Положение Шекспира в обществе
По поводу спорного вопроса о положении Шекспира в обществе мистер Харрис замечает, что Шекспир «не воспользовался привилегией среднего сословия и не получил буржуазного воспитания». Я выскажу предположение, что Шекспир упустил эту сомнительную привилегию не потому, что помехой оказалось его чересчур низкое происхождение, а как раз потому, что он убедил себя в принадлежности к высшему классу. Пусть-ка мистер Харрис на миг окинет взором мир современной журналистики. Он увидит немало людей с теми же свойствами характера, которые, по его утверждению, делали незавидным общественное положение Шекспира, не получившего должного буржуазного воспитания. Шумные, грубые озорники и скандалисты, любящие уснащать свои статьи непристойными мальчишескими анекдотами, они отличные мастера в особого вида шантаже, который состоит в беспощадном поношении и очернительстве каждого писателя, чьи взгляды достаточно еретичны. Они пользуются тем, что такой писатель не может рискнуть обратиться с жалобой в предвзятый ортодоксальный суд присяжных, не боясь распроститься на пять лет со своим скудным доходом. В жестком и подлом поведении они видят лишь уморительно веселый розыгрыш, а ведь им нельзя отказать в подлинных литературных способностях, в преданности литературе и даже в наличии своеобразной совести художника. Однако вне этой категории, в среде, расположенной ниже по социальной лестнице, Харрис не найдет ни одной модели подобного типа, взирающей на среднее сословие не смиренно и с завистью, а нагло, свысока. Мистер Харрис и сам отмечает презрение Шекспира к торговцам и ремесленникам, его неисправимое пристрастие к непристойным шуткам. Мистер Харрис делает общественно полезную работу, сметая метлой привычный довод бардопоклонникуса невеждимуса (доказывающего, что грубость Шекспира в его эпоху была общепринятой нормой поведения) и метко указывая на одно-единственное имя – Спенсера, – которое само собой разоблачает эту клевету на елизаветинское благопристойное общество. Ничто решительно не мешало Шекспиру быть столь же пристойным, как Мор до него или Беньян после, и относиться к себе с таким же самоуважением, как Рали или Сидни, – не мешало ничто, кроме традиции его слоя, выходцы из которого, безусловно, могут добиться образования и государственной должности, если есть у них к тому склонность, но чья наглость, зубоскальство, распутство, непотребные шутки, долговые обязательства и шумное озорство беспрерывно оскорбляют чувства набожных, серьезных, трудолюбивых, платежеспособных буржуа. Никакой другой слой не бывал ослеплен настолько, чтобы считать, будто джентльменами родятся, а не становятся в результате очень сложного культурного процесса. Даже королей с самого раннего возраста обучают, натаскивают и муштруют, чтобы подготовить к их будущей роли. Но человек из родовитой семьи (каким, я убежден, считал себя Шекспир) ринется в общество, не научившись держать себя за столом, в политику – не взяв ни единого урока истории, в деловую сферу – не имея понятия о коммерции, и в армию – не получив представления о чести.
Когда желают доказать, что Шекспир происходил из трудовой семьи, обращают внимание на то, что он едва выводил свое имя. Почему же? А потому, что он «не воспользовался привилегией среднего сословия и не получил буржуазного воспитания». Сам Шекспир устами Гамлета сообщает нам, что джентльмены нарочно писали скверно, чтобы их не приняли за писцов. Но большинство из них писали (как водится и в наши дни) скверно оттого, что лучше не умели. Короче говоря, весь набор причуд Шекспира – порочность, презрение к торговцам и ремесленникам, убежденность, что остроумный разговор обязан состоять из непристойностей, подхалимство перед вышестоящими и высокомерное обращение с нижестоящими, фамильярные отношения со слугами, о чем можно судить не только по отношениям двух веронцев и их слуг, но и по той любви и уважению, какие внушал такой замечательный слуга, как Адам, – все это характерно для Итона и Харроу, но не для начальных закрытых или государственных коммерческих школ. Как и все, что мы знаем о Шекспире, это указывает на то, что он мнил семьи Шекспиров и Арденов благородными, а себя джентльменом в стесненных обстоятельствах из-за отцовского невезения в делах. Но ни одной минуты не считал себя выходцем из простонародья. В этом кроется объяснение и одновременно оправдание его снобизма. Он не был выскочкой, старающимся прикрыть свое низкое происхождение покупным гербом, – он был джентльменом, пожелавшим вернуть себе принадлежащее ему по праву положение, едва только заработал средства, чтобы поддерживать его.
