мальчишка.

– Приходилось уже кого-нибудь убивать?

– Н-нет, – ответил Ричард, но затем, поддавшись порыву охватившей его ребячьей бравады, добавил: – Нет еще.

«Ну ты у меня тоже попляшешь, маленький придурок!» – подумал Уильям и повернулся к Алине:

– А тебе сколько лет?

Сначала она сделала вид, что не собирается разговаривать с ним, но потом, возможно, вспомнив совет Мэттью не злить Уильяма, передумала.

– Семнадцать, – проговорила она.

– Ой, ой, ой! Вся семья умеет считать! – паясничал Уильям. – Ты девственница, Алина?

– Конечно! – вспыхнула она.

Внезапно Уильям дернулся вперед и схватил ее своей здоровенной лапищей за пышную грудь. Грудь оказалась крепкой и упругой. Отпрянув, Алина вырвалась.

Ричард сделал шаг вперед – увы, слишком поздно – и стукнул Хамлея по руке. Уильям только этого и ждал. Он вскочил со стула и с разворотом нанес подростку удар кулаком по лицу. Как он и думал, Ричард оказался хлюпиком: он сразу завыл, закрыв лицо руками.

– Не трожь его! – крикнула Алина.

Уильям удивленно посмотрел на нее. Казалось, она больше беспокоилась за брата, чем за себя. «Это надо будет иметь в виду», – отметил он.

Вернулся Мэттью с деревянным блюдом, на котором были буханка хлеба, кусок окорока и кувшин с вином. Увидев, что Ричард стоит, закрыв лицо руками, он побледнел, опустил блюдо на стол и подошел к мальчику. Осторожно отведя руки Ричарда, управляющий заглянул тому в лицо. Глаз уже заплыл…

– Я же говорил, не надо их злить, – запричитал управляющий, однако, похоже, он был рад, что не случилось ничего худшего. Уильям почувствовал некоторое разочарование: он-то надеялся, что Мэттью придет в ярость. Но управляющий явно решил ему не перечить.

От вида пищи у Уильяма потекли слюнки. Он сел к столу, достал нож и отрезал себе толстый кусок окорока. Напротив него устроился Уолтер.

– Принеси чаши и налей вина, – скомандовал Уильям с полным ртом Алине.

Мэттью пошел исполнять приказание.

– Не ты – она! – остановил его Хамлей.

Алина медлила. Управляющий бросил на нее встревоженный взгляд и слегка кивнул. Она подошла к столу и приподняла кувшин.

Когда она наклонилась, Уильям запустил руку под подол ее туники и быстро скользнул вверх по ноге девушки. Его пальцы сначала ощутили пушок на ее икрах, затем крепкие мышцы над коленом и, наконец, нежную кожу внутренней стороны бедра. Алина отскочила, мгновенно повернулась, и в его голову полетел тяжелый кувшин с вином.

Подставив левую руку, Уильям отвел удар, а правой влепил ей пощечину с такой силой, что аж ладонь обожгло. Алина вскрикнула. Краем глаза Уильям заметил, что к нему приближается Ричард. Этого он и ждал! Уильям резко оттолкнул девушку, и она с глухим ударом упала на пол. Ричард надвигался на Уильяма, словно олень, который в отчаянии бросается на охотника. Без труда увернувшись от его неловкого удара, Хамлей ткнул мальчика кулаком в живот и, когда тот сложился пополам, принялся бешено колотить по лицу. Это было не так приятно, как издеваться над Алиной, но все равно доставляло удовольствие. Не прошло и минуты, как лицо подростка было залито кровью.

Внезапно Уолтер издал предостерегающий крик и, глядя Уильяму через плечо, вскочил на ноги. Тот резко обернулся и увидел, что, занеся руку с зажатым в ней ножом, на него мчится Мэттью. Уильям был застигнут врасплох – он никак не ожидал от этого женоподобного существа такой отваги. Уолтер же находился слишком далеко, чтобы успеть предотвратить удар. Единственное, что оставалось Уильяму, – прикрыться руками; и на мгновение испугался, что может умереть в минуту своего триумфа. Будь нападавший посильнее, его удар достиг бы цели, но Мэттью был человеком слабым, изнеженным жизнью во дворце, и нож так и не коснулся шеи Хамлея. Уильям облегченно перевел дух, но опасность еще не миновала, – Мэттью замахнулся снова. Хамлей отступил на шаг и схватился за меч. Но тут Уолтер обежал вокруг стола и вонзил в спину управляющего свой длинный острый кинжал.

Лицо Мэттью исказилось. Из его груди, пропоров ткань туники, показалось острие кинжала. Нож выскользнул из его слабеющих пальцев и со звоном упал на деревянный пол. Пытаясь сделать вдох, управляющий жадно хватал ртом воздух, издавая булькающие звуки. Тело его обмякло, на губах показалась кровь, глаза закрылись… Уолтер выдернул свой кинжал. Из раны ударил фонтанчик крови, но почти тут же превратился в тоненькую струйку.

Уолтер, Уильям, Алина и Ричард – все уставились на распростертое на полу тело. Чудом избежав смерти, Уильям совсем потерял голову. Протянув руку, он схватил Алину за вырез туники. Материя была мягкая и тонкая – очень дорогая. Он резко дернул. Ткань надорвалась. Он с силой рванул вниз – широкая полоска осталась у него в руке. Алина завизжала, пытаясь соединить обрывки одежды, но края ткани не сходились. У Уильяма пересохло в горле. Ее беспомощность возбуждала его гораздо сильнее, чем то, что он видел, когда подглядывал за ней во время купания, ибо сейчас она знала, что он на нее смотрит, и чувствовала стыд; именно это все больше и больше разжигало в нем страсть. Одной рукой она прикрывала груди, а другой – низ живота. Уильям отшвырнул полоску ткани, которую все еще сжимал в кулаке, и схватил Алину за волосы. Резко повернув ее к себе спиной, он сорвал с девушки остатки туники.

У нее были изящные белые плечи, узкая талия и восхитительно полные бедра. Уильям притянул девушку к себе и, прижавшись, начал тереться о ее ягодицы. Он нагнул голову и впился зубами в ее нежную шею, ощутив вкус крови во рту. Алина снова закричала. Ричард пошевелился.

– Держи мальчишку! – приказал он Уолтеру.

Тот сгреб Ричарда в охапку.

Одной рукой крепко прижимая Алину к себе, другой Уильям ощупывал ее тело. Он тискал ее пухлые груди и больно щипал маленькие соски; затем его рука скользнула вниз по животу девушки к треугольнику густых, вьющихся волос. Он грубо протолкнул пальцы ей между ног. Алина заплакала. Член Уильяма сделался таким твердым, что, казалось, вот-вот лопнет.

Отступив на шаг, Хамлей грубо опрокинул Алину навзничь. Девушка ударилась спиной об пол, у нее перехватило дыхание, и она начала судорожно глотать воздух.

Этого Уильям не ожидал, но теперь ничто уже не могло остановить его.

Он задрал тунику, показывая ей свой член. В глазах Алины застыл ужас: должно быть, прежде ей не доводилось такого видеть. Она действительно была девственницей. Что ж, тем лучше.

– Мальчишку сюда! – прорычал Уильям. – Хочу, чтобы он все видел! – Мысль изнасиловать сестру на глазах у брата казалась ему чрезвычайно пикантной.

Уолтер подтащил мальчика и силой заставил его встать на колени.

Навалившись на Алину, Уильям попытался раздвинуть ей ноги. Она стала отбиваться. Придавив ее, он старался заставить несчастную покориться, но та продолжала бороться, и он никак не мог овладеть ею. Его охватило раздражение: это нарушало его планы. Он приподнялся и ударил ее кулаком по лицу. Алина вскрикнула, ее щека покраснела, но, как только он предпринял очередную попытку изнасиловать ее, она снова начала сопротивляться.

Можно было бы приказать Уолтеру подержать ее, но тот не мог отойти от Ричарда.

Уильяма вдруг осенило.

– Отрежь-ка мальчишке ухо, Уолтер! – рявкнул он.

Алина застыла.

– Нет! – прохрипела она. – Оставьте его, прекратите его мучить!

– Тогда раздвинь ноги, – сказал Уильям.

Она уставилась на него широко раскрытыми глазами, в ужасе от вставшего перед ней кошмарного выбора. Ее страдание доставляло Уильяму удовольствие. Уолтер великолепно исполнил свою роль: он вытащил нож, поднес его к правому уху Ричарда, помедлил с минуту, а затем легким, почти нежным движением отрезал ему мочку.

Ричард взвыл. Из ранки брызнула кровь. Кусочек отрезанной мочки упал на пышную грудь Алины.

– Остановитесь! – зарыдала девушка. – Хорошо. Я сделаю это. – И она раздвинула ноги.

Уильям плюнул на руку, размазал слюну у нее между ног и засунул внутрь пальцы. Алина закричала от боли. Это очень возбуждало его. Он навалился на нее. Девушка напряженно застыла. Глаза у нее были закрыты. Тело, скользкое от пота после борьбы, била крупная дрожь. Уильям пристроился поудобнее и немного помедлил, наслаждаясь предчувствием своего удовольствия и ее муки. Он взглянул на зрителей. Ричард онемел от ужаса. Уолтер наблюдал за происходящим с жадным интересом.

– После меня – ты, Уолтер, – ухмыльнулся Уильям.

Алина в отчаянии застонала.

Он резко ввел в нее свой член, проталкивая его как можно сильнее и глубже, ощутил сопротивление девственной плевы – и правда девица! – и стал давить, стремясь причинить ей как можно больше страданий. Ему и самому было больно, но ей – еще больнее. Она завизжала. Он снова надавил изо всех сил и почувствовал, что плева разорвалась. Алина побледнела, ее голова мотнулась в бок, она потеряла сознание. Уильям кончил и, довольный собой, залился торжествующим смехом.

Всю ночь бушевала гроза, но к утру она прекратилась. Том Строитель проснулся от внезапно наступившей тишины. Лежа в темноте, слушая тяжелое дыхание Альфреда и слабое посапывание Марты, он подумал, что, возможно, сегодня будет ясное утро, а это значит, что впервые за последние две или три недели ненастья он сможет увидеть восход. Он так ждал этого дня.

Том встал и открыл дверь. Было еще темно. Он пнул ногой сына:

– Альфред! Просыпайся! Похоже, будет видно восход.

Закряхтев, Альфред сел. Марта перевернулась на другой бок. Том подошел к столу и поднял крышку глиняного горшка. Он достал полбуханки хлеба и отрезал два толстых куска – себе и сыну. Усевшись на лавку, они позавтракали.

В кувшине еще оставалось пиво. Том сделал большой глоток и передал его Альфреду. Агнес заставила бы их пить из чашек, да и Эллен тоже, но их не было. Когда Альфред напился, они вышли на улицу.

Пока они шагали через двор, небо начало сереть. Том намеревался разбудить Филипа, однако, приор, должно быть, ждал того же, что и Том, ибо на развалинах собора они увидели его, стоящего на коленях на мокрой земле и погруженного в молитву.

Их задачей было провести точную линию с востока на запад. Эта линия станет осью, вдоль которой будет возведен новый собор.

Том давно уже приготовил все необходимое. С восточной стороны он воткнул в землю железный прут с небольшим, напоминающим игольное ушко отверстием на конце. Этот прут был почти вровень с Томом, поэтому «ушко» находилось на уровне его глаз. Чтобы случайно не сдвинуть его, Том закрепил прут смесью раствора и камней. Сегодня на другой стороне строительной площадки ему надо будет установить второй такой же прут – строго на запад от первого.

– Замеси немного раствора, Альфред, – распорядился Том.

Альфред отправился за песком и известью. Том же, зайдя в сарай, где хранились его инструменты, достал небольшой деревянный молоток и второй прут. Затем он прошел на западную часть строительной площадки и стал ждать восхода. Филип закончил молиться и присоединился к нему. Альфред готовил раствор.

Небо просветлело. Всех троих охватило волнение. Они напряженно смотрели на восточную стену монастыря. Наконец из-за нее показался малиновый диск солнца.

Том передвинулся так, чтобы край солнца был виден через отверстие в восточном пруте. Затем – в это время Филип начал громко читать молитву по-латыни – он установил перед собой второй прут таким образом, чтобы на него падал солнечный луч, проходящий через отверстие первого прута. Том начал постепенно погружать заостренный конец прута во влажную почву, внимательно следя, чтобы стержень не сдвинулся. Вытащив из-за пояса молоток, он стал осторожно вбивать прут в землю до тех пор, пока «ушко» не оказалось на уровне его глаз. Теперь, если он сделал все правильно, луч солнца должен пройти через отверстия обоих прутов.

Прикрыв один глаз. Том посмотрел в «ушко» только что воткнутого прута. Солнце светило через оба отверстия. Два прута располагались на идеальной линии восток – запад, по которой будет сориентировано здание нового собора.

Ранее он все это уже объяснил Филипу и теперь, отступив в сторону, дал посмотреть приору.

– Идеально, – сказал Филип.

– Да, – кивнул Том.

– А знаешь ли ты, что сегодня за день? – спросил вдруг приор.

– Пятница.

– Да, а еще сегодня день святого Адольфа. Господь послал нам ясную погоду, чтобы мы смогли наметить ось церкви нашего покровителя. Разве это не добрый знак?

Том улыбнулся. По опыту он знал, что в строительном деле мастерство важнее любых примет. Однако он разделял радость Филипа.

– Да, воистину, – проговорил Том. – Это очень добрый знак.

Назад: II

Дальше: Глава 6

Часть II 1136–1137

Глава 5

I

II

III

Часть II
1136–1137