Свидетелей собралось немного, четырнадцать человек, в два раза меньше, чем на казни Делакруа. Огромная туша Гомера Криба сразу бросилась мне в глаза, а вот помощника шерифа Роба Макги я не заметил. Как и начальник тюрьмы Мурс, он предпочел пропустить эту экзекуцию.

В первом ряду сидела пожилая пара, которую я поначалу не признал, хотя неоднократно видел их фотографии в газетах, в том числе и ноябрьских. Когда же мы приблизились к возвышению, на котором дожидалась Старая Замыкалка, женщина выкрикнула: «Медленной тебе смерти, сукин ты сын!» Тут я понял, что это Клаус и Маджори Деттерик. А не узнал я их, потому что редко видишь пожилых людей, которым еще не перевалило за сорок.

Джон сжался от этого вопля. Хэнк Биттерман, который стоял между свидетелями и возвышением, не спускал глаз с Клауса Деттерика. Он выполнял мой приказ, но Деттерик и не пытался броситься на Джона. Он словно находился на другой планете.

Зверюга, стоявший позади Старой Замыкалки, коротко мне кивнул, когда мы поднялись на возвышение, убрал револьвер в кобуру, взял Джона за запястье и осторожно повел к электрическому стулу. Совсем как юноша, впервые пригласивший девушку на танец.

– Все нормально, Джон? – шепотом спросил он.

– Да, босс, но… – Взгляд его заметался, впервые он выглядел испуганным. Страх слышался и в его голосе. – Здесь так много людей, которые ненавидят меня. Очень много. Я это чувствую. Мне больно. Они жалят меня, словно осы.

– Ты лучше сосредоточься на нас, – прошептал Зверюга. – У нас ненависти к тебе нет… ты это чувствуешь?

– Да, босс. – Но голос его дрожал все сильнее, а из глаз вновь покатились слезы.

– Убейте его дважды, парни! – внезапно выкрикнула Маджори Деттерик. Голос ее ударил, как пощечина. Джон прижался ко мне, застонал. – Вы должны убить этого насильника дважды, воздайте ему по заслугам!

Клаус все с тем же отсутствующим видом притянул жену к себе. Она разрыдалась.

Тут я заметил, что плачет и Гарри Тервиллигер.

Свидетели этого не видели, Гарри стоял к ним спиной, но он плакал. Однако что мы могли поделать? Только идти вперед.

Зверюга и я развернули Джона. Зверюга нажал на плечо гиганта, Джон сел, схватился за широкие дубовые подлокотники Старой Замыкалки и облизал пересохшие губы.

Гарри и я опустились на колени. Днем раньше по нашей просьбе механик увеличил длину хомутов, потому что щиколотки Джона превосходили в размерах икры обычного человека.

Однако мне привиделось, что хомуты все равно малы, замки не защелкнутся и нам придется увести Джона в камеру, где он и пробудет до тех пор, пока Сэм Бродерик, начальник мастерской, и его парни не проведут необходимую доработку. Но я поднатужился, и замок защелкнулся. Нога Джона дернулась, он ахнул. Похоже, я прихватил кожу на ноге.

– Извини, Джон, – пробормотал я и взглянул на Гарри. У него замок закрылся сразу (наверное, хомут сделали посвободнее, а может, правая нога Джона была меньше левой), но он все смотрел на замок, и я мог понять почему: чем-то тот напоминал пасть голодного аллигатора.

– Все будет хорошо. – Я надеялся, что голос мой звучит убедительно и что я говорю правду. – Вытри лицо, Гарри.

Он вытер слезы со щек и пот со лба. Мы повернулись. Гомер Криб, громко разговаривавший со свидетелем, который сидел рядом с ним (прокурором, судя по строгому черному костюму и узенькому галстуку), замолчал. И вовремя.

Зверюга закрепил одно запястье Джона, Дин – второе. Через плечо Дина я мог видеть доктора, неприметно стоявшего у стены с черным саквояжем между ног. Нынче, я полагаю, они сами бегут на эти экзекуции, особенно если присутствует телевидение, а вот раньше их приходилось приводить чуть ли не силой. Может, тогда они лучше представляли себе, в чем состоят обязанности доктора, и полагали, что присутствие на казни – нарушение клятвы, которую они приносили, становясь врачами: не навреди.

Дин кивнул Зверюге. Зверюга повернулся, чтобы взглянуть на телефон, который никогда не звонил и не мог звонить ради таких, как Джон Коффи, и скомандовал Джеку ван Хэю:

– Позиция один!

Послышалось мерное гудение, ярче вспыхнули лампы. Наши тени четче нарисовались на стене. Они, словно вампиры, нависли над тенью от стула. Джон шумно вдохнул. Костяшки его пальцев побелели.

– Еще не больно? – Миссис Деттерик вырвалась из рук мужа. – А я надеюсь, что больно! Я хочу, чтобы ты умер от боли!

Ее муж вновь схватил ее. Я видел, как струйка крови течет у него из носа. И меня не удивило, когда в марте, открыв газету, я узнал, что он умер от инсульта.

Зверюга встал перед Джоном и касался его плеча, когда говорил. Это противоречило заведенному порядку, но свидетели, за исключением Кертиса Андерсона, знать этого не могли, а Кертис промолчал. По выражению его лица мне показалось, что он думает только о том, как бы уйти с этой работы. Ему очень хотелось уйти. После Перл-Харбора он добровольцем ушел в армию, но так и не попал за океан, погиб в Форт-Брегге в автомобильной аварии.

Джон тем временем расслабился от прикосновения пальцев Зверюги. Я думаю, он понял далеко не все из сказанного Зверюгой, но его рука на плече успокаивала. Зверюга, который умер от инфаркта двадцать пять лет спустя (по словам его сестры, это случилось, когда он ел сандвич и смотрел телетрансляцию матча по рестлингу), был хорошим человеком. Моим другом. Может, лучшим из нас. Он, несомненно, понимал, как человек одновременно и хотел уйти, и боялся этого последнего путешествия.

– Джон Коффи, вы приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен присяжными и утвержден судьей. Господи, спаси народ этого штата. Вы хотите что-нибудь сказать перед тем, как приговор будет приведен в исполнение?

Джон вновь облизал губы, но голос его прозвучал четко и ясно:

– Я жалею, что я такой, как есть.

– И должен жалеть! – взвизгнула мать двух мертвых дочерей. – Должен жалеть, чудовище! Обязан жалеть!

Джон посмотрел на меня. Я не увидел в его глазах смирения, надежды попасть на небеса, обрести вечный покой. Как бы мне хотелось сказать вам, что я все это увидел. Но мне открылось другое. На меня смотрели глаза загнанного в ловушку животного. И переполняли их страх, безнадежность, отчаяние. Мне вспомнились слова Джона о том, как Уэртону удалось без шума увести Кору и Кэти с веранды: «Он убил их вместе с их любовью… И так каждый день. По всему миру».

Зверюга снял новую маску с крюка, но как только Джон увидел ее и понял, для чего она предназначена, глаза его округлились от ужаса. Он посмотрел на меня, на его лысом черепе выступили огромные капли пота. С перепелиное яйцо, подумал я.

– Пожалуйста, босс, не надевайте эту штуку мне на лицо, – простонал он. – Пожалуйста, не отправляйте меня в темноту, не заставляйте меня шагать в темноте, я боюсь темноты.

Зверюга смотрел на меня с вопросительно поднятыми бровями, застыв с маской в руках. Решение следовало принимать быстро, а голова работала с трудом. Маска – традиция, не закон. Надевали ее, чтобы избавить свидетелей от неприятных аспектов казни. А тут я понял, что нечего идти на поводу у свидетелей, во всяком случае, в этот раз. Джон, в конце концов, не сделал ничего предосудительного и, уж конечно, не заслужил того, чтобы перед смертью на него надевали маску. Пусть свидетели об этом не подозревали, но мы-то знали наверняка, а потому я решил удовлетворить его последнюю просьбу. Что же касается Маджори Деттерик, то она, возможно, только поблагодарила бы меня за это.

– Хорошо, Джон, – пробормотал я.

Зверюга вернул маску на крюк. За нашими спинами недовольно загудел Гомер Криб.

– Эй, парень! Надень на него эту маску! Или ты думаешь, мы хотим смотреть, как у него вылезут глаза?

– Успокойтесь, сэр, – не поворачиваясь ответил я. – Это экзекуция, и проводите ее не вы.

– Ты и поймать-то его не сумел, – прошептал Гарри.

Гарри умер в 1982 году, чуть-чуть не дожив до восьмидесяти. Старик. До меня ему, конечно, далеко, но все-таки есть чем похвалиться. Умер он от рака.

Зверюга наклонился и достал из ведра губку. Нажал на нее пальцем, потом сунул его в рот. Мог бы этого и не делать: я видел, как с губки обильно тек соляной раствор. Зверюга сунул губку под колпак и водрузил его на голову Джона. Впервые я видел бледного Зверюгу, мертвенно-бледного, едва не теряющего сознание. Он не просто так помянул суд Божий в нашем недавнем разговоре. Участвуя в казни Джона Коффи, он действительно боялся, что Господь отправит его в ад за то, что он способствовал убийству Его создания. На меня накатил приступ тошноты. Подавил я его с немалым трудом. Жидкость с губки текла по лицу Джона.

Дин Стэнтон затянул нагрудный ремень, его длины едва хватило. Мы приняли все меры, чтобы уберечь Дина в случае провала нашего ночного путешествия. Заботясь о его детях. Мы же не могли знать, что жить ему осталось меньше четырех месяцев. После казни Джона Коффи Дин подал рапорт с просьбой перевести его в другой блок. Его определили в блок С, где заключенный убил Дина, вонзив заточку в шею и выпустив всю его кровь на грязный бетонный пол. Я так и не знаю почему. Думаю, никто этого не знает. Наверное, по глупости. Почему люди вообще убивают друг друга. Газом. Электричеством. Какое-то безумие. Ужас.

Зверюга проверил ремень, отступил на шаг. Я ждал, когда же он подаст команду, но Зверюга молчал. Скрестил руки за спиной, расправил грудь и молчал. Я понял, что команды он не подаст. Возможно, он не мог ее подать, лишившись дара речи. Мне казалось, у меня тоже не повернется язык, но я взглянул в полные ужаса, плачущие глаза Джона и понял, что должен взять инициативу на себя. Должен, даже если потом мне придется целую вечность гореть в адском пламени.

– Позиция два, – прохрипел я, едва узнавая собственный голос.

Колпак загудел. Десять пальцев оторвались от широких дубовых подлокотников и растопырились в десяти направлениях. Их кончики вибрировали. Над головой взорвались три лампы – бах! бах! бах! Маджори Деттерик вскрикнула и без чувств повалилась на мужа. Она умерла в Мемфисе восемнадцать лет спустя. Попала под троллейбус.

Джона бросило вперед. На какое-то мгновение его глаза встретились с моими. Он был в сознании. И именно меня видел он, когда мы вытолкали его из нашего мира в мир иной. Джон повалился на спинку Старой Замыкалки, колпак съехал набок, из-под него поднялся дымок. Смерть была быстрой. Я сомневаюсь, что безболезненной, как утверждают сторонники казни на электрическом стуле (никто из них почему-то не проявил желания проверить это на себе), но быстрой. Руки бессильно упали на подлокотники, по щекам еще текла соленая вода… и слезы.

Последние слезы Джона Коффи.