Глава 13

Назад: II

I

– И сказал Господь сатане: «Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Посмотри на него. Вот лучший из всех людей, которых я когда-либо видел». – Филип замолчал на мгновение, наблюдая со стороны за реакцией прихожан, внимавших ему. Это был не дословный перевод, а скорее свободный пересказ известной притчи. – «Разве он не самый справедливый, непорочный, богобоязненный и удаляющийся от зла, скажи?» И ответил ему сатана: «Разве даром богобоязнен Иов? Ты дал ему все. Только взгляни на него. У него семь сыновей и три дочери. Семь тысяч мелкого скота и три тысячи верблюдов, пятьсот пар быков и пятьсот ослиц. Потому-то он такой хороший». И сказал тогда Господь: «Хорошо. Забери все это у него и посмотришь, что будет». И вот что сделал сатана…

Филип продолжал свою проповедь, а из головы не выходило странное письмо, которое он получил этим утром из Кентерберийского аббатства. Оно начиналось с поздравлений по случаю обретения им чудотворной Плачущей Мадонны. Приор ничего не знал о Плачущей Мадонне, и был уверен, что у него такой нет. Далее архиепископ писал, что рад был услышать о возобновлении строительства нового собора. И этого Филип не собирался делать. Он ждал теперь знака Божьего, прежде чем взяться за что-либо, а пока, в ожидании, проводил воскресные службы в маленькой приходской церкви. В конце своего послания архиепископ Теобальд хвалил Филипа за проницательность при выборе мастера-строителя, который прежде помогал возводить новый алтарь в Сен-Дени. Филип, конечно, слышал об этом аббатстве и о знаменитом аббате Сюжере, самом влиятельном духовном лице Французского королевства; но ему никогда не приходилось слышать о новом алтаре в Сен-Дени, как не назначал он мастера на какое-либо строительство. Филип подумал, что письмо наверняка предназначалось кому-то другому и попало к нему по ошибке.

– Итак, что же сказал Иов, когда лишился всего нажитого, и дети его умерли? Проклинал ли он Господа? Хвалил ли сатану? Нет! Он сказал: «Наг я вышел из чрева матери моей – нагим и умру. Бог дал – Бог взял. И будет благословенно имя Его». Вот что сказал Иов. А потом Господь сказал сатане: «Ну, что Я тебе говорил?» И ответил сатана: «Хорошо, пусть так. Но у него осталось еще его здоровье, не так ли? Человек может без многого обойтись, было бы здоровье». И Господь понял, что Иов должен еще немного пострадать, чтобы доказать Его, Господа, правоту, и Он сказал: «Тогда забери его здоровье и увидишь, что будет». И сатана сделал Иова больным, и тело его покрылось струпьями с головы до пят.

Проповеди стали более привычными в церквах. Во времена детства Филипа они были большой редкостью. Аббат Питер полагал, что проповеди портят священника, искушают его.

Испокон веку считалось, что паства должна лишь молча наблюдать за таинственными священными обрядами, слушая непонятные слова на латыни, слепо веря, что все их чаяния, донесенные до Всевышнего устами духовного лица, будут услышаны и исполнятся. Но времена изменились, а с ними пришли и новые веяния. Теперь не принято было смотреть на паству как на безмолвных зрителей во время таинственных церемоний. Теперь Церковь должна была стать неотъемлемой частью их жизни. Именно Церковь отмечала все важные события: от крещения, свадьбы и рождения детей – до соборования и похорон в освященной земле. Она становилась их лендлордом, работодателем или покупателем. Люди теперь чувствовали себя христианами и в повседневной жизни, а не только по воскресеньям. Потому-то им нужны были не просто ритуалы, а разъяснения, наставления, ободрение, им нужна была проповедь.

– Итак, я верю, что Господь говорил с сатаной о Кингсбридже, – провозгласил Филип. – Я думаю, Господь сказал так: «Посмотри на Моих людей в Кингсбридже. Разве они не добропорядочные христиане? Ты же видишь, как тяжко они трудятся всю неделю в полях и мастерских, а потом, в воскресенье, строят для Меня новый собор. Попробуй скажи, что они недостойные люди, если сможешь!» И сказал сатана: «Они хорошие, потому что живут хорошо. Ты посылаешь им богатые урожаи и теплую погоду, покупателей в их лавки и защиту от дьявольских графов. Но забери у них все это, и они сразу перейдут на мою сторону». И тогда Господь спросил: «Что ты задумал?» И ответил сатана: «Сжечь город». «Ну что ж, сожги, и посмотришь, что будет», – сказал Господь. И сатана послал Уильяма Хамлея, чтобы он сжег нашу ярмарку.

Филип нашел для себя великое утешение в рассказе об Иове. Он так же, как и великий мученик, всю жизнь трудился на благо Господа, и благодарностью за это, как и Иову, становились сплошные неудачи. Проповедь должна была поднять дух жителей Кингсбриджа, а Филип видел, что до этого пока далеко. Его рассказ, однако, был еще не окончен:

– И тогда Господь сказал сатане: «Ну, теперь ты видишь?! Ты сжег город дотла, а они продолжают строить Мне собор. Попробуй сказать, что эти люди недостойны!» Но сатана сказал: «Я был слишком снисходителен к ним. Большинство из них не пострадали. И очень скоро восстановили свои деревянные дома. Позволь мне послать им настоящее бедствие, и посмотришь, что случится». Господь вздохнул и сказал: «Что же ты на сей раз задумал?» И сатана ответил: «Я хочу сделать так, чтобы на их головы рухнула крыша новой церкви». И он, как мы знаем, сотворил задуманное.

Оглядывая свою паству, Филип отмечал про себя, что почти каждый из них во время страшной трагедии потерял родных. Вдова Мэг, у которой погибли муж – прекрасный человек – и трое рослых сыновей, с тех пор не произнесла ни слова и стала совершенно седой. Многие покалечились, например Питер Рони: ему перебило правую ногу, и он остался хромым; раньше он работал погонщиком лошадей, а теперь помогал своему брату, делая седла. Вряд ли можно было найти в городе семью, которая бы не пострадала. В первом ряду Филип увидел человека, сидящего прямо на голом полу. У него отнялись ноги. Приор нахмурился: кто бы это мог быть? Пострадал он точно не при обрушении крыши – ведь Филип никогда раньше его не видел. Потом он вспомнил, что ему рассказывали о калеке, который попрошайничает в городе и спит в развалинах собора. Филип приказал дать ему место в монастырском приюте.

Мысленно он опять отвлекся. Но заставил себя снова вернуться к проповеди.

– И что же сделал Иов? Жена сказала ему: «Прокляни Господа и умри». И что же, он послушался? Нет. Потерял он веру? Нет. Иов не оправдал надежд сатаны. И я уверяю вас, – Филип торжественно поднял руку, чтобы подчеркнуть важность момента, – уверяю вас, что и жители Кингсбриджа точно так же разочаруют сатану! Ибо мы продолжаем поклоняться истинному Богу, как делал Иов, несмотря на все испытания, ниспосланные ему.

Филип снова прервался, чтобы люди могли осознать услышанное, но он уже понял, что ему не удалось затронуть их сердца. Лица стоящих перед ним выражали скорее интерес, чем воодушевление. На самом деле, воспламенять людские сердца не было его уделом. Для этого он был слишком приземленным человеком. Ему не хватало внутренней силы, чтобы увлечь паству. Да, люди проникались к нему доверием, но не сразу; это происходило постепенно, со временем, по мере того как они понимали, чем он жил и чего добился в жизни. Да, его работа вдохновляла окружающих – по крайней мере, когда-то, – но не его слова.

Филип тем временем подошел к самому интересному месту своей проповеди:

– Что же случилось с Иовом, когда сатана сотворил свое черное дело? Господь дал ему еще больше, чем в первый раз, – вдвое больше! На его пастбищах теперь паслось не семь, а четырнадцать тысяч голов мелкого скота. Вместо трех тысяч верблюдов у него появилось шесть. И родилось у него еще семь сыновей и три дочери.

Паства оставалась равнодушной. Филип продолжал:

– И Кингсбридж однажды возродится. Вдовы вновь выйдут замуж, а вдовцы найдут себе жен; те, кто лишился детей, снова смогут зачать их; и наши улицы будут полны народу, и лавки – полны хлеба и вина, кожи и меди, сапог и пряжек к ним. И придет день, и мы восстановим наш собор.

Беда заключалась в том, что сам он в это не верил, поэтому его голос звучал недостаточно убедительно. Неудивительно, что и паства никак не откликнулась на его слова.

Филип заглянул в тяжелую книгу, лежавшую перед ним, и перевел с латыни на английский:

– И прожил Иов еще сто сорок лет, и увидел своих сыновей, и своих внуков, и правнуков. А потом, совсем состарившись и пресытившись жизнью, умер. – Произнеся это, приор закрыл книгу.

Из дальнего конца церкви послышался шум. Филип с возмущением посмотрел в ту сторону. Он прекрасно понимал, что его проповедь не тронула людей, как он надеялся, но рассчитывал, по крайней мере, на несколько мгновений тишины после ее завершения. Дверь была открыта, и стоявшие в задних рядах выглядывали на улицу. Филип заметил, что снаружи собралась огромная толпа; казалось, туда стекалось все оставшееся население Кингсбриджа, кому не хватило места в церкви. «Что там происходит?» – подумал Филип.

Первое, что пришло в голову, что это могла быть драка или пожар; может, кому-то стало плохо или люди заметили приближающуюся конницу; но того, что происходило на самом деле, он даже вообразить себе не мог. Сначала в церковь вошли два священника. Они несли статую, обернутую в вышитую престольную пелену. Их торжественный вид свидетельствовал о том, что это статуя какой-то святой, возможно даже самой Девы Марии. За священниками шли двое, и их появление вызывало еще большее удивление: это были Джек и Алина.

Филип смотрел на юношу, испытывая смешанные чувства, – от приязни до раздражения. Ох уж этот парень, думал он: когда он впервые появился здесь, сгорел старый собор, и с тех пор все несчастья были связаны именно с ним. И все же Филипу было скорее приятно вновь увидеть Джека. Несмотря на все невзгоды, которые приносил этот мальчишка, жизнь без него стала скучной и пресной. Впрочем, мальчишка ли он до сих пор? Приор внимательно взглянул на него: конечно, уже не мальчишка. Джек отсутствовал два года, а выглядел он так, словно скитался десять лет: в его усталом взгляде уже читались ум и опыт. Где же его носило? И как Алине удалось найти его?

Процессия вышла на середину церкви. Филип решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Восхищенный гул пронесся по рядам прихожан, как только они узнали Джека и Алину. Затем раздался еще один звук, похожий на благоговейный шепот, и кто-то сказал:

– Она плачет!

И все повторили это, как литанию:

– Она плачет! Плачет!

Филип уставился на статую. Нет сомнений, из ее глаз капала вода. И тут он вспомнил о таинственном письме архиепископа, где говорилось о Плачущей Мадонне. Так вот она какая. В чудодейственности ее слез приор сомневался. Он видел, что глаза у статуи сделаны из камня или каких-то особых кристаллов, а сама она деревянная; стало быть, этим все и объясняется, подумал Филип.

Священники развернулись и опустили статую лицом к пастве. И тут заговорил Джек:

– Плачущую Мадонну я принес из далекой-далекой страны. – Филип почувствовал, как тот мгновенно завладел всеобщим вниманием, но решил не спешить: он даст Джеку выговориться. Интересно, чем все это закончится. – Ее подарил мне один крещеный сарацин, – продолжал юноша. Собравшиеся изумленно зароптали: сарацины представлялись им дикими чернокожими враждебными людьми из легенд и сказок, и мало кто знал, что среди них есть истинные христиане. – Сначала я удивился, почему он подарил ее мне. Но все равно я нес ее многие-многие мили. – Речь Джека захватила всех прихожан. А он лучший проповедник, чем я, с сожалением признал Филип; похоже, напряжение нарастает. – Я понял, что она очень хочет домой. Но где ее дом, я не знал. И наконец меня осенило: она хочет попасть в Кингсбридж.

Паства откликнулась изумленным гулом. Филип с сомнением следил за происходящим. Между тем, что творил Бог, и тем, что делал сейчас Джек, существовала большая разница. Но приор хранил молчание.

– Но потом я подумал: а куда я несу ее? Где я найду ей обитель в Кингсбридже? Какая церковь станет ее домом? – Он оглядел белые, без росписи, стены приходской церкви, словно хотел сказать: «Это, конечно, не подойдет». – И вдруг она сама сказала мне: «Ты, Джек Джексон, сделаешь для меня новую обитель, ты построишь мне храм».

Филип начинал понимать, что задумал Джек. Статуя Мадонны должна была высечь искры из людских сердец и вдохновить их на строительство нового собора. Она достигла бы того эффекта, которого не сумела добиться проповедь Филипа об Иове. И все же приор задал себе вопрос: чья это воля – самого Господа или только Джека?

– И я сказал ей: «Как же я построю тебе храм, если у меня нет денег?» А она ответила: «Об этом не беспокойся. Денег я достану». И мы с благословения архиепископа Теобальда Кентерберийского отправились в путь. – При упоминании имени архиепископа Джек взглянул на Филипа. Он говорит это для меня, подумал приор, дает мне понять, что у него есть могущественный покровитель.

Джек снова перевел взгляд на паству:

– И на всем пути из Парижа, по всей Нормандии, через море и до Кингсбриджа все благочестивые христиане жертвовали на строительство храма для Плачущей Мадонны. – И Джек кивком подозвал кого-то из-за дверей.

В церковь с торжественным видом вошли двое сарацинов в тюрбанах. На плечах они несли окованный железом сундук.

Прихожане в страхе расступились. Даже Филип поежился. Он слышал, что все сарацины темнокожие, но никогда их раньше не видел. Их вид, облегающие яркие одежды поразили его. Они прошли мимо изумленной паствы и опустились на колени перед Мадонной, почтительно поставив на пол сундук.

В звенящей тишине Джек открыл его огромным ключом и откинул крышку. Люди, вытянув шеи, пытались заглянуть внутрь. Джек неожиданно опрокинул сундук.

Серебряные монеты водопадом хлынули из него – сотни, тысячи монет. Люди, потрясенные зрелищем, замерли: никому из них в жизни не приходилось видеть сразу столько денег.

Джеку пришлось повысить голос, чтобы перекрыть их громкие восклицания:

– Я принес эти деньги домой, чтобы построить на них новый собор для Мадонны. – Потом повернулся, посмотрел Филипу прямо в глаза, а затем слегка склонил голову в поклоне, как бы говоря:

«Теперь слово за тобой».

Филип терпеть не мог, когда его пытались принудить к чему бы то ни было, но в то же время вынужден был признать, что Джек все сделал мастерски. Это, однако, не означало, что он примет его безоговорочно. И пусть люди бурно приветствуют Мадонну, все равно, оставаться ли ей в соборе Кингсбриджа рядом с мощами Святого Адольфа, решать будет он, приор Филип. А он еще не принял решения.

Между тем жители принялись осторожно расспрашивать о чем-то сарацинов. Филип сошел со своей кафедры и приблизился к ним.

– Я из далекой-далекой страны, – говорил один из них. – Приор очень удивился, услышав, что тот говорил по-английски, точно рыбак из Дорсета, ведь большинство прихожан даже не знали, что у сарацинов есть свой язык.

– А как называется твоя страна? – спросил кто-то.

– Моя страна называется Африка, – ответил сарацин. Филип, конечно, знал, что в Африке много стран, хотя остальные и не подозревали об этом, и ему стало интересно, откуда же пришли далекие гости. Хорошо, подумал приор, если бы это было одно из мест, упомянутых в Библии: Египет или Эфиопия.

Маленькая девочка робко дотронулась пальцем до темнокожей руки сарацина. Тот улыбнулся. Кроме цвета кожи, подумал Филип, он ничем не отличается от остальных. Девочка, немного осмелев, спросила:

– А какая она, Африка?

– Там огромные пустыни и фиговые деревья.

– А что такое фиги?

– Ну это… такой фрукт… он похож на клубнику, а пахнет грушей.

У Филипа внезапно возникло тревожное подозрение. Злость закипела в нем. Он коснулся руки Джека и отвел его в сторону.

– Что за игру ты затеял? – спросил приор.

– Ты о чем? – Джек был сама невинность.

– Эти двое никакие не сарацины. Они рыбаки из Уорегама, а их лица и руки вымазаны коричневой краской.

Джек, казалось, совсем не растерялся оттого, что его обман раскрылся, только нахмурился и спросил:

– Как ты догадался?

– Я думаю, этот человек никогда не видел фигового дерева. Зачем тебе понадобилось обманывать людей?

– Это безобидный обман, – сказал Джек и улыбнулся своей чарующей улыбкой.

– Безобидных обманов не бывает, – холодно возразил Филип.

– Ну хорошо. – Джек увидел, что приор недоволен, и изменил тон. – Считай, что все это сродни рисункам в Библии; не правда, а скорее иллюстрация, картинка. И выкрашенные дорсетширские рыбаки своим видом и появлением поясняют ту правду, что Плачущая Мадонна действительно пришла к нам из земель сарацинов.

Два священника и Алина выбрались из толпы, собравшейся вокруг статуи, и присоединились к Филипу и Джеку. Приор не обратил на них никакого внимания и продолжил разговор с Джеком:

– Твои сарацины просто мошенники, и ты знаешь это.

– Но с ними мы получили гораздо больше денег, – возразил Джек.

Филип взглянул на высившуюся на полу кучу монет.

– Горожане, наверное, думают, что этого хватит на новый собор, – сказал он. – Здесь, похоже, около сотни фунтов. Ты же знаешь, что их хватит на неделю работы.

– Деньги – это то же, что и сарацины: скорее, символ. Зато ты сможешь начать.

Да, пожалуй, подумал Филип. Теперь ничто не мешало ему приступить к строительству. Мадонна была только средством вновь вернуть Кингсбридж к жизни. Она привлечет в город паломников, ученых, да и просто любопытных. Сердца людей наконец оттают, они воспримут ее появление как хорошее предзнаменование. Филип очень ждал знака Господня, ему страстно хотелось поверить в то, что это и есть знак. Но на сердце было неспокойно: ему мешало понимание, что на самом деле это проделки Джека.

Младший из священников сказал:

– Я Рейнольд, а это – Эдвард, мы оба служим у архиепископа Кентерберийского. Он послал нас сопровождать Плачущую Мадонну.

– Если вас благословил сам архиепископ, зачем вам понадобились эти балаганные сарацины?

Эдвард, похоже, немного смутился.

– Джек придумал это, – ответил Рейнольд. – Но я, признаюсь, не вижу ничего страшного. Ты, конечно, не сомневаешься в подлинности Мадонны, Филип?

– Называйте меня «отче», – резко ответил приор. – То, что вы служите у архиепископа, не дает вам права говорить на равных со старшим. А на ваш вопрос я отвечаю: «Да, сомневаюсь». И не собираюсь устанавливать ее в пределах собора до тех пор, пока не буду уверен, что это священная реликвия.

– Но деревянная скульптура плачет, – сказал Рейнольд. – Какого еще чуда ты хочешь?

– То, что слезы ее ничем не объяснить, еще нельзя считать чудом. Превращение воды в лед тоже необъяснимо, но никто не считает это сверхъестественным.

– Архиепископ был бы очень разочарован, если бы ты отказался дать кров Мадонне. Ему пришлось выдержать целое сражение с аббатом Сюжером, чтобы тот не забрал ее себе в Сен-Дени.

Филип почувствовал в этих словах угрозу. Молодому Рейнольду придется потрудиться, чтобы запугать меня, подумал приор. И примирительным тоном сказал:

– Я уверен, что архиепископ согласится со мной, если я, прежде чем принять Мадонну, предприму кое-какие шаги для выяснения ее истинного происхождения.

Какое-то движение на полу привлекло внимание Филипа. Он посмотрел вниз и увидел знакомого калеку. Несчастный, волоча за собой ноги, полз по полу по направлению к статуе. Но как он ни старался, путь ему везде преграждали толпившиеся вокруг Мадонны прихожане. Филип сделал шаг в сторону, освобождая ему проход. Сарацины тем временем делали все, чтобы не дать людям прикоснуться к статуе, но калека игнорировал их запреты. Его рука потянулась вперед. Обычно в таких случаях Филип не позволял кому бы то ни было дотрагиваться до священных реликвий, но поскольку до сих пор сомневался в чудодейственности статуи, на сей раз не стал препятствовать. Калека дотронулся до края деревянного платья… и издал восхищенный крик:

– Я чувствую! Чувствую! – Все взоры обратились на него. – Чувствую, как силы возвращаются ко мне! – голосил убогий.

Филип недоверчиво смотрел на него: он знал, что последует дальше. Человек согнул одну ногу, потом другую. Толпа дружно охнула. Калека протянул руку, кто-то дал ему свою, и он с усилием поднялся на ноги.

Раздался всеобщий восхищенный стон.

– Попробуй, пройдись! – выкрикнули из толпы.

Все еще держась за чью-то руку, человек сделал первый робкий шаг, за ним второй… Вокруг царила гробовая тишина. На третьем шаге он споткнулся, прихожане испуганно вскрикнули, но он удержался на ногах и пошел дальше под одобрительные выкрики, прошел через весь неф, и сделав еще несколько шагов, побежал. Когда он выбежал из ворот церкви, толпа взорвалась ликованием и рванула за ним.

Филип посмотрел на обоих священников: Рейнольд, пораженный, застыл на месте, у Эдварда по щекам катились слезы. Конечно, они не могли участвовать в этом представлении, подумал приор. Он повернулся к Джеку и разгневанно произнес:

– Как ты посмел устраивать подобные фокусы?!

– Фокусы? Какие фокусы?

– Этот человек впервые появился в наших краях два дня назад. Раньше его никто здесь не видел. А еще через день-другой он наверняка исчезнет с полными карманами твоих денег, и ищи ветра в поле. Я знаю, как делаются подобные вещи, Джек. Ты, к сожалению, не первый, кто пытается организовать такие чудеса. Этот несчастный тоже ведь рыбак из Уорегама.

По виноватому виду Джека было понятно, что Филип попал в точку.

– Джек, я же говорила тебе: не надо этого делать, – сказала Алина.

Священников словно громом сразило: они все поняли. Рейнольд вышел из себя:

– Ты не имел права! – захлебываясь, кричал он Джеку.

Филип тоже разозлился. В глубине души он до последнего мгновения надеялся, что Мадонна окажется действительно чудотворной, и с ее помощью он сможет возродить и собор, и город. Но его надеждам не суждено было сбыться. Он обвел взглядом маленькую приходскую церковь. Всего несколько прихожан осталось стоять возле статуи.

– На этот раз ты зашел слишком далеко, – сказал приор, обращаясь к Джеку.

– Слезы настоящие, здесь нет никакого трюка, – ответил юноша. – А вот с калекой я ошибся, признаю.

– Это больше чем ошибка. – Филип был зол. – Когда люди узнают правду, они потеряют всякую веру в любые чудеса.

– А зачем им знать правду?

– Потому что я должен буду объяснить свой отказ установить статую в соборе. А о другом решении не может быть и речи, я не принимаю эту Мадонну.

– Я думаю, твое решение поспешное, – сказал Рейнольд.

– Когда мне нужно будет узнать твое мнение, я непременно обращусь к тебе, – отрезал Филип.

Рейнольд замолк, а Джек не унимался:

– Ты уверен, что имеешь право лишать своих людей Мадонны? Посмотри на них. – Он показал на горстку прихожан возле статуи. Среди них находилась и вдова Мэг. Она стояла на коленях перед статуей, и по ее щекам текли слезы. Джек, конечно, не знает, мгновенно понял Филип, что она потеряла всю семью во время трагедии в церкви, которую строил Альфред. Ее переживания тронули сердце Филипа, и он подумал о том, что Джек, может быть, и прав. Зачем отнимать у людей веру? Потому что это нечестно, твердо ответил он сам себе. Они поверили в эту статую только из-за того, что у них на глазах совершилось подстроенное чудо. Филип почувствовал, как сжалось сердце.

Джек опустился на колени подле Мэг и спросил:

– Почему ты плачешь?

– Она немая, – ответил ему Филип.

И тут Мэг заговорила:

– Мадонна страдала, как и я. Она понимает.

Филип потерял на мгновение дар речи.

– Ну, видишь? – сказал Джек. – Статуя облегчает ей страдания. Куда ты смотришь, Филип?

– Она немая, – снова проговорил приор. – Уже больше года от нее никто слова не слышал.

– Это правда! – подтвердила Алина. – Мэг онемела после того, как под обломками крыши погибли ее муж и сыновья.

– Но эта женщина… – Джек был изумлен. – Она же только что…

Рейнольд был совсем сбит с толку:

– Ты хочешь сказать… что это чудо? Настоящее чудо?

Филип посмотрел на Джека. Тот был поражен не меньше других. Никакого надувательства здесь быть не могло.

Приор чувствовал необычайное волнение, его слегка трясло. Он видел, как Господь только что своей рукой сотворил чудо.

– Ну хорошо, Джек, – начал он неуверенно. – Хотя ты и сделал немало, чтобы подорвать доверие к Плачущей Мадонне, Господь, похоже, намерен творить чудеса вместе с ней.

Джек не находил слов.

Филип подошел к Мэг. Он взял ее за руки и помог подняться.

– Господь излечил тебя, Мэг, – сказал приор дрожащим голосом. – Теперь ты сможешь начать жизнь заново. – Он вспомнил, что посвятил свою проповедь притче об Иове. В памяти всплыли его собственные слова: «И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние…» Он сказал жителям Кингсбриджа, что и к ним Господь отнесется так же. Странно, подумал Филип, глядя на сиявшее от восторга заплаканное лицо Мэг, может быть, это и есть начало.

Буря возмущения поднялась на собрании капитула, когда Джек рассказал о своих планах строительства собора.

Филип предупреждал его, что надо быть готовым к неприятностям. Он, конечно, заранее просмотрел чертежи, которые как-то утром Джек принес ему показать. Они оба долго разглядывали их при ярком солнечном свете, и приор наконец промолвил:

– Знаешь, Джек, по-моему, он может стать самым красивым собором в Англии. Но убедить в этом монахов будет нелегко.

Джек еще со времен послушничества знал, что Ремигиус и еще несколько монахов постоянно противились всем предложениям Филипа, хотя с тех пор, как приор победил Ремигиуса на выборах, прошло уже восемь лет. И несмотря на то, что остальные братья редко принимали их сторону, сейчас Филип испытывал некоторые опасения: слишком смелый замысел Джека мог прийтись не по вкусу сторонникам Ремигиуса. Но ничего другого не оставалось, как показать чертежи и постараться убедить их. Без согласия и единодушного одобрения членов капитула Филип не мог приступить к строительству.

На следующий день Джека пригласили на собрание капитула, и он показал свои чертежи. Он расставил их на скамье, прислонив к стене, и монахи сгрудились вокруг, рассматривая и изучая. Они обсуждали детали поначалу шепотом, но потом разошлись, и их тихие споры превратились в гвалт. Джек пребывал в унынии: общий тон был явно неодобрительный, на грани раздражения. Противники проекта и его сторонники наперебой, с криками, убеждали друг друга в своей правоте.

Не выдержав, Филип призвал всех успокоиться. Милиус задал заранее заготовленный вопрос:

– А откуда взялись такие странные островерхие арки?

– Это новшество. Так теперь строят во Франции, – ответил Джек. – Я уже в нескольких церквах видел такие. Стрельчатые арки намного прочнее. С ними церковь может получиться гораздо выше. Наш неф станет самым высоким в Англии.

Джек заметил, что такая идея им понравилась.

– Окна слишком большие, – сказал кто-то.

– Толстые стены совсем ни к чему, – продолжал Джек. – И во Франции это доказали. Здание поддерживается мощными простенками. А что до больших окон, то это просто захватывающее зрелище. В Сен-Дени аббат Сюжер застеклил их цветными стеклами с рисунками. И церковь сразу наполнилась воздухом и светом.

Некоторые монахи согласно кивали. «Может быть, еще не все потеряно, и мне удастся склонить их на свою сторону?» – подумал Джек.

Но тут слово взял Эндрю:

– Два года назад ты был здесь послушником. Тебя подвергли наказанию за оскорбление приора, но ты бежал. И вот теперь вернулся и учишь нас, как нам строить церковь.

Прежде чем Джек смог произнести хоть слово, вмешался молодой монах:

– Ты не о том говоришь, брат Эндрю. Мы сейчас обсуждаем план собора, а не прошлое Джека.

Послышались выкрики, несколько человек заговорили одновременно. Филип сделал им знак успокоиться и велел Джеку отвечать на вопрос.

Тот ожидал нечто подобное и был к этому готов.

– В наказание за мой грех я совершил паломничество в Сантьяго-де-Компостелла, отец Эндрю, и, надеюсь, Плачущая Мадонна, которую я принес вам, послужит мне прощением за совершенные мной проступки, – кротко сказал он. – Мне не суждено быть монахом, но, думаю, я смогу послужить Господу иначе: я буду строить для него.

Монахи, похоже, остались довольны ответом.

Но Эндрю еще не закончил.

– Сколько тебе лет? – спросил он, хотя знал ответ наверняка.

– Двадцать.

– Это слишком мало, чтобы стать мастером-строителем.

– Здесь все знают меня еще с тех пор, когда я был ребенком. – С того дня, когда я сжег вашу старую церковь, подумал Джек и вновь почувствовал раскаянье. – Я учился у настоящего мастера. Вы видели мои работы. Еще послушником я помогал приору Филипу и Тому Строителю. Я покорно прошу братьев судить меня по моим делам, а не по возрасту.

Эти слова Джек заранее заучил. Правда, при слове «покорно» он понял, что слегка ошибся: монахи все до одного знали, что при многих других положительных качествах, покорным его никак нельзя назвать.

Эндрю не преминул воспользоваться оплошностью Джека.

– Покорно? – сказал он, и лицо его стало наливаться краской. Эндрю старательно разыгрывал гнев. – А почему же ты три месяца назад, в Париже, объявил всему свету, что тебя уже назначили мастером-строителем?

Монахи снова возмущенно зашумели. Джек тяжело вздохнул и подумал про себя: как, черт возьми, этот Эндрю пронюхал о моей уловке? Наверняка Рейнольд или Эдвард успели сболтнуть.

Он попытался оправдаться.

– Я думал привлечь в Кингсбридж тамошних умельцев, – сказал он слабеющим голосом. – От них будет много пользы здесь. И не важно, кто станет мастером. Я надеюсь, моя самоуверенность не принесет вреда никому. – Невинная улыбка тронула его губы: – Простите мне мою нескромность. – Но монахи, похоже, не клюнули на эту уловку.

Спас его Милиус, задав свой подготовленный вопрос:

– А что ты предлагаешь сделать с наполовину обрушившимся алтарем?

– Я все очень внимательно осмотрел, – ответил Джек. – Его можно восстановить. Если вы сегодня утвердите меня мастером, я сделаю это за год. Более того, вы даже можете служить, пока я буду переделывать неф по новым чертежам. А когда закончим неф, я предложил бы снести алтарь и построить новый, в том же стиле, что и остальная часть собора.

– А кто убедит нас в том, что старый алтарь снова не рухнет? – спросил Эндрю.

– Все произошло потому, что Альфред сделал каменный свод, не предусмотренный по плану. Стены не были рассчитаны на такую тяжесть. Я предлагаю вернуться к чертежам Тома и сделать деревянный потолок.

Монахи не скрывали удивления. Вопрос о том, почему обвалилась крыша алтаря, был спорным.

– Но Альфред значительно усилил опоры под больший вес свода, – сказал Эндрю.

Над этим Джек тоже думал, и ему казалось, что нашел ответ:

– Усилить-то усилил, но явно недостаточно. Если вы обратите внимание на развалины, то увидите, что не выдержала кладка верхнего яруса окон. Там надо было укреплять особо.

Монахи, удовлетворенные ответом, согласно кивали. Джек почувствовал, что убедительные ответы повышают его шансы занять место мастера.

Но тут со своего места поднялся Ремигиус.

– Я хотел бы зачитать собратьям стих из Священного писания, – торжественно произнес он и посмотрел на Филипа. Приор кивнул в знак согласия.

Ремигиус вышел к аналою и открыл толстый том Библии. Джек внимательно следил за ним: его тонкие губы нервно подрагивали, голубые глаза широко раскрылись, выражение негодования застыло на лице – воистину воплощение вселенской скорби и обиды. Когда-то давным-давно он свято уверовал в свое предназначение править людьми, но оказался слишком слаб характером и вот теперь вынужден доживать свои дни, разочарованный во всех и вся.

– Книга «Исход». – Он нараспев произносил первые слова, листая пергаментные страницы. – Глава двадцатая. Стих четырнадцатый. – Джек весь напрягся: что же последует дальше? Ремигиус помедлил: – Не прелюбодействуй. – И на том захлопнул книгу и вернулся на свое место.

Филип, слегка раздраженный, спросил:

– Может, ты объяснишь нам, брат Ремигиус, зачем тебе понадобилось читать этот короткий стих во время обсуждения плана строительства?

Ремигиус, пальцем указывая на Джека, ответил:

– Потому что человек, который хочет стать нашим мастером-строителем, живет во грехе. – Его голос гремел, подобно грому.

Джек никак не хотел верить в то, что Ремигиус говорит серьезно. И тоже вспылил:

– Это правда, наш союз не благословлен святой Церковью; на то были основания, но мы поженимся, как только вы захотите.

– Это невозможно. – Ремигиус почти ликовал. – У Алины уже есть муж.

– Но их союз так и не состоялся.

– И тем не менее он был освящен в церкви.

– Но если вы не позволите мне жениться на ней, как же я смогу воздержаться от прелюбодеяния? – со злостью бросил Джек.

– Довольно! – Это был голос Филипа. Джек взглянул на него и увидел, что тот тоже взбешен. – Джек, ты действительно живешь во грехе с женой своего брата?

Юноша застыл от изумления:

– А ты разве не знал?

– Конечно нет! – взревел приор. – Неужели ты думаешь, что я бы молчал?

Воцарилась тишина. Филипа раньше никто не видел в таком гневе. Джек чувствовал, что попал в беду. Его грех, может быть, и не был столь уж страшным, но монахи всегда строго относились к прелюбодеянию. К несчастью, то, что приор не знал о Джеке и Алине, усугубляло дело. Ремигиус застал Филипа врасплох и поставил в неловкое положение. Теперь тому следовало проявить твердость, чтобы не прослыть мягкотелым.

– Но вы ведь не можете строить церковь не по правилам, только чтобы наказать меня, – жалобно промолвил Джек.

– Ты должен оставить эту женщину, – с наслаждением сказал Ремигиус.

– Да ты что?! Она родила от меня ребенка, ему уже год!

Ремигиус, довольный собой, уселся на место.

– Джек, если ты будешь так разговаривать на капитуле, тебе придется выйти вон, – строго сказал Филип.

Юноша понимал, что надо успокоиться, но остановиться уже не мог.

– Да это же просто смешно! – воскликнул он. – Вы хотите, чтобы я бросил свою женщину и нашего ребенка? Это не мораль, это – убожество какое-то.

Филип понемногу умерил гнев, в его голубых глазах вновь светилось дружелюбие.

– Джек, – сказал он, – ты по-своему смотришь на законы Божьи, нам же следует неукоснительно соблюдать их, поэтому мы и пошли в монахи. А посему мы не можем назначить тебя мастером до тех пор, пока ты не прекратишь прелюбодеяние.

Джек вспомнил строку из Писания:

– И сказал Христос: «Тот из вас, кто безгрешен, пусть первым бросит в меня камень».

– Да, но Христос сказал грешнице: «Ступай и больше не греши». – Филип повернулся к Ремигиусу: – Я так понимаю, ты снимешь свои возражения, если Джек прекратит прелюбодействовать.

– Конечно, – сказал монах.

Несмотря на раздиравшие его гнев и душевную боль, Джек понял, что Филип перехитрил Ремигиуса. Он отвлек все внимание на вопрос о прелюбодеянии и обошел стороной все, что касалось планов строительства. Но Джек не успокаивался.

– Я не собираюсь бросать ее! – сказал он.

– Но ведь это, возможно, ненадолго, – спокойно промолвил Филип.

Джек задумался, слова приора застали его врасплох.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что ты сможешь жениться на Алине, когда ее первый брак будет расторгнут.

– А это возможно?

– Вполне, если, как ты говоришь, супруги не исполняют брачные обязанности.

– И что я должен сделать?

– Обратиться в церковный суд. Можно в суд епископа Уолерана, но тебе лучше отправиться сразу к архиепископу Кентерберийскому.

– И он даст согласие?

– По справедливости – да.

Джек почувствовал, что ответ приора прозвучал не совсем убедительно.

– Но пока нам придется жить порознь?

– Если хочешь стать мастером-строителем собора Кингсбриджа – да.

– Ты заставляешь меня отказаться от той, которую я так люблю.

– Это ненадолго, – опять повторил Филип.

В голосе приора Джек уловил сострадание.

Он немного смягчился, хотя и погрустнел:

– Как – «ненадолго»?

– Ну, может быть, год.

– Целый год!

– Вам не обязательно жить в разных городах, – сказал Филип. – Ты сможешь видеться с Алиной и ребенком.

– А вы знаете, что она искала меня по всей Испании? – Джек сделал последнюю попытку убедить монахов. – Вы можете себе это представить? – Но разговоры о любви были недоступны их пониманию. – Как же я скажу ей, что нам нужно на время расстаться? – горько пробормотал Джек.

Филип встал и положил ему на плечо руку.

– Время пролетит так быстро, что ты и не заметишь, поверь мне, – сказал он. – А скучать тебе не придется – будешь строить собор.

II

За восемь лет лес очень изменился. Джек был уверен, что знает эти места как свои пять пальцев. Но теперь старые тропы и тропинки заросли, и в подлеске лесные звери протоптали новые, ручейки бежали в других направлениях, вековые деревья попадали, а молодые вытянулись. Все как-то уменьшилось в размерах: и расстояния теперь казались меньшими, и склоны холмов – не такими крутыми. Но самым удивительным было то, что он чувствовал себя здесь чужим. Молодой олень испуганно смотрел на Джека из зарослей кустарника на другом конце поляны, и тот не мог вспомнить, где был олений водопой. Не знал он, с какой протоки вспорхнула целая стая диких уток и что их вспугнуло. И еще ему было немного страшновато, потому что он не знал, за каким деревом могут притаиться лесные разбойники.

Почти весь путь от Кингсбриджа до леса он проехал верхом, но как только главная дорога кончилась, ему пришлось спешиться, ибо на пути встал молодой кустарник, которым поросли тропинки. Возвращение к любимым местам детства навевало неизъяснимую грусть. Мальчишкой он, конечно же, не мог оценить всей сложности жизни: какой простой и безоблачной казалась она ему в те годы! Его самым большим лакомством всегда была земляника; он знал, что каждое лето, несколько дней подряд, он будет собирать ее столько, сколько сможет съесть: она ярким ковром устилала лесные поляны и пригорки.

Сейчас, спустя годы, к нему пришло настоящее понимание жизни со всеми ее горестями, радостями и трудностями; все оказалось совсем непросто: и его дружба-вражда с Филипом, и их с Алиной разрушенная любовь, и его честолюбивое желание построить самый красивый на свете собор, и жгучая потребность узнать всю правду об отце…

Ему хотелось вновь увидеть мать, ведь прошло два года с того дня, как они расстались; она, наверное, изменилась за это время, думал Джек. Он ждал этой встречи. Теперь, правда, ему все приходилось делать самому, и все же как хорошо всегда иметь рядом человека, готового в любой момент прийти тебе на помощь.

Весь день он добирался до того места, где они когда-то жили с матерью. Зимний день быстро катился к концу. Темнело. Совсем скоро ему придется прекратить поиски пещеры и подумать о ночлеге. «Будет, наверное, ужасно холодно, – подумал Джек, – но, с другой стороны, чего мне бояться: я столько лет прожил в этом лесу».

Мать сама нашла его.

Он уже совсем было отчаялся. Впереди стеной стоял лес, и только узенькая, почти невидимая глазу тропка, по которой бегали разве что барсуки и лисы, изгибаясь, уходила в чащу. Пора было останавливаться и по своим же следам возвращаться.

Джек развернул лошадь – и тут наткнулся на Эллен.

– Ты совсем разучился бесшумно ходить по лесу, – сказала она. – Я услышала тебя еще за милю.

Джек улыбнулся: мать совсем не изменилась.

– Здравствуй, мама, – и поцеловал сначала в щеку, а потом в порыве чувств крепко ее обнял.

Она провела рукой по его лицу:

– Совсем исхудал.

Он смотрел на нее, не сводя глаз: она была такая же красивая – загорелая, полная сил, волосы по-прежнему густые и темные, без единого седого волоса. Глаза все так же отливали золотом и, казалось, светились изнутри.

– А ты совсем не изменилась, – сказал Джек.

– Где же ты пропадал все это время?

– Дошел до Компостеллы, потом пошел еще дальше, в Толедо.

– Алина пошла за тобой…

– Она нашла меня. Спасибо тебе.

– Я очень рада. – Она закрыла глаза, словно посылая благодарную молитву небесам. – Так рада… – И повела его к своей пещере, которая оказалась совсем рядом. Все-таки память Джека не подвела.

Внутри ярко полыхал очаг, на стенах, отбрасывая тусклый свет, горели три лучины. Она налила ему в кружку сидра из диких яблок и меда, поджарила немного каштанов. Джек, помня о том, в чем больше всего нуждались лесные жители и что никак нельзя было сделать самому, привез с собой ножи, веревку, мыло и соль. Мать уже освежевала кролика, чтобы приготовить его на ужин.

– Как живешь, мама? – спросил Джек.

– Неплохо, – легко ответила она, но, взглянув на сына, поняла, что спрашивал он серьезно. – Мне очень не хватает Тома. Но он умер, а другого мужа мне не надо.

– Ну а всем остальным ты довольна?

– И да и нет. Я привыкла жить в лесу. Мне нравится быть одной. Никогда не могла смириться с тем, что священники вечно совали свой нос в чужие дела и учили меня жизни. Но я очень скучаю по тебе, Марте и Алине, я так хотела бы, чтобы внук был рядом. – Она улыбнулась. – Хотя после того, что я наговорила в церкви, мне путь в Кингсбридж заказан. Приор Филип никогда меня не простит. Но если бы я могла соединить вас с Алиной, я бы обязательно вернулась. – Она оторвалась на миг от кролика, и довольная улыбка появилась на ее лице. – И как тебе нравится супружеская жизнь?

– Ты же знаешь, что мы не женаты. В глазах Церкви Алина все еще жена Альфреда.

– Не будь глупеньким. Что Церковь знает об этом?

– Они помнят, кого обвенчали. Мне не дали бы строить новый собор, если бы я жил с чужой женой.

Ее глаза сверкнули гневом:

– Так ты оставил ее?

– Да. До тех пор, пока она не получит развод.

Мать отложила в сторону кроличью шкурку. Острым окровавленным ножом она разделывала тушку, бросая кусочки мяса в закрепленный над огнем котелок.

– Приор Филип однажды поступил со мной так же, еще когда мы с Томом были вместе. Я знаю, почему он так бесится, если видит, что люди любят друг друга. Самому ему все это запрещено, а когда сам чего-то не можешь, всегда хочется запретить то же и другим. Конечно, он не вправе противиться, когда брак благословлен Церковью, но если любящие не состоят в законном браке, тут он изо всех сил старается испортить им жизнь и испытывает от этого странное удовольствие. – Она отрезала лапки и бросила их в полное мусора деревянное ведро.

Джек кивнул. Он принял решение Филипа как неизбежное и все-таки, прощаясь по вечерам с Алиной и покидая ее дом, каждый раз злился на приора. Он разделял негодование матери.

– Все же это ненадолго, – снова как бы уговаривая себя самого, сказал Джек.

– А что говорит Алина?

Джек скорчил гримасу:

– Ей тоже несладко. Она считает во всем виноватой себя. Говорит, не надо было ей выходить за Альфреда.

– Правильно говорит. Но и ты хорош: уперся – хочу, мол, строить церкви – и все тут.

Обидно, что мать не хотела его понять.

– Мама, все остальное не выдерживает сравнения с этим. Церкви – самые большие, самые высокие и красивые здания на свете. Поэтому и строить их так непросто, и от мастеров требуются настоящее умение и талант.

– И ты не согласишься ни на что другое?

– Конечно нет.

Она в замешательстве покачала головой:

– Я никогда, наверное, не пойму, откуда у моего сына такая вера в то, что ему предначертано стать великим. – Она бросила остатки кролика в котел и стала вычищать шкурку: мех ей еще пригодится. – Это ты унаследовал явно не от своих предков.

Джек ждал, что мать упомянет об этом.

– Мама, когда я странствовал за морем, мне кое-что удалось узнать о своей родне.

Она оторвалась от своего занятия и посмотрела на него.

– Ты о чем?

– Я нашел семью моего отца.

– О боже! Как тебе удалось? Где они? Кто они?

– Есть такой городок в Нормандии, называется Шербур. Там он и родился.

– А ты уверен?

– Я очень похож на него. Мы как две капли воды. Меня даже приняли за призрак.

Мать тяжело опустилась на табуретку. Джек почувствовал себя виноватым в том, что расстроил ее, но разве мог он предположить, что она с такой болью воспримет его слова.

– И что… что они за люди? – промолвила она.

– Отец его давно умер, а мать жива. Она очень хорошо приняла меня, когда поняла, что никакой я не призрак. Его старший брат – плотник. У него жена и трое детей. Мои двоюродные братья и сестры. – Джек улыбнулся. – Правда, здорово? У нас теперь есть родня.

Мысль о родне, казалось, огорчила ее, причинила боль.

– Джек, мне так жаль, что я не смогла дать тебе нормального воспитания.

– А мне – нисколько, – легко ответил он. Ему всегда становилось не по себе, когда мать вдруг начинала мучиться угрызениями совести: это было не в ее характере. – Я очень рад, что у меня появились братья и сестры. Даже если нам не суждено больше увидеться, все равно приятно знать, что они есть.

– Понимаю, – сказала она и горестно кивнула.

Джек вздохнул:

– Они думали, отец утонул во время кораблекрушения двадцать четыре года назад. Судно называлось «Белый корабль». Оно вышло как раз из Барфлера. Все пассажиры считались погибшими. Но отцу удалось спастись, хотя об этом так никто и не узнал, потому что он больше не вернулся в Шербур.

– Он оказался в Кингсбридже, – сказала она.

– Но как это случилось?

– Он уцепился за бочонок, и его выбросило на берег неподалеку от замка. Отец пошел туда сообщить о кораблекрушении. В замке находились какие-то знатные вельможи, они очень испугались, увидев его, схватили и привезли в Англию. Через несколько недель, а может, и месяцев – точно не помнил – он оказался в Кингсбридже.

– А больше отец ничего не рассказывал о крушении?

– Говорил только, что корабль сразу пошел ко дну, как будто в днище образовалась огромная пробоина.

– Такое чувство, что отец кому-то мешал.

Мать кивнула:

– А потом, когда стало понятно, что больше нет возможности держать его в пленниках, они его убили.

Джек опустился перед ней на колени так, чтобы можно было заглянуть в глаза. Дрожащим от волнения голосом он спросил:

– Но кто были эти люди, мама?

– Ты меня об этом уже спрашивал.

– А ты все время отмалчивалась.

– Потому что не хотела, чтобы ты потратил свою жизнь на месть за отца.

Джек понял, что она все еще относится к нему как к ребенку, скрывая от него то, что может ему навредить. Он старался держать себя в руках, как положено взрослому мужчине.

– Всю свою жизнь я хочу посвятить тому, чтобы строить новый собор в Кингсбридже и растить наших с Алиной детей. Но я также хочу понять, за что повесили моего отца. А об этом знают только те, кто его оклеветал. И я должен выяснить, кто эти люди.

– Тогда я не знала их имен.

Джек видел, что мать опять увиливает, и это его разозлило.

– Но теперь-то ты знаешь!

– Да, знаю. – Ее глаза были полны слез, и Джек осознал, что ей так же тяжело, как и ему. – И я скажу тебе, потому что чувствую, что ты не успокоишься, пока не узнаешь все как есть. – Она всхлипнула и вытерла слезы.

Джек в напряжении ждал.

– Их было трое: монах, священник и рыцарь.

Он сурово посмотрел на нее:

– Имена…

– Ты хочешь спросить у них, почему они солгали под присягой?

– Да.

– И ты думаешь, они тебе скажут?

– Может, и не скажут. Я только посмотрю им в глаза и спрошу. Возможно, этого мне будет достаточно.

– Вряд ли тебе это удастся.

– Я хочу попробовать, мама!

Она опять глубоко вздохнула.

– Монах был приором Кингсбриджа.

– Филип?!

– Нет, не Филип. Это было до него. Его предшественник, Джеймс.

– Но он же умер!

– Я ведь предупреждала тебя, что у тебя вряд ли получится поговорить с ними.

Джек сощурился:

– Кто были двое других?

– Рыцарь – Перси Хамлей, граф Ширинг.

– Отец Уильяма!

– Да.

– И он тоже мертв!

– Да.

Джека охватило ужасное предчувствие, что и третьего уже нет в живых, и тайна смерти его отца навсегда ушла с ним в могилу.

– А священник, кто он? – Джек сгорал от нетерпения.

– Его звали Уолеран Бигод. Теперь он епископ Кингсбриджский.

Джек облегченно вздохнул:

– И он еще жив!

Замок епископа Уолерана был построен к Рождеству. Ранним погожим утром нового года Уильям Хамлей с матерью подъезжали к нему верхом. Они увидели его еще издали. Он стоял на самой вершине целой гряды холмов, возвышаясь над долиной и словно устремив суровый, мрачный взгляд на окрестности.

Проезжая по долине, они объехали старый епископский дворец. Теперь здесь находились склады с шерстью. Торговля у Уолерана шла бойко, и часть вырученных денег пошла на строительство нового замка.

Миновав долину, они поднялись по пологому склону, и преодолев проход в земляном валу и глубокий сухой ров, выехали к воротам в каменной стене. Со своими земляными валами, рвом и каменной стеной замок казался совершенно неприступным. Ни Уильям, ни даже королевские особы не могли похвастать ничем подобным.

Во внутреннем дворе высилась громадная четырехугольная башня в три этажа, рядом с которой каменная церковь выглядела совсем крошечной. Уильям помог матери спешиться. Сопровождавшие их рыцари увели лошадей на конюшню, а Уильям с матерью поднялись по ступенькам в дом епископа.

Был самый разгар дня, и слуги Уолерана суетились в большом зале, накрывая на стол. Здесь же стояли в ожидании обеда архидиаконы, помощники, служащие и просто прихлебатели. Уильям и Риган ждали, пока слуга пошел доложить об их прибытии.

Уильяма мучили приступы жестокой ревности. Алина не любила мужа, и вся округа знала об этом. У нее родился внебрачный ребенок, и муж выгнал ее из дома. С малышом на руках она отправилась на поиски своего возлюбленного и, обойдя чуть ли не полсвета, все-таки нашла его. История эта обсуждалась жителями всей Южной Англии. И всякий раз, когда Уильям слышал об этом, в нем закипала нечеловеческая ярость. Но он уже придумал, как отомстить Алине.

Их провели вверх по широкой лестнице в покои епископа. Уолеран сидел за большим столом, рядом пристроился Болдуин.

Тот уже стал архидиаконом. Двое духовников на скатерти, похожей на шахматную доску, подсчитывали деньги, складывая их в аккуратные столбики, по двенадцать монет в каждом, и передвигая с черных квадратиков на белые. Болдуин встал, поклонился леди Риган и быстро убрал скатерть и деньги.

Уолеран поднялся из-за стола и пошел к своему креслу у камина. Двигался он быстро, точно паук, и Уильям вновь испытал знакомое чувство отвращения. И все же он решил проявлять покорность во всем. Совсем недавно до него дошла весть о страшной смерти графа Херефорда, который поссорился с местным епископом и окончил свои дни преданным анафеме. Тело его было погребено на неосвященной земле. Уильям представил на мгновение, что значит быть похороненным вот так, за пределами кладбища, когда твое тело отдано на растерзание всем чертям и чудищам, населяющим подземный мир, и содрогнулся от ужаса. Никогда, никогда не станет он ссориться со своим епископом.

Уолеран выглядел бледным и тощим, как всегда, – черные одежды болтались на нем, словно белье, развешанное на дереве для просушки. Казалось, он всю жизнь был таким и никогда не менялся. А вот Уильям очень изменился, он чувствовал это. Еда и вино были для него главными удовольствиями, и с каждым годом он понемногу толстел, несмотря на то, что жизнь вел очень бурную. Ему уже дважды пришлось делать себе новую кольчугу, ибо в старую он давно не вмещался.

Уолеран совсем недавно вернулся из Йорка. Его не было почти полгода, и Уильям вежливо поинтересовался:

– Надеюсь, поездка была успешной?

– Не совсем, – ответил Уолеран. – Епископ Генри послал меня уладить четырехлетний спор о том, кому быть архиепископом Йорка, но мне не удалось примирить стороны. Тяжба продолжается.

Чем меньше говорить об этом, тем лучше, решил Уильям.

– Пока ты отсутствовал, – сказал он, – у нас произошли кое-какие перемены. Особенно в Кингсбридже.

– В Кингсбридже? – Епископ, похоже, был удивлен. – Мне казалось, мы обо всем договорились перед моим отъездом.

Уильям кивнул.

– У них появилась Плачущая Мадонна.

Новость вызвала раздражение Уолерана.

– О чем ты, черт возьми?

Ответила мать Уильяма:

– Это деревянная статуя. Ее выносят во время шествий. И в строго определенное время у нее из глаз капают слезы. Люди верят, что она чудотворная.

– Она действительно чудотворная, – сказал Уильям. – Плачущая статуя, подумать только!

Епископ презрительно посмотрел на обоих.

– Не знаю, чудотворная она или нет, – сказала Риган, – но за это время тысячи людей приходили взглянуть на нее. А приор Филип тем временем снова строит собор. Сейчас восстанавливают алтарь, делают новую деревянную крышу, но уже потихоньку приступают к новой церкви. Выкопали даже землю под фундамент. Из Парижа приехали несколько каменщиков.

– Из Парижа? – удивился Уолеран.

– Новая церковь будет такой же, как в Сен-Дени.

Уолеран кивнул:

– Островерхие арки. В Йорке я слышал о них.

Уильяму не было никакого дела до того, каким будет собор в Кингсбридже.

– Меня больше волнует, что молодые крестьяне уходят к Филипу и нанимаются на строительство собора. В Кингсбридже опять по воскресеньям собирается рынок, и люди из Ширинга едут торговать туда. Опять старая история!

Он с тревогой посмотрел на мать и епископа, испугавшись, что они заподозрят его в тайных замыслах; но те, похоже, ничего не заметили.

– Самой большой моей ошибкой было помочь Филипу стать приором, – сказал Уолеран.

– Придется их проучить, чтобы знали свое место, – со злостью в голосе произнес Уильям.

Епископ задумчиво посмотрел на него.

– Что ты собираешься сделать?

– Разорить город еще раз. – А потом я убью Алину и ее любовника, подумал Уильям; и он уставился на пылавший в камине огонь, чтобы, не дай бог, не встретиться глазами с матерью: она бы сразу поняла, что он задумал.

– Не думаю, что у тебя получится, – сказал Уолеран.

– Один раз мне это удалось, так почему же сейчас не попробовать?

– Тогда была серьезная причина: надо было уничтожить овчинную ярмарку.

– А теперь – рынок. Король Стефан не давал им разрешения торговать.

– Это разные вещи. Филип очень рисковал, открыв у себя ярмарку, и ты сразу же наказал его. Но воскресный рынок в Кингсбридже собирается уже шестой год. И потом, это все-таки в двадцати милях от Ширинга, так что разрешение у них наверняка имеется.

Уильям с трудом подавил приступ гнева. Ему хотелось бросить в лицо Уолерану, что тот похож на немощную старуху, но потом решил, что толку от этого не будет.

В комнату вошел слуга и остановился в дверях.

– В чем дело? – спросил епископ.

– Пришел человек и требует принять его, ваше преосвященство. Какой-то Джек Джексон. Строитель из Кингсбриджа. Прикажете прогнать?

Уильям почувствовал, как забилось сердце. Любовник Алины! Легок на помине, – я ведь только что решил убить его, подумал он; не иначе как этот Джек обладает сверхъестественным чутьем. Животный страх сковал Уильяма.

– Из Кингсбриджа? – Уолеран был явно заинтригован.

– Он – новый мастер-строитель, – сказала Риган. – Тот самый, который привез из Испании статую Плачущей Мадонны.

– Любопытно, – сказал епископ. – Ну что ж, давайте-ка взглянем на него. – Он сделал знак слуге: – Впусти его.

Уильям смотрел на дверь, объятый суеверным ужасом. Он ожидал, что сейчас в комнату ворвется высокий грозный мужчина в черном плаще и, взглянув с осуждением и угрозой, укажет на него пальцем. Как же он удивился, увидев, что Джек – совсем еще мальчишка! Ему наверняка не больше двадцати, подумал Уильям. У юноши были ярко-рыжие волосы и живые голубые глаза. Он бросил короткий взгляд на Уильяма, потом перевел его на Риган, выражение лица которой всегда пугало и словно приковывало к себе окружающих, и наконец остановил его на епископе. Строителя нисколько не смущало то, что перед ним стояли два самых могущественных человека в округе; сразу было видно, что он не из пугливых.

Уолеран тоже заметил, что Джек держится слишком независимо, и он холодно и высокомерно спросил:

– Ну, парень, что тебе от меня нужно?

– Правду, – ответил Джек. – Сколько людей повесили у тебя на глазах?

Уильям задержал дыхание. Вопрос был вызывающим. Он оглядел остальных. Его мать слегка наклонилась вперед и неодобрительно смотрела на Джека. Она словно встречала его раньше и теперь пыталась вспомнить, где и когда. Уолеран был явно озадачен.

– Ты вздумал загадывать мне загадки? – сказал он. – Их было столько, этих повешенных, что можно сбиться со счета; а если ты не станешь говорить уважительно, их число увеличится еще на одного.

– Прошу простить меня, ваше преосвященство, – сказал Джек, но никакого испуга в голосе не было. – Ты помнишь их всех до одного?

– Допустим, – ответил епископ. Ему неожиданно самому стало любопытно узнать, куда клонит этот мальчишка. – И среди них был один, который тебя, как я понял, интересует особо.

– Двадцать два года назад, в Ширинге, ты присутствовал на казни человека по имени Джек Шербур.

Уильям услышал, как мать приглушенно охнула.

– Он был менестрелем, – продолжал юноша. – Ты помнишь его?

Уильям почувствовал, как обстановка в комнате накалилась. Что-то необычайное, страшное, должно быть, случилось с этим Джеком Шербуром, раз эти слова вызвали такую реакцию у матери и Уолерана.

– Мне кажется, я припоминаю, – проговорил епископ, и Уильям понял по тону, что тот еле сдерживает себя.

– Я так и думал. – В голосе Джека снова зазвучали дерзкие нотки. – Этот человек был признан виновным по показаниям трех человек. Двое из них мертвы. Ты был третьим.

Уолеран кивнул:

– Он украл из Кингсбриджского монастыря чашу, украшенную драгоценными камнями.

Глаза Джека приняли суровое выражение.

– Ничего подобного он не совершал.

– Я сам схватил его с чашей в руках.

– Ты солгал.

С минуту все молчали. Когда Уолеран снова заговорил, голос его звучал мягче, хотя лицо словно окаменело.

– За такие слова я мог бы приказать вырвать тебе язык, – сказал он.

– Я только хотел узнать, зачем ты это сделал, – промолвил Джек, словно не расслышав страшной угрозы из уст епископа. – Здесь, у себя дома, вы можете быть откровенным. Уильям вам не опасен, а его мать, похоже, давно все знает.

Уильям посмотрел на мать. Да, судя по ее виду, ей все известно, подумал он, окончательно сбитый с толку. Ему наконец стало ясно – он едва осмеливался подумать об этом, – что появление Джека не имело никакого отношения ни к нему, ни к его намерению убить любовника Алины.

– Ты смеешь обвинять епископа в лжесвидетельстве! – бросила Джеку Риган.

– Я не стану повторять свои обвинения на людях, – спокойно ответил юноша. – У меня нет доказательств, и потом, я не жажду мести. Просто мне хотелось бы понять, за что повесили невиновного.

– Убирайся вон! – с презрительной холодностью произнес Уолеран.

Джек кивнул, словно не ожидал ничего другого. И хотя он не добился ответов на свои вопросы, вид у него был вполне довольный.

Уильям все еще чувствовал себя озадаченным этим разговором. Будто поддавшись внезапному порыву, он окликнул Джека:

– Постой-ка.

Джек обернулся уже у самой двери. Глаза светились насмешкой.

– Зачем… – Уильям замешкался, но продолжил более твердо: – Зачем тебе знать это? Почему ты явился сюда и задаешь эти вопросы?

– Потому что человек, которого они повесили, был моим отцом, – сказал Джек и вышел.

В комнате повисла гнетущая тишина. Так значит, любовник Алины и мастер из Кингсбриджа – сын вора, которого вздернули в Ширинге, размышлял Уильям. Ну и что с того? Однако мать выглядела очень обеспокоенной, а Уолеран – потрясенным.

Наконец епископ горько произнес:

– Эта женщина преследовала меня более двадцати лет. – Он всегда умел сдерживаться, поэтому Уильям удивился, увидев, как Уолеран дал волю своим чувствам.

– После того как церковь рухнула, она исчезла, – сказала Риган. – Я думала, мы больше никогда не услышим о ней.

– А теперь за нами охотится еще и ее сын. – В голосе епископа послышался неподдельный страх.

– Почему ты не прикажешь заковать его в кандалы? – спросил Уильям.

Уолеран бросил на него взгляд, полный презрения.

– Ну и болван же у тебя сын, Риган, – сказал он.

Уильям понял, что обвинение в лжесвидетельстве было справедливым. И парень тоже догадался, подумал он.

– Кто-нибудь еще знает об этом? – спросил граф.

– Приор Джеймс перед смертью исповедовался в лжесвидетельстве своему помощнику Ремигиусу. Но тот всегда был с нами против Филипа, его можно не опасаться. Кое-что знает мать Джека, но не все; иначе она не молчала бы до сего дня. А вот Джек… он походил по свету и мог узнать то, чего не знала его мать.

Уильям сообразил, что эту старую историю можно использовать с выгодой для себя.

– Так давайте убьем этого Джека Джексона, – как бы между прочим сказал он.

Уолеран в очередной раз презрительно кивнул.

– Зачем лишний раз привлекать к нему внимание? Не дай Бог, всплывут подробности убийства его отца.

Уильям явно огорчился. Он долго размышлял над этим в полной тишине. Но тут его словно осенило:

– Совсем не обязательно. – Оба с недоверием посмотрели на него. – Джека можно убрать, не привлекая внимания.

– Тогда скажи как.

– Он может погибнуть во время налета на Кингсбридж, – сказал Уильям, с удовольствием заметив на их лицах выражение испуганного почтения к его сообразительности.

Ближе к вечеру Джек с Филипом обходили строительную площадку. Руины алтаря уже разобрали, и они высились двумя огромными кучами в северной части монастырского двора. Появились новые леса, и каменщики споро восстанавливали рухнувшие стены. Вдоль здания лазарета лежали штабеля бревен.

– А ты здорово продвигаешься, – заметил приор.

– Хотелось бы побыстрее, – ответил Джек.

Они внимательно осмотрели фундамент поперечных нефов. Человек сорок-пятьдесят рабочих копались в глубоких канавах, набивая землей огромные ведра, остальные крутили вороты, поднимая их на поверхность. Здесь же неподалеку были аккуратно сложены каменные блоки для фундамента.

Джек привел Филипа в свою мастерскую. Она была намного больше, чем каморка Тома. Одна стена вообще отсутствовала, – для лучшего освещения. Половину площади пола занимал настил из толстых досок с бортиком. В такие формы он заливал штукатурку. Когда она немного подсыхала, по ней можно было чертить заточенным куском железного прута. Использовались и другие инструменты, – циркуль, поверочная линейка и угольник, – для проработки деталей. Когда метки и линии только наносили, они получались четкими и белыми, но очень скоро все расплывалось и становилось почти незаметным, так что поверх всего смело можно было наносить новые рисунки. Научился он этому еще во Франции.

Всю оставшуюся часть помещения занимал верстак, на котором Джек работал с деревом, делая из него шаблоны. По ним каменотесы будут вытачивать каменные блоки.

Темнело. На сегодня хватит, решил Джек. Он принялся складывать инструменты.

Филип взял в руки деревянный шаблон:

– Это для чего?

– Для плинтуса в основании простенка.

– Ты, смотрю, заранее все готовишь.

– Я просто жду не дождусь, когда приступлю к строительству по-настоящему.

Их разговоры в эти дни были краткими и по делу.

Филип положил шаблон на место:

– Мне пора. Скоро вечерняя служба.

– А я, пожалуй, навещу свою семью, – с кислой миной сказал Джек.

Филип остановился в дверях, обернулся, словно собираясь что-то сказать, но только с грустью взглянул на юношу и вышел.

Джек закрыл на замок ящик с инструментами. Черт его дернул говорить про семью. Он согласился работать на условиях приора, и нечего теперь жаловаться. Но он постоянно злился на Филипа и не всегда мог сдерживать себя.

В полночь он вышел с монастырского двора и направился в бедняцкий квартал, к домику Алины. Она счастливо улыбнулась, увидев его. Джек тоже очень обрадовался, но они не поцеловались: теперь они старались даже не касаться друг друга, боясь, что не смогут сдержать своих чувств, и тогда им придется либо расстаться возбужденными и неудовлетворенными, либо отдаться своей страсти и нарушить обет, данный приору Филипу.

Томми играл на полу. Ему было уже полтора года, и он нашел себе новую забаву – вставлять одни предметы в другие. Перед ним лежало четыре или пять мисок, и он неутомимо пытался вложить меньшую в большую и наоборот. Джек очень удивился: неужели тот не соображает, что большая миска никогда не поместится в маленькой; он считал, что даже малыши должны понимать такие вещи. Но Томми точно так же пытался овладеть пространственным воображением, как Джек подчас бился в попытках мысленно представить нужную форму камня для свода.

Джек приходил в восхищение от Томми, но в то же время его охватывало чувство тревоги. До сего дня он ни разу не усомнился в том, что в любой момент сможет найти работу, не потерять места, прокормить себя и семью. Даже когда отправился во Францию, у него и в мыслях не было, что он будет нуждаться и голодать. Но теперь ему очень хотелось спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Забота о Томми заняла значительное место в его жизни. Впервые он чувствовал себя ответственным за кого-то.

Алина поставила на стол кувшин вина и ароматный пирог и села напротив Джека. Он налил себе стаканчик и с удовольствием выпил. Алина дала кусочек пирога Томми, но мальчику есть не хотелось, и он смахнул его со стола на пол.

– Джек, мне нужны деньги, – сказала Алина.

Он, похоже, был удивлен:

– Я же даю тебе двенадцать монет в неделю. Это половина того, что я зарабатываю.

– Извини, но ты живешь один. Тебе не нужно так много.

Джеку показалось, что это уже чересчур.

– Рабочие на стройке получают шесть монет в неделю, а у многих – по пять-шесть детей!

Алина смотрела сердито:

– Я не знаю, как жены твоих рабочих ведут хозяйство, меня этому не учили. На себя я совсем ничего не трачу. А ты каждый день приходишь обедать. И потом, еще Ричард…

– А что Ричард? – Джек тоже разозлился. – Он уже может сам о себе позаботиться.

– Он ничего не умеет.

Джек решил, что кормить еще и Алининого брата – слишком большая обуза.

– Я и не знал, что должен еще и о нем заботиться, – буркнул он.

– Я должна. И если уж ты содержишь меня, позаботься и о нем.

– На это я, по-моему, согласия не давал, – строго сказал Джек.

– Не злись, прошу тебя.

Но было поздно: Джек уже разошелся.

– Ричарду уже двадцать три. Он на два года старше меня. С какой стати я должен его кормить? Почему мне приходится есть на завтрак черствый хлеб, тогда как он уплетает бекон на мои деньги?

– Кроме того, я опять беременна.

– Что?

– У меня будет ребенок.

Гнев Джека сразу улетучился. Он схватил ее за руку:

– Вот здорово!

– Ты рад? Я боялась, что ты разозлишься.

– Разозлюсь? Да я на седьмом небе от счастья! Мне не пришлось увидеть Томми грудным младенцем, так что теперь я смогу наконец узнать, чего лишился в свое время.

– А как же насчет дополнительных обязанностей и денег?

– Да к черту эти деньги! У меня просто плохое настроение, потому что нам приходится жить раздельно. У нас полно денег! Ты только подумай: у нас будет еще один ребенок! Хорошо бы родилась девочка. – Он о чем-то задумался и нахмурился: – А когда…

– Я думаю, в последний раз, когда мы были вместе, перед тем как Филип заставил нас жить порознь.

– Наверное, в канун Дня Всех Святых. Помнишь ту ночь? Ты скакала на мне, как лошадка…

– Помню, – сказала она и покраснела.

Он нежно посмотрел на нее:

– Я хочу тебя, сейчас.

– Я тоже. – Алина улыбнулась.

Они руками потянулись друг к другу через стол.

И тут вошел Ричард, разгоряченный, весь в пыли.

– Плохие новости, – сказал он, тяжело дыша.

Алина подняла Томми с пола и прижала к себе.

– Что случилось? – спросил Джек.

– Завтра нам надо уйти из Кингсбриджа.

– Но почему?

– В воскресенье Уильям Хамлей опять собирается сжечь город.

– Нет! – закричала Алина.

У Джека мороз побежал по коже. Он вспомнил страшную картину пожара трехгодичной давности, всадников Уильяма с горящими факелами в руках, безумство, охватившее горожан, крики, стоны и запах обуглившейся человеческой плоти. Он как будто вновь увидел бездыханное тело своего отчима с проломленным черепом. Джек почувствовал, как тошнота подступает к горлу.

– Откуда тебе известно? – спросил он Ричарда.

– Я был в Ширинге и видел, как люди Уильяма покупали новое оружие у оружейника.

– Но это не значит…

– Значит. И очень многое. Я пошел за ними в трактир и подслушал их разговоры. Один из них спросил, как защищен Кингсбридж, а другой ответил, что никак.

– О боже, это правда, – сказала Алина. Она посмотрела на Томми, и рука ее легла на живот, где уже билась новая жизнь. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Джеком. Оба подумали об одном и том же.

Ричард продолжил:

– Позже я разговорился с новобранцами Уильяма, те не знали, кто я. Мне пришлось рассказать им о битве при Линкольне и намекнуть, что я снова хотел бы поучаствовать в каком-нибудь сражении. Они посоветовали мне идти в Эрлскастл, но только сразу, в этот же день, потому что назавтра они уезжают, сражение должно начаться в воскресенье.

– Воскресенье, – испуганно прошептал Джек.

– Я съездил в Эрлскастл, чтобы во всем убедиться самому.

– Ричард, зачем, ведь это же было опасно! – воскликнула Алина.

– Все оказалось правдой: туда-сюда сновали посыльные, воины точили оружие, чистили лошадей… Сомнений нет: готовится набег. – И голосом, полным ненависти, закончил: – Этот дьявол Уильям ни перед чем не остановится. – Его рука, дрожа, потянулась к правому уху, и он дотронулся до горящего шрама.

Джек с минуту внимательно смотрел на Ричарда. Конечно, он – бездельник и никчемный человек, но во всем, что связано с войной, его суждения заслуживали доверия. И если он говорит, что Уильям готовится к набегу на город, значит, так оно наверняка и есть.

– Это будет катастрофа, – сказал Джек, обращаясь, скорее, к себе.

Кингсбридж только-только начал возрождаться. Три года назад сгорела овчинная ярмарка, два года назад на головы прихожан рухнула церковь, а теперь еще это. Люди и так думают, что город проклят. Даже если им удастся спастись бегством и избежать кровопролития, Кингсбридж превратится в руины. Никто больше не захочет жить здесь, торговать на рынке или работать. Для кого тогда строить новый собор?

– Надо немедленно сообщить приору Филипу, – сказала Алина.

– У монахов сейчас ужин. Идем, – согласился Джек.

Алина собрала Томми, и они в сумерках поспешили в монастырь.

– Когда построят собор, рынок можно будет устраивать внутри него. Он станет защитой от разграбления, – сказал Ричард.

– Но пока нам нужен рынок, чтобы на доходы от него строить собор, – заметил Джек.

Ричард, Алина и Томми остались ждать снаружи, а Джек вошел в монастырскую трапезную. Все молча ужинали, и только один молодой монах вслух читал на латыни. Джек узнал отрывок об апокалипсисе из Откровения Иоанна Богослова. Он встал в дверях и встретился взглядом с Филипом. Тот, казалось, был удивлен, увидев юношу, но тут же встал из-за стола и подошел к нему.

– Плохие вести, – мрачно сказал Джек. – Я позову Ричарда, он все расскажет.

Все вместе они прошли в восстановленный алтарь, и там, в кромешной тьме, Ричард поведал приору о планах Уильяма. Когда он закончил, Филип сказал:

– Но у нас же нет теперь никакой ярмарки. Так, небольшой рынок.

– По крайней мере, – сказала Алина, – мы можем еще увести всех завтра из города. Нельзя допустить, чтобы кто-то пострадал. А дома мы опять восстановим, как в прошлый раз.

– Если только Уильям не вздумает преследовать людей, – тревожно сказал Ричард. – С него станется.

– Даже если мы все спасемся, думаю, рынку конец, – с угрюмым видом произнес Филип. – После этого никто больше из страха не захочет открывать свои лавки в Кингсбридже.

– О соборе тоже, наверное, придется забыть, – сказал Джек. – За последние десять лет одна церковь дотла сгорела, другая рухнула. А сколько каменотесов и каменщиков погибло, когда горел город! Следующая трагедия, думаю, станет последней. Люди просто разуверятся во всем.

Филип застыл, пораженный. Джек знал, что ему нет еще сорока, но лицо его уже прочертили глубокие морщины, а волосы на висках совсем поседели. Когда он заговорил, в глазах блеснули угрожающие огоньки.

– Я не принимаю вашего плана. И полагаю, Господь поступил бы так же.

Джек никак не мог понять, о чем говорит приор. Как мог он не согласиться? Что же, сидеть, как цыплятам, и ждать, пока лиса решит их судьбу?

– Так что же ты намерен делать? – недоверчиво спросил он. – Молиться, чтобы сегодня ночью Уильям упал с кровати и сломал себе шею?

Ричард готов был сражаться.

– Давайте дадим бой. Почему бы и нет? Нас ведь сотни. У Уильяма будет человек пятьдесят, от силы – сто; мы задавим их числом.

– А сколько наших людей погибнет, ты подсчитал? – возразила Алина.

Филип качал головой.

– Монахи не воюют. – В голосе слышалось сожаление. – А требовать от горожан, чтобы они отдавали свои жизни, когда я не готов рискнуть своей, не могу.

– На моих каменщиков тоже не рассчитывай, – сказал Джек Ричарду. – Это не их забота.

Приор посмотрел на брата Алины: он был сейчас единственным, кто понимал в военном деле.

– Есть еще способ защитить город, кроме большого сражения? – спросил Филип.

– Вокруг Кингсбриджа нет даже городских стен, – ответил Ричард. – Нам ничего другого не остается, как только своими телами преградить путь врагу.

– Городские стены… – задумчиво проговорил Джек.

– Мы можем попробовать вызвать Уильяма на одиночный поединок, но он вряд ли примет наш вызов, – сказал Ричард.

– А стены нас могут спасти? – спросил Джек.

Ричард поспешил ответить:

– Спасли бы, но за одну ночь стены вокруг города не построишь.

– Неужели?

– Конечно нет, не будь…

– Молчи, Ричард, – прервал его Филип. Он выжидающе смотрел на Джека: – Что ты предлагаешь?

– Стены вполне можно успеть построить, – сказал тот.

– Продолжай.

Мозг Джека лихорадочно работал. Остальные ждали, затаив дыхание.

– Там ведь не должно быть никаких арок, сводов, окон, крыши… Стену можно соорудить за ночь. Дай только людей и материалы.

– А из чего будем строить?

– Да посмотри вокруг. Сколько готовых каменных блоков для фундамента… сколько бревен. На кладбище – груды битого камня после обвала церкви. На берегу реки столько же камней из каменоломни. Куда больше?

– А в городе полно строителей, – сказал Филип.

Джек кивнул:

– Монахи пусть командуют. Строители займутся сложной работой. А помогать будут все остальные. – Он быстро соображал. – Стену начнем строить сначала вдоль берега. Мост придется разобрать. Потом продолжим ее вдоль бедняцкого квартала вверх по холму и там, на вершине, соединим с восточной стеной монастыря… затем дальше, на север… и опять вниз по склону к берегу реки. Боюсь только, не хватит камня…

– Совсем не обязательно все делать из камня, – сказал Ричард. – Сгодится и обычный ров с земляным валом, особенно там, где противник будет атаковать снизу вверх по склону.

– Ну, камень все-таки надежнее, – возразил Джек.

– Кто же спорит, но не это главное. Стена нужна для того, чтобы задержать противника, пока тот находится на открытой местности; тогда защищающиеся смогут разгромить его сверху, из-за укрытий.

– Разгромить? – спросила Алина. – Чем?

– Да чем угодно: камнями, кипящим маслом, стрелами – лук есть в каждом доме.

Алину передернуло.

– Стало быть, все равно придется сражаться.

– Но все-таки не врукопашную.

Джек был в смятении. Самым надежным, конечно, было укрыться в лесу; может быть, Уильям уведет своих людей, когда сожжет город. А если нет, если он станет охотиться за людьми? Что безопаснее: уйти или спрятаться за городской стеной? Если что-то пойдет не так и воины Уильяма ворвутся в город, начнется страшная бойня. Джек посмотрел на Алину и Томми и подумал о своем ребенке, которого носила под сердцем его возлюбленная.

– А нельзя пойти по другому пути? – сказал он. – Мы могли бы увести женщин и детей и оставить в городе только мужчин, способных защищаться.

– Нет уж, спасибо, – твердо возразила Алина. – Это самое худшее из возможного. Вам одним не построить стен, а мы лишимся наших защитников.

Она права, подумал Джек, стены без людей, которые бы их обороняли, ничего не стоят, да и женщин с детьми нельзя оставлять в лесу одних. Уильям перебьет всех.

– Джек, скажи мне как строитель, – сказал Филип, – мы успеем построить стену за ночь?

– Я никогда не строил городские стены. Давай назначим на каждый участок по опытному мастеру, а он уж пусть действует по своему усмотрению. Раствор, конечно, к утру не затвердеет. Второй такой ненадежной стены в Англии еще нужно будет поискать. И все же я говорю «да». Надо строить.

Филип повернулся к Ричарду:

– Ты видел много сражений, скажи: если мы построим стену, это остановит Уильяма?

– Конечно. Он ведь готовится к легкой победе, на осаду не рассчитывает. Когда он наткнется на укрепленный город, ему ничего не останется, как отступить.

Наконец приор обратился к Алине:

– Тебе сейчас труднее всех, ты должна думать о ребенке. Что скажешь: уходить в лес, в надежде, что Уильям не погонится за нами, или остаться здесь и всем миром строить стену, чтобы его остановить?

Джек весь напрягся в ожидании ее ответа.

– Речь не о нашей безопасности, – помедлив, сказала Алина. – Филип, ты отдал свою жизнь этому монастырю. Ты, Джек, мечтаешь построить свой собор. Если мы уйдем, вы лишитесь всего, ради чего жили все эти годы. Ну а я… У меня есть свои причины желать того, чтобы с произволом Уильяма Хамлея было покончено. Думаю, надо остаться.

– Хорошо, – твердо сказал приор. – Будем строить стену.

Как только опустилась ночь, Джек, Ричард и Филип прошли с фонарями в руках по границе города, чтобы решить, где возводить стену. Кингсбридж стоял на невысоком холме, и с двух сторон его огибала река. Земля в пойме была мягкой, там под стену пришлось бы укладывать крепкий фундамент. Джек предложил соорудить здесь деревянный забор. Ричард с ним согласился. Преодолеть такую преграду со стороны реки было почти безнадежным делом.

С двух других сторон, на пригорках, решили вырыть глубокие рвы, а за ними насыпать земляные валы. Там же, где поверхность была ровной, требовалась каменная стена.

Джек пошел собирать строителей по домам, по трактирам, многих пришлось вытаскивать из теплых постелей, но он объяснял людям, что дело не терпит отлагательств, и те с готовностью откликались. Потом они все вместе еще раз прошли по границе города, и Джек закрепил за каждым участок стены: плотникам поручил деревянный забор, каменные работы – каменщикам, а всех подмастерьев и рабочих бросил на рытье рва и возведение земляного вала. Он попросил каждого отметить свой участок колышками и бечевкой до того, как идти домой, и перед сном еще раз обдумать, как лучше сделать свою работу. Вскоре границы города осветились огоньками фонарей, которые установили ремесленники вдоль будущей стены. Кузнец развел в кузнице огонь и всю ночь собирался мастерить лопаты. Необычная вечерняя суета подняла с постели многих, и ремесленникам пришлось долго объяснять заспанным горожанам, что они затеяли на ночь глядя. Только монахи, уснувшие сразу с наступлением темноты, спали крепким безмятежным сном.

Но в полночь, когда все приготовления к началу работ были закончены и жители разбрелись по домам, – конечно, не только для того, чтобы обсудить последние новости, – монахи проснулись. Ночная служба была в этот раз короткой, в трапезной им подали хлеб с пивом, и, пока они ели-пили, Филип подробно излагал суть дела. Назавтра им предстояло многое взять на себя. Приор разделил монахов на группы, каждая из которых подчинялась одному строителю. От него они получали бы указания как действовать и смотрели бы за работой на местах. Их главной заботой, как отметил Филип, было следить, чтобы у строителя всегда имелся запас материалов: камня, раствора, дерева, ну и, конечно, чтобы всегда наготове были нужные инструменты.

Пока приор говорил, Джек пытался себе представить, что в эту минуту делал Уильям. От Эрлскастла до Кингсбриджа скакать целый день, но Хамлей вряд ли станет гнать лошадей, иначе его люди выбьются из сил. Тронутся они не раньше сегодняшнего утра, на рассвете, отдельными группами, а не всем войском, пряча под плащами оружие, чтобы не привлекать к себе внимания по дороге. Потом, где-нибудь в поместье одного из приближенных Уильяма, в часе езды от Кингсбриджа, потихоньку соберутся все вместе. А вечером будут накачиваться пивом и точить мечи, рассказывая при этом друг другу жуткие истории о своих кровавых победах, об искалеченных ими юношах, растоптанных копытами лошадей стариках, об изнасилованных девушках и поруганных женщинах, об обезглавленных детях и грудных младенцах, подцепленных на острие меча, о нечеловеческих воплях их матерей. И только на следующее утро они устремятся в атаку на город. Джек в ужасе содрогнулся. К этому времени все должно быть готово к тому, чтобы их остановить, подумал он.

Монахи, разбившись на группы, уже осмотрели свои участки, где надлежало возводить стену, прикинули, хватит ли камня, бревен и всего остального. А как только на востоке забрезжил рассвет, они отправились по домам поднимать жителей. В это же время призывно зазвонил монастырский колокол.

Когда солнце поднялось, работа уже кипела вовсю. Молодые и сильные делали самое трудное: клали камни, таскали бревна; старики разносили еду и питье; детишки были на посылках. Джек все время обходил стройку, проверяя, как идут дела, не нужна ли какая помощь. Человеку, который готовил строительный раствор, он велел класть меньше извести, тогда раствор будет быстрее застывать, плотнику подсказал делать забор из бревен потолще: тот начал сколачивать жерди от строительных лесов, а они были не такими прочными. Он убедился, что все части стены сойдутся в нужных местах; а еще много шутил, улыбался, старался приободрить людей.

Солнце стояло совсем высоко. День обещал быть жарким. С монастырской кухни все время подвозили бочонки с пивом, но Филип приказал разбавлять его водой, и Джек с ним согласился: работа была тяжелая, пить людям приходилось много, и он боялся, что их просто сморит.

Несмотря на страшную угрозу, повсюду царило веселье, все чувствовали невероятный подъем. Так было всегда в дни, когда горожане сообща брались за какое-то дело, – пекли хлеб на праздник урожая, или пускали вниз по реке горящие свечи накануне Иванова дня. И сейчас они словно напрочь забыли о нависшей над ними опасности, что собрала их спозаранку всех вместе. Филип, правда, заметил, как несколько человек потихоньку ушли из города. Либо надеялись укрыться в лесу и переждать там, либо у них были родственники в окрестных деревнях, которые могли приютить на время. И все же таких были единицы, большинство горожан осталось.

В полдень Филип зазвонил в колокол на обед, и пока все подкреплялись, они с Джеком снова обошли стройку. Хотя работали люди споро, до завершения было еще очень далеко. Каменные стены едва поднимались над землей, земляные валы были похожи, скорее, на низенькие холмики, а в деревянном заборе то тут то там зияли огромные бреши.

Когда осмотр был закончен, Филип спросил:

– Как думаешь, управимся к сроку?

Все утро Джек старался держаться бодро, всем своим видом показывая, что все идет как задумано, но сейчас пришлось посмотреть на состояние дел более трезво.

– Если и дальше так пойдет, мы не успеем, – уныло произнес он.

– Что можно сделать, чтобы ускорить работу?

– Единственный способ строить быстрее – это строить хуже. Так было всегда.

– Тогда давай строить хуже – вот только как?

Джек вслух размышлял:

– Сейчас у нас каменщики строят стены, плотники – деревянные заборы, простые рабочие насыпают земляной вал, остальные горожане – на подхвате. Но ведь большинство плотников вполне могут класть прямые стены, а рабочим по силам соорудить забор. Так давай отправим всех плотников в помощь каменщикам, рабочих – на строительство заборов, а жителей пошлем на рытье рвов и возведение земляных валов. А как только работа наладится, подключим монахов, пусть тоже возьмутся за лопаты.

– Согласен.

Пока все заканчивали обедать, Джек с Филипом раздавали новые команды. Да, пожалуй, это будет не только самая дрянная стена в Англии, подумал Джек: если она простоит хотя бы неделю, это будет настоящим чудом.

Ближе к середине дня на людей стала наваливаться усталость. Особенно тяжело приходилось тем, кто работал с самой ночи. Праздничное настроение сменилось холодным упорством и решимостью успеть во что бы то ни стало. Каменные стены медленно, но верно росли, ров становился все глубже, прорехи в деревянном заборе заделывались. Когда солнце стало клониться к закату, все ненадолго прервались поужинать, и снова закипела работа.

Скоро совсем стемнело, а до конца было еще не близко.

Филип выставил дозоры и приказал всем, кроме охраны, идти поспать пару часов. В полночь он по звону колокола соберет их вновь. А пока измученные люди разбредались по домам.

Джек пошел к Алине. Ни она, ни Ричард еще не спали.

– Возьми Томми и уходите в лес. Спрячьтесь, – сказал он.

Эта мысль не покидала его весь день. Поначалу он, правда, отбросил ее, но время шло, и память постоянно возвращала его к тому страшному дню, когда Уильям сжег овчинную ярмарку; в конце концов он решил отослать Алину из города.

– Я останусь, – твердо сказала она.

– Алина, послушай, я совсем не уверен, что нам удастся спасти город, и не хочу, чтобы ты была здесь, если Уильям Хамлей, не дай бог, прорвется через наши укрепления.

– Но я не могу уйти, когда ты поднимаешь каждого, кто способен сражаться, – возразила Алина, и слова ее звучали очень разумно.

Однако доводы разума Джек решил игнорировать.

– Если ты уйдешь сейчас, никто не заметит.

– Зато потом догадаются.

– К тому времени все уже закончится.

– Это было бы бесчестно.

– Какое там бесчестье! – закричал Джек. Он сходил с ума от отчаяния, не находя слов, чтобы убедить ее покинуть город и спрятаться. – Я не хочу, чтобы ты рисковала собой!

Его крик разбудил Томми, тот заплакал. Алина взяла его на руки и принялась укачивать.

– Я не думаю, что в лесу мне будет намного спокойнее, – сказала она.

– Уильям не полезет в лес. Ему нужен город.

– Он будет искать меня.

– Ты спрячешься на своей поляне. Дорогу туда не знает никто.

– Уильям может случайно на нее наткнуться.

– Послушай меня: там тебе будет намного спокойнее, чем здесь. Я-то знаю.

– И все равно я никуда не уйду.

– Нечего тебе здесь делать! – отрезал Джек.

– Я остаюсь, – ответила она и ласково улыбнулась, словно не слышала его грубых слов.

Джек чуть не выругался. Спорить с ней, когда она приняла решение, было бесполезным занятием: упрямая ослица, подумал он. Но вместо этого вслух умоляюще пробормотал:

– Алина, прошу тебя, я очень боюсь того, что может случиться завтра.

– Я тоже боюсь, – ответила она. – Так что будем бояться вместе.

Джек, может быть, и хотел теперь уступить ей, но был чересчур взвинчен.

– Да иди ты к черту! – со злостью рявкнул он и вылетел из дома.

Он постоял немного на улице, вдыхая ночной воздух. Вскоре волнение улеглось. Но тревога не покидала его, хотя и сердиться на Алину было глупо: завтра они оба могут умереть.

Джек вернулся в дом. Алина стояла на том же месте и была очень грустной.

– Я люблю тебя, – сказал он. Они обнялись и стояли так долго-долго.

Когда Джек снова вышел на улицу, луна уже взошла. Он успокаивал себя мыслью, что Алина права: здесь ей будет надежнее, чем в лесу. И если будет угрожать опасность, он сделает все, чтобы спасти ее.

Джек знал, что не заснет сейчас, даже если ляжет в постель. Какие-то нелепые предположения мучили его: ему казалось, что никто не услышит колокола в полночь и все проспят до рассвета, когда налетят всадники Уильяма, круша и поджигая все на своем пути. Объятый тревогой, он прошелся по окраине города. Странно, подумалось ему, что у Кингсбриджа до сегодняшнего дня не было границ. Джек внимательно осмотрел сделанное за день: каменные стены высотой лишь по пояс; деревянная изгородь была высокой, но в ней зияли еще такие прорехи, что сквозь них спокойно могли проехать сразу несколько всадников; земляной вал хорошая лошадь преодолела бы без труда. Работы еще – непочатый край.

Джек остановился на том месте, где когда-то был мост. Теперь его разобрали и по частям сложили на территории монастыря.

В реке яркими бликами отражалась луна. Чья-то тень мелькнула у забора, и Джек невольно содрогнулся в испуге. Но это был приор Филип. Ему тоже не спалось.

Угроза со стороны Уильяма на какое-то время заставила Джека забыть свою обиду на Филипа; он больше не сердился на него.

– Если мы выстоим, придется переделать стену заново, – сказал он.

– Согласен, – горячо откликнулся приор. – Надо будет постараться соорудить за год новую каменную стену.

– Вот здесь, где мост переброшен через реку, я бы сделал ворота с навесной башней, чтобы больше не приходилось разбирать мост, когда потребуется закрыть путь в город.

– Я хотел сказать тебе насчет монахов: не дело, когда нам приходится заниматься обороной города.

Джек согласился. Участвовать в сражениях – не их забота.

– Но если бы вы не взялись за это – тогда кто?

– А что ты скажешь о брате Алины – Ричарде?

Мысль Филипа сначала привела Джека в некоторое замешательство, но скоро он сообразил, что это разумно.

– Я думаю, он с этим отлично справится; и потом, хватит ему бездельничать, пора подумать о себе, а не висеть у меня на шее. – Джек был восхищен прозорливостью Филипа. – Как тебе только приходят такие удачные мысли?

Приор пожал плечами:

– Если бы все трудности разрешались так же просто…

Джек снова мысленно сосредоточился на строительстве стены.

– По-моему, отныне и навеки Кингсбриджу суждено стать городом-крепостью.

– Ну, может, и не навеки, а до Второго пришествия – точно.

– Как знать, – задумчиво произнес Джек. – А я все-таки думаю, настанут времена, когда такие звери, как Уильям Хамлей, лишатся власти; когда законы будут не закабалять людей, а защищать их; когда король займется только мирными делами, а не войной. Подумать только: придет время, когда не надо будет окружать наши города крепостными стенами!

Филип покачал головой:

– Ну и фантазии! Этого не будет, пока не наступит Судный день.

– Похоже, что так.

– Уже почти полночь, – сказал Филип. – Пора поднимать людей.

– Филип… подожди.

– Что такое?

Джек набрал в грудь побольше воздуха:

– Еще есть время отказаться от нашего плана. Мы можем успеть увести людей из города.

– Джек, ты что, испугался? – строго спросил приор.

– Да. Но не за себя. За мою семью.

Филип понимающе кивнул.

– Посмотри на все немного по-другому. Если мы сегодня уйдем, возможно, нам удастся укрыться. На время. Но Уильям вернется снова. И если мы завтра не дадим ему отпор, нам всю жизнь придется жить с ощущением опасности: тебе, мне, Алине и даже маленькому Томми; он будет расти в страхе перед Уильямом и ему подобными.

Он прав, подумал Джек: если мы хотим, чтобы наши дети выросли свободными, надо перестать бояться Уильяма.

– Ты прав, – вздохнув, подтвердил он.

Филип ушел поднимать народ. Он – истинный вождь, который поддерживает мир, размышлял Джек, отправляет правосудие и не угнетает бедняков. Вот только зачем ему понадобилось для этого давать обет безбрачия?

Зазвонил колокол. В домах зажглись огоньки свечей, и ремесленники начали лениво выползать на улицу, протирая глаза и широко зевая. Работа поначалу шла медленно, все раздраженно переругивались, но когда по приказу Филипа заработала монастырская пекарня и на стройку повезли горячий хлеб и свежее масло, люди приободрились.

На рассвете Джек с Филипом снова обошли границы города, с тревогой всматриваясь вдаль, пытаясь разглядеть всадников на горизонте. Забор вдоль реки был почти готов, плотники дружно заделывали последние бреши. С двух сторон в человеческий рост выросли земляные валы, а под ними на глубину четырех футов были выкопаны рвы; конечно, человек мог, хоть и с трудом, вскарабкаться на холм, но для этого ему пришлось бы спешиться; каменная стена тоже уже поднялась в рост человека, но последние три или четыре ряда кладки оставались совсем слабыми: раствор не успел еще схватиться. Однако неприятель должен был сначала попытаться взобраться на нее, а встретив сопротивление, потерять преимущество в скорости атаки.

Кроме некоторых брешей в заборе, все остальное было закончено, и Филип отдавал уже новые приказы. Стариков и детей решили увести в монастырь и спрятать в кельях монахов. Джек был доволен: Алина останется с Томми, и оба они будут далеко от поля битвы. Каменщики еще кое-где доделывали свою работу, но большинство рабочих стали стекаться в боевые отряды под командованием Ричарда. Каждый отряд оборонял тот участок стены, который строил. Жители, владевшие луками, уже сидели на стенах, готовые отразить нападение врага. Те, у кого не было никакого оружия, собирали и складывали в кучи камни, чтобы ими разить неприятеля. Хорошим средством для отражения атаки Уильяма был кипяток. Поэтому в самых опасных участках уже грелись на огне огромные котлы с водой. И хотя у некоторых горожан имелись мечи, это оружие оказалось бы бесполезным: если бы дело дошло до рукопашной, противник легко бы преодолел стену, и тогда все труды могли пойти прахом.

Джек не спал уже двое суток. Голова у него раскалывалась, глаза нестерпимо жгло. Он сидел на соломенной крыше чьего-то дома на берегу реки и смотрел на поля, откуда грозила беда. Плотники в это время спешили доделать забор. Неожиданно Джека осенило: а ведь воины Уильяма могут забросать город горящими стрелами, им тогда даже не придется штурмовать стену. Он с трудом слез с крыши и побежал вверх по склону в монастырь. Здесь он встретил Ричарда; тому тоже пришла в голову эта мысль, и он уже обо всем позаботился: монахи по его команде натаскали бочки и чаны с водой и расставили их в самых опасных местах.

Джек выходил из монастыря, когда вдруг услышал крики о приближении противника.

Сердце учащенно забилось, он вскарабкался на крышу конюшни и взглянул на запад. Облако пыли, поднимавшееся по дороге к мосту, выдавало приближение большого отряда всадников. До них было не больше мили.

До сего момента все происходившее вокруг, в том числе и угроза нападения, казалось чем-то нереальным; но вот люди, несущие смерть, появились на горизонте, они скакали по дороге в город, были уже видны, и опасность обретала зримые черты.

Джеком овладело жгучее желание найти Алину, но времени оставалось в обрез. Он спрыгнул с крыши и побежал вниз по откосу. Целая толпа собралась у последней бреши в заборе; люди наспех вкапывали в землю столбы и с тыльной стороны приколачивали к ним поперечные доски. Почти все горожане собрались здесь, кроме тех, кто укрылся в монастыре. Сразу за Джеком побежал Ричард.

– На другой стороне нет ни одного человека! – кричал он. – Нас могут обойти! Все по своим местам! Быстрее! – Люди кинулись выполнять приказ, а Ричард ворчал, обращаясь уже к Джеку: – Совсем распустились, никто не слушается.

Джек напряженно всматривался в приближавшееся по дороге облако пыли: уже можно было различить фигуры всадников. Они похожи на дьяволов, изошедших из ада, подумал он, и их объединяет одно безумное желание – нести смерть и разрушение. И существуют они потому, что графы и короли испытывают нужду в таких людях. Филип, конечно, мог быть полным профаном в вопросах любви и семьи, решил Джек, но он все-таки нашел способ управлять людьми, не прибегая к услугам подобных зверей.

Момент для размышлений он выбрал явно неподходящий. Неужели об этом должен думать человек перед смертью?

Люди Уильяма были уже совсем близко, но не пятьдесят всадников, как предполагал Ричард, а гораздо больше, что-то около сотни, как показалось Джеку. Они направились к тому месту, где прежде был мост; затем лошади замедлили бег. Джек воспрянул духом, когда увидел, что им пришлось в недоумении осадить лошадей и остановиться. Они с удивлением смотрели на неожиданно возникшую перед их взорами стену, не зная, что делать дальше. Рядом с Джеком раздался чей-то смех, его подхватили остальные, и вот он уже оглушительно гремел по округе, приводя в бешенство остановившихся на другом берегу реки воинов Уильяма.

Несколько всадников спешились и сбились в кучку, чтобы решить, как быть дальше. Джеку показалось, что сквозь утреннюю дымку он увидел Уильяма с его пшеничной шевелюрой и раскрасневшимся лицом, но не был в том уверен.

Вскоре нападавшие вернулись к своим лошадям, вскочили на них и строем скрылись из виду. Жители Кингсбриджа ликовали. Но Джек не спешил радоваться: Уильям так просто не сдастся. Они вернутся, решил он, но другим путем. Колонна всадников двигалась вдоль берега вверх по течению. Подошел Ричард:

– Они будут искать брод. Потом переправятся через реку и из лесу нападут на нас с другой стороны. Надо предупредить всех.

Джек быстро пошел вдоль стены, передавая людям слова Ричарда. С северной и восточной сторон реки не было, там высились только земляные валы и каменная стена. Восточный отрезок стены примыкал к стене монастыря; в двух шагах отсюда укрылись Алина и Томми. Ричард отправил на крышу лазарета Освальда, торговца лошадьми, и Дика Ричардса, сына кожевника, с луками и стрелами: они были лучшими стрелками в городе. Джек стоял на северо-восточном валу и напряженно всматривался в темневшую за полями полоску леса, откуда должны были показаться люди Уильяма.

Солнце уже поднялось высоко. Опять стоял жаркий день, на небе – ни облачка. Монахи разносили хлеб и пиво. Джек все время думал о том, как далеко ушел Уильям. Примерно в миле отсюда было место, где хорошая лошадь могла переплыть на другой берег, но для тех, кто не знал этих мест, такая переправа была бы рискованной; так что Уильям скорее всего поднимется еще мили на две вверх по течению, пока не найдет брода.

Интересно, как там сейчас Алина, подумал Джек. Ему нестерпимо хотелось увидеть ее, но он понимал, что если он уйдет, другие тоже разбегутся, и некому будет защищать город.

Пока он боролся с искушением, из-за леса вновь появились всадники. Они заходили с таким расчетом, чтобы солнце било в глаза обороняющимся. Джек вдруг осознал, что люди Уильяма не просто приближались – они атаковали. Перед этим они наверняка собрались в лесу так, чтобы их никто не видел, осмотрелись и начали штурм. Джек весь напрягся от страха: их уже ничто не остановит.

Кони неслись галопом по полю. Один или два защитника, не выдержав, пустили стрелы. Ричард, стоявший позади Джека, прикрикнул:

– Слишком рано! Не спешить! Ждите, пока они попадут в ров, тогда уж точно не промахнетесь!

Но мало кто его услышал: стрелы дождем посыпались мимо всадников на землю. Да, нас может спасти только стена, подумал Джек, никакой другой силой мы не обладаем.

В одной руке он держал камень, в другой у него была праща; с помощью таких же нехитрых приспособлений, еще мальчишкой, он сбивал уток себе на обед. Осталась ли былая меткость? Он почувствовал, как пальцы изо всех сил вцепились в эти орудия, и попробовал немного расслабиться. Камни годились только для уток, мелькнула мысль, а пробовать отбить ими атаку вооруженных до зубов всадников – пустая затея. Топот тяжелых копыт раздавался уже совсем рядом, враг неумолимо приближался. В горле у Джека пересохло. Некоторые из людей Уильяма держали в руках луки с горящими стрелами, и именно они скакали по направлению к каменной стене; остальные двинулись на штурм земляных валов. Значит, решил Джек, Уильям не осмелился брать приступом стену; он наверняка не знал, что ее можно свалить голыми руками, ведь кладка не успела затвердеть. Джек испытал короткое пьянящее чувство победы: мы оставим его в дураках!

Нападавшие были уже у самых стен.

Горожане беспорядочно пускали в них стрелы, которые градом сыпались на головы нападавших. Конечно, хороших стрелков среди защитников было мало, но тем не менее несколько стрел попали в цель.

Всадники уже достигли рва. Несколько лошадей заартачились на краю, другие стали скользить вниз и взбираться по валу. Прямо против того места, где засел Джек, какой-то всадник, огромный детина в кольчуге, послал свою лошадь прыжком через ров, она достигла склона вала и продолжала карабкаться наверх. Джек зарядил пращу, прицелился и метнул камень. Глаз не подвел его: камень угодил лошади точно по носу. Оступившись на рыхлой земле, она заржала от боли, попятилась и повернула назад. Легким галопом она унеслась прочь, но всадник успел выпрыгнуть из седла и обнажил свой меч. Следом повернули и другие лошади. Но люди Уильяма, спешившись, продолжали упорно лезть вперед. Джек оглянулся и увидел, что несколько соломенных крыш уже загорелись, хотя молодые женщины из последних сил старались сбить пламя. Страшная мысль пронзила сознание Джека: несмотря на героический труд горожан в течение последних полутора суток, стервятники Уильяма могут все же сломить их сопротивление, прорвать стены, сжечь город и уничтожить людей.

Самое страшное может случится, если дело дойдет до рукопашного боя, решил Джек. Его никогда не обучали этому, ни разу не держал он в руках меча, да у него никогда его и не было. Единственный раз он участвовал в драке, да и то был побит Альфредом. Джек чувствовал себя совершенно беспомощным.

Штурм возобновился. Теперь те, кто потерял лошадей, атаковали пешими. На головы им градом сыпались камни и стрелы. Джек только успевал орудовать своей пращой: заряжал и метал, заряжал и метал, и так без остановки.

Несколько нападавших упали, сраженные камнями и стрелами. Прямо перед Джеком какой-то всадник упал с коня и потерял свой шлем; по пшеничным волосам юноша узнал его: это был сам Уильям.

Ни одному всаднику не удалось преодолеть земляной вал, хотя пешие воины и сумели взобраться на него. К ужасу Джека, горожанам пришлось вступить с ними в схватку: палками и топорами они отбивались от вооруженных мечами и копьями головорезов. Некоторые из них прорвались– через заслоны; Джек увидел, как упали замертво три или четыре защитника города. Сердце его сжалось от боли: они стали терять людей.

И все же каждого прорвавшегося противника окружали сразу по восемь-десять человек, набрасывались на него с дубинами, безжалостно рубили топорами. Несмотря на то, что многие защитники получили ранения, преодолевших вал врагов удалось быстро перебить. Остальных горожане погнали со склона под откос. Атака захлебнулась. Оставшиеся в седлах всадники, растерянные, гарцевали вокруг, наблюдая за происходившими еще кое-где на земляном валу мелкими стычками.

Джек наконец смог перевести дух и немного отдохнуть, хотя с тревогой ожидал повторного штурма.

Уильям поднял меч и что-то крикнул своим воинам. Он размахивал мечом в воздухе до тех пор, пока всадники не собрались вокруг него, а потом направил его в сторону стен. Они снова выстроились для атаки.

Джеку пришла в голову неплохая мысль.

Он поднял с земли камень, вложил его в пращу и прицелился в Уильяма.

Камень полетел по прямой и попал тому прямо в лоб, да с такой силой, что было слышно, как хрустнула кость.

Уильям упал с коня.

Его люди замерли в нерешительности, атака снова сорвалась.

Какой-то здоровяк соскочил с коня и подбежал к Уильяму. Джек узнал Уолтера, который всегда неотступно следовал за хозяином. Держа под уздцы его коня, он склонился над распростертым телом Уильяма. Джек с надеждой ждал, что тот окажется мертвым, но тот пошевелился, и Уолтер помог ему подняться на ноги. Вид у него был совершенно ошалевший. По обе стороны люди, затаив дыхание, следили за ними, обстрел камнями и стрелами на короткое время стих.

Пошатываясь, Уильям подошел к лошади Уолтера и взобрался на нее. Слуга помог ему и сам взгромоздился позади. Все ждали команды Уильяма. Но вместо этого Уолтер, помахав мечом в воздухе, сделал знак отступить к лесу и первым тронул свою лошадь.

Остальные всадники последовали за ним. Те, кто еще дрался на земляном валу, побросали оружие и побежали за своим предводителем. Нескольких отступавших уже в поле настигли камни и стрелы защитников города.

Горожане праздновали победу.

Джек озирался вокруг, и ему все еще не верилось, что они выстояли. Женщинам удалось справиться с пожарами. Мужчины, обнявшись, отплясывали на земляном валу. Подошел Ричард и, похлопав Джека по спине, сказал:

– Ну что, стена спасла нас. Твоя стена.

Вокруг них сразу же собралась толпа горожан и монахов, всем хотелось поздравить Джека, да и друг друга.

– Как думаешь, они совсем ушли? – спросил Джек.

– Не сомневайся, – ответил Ричард. – Теперь, когда им стало ясно, что мы будем стоять до последнего, они больше не сунутся. Кому-кому, а Уильяму хорошо известно, что взять город, окруженный стеной, без сильной армии и полугодовой осады невозможно. Тем более, если люди готовы биться насмерть.

– Так, значит, все закончилось? – отрешенно произнес Джек.

Навстречу ему, сквозь толпу, пробиралась Алина с Томми на руках. Джек с радостью обнял ее. Они были живы, они были вместе, и он преисполнился к ней благодарности.

Всем своим существом он ощутил усталость, скопившуюся за эти двое суток. Ему смертельно захотелось лечь и уснуть. Но ему не дали. Двое молодых каменщиков схватили его и усадили себе на плечи. Гул одобрения пронесся по толпе. Джека куда-то понесли, и все двинулись за ними. Он хотел было сказать, что это не он, а они сами спасли себя, но его и слушать бы никто не стал. Все нуждались в герое.

Весть о победе быстро разнеслась по городу, веселье поднялось оглушительное. Они годами жили в страхе перед Уильямом, подумалось Джеку, и вот наконец завоевали свободу. Его долго носили на плечах во главе целой процессии, а он махал людям руками, широко улыбался и жаждал только одного: поскорее лечь, закрыть глаза и забыться в счастливом, блаженном сне.

III

Овчинная ярмарка в Ширинге была в этом году как никогда богатой и шумной. На всей площади перед приходской церковью, где обычно шла торговля и заключались сделки, расположились ларьки и прилавки, вокруг которых толпился народ. Главным товаром, конечно, оставалась шерсть, но здесь же можно было купить все, чего только душа пожелает: новенькие сверкающие мечи, резные, с богатой отделкой седла, откормленных поросят, соломенные шляпы… Уильям, проезжая верхом вдоль рядов вместе с епископом Уолераном, про себя уже подсчитал, что в этом году торговля принесет ему больше денег, чем обычно. И все же удовлетворения от этого не испытывал.

Он с трудом пережил унижение, которое ему пришлось испытать после поражения в Кингсбридже. Кто же мог знать, что ему будет дан такой жестокий отпор, что его людям придется спасаться бегством, оставляя на поле боя убитых и раненых. Но самым унизительным для него было то, что построили эту чертову стену под началом Джека Джексона, любовника Алины, того самого, которого он собирался убить.

Да, ему не удалось задуманное, и тем сильнее он стремился к отмщению.

Уолеран тоже, похоже, думал о Кингсбридже:

– До сих пор в голове не укладывается: как же им удалось так быстро построить стену?

– Ну, настоящей стеной это назвать трудно, – сказал Уильям.

Уолеран кивнул:

– Но и Филип уже наверняка думает, как укрепить ее. Если бы я был на его месте, то сделал бы ее и выше, и крепче, возвел бы сторожевые башни и посадил туда стражу. Судя по всему, тебе придется забыть о набегах на Кингсбридж.

Уильям про себя согласился, но виду старался не показывать.

– Можно попробовать взять город в осаду.

– Это совсем другое дело, не такое простое. О молниеносном набеге король может и не узнать. А вот за время длительной осады горожане, не дай бог, могут отправить королю письмо с просьбой о защите… Это уже опасно.

– Стефан не станет ссориться со мной, – сказал Уильям. – Я нужен ему.

Впрочем, он не был в этом убежден. В конце концов придется, наверное, уступить и согласиться с епископом, решил Уильям, Но ему очень хотелось, чтобы Уолеран продолжил уговоры, склонил его к согласию в обмен на какие-то уступки со своей стороны. Тогда Уильям потребует от него то, что не давало ему покоя последнее время.

Из толпы вышла очень худая, изможденная женщина. Прямо перед собой она толкала хорошенькую девочку лет тринадцати, возможно свою дочь. Мать распахнула верх тонкого платьица девочки, обнажив ее крохотные незрелые грудки.

– Шестьдесят пенсов, – прошептала она.

Уильям почувствовал возбуждение, но покачал головой в знак отказа и прошел мимо.

Ребенок, торгующий своим телом, заставил его вспомнить об Алине. Ей было немногим больше, когда он взял ее силой. С тех пор прошло десять лет, а он все никак не может ее забыть. Может быть, мне никогда уже не заполучить ее, подумал он, но и другим она не достанется.

Уолеран выглядел задумчивым. Он, похоже, совсем не смотрел себе под ноги, но люди и так расступались перед ним, словно опасаясь даже прикоснуться к его черному одеянию.

– Ты слышал, что король взял Фарингтон? – вдруг спросил он.

– Я был там.

Это была решающая победа во всей гражданской войне. Стефану удалось взять в плен сотни рыцарей, захватить множество трофеев и заставить Роберта Глостерского отступить на запад. Победа короля была настолько впечатляющей, что его давний соперник на севере, Ранулф Честерский, сложил оружие и присягнул на верность Стефану.

– Теперь, когда король почувствовал свою силу, думаю, он не потерпит, чтобы его бароны вели свои собственные войны, – сказал Уолеран.

– Возможно, ты и прав, – ответил Уильям, почувствовав, что сейчас настал момент согласиться с епископом и выложить ему свою просьбу. Но он никак не решался. Просить – значит раскрыть душу, а граф этого терпеть не мог, тем более перед таким безжалостным человеком, как епископ Уолеран.

– Оставь Кингсбридж в покое, хотя бы на время, – продолжал епископ. – Теперь у тебя есть овчинная ярмарка, каждую неделю открывается рынок, пусть даже не такой большой, как прежде. Твоя торговля идет куда как успешно. Мои дела тоже неплохи. Я увеличил свое богатство, навел порядок в своих владениях, построил новый замок. Так что нет, пожалуй, особой необходимости воевать с приором Филипом – по крайней мере сейчас, когда это политически опасно.

На рыночной площади повсюду люди жарили, варили и тут же торговали всевозможной едой, воздух был насыщен самыми разными запахами: супов с приправами, свежего хлеба, сахарной карамели, вареных окороков, жареного бекона, яблочных пирогов. Уильям почувствовал тошноту.

– Пойдем в замок, – сказал он.

Они покинули рынок и отправились вверх по склону холма. Шериф устраивал сегодня ужин. У ворот замка Уильям остановился.

– Похоже, ты прав насчет Кингсбриджа, – сказал он.

– Я рад, что ты меня понял.

– Но я по-прежнему хочу отомстить этому Джеку Джексону, и ты мог бы помочь мне, если бы захотел.

Уолеран красноречиво повел бровью. Выражение его лица означало, что он готов с удовольствием выслушать, но не считал себя связанным какими-либо обязательствами.

– Алина обратилась с просьбой расторгнуть ее брак, – продолжал Уильям.

– Да, я знаю.

– И что ты думаешь?

– По всей видимости, у них никогда не было брачных отношений с Альфредом, и брак считается недействительным.

– И этого достаточно?

– Судя по всему, да. Согласно одному ученому человеку, Грациану – а я сам встречался с ним, – брак подразумевает согласие двух сторон; но он также говорит, что физическая близость супругов дополняет и улучшает семейную жизнь. И если мужчина женится на женщине, но не совокупляется с ней, а потом женится на другой и исполняет свои супружеские обязанности, то действительным, то есть совершенным, признается второй брак. И очаровательная Алина, без сомнения, указала это в своем прошении. Я думаю, приор Филип дал ей хороший совет.

Уильяма вся эта болтовня начала раздражать.

– Так значит, она получит развод.

– Разве что кто-то сможет опровергнуть Грациана. Есть два противоположных суждения: одно – теологическое, другое, скорее, жизненное. Теологическое состоит в том, что изречения Грациана способны очернять брак Иосифа и Марии, поскольку он был несовершенным. Практическое же – в том, что часто в политических целях либо для объединения двух владений родители уславливаются о браке детей задолго до достижения ими зрелости. Если же жених или невеста умирают до срока, брак между ними, согласно Грациану, признается недействительным, и последствия могут быть самыми неприятными.

Уильям никогда не мог уловить сути эти мудреных клерикальных споров, но очень хорошо усвоил способ, которым они разрешались.

– То есть ты хочешь сказать, что просьбу Алины можно решить и так и эдак.

– Да.

– И это зависит от того, кто оказывает давление?

– Да. В данном случае результат зависит только от этого. Здесь не затронуты ни интересы собственности, ни вопросы о преданности или военном союзе. Но если на карту будет поставлено нечто большее и кто-то – скажем, архидиакон – сумеет достойно опровергнуть Грациана, может быть, их брак и не будет расторгнут. – Уолеран бросил на Уильяма многозначительный взгляд, от которого тот поежился. – Мне кажется, я догадываюсь, о чем ты теперь меня попросишь.

– Я хочу, чтобы ты выступил против расторжения этого брака.

Уолеран сощурил глаза:

– Никак не возьму в толк: то ли ты любишь эту несчастную, то ли ненавидишь ее.

– Я и сам не могу понять, – ответил Уильям.

Алина сидела в глубокой траве в тени могучего бука. От шумевшего поблизости водопада разлетались крупные капли, и точно слезы, падали на камни у самых ее ног. Здесь, на этой поляне, Джек часто рассказывал ей свои удивительные истории. Здесь он впервые ее поцеловал; поцелуй получился таким торопливым, мимолетным, что она потом долго не могла понять, уж не во сне ли ей все это привиделось. На этой поляне она в первый раз в жизни почувствовала, что влюблена, но даже самой себе не посмела в этом признаться. Теперь ей страстно хотелось только одного: вернуть тот миг, отдаться Джеку, выйти за него замуж, рожать ему детей и уже сегодня стать его законной женой.

Она прилегла, чтобы дать отдохнуть спине. Стоял самый разгар лета, воздух был горячим и неподвижным. Носить второго ребенка оказалось намного труднее, а до срока оставалось еще долгих шесть недель. Сначала ей даже показалось, что у нее будет двойня, хотя ножки бились в одном месте, да и Марта, сводная сестра Джека, приложив как-то ухо к Алининому животу, сказала, что слышит только одно сердце.

Сегодня, воскресным днем, Марта присматривала за Томми, и Алина с Джеком могли ненадолго встретиться в лесу, поговорить о своих делах. Архиепископ отказался дать согласие на развод, может быть, потому, что против этого возражал епископ Уолеран. Филип посоветовал Алине подать новое прошение, но до поры запретил ей жить с Джеком. Приор признал, что это несправедливо, но сослался при том на волю Божью. Эта воля показалась Алине злой.

Горечь разочарования тяжелым камнем лежала на душе и доставляла не меньше переживаний, чем беременность. Иногда, правда, на короткое время ей удавалось немного отвлечься, но то были лишь мгновения. Она горько раскаивалась, что обидела Джека, жалела себя и даже это ничтожество Альфреда, который жил теперь в Ширинге и в Кингсбридже не показывался.

Она вышла за него замуж только для того, чтобы поддержать Ричарда, сделать все, чтобы брат смог получить графство. Но пожертвовав любовью к Джеку, она не помогла и Ричарду. Ей было уже двадцать пять, жизнь казалась загубленной, и винила она в этом только себя.

Алина с грустью вспоминала свои первые встречи с Джеком. Она узнала его еще совсем мальчиком, хотя он уже тогда не был похож на остальных. Годы шли. Джек взрослел, а она по-прежнему относилась к нему как к ребенку. Так и получилось, что Алина стала оберегать и защищать его. Она отвергала одного за другим всех своих поклонников, но никогда не воспринимала Джека как одного из них и поэтому позволила ему приблизиться к ней. Иногда Алина спрашивала себя: почему она так сопротивлялась любви? Ведь она обожала Джека, и не было большего наслаждения в жизни, чем лежать рядом с ним, – и все же однажды она сама отказалась от такого счастья.

Оглядываясь на прошлое, Алина часто ловила себя на мысли, что вся ее жизнь до встречи с Джеком была совершенно пустой: одна сплошная суета, хлопоты с шерстью, и теперь те дни, полные забот, казались лишенными всякой радости; такое чувство возникает, когда видишь роскошный стол, уставленный серебряными блюдами, на которые забыли положить еду, и золотыми кубками, не наполненными вином.

Вдруг она услышала шаги и резко села. Это был Джек, стройный и изящный, как грациозная кошка. Он сел рядом и нежно поцеловал ее в губы. От него пахло потом и каменной пылью.

– Ну и жара, – сказал он. – Давай искупаемся.

Соблазн был непреодолим.

Джек скинул одежду. Алина жадно смотрела на него. Она уже много месяцев не видела его обнаженным. Он ждал, пока она тоже разденется. Краска залила ее лицо: она ни разу не раздевалась перед ним беременной. Медленно развязав ворот своего льняного платья, Алина стянула его через голову. Она с тревогой следила за его взглядом, опасаясь, что ее располневшее тело вызовет у него неприятные чувства; но нет, его глаза, светились любовью и нежностью.

«Как я могла так о нем подумать, – мелькнула мысль, – ведь я же знаю: он любит меня, и будет любить всегда».

Джек быстрым движением опустился перед ней на колени и стал целовать упругую кожу ее округлившегося живота. Алина смущенно улыбалась. Он дотронулся до ее пупка и сказал:

– Смешно торчит.

– Так и знала, что ты это скажешь!

– Раньше здесь была ямочка, а теперь он похож на сосок.

Алина снова зарделась:

– Пойдем купаться. – Ей показалось, что в воде она не будет такой уязвимой.

Заводь у водопада имела глубину в три фута. Алина окунулась: вода обдала ее горячее тело восхитительной прохладой. Джек вынырнул рядом. Плавать здесь было трудно: заводь и в ширину была не более нескольких футов. Он подставил голову под падающие струи, чтобы смыть с волос всю пыль. Алина чувствовала себя на вершине блаженства: вода заставила ее совсем забыть о беременности. Она окунулась с головой, чтобы промыть волосы.

Когда она вынырнула, Джек поцеловал ее.

От неожиданности Алина чуть не захлебнулась и расхохоталась своим звонким смехом. Он снова ее поцеловал. Протерев от воды глаза, она вытянула вперед руки, чтобы удержаться на ногах, и пальцы ее сомкнулись на чем-то очень твердом, торчавшем, словно древко, у Джека между ног. От удовольствия Алина глубоко вздохнула.

– Я так мечтал об этом, – сказал он ей прямо в ухо, и голос его срывался от вожделения, и как послышалось Алине, грусти.

У нее самой от желания пересохло в горле.

– Мы что, нарушим наш обет? – спросила она.

– Да, отныне и навеки.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы больше не будем жить порознь. Мы покидаем Кингсбридж.

– И что ты собираешься делать?

– Уйду в другой город, начну строить другой собор.

– Но там ты не будешь мастером и не сможешь строить то, что тебе хочется.

– Когда-нибудь, надеюсь, у меня появится такая возможность. Я ведь еще молод.

Дай-то бог, подумала Алина, но она знала, что все может сложиться как раз наоборот. И Джек тоже это понимал. Жертва, которую он приносил ради нее, растрогала Алину до слез. Никто и никогда не любил ее так, и другой такой любви в ее жизни уже не будет. Но она не могла позволить ему сдаться окончательно.

– Я не смогу сделать этого, – сказала Алина.

– Чего?

– Не смогу оставить Кингсбридж.

Джек разозлился.

– Почему? В любом другом городе мы могли бы жить как муж и жена, и никто бы нам слова не сказал. Мы можем даже обвенчаться в церкви.

Алина дотронулась до его щеки.

– Я слишком тебя люблю, чтобы отнять у тебя Кингсбриджский собор.

– Ну, это уж мое дело.

– Джек, я так благодарна тебе за эту жертву. Ты готов отдать дело своей жизни ради меня… сердце мое разрывается… никто не любил меня, как ты. Но я не могу лишать тебя того, что так дорого тебе, не хочу пользоваться твоей любовью. Мы потом всю жизнь не простим себе этого. Я не считаю себя вправе принять твое предложение.

Джек с грустью смотрел на нее.

– Я знаю, что если ты решила, спорить с тобой бесполезно. Но что же нам делать?

– Надо подать еще одно прошение о разводе. А пока поживем порознь.

Джек был сама скорбь. Алина договорила:

– И будем каждое воскресенье приходить сюда и нарушать наше слово.

Он прижался к ней всем телом, и она смогла почувствовать его возбуждение.

– Каждое воскресенье?

– Да.

– А вдруг у тебя опять будет ребенок?

– Все равно рискнем. А я тем временем, как и прежде, буду ткать сукно. У Филипа я купила нераспроданную шерсть и теперь хочу попробовать найти прях и ткачей среди горожан.

– А как ты расплатилась с Филипом? – удивился Джек.

– Пока никак. Буду расплачиваться готовым сукном.

Он кивнул и с горечью сказал:

– Приор согласился только ради того, чтобы удержать тебя в городе, он знает, что один я никуда не уйду.

Пожалуй, он прав, подумала Алина.

– Но он ведь будет еще получать дешевую одежду.

– Будь он проклят, этот Филип. Всегда своего добьется.

Алина видела, что ей удалось победить. Она поцеловала Джека и сказала:

– Я люблю тебя.

Он вернул ей поцелуй, и руки его жадно побежали по ее телу, лаская самые сокровенные места, потом он вдруг остановился и сказал:

– Но я хочу быть с тобой каждую ночь, а не только по воскресеньям.

Алина поцеловала его в ухо.

– Однажды этот день придет, – прошептала она. – Обещаю тебе.

Джек подплыл к Алине со спины и притянул ее к себе. Она раздвинула бедра и осторожно опустилась ему на колени. Он ласкал ее налитые груди, пощипывал набухшие соски. Когда он вошел в нее, она содрогнулась от блаженства.

Медленно и нежно они любили друг друга в прохладной заводи, не слыша ничего, кроме шума водопада. Джек обнял ее выпуклый живот, его руки опустились ей между ног, потом снова поднялись, и так он поглаживал ее в такт движениям своего тела. Никогда прежде они не делали так, Джек одновременно ласкал самые чувствительные места ее тела; оба испытывали неведомые доселе ощущения. Алина полностью отдалась им, они уносили ее, заставляя забыть обо всем на свете. Вершина наслаждения застала ее врасплох, она даже немного испугалась, и волна экстаза, пробежав по телу, заставила ее вскрикнуть.

Пока она приходила в себя, Джек оставался в ней, все еще возбужденный. Он замер, не двигался, и Алина поняла, что он остался неудовлетворенным. Вскоре она задвигалась сама, пытаясь вновь возбудить его, но он не отвечал. Она повернула голову и поцеловала его через плечо. Вода на его лице была теплой. Джек плакал.

Назад: II

Дальше: Часть V 1152–1155