Следующий день ничем не отличался от предыдущих, но на нем оборвалась эта необычная октябрьская жара. Когда я приехал на работу, с запада доносились раскаты грома, там же громоздились черные облака. К ночи они надвинулись, и мы видели вылетающие из них бело-голубые трезубцы молний. Примерно в десять вечера над округом Терпинг пронесся смерч, убил четверых и сорвал крышу с конюшни в Тефлоне. Гроза и сильный ветер обрушились и на «Холодную гору». Потом мне подумалось, что даже небеса протестовали против скверной смерти Эдуарда Делакруа.

А начиналось все очень даже хорошо. День у Дела прошел спокойно. Иногда он играл с Мистером Джинглесом, но в основном лежал, поглаживая его по шерстке. Уэртон пару раз пытался поднять бучу. Однажды начал орать Делу о мышбургерах, которыми они наедятся после того, как Счастливчик Пьер отправится исполнять тустеп в ад, но маленький француз не отреагировал, и Уэртон, решив, что больше ему сказать нечего, заткнулся.

В четверть одиннадцатого прибыл брат Шустер и порадовал нас, заявив, что будет молиться с Делом на французском. Мы восприняли его слова как добрый знак. К сожалению, мы ошиблись.

К одиннадцати потянулись свидетели. Говорили они главным образом о погоде, некоторые высказывали опасения, не придется ли откладывать казнь из-за отключения электричества. Никто из них, похоже, не знал, что Старая Замыкалка работает от автономного генератора и помешать представлению может только прямое попадание молнии. На этот раз в щитовую отрядили Гарри, поэтому он, Билл Додж и Перси Уэтмор по совместительству стали капельдинерами, показывали приглашенным их место, вежливо спрашивали, не принести ли им стакан прохладительного напитка или воды. Присутствовали две женщины: сестра девушки, которую изнасиловал и убил Делакруа, и мать мужчины, погибшего в огне, – крупная, дебелая, решительно настроенная дама. Она надеется, заявила эта дама Гарри Тервиллигеру, что тот, кто должен сегодня умереть, дрожит от страха, зная, какая его ждет судьба, ибо костры ада разожжены и дьявол уже раскрыл ему свои объятия. А потом она внезапно разрыдалась и уткнулась в огромный, с наволочку, носовой платок.

Гром, раскаты которого не могла заглушить металлическая крыша, гремел все сильнее и ближе. Люди переглядывались, чувствуя себя не в своей тарелке. Мужчины, все при галстуках, не слишком уместных в столь поздний час, вытирали потные лица. Кладовая за день накалилась, как печь. И, разумеется, они старались не смотреть на Старую Замыкалку. Возможно, раньше они и отпускали на сей предмет шуточки, но к половине двенадцатого все это осталось в прошлом. Понятно, конечно, что приговоренным к смерти, которым предстоит сесть на этот дубовый стул, не до смеха, но не только у них сползает с лица улыбка, когда подходит время казни. Не очень-то легко смотреть на человека, сидящего на возвышении с привязанными к стулу руками и ногами. Так что свидетели по большей части молчали, а когда грянул особенно громкий раскат грома, сестра жертвы Делакруа даже вскрикнула. Последним занял свое место Кертис Андерсон, замещавший начальника тюрьмы Мурса.

В половине двенадцатого я подошел в камере Делакруа в сопровождении Зверюги и Дина. Дел сидел на койке, Мистер Джинглес – у него на колене. Мышонок тянулся головой к лицу приговоренного, его маленькие глазки-бусинки смотрели в одну точку. Делакруа гладил головку Мистера Джинглеса между ушами. Крупные слезы катились по лицу Дела, и именно от них не отрывал взгляда Мистер Джинглес. Дел вскинул голову на звук наших шагов. Бледный как мел. Я скорее почувствовал, чем увидел, что Джон Коффи стоит у решетки своей камеры.

Дел скривился, когда ключи заскрежетали в одном, а потом и во втором замке, но сдержался, продолжая поглаживать головку Мистера Джинглеса. Отомкнув замки, я откатил дверь в сторону.

– Привет, босс Эджкомб, – поздоровался Дел. – Привет, парни. Скажи привет, Мистер Джинглес. Но Мистер Джинглес продолжал пристально вглядываться в лицо невысокого лысоватого мужчины, словно пытаясь понять, отчего по его щекам катятся слезы. Раскрашенная катушка лежала в коробке из-под сигар. Она положена туда в последний раз, подумал я, и у меня защемило сердце.

– Эдуард Делакруа, как сотрудник суда…

– Босс Эджкомб?

Я хотел было продолжить, но в последний момент передумал.

– Чего тебе, Дел?

Он протянул мне мышонка.

– Возьмите. Позаботьтесь о Мистере Джинглесе.

– Дел, не думаю, что он пойдет ко мне. Он…

– Mais oui, он говорит, что пойдет. Он говорит, что все знает о вас, босс Эджкомб, и вы отвезете его в то место во Флориде, где мыши показывают разные трюки. Он говорит, что доверяет вам. – Делакруа еще выше поднял руку, и будь я проклят, если мышонок не прыгнул с его ладони мне на плечо. Такой легонький, что его веса я не почувствовал. А вот жар его маленького тельца прошел сквозь ткань униформы. – Босс, не давайте его в обиду. Не позволяйте никому причинить вред моей мышке.

– Не волнуйся, Дел. Не позволю. – Но думал я о другом: что же мне сейчас делать с Мистером Джинглесом? Не мог же я ввести Делакруа в кладовую, где сидели десятки людей, с мышонком на плече.

– Я его подержу, босс, – пророкотал голос за моей спиной. Голос Джона Коффи. А раздался он сразу же после моего невысказанного вопроса, словно Коффи отвечал на него, прочитав мои мысли. – Пока. Если Дел не возражает.

Делакруа облегченно кивнул.

– Да, пусть он побудет у тебя, Джон, пока не закончится эта суета. А потом… – Его взгляд вернулся ко мне и Зверюге. – Вы отвезете его во Флориду. В этот Маусвилл.

– Да, скорее всего мы с Полом повезем его вместе. – Произнося эти слова, Зверюга наблюдал, как Мистер Джинглес перебирается с моего плеча на протянутую руку Джона Коффи. Проделал он все это добровольно, не боясь, безо всякого принуждения, точно так же, как перешел с руки Делакруа на мое плечо. – Используем часть отпуска. Правда, Пол?

Я кивнул. Кивнул и Делакруа, его глаза блеснули, а по лицу пробежала тень улыбки.

– Люди будут платить по десятицентовику, чтобы посмотреть на него. Дети – по два цента. Так, босс Хоуэлл?

– Совершенно верно, Дел.

– Вы хороший человек, босс Хоуэлл. Вы тоже, босс Эджкомб. Вы иногда на меня кричите, но лишь в случае крайней необходимости. Вы все хорошие люди, за исключением этого Перси. Жаль, что я не встретился с вами в другом месте. Не здесь и не сейчас.

– Я должен тебе кое-что сказать, – повернул я разговор в нужное русло. – Перед тем как мы выйдем из камеры. Ничего особенного, но это часть моей работы. Ты готов?

– Oui, monsieur. – Делакруа посмотрел на Мистера Джинглеса, устроившегося на широком плече Джона Коффи. – Au revour, mon ami. – Слезы покатились еще быстрее. – Je t’aime, mon petit. – И он послал мышке воздушный поцелуй. Нелепый, может, даже гротескный. В другой ситуации, возможно, но здесь вполне уместный. Я взглянул на Дина, но тут же отвел глаза. Дин смотрел в сторону изолятора и как-то странно улыбался. Я понял, что он вот-вот заплачет. Что же касается меня, то я пробубнил положенное (насчет сотрудника суда и прочего), после чего Делакруа в последний раз вышел из камеры.

– Одну секунду, босс, – остановил меня Зверюга и проинспектировал макушку Делакруа, после чего удовлетворенно кивнул и хлопнул Делакруа по плечу. – Все лишнее сбрили. В путь.

И Эдуард Делакруа в последний раз прошагал по Зеленой миле, с потеками пота и слез на щеках, под раскаты грома. Зверюга шел слева от осужденного, я – справа, Дин – сзади.

Шустер ждал в моем кабинете, тут же стояли надзиратели Рингголд и Бэттл. Шустер посмотрел на Дела, улыбнулся, затем обратился к нему по-французски. Мне показалось, что священник сильно коверкает слова, но родной язык подействовал магически. Дел улыбнулся в ответ, подошел к Шустеру, обнял, прижал к груди. Рингголд и Бэттл шагнули вперед, чтобы оторвать осужденного от священника, но я остановил их взмахом руки.

Шустер выслушал французский монолог Дела, перемежаемый всхлипываниями, кивнул, словно все понял, в свою очередь похлопал его по спине и взглянул на меня через его плечо.

– Я не понимаю и четверти того, что он говорит.

– Не думаю, что это имеет хоть какое-то значение, – буркнул Зверюга.

– Полностью с вами согласен, сын мой, – с улыбкой ответил Шустер.

Из всех священников, что перебывали в блоке Е, он был лучшим, и только сейчас до меня дошло, что я понятия не имею, как сложился его жизненный путь. Надеюсь, несмотря ни на что, он сохранил свою веру.

Шустер вместе с Делакруа опустился на колени, затем сложил руки перед собой. Делакруа последовал его примеру.

– Not’ Pere, que etes aux cieux, – затянул Шустер, и Делакруа присоединился к нему в молитве. Они произнесли ее по-французски, закончив, как положено: «Mais delivres du mal, ainsi soit-il». К тому времени слезы Дела высохли, он заметно успокоился. Затем последовало несколько строф по-английски, после чего Шустер хотел подняться, но Делакруа удержал его, что-то сказав по-французски. Шустер выслушал, нахмурился. Дел добавил еще пару фраз и с надеждой воззрился на священника.

Шустер повернулся ко мне.

– Он хочет произнести еще одну молитву, с которой я не могу ему помочь, не являясь католиком. Ничего?

Я взглянул на настенные часы. До полуночи еще семнадцать минут.

– Хорошо, но пусть поторапливается. Нам нельзя выбиваться из графика, знаете ли.

– Не волнуйтесь.

Шустер повернулся к Делу, кивнул.

Дел закрыл глаза, но ни слова не сорвалось с его уст. Брови его сошлись у переносицы, и я понял, что он роется в памяти, силясь отыскать то, что хранилось там без дела много лет. Я вновь взглянул на часы, хотел уже сказать, что нам пора, но Зверюга дернул меня за рукав и покачал головой.

И тут Дел заговорил, быстро, напевно, и французский его звучал нежно и чувственно:

– Marie! Je vous salue, Marie, oui, pleine de grace; Le Seigner est avec vous; vous etes benie toutes les femmes, et mon cher Jesus, le fruit de vos entrailles, est beni. – Он снова плакал, но, думаю, не замечал этого. – Sainte Marie, O ma mere, Mere de Dieu, priez pour moi, priez pour nous, pauvres pecheurs, maintenant et a l’heure… L’heure de notre mort. L’heure de mon mort. – Он глубоко вдохнул. – Ainsi soit-il Молния полыхнула в окно бело-голубым светом, когда Делакруа поднимался с колен. Все подпрыгнули или вздрогнули от неожиданности, за исключением Делакруа, все еще погруженного в древнюю молитву. Он вытянул перед собой руку, не глядя, не зная, к чему она прикоснется. Сделав шаг вперед, Зверюга пожал руку Делакруа. Тот посмотрел на него и чуть улыбнулся.

– Nous… – начал он, замолчал и перешел на английский. – Теперь мы можем идти, босс Хоуэлл, босс Эджкомб. С Богом я договорился.

– Это хорошо, – отозвался я, гадая, что будет думать Делакруа о договоре с Богом через двадцать минут, после экзекуции. Мне оставалось лишь надеяться, что его последнюю молитву услышали, и Пресвятая Дева Мария молится за него всей душой и сердцем, потому что Эдуард Делакруа, насильник и убийца, мог рассчитывать только на Ее заступничество. А за окном вновь громыхнуло. – Пошли, Дел… Осталось немного.

– Хорошо, босс, это хорошо. Потому что я больше не боюсь. – Говорил он одно, да вот в глазах я читал другое: боялся он, и тут ему не могли помочь ни наш Создатель, ни Дева Мария. Они все боялись, когда подходили к краю зеленого ковра, чтобы нырнуть в низкую дверь.

– Остановись внизу, – шепотом предупредил я Дела, когда мы входили в кладовую, но мог бы этого не говорить. Он остановился, спустившись с последней ступени, просто остолбенел, увидев стоящего на возвышении Перси Уэтмора с ведром с губкой у одной ноги и телефонным аппаратом, напрямую соединенным с кабинетом губернатора, на уровне правого плеча.

– Нет! – в ужасе выдохнул Дел. – Нет, нет, только не он!

– Иди, – легонько подтолкнул его Зверюга. – Смотри только на меня и Пола. Забудь, что он здесь.

– Но…

Люди уже начали оборачиваться на нас, но я чуть развернулся и ухватил Делакруа за левый локоть так, что этого никто не видел.

– Возьми себя в руки, – говорил я, не размыкая губ, так что слышали меня только Дел и, возможно, Зверюга. – Большинство этих людей запомнит только одно: как ты держался. Предстань перед ними в лучшем виде.

Тут громыхнуло от души, так, что завибрировала металлическая крыша кладовой. Перси подпрыгнул, словно кто-то пощекотал его, а Дел пренебрежительно хохотнул.

– Грохнет чуть громче, так он опять надует в штаны. – Дел расправил плечи (было б что расправлять). – Пошли. Покончим с этим.

Мы направились к возвышению. Делакруа нервно поглядывал на свидетелей, их собралось человек двадцать пять. Мы, Зверюга, Дин и я, смотрели на Старую Замыкалку. Ничего необычного я не заметил. Бросил вопросительный взгляд на Перси, а тот скорчил гримасу, как бы говоря: «Вас интересует, все ли в порядке? Естественно, все».

Оставалось лишь надеяться, что так оно и есть.

Зверюга и я автоматически поддержали Делакруа под локти, когда тот поднимался на возвышение. От пола оно отстояло всего на восемь дюймов, но многие из приговоренных, даже самые крепкие, бывало, не могли взять без посторонней помощи эту последнюю в их жизни высоту.

Дел, однако, взял. На мгновение замер перед стулом (Перси он полностью игнорировал), а потом выговорил, словно представляясь: «C’est moi». Перси потянулся к нему, но Делакруа повернулся и сел сам. Я опустился на колено у его левой ноги, Зверюга – у правой. Принял предписанные инструкцией меры (я о них уже упоминал), дабы защитить промежность и шею, охватил хомутом ногу Дела. Вновь громыхнуло, и теперь уже подпрыгнул я. Глаза заливало едким потом. Почему-то я думал о Маусвилле, куда взрослых пускают за десятицентовик, а детей – за два цента. Тех, кто хочет посмотреть на Мистера Джинглеса через плексигласовое стекло.

Хомут никак не застегивался. Воздух со свистом вырывался из легких Дела, которым через четыре минуты предстояло превратиться в два обугленных мешка. В этот момент как-то забылось, что он убил полдюжины человек.

Дин наклонился ко мне и прошептал:

– Что с тобой, Пол?

– Я не могу… – И тут замок защелкнулся, наверное, прищемив кожу на ноге Дела, потому что тот зашипел от боли. – Извини, – вырвалось у меня.

– Все нормально, босс, – ответил Дел. – Если и поболит, то недолго.

У Зверюги хомут был массивнее из-за встроенного в него электрода, времени на то, чтобы закрыть замок, всегда уходило больше, так что на этот раз мы поднялись практически синхронно. Дин закрепил левую руку Дела, Перси – правую. Я приготовился помочь Перси, но он справился с замком лучше моего. Я видел, что Дел дрожит всем телом, словно через него уже пропускают ток малой мощности. До моих ноздрей долетел и запах его пота. Сильный и резкий, такой иной раз идет от рассола.

Дин кивнул Перси. Тот обернулся через плечо, я увидел свежий порез от бритья на его челюсти и тихо, но твердо произнес:

– Позиция один.

Послышалось гудение (точно так же гудит старый холодильник, если не срабатывает реле), и лампы в кладовой вспыхнули ярче. Дел дернулся. Руки его сжали края подлокотников с такой силой, что побелели костяшки пальцев, глаза бегали из стороны в сторону, дыхание участилось.

– Спокойно, – прошептал Зверюга. – Спокойно, Дел. Держись, пока все хорошо.

«Эй, парни! – звенело у меня в ушах. – Подойдите и посмотрите, что выделывает Мистер Джинглес». А над головой опять громыхнуло.

Перси с важным видом выступил вперед. Свершилось, наконец-то он оказался в центре внимания, все взгляды сосредоточились на нем. Все, кроме одного. Делакруа, увидев, кто стоит перед ним, уставился на свои колени. Я мог бы поспорить на последний доллар, что Перси собьется и не сможет сказать то, что полагается, но он произнес положенную речь без единой запинки на удивление ровным и спокойным голосом.

– Эдуард Делакруа, вы приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен присяжными и утвержден судьей. Господи, спаси народ нашего штата. Вы хотите что-нибудь сказать перед тем, как приговор будет приведен в исполнение?

Дел попытался, но сначала с его губ слетали лишь бессвязные звуки. Перси презрительно усмехнулся, и я едва сдержался, так мне хотелось его пристрелить. Дел, однако, совладал с нервами и заговорил:

– Я сожалею о том, что сделал. Я отдал бы все, чтобы повернуть часы назад, но это невозможно. Так что теперь… – Гром над головой прогремел с такой силой, словно рядом взорвалась бочка пороха. Дел подпрыгнул, насколько позволяли хомуты, глаза его ярко блестели на мокром от слез лице. – Так что теперь я должен заплатить за содеянное. Да простит меня Бог. – Он облизнул губы и посмотрел на Зверюгу. – Не забудьте ваше обещание насчет Мистера Джинглеса, – шепотом, уже только для нас, добавил он.

– Не волнуйся, не забудем. – Я похлопал Дела по холодной как лед руке. – Он отправится в Маусвилл…

– Черта с два, – оборвал меня Перси. Он закреплял ремень на груди Делакруа и говорил уголком рта, не двигая губами. – Нет такого места. Это сказочка, придуманная для того, чтобы ты сидел тихо. Тебе следует знать об этом, гомик.

Страдание, застывшее в глазах Делакруа, подсказало мне, что он, конечно, догадывался об этом… но оставил бы эти мысли при себе, если б не Перси. Я яростно уставился на него, а он ответил мне холодным взглядом, как бы спрашивая, ну и что же я собираюсь делать. Перси, конечно, держал меня за горло. Ничего я не мог сделать. Во всяком случае, в этот момент, на глазах двадцати пяти свидетелей и с Делакруа, которому через несколько мгновений предстояло перейти в мир иной. Не оставалось ничего другого, как продолжать.

Перси взял с крюка мешок-маску и натянул на голову Дела, оставив одну выбритую макушку. Теперь следовало достать губку и уложить ее в колпак, и вот тут Перси впервые отступил от заведенного порядка: вместо того чтобы наклониться и достать из ведра губку, он взял колпак, висевший на спинке электрического стула, и наклонился уже с ним. Другими словами, вместо того чтобы поднести губку к колпаку, что выглядело более логичным, он поднес колпак к губке. Я слишком расстроился, чтобы обратить на это внимание и тут же понять: что-то не так. Пожалуй, то была единственная казнь, когда ситуация полностью вышла у меня из-под контроля. А Зверюга, так тот просто не желал смотреть на Перси. Наклонившись над ведром, Перси развернулся так, чтобы мы и не могли видеть, что он там творит, потом выпрямился с колпаком и торчащим из-под него краем губки. Зверюга теперь смотрел на черную материю, облегающую лицо Дела. Тот широко открыл рот, жадно хватая воздух. На лбу Зверюги, на висках выступили большие капли пота. Такого на экзекуции я за ним не замечал. И Дин стоял какой-то посеревший, словно его мутило и он думал только о том, как бы не расстаться с ужином. Теперь-то я знаю, в чем причина: мы все чувствовали – что-то не так. Да только не могли определить, что именно. Никто из нас не знал тогда о вопросах, которые Перси задавал Джеку ван Хэю. Задавал он их много, я думаю, главным образом для того, чтобы среди них затерялись ключевые. А интересовало Перси, я в этом уверен на все сто процентов, только одно – губка. Предназначение губки. Почему ее замачивают в соляном растворе… и что произойдет, если ее не замочить.

Что произойдет, если губка останется сухой.

Перси нахлобучил колпак на голову Дела. Маленький француз подпрыгнул и громко застонал. Некоторые свидетели заерзали на стульях. Дин шагнул вперед, чтобы помочь с ремешком, но Перси коротким взглядом остановил его. Дин подчинился, и тут же прогремел очередной раскат грома. По крыше забарабанили первые капли дождя. Словно кто-то начал швырять горсти камней и жестяной таз. Перси сам закрепил ремешок под подбородком Делакруа.

Вы, разумеется, слышали, как люди, рассказывая о чем-то ужасном, случившемся на их глазах, говорят: «У меня кровь застыла в жилах». Естественно. Все мы слышали. Но лично со мной такое произошло лишь единожды, в ту самую октябрьскую грозовую ночь, примерно через десять секунд после полуночи. И вызвала это ощущение не торжествующая физиономия Перси, когда тот отходил от сжавшейся на Старой Замыкалке фигуры в маске, в колпаке, с привязанными руками и ногами. Причина заключалась в другом: я не заметил того, что следовало заметить. По щекам Дела из-под колпака не лилась вода. Вот тут я все понял.

– Эдуард Делакруа, – вещал Перси, – электрический ток будет проходить через ваше тело, пока вы не умрете, согласно законам этого штата.

Я посмотрел на Зверюгу. Сердце мое схватило с такой силой, что боль, вызванная урологической инфекцией, я бы почел за счастье. ГУБКА СУХАЯ! Вроде бы я произнес эти слова, но он меня не услышал, покачал головой, показывая, что не понимает, и вновь повернулся к Делакруа.

Я протянул руку, чтобы схватить Перси за локоть, но тот подался назад, одарив меня коротким взглядом. Очень коротким, но сказавшим мне все. Потом он лгал или говорил лишь часть правды, пусть и убедительно, во всяком случае, ответственные лица ему поверили, но я знал истину. Если Перси что-то интересовало, он становился отличным учеником, впитывая каждую крупицу знаний. И он слушал внимательно, когда Джек ван Хэй рассказывал, как пропитанная соляным раствором губка словно собирает электрический ток, направляя его в мозг на манер электрической пули. Да, Перси отдавал себе полный отчет в том, что делал. Пожалуй, я поверил ему, когда он сказал, что и представить себе не мог, как далеко все зайдет, но в том, что губку он не смочил сознательно, сомнений у меня нет. Однако что я мог поделать, кроме как крикнуть Джеку ван Хэю: «Не поворачивай рубильник!» В присутствии исполняющего обязанности начальника тюрьмы и двадцати пяти свидетелей. Я бы и крикнул, если бы Перси дал мне еще пять секунд, но Перси мне их не дал.

– Да помилует Бог вашу душу, – бросил он замершему от страха Делакруа и повернулся к забранному сеткой окну, за которым стояли Гарри и Джек. Последний положил руку на рубильник, называемый феном старушки Мабел. Доктор стоял справа от окна, уставившись на черный саквояж, лежащий у его ног. – Позиция два!

В первые мгновения не произошло ничего необычного: гудение стало громче, тело Дела прижало к ремням.

А потом все пошло наперекосяк.

Устойчивость гудения нарушилась, появились какие-то провалы. Добавился хруст, словно кто-то мял целлофан. Появился отвратительный запах. Я не понял, не понял, что горят волосы и губка, пока не увидел синие струйки дыма, которые поползли из-под колпака. Шел дым и через дыру в верхней части колпака, где к нему присоединялся провод. Точно так же выходит дым из индейского вигвама.

На электрическом стуле Делакруа начал извиваться и дергаться, его закрытое маской лицо моталось из стороны в сторону. Ноги поднимались и опускались, как поршни двигателя, вырываясь из хомутов. Над головой гремел гром, дождь все сильнее барабанил по крыше.

Я посмотрел на Дина Стэнтона, он ответил мне диким взглядом. Под колпаком что-то хлопнуло – так лопаются сосновые шишки, брошенные в разожженный костер, дым уже просачивался сквозь маску.

Я бросился вперед, к забранному сеткой окошку, которое отделяло нас от щитовой, но Брут Хоуэлл схватил меня за локоть и сжал пальцы с такой силой, что моя рука онемела. Лицо его побелело как полотно, но не от паники. Он-то как раз полностью сохранял самообладание.

– Не останавливай Джека, – шепнул Зверюга. – Делай что угодно, только не останавливай Джека. Поздно.

Когда Делакруа начал кричать, свидетели поначалу не услышали его. Дождь отплясывал на крыше бешеный танец, непрерывно гремел гром. Но мы, стоявшие на платформе, слышали, слышали все вопли боли, доносящиеся из-под маски, крики животного, пойманного в огненную западню.

Гудение, идущее от колпака, то и дело обрывалось странными звуками, напоминающими радиопомехи. Делакруа бился на стуле как рыба об лед, с такой силой наваливаясь на ремень, что тот едва не лопался. Все возвышение, на котором стоял электрический стул, ходило ходуном. И электрический ток, похоже, прошибал то одну часть его тела, то другую. Я услышал, как хрястнула кость в его правом плече, словно по деревянному ящику ударили кувалдой. Промежность его штанов, пребывающая в непрерывном движении (ноги-то, как поршни, ходили взад-вперед), потемнела. Вот тут он завопил так, что его короткие пронзительные вопли перекрыли шум дождя и раскаты грома.

– Что с ним происходит? – воскликнул кто-то из свидетелей.

– А выдержат ли хомуты?

– Господи, ну и запах! Фу!

– Такое случается всегда? – поинтересовался женский голос.

Делакруа бросало вперед, откидывало назад, вновь кидало на ремень, и снова он отлетал на спинку электрического стула. Перси смотрел на него с отвисшей от ужаса челюстью. Он, разумеется, чего-то ждал, но только не такого.

Маска вспыхнула на лице Делакруа. К запаху горящих волос и губки присоединился запах горящей плоти. Зверюга схватил ведро, в котором лежала губка, естественно, пустое, и бросился к раковине в углу.

– Не выключить ли мне ток, Пол? – крикнул ван Хэй через сетку окна. Голос его дрожал. – Не следует…

– Нет! – оборвал его я. Зверюга сразу все понял, до меня дошло чуть позже: мы должны довести экзекуцию до конца. Как бы все это ни отразилось на дальнейшей жизни каждого из нас, от нас требовалось одно: покончить с Делакруа. – Не выключай ток! Ради Бога, не выключай!

Я повернулся к Зверюге, не обращая внимания на свидетелей. Кто-то из них поднялся, некоторые кричали.

– Прекрати! – проорал я ему. – Никакой воды! Никакой воды! Ты рехнулся?

Зверюга повернулся ко мне, и тут у него, видимо, прочистились мозги. Полить водой человека, находящегося под током. Да уж. Превосходная идея. Зверюга огляделся, увидел химический огнетушитель, висевший на стене, и схватил его. Молодец!

Тем временем маска свалилась с Делакруа, открыв лицо, ставшее более черным, чем у Джона Коффи. Глаза, теперь бесформенные шары белого желе, выскочили из орбит и лежали на щеках. Брови и ресницы исчезли, начали гореть веки. Дым поднимался из открытого выреза рубашки. А электрический ток гудел и гудел, перемежаясь треском помех.

Дин двинулся к Старой Замыкалке, как мне показалось, чтобы руками сбить огонь с рубашки Дела. Я так дернул его, что едва не сшиб с ног: коснуться в такой момент Дела – все равно что взяться за оголенный провод.

Я не поворачивался, чтобы не видеть, что творится за нашими спинами, по доносящимся крикам чувствовалось, что там разверзся ад. Падали стулья, люди орали, женский голос визжал:

– Остановите это, остановите, разве вы не видите, что с него хватит?

Кертис Андерсон схватил меня за плечо, спрашивая, что происходит, что происходит, черт побери, почему я не даю команду отключить ток.

– Потому что не могу, – ответил я. – Мы зашли слишком далеко, чтобы останавливаться на полпути, неужели это не ясно? Все будет кончено через несколько секунд.

Но прошло две минуты, прежде чем все закончилось, две самые длинные минуты в моей жизни, большую часть которых, как мне показалось, Делакруа оставался в сознании. Он вопил и дергался. Дым вырывался из его рта и ноздрей, губы стали фиолетовыми, как зрелая слива. Дым поднимался с языка, как он поднимается с раскаленной сковородки, на которую налито масло. Все пуговицы на рубашке сгорели или оплавились. Майка не загорелась, но обуглилась, и дым просачивался сквозь нее: горели волосы на груди. За нашими спинами люди бросились к двери. Открыть ее они не смогли (все-таки это тюрьма), поэтому сгрудились возле нее, ожидая, пока Делакруа окончательно прожарится («Меня поджаривают! – кричал старик Два Зуба, когда мы репетировали казнь Арлена Биттербака. – Поджаривают! Индейка уже готова!»), а над кладовой яростно бушевала гроза, гремел гром, потоки дождя обрушивались на металлическую крышу.

В какой-то момент я вспомнил о докторе и поискал его взглядом. Нашел на том же месте, лежащим на полу около черного саквояжа. Он лишился чувств.

Подошел Зверюга и встал рядом со мной с огнетушителем в руках.

– Рано, – шепнул я.

– Знаю, – ответил он.

Мы поискали взглядом Перси и обнаружили его за Старой Замыкалкой, остолбеневшего, с огромными, как плошки, глазами и рукой, прижатой ко рту.

Наконец Делакруа тяжело осел, голова упала на плечо. Тело его еще подрагивало, но такое мы видели и раньше: эффект проходящего по нему тока. Колпак надвинулся на ставшее бесформенным лицо, а когда мы сняли его несколько минут спустя, он прихватил с собой скальп Делакруа с остатками волос: все это буквально приварилось к металлу.

Тридцать секунд подрагивало обуглившееся тело, прежде чем я крикнул Джеку:

– Выключи ток!

Гудение тут же прекратилось, и я кивнул Зверюге.

Он сунул огнетушитель в руки Перси, да с такой силой, что тот чуть не свалился с возвышения.

– Держи, – злобно бросил Зверюга. – Ведь это же ты у нас сегодня выводящий.

Негнущимися пальцами Перси подготовил огнетушитель к работе и направил струю белой пены на человека на стуле. Я увидел, как один раз дернулась нога Дела, когда пена окутала его лицо, и подумал: «О нет, неужели придется вновь включать ток?» Но ноги больше не дергались.

Андерсон уже повернулся к запаниковавшим свидетелям и убеждал их, что все в порядке, ситуация под контролем, сбой произошел исключительно из-за воздействия атмосферного электричества, так что волноваться не о чем. Оставалось только сказать им, что накатывающийся на них запах – дьявольская смесь горящих волос, жарящегося мяса и варящегося дерьма – аромат «шанель номер пять».

– Принеси стетоскоп дока, – приказал я Дину, когда огнетушитель опустел и горьковатый запах пены заглушил идущую от тела вонь.

– Док… может…

– Дока не трогай, просто принеси стетоскоп, – оборвал его я. – Надо поскорее с этим покончить… убрать его отсюда.

Дин кивнул. Думал-то он о том же. Как бы поскорее закончить экзекуцию и выволочь тело Делакруа. Дин наклонился над черным саквояжем, раскрыл его и сунул туда руку. Док начал подавать признаки жизни. Удар его не хватил, до инфаркта тоже дело не дошло. Я понял, что для доктора худшее позади. А вот взгляд Зверюги, брошенный на Перси, не сулил тому ничего хорошего.

– Иди в тоннель, – приказал я ему, – и жди у тележки.

Перси шумно сглотнул.

– Пол, послушайте. Я не знал…

– Заткнись. Иди в тоннель и жди у тележки. Вон отсюда.

Он вновь сглотнул слюну, скорчил гримасу, словно обиделся, повернулся и зашагал к двери, ведущей к лестнице и в тоннель. Пустой огнетушитель он прижимал к груди, как ребенка. Дин принес стетоскоп. Мне приходилось пользоваться им в армии, поэтому я полагал, что справлюсь и на этот раз.

Я смахнул пену с груди Делакруа… и с трудом подавил приступ тошноты: кожа сошла вместе с пеной, легко отделившись от мышц, точно так же, как… вы знаете, отделяется кожа от запеченной в духовке индейки.

– О Боже! – раздался за спиной незнакомый мне, срывающийся на рыдания голос. – Неужели так бывает всегда? Почему меня никто не предупредил? Я бы ни за что не пришел!

Теперь уже поздно об этом сожалеть, подумал я.

– Выведите его отсюда, – приказал я Дину, или Зверюге, или кому-то еще, кто меня слышал, после того как совладал со своим организмом и убедился, что смогу говорить, не вывалив содержимое желудка на дымящиеся колени Делакруа. – Выведите их всех.

Потом, собрав волю в кулак, я приложил мембрану стетоскопа к ярко-красному пятну на груди Дела. Вслушался, моля Бога, чтобы ничего не услышать, и не услышал.

– Он мертв, – вынес я окончательный диагноз.

– Слава Богу, – выдохнул Зверюга.

– Да, слава Богу. Иди с Дином за носилками. А мы пока отцепим его. Надо его уносить, да побыстрее.