Почти до идолопоклонства
Есть и еще одна вещь, над которой следовало бы поразмыслить мистеру Харрису. Он говорит, что «современники не очень уважали Шекспира». Он даже расценивает изречение Джонсона «мало знал латынь и еще меньше греческий» как насмешку, хотя это суждение, несомненно, взято из искреннего панегирика Шекспиру, написанного после его смерти и, безусловно, предназначенного для того, чтобы усилить впечатление громадности природного дарования Шекспира, подчеркнуть, что схоластическая образованность тут ни при чем. Вообще говоря, в каком-то смысле Харрис прав: Шекспира действительно мало ценили его современники, а если на то пошло, то и все последующие поколения тоже. Барочники на Риджент-канале что-то не распевают стихов Шекспира, как, по слухам, распевают гондольеры Венеции стихи Тассо (обычай этот по какой-то причине был отменен на время моего пребывания в Венеции; во всяком случае, при мне ни один гондольер этого не делал.). Шекспир не более популярный драматург, чем Роден – популярный скульптор или Рихард Штраус – популярный композитор. Но Шекспир был, разумеется, не такой простак, чтобы ожидать, что Томы, Дики и Гарри его эпохи будут интересоваться драматической поэзией, равно как Ньютон позднее не ожидал, что они будут интересоваться флюксиями. И когда мы задумываемся – а может быть, Шекспиру не хватало той уверенности, какую все великие люди черпают у своих наиболее одаренных и восприимчивых современников, уверенности в том, что они великие, – то слова Бена Джонсона раз и навсегда кладут конец столь невероятным домыслам: «И я любил этого человека почти до идолопоклонства, как и другие». Отчего, во имя здравого смысла, сделал он оговорку «почти», если не было идолопоклонства, причем настолько чрезмерного, что оно раздражало самого Джонсона и он даже счел нужным отказаться от него? Джонсона-каменщика, вероятно, обижало, когда Шекспир говорил и писал о каменщиках как о существах низших. Наверное, ему казалось немножко несправедливым, что он, человек более образованный и, возможно, более храбрый и сильный физически, был не так уж удачлив и не так любим, как Шекспир. Но, несмотря на это, он восхвалял Шекспира со всем пылом отпущенного ему красноречия; более того, он не переставал любить его «почти до идолопоклонства».
Следовательно, если уж Джонсон почувствовал необходимость разубедить современников в своей до нелепости преувеличенной оценке Шекспира, то, надо полагать, было немало людей, поклонявшихся Шекспиру так же, как нынче американские дамы поклоняются Падеревскому, и доводивших бардопоклонничество уже при жизни поэта до такого уровня, что более трезвым его поклонникам грозила опасность прослыть глупцами.
