Идол бардопоклонников
Есть даже польза в том, что появилась книга о Шекспире, в которой оставлена без внимания шекспировская ирония. Я не говорю, что опущенную главу не следует вставить в следующее издание, – пробел слишком велик, читателю не по себе от трогательного образа пресмыкающегося червя на месте неуязвимого гиганта. Но, может быть, мистер Харрис иначе не сумел бы подобраться к своему герою. Ибо, в конце-то концов, в чем состоит секрет безнадежной неудачи академических бардопоклонников, не сумевших дать нам правдоподобного или хотя бы заслуживающего интерес Шекспира, и победы, легко достигнутой мистером Харрисом, давшим нам и того и другого Шекспира? Да просто мистер Харрис исходил из того, что имеет дело с человеком, а другие вообразили, будто пишут о Боге, вследствие чего они отмели все факты, все соображения традиции или интерпретации, которые бы указывали на человеческие недостатки их героя. В результате материала у них не хватает и им приходится начинать с оговорки, что о Шекспире известно очень мало. Тогда как на самом деле, имея в распоряжении пьесы и сонеты, мы знаем о Шекспире много больше, чем о Диккенсе и Теккерее. Сложность лишь в том, что мы намеренно утаиваем сведения, так как они доказывают, что Шекспир не только не был похож на бога, каким его представляют в Клэпеме, но даже (по той же мерке) на человека порядочного. Академический взгляд основывается на предпосылке, что Шекспир не позволял себе непристойностей, а значит, стихи про «бесстыжую Люси» не могли быть написаны им и аналогичные пассажи в пьесах – либо просто мазки в обрисовке характеров, либо актерская отсебятина. Этот идеальный Шекспир по своей чрезмерной благовоспитанности просто не мог напиться пьяным, поэтому традиционную версию о том, что смерть его была ускорена совместной попойкой с Джонсоном и Дрейтоном, следует отвергнуть, а раскаяние Кассио надо рассматривать как нечто наблюденное, а не пережитое. Мало того, пользуясь отвращением Гамлета к пьянству в Дании, Шекспира выдают за величайшего из трезвенников, превосходившего самообладанием Александра.
Надо сказать, эта система – сперва выдумать великого человека, а потом отбросить все данные, которые с выдуманным образом не согласуются, в результате чего приходится пускаться на нелепое утверждение, будто никаких материалов нет вообще (в то время как ваша мусорная корзина ломится от них), – система эта приводит к тому, что Шекспир оказывается с незаслуженно скверной репутацией. Конечно, не очень важно, написал он слова «бесстыжая Люси» или нет; совсем не важно, напивался ли он в компании с Джонсоном и Дрейтоном, когда кутил с ними ночь напролет, но зато сонеты поднимают щекотливый вопрос, который весьма немаловажен. И нежелание академических бардопоклонников обсуждать или даже мельком упоминать этот вопрос было равносильно молчаливому приговору Шекспиру. Мистер же Харрис обсуждает эту тему открыто и с легкостью убеждает нас в том, что Шекспир был человеком нормального сексуального склада, а никакая не жертва самого жестокого и злосчастного из капризов природы – каприза, подменяющего нормальный объект влечения неким другим. Замалчивание этой темы означает осуждение, а осуждение на современном этапе является всеобщим, хотя достаточно было мистеру Харрису бесстрашно взяться за вопрос, чтобы с этим нездоровым и очень неприятным современным обычаем было покончено.
Против людей знаменитых всегда выдвигаются какие-нибудь шаблонные обвинения. Во время моего детства каждого известного человека обвиняли в том, что он бьет свою жену. Позднее, по какой-то необъяснимой причине, их стали обвинять в психопатических отклонениях. Причем мода бывает обращена в прошлое. Имена Шекспира и Микеланджело приводятся в подтверждение того, что каждый гений первой величины был страдальцем. А в Англии и Германии имеются круги, где эти отклонения нелепым образом чтут как признак мученического ореола героических личностей.
И все это вопиющая чушь. К несчастью, в случае с Шекспиром пуризм, который не мешает передавать обвинение из уст в уста шепотом, не дает прокричать опровержение вслух. Но мистеру Харрису, обладателю зычного голоса, заткнуть рот не удается. Он с надлежащим презрением относится к глупости, возмутительным образом истолковывающей самые невинные и очевидные вещи. Например, пренебрежение Шекспира к «любовному ритуалу», предписывающему отдавать визиты, клясться, преподносить подарки, оказывать пустые знаки внимания, – то есть делать все то, чем люди талантливые заниматься не желают и чему люди обидчивые и бесталанные придают такое значение. Никакой читатель, если только на него не оказали влияния маньяки, во всем усматривающие психопатизм, не даст этим пассажам дурного истолкования. Но в целом лексика сонетов, посвященных Пембруку (или кем там был «мистер У. Г.»), на современный вкус, столь перегружена, что на поднятый вопрос вообще требуется дать развернутый ответ.
