II
В Уорегаме Алина нашла корабль, отправлявшийся во Францию. Когда-то, еще девочкой, она с отцом плыла туда на нормандском боевом корабле, очень похожем на этот. То были длинные, узкие суда с загнутыми кверху носами и кормой, с длинными рядами весел по бортам и квадратным кожаным парусом. Корабль, на котором Алине предстояло пересечь пролив, был шире, с глубокими трюмами. Он пришел из Бордо, и босоногие матросы шумно выкатывали из его трюмов огромные бочки с вином, предназначенные для винных погребов местной знати.
Алина понимала, что ребенка с собой брать нельзя, и на сердце от этого было неспокойно. Всякий раз, глядя на малыша, она убеждала себя, что надо оставить его на время, но – материнское сердце есть материнское сердце – смириться с разлукой было выше ее сил.
Эллен пришла в Уорегам вместе с ней. Здесь Алина присоединилась к двум монахам из Гластонберийского аббатства, которые отправлялись на свои земли в Нормандию. Кроме них на судне было еще трое пассажиров: юный господин, четыре года гостивший у английского родственника и возвращавшийся к родителям в Тулузу, и два молодых каменотеса, которые решились на это путешествие, прослышав о том, что на другом берегу платят больше и девицы красивее. Рано утром корабль должен был отчалить, и пока команда загружала трюмы слитками корнуоллского олова, пассажиры в ожидании толпились в трактире. Каменотесы выпили уже по нескольку кружек пива, но хмель их, похоже, не брал. Алина крепко прижимала к себе ребенка и тихо плакала.
Наконец все было готово к отплытию. Огромный вороной мерин, которого Алина купила в Ширинге, до сего дня ни разу не видел моря и упирался, ни в какую не желая ступать на сходни. Только общими усилиями мужчинам удалось затащить его на корабль.
Вся в слезах, Алина отдала малыша Эллен. Та взяла ребенка на руки и сказала:
– Ты не должна расставаться с сыном. Прости, я была не права, когда уговаривала тебя.
Алина еще громче расплакалась.
– Но ведь там Джек. Я не смогу жить без него, не смогу. Я должна найти его.
– Да нет, я не хочу, чтобы ты передумала, просто нельзя оставлять малыша здесь. Возьми его с собой.
Алина никак не могла успокоиться:
– Ты уверена, что с ним будет все в порядке?
– Он ведь доехал с тобой сюда верхом – выдержит и остальной путь. И потом, он, кажется, не любит козье молоко.
Подошел капитан корабля:
– Женщины, прощайтесь. Мы отходим. Скоро начнется прилив.
Алина взяла ребенка и поцеловала Эллен:
– Спасибо. Я такая счастливая.
– Удачи тебе, – сказала Эллен.
Корабль отчалил, и Алина долго еще махала Эллен рукой, пока та не превратилась в маленькую черную точку. Не успели они выйти из гавани, как пошел дождь. На палубе укрыться было негде, и Алине пришлось спуститься в трюм. В тех местах, где сидели гребцы, палубные доски были подогнаны плохо, сквозь щели капала вода, но она укрыла малыша под своей накидкой, и он безмятежно заснул под легкие убаюкивающие покачивания судна. Опустилась ночь. Корабль встал на якорь. Монахи читали свои молитвы, и Алина присоединилась к ним. Потом она сидя дремала с ребенком на руках, часто вздрагивая, когда вдруг теряла равновесие.
На следующий день они прибыли в Барфлер. Алина нашла временный приют неподалеку, в Шербуре. Она долго бродила по городу, говорила с хозяевами ночлежек и строителями, спрашивала, не помнят ли они молодого английского каменщика с огненно-рыжими волосами. Нет, никто не припоминал такого – среди норманнов тоже было много рыжих. А Джек мог сойти на берег и в другом порту.
Алина, конечно, не надеялась так скоро отыскать Джека, но все же уныние овладело ею. Наутро она покинула Шербур и двинулась на юг в обществе точильщика ножей, его веселой толстушки жены и четверых детей. Они никуда не спешили, двигались медленно, и Алина очень обрадовалась, что не надо гнать коня, – ведь ей предстояла долгая-долгая дорога. Путешествовать так было намного спокойнее, но она на всякий случай спрятала в рукаве острый длинный кинжал, хотя вряд ли ее можно было принять за богатую женщину: одежда на ней была хоть и теплая, но грубая, а конь – хоть и крепкий, но не горячий. Она предусмотрительно положила несколько монет в кошелек, чтобы везде иметь их под рукой, а остальные спрятала в поясе под туникой. Ребенка она кормила, отвернувшись от всех, чтобы не ловить жадные мужские взгляды на своей груди.
Этой ночью Алине впервые улыбнулась удача, она даже чуть не закричала от радости: в маленькой деревушке Лессей она встретила монаха, который хорошо запомнил молодого англичанина-каменщика; тот восторженно говорил об увиденной им в аббатстве новой конструкции церковного купола. Алина ликовала. Монах вспомнил даже, как Джек рассказывал ему, что сошел с корабля в Онфлере. Теперь стало понятно, почему в Шербуре его никто не видел. И хотя повстречались они около года назад, монах в красках описывал их беседу. Джек ему очень понравился. Алина вся дрожала от удовольствия, слушая старика. Слава Богу, она была на верном пути.
Вдоволь наговорившись, она прилегла соснуть прямо на полу в домике для гостей на территории аббатства. Уже засыпая, прижав к себе малыша, она шепнула в его крохотное розовое ушко:
– Мы обязательно найдем твоего папочку.
В Type ребенок заболел. Город был богатый, шумный, но грязный. Возле складов с зерном, стоявших на берегу Луары, сновали полчища крыс. Отсюда, из Тура, начинали паломники свой долгий путь в Компостеллу. Был канун дня Святого Мартина, первого епископа Тура, и в аббатскую церковь поклониться его праху стекались сотни людей. Прославился Мартин в том числе тем, что когда-то, разорвав свою мантию надвое, отдал одну половину голому нищему. По случаю праздника ночлежки и приюты были забиты жаждущими почтить память святого. Выбирать Алине было не из чего, и она остановилась в полуразвалившейся портовой таверне, где хозяйничали две старушки, слишком старые и болезненные, чтобы следить за чистотой.
Первое время Алина почти не сидела дома. С ребенком на руках она бродила по улицам, расспрашивая людей о Джеке, но вскоре поняла, что город постоянно переполнен паломниками и хозяева приютов не могут вспомнить даже тех, кто останавливался у них неделю назад. А уж надежды на то, что они скажут что-то о человеке, гостившем у них в прошлом году, и вовсе было мало. И все же Алина везде упорно спрашивала, не нанимал ли кто молодого каменщика из Англии с рыжими волосами по имени Джек. Вспомнить никто не мог.
Она даже стала отчаиваться в своих поисках. Последний раз она слышала о Джеке в Лессее. Если Джек не отказался от своих планов дойти до Компостеллы, он почти наверняка должен был прийти в Тур. «А вдруг он передумал?» – испуганно подумала Алина.
Она вместе со всеми пошла в церковь Святого Мартина и там увидела строителей; те, судя по всему, делали большой ремонт. Алина сразу определила, что маленький ворчливый мужичок с лысеющей головой и есть мастер. Она подошла к нему и спросила, нет ли среди его каменщиков англичанина.
– Никогда не беру англичан, – оборвал он ее на полуслове, – каменщики из них никудышные.
– Этот каменщик очень хороший, – сказала она. – К тому же он хорошо говорит по-французски, и вы можете не знать, что он из Англии. У него такие рыжие волосы…
– Нет, никогда не видел, – отрубил мастер и отвернулся.
В скверном настроении возвращалась Алина в свое временное пристанище: давно с ней не обходились так грубо.
Всю ночь она мучилась животом и совсем не спала, а наутро почувствовала себя совсем больной и весь день пролежала в постели, в комнате, насквозь пропахшей испарениями с реки, прокисшим вином и подгоревшим маслом. На следующее утро заболел и ребенок.
Алина проснулась от его плача. Обычно, когда он просил есть или пить, то кричал звонко, пронзительно; на этот раз голос был тоненький, жалобный. У него, похоже, тоже болел животик, он весь горел. От боли он крепко сощурил свои всегда такие живые голубые глазки, сжал кулачки, кожа покрылась сыпью.
Раньше он никогда не болел, и Алина не знала, что надо делать в таких случаях.
Она дала ему грудь. Он жадно пососал, потом расплакался и вновь присосался к груди. Молоко не успокаивало его; он снова начинал кричать.
В таверне работала очень приятная молодая женщина, и Алина попросила ее сходить в аббатство, принести святой воды. Она подумала было послать за лекарем, но вспомнила, что те любят от всех хворей делать кровопускание, и передумала: вряд ли это поможет ее малышу.
Горничная вернулась вместе со своей матерью, которая тут же начала жечь в железной чаше пучки сухой травы. Резкий дурманящий запах, казалось, убил все остальные.
– Захочет пить – давай ему грудь как можно чаще, – сказала женщина. – И сама побольше пей, чтобы было молоко. Это все, что ты можешь сделать.
– А он поправится? – с тревогой спросила Алина.
Женщина с сочувствием посмотрела на нее:
– Не знаю, дорогая. Когда они такие крошечные, никогда не знаешь. Многие выживают, некоторые умирают. Это твой первенец?
– Да.
– Ты просто помни, что у тебя могут быть еще дети.
«Но ведь это ребенок Джека, а Джека я потеряла!» – мелькнула страшная мысль, но говорить об этом Алина не стала, поблагодарила женщину и заплатила за травы.
Когда мать с дочерью ушли, она смешала святую воду с обычной, намочила в ней тряпку и положила малышу на головку.
К концу дня ему стало хуже. Алина давала ему грудь, когда он плакал, пела колыбельные песни, если не спал, и меняла тряпку у него на головке, когда засыпал. Сосал он подолгу и при этом часто вздрагивал. К счастью, молока у нее всегда было много. Алина сама была еще больна и питалась только сухарями и разбавленным вином. Часы тянулись долго, комната, в которой она лежала, с засиженными мухами стенами, грубым дощатым полом, вечно не закрывающейся дверью и грязным маленьким оконцем, стала ей ненавистной. Вся обстановка состояла из четырех предметов: вконец расшатавшейся кровати, стула на трех ножках, подпорки для веревки, на которой развешивают белье, и подсвечника с тремя зубцами и только одной свечой.
Когда стемнело, пришла женщина и зажгла свечу. Она посмотрела на ребенка, лежавшего на кровати: тот вяло шевелил ручками и ножками и жалобно хныкал.
– Бедный кроха, – сказала она. – Он ведь даже не понимает, отчего ему так плохо.
Алина легла на кровать, но оставила свечу гореть, чтобы видеть ребенка. Этой ночью оба спали очень беспокойно. Ближе к рассвету малыш стал дышать ровнее и больше не кричал.
Алина всю ночь тихо плакала. Она потеряла следы Джека, ее ребенок умрет в этой таверне, полной чужих людей, за сотни миль от родного дома. Второго Джека уже не будет, как не будет у нее других детей. Возможно, она тоже умрет. Да это, наверное, и к лучшему… Все эти мрачные мысли лезли ей в голову до самого утра, когда, вконец обессилевшая, она задула огарок свечи и, откинувшись на подушку, заснула.
Разбудил ее громкий шум, доносившийся снизу. Солнце уже взошло, и на берегу реки, прямо под окнами таверны, вовсю суетился народ. Ребенок не шевелился, его личико было спокойным. Холодный ужас сковал ее сердце. Она дотронулась до его груди: он был не горячий, но и не холодный. Алина испуганно охнула. Малыш глубоко вздохнул и открыл глазки. От облегчения она чуть не потеряла сознание.
Она схватила его на руки, прижала к себе и в голос заревела. Он поправился, ее кроха: температура спала, боль утихла. Она дала ему грудь, и он стал жадно сосать, не останавливаясь, пока не высосал все молоко и из второй груди. И только после этого заснул глубоким, сладостным сном.
Алина тоже чувствовала себя намного лучше, хотя очень ослабла за время болезни. Она проспала рядом с ребенком до полудня, потом снова покормила его и спустилась в общий зал, где поужинала сыром из козьего молока и свежим хлебом с кусочком бекона.
Возможно, это святая вода исцелила малыша, думала Алина. После обеда она вернулась на могилу Святого Мартина, чтобы поблагодарить его за спасение сына.
Все время, пока стояла в церкви, она наблюдала за работой строителей, думая о Джеке и о том, что он сможет еще увидеть своего сына. Вот только как быть, если он все-таки решил изменить свои планы: вдруг устроился в Париже, строит там новый собор? Размышляя обо всем этом, она заметила, что строители устанавливают консоль в виде мужской фигуры. Алина глубоко вздохнула от радости и облегчения. Она ни минуты не сомневалась в том, что согнувшаяся от невероятного напряжения фигура, державшая на своих плечах всю тяжесть колонны, – творение Джека. Значит, он был здесь!
Странно волнуясь, она подошла к строителям и, затаив дыхание, спросила:
– Эту консоль… ее ведь делал англичанин?
Ответил ей старик с перебитым носом:
– Да, это работа Джека Джексона. Красота. Никогда ничего подобного не видывал.
– Когда он был здесь? – спросила Алина и замерла в ожидании ответа. Старик почесал свою седеющую голову, не снимая засаленной шляпы:
– Уже что-то около года прошло. Он долго у нас не задержался. Мастер не любил его. – Старик понизил голос: – Джек был слишком умным, сказать по правде. Мастер ему в подметки не годился. Поэтому и выгнал. – И пальцем показал Алине, что это строго между ними.
Алина, взволнованная, спросила:
– А он не сказал, куда ушел?
Старик взглянул на малыша:
– Судя по волосам, ребенок – его?
– Да, сын.
– А как ты думаешь, Джек будет рад тебя видеть?
Старик наверняка думает, что Джек сбежал от нее, сообразила Алина. И рассмеялась:
– Ну конечно же! Он очень обрадуется!
Старик пожал плечами:
– Он сказал, что идет в Компостеллу, можешь мне поверить.
– Спасибо! – обрадовалась Алина и, к необычайному удивлению и восторгу старика, поцеловала его.
Дороги, по которым двигались паломники со всей Франции, сходились в Остабате, у подножия Пиренеев. К группе странников из двадцати человек, с которой шла Алина, здесь присоединились еще пятьдесят. Они уже в кровь истерли себе ноги, но держались бодро и весело; среди них были и богатые горожане, и бежавшие от правосудия преступники, несколько законченных пьяниц, монахи и священники. Служители Господа были, безусловно, движимы глубокой набожностью, остальных же влекли, похоже, жажда приключений и любопытство. Повсюду слышалась фламандская, немецкая речь, кто-то говорил на языке жителей Южной Франции, но, несмотря на такое разноречие, все прекрасно понимали друг друга и очень обрадовались, когда перешли Пиренеи: стали шутить, петь, играть во всевозможные игры, случались даже любовные истории.
После Тура Алина не встретила никого, кто помнил бы Джека. Правда, когда она шла по Франции, менестрели по дороге встречались не так часто, как она себе представляла. Один фламандский пилигрим, уже не раз ходивший по этим дорогам, сказал ей, что за Пиренеями, на земле Испании, их будет гораздо больше.
И он оказался прав. В Памплоне Алина разговорилась с одним менестрелем: тот помнил молодого рыжего англичанина, который расспрашивал всех о своем отце.
Пока усталые пилигримы медленно продвигались по Северной Испании к побережью, ей повстречались еще несколько человек, видевших Джека. И все они, к великой ее радости, говорили, что путь его лежал в Компостеллу; никто не помнил, чтобы Джек возвращался назад.
Значит, он еще там, решила Алина.
И хотя силы ее были на исходе, она воспряла духом. Последние двое суток ей с трудом удавалось сдерживать свои чувства.
Была середина зимы, но погода стояла теплая и солнечная. Малышу было уже полгода, он был здоров и весел. Алина не сомневалась, что найдет Джека в Компостелле.
На Рождество они наконец добрались до места.
И сразу направились в собор на мессу. Храм был полон народу. Алина ходила по нему, заглядывала в лица прихожан в надежде увидеть Джека, хотя, по правде говоря, он никогда не был особенно набожен и ходил в церковь, только если требовалась его помощь. На ночлег она устроилась, когда уже совсем стемнело. Она долго лежала без сна, слишком возбужденная от мысли, что Джек мог быть где-то совсем рядом, в двух шагах от нее, и что завтра она может увидеть его, расцеловать, показать ему сына.
Встала она, едва забрезжил рассвет. Малышу передалось ее настроение, и он торопливо сосал грудь, покусывая соски. Алина быстренько обмыла его и вышла из дома с сыном на руках.
Проходя пыльными улицами города, она с трепетом ждала, что за очередным углом может наткнуться на Джека. Вот удивится Джек, когда ее увидит! Как он будет рад! Но время шло, а Джека все не было. Алина заходила в доходные дома, спрашивала о нем. Все в городе уже приступили к работе, и она теперь чаще останавливалась на стройках, разговаривала с каменщиками. Она знала, как произносятся слова «каменщик» и «рыжий» на кастильском диалекте, а жители Компостеллы привыкли к чужестранцам, поэтому объясняться им было легко. Но следы Джека терялись. Алина забеспокоилась: должны же были люди встречать его, ведь он жил здесь уже несколько месяцев, да и внешность у него была запоминающаяся. Она тщательно всматривалась в архитектуру домов и церквей, надеясь увидеть знакомые резные изображения, сделанные его руками, но все напрасно.
Ближе к полудню она встретила краснощекую толстушку, хозяйку таверны, которая говорила по-французски. Она помнила Джека.
– Так этот симпатяшка – твой парень? Ты знаешь, ни одной местной красотке так и не удалось его охмурить. Он жил здесь прошлым летом, правда недолго. А куда ушел – так и не сказал. Мне он очень нравился. Если найдешь его, поцелуй за меня!
Алина вернулась в свое временное пристанище, прилегла на кровать и долго смотрела в потолок. Ребенок капризничал, хныкал, но ей трудно было заставить себя заняться им. Она лишилась последних сил, уныние охватило ее, нестерпимо хотелось домой. Какая ужасная несправедливость, думала она. Пройти столько миль до Компостеллы в поисках любимого человека и обнаружить, что он перебрался неведомо куда.
Люди говорили, что через Пиренеи он обратно не переходил; а поскольку к западу от Компостеллы была только узкая полоска побережья и дальше – бескрайний океан, значит, Джек пошел на юг. Ей опять предстояла долгая дорога, на вороном коне, с ребенком на руках, в самое сердце Испании.
Как же далеко от дома ей придется уйти, подумала Алина, прежде чем путешествие закончится.
Рождество Джек встретил в доме своего друга Рашида Аль-Харуна в Толедо. Рашид был крещеным сарацином. Он сколотил состояние на торговле товарами с Востока, особенно перцем. Познакомились они во время полуденной мессы в главном соборе города и вместе пошли по узким толедским улочкам, через рынок, под теплым зимним солнцем, в богатый квартал, где жил Рашид.
Дом Рашида был выстроен из ослепительно белого камня, прямо перед ним журчал красивый фонтан. Тенистые аркады по бокам дома напомнили Джеку галереи монастыря в Кингсбридже. Только в Англии они защищали от ветра и дождя, а здесь, скорее, от зноя.
Рашид в окружении гостей сидел на разложенных на полу подушках. Они обедали за низеньким столиком. Вокруг суетились жена, дочери и многочисленные служанки. Как христианин Рашид мог иметь только одну жену, но Джек подозревал, что тот потихоньку нарушает правила Церкви, воспрещавшие многоженство.
Женщины были главной достопримечательностью дома Рашида, его украшением. Жена – грациозная женщина с точеной фигурой, нежной темной кожей, блестящими черными волосами и яркими карими глазами; трое дочерей – миниатюрные копии матери. Старшая была помолвлена с одним из гостей, сыном богатого торговца шелком.
– Моя Райя – прекрасная дочь, – нахваливал ее Рашид, пока она обносила вокруг стола чашу с ароматной водой, чтобы гости могли обмакнуть в нее пальцы. – Такая внимательная, послушная, красивая. Юсефу просто повезло. – Жених, довольный, кивал головой.
Вторая дочь была очень гордой, даже немного надменной. Ей, похоже, пришлись не по вкусу восторги, которые расточал отец в адрес сестры. Она свысока смотрела на Джека, когда наливала в его бокал какой-то напиток из медного кувшина.
– Что это? – спросил он.
– Мятный ликер, – ответила она, выражая явное недовольство, что ей, дочери уважаемого человека, приходится прислуживать нищему бродяге.
Больше всех Джеку нравилась третья дочь Рашида, Айша. За эти три месяца он хорошо ее узнал. Ей было лет пятнадцать-шестнадцать, она была невысокой и очень хорошенькой и всегда улыбалась. Хотя Джек старше ее на целых четыре года, она совсем не казалась ему ребенком. У нее был живой, пытливый ум, она часто расспрашивала его об Англии, о том, как там живут люди, все время посмеивалась над нравами толедского света – снобизмом арабов, привередливостью евреев и дурными вкусами новых богатеев христиан и иногда даже Джека заражала своим весельем.
Самая младшая из сестер, она была далеко не такой невинной, как могло показаться: когда она наклонилась над Джеком, чтобы поставить на стол блюдо с сочными креветками, в ее взгляде он безошибочно уловил огонек озорства и кокетства. Она поймала его взгляд и, передразнивая сестру, произнесла: «Мятный ликер» – таким важным тоном, что Джек расхохотался. Когда он был с Айшей, он мог не думать об Алине.
Но едва он оказывался за порогом этого дома, мысли о ней вытесняли все остальное; воспоминания были настолько живыми, будто расстались они вчера, а не больше года назад. Словно наяву он видел ее лицо: то улыбающееся, то задумчивое, то подозрительное, то взволнованное, то удивленное, то радостное, но более всего ему запомнилось выражение неистовой страсти на ее лице в минуты близости с ним. Он никогда не забывал ее тела, мысленно лаская нежные изгибы ее груди, теплую, мягкую кожу бедер, ощущая на губах вкус ее поцелуя и чувствуя ее запах. Как часто ему не хватало Алины!
Иногда, чтобы отвлечься от своих воспоминаний, Джек старался представить, чем она занималась в ту или иную минуту. Перед его мысленным взором она помогала Альфреду стягивать башмаки, садилась с ним ужинать, они целовались, она отдавалась ему и давала грудь ребенку, точной копии Альфреда. Видения эти доводили его до полного изнеможения, но он не переставал желать ее.
На Рождество Алина запечет лебедя, украсит его перьями, подаст блюдо к столу, сделает поссет – напиток из пива, яиц, молока и мускатного ореха. Джек в праздник тоже будет сидеть за богатым столом, уставленным аппетитными блюдами: поджаренным в специях барашком, рисом с орехами, салатами, заправленными лимонным соком и оливковым маслом. Он быстро привык к испанской кухне. Здесь никогда не ели столько телятины, столы не ломились от свиных ножек и оленьих окороков, как в Англии, и хлеб не резали такими толстыми ломтями. В Испании не было богатых пастбищ, где можно выгуливать огромные стада, как не было и плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Испанцы привыкли есть мясо маленькими порциями, приправляя его разнообразными специями, а непременную еду англичан – хлеб – заменяли овощи и фрукты.
В Толедо Джек жил с большой группой англичан. Они принадлежали к общине ученых-философов, съехавшихся со всего света. Здесь были и мусульмане, и иудеи, и арабские христиане. Англичане в основном занимались переводами книг по математике с арабского на латынь, чтобы сделать их доступными для христиан. Открывая для себя сокровищницу знаний, накопленных в арабском мире, они испытывали огромное воодушевление. Они без раздумий приняли Джека в ученики, как принимали всякого, кто столь же жадно стремился к знаниям. Они были похожи на крестьян, с великими муками снимавших урожай на своих скудных землях и вдруг получивших надел в плодородной речной долине.
Джек совсем забросил строительство и с головой ушел в математику. Деньги ему пока были не нужны: соотечественники давали ему пищу и кров, а стоило ему в случае нужды попросить – дали бы и новую одежду, и новые сандалии.
Рашид был одним из тех, кто помогал им деньгами. Он торговал по всему свету, знал много языков, для него весь мир был домом. У себя на родине он говорил по-кастильски, на языке христианской Испании, а не той ее части, которая признала власть халифа. Вся семья знала и французский, язык норманнов, с которыми Рашид вел большую торговлю. Был он хоть и купцом, но человеком всесторонне образованным, любил поспорить с философами насчет их теорий. Джек ему понравился сразу, и теперь он часто приглашал юношу к себе в дом на обед.
Все за столом уже приступили к еде, и Рашид спросил у Джека:
– Ну, чему тебя научили философы на этой неделе?
– Я читал из Евклида. Его «Начала геометрии» одними из первых переведены на латынь.
– Евклид. Забавно звучит для араба, – сказал Исмаил, брат Рашида.
– Он был грек, – объяснил Джек. – И жил еще до Рождества Христова. Римляне в свое время потеряли его труды, а египтяне сохранили – вот они и дошли до нас на арабском.
– А теперь англичанин переводит их на латынь, – сказал Рашид. – Занятно.
– Ну а что ты понял из этих книг? – спросил Юсеф, жених Райи.
Джек задумался. Объяснить это было непросто. Попробовал поближе к жизни:
– Мой отчим, строитель, немного учил меня геометрии: как разделить линию точно пополам, как начертить прямой угол, как вычертить квадрат внутри большего квадрата так, чтобы первый занимал ровно половину площади второго.
– А зачем это нужно знать? – перебил его Юсеф. В его голосе звучали нотки пренебрежения. Он считал Джека выскочкой и ревностно относился к тому вниманию, которое Рашид уделял юноше.
– Без этих знаний дома не построить, – шутливо ответил Джек, делая вид, что не заметил язвительного тона Юсефа. – Посмотрите на ваш двор: площадь крытых аркад, расходящихся полукругом от главного здания, точно такая же, как и размеры открытого пространства в центре. Небольшие внутренние дворики, в том числе и в монастырях, именно так и строятся. Такие пропорции самые удачные и приятные для глаза. Если центральная часть будет больше, двор получится похожим на базарную площадь; если меньше – она будет смотреться как дырка в крыше. И вот, чтобы все выглядело красиво и гармонично, строитель и должен правильно рассчитать.
– Никогда раньше ни о чем подобном не слышал! – ликующе произнес Рашид. Для него узнать что-то новое было самой большой радостью в жизни.
– Так вот, Евклид в своей геометрии все это и объясняет, – продолжал Джек. – К примеру: два отрезка линии равны по длине, потому что образуют соответствующие стороны конгруэнтных треугольников.
– Конгруэнтных? – переспросил Рашид.
– Ну да, которые точно совмещаются друг с другом.
– А-а, теперь понятно.
Джек видел, что никто, кроме Рашида, ничего не понял.
– Но ведь ты мог все это делать и без Евклида. Зачем тебе еще что-то учить? – не унимался Юсеф.
Рашид возразил:
– Когда человек понимает, что и как делает, он чувствует себя намного увереннее.
– Кроме того, – сказал Джек, – теперь, когда я разбираюсь в геометрии, я могу легче справиться с трудностями, над которыми ломал голову мой отчим.
Он был несколько расстроен таким разговором: учение Евклида явилось ему как слепящий луч озарения, но ему никак не удавалось донести до остальных смысл своих открытий. Он решил попробовать зайти с другого конца:
– Метод Евклида очень интересный. Он берет пять аксиом – очевидных истин – и из них логически выводит все остальные.
– Дай мне хоть один пример аксиомы, – сказал Рашид.
– Линия может быть продолжена до бесконечности.
– А вот и нет, – сказала Айша, которая раздавала гостям чашечки со свежим инжиром.
Гости были сильно удивлены тем, что девочка вдруг вмешалась в спор мужчин, но Рашид снисходительно рассмеялся. Айша была его любимицей.
– А почему нет? – спросил он.
– Просто когда-то она должна закончиться, – ответила дочь.
– Но в твоем воображении она может продолжаться бесконечно, – возразил Джек.
– В моем воображении вода может течь в гору, а собака – говорить на латыни, – упрямилась Айша.
В этот момент в комнату вошла ее мать и, услышав слова дочери, коротко и сердито сказала:
– Айша, прочь отсюда!
Мужчины рассмеялись. Айша скорчила недовольную гримаску и вышла.
– Да, тот, кому она достанется в жены, будет богатым человеком, – сказал отец Юсефа. И снова раздался дружный хохот. Джек смеялся вместе со всеми, а потом заметил, что все смотрят на него, как будто предметом шутки был он.
После обеда Рашид показывал гостям свою коллекцию механических игрушек: сосуд, в котором можно было смешать вино с водой, а вытекали они раздельно; прекрасной работы водяные часы, удивительно точные; кувшин, который сам наполнялся жидкостью, и она никогда не переливалась через край; и маленькую деревянную женскую статуэтку, глаза у которой были из особых кристаллов, накапливавших днем на жаре воду и источавших ее с наступлением вечерней прохлады, так что казалось, женщина плачет. Джек, так же как, и Рашид, был в восторге от этих забавных штучек, но больше всего его манила своей таинственностью плачущая статуэтка, поскольку остальные устройства поддавались объяснению, а разгадать секрет статуэтки не мог никто.
Потом все сидели в тени аркад, клевали носом, пытаясь играть в какие-то игры, вели неспешные праздные беседы. Джек тоже хотел иметь такую большую семью, сестер, братьев и прочую родню, и чтобы все они собирались в его доме, а сам он стал бы уважаемым в городе человеком. Внезапно ему вспомнился разговор с матерью в день, когда она вызволила его из монастырской тюрьмы: он спрашивал ее о родственниках отца, и она тогда сказала, что у него во Франции осталась большая семья. А ведь где-то и у меня есть такая же семья, подумал Джек. Братья и сестры отца – мои дяди и тети, а их дети – мои кузены и кузины – должны быть примерно моего возраста. Вот бы найти их.
Он чувствовал себя человеком ниоткуда, брошенным на произвол судьбы. Выжить он мог где угодно, мог быть каменщиком и строителем, монахом и математиком, но каким был настоящий Джек – это ему было неведомо. Иногда он страстно желал стать менестрелем, как отец, иногда – лесным жителем, как мать. Ему исполнилось уже девятнадцать, а у него не было ни своего дома, ни корней, ни семьи, и главное – не было цели в жизни.
Он сыграл партию в шахматы с Юсефом и выиграл. Подошел Рашид:
– Юсеф, дай-ка я сяду, хочу еще послушать про Евклида.
Юсеф послушно уступил свое место будущему тестю и отошел в сторону: он уже достаточно наслушался про Евклида.
Рашид сел и спросил у Джека:
– Ну что, наслаждаешься?
– Твое гостеприимство не имеет равных, – учтиво ответил юноша. В Толедо он уже успел усвоить светские манеры.
– Спасибо, но я имел в виду Евклида.
– Да. Хотя мне, кажется, не удалось до конца понять всю важность его книги. Видишь ли…
– Я понял, – перебил Рашид. – Мне, как и тебе, знания важны ради самих знаний.
– Да.
– Но даже и в этом случае человеку надо уметь зарабатывать на хлеб.
Джек не совсем понял смысл слов Рашида и хотел, чтобы тот договорил. Но Рашид уже откинулся на подушки и сидел, прикрыв глаза, наслаждаясь воцарившейся тишиной. Джеку показалось, что хозяин дома упрекнул его в том, что он не помогает ему в его делах. Не выдержав молчания, Джек сказал:
– Думаю, мне надо вновь заняться строительством.
– Ну вот и хорошо.
Джек улыбнулся:
– Когда я уезжал из Кингсбриджа на лошади матери, с инструментом отчима в сумке через плечо, я думал, что есть только один способ строить церкви: делать толстые стены с круглыми арками и маленькими оконцами и на них класть деревянный потолок или сооружать каменный купол, похожий на бочонок. Все соборы, которые я видел на пути из Кингсбриджа в Саутгемптон, были построены именно так. Но то, что я увидел в Нормандии, изменило мои взгляды.
– Могу себе представить, – сквозь сон пробормотал Рашид.
Видя, что он не проявляет особого интереса, Джек стал молча вспоминать весь свой путь из родного города. Сойдя на берег в Онфлере, он долго рассматривал церковь аббатства Жюмьеж. Таких больших церквей ему еще не приходилось видеть, но у нее были все те же круглые арки и деревянный потолок, и только в здании капитула аббат Урсо сделал невиданный по тем временам каменный потолок. Вместо гладкого или крестового свода этот был сделан в виде ребер, которые начинались на вершинах колонн и сводились на коньке крыши. Ребра были толстые и крепкие, а треугольные секции между ними получились тонкими и легкими. Местный монах объяснил Джеку, что так строить было намного легче: сначала устанавливали ребра, а потом уже легко крепили к ним секции свода. Весь купол получался словно невесомым, почти воздушным. Монах с нетерпением ждал, что Джек расскажет ему о новых выдумках строителей в Англии, но Джек был вынужден разочаровать его. И все-таки тот был рад, что юноша по достоинству оценил новый метод возведения купола, и рассказал Джеку о церкви в Лессее, неподалеку от Онфлера, где и центральный купол был построен по-новому.
Джек отправился в Лессей на следующий же день и все время после полудня провел в церкви, рассматривая новый купол. Больше всего его поразило то, как ребра от самой верхней точки купола спускались к капителям на вершинах колонн: они необычайно эффектно подчеркивали, какую нагрузку им приходилось нести. Это придавало зданию законченный и гармоничный вид.
Из Лессея Джек двинулся в Анжу и там устроился на ремонтные работы в Type. Мастера не пришлось долго уговаривать. Уже по инструменту Джека он понял, что тот – каменщик, а увидев его в деле, сразу сообразил, что и руки у него золотые. Не зря же Джек говорил Алине, что найдет работу где угодно.
Среди инструмента, который Джек унаследовал от Тома, был складной фут. Такой фут имели лишь опытные мастера, и когда люди видели его у Джека, они очень удивлялись: как ему, в его возрасте, удалось стать мастером. Сначала Джек пытался объяснять, что он еще не мастер, но потом понял, что лучше об этом помалкивать. В конце концов, он ведь, еще будучи послушником, руководил строительством собора в Кингсбридже, а делать чертежи умел не хуже Тома. Однако мастер из Тура вдруг забеспокоился, увидев в Джеке возможного соперника. Однажды Джек предложил монаху, хранителю храма, внести кое-какие усовершенствования в проект и даже изобразил их на чертеже. С того дня начались для него неприятности. Мастер-строитель счел, что юноша слишком много на себя берет, начал придираться к нему по мелочам и в итоге перевел на самую нудную работу: поручил ему вырезать каменные блоки.
Джеку пришлось искать другое место. Он ушел в аббатство Клюни, считавшееся центром монашеской империи, простиравшейся на весь христианский мир. Именно Клюнийский орден первым предложил и теперь всячески поощрял паломничество на могилу Святого Иакова в Компостелле. На всем пути в этот город стояли возведенные в его честь храмы, а клюнийские монастыри должны были проявлять заботу о паломниках. И если отец Джека был менестрелем и ходил по этим дорогам, он наверняка побывал и в Клюни.
Но нет, менестрелей здесь не оказалось, и Джеку опять ничего не удалось узнать об отце.
И все же его пребывание здесь было ненапрасным. Все арки, которые Джек видел до того, как переступил порог аббатской церкви в Клюни, были полукруглыми, а своды либо напоминали по форме бочонки, словно состоявшие из длинного ряда круглых, соединенных вместе арок, либо крестовидными. Арки в Клюни не были полукруглыми.
Они были островерхими.
Такие арки можно было увидеть и в главных аркадах; арки крестовых сводов в боковых приделах тоже были островерхими, и – что больше всего поразило Джека – каменный потолок над нефом церкви тоже был сделан в виде остроконечного купола. Джек с детства усвоил, что круг – это нечто устойчивое, и полукруглые арки тоже считались самыми прочными, поскольку по форме напоминали часть круга. Остроконечные арки ему всегда казались ненадежными. Монахи же объяснили, что все как раз наоборот, и церковь в Клюни подтверждала их слова: несмотря на огромный вес каменной кладки ее островерхого купола, он получился очень высоким и, похоже, был построен на века.
В Клюни Джек долго не задержался. Он пошел дальше по пути паломников, на юг, часто отклоняясь от главной дороги. Ранним летом в этих краях – по городам, клюнийским монастырям – скитались сотни трубадуров, пение поэтических баллад собирало возле храмов толпы паломников. Джек не упускал случая расспросить каждого о трубадуре по имени Джек Шербур, но никто не мог вспомнить такого.
Церкви, которые встречались ему на пути в Юго-Западной Франции и Северной Испании, неизменно восхищали его своим величием. Они были намного выше, чем в Англии. Их своды как бы скреплялись крепкими обручами, каждый такой обруч делил купол на равные секции, и поэтому возводить его можно было по частям. Да и сам внутренний вид церкви от этого менялся: появлялось удивительное ощущение симметрии и надежности, вызывавшее благоговение.
К середине лета Джек наконец добрался до Компостеллы. Он никогда даже не подозревал, что есть на свете города, где может быть так жарко. Из Компостеллы путь его лежал дальше на юг.
Испанские королевства до последнего времени были под властью сарацинов, и вся территория к югу от Толедо оставалась под мусульманским влиянием. Джек как завороженный смотрел на сарацинские строения: восхищали их просторные холодные интерьеры, аркады, ослепительная белизна камня. Мусульманские традиции в архитектуре поразили его сочетанием закругленных и островерхих сводов. Франция вполне могла позаимствовать у мусульман эти находки, думал Джек.
Сейчас он сидел под теплым ласкающим солнцем, и откуда-то из прохлады огромного дома Рашида до него доносился веселый женский смех. Он размышлял о том, что ничего подобного собору в Кингсбридже он больше строить не будет. Да, он все еще хотел возвести своими руками самый красивый храм на свете, но это будет не массивное, похожее на крепость, сооружение. Его собор будет совсем другим, он часто мысленно рисовал его себе. И хотя детали проступали пока неясно, общее ощущение было волнующим: он видел его просторным, воздушным, с широкими окнами, через которые лился яркий солнечный свет, с высоким, парящим в небе куполом.
– Юсефу и Райе понадобится новый дом, – прервал его фантазии Рашид. – Если ты возьмешься за это, потом появится и другая работа.
Джек был удивлен таким предложением. Он никогда раньше не думал над тем, чтобы строить дома.
– Ты думаешь, они захотят, чтобы я строил их дом?
– Не исключено.
Воцарилось молчание: Джек представил себя строящим дома для богатых толедских торговцев.
Рашид, похоже, очнулся от легкой дремоты, выпрямился и широко открыл глаза.
– А ты мне нравишься, Джек, – сказал он. – Ты честный человек, и с тобой интересно разговаривать, чего не скажешь о многих других, с кем мне приходится встречаться. Надеюсь, мы всегда будем друзьями.
– Конечно, – сказал несколько озадаченный Джек.
– Я – христианин и не держу своих женщин взаперти, как мои братья-мусульмане. С другой стороны, я – араб и не позволяю им… прости, многого из того, к чему привыкли другие женщины. Я разрешаю им видеться и разговаривать с мужчинами в моем доме, даже допускаю дружбу между ними. Но когда из дружбы вырастает нечто большее – а с молодыми это часто случается, – я смею рассчитывать на то, что мужчина возьмет на себя определенные обязательства. В противном случае я буду считать это личным оскорблением.
– Конечно, – все еще не понимая, куда клонит Рашид, ответил Джек.
– Я знал, что мы поймем друг друга. – Рашид встал и ласково положил руку Джеку на плечо. – Господь не дал мне сына, но если бы чудо случилось, он был бы таким, как ты.
– Только, надеюсь, смуглее, – без раздумий выпалил Джек.
Рашид на мгновение побелел и вдруг разразился громким хохотом, перепугав своих гостей.
– Да, – весело сказал он. – Пожалуй. – И пошел в дом, заливисто смеясь.
Старшие гости стали потихоньку расходиться. Дневная жара спала, стало прохладнее. Джек на время остался один, размышляя над тем, что сказал Рашид. Ему предлагали сделку – в этом не было никаких сомнений. Если он женится на Айше, то с помощью Рашида станет строить дома для толедской знати. Но было в словах хозяина дома и предупреждение: если Джек не собирается жениться на его дочери, ему следует оставить этот дом. В Испании были приняты более утонченные манеры, нежели в Англии, но когда требовалось, условия ставили жестко и прямо.
Джеку трудно было поверить в реальность происходящего: неужели это мне, думал он, Джеку Джексону, незаконнорожденному сыну человека, повешенного на глазах сотен людей, выросшему в лесу, подмастерью, беглому послушнику, предлагают взять в жены дочь богатого арабского негоцианта, да еще обещают почитаемую всеми работу строителя в этом благодатном городе? Звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой.
Солнце садилось, и дворик погружался в тень. Подошел Юсеф, теперь они были здесь вдвоем. Не успел Джек подумать о том, что сейчас может разыграться заранее спланированная сцена, как тут же, подтверждая его догадку, появились Райя и Айша. Хотя девушкам и юношам запрещалось касаться друг друга, Рашид и его жена наверняка догадывались, что может произойти между ними. Они, конечно же, дадут влюбленным возможность немного побыть наедине, соображал Джек, а потом, за мгновение до того, как они захотят преступить запретное, во дворик выбежит возмущенная мать и прикажет девочкам немедленно вернуться в дом.
Райя и Юсеф уже целовались на другом конце дворика. Джек встал, когда Айша подошла к нему. На ней было белое, до пола, платье из египетского шелка, плотно облегавшее ее стройную фигурку. Раньше Джек никогда не видел такой ткани: она была намного мягче шерсти и тоньше льна и вся светилась в сумерках. Карие глаза Айши от этого казались совсем черными. Она стояла очень близко к Джеку и озорно улыбалась:
– Что он сказал тебе?
Джек догадался, что она говорит об отце.
– Он предложил мне строить дома.
– Какой щедрый дар! – воскликнула Айша с явным пренебрежением. – Даже не верится! Мог бы по крайней мере предложить тебе денег.
Ей, похоже, не по душе эти сарацинские околичности, заметил про себя Джек. Ее откровенность показалась ему очень милой.
– Мне не хочется строить дома, – сказал он.
Айша внезапно стала серьезной.
– Я тебе нравлюсь?
– Да. Ты же знаешь.
Она сделала шаг вперед, подняла свое личико, закрыла глаза и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. От нее исходил приятно дурманящий запах мускуса и серной амбры. Она раскрыла губки, и ее язычок игриво проник сквозь его губы. Руки его сами обхватили ее и спустились ей на талию. Ткань платья была настолько тонкая, что, казалось, он касается ее обнаженной кожи. Айша взяла его руку и положила на свою грудь. Тело ее было тонким и гибким, а грудь маленькой, похожей на упругий холмик, с крошечным твердым сосочком на вершине. От возбуждения она часто дышала, и Джек вдруг ощутил ее руку у себя между ног. Кончиками пальцев он сжал ее сосок. Глубокий стон сорвался с ее губ, и она отстранилась, тяжело дыша. Джек опустил руки.
– Я сделал тебе больно? – прошептал он.
– Нет! – ответила Айша.
Он вспомнил об Алине и почувствовал себя виноватым, но потом подумал, что это глупо. Почему он должен раскаиваться в том, что изменяет женщине, которая вышла замуж за другого?
Айша смотрела на него, и хотя было уже темно, он видел, что ее лицо горело желанием. Она взяла его руку и снова положила себе на грудь.
– Еще… только крепче… – настойчиво шептала она.
Он нащупал сосок и наклонился, чтобы поцеловать ее, она откинула голову и следила за его лицом, пока он ее ласкал. Сначала он легко сжимал ей сосок, потом, повинуясь, ущипнул сильнее. Айша выгнула спину, и ее маленькие груди с твердыми сосками выступили под легкой тканью платья. Джек склонился, чтобы поцеловать ее грудь. Губы его сомкнулись на затвердевшем соске. Потом он сжал его зубами и потянул. Айша снова издала глубокий блаженный стон.
Джек почувствовал, как дрожь пробежала по ее телу. Она отняла его голову от своей груди и крепко к нему прижалась.
Джек склонил голову к ее лицу. Айша неистово целовала его, прижимая его тело к своему и негромко вскрикивая. Джек испытывал сильное возбуждение и одновременно некоторую растерянность, даже испуг: такого с ним еще никогда не случалось. Ему показалось, что Айша была близка к экстазу. Но внезапно их прервали.
С порога донесся голос матери:
– Райя! Айша! Немедленно домой!
Айша взглянула на Джека, на мгновение крепко прижалась губами к его губам и вырвалась из объятий.
– Я люблю тебя! – прошептала она и побежала в дом.
Джек проводил ее взглядом. Райя поспешила следом, впрочем, не так быстро. Мать бросила неодобрительные взгляды на Джека и Юсефа и пошла за девочками, закрыв за собой дверь. Джек какое-то время стоял, уставившись на закрытую дверь, и пытался сообразить, что же ему теперь делать.
Юсеф через весь двор подошел к нему, прервав его мечтания.
– Какие красивые девушки, обе! – сказал он тоном заговорщика.
Джек отсутствующе кивнул и пошел к воротам. Юсеф двинулся за ним.
Не успели они выйти из арки, как у них за спиной неизвестно откуда появился страж и закрыл за ними ворота.
– Самое неприятное после того, как ты помолвлен, – это постоянная боль между ног, – сказал Юсеф. Джек не ответил. А Юсеф продолжил: – Придется пойти в Фатиму, облегчиться. – Все знали, что Фатимой называли публичный дом. Несмотря на сарацинское название, почти все девицы там были светлокожие, а несколько шлюх-арабок были очень дорогими.
– Хочешь, пойдем вместе, – предложил Юсеф.
– Нет, – ответил Джек. – У меня другая боль. Спокойной ночи. – И быстро пошел прочь. Он никогда не считал Юсефа своим приятелем, да и настроение у него было не самое лучшее.
Ночной воздух стал совсем прохладным, и Джек поспешил в дом, где у него была жесткая кровать в общей спальне. Он чувствовал, что его жизнь делала крутой поворот. Ему предлагали богатство и процветание, и взамен он должен был только забыть об Алине и навсегда отказаться от своей мечты – построить самый красивый на свете собор.
Ночью ему снился сон: к нему пришла Айша, тело ее было все скользкое от ароматных масел, и она терлась о его тело, возбуждая и маня, но не давалась.
Проснувшись рано утром, Джек принял решение.
Слуги не хотели впускать Алину в дом Рашида Аль-Харуна. Возможно, они приняли ее за попрошайку, что было неудивительно: ее туника покрылась пылью, башмаки в дороге совсем износились, а на руках у нее был ребенок.
– Скажите Рашиду Аль-Харуну, что я ищу его друга, Джека Джексона из Англии, – сказала она по-французски, впрочем, не уверенная в том, что слуги поняли хоть слово. Те о чем-то пошептались на непонятном языке, и один из слуг, высокий, черный как смоль, пошел в дом известить хозяина.
Алина беспокойно переминалась с ноги на ногу, пока оставшиеся откровенно разглядывали ее. Терпению она не научилась даже за долгие месяцы странствий. После неудачи в Компостелле она двинулась в глубь Испании, в Саламанку. И там никто не помнил, чтобы некий рыжеволосый юноша интересовался строительством церквей и трубадурами, но один добродушный монах посоветовал ей в пойти в Толедо, где жила община ученых-философов из Англии. Надежды найти там Джека было совсем мало, но поскольку до Толедо было рукой подать, Алина решила попытать счастья.
Но и здесь ее ждало мучительное разочарование: да, Джек был здесь – вот ведь удача! – но, к сожалению, недавно покинул город. Она шла за ним буквально по пятам, и теперь уже с опозданием всего на месяц. И опять никто не знал, куда лежал путь Джека.
В Компостелле она правильно рассчитала, что он пойдет на юг, потому что сама пришла с востока, а на севере и на западе был только океан. Из Толедо, к несчастью, вело слишком много дорог: Джек мог направиться на северо-восток, ближе к Франции; на запад – в Португалию; на юг – в Гранаду и оттуда на корабле отплыть в Рим, Тунис, Александрию или Бейрут.
Алина решила теперь искать только наверняка. Надо было точно знать, куда отправился Джек. Она уже очень далеко ушла от дома и чувствовала себя совсем разбитой от долгого пути. Иногда ей хотелось бросить все, вернуться в Англию и навсегда забыть о Джеке.
Из дома Рашида вышел еще один слуга. Одет он был в более дорогие одежды, чем остальные, и говорил по-французски. Он подозрительно посмотрел на Алину, но заговорил очень вежливо.
– Так господин Джек – твой друг?
– Да, старый друг. Мы познакомились еще в Англии. Я хотела бы поговорить с Рашидом Аль-Харуном.
Слуга взглянул на ребенка.
– Я родственница Джека, – сказала Алина. И это было в какой-то мере правдой: ведь она жена его сводного брата, с которым, правда, не жила, но все равно это было родство.
Слуга шире распахнул ворота и сказал:
– Пожалуйста, иди за мной.
Алина с благодарностью последовала за ним. Если бы ей здесь отказали, этот город стал бы последним местом ее странствий.
Вместе со слугой она прошла через ухоженный дворик, мимо журчащего фонтана. Что могло привести Джека в дом этого богатого торговца? – спрашивала она себя. Что-то странное было в этой дружбе. Неужели под этими тенистыми аркадами Джек читал свои стихотворные баллады?
Они вошли в дом. Он был, скорее, похож на дворец с просторными прохладными комнатами, каменными и мраморными полами, резной мебелью с дорогой обивкой. Ее провели через два арочных коридора, за тяжелую деревянную дверь, и Алина догадалась, что попала на женскую половину дома. Слуга жестом велел ей подождать.
Ожидание длилось недолго: в комнату незаметно вошла высокая сарацинка в черном платье, краешком одеяния прикрывая нижнюю часть лица. Она оглядела Алину и спросила по-французски:
– Кто ты?
Алина выпрямилась под ее взглядом:
– Я леди Алина, дочь покойного графа Ширинга, – сказала она как могла высокомерно. – Я так понимаю, что имею честь говорить с женой Рашида, торговца перцем.
– Что тебе нужно?
– Я хотела бы видеть Рашида.
– Он не принимает женщин.
Алина поняла, эта женщина – ей не помощница. Но деваться было некуда, и она решила не сдаваться:
– Но друга Джека он наверняка примет.
– Джек – твой муж?
– Нет. – Алина задумалась. – Он брат мужа.
Женщина с подозрением смотрела на нее. Как и большинство людей, она, вероятно, думала, что Джек сделал ей ребенка, потом бросил, и Алина теперь преследовала его, чтобы заставить жениться или потребовать денег на содержание младенца.
Женщина полуобернулась и крикнула что-то на непонятном языке. Через мгновение в комнату вошли три молодые девушки. Сразу было видно, что все они – ее дочери. Она что-то говорила им, а они не сводили с Алины глаз. Из всего разговора она поняла лишь одно слово, которое часто повторялось: «Джек».
Алина чувствовала себя оскорбленной. Она уже порывалась уйти, но это означало бы утратить последнюю ниточку надежды. Эти ужасные люди были ее спасением.
– Где Джек? – Она хотела казаться решительной, но ее голос прозвучал жалобно.
Дочери хранили молчание.
– Мы не знаем, где он, – ответила мать.
– А когда последний раз вы видели его?
Мать долго колебалась. Ей не хотелось отвечать, но и скрывать от Алины то, что знала, она не могла.
– Он ушел из Толедо на следующий день после Рождества, – с облегчением сказала она.
Алина натянуто улыбнулась:
– Ты не помнишь, он говорил, куда собирался идти?
– Я уже сказала, я не знаю, где он.
– Может, он что-то говорил Рашиду?
– Нет, ничего не говорил.
Алина была в отчаянии. Она была почти уверена, что женщина что-то знает, но не сомневалась, что та не скажет ей больше ничего. Чувство бессилия сковало ее. Слезы навернулись на глаза, и она тихо произнесла:
– Джек – отец моего ребенка. Неужели вы думаете, он не обрадуется, увидев своего сына?
Младшая из дочерей порывалась что-то сказать, но мать ее остановила. Они обменялись бурными восклицаниями: обе были, похоже, горячих кровей. Первой умолкла дочь.
Алина ждала. Женщины молча на нее смотрели. Она их раздражала, это было заметно, но из обычного женского любопытства ее не спешили прогнать. Правда, оставаться долее Алине тоже не имело смысла. Пора было возвращаться в свое пристанище и готовиться к долгой дороге домой, в Кингсбридж. Она набрала побольше воздуха и холодным, твердым голосом сказала:
– Благодарю за ваше гостеприимство.
Мать смутилась, словно устыдившись своей холодности.
Алина вышла из комнаты.
Слуга ожидал ее у двери. Он проводил ее через весь дом, старательно ступая в такт ее шагам. Алина оглянулась, увидела, что младшая из дочерей идет за ними, и остановилась в ожидании.
Девочка была маленькой, хрупкой и очень хорошенькой. Ее кожа отливала золотом, а глаза были почти черными. Рядом с ней, одетой в белоснежное платье, Алина чувствовала себя неумытой грязнулей. Девочка заговорила на ломаном французском.
– Ты любишь его? – выпалила она.
Алина, не зная, что сказать, колебалась.
Сохранять остатки достоинства не имело смысла.
– Да, я люблю его, – призналась она.
– А он… любит тебя?
Алина уже готова была сказать «да», но вдруг подумала, что уже больше года не видела Джека, и ответила:
– Когда-то любил.
– Я думаю, он по-прежнему любит тебя.
– Почему ты так думаешь?
У девочки на глазах выступили слезы.
– Я хотела его для себя. И он почти стал моим. – Она посмотрела на ребенка, на его рыжие волосы и голубые глаза. И слезы потекли по ее нежным смуглым щечкам.
Алина смотрела на девочку и понимала, почему ее так враждебно приняли в этом доме. Мать хотела, чтобы Джек женился на ее дочери. Ей было не больше шестнадцати, но чувственная внешность делала ее старше.
– Ты говоришь, он почти стал твоим?
– Да, – дерзко ответила девочка. – Я знаю, он любил меня. Он разбил мое сердце, когда ушел. Но теперь я понимаю. – Самообладание покинуло ее, и на бледное личико легла тень скорби.
Алина легко представила себя на ее месте: она знала, что значило любить Джека и потерять его.
Она положила руку на плечо девочки, пытаясь ее успокоить. Но она испытывала сейчас не просто сострадание.
– Послушай, – сказала Алина. – Ты ведь знаешь, куда он пошел?
Девочка подняла головку и кивнула, всхлипывая.
– Скажи мне!
– В Париж, – ответила та.
Париж!
У Алины все запело внутри. Она на верном пути. Дорога предстояла неблизкая, но была ей хорошо знакома. И Джек опередил ее всего на месяц. Силы вновь вернулись к ней. Я найду его, я знаю, твердила она, обязательно найду!
– Ты пойдешь теперь в Париж? – спросила девочка.
– Конечно. Я уже столько прошла – теперь меня ничто не остановит. Спасибо, что сказала, где его искать. Спасибо.
– Я очень хочу, чтобы он был счастлив, – искренне сказала девочка.
Слуга уже проявлял недовольство. Похоже, он боялся неприятностей, позволив Алине беседовать с дочерью хозяина.
– А больше он ничего не говорил? – спросила Алина. – По какой дороге пойдет или что-то в этом роде… что может мне помочь?
– Он отправился в Париж, потому что кто-то сказал ему, что там строят очень красивые церкви.
Алина кивнула: ну конечно, иначе и быть не могло.
– И он взял с собой плачущую даму.
Алина не поняла, о чем речь.
– Плачущую даму?
– Мой отец подарил ему плачущую даму.
– Даму?
Девочка кивнула.
– Я не знаю, как правильно сказать по-французски. Даму. Она плачет. Слезы из глаз.
– Ты имеешь в виду картину? Нарисованную даму?
– Я не понимаю, – сказала девочка и испуганно оглянулась. – Я должна идти.
Кем бы ни была «плачущая дама», это уже было неважно.
– Спасибо, что помогла, – сказала Алина.
Девочка наклонилась и поцеловала ребенка в лобик. Слезы капнули на его пухлые щечки. Она взглянула на Алину.
– Как бы я хотела быть на твоем месте! – сказала она и, повернувшись, убежала в дом.
Жилище Джека находилось на рю де ла Бушри, тихой улочке в пригороде Парижа, на левом берегу Сены. На рассвете он оседлал лошадь и тронул поводья. В конце улицы повернул направо и проехал через крепостные ворота, которые охраняли мост Пти-Пон, ведущий на остров Сите. По обоим концам моста высились деревянные дома. Между ними виднелись ряды каменных скамеек, где чуть позже знаменитые учителя будут давать свои уроки на открытом воздухе. Мост вывел Джека прямо на Жюиври, главную улицу острова. В пекарнях уже толпились студенты, покупавшие на завтрак хлеб. Джек купил пирожок с запеченным угрем.
У синагоги он повернул налево, затем, возле королевского дворца – направо и пересек Большой мост, что вел на правый берег. По обеим сторонам уже открывались лавчонки менял и ювелиров. Проехав через арочные ворота в конце моста, он выехал на рыбный базар, где вовсю шла бойкая торговля. С трудом пробравшись сквозь толпу, Джек направил лошадь по грязной дороге в городок Сен-Дени.
Еще в Испании он слышал от одного такого же каменщика об аббате Сюжере и новой церкви, которую тот строил в Сен-Дени. Да и по пути во Францию, везде, где только останавливался, чтобы подзаработать, люди часто говорили об этом городке.
Больше часа он ехал мимо полей и виноградников. Дорога была немощеной; камни, лежавшие у обочины, отмечали расстояние. Она проходила через Монмартр, с разрушенным римским храмом на вершине холма, и далее шла через деревушку Клинянкур. Проехав еще три мили, Джек увидел прямо перед собой каменные стены Сен-Дени.
Дионисий был первым епископом Парижа. На Монмартре ему отрубили голову, и, согласно легенде, он нес ее в руках, пока не упал. Какая-то набожная женщина похоронила его, и на месте его погребения вскоре был возведен храм. С тех пор в той церкви нашли упокоение короли Франции. Нынешний аббат – Сюжер – был человеком влиятельным и честолюбивым; при нем начались реформы в монастыре, и вот теперь он задумал обновить церковь.
Джек въехал в город и остановил лошадь прямо посреди рыночной площади. Он смотрел на западную часть церкви и не находил в ней ничего особенного: простой старомодный фасад с двумя башенками и тремя круглыми арками-входами. Не за этим он проехал пять миль; ему больше по душе были фасады с выступающими простенками.
Он оставил лошадь у коновязи и подошел ближе. Входы были украшены лепниной; сюжеты – довольно живые, да и работа тонкая, со вкусом. Джек вошел.
Церковь изнутри оказалась совсем не такой, как он ожидал. Перед входом в неф располагался нартекс – небольшое помещение в западной части всех соборов для тех, кому вход в храм запрещен. Джек посмотрел на потолок и от восхищения застыл на месте: строители придумали потрясающее сочетание готического веерного свода и стрельчатых арок, такой гармонии ему еще видеть не доводилось; изящество стрельчатых арок подчеркивали ребра свода, которые как бы продолжали линию до самой верхней точки.
Но самое интересное было впереди. Пространства между ребрами были заполнены не обычным строительным раствором с щебенкой: между ними была кладка из тесаного камня, точно как стенная. Это было намного прочнее; толщина такой кладки наверняка меньше, а значит, она легче, догадался Джек.
Пока, задрав голову, он любовался сводом, так что шея начала ныть, еще одна мысль осенила его: две стрельчатые арки различной ширины могли быть одинаково высокими, стоило лишь изменить их крутизну. Это придавало всему пролету очень правильную форму. Если бы арки были полукруглыми, такого бы не получилось: высота закругленной арки всегда была вдвое меньше ширины, и поэтому более широкая арка должна была быть выше, чем узкая. Вот почему в прямоугольном пролете основания узких арок располагались на более высоком уровне, чем широких, – чтобы их вершины находились на одном уровне и потолок получился ровным. Теперь стало понятно, почему раньше они выходили такими кривыми.
Джек опустил голову, чтобы шея могла отдохнуть. В душе он торжествовал, словно его только что короновали. Именно таким и будет мой собор, решил он.
Он обвел взглядом внутреннее пространство церкви. Сам неф был длинным и широким, хотя и довольно старым: построенный много лет назад, задолго до появления нынешнего мастера, он был еще вполне пригодным. В самом центре Джек заметил спускающиеся вниз ступеньки – они наверняка вели в подземную часовню к саркофагам королей – и небольшой подъем к алтарю, который, казалось, слегка парил над землей. Само сооружение с того места, где стоял Джек, виделось неясно из-за ослепительного солнечного света, заливавшего алтарь через окна в восточной стене. Ему даже показалось, что стены недостроены и солнце пробивается через широкие щели. Вдоль южного придела Джек двинулся к центру храма. Приближаясь к алтарю, он чувствовал, что впереди его ждет нечто необыкновенное. И он не ошибся. Алтарь действительно был залит солнцем, но ни на куполе, заметил Джек, ни в стенах никаких брешей не было. И только выйдя в самый центр алтаря, он увидел, что солнечные лучи струятся через ряды высоких окон, часть которых застеклена цветным стеклом, и все это буйство света наполняет огромное пространство похожего на корабль собора теплом и ослепительной красотой. Все стены, казалось, состояли из одних только окон, и это зрелище внушало благоговение. Только чудо могло сотворить подобное.
Суеверный страх сковал Джека, когда он поднимался по ступенькам, ведущим в алтарь. Чувство это внушали ему разноцветные солнечные блики на каменных стенах. Ему казалось, что где-то, в своих фантазиях, он уже видел эту картину; его собор представал в воображении именно таким, с высокими сводами и широкими окнами, полными света и воздуха, словно сотворенными по мановению волшебника.
Но спустя мгновение Джек на все смотрел по-иному. Опьянение прошло, и он оценивал церковь опытным глазом строителя. Он понял, почему аббат Сюжер придумал все именно так, а не иначе.
Веерные своды делались с таким расчетом, что перекрытия всегда состояли из двух прочных ребер, а промежутки между ними были из легкого материала. А здесь этот метод применен ко всему зданию, озарило Джека. Восточная стена алтаря состояла из нескольких мощных простенков, между которыми располагался ряд окон. Аркада, отделявшая алтарь от его боковых приделов, тоже представляла собой ряд простенков между стрельчатыми арками, через которые из окон приделов струился солнечный свет. И сами приделы были поделены надвое рядом тонких колонн. Стрельчатые арки сочетались в них с веерными сводами, так же, как в нартексе, но теперь было ясно, что на нартексе новый метод строительства только осторожно испробовали. Ребра его свода, лепнина были чересчур тяжеловесными, а арки, наоборот, небольшими. В алтаре все было тоньше, легче, изящнее, воздушнее. Он мог показаться слишком хрупким, если бы не мощные ребра свода, опиравшиеся на крепкие простенки и колонны, которые держали на себе всю тяжесть сооружения. Глядя на алтарь, Джек лишний раз убеждался в том, что такие массивные здания не обязательно нуждаются в толстых стенах с крошечными окошками и широкими простенками. Если несущие конструкции правильно рассчитаны, остальная часть постройки может состоять из легкой каменной кладки, стекла и даже иметь большие полые участки. Джек стоял как зачарованный; он словно заново испытывал чувство влюбленности. Когда-то открытием для него стали Евклид и его учение; то, что он видел сегодня, тоже было открытием, поскольку тоже было красиво. Его фантазии наконец обрели живое воплощение: он увидел такую церковь, мог дотронуться до ее стен, постоять под ее высоким, до небес, куполом.
Новую архитектуру церкви прекрасно дополняли витражи. В Англии ему такие не встречались, хотя во Франции он несколько раз видел их. Но там они были вставлены в небольшие оконца, и это не бросалось в глаза; здесь же окна были огромны, и струящийся сквозь них утренний солнечный свет, раскрашенный в яркие цвета, создавал зрелище, которое было не просто красивым: оно потрясало и ошеломляло.
Восточная сторона церкви была закругленной, и боковые приделы тоже закруглялись и сходились, образуя полукруглую крытую внутреннюю галерею. Джек, все еще любуясь, прошел по всему полукругу, потом развернулся и пошел обратно.
И тут он увидел женщину. Он узнал ее. Она улыбалась. Сердце его замерло.
Алина прикрыла ладонью глаза: солнечный свет, падавший из окон восточной стены, слепил ее. Вдруг, словно видение, из разноцветного солнечного зарева к ней шагнула чья-то фигура. Мужчина подошел ближе. Это был Джек.
Алине казалось, что она сейчас упадет.
Он стоял прямо перед ней, исхудавший, но глаза вместили все чувства, которые способен испытать человек.
Они молча смотрели друг на друга и, словно не веря своим глазам, боялись заговорить.
Джек пришел в себя первым, но голос его дрожал:
– Неужели это ты?!
– Да, – сказала она. И перешла на шепот: – Да, Джек. Это я.
Алина заплакала, не в силах сдерживать себя. Джек обнял ее вместе с малышом и, нежно похлопывая по спине, приговаривал: «Ну все, все…», – словно она была ребенком, и ее нужно было утешить. Она крепко прижалась к нему, вдыхая знакомый запах его одежды, наслаждаясь его голосом, и ее слезы капали ему на плечо.
Наконец он заглянул ей в глаза и спросил:
– Что ты здесь делаешь?
– Ищу тебя, – ответила Алина.
– Ищешь… меня?.. – В голосе слышалось недоверие. – Но… как тебе это удалось?
Алина вытерла слезы и всхлипнула:
– Я все время шла за тобой.
– Но откуда ты знала, где я?
– Спрашивала по дороге у людей. В основном, конечно, у каменщиков, ну и у монахов, хозяев приютов.
Глаза его широко раскрылись.
– Ты хочешь сказать… ты была в Испании?
Алина кивнула:
– Компостелла, Саламанка, Толедо.
– И долго тебе пришлось идти за мной?
– Почти девять месяцев.
– Но зачем?..
– Затем, что я люблю тебя.
Джек, казалось, был потрясен. В глазах стояли слезы.
– Я тоже люблю тебя, – прошептал он.
– Правда? Все еще любишь?
– О да!
И это на самом деле было так, она видела. Джек наклонился к ней и нежно поцеловал. От прикосновения его губ у Алины закружилась голова.
Малыш заплакал.
Она оторвалась от Джека, немного покачала ребенка, и тот затих.
– Как его зовут? – спросил Джек.
– Пока никак.
– Почему? Ему ведь уже годик, не меньше!
– Я не хотела без тебя.
– Без меня? – Джек посмотрел неодобрительно. – А что же Альфред? Ведь отец должен… – И замолк. – Как… Неужели… это мой?..
– Взгляни на него, – сказала Алина.
Джек посмотрел на ребенка:
– Рыженький… Ему сейчас, должно быть, год и три месяца… – Алина кивнула. – О Боже, – сказал Джек. Он был преисполнен благоговения. – Мой сын!
В горле застрял ком.
Она с волнением следила, как воспримет он эту новость. Как конец своей юности и свободе? Или?.. Лицо его стало серьезным. Обычно мужчине нужно не меньше девяти месяцев, чтобы свыкнуться с мыслью, что он – отец. Джек осознал это в одно мгновение. Он снова взглянул на малыша и улыбнулся.
– Наш сын! – сказал он. – Я так рад!
Алина счастливо вздохнула.
Джек насторожился:
– А как же Альфред? Он знает?..
– Конечно. Ему достаточно было один раз увидеть ребенка. И потом… – Алина смутилась. – Твоя мать, она прокляла наш брак, и у Альфреда так ни разу… ты знаешь, о чем я… ничего не получилось…
Джек рассмеялся:
– Вот она, справедливость!
Алине не понравилось, как он произнес эти слова.
– Мне было тяжело. – В ее голосе звучала укоризна.
– Прости, – сказал он. – И как он поступил?
– Когда увидел ребенка, вышвырнул меня из дома.
Джек разозлился:
– Он бил тебя?
– Нет.
– Все равно. Свинья!
– Наверное, хорошо, что он нас выгнал. Я стала искать тебя. И вот – нашла. Я такая счастливая… даже не знаю, что делать.
– Какая же ты у меня смелая! До сих пор не могу поверить. Пройти за мной столько дорог!
– Я бы прошла еще столько же, лишь бы найти тебя.
Джек снова поцеловал ее. Чей-то голос произнес по-французски:
– Если уж ты не можешь вести себя пристойно, оставайся за порогом алтаря. – Это был молодой монах.
– Прости, отче. – Джек взял Алину за руку, и они вместе спустились по ступенькам.
– Я ведь чуть не стал монахом, – сказал он, – я знаю, как им неприятно видеть целующихся влюбленных.
Счастливых влюбленных, подумала Алина, а мы – счастливы. Они прошли через весь собор и вышли на шумную рыночную площадь. Алине не верилось, что она стоит рядом с Джеком под ласковым солнцем; сразу столько счастья – не каждый выдержит.
– Ну, что же мы теперь будем делать? – спросил Джек.
– Не знаю, – ответила она и улыбнулась.
– Давай-ка купим для начала каравай хлеба, бутыль вина и уйдем в поле. Пообедаем.
– Это было бы замечательно. Как в раю.
Они зашли к булочнику и виноторговцу, на рынке купили у молочницы хороший кусок сыра и уже совсем скоро ехали верхом по дороге из городка.
Алина неотрывно смотрела на Джека, словно до конца так и не верила, что вот он – рядом с ней, живой-здоровый и улыбающийся.
– Как у Альфреда дела на строительстве? – спросил Джек.
– Ой! Я же тебе не сказала главного! – Алина совсем забыла, как давно Джека не было дома. – Случилось несчастье. Обвалилась крыша собора.
– Что?! – Джек вскрикнул так, что лошадь в испуге отпрянула. – Как это произошло?
– Никто не знает. Они возвели свод над тремя пролетами к Троице, и все рухнуло прямо во время службы. Это было ужасно: семьдесят девять человек погибли.
– Какой ужас. – Джек был потрясен. – А как приор Филип отнесся к этому?
– Похоже, он раз и навсегда потерял охоту к строительству собора. Даже не знаю, чем он сейчас занимается.
Джеку было трудно представить себе Филипа таким; тот всегда был решительным и полным сил.
– А что стало со строителями?
– Все разбежались. Альфред живет в Ширинге, строит дома.
– Кингсбридж, наверное, совсем опустел.
– Да, он снова стал похож на деревню, каким и был когда-то.
– Где же Альфред мог ошибиться? – Джек сейчас говорил как будто сам с собой. – У Тома в плане никогда не было каменного свода, но Альфред ведь сильно укрепил подпорки, они должны были выдержать.
Джек постепенно пришел в себя, и теперь они молча двигались по дороге. Отъехав от Сен-Дени на милю, они привязали лошадей в тени высокого вяза и устроились на краю поля зеленеющей пшеницы возле небольшого ручейка, чтобы перекусить. Джек сделал глоток вина и с удовольствием облизал губы.
– Да, ничего похожего на французское вино в Англии нет, – сказал он и отломил по куску хлеба себе и Алине.
Она стыдливо расстегнула спереди платье и дала грудь ребенку. Заметив, что Джек не сводит с нее глаз, она покраснела.
– А как бы ты хотел назвать его? – спросила Алина, пытаясь скрыть смущение. – Может быть, Джек?
– Не знаю. – Он выглядел задумчивым. – Так звали и моего отца, которого я никогда не видел. Вдруг это будет плохой приметой? Очень близким человеком для меня всегда был Том Строитель.
– Тогда давай назовем его Томом!
– Пожалуй.
– Только Том был таким большим. Может, лучше Томми?
Джек кивнул.
– Хорошо. Пусть будет Томми.
Малыш, не подозревая о важности этого мгновения в своей жизни, спал крепким сном, наевшись досыта. Алина положила его на землю, подложив вместо подушки свой платок. И посмотрела на Джека, чувствуя неловкость. Она хотела, чтобы он взял ее прямо здесь, на траве, но просить боялась, поэтому просто смотрела на него и ждала.
– Если я тебе что-то скажу, обещаешь, что не будешь плохо обо мне думать?
– Хорошо.
Джек замешкался и робко сказал:
– С тех пор как я тебя увидел, я не могу думать ни о чем другом, кроме как о твоем обнаженном теле под этим платьем.
Алина улыбнулась:
– Я не буду плохо о тебе думать. Я рада.
Джек смотрел на нее голодным раздевающим взглядом.
– Мне нравится, когда ты на меня так смотришь, – сказала Алина.
Она протянула к нему руки. Он приблизился и обнял ее.
С того дня, когда они первый и единственный раз были вместе, прошло уже почти два года. В то утро обоих охватило страстное желание, смешанное с горечью и отчаянием. Сегодня они стали просто любовниками, одни среди бескрайних полей. Алина вдруг забеспокоилась: а получится ли у них все, как в первый раз? Вдруг после того, что им пришлось пережить, что-то будет не так?
Они легли рядом и поцеловались. Алина закрыла глаза и приоткрыла рот. Его рука торопливо, словно вспоминая, пробежала по ее телу. Она почувствовала, как ее лоно сразу отозвалось на его прикосновения. Джек поцеловал ее веки, кончик носа и сказал:
– Все это время я каждый день стремился к тебе.
Алина крепко сжала его в своих объятиях:
– Я так рада, что нашла тебя.
Они предавались нежной и счастливой любви под открытым небом, палящим солнцем, под веселое журчание ручейка, а Томми в это время крепко спал и проснулся, когда все было кончено.
Деревянная женская статуэтка не плакала с тех пор, как покинула Испанию. Джеку так и не удалось раскрыть секрета, почему на чужбине слезы не капали из ее глаз. Он, правда, начал догадываться, что они появлялись на закате, с наступлением прохлады, но только когда воздух охлаждался постепенно, а не так резко, как в северных от Испании землях. Джек бережно хранил статуэтку, хотя носить ее было очень неудобно. Это была память о Толедо, о Рашиде и (Джек не говорил этого Алине) об Айше. Но когда однажды каменотесу из Сен-Дени понадобилась модель для статуи Мадонны, Джек принес ему свою статуэтку и оставил ее там.
В аббатстве он надеялся найти работу по перестройке церкви. Новый алтарь, который так поразил его, был еще не до конца достроен, и надо было успеть до середины лета, к церемонии освящения. А увлеченный аббат уже подумывал над тем, чтобы так же по-новому переделать неф, и Джеку пришлось заранее взяться обтачивать камни, чтобы не терять времени.
Аббатство оплатило ему домик в деревне, и он вместе с Алиной и Томми переехал туда жить. В первую ночь на новом месте Джек не мог оторваться от Алины. Они оба впервые осознали, что только супружеская жизнь и может быть высшим счастьем на земле. Через несколько дней Джеку уже казалось, будто они всегда были вместе и не расставались ни на миг. И никто не спрашивал их, благословлен ли их союз церковью.
Мастер-строитель в Сен-Дени был, безусловно, лучшим из всех, с кем Джеку приходилось работать. Пока они вместе заканчивали алтарь и готовились к перестройке нефа, Джек старательно перенимал у него все секреты. В мастерстве строителя он намного превосходил аббата Сюжера. Тот был силен своими идеями, и его всегда больше интересовали всевозможные декоративные детали, нежели само здание. Его любимым проектом, которому он посвящал сейчас все свое время, была новая гробница для мощей Святого Дионисия и двух его сподвижников – Рустикуса и Элеитериуса. Их останки хранились пока в подземной часовне, и Сюжер хотел перенести их в алтарь, чтобы все могли их видеть. Три раки будут стоять в гробнице, облицованной черным мрамором и увенчанной миниатюрной деревянной позолоченной церковью, в нефе и боковых приделах которой будут стоять три открытых раки мучеников. Новую гробницу поставят в алтаре, сразу за главным престолом. Собственно, сама гробница уже стояла на своем месте, и только миниатюрная церковка была еще в мастерской столяра, где лучшие умельцы тщательно покрывали ее драгоценной золотой краской. Сюжер любил все делать основательно, не спеша.
Приближались торжества по случаю освящения церкви, и Джеку нравилось наблюдать, как деловито и неутомимо работал аббат. Он пригласил на обряд богослужения, казалось, всех, кто что-либо значил в этом мире, и многие дали согласие присутствовать, в том числе король и королева Франции, девятнадцать архиепископов и епископов, и среди них архиепископ Кентерберийский. Вести о возможном прибытии знатных особ заинтересованно собирались и бурно обсуждались мастерами, трудившимися над новой церковью. Часто Джек видел, как Сюжер сам, в своих домотканых одеждах, вышагивал семимильными шагами по территории монастыря и раздавал указания толпам монахов, семенивших за ним, точно утиный выводок. Чем-то он напоминал Джеку Филипа из Кингсбриджа. Он тоже родился в бедной семье и воспитывался в монастыре. Как и Филип, Сюжер многое изменил в управлении монастырской собственностью; все было направлено на то, чтобы приносить доход. И так же, как Филип, он все лишние деньги тратил на строительство. Сюжер был таким же деловитым, решительным, не знающим покоя.
Если, конечно, иметь в виду прежнего Филипа, который, судя по рассказам Алины, очень изменился после случившейся в соборе трагедии.
Джеку было трудно представить себе Филипа, дни напролет сидящим без дела. Это казалось таким же невозможным, как если бы вдруг подобрел Уолеран Бигод. Хотя кому еще в жизни выпадало столько горя и разочарований, как Филипу. Сначала сгорел город. Джек даже вздрогнул, когда вспомнил тот страшный день: дым, ужас, озверевшие всадники с горящими факелами в руках и безумство перепуганной толпы. Возможно, именно тогда что-то надломилось в Филипе. Да и жители изменились после пожара: Джек запомнил атмосферу страха и неуверенности, которая царила в те дни в Кингсбридже, и даже в воздухе ощущался запах тления и скорого конца. Филипу нужно было во что бы то ни стало торжественно освятить новый алтарь, чтобы в последний раз попробовать вселить надежду в сердца людей. И вот – новая трагедия. Она-то, похоже, и сломила приора.
Строители покинули город, рынок совсем зачах, жители потихоньку перебирались в другие места. Молодежь уходила в Ширинг. Алина считала, что все это от чувства безысходности, в то же время монастырь по-прежнему сохранял свое влияние; его собственность была неколебима, огромные отары овец, как и прежде, приносили ежегодно сотни фунтов дохода. Если бы все упиралось только в деньги, Филип смог бы начать строительство заново. Конечно, это было бы не так легко, как казалось на первый взгляд: каменщики – народ суеверный; восстанавливать церковь, которая уже один раз рухнула, да и остальных поднять на такое дело – это непросто; но все же главной трудностью, по словам Алины, было то, что приор потерял всякое желание и волю что-то делать. И Джеку захотелось вернуть Филипа к жизни.
Между тем до торжеств по случаю освящения нового алтаря оставалось два или три дня, и в Сен-Дени начали съезжаться епископы, архиепископы, герцоги и графы. Всех знатных гостей по очереди водили знакомиться с церковью. Сюжер сам сопровождал наиболее влиятельных из них, прочих оставили на попечение монахов и местных умельцев. Гости, раскрыв рты, восхищались необычайной легкостью сооружения, а подкрашенный цветными стеклами яркий солнечный свет, падавший сквозь широкие окна, приводил их в неописуемый восторг. Теперь, когда такие важные духовные лица Франции увидели это чудо, Джек не сомневался: новый метод строительства наверняка распространится по всей стране, а у тех, кто здесь трудился, – стоит им только сказать, что они возводили церковь в Сен-Дени, – отбоя не будет от предложений. Такие мастера всегда на вес золота.
Как же правильно он поступил, приехав сюда, думал Джек. Он столькому научился здесь за это время, что уже мог смело подумать о своем соборе.
В субботу прибыл король Людовик VII с супругой и матерью. Они сразу проследовали в дом аббата. С восходом солнца вокруг церкви собрались толпы крестьян со всей округи, пришли сотни парижан, чтобы впервые в жизни воочию увидеть – всех вместе – столько могущественных и святейших особ.
Покормив Томми, Алина с Джеком присоединились к этому людскому морю. Когда-нибудь, подумал Джек, я скажу Томми: «Ты этого не можешь помнить, но когда тебе был годик, ты видел короля Франции».
В ожидании начала церемонии они позавтракали хлебом и сидром. Людей в церковь, конечно, не пускали, вооруженная охрана короля держала всех на расстоянии; но двери храма были открыты, и там, откуда можно было заглянуть внутрь, народу толпилось особенно много. Неф заполнили знатные дамы и их сановные мужья. К счастью, пол алтаря оказался приподнятым на несколько футов, поскольку под ним находилась большая подземная часовня, и Джеку все было хорошо видно.
В дальнем конце нефа по рядам пробежало волнение, и вся знать преклонила головы. Поверх их Джек увидел, как с южной стороны в церковь вошел король. Разглядеть его лицо было трудно, но королевская пурпурная мантия ярко выделялась под лучами солнца, пока монарх проходил в центральную часть храма. Там он склонил колено перед главным престолом.
Сразу за ним вошли епископы и архиепископы. Все они были одеты в ослепительно белые одежды с золотой вышивкой, и каждый епископ держал в руках епископский посох. Сами посохи напоминали, скорее, пастушьи палки с крюком, если бы не восхитительной работы бриллианты, украшавшие их и делавшие всю процессию похожей на искрящийся на солнце горный поток. Они прошли через всю церковь, по ступенькам поднялись в алтарь и расселись на свои места вокруг купели, которая – Джек знал это, потому что видел подготовку к церемонии, – была полна святой воды. Затем начались молитвы, хор запел псалмы. Толпа на улице пришла в движение, а Томми совсем заскучал. Епископы тем временем снова выстроились, чтобы возглавить процессию.
Они вышли с южной стороны и, к большому разочарованию собравшихся, скрылись за монастырскими постройками; потом вернулись и прошли вдоль фасада церкви. У каждого епископа в руках был небольшой венчик – кропило – и сосуд со святой водой; они макали венчики в воду и окропляли ею стены церкви. Толпа двинулась вперед, моля о благословении. Каждый хотел прикоснуться к белоснежным одеждам священнослужителей. Королевская охрана стала палками отгонять людей. Джек оставался на своем месте: ему не нужно было благословение и уж тем более не желал он получить удар палкой.
Процессия величаво двинулась вдоль северной стены церкви, люди кинулись вслед, перепрыгивая по пути через могилы на монастырском кладбище. Там уже стояла в ожидании толпа прихожан, и новый поток любопытных натолкнулся на нее; произошло несколько мелких стычек.
Епископы прошли мимо северной паперти и направились вокруг круглого выступа восточного крыла. Здесь совсем недавно во множестве выросли мастерские ремесленников, и теперь людской поток тек мимо них, угрожая сровнять с землей легкие деревянные постройки. Возглавлявшие шествие священники уже скрывались из виду, уходили на территорию аббатства, и самые нетерпеливые прихожане рванулись вперед в надежде догнать их. Могла начаться давка, и королевская охрана стала жестко останавливать самых ретивых.
Джек забеспокоился.
– Не нравится мне все это, – сказал он Алине.
– Ты читаешь мои мысли, – ответила она. – Давай выбираться отсюда.
Но прежде чем они смогли сдвинуться с места, где-то впереди завязалась драка между охранниками и толпой. Воины вовсю размахивали дубинками, нанося наседавшим из толпы тяжелые удары, но те не отступали. Последний из колонны епископов поспешил скрыться за воротами аббатства, успев еще раз наспех окропить святой водой церковную стену. И тут вся толпа, потеряв из виду священников, обрушилась на воинов. Кто-то из этой гущи метнул булыжник и попал одному из них прямо в лоб. Возглас ликования пронесся по людскому морю, когда тот упал. Началась рукопашная. От западного крыла на помощь охране уже бежали другие воины.
Сцена все более напоминала бунт.
Надежд на то, что продолжение церемонии отвлечет обезумевшую толпу, не было. Джек знал, что сейчас епископы и король спускаются в подземную часовню, чтобы извлечь оттуда мощи Святого Дионисия. Потом они пронесут их по территории монастыря, но за ворота не выйдут. Аббат Сюжер не ожидал такого наплыва желающих увидеть торжественный акт освящения церкви и не подумал о безопасности. И вот теперь толпа, недовольная, разгоряченная – и не только жарким солнцем, – искала выхода своим чувствам.
Поначалу королевская охрана одерживала верх над безоружными людьми, но потом кому-то пришла в голову лихая мысль добыть оружие в домах ремесленников. Несколько юношей ворвались в жилище каменщика и мгновение спустя вышли уже с тяжелыми молотками в руках. В толпе было немало каменщиков, и они рванулись было остановить людей, но их быстро оттеснили.
Джек и Алина пытались вырваться, но сзади на них так сильно давили, что они с отчаянием осознали: попали в ловушку. Джек крепко прижимал Томми к своей груди, руками прикрывая его маленькую головку, и в то же время старался держаться ближе к Алине. Он вдруг увидел, как из жилища каменщика выскочил, воровато оглядываясь, маленький бородатый мужичок. В руках он держал статую плачущей женщины. Я больше никогда ее не увижу, с горечью подумал Джек. Но сейчас главное было вырваться из страшной давки, а не горевать, видя, как тебя грабят.
Толпа ворвалась уже в дом плотника. Ремесленники даже не пытались защитить свои жилища от разъяренных людей, все было напрасно. Дверь в дом кузнеца оказалась очень прочной. Несколько человек кинулись к лачуге кровельщика и вооружились тяжелыми острыми инструментами для выпрямления свинцовых листов и вбивания гвоздей, и Джек испугался: сегодня обязательно прольется кровь.
Как он ни сопротивлялся, его несло вперед, к северной паперти, где драка была особенно жестокой. Бородатый воришка тоже пытался вырваться со статуей из сметающего все потока, и у него тоже ничего не получилось.
Внезапно Джека осенило. Он отдал Томми Алине, успев крикнуть: «Держись ближе ко мне!» – а сам выхватил деревянную статую из рук бородача. Тот пробовал сопротивляться, но Джек был явно сильнее, и потом, своя жизнь была тому явно дороже украденной фигурки.
Джек поднял статую высоко над головой и стал кричать что было мочи:
– Осторожно, берегите Мадонну! Не трогайте Пресвятую Марию!
Окружавшие его с суеверным страхом на лицах расступились. Он решил еще более подогреть их интерес:
– Осквернять облик Девы Марии есть величайший грех!
Джек двинулся вперед, к церкви, со статуей на вытянутых вверх руках. Все недоуменно смотрели на него.
Джек оглянулся. Алина старалась держаться за ним, зажатая со всех сторон. Но всеобщее возбуждение постепенно спадало. Люди послушно следовали за Джеком и, исполненные благоговейного страха, шепотом повторяли:
«Богоматерь, это же Богоматерь… Приветствуем тебя, Мария… Дорогу Пресвятой Деве…» Людям необходимо было зрелище, и Джек увлек их. Он торжественно вышагивал во главе людского потока, все еще недоумевая, как это ему удалось предотвратить страшное несчастье, которое могло сейчас случиться. Стоявшие у него на пути люди расступались, словно завороженные, и Джек подошел к северной паперти церкви. Здесь он с благоговением опустил статую в прохладной тени у входной двери. Она была невысокой, чуть больше двух футов, и теперь, поставленная на землю, казалась не такой внушительной.
Снова вокруг собралась толпа, все выжидали. Джек стоял в некоторой растерянности, он не знал, что делать дальше. Люди, похоже, ждали проповеди. Джек повел себя как священник, он шел во главе шествия со статуей Мадонны над головой, выкрикивая торжественные здравицы, но на этом его способности как духовного лица и кончались. Сейчас Джек даже немного побаивался: толпа могла сделать с ним что угодно, если он разочарует людей.
И вдруг неожиданно пронесся общий удивленный вздох.
Джек оглянулся; знатные прихожане, собравшиеся в поперечном нефе, тоже выглянули. Но ничего, что могло бы вызвать такое возбуждение людей, не было видно.
– Чудо! – закричал кто-то из толпы, и его крик тут же подхватили остальные: – Чудо! Чудо!
Джек взглянул на статую и все понял: из ее глаз капала вода. Поначалу он был поражен не меньше других, но тут же вспомнил: на юге она начинала плакать с наступлением ночной прохлады. И сейчас ее перенесли с жаркого солнца в тень паперти. Так вот откуда слезы, подумал Джек. Но, кроме него, никто этого секрета, конечно, не знал. Прихожане видели только, что Мадонна плачет, и застыли в изумлении.
Женщина из первых рядов бросила к ногам статуи деньги, мелкую французскую монету. Джек чуть не рассмеялся: зачем одаривать деньгами кусок дерева? Но людям все непонятное казалось священным и вызывало немедленный порыв поделиться своими сбережениями; еще несколько человек последовали примеру женщины.
Джек даже подумать не мог, что игрушка Рашида может приносить деньги. Конечно, не ему самому, об этом не могло быть и речи, но она могла стать источником богатства для любой церкви.
Юноша сразу сообразил, что ему делать.
Эта мысль явилась к нему, как озарение, и он заговорил:
– Плачущая Мадонна принадлежит не мне, а Господу. – Молчание. Все ждали проповеди. Там, за его спиной, в церкви, епископы пели свои псалмы, но они сейчас никому не были нужны. – Сотни лет она томилась в землях сарацинов, – продолжал Джек. Он понятия не имел об истории статуи, но теперь это было не важно: священники сами не знали всей правды о божественных чудесах и святых реликвиях. – Она проделала долгий путь, но ее путешествие еще не окончено. Ей надлежит стоять в соборе города Кингсбриджа, в Англии.
Джек встретился взглядом с Алиной. Она смотрела на него, раскрыв рот. Он с трудом подавил в себе желание подмигнуть ей: мол, все в порядке, не волнуйся.
– Моя священная миссия – доставить ее в Кингсбридж. Только там она сможет наконец обрести свое место и покой. – Он еще раз взглянул на Алину, и ему в голову пришла изумительная мысль. – Я назначен мастером на строительстве нового собора в этом городе.
Алина так и замерла с приоткрытым ртом. Джек отвел взгляд.
– Плачущая Мадонна повелела, чтобы для нее возвели новый величественный храм в Кингсбридже, и с ее помощью я построю собор, такой же великолепный, как новый алтарь, где покоятся мощи Святого Дионисия.
Он опустил глаза, и при виде денег у ног статуи ему пришли в голову самые последние слова:
– Ваши скромные пожертвования пойдут на строительство новой церкви. Мадонна дарует благословение каждому мужчине, женщине и ребенку, кто принесет свой дар, чтобы помочь ей построить для себя новую обитель.
На мгновение воцарилась мертвая тишина, и тут же на землю к ногам Мадонны звонко посыпались монеты, каждый при этом говорил: «Аллилуйя» или «Хвала Господу», некоторые просто просили благословения или чего-то особенного: «Дай Роберту богатства», «Даруй Ани ребенка» или «Пошли нам хорошего урожая». Джек смотрел на их лица: они были взволнованы, возбуждены и счастливы, они рвались вперед, расталкивая друг друга, горя желанием отдать свои кровные гроши Плачущей Мадонне. Он с восхищением смотрел на землю, видя, как у его ног маленькими холмиками возвышаются кучки монет.
Во всех городах и деревушках, куда Джек с Алиной заходили по пути в Шербур, Плачущую Мадонну встречали с таким же воодушевлением: за процессией сразу выстраивались толпы любопытных, и все шли к местной церкви, где Джек привычно устанавливал статую в тени, и при виде слез, катившихся из глаз Мадонны, люди спешили пожертвовать, кто сколько мог, на возведение собора в Кингсбридже.
А в самом начале пути они чуть было не лишились ее. Епископы и архиепископы, осмотрев статую, объявили ее чудотворной, и аббат Сюжер хотел оставить ее в Сен-Дени. Сначала он предложил Джеку фунт, потом десять и дошел до пятидесяти. Видя, что деньгами Джека не соблазнить, он попробовал силой заставить его отказаться от статуи, но вмешался архиепископ Теобальд Кентерберийский. Он, как и Джек, сообразил, что Мадонна может принести немалый доход, и настоял на том, чтобы статую перенесли в Кингсбридж, который находится в его епархии. Сюжер вынужден был, хотя и с неохотой, уступить.
Всем мастерам в Сен-Дени Джек пообещал работу на строительстве его собора, если они пойдут вместе с ним. Это тоже вызвало неудовольствие Сюжера. Многие, конечно, предпочли остаться в Сен-Дени, памятуя о том, что синица в руках лучше журавля в небе, но были среди них и такие, кто хотел вернуться домой, в Англию. Остающиеся же разнесли бы по свету весть о планах Джека, поскольку каждый каменщик считал своим долгом рассказать собратьям о новых стройках, где требовались их руки. И уж тогда точно в Кингсбридж съехались бы умельцы со всего христианского мира. Алина часто спрашивала Джека, как он поступит, если монастырь не сделает его мастером-строителем. Джек всегда отмалчивался. В Сен-Дени он в порыве объявил себя мастером, не задумываясь о том, что будет, когда он вернется.
Архиепископ Теобальд, отстояв Плачущую Мадонну для Кингсбриджа, похоже, не очень доверял Джеку, чтобы позволить ему одному возвращаться домой со статуей. Поэтому вместе с Джеком и Алиной он отправил двух священников из своего окружения, Рейнольда и Эдварда. Поначалу Джеку это не понравилось, но вскоре он привык к своим спутникам и даже был рад их обществу. Рейнольд был живым остроумным юношей, любящим поспорить, его интересовала математика, которую Джек изучал в Толедо. Более старший по возрасту и более спокойный Эдвард оказался страшным обжорой. Их главной заботой на время путешествия было, конечно, следить, чтобы Джек не прикарманивал пожертвования, которые они собирали по пути. На самом же деле они с удовольствием тратили на себя столько, сколько хотели, тогда как Джек и Алина жили на свои скромные сбережения. Так что архиепископ поступил бы мудрее, доверив все Джеку.
Через Шербур они направились в Барфлер, где намеревались сесть на корабль до Уорегама. Задолго до того, как добрались до центра этого портового городка, Джек почувствовал: что-то не так. Люди по пути смотрели не на Мадонну.
Они смотрели на Джека.
Священники сразу это заметили. Статуя, которую они несли, была установлена на деревянные подмостки. Так было всегда, когда они входили в город. Толпа двинулась за ними.
– Что происходит? – зашипел Рейнольд, обращаясь к Джеку.
– Не знаю.
– Они больше пялятся на тебя, чем на статую. Ты что, раньше бывал здесь?
– Никогда.
– На Джека смотрят в основном старики, молодых больше интересует статуя, – сказала Алина.
И она была права. У детей и юношей деревянное изваяние вызывало обычное человеческое любопытство. Но люди старшего возраста разглядывали именно его. Джек попробовал было смотреть на сопровождавших их горожан, но заметил, что его взгляд пугает их. Кто-то из толпы даже перекрестил Джека.
– Чем я им не угодил? – спросил он вслух самого себя.
Процессия тем не менее, как обычно, привлекала внимание прохожих, десятки горожан присоединялись к ней. Когда они вышли на рыночную площадь, их была уже не одна сотня. Священники опустили Мадонну прямо перед церковью. В воздухе стоял запах морской воды и свежей рыбы. Несколько горожан вошли в церковь. Затем, по традиции, местные священники должны были выйти и переговорить с Рейнольдом и Эдвардом. После недолгой беседы статую полагалось внести в храм. Там бы она и заплакала. Один раз, правда, фокус не удался: стоял холодный день, и Рейнольд уговорил всех обойтись без обычного ритуала, несмотря на то что Джек предупреждал: Мадонна может не заплакать. Так оно и случилось; с тех пор его слушались.
Погода стояла хорошая, но все чувствовали: что-то не в порядке. Обветренные лица моряков и рыбаков были полны суеверного страха. Молодым тоже передалось беспокойство старших, и теперь вся толпа смотрела подозрительно и даже враждебно. Никто так и не приблизился к маленькой группке священников, чтобы, как обычно, поговорить о статуе; все держались на расстоянии, перешептывались и ждали, что произойдет.
Наконец из церкви вышел священник. В других городах служители Господа встречали их с выражением осторожного любопытства; этот же был похож, скорее, на заклинателя: в одной руке крест, которым он прикрывался, словно щитом, в другой – сосуд со святой водой.
– Что он себе вообразил? Неужели собирается изгонять дьявола? – спросил немного опешивший Рейнольд. Священник прошел мимо, распевая что-то на латыни, и приблизился к Джеку.
– Приказываю тебе, дух дьявола, вернуться в царство призраков. Во имя… – начал он по-французски, но Джек, не выдержав, заорал:
– Я не призрак, болван чертов! – Он, казалось, сейчас взорвется от ярости.
Священник продолжал:
– … Отца, Сына и Святого Духа…
– Нас послал с миссией архиепископ Кентерберийский, – попытался протестовать Рейнольд. – Он благословил нас.
– Он – не призрак! – сказала Алина. – Я знаю его с детства!
Священник, похоже, заколебался.
– Ты призрак человека, который жил в этом городе и умер двадцать четыре года назад, – сказал он. Из толпы послышались возгласы в подтверждение его слов, и он возобновил свои заклинания.
– Но мне всего двадцать, – сказал Джек. – Я, наверное, просто похож на того человека.
Из толпы вышел мужчина:
– Ты не просто похож на него. Ты – это он. Ты совсем не изменился со времени своей смерти.
По толпе пробежал испуганный шепот. Джек, вконец расстроенный, взглянул на говорившего: на вид ему было лет около сорока, с седой бородой, одет как преуспевающий ремесленник или мелкий торговец. И вроде в здравом уме, подумал Джек.
– Мои спутники знают меня, – обратился он к мужчине. Голос его выдавал волнение. – Двое из них священники, женщина – моя жена, ребенок – мой сын. Они что, тоже призраки?
Мужчина задумался.
– Джек, ты разве меня не узнаешь? – крикнула седая женщина, стоявшая неподалеку.
Джек подпрыгнул, точно его ужалили. Вот теперь ему действительно стало страшно.
– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил он.
– Я ведь твоя мать, – ответила женщина.
– Неправда! – крикнула Алина, и Джек почувствовал по ее голосу, что она тоже испугалась. – Я знаю его мать. Ты врешь! Что здесь происходит?!
– Дьявольское колдовство! – проговорил священник.
– Подождите, подождите, – вмешался Рейнольд. – Может быть, тот мужчина был Джеку родственником? У него были дети?
– Нет, – сказал седобородый.
– Ты уверен?
– Он никогда не был женат.
– Это разные вещи.
Один или два человека щелкали языком. Священник свирепо посмотрел на них.
– Но ведь тот человек умер двадцать четыре года назад, – сказал седобородый, – а этот Джек говорит, ему всего двадцать.
– Как он умер? – спросил Рейнольд.
– Утонул.
– А тело его ты видел?
Все молчали. Наконец седобородый откликнулся:
– Нет, я не видел.
– А кто-нибудь видел? – Голос Рейнольда звучал все увереннее, он чувствовал, что берет верх.
Воцарилась тишина.
Рейнольд повернулся к Джеку:
– Твой отец жив?
– Он умер, когда меня еще не было на свете.
– А кем он был?
– Менестрелем.
Толпа откликнулась глубоким вздохом.
– Мой Джек был менестрелем, – сказала седая женщина.
– Но наш Джек каменщик, – сказал Рейнольд. – Я видел его работу. Хотя он вполне мог быть сыном Джека-менестреля. – Он повернулся к Джеку. – Как звали твоего отца? Может, Джек-менестрель?
– Нет. Его звали Джек Шербур.
Священник повторил имя, произнеся его немного иначе:
– Жак Шербур?
Джека словно обухом по голове ударило. Он никогда не понимал, откуда у отца такое имя. Теперь все стало ясно. Как и многих странников, его назвали по имени города, откуда он пришел.
– Да. Конечно, – изумленно сказал юноша. – Жак Шербур. – Наконец-то он нашел следы своего отца, через столько лет, когда все надежды уже умерли. Ему пришлось пройти столько дорог – через две страны, – и вот то, что он искал, обнаружилось здесь, на побережье Нормандии, а он и сам не сразу это понял.
– Теперь все ясно, – сказал Рейнольд и торжествующим взглядом обвел толпу. – Жак Шербур не утонул, он выжил. И отправился в Англию. Он недолго жил там, познакомился с девушкой, у нее должен был родиться от него ребенок, но Жак умер. Родился мальчик, и женщина назвала его в честь отца. И вот сейчас ему двадцать, и он точная копия своего отца в молодости. – Рейнольд посмотрел на священника: – Так что никакой нечистой силы здесь нет, отче. Просто вновь собирается семья.
Алина взяла Джека под руку. Он стоял, потрясенный, горя желанием задать сотни вопросов, и не знал, с чего начать. Наконец выпалил первое, что пришло на ум:
– А почему вы были уверены, что он умер?
– Тогда на «Белом корабле» погибли все, – сказал седобородый.
– Да, я помню, – сказал Эдвард. – Это было знаменитое кораблекрушение. Утонул наследник трона. И его место заняла Мод. И мы получили Стефана.
– Но как отец попал на этот корабль? – спросил Джек.
Ответила ему седая женщина, назвавшаяся матерью Джека Шербура.
– Он должен был развлекать знатных особ во время плавания. – Она взглянула на Джека. – Так, значит, ты – его сын. Мой внук. Прости, что приняла тебя за призрака. Ты так на него похож.
– Твой отец был мне братом, – сказал седобородый. – Я твой дядя Гийом.
Джек был взволнован: что вот она, семья его отца, его родные, которых он так долго искал. Он больше не чувствовал себя одиноким в этом мире. Он нашел свои корни.
– А это мой сын Томми, – сказал он. – Посмотрите, такой же рыжий.
Седая женщина с любовью посмотрела на малыша и вдруг с изумлением воскликнула:
– О Боже, я ведь уже прабабушка!
И все засмеялись.
– А все-таки интересно, как мой отец попал в Англию? – спросил Джек.
