Глава тринадцатая. СЪЕЗД ЦАРЕУБИЙЦ

В это время в партии «Земля и воля» начался великий раскол. Одни по-прежнему верят, что нужно просвещать крестьян — готовить их к восстанию, работать в деревне. Их по прежнему именуют — «народниками» или презрительно — «деревенщиной». «Деревенщиной» их именуют другие землевольцы, называемые теперь «политиками». «Политики» считают работу в деревне бессмысленной: «Нужны столетия, чтобы неграмотных забитых крестьян, которые не умеют читать прокламации, боятся бунтовать и частенько выдают полиции своих просветителей, превратить в борцов со строем». Кучка героев добьется гибели царизма куда быстрее, если они используют новое оружие XIX века — террор. Террор против насилия власти вызывает уважение в обществе. И это доказали выстрел в Трепова и убийство Мезенцова. Они уже всколыхнули всю Россию. Только террор заставит всемогущую власть дрожать перед инакомыслящими и идти на уступки… Героизм террористов заставит уважать наши идеи, страх перед нами заставит обывателя давить на жалкое правительство. Слово — за револьвером и бомбой! Политический террор должен стать основным содержанием жизни «Земли и воли»…

Как провозгласил благополучно бежавший за границу Степняк-Кравчинский: «Террор — ужасная вещь. Есть только одна вещь хуже террора, это безропотно сносить насилие». Фраза, ставшая лозунгом «политиков». И они начинают осуществить свои идеи.

В это время все ступени убийств на общественной лестнице уже были пройдены — убит генерал-губернатор, убит шеф жандармов…Оставался нетронутым только Олимп, дворец, самодержец. Двенадцать лет прошло со дня выстрела Каракозова. Пора! Но «деревенщина» яростно возражает — это приведет только к новым, беспощадным репрессиям.

Пока в Петербурге спорили, в провинции уже все решили. И весной 1879 года в Петербург из провинции приезжает некто Александр Соловьев.

Александр Соловьев был сыном бедного помощника лекаря в имениях той просвещенной великой княгини Елены Павловны. Отец его прослужил всю жизнь в ее имениях. И она щедро помогала их семье. Все дети получили воспитание за счет Ее Императорского высочества. Сам Соловьев за ее счет учился в гимназии, потом в университете на юриста. Но университет бросил. Потом «ходил в народ», стал членом партии «Земля и воля». Ему — 33 года. И вот в возрасте Христа — «понял свое предназначение». И он отправляется в Петербург.

В Петербурге Соловьев разыскивает одного из главных лидеров «Земли и воли» Александра Михайлова. Человека, которого землевольцы сравнивали с Робеспьером.

Александр Михайлов — конечно же, из дворян и тоже — провинциал, он из города Пскова, как и Александр Баранников. Они дружили с Баранниковым еще в гимназические годы.

Александр Михайлов был из тех появившихся тогда многочисленных русских мальчиков — «великих критиков», рожденных временемсвободы. О них Достоевский сказал: «Если русскому школьнику дать карту звездного неба, он и ее немедленно исправит». Уже в гимназии Саша Михайлов заболел идеей переустроить этот несовершенный мир. И тотчас почувствовал себя тогда, как он сам писал, — «много вышесвоих сверстников». И сверстники это признали. Михайлов был лидером в дружбе с красавцем и силачом Баранниковым. Много способствовал его революционному образованию. Михайлов, конечно же, принял участие в хождении в народ, но скоро разочаровался. Он вернулся в столицу сторонником беспощадного террора. Александр Михайлов становится лидером «политиков»-террористов.

Вот к нему на нелегальную квартиру и пришел Александр Соловьев.

Вспоминает Александр Михайлов: «Зная, что я близко стою к партии „Земля и воля“, он открыл мне свою душу».

Оказалось, душа приехавшего Александра Соловьева жаждала — убить царя. И за этим он явился в столицу.

Соловьев объясняет Михайлову: «Смерть императора может сделать поворот в общественной жизни… То недовольство, которое теперь выражается глухим ропотом народа, вспыхнет в местностях, где оно наиболее остро чувствуется, и затем широко разольется повсеместно. Нужен лишь толчок, чтобы все поднялось».

Вот так через 12 лет он излагает Александру Михайлову те же самые идеи, которые привели Каракозова к решетке Летнего сада. Убить царя — и все тотчас случится. И он просит содействия «Земли и воли».

Целеустремленность Соловьева понравилось Робеспьеру-Михайлову. Для начала они отправляются покупать револьвер Соловьеву. «Выбрали американский с большими стволами — с такими охотятся на медведей». И оттого револьвер назывался «Медвежатник». По революционной терминологии русский царь часто именовался «Медведем». Так что соответствующий револьвер выбрали молодые люди для подобной охоты.

Но не успел Михайлов снабдить оружием одного цареубийцу, как к нему пришел… другой! В Петербург приехал из Харькова еще один провинциал— Григорий Гольденберг. Тоже член партии «Земля и воля», прославившийся удачным убийством харьковского генерал-губернатора Кропоткина.

Возбужденный своим успехом в Харькове, Гольденберг приехал в столицу за продолжением успеха — убить царя. И он тоже просит содействия петербургской «Земли и воли». Трудно отказать такому заслуженному человеку!

Михайлов сообщает о волнующей ситуации другому лидеру «политиков» Александру Квятковскому. И они решают устроить встречу между двумя приехавшими цареубийцами.

Встретились в трактире. И здесь за рюмкой водки выяснилось чрезвычайное: перед Михайловым и Квятковским сидели террористы нового, невиданного прежде типа. Оказывается, оба покушавшихся, понимая, что вряд ли молжно будет спастись от многочисленной царской охраны, бежать с места убийства не собирались… Убив царя, они оба, не сговариваясь, придумали тотчас принять яд и уйти из жизни с именем, покрытым тайной. Это был новый тип террористов — террорист-смертник. Квятковский и Михайлов сидели в замешательстве. «Мы… в то время еще не были приготовлены к самопожертвованию и явствовали это. Сознание такого нашего положения между двумя, обрекавшими себя на смерть, отнимало у нас всякую нравственную возможность принять участие в выборе того или другого», — вспоминал Михайлов. Но принять участие пришлось. Еврею Гольденбергу, решившему убить русского царя, Михайлов вынужден был объяснить: «Необходимо избегать возможности дать повод правительству обрушиться своими репрессалиями на какое-либо сословие или национальность… чтобы на голову целых миллионов не упали бы новые тяжести».

Так он объяснил Гольденбергу, что еврей, убивший царя, откроет серию жесточайших еврейских погромов по всей России. Соловьев тотчас подхватил высказанное соображение. И сказал: «Только я удовлетворяю всем условиям. Мне необходимо идти. Это мое дело, Александр II мой, и я его никому не уступлю».

И Гольденберг согласился без спора.

Приезд Соловьева оказался детонатором, взорвавшим «Землю и волю». На конспиративной квартире состоялось собрание петербургских «землевольцев». Александр Михайлов доложил о решении Соловьева.

Николай Морозов вспоминает: «Александр Михайлов, доложив на собрании о готовившемся покушении, просил представить в распоряжение Соловьева лошадь для бегства после покушения и кого-нибудьиз членов общества, чтобы исполнить обязанности кучера…»

Так что Михайлов все-таки решил помочь смертнику остаться живым. И тут началось! «Деревенщина» с криками требовала, «чтобы не только не было оказано никакого содействия приехавшему на цареубийство, но чтобы сам он был схвачен, связан и вывезен вон из Петербурга, как сумасшедший!»

Им яростно возражали! Они гневно кричали в ответ, что в таком случае сами помешают Соловьеву. Один из них, некто Попов, среди общего крика и смятения прокричал: «Я сам убью губителя народнического дела, если ничего другого с ним нельзя сделать!» Они понимали, какая волна репрессий обрушится после этого убийства. И как придется сворачивать любимую работу в деревне… Лидер «деревенщины», тогдашний теоретик народничества Георгий Плеханов произнес речь: «Под влиянием ваших затей наша организация вынуждена будет покидать одну за другой наши старые области деятельности, подобно тому как Рим покидал одну за другой свои провинции под напором варваров… А единственной переменой после этого убийства будет только то, что после имени Александр появится три палочки вместо двух… Александра Второго сменит Александр Третий! И все!»

Однако большинство держалось другого мнения. Они объявили, что хотя сами не будут помогать Соловьеву ввиду обнаружившихся разногласий, но ни в каком случае не запретят отдельным членам оказать ему посильную помощь.

И тогда собрание окончательно превратилось в общий яростныйкрик. Кто-то из «деревенщины» кричал, что если появится новый Каракозов, он готов быть новым Комиссаровым. В ответ кричали «политики»: «Уж не хотите ли донести? Тогда мы свами будем поступать, как с доносчиками!» В ответ кричала «деревенщина»: «Уж не хотите ли вы нас убивать? Если так, то не забывайте, что мы стреляем не хуже вас».

И в этот миг, когда они уже были готовы взяться за оружие, раздался звонок во входную дверь.

«Господа, полиция! — воскликнул Михайлов. — Мы, конечно, будем защищаться!?» Каждый из присутствующих молча вынул из кармана свой револьвер и взвел курок.

Михайлов пошел отворить дверь. Еще минуту — и раздался бы залп, но тревога оказалась ложной: Михайлов вернулся с известием, что звонил дворник, явившийся по какому-то делу.

Но эта ложная тревога положила конец бурным сценам. И вскоре после нее собрание спокойно разошлось.

«Но все унесли с собой убеждение, что старое, некогда доброе единство общества „Земля и воля“ разрушено, и теперь каждое направление пойдет своей дорогой», — вспоминал Плеханов. Раскол «Земли и воли» стал неизбежен.

2 апреля 1879 года в девятом часу утра Александр, как всегда, вышел на утреннюю прогулку. День императора протекал обычным, неизменным порядком. Он был уверен, что он так и умрет с этим распорядком дня.

Но в тот день в расписание его жизни было внесено существенное изменение.

2 апреля 1879 года государю императору навсегда отменили традиционную прогулку.

Из газеты «Русский инвалид» от 5.04.1879 года: «2-го сего апреля, в 9-м часу утра, в то время, когда Государь Император изволил по обычаю прогуливаться в местности, окружающей Зимний дворец, на тротуаре, прилегающем к зданию штаба войск Петербургского военного округа, навстречу Его Императорскому Величетву, с противоположной стороны здания вышел человек, весьма прилично одетый, в форменной гражданской с кокардою фуражке. Подойдя ближе к Государю Императору, человек этот вынул из кармана пальто револьвер, выстрелил в Его Величество, и вслед за этим сделал еще несколько выстрелов. Проходившие вблизи люди, а равном и городовые немедленно бросились на злоумышленника и схватили его… Божие Провидение сохранило невредимо драгоценные для России дни Августейшаго нашего Государя. Злодей арестован. Расследование начато».

На самом деле все было куда постыднее.

Он возвращался с прогулки. Уже прошел Певческий мост и вышел на площадь перед дворцом. Сзади, на расстоянии, чтоб не мешал думать, шел начальник его охраны капитан Кох.

Поодаль у арки Главного штаба, как всегда, собралась толпа любопытных… И тут император увидел очень высокого молодого человека в длинном черном пальто и в форменной фуражке с кокардой (какие носят чиновники).

Из дневника генеральши Богданович: «Маков, видевший Государя через полчаса после покушения, рассказывал со слов Государя, что поравнявшись с Государем, молодой человек остановился и отдал ему честь. Лицо этого человека обратило на себя внимание царя. И когда он невольно обернулся… увидел пистолет, направленный на него».

Поворот головы спас ему жизнь — пуля просвистела мимо.

«Пуля пробила стену дворца, где и застряла. Злодей прицелился во второй раз — царь уклонился влево, преступник прицелился в третий раз — царь опять уклонился».

«Уклонился» — так назвал Маков бегство по площади Государя Всероссийского.

Итак, когда Соловьев выстрелил первый раз (стрелял с двух шагов — Э.Р.), пуля просвистела мимо… И тогда Александр пустился от него наутек, как мальчишка. На глазах толпы Государь всея Руси удирал. У собственного дворца! Первый раз после смерти отца его заставили исполнять чужую волю.

А Соловьев бежал за ним и палил.

Выстрел. Император резко подал вправо. Он убегал зигзагами, как его учили в гвардии. Шестидесятилетний царь не потерял присутствия духа. Еще выстрел — он бросился влево. Он уже слышал его дыханье… Еще два выстрела. Но он опять успел — увильнул в сторону, пуля царапнула шинель… И наконец, последний — где-то внизу, мимо ног. Это Соловьев выстрелил, уже падая, когда его догнал Кох.

В первую минуту Кох и полицейские на площади попросту остолбенели. Потом бросились за Соловьевым. Тот успел сделать пять выстрелов, когда резвый Кох догнал его и ударом сабли плашмя сбил с ног. Огромный револьвер валялся рядом. Соловьева окружили, топтали черное пальто и били. Но Соловьев уже что-то грыз. Первым сообразил Кох. Поторопился разжать челюсть, но только расцарапал лицо Соловьеву.

Во рту у Соловьева был орех с ядом. Чтобы покончить с собой (как он и обещал Михайлову), Соловьев принял цианистый калий — один из сильнейших ядов. Но яд, видно, был очень старый и, как оказалось потом, в значительной степени разложился. Соловьев остался жив.

В это время из дворца выскочил Петр Шувалов. Отставной начальник Третьего отделения продолжал квартировать во дворце. Он умолил Александра сесть в подкатившую коляску. (Ведь кто-нибудь из «них» мог быть на площади!) В коляске Шувалова царь проехал считанные метры ко дворцу.

Несостоявшегося цареубийцу повезли в канцелярию градоначальника. Александр вернулся во дворец триумфатором. Объявил: «Господь опять спас!» Императрица уже все знала, хотя он приказал ей не говорить… Она сказала, плача, фрейлине: «Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает. Сегодня убийца травил его, как зайца Это чудо, что он спасся».

В Белом зале — придворные, офицеры гвардейских полков. Один за другим прибывали члены романовской семьи. Брат Михаил, узнавший о покушении, прибежал во дворец без фуражки. Как и 13 лет назад, собралась масса народа. При появлении царя кричали: «Ура!» Как подсчитал услужливо кто-то — «кричали целых 10 минут». Отслужили молебен.

Но он чувствовал — что-то совсем изменилось… Тогда плакали от счастья. Теперь старались быть счастливыми. Потому что это было уже третье покушение… И случилось страшное — привыкли! Привыкли к покушениям на своего государя.

Вечером записал бесстрастно: «Гулял. У Главного Штаба неизвестный выстрелил в меня 5 раз из револьвера. Бог спас. Собралась вся семья — один за другим. Разговор с Дрентельном: убийца арестован. Благодарственный молебен. Много дам и кавалеров. Все офицеры: ура!»

Потом звонили колокола, и он вышел на балкон над Салтыковским подъездом.

Толпа, собравшаяся перед балконом, приветствовала государя.

Василий Бильбасов, известный публицист и историк (автор знаменитой «Истории Екатерины II») стоял в этой толпе. И он с изумлением рассказывал генеральше Богданович, как кто-то громко сказал: «Если патриот — кричи „ура“, если социалист — то молчи»… Слова эти были произнесены человеком, одетым мастеровым «И народ, близко стоявший, спокойно их слушал и ничего с этим человеком не сделал».

В это время уже передавали шутку: дворник, услышав колокольный звон, спрашивает.

— Опять промахнулись?

Множество людей приходило в тот день на площадь Гвардейского штаба (так назывался участок Дворцовой площади у Певческого моста), чтобы увидеть на южном фасаде здания штаба следы от пуль, неумело выпущенных Соловьевым

Между тем в канцелярии градоначальника на диване лежал тот, о ком теперь говорила вся Россия. Ему 33 года, а он до сих пор ничего не сделал в жизни, он, говоря языком чеховской пьесы, — «недотепа»! Он с трех шагов не смог попасть в государя, он даже цианистым калием отравиться не смог (как задумал), но этого недотепу теперь знает вся Россия! Его, которого 33 года никто не замечал! А теперь вокруг все хлопочут. Из ничтожества, безвестности — сразу в самые главные лица.

Одна из причин террора — слава! Слава Степняка-Кравчинского. Теперь слава его — Соловьева!

Очевидец описывал: «Рядом с диваном на полу стояла умывальня чашка с порядочным количеством рвоты (ему промыли желудок). Его первым вопросом, после того как он пришел в себя, был: „Неужели я не убил государя?“»

Посокрушавшись открыто, успокоился. И лежал спокойный и важный. Потом как-то расслабленно попросил папироску. И уже кто-то с необыкновенной предупредительностью подскочил к нему, старательно чиркал спичками. У изголовья преступника, грациозно облокотившись на ручку дивана, изогнувшись над ним, стоял господин в вицмундире с судейским значком и вкрадчивым голосом задавал вопросы.

— Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность поведет к тому благому результату, что никто из невинных не пострадает, тогда как в противном случае…

Но Соловьев величественно молчал.

Однако уже вскоре следствие все знало о покушавшемся.

Соловьев вдруг стал словоохотлив, с удовольствием рассказал, что ночь перед выстрелами «провел… у одной проститутки». (Ему нравилось их шокировать.) Насладившись напоследок радостями жизни, он и отправился убивать императора, не забыв надеть «чистую рубаху, которую припас, а грязную бросил на панель». Ведь на смерть шел. Зачем шел на смерть? Мстил за товарищей.

«Как тени, проходят в моем воображении мученики за народ, фигурировавшие в целом ряде больших политических процессов и безвременно погибшие».

С удовольствием объяснял и цели, ради которых пошел на убийство: «Я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуются их трудом… Мы, социалисты, объявляем войну правительству… К царю, как к врагу народа, могу питать только враждебные чувства».

Верил, что своим выстрелом «приближал светлое будущее». Правда «светлое будущее», ради которого убивал, представлял несколько смутно: «Не могу ясно представить себе новый строй жизни, но думаю, что человечество должно дойти до такого совершенства, что каждый будет удовлетворять всем своим потребностям без всякого ущерба для других…»

И первые сановники империи, которые раньше и на порог кабинета его не пустили бы, теперь внимали каждому его слову, старательно записывали все его рассуждения!

Более того, он, неизвестный никому Соловьев, заставил царя всея Руси и всю царскую семью изменить свою жизнь! От утренних прогулок по городу царь теперь отказался.

И на следующий день наследник записал в дневнике: «Сегодня мне пришлось первый раз выехать в коляске с конвоем… Папа, слава Богу, решился тоже ездить с конвоем и выезжает, как и я, с урядником на козлах и двумя верховыми казаками».

Это было внове для населения — увидеть царя, едущим по собственной столице в сопровождении такой охраны. И император Александр I и его отец Николай I выезжали в коляске без всякой охраны.

Генеральша Богданович записала в дневник то, что говорили вокруг:

— Тяжело это видеть!

Особое присутствие Сената приговорило Соловьева к смерти. Он выслушал приговор совершенно спокойно. Ему предложили написать просьбу о помиловании. Он оставил бумагу чистой.

28 мая 1879 года при стечении четырехтысячной толпы его привезли на Семеновский плац, где когда-то ожидали смерти Достоевский и петрашевцы.

Эшафот — высокий деревянный помост — был окружен со всех сторон железной решеткой. На нем — два деревянных столба с перекладиной. С перекладины раскачивались на ветру две петли. А рядом с эшафотом, на виду у всех, стояло нечто прикрытое рогожей… Это был гроб, заготовленный для живого еще человека. Наконец подъехала колесница. Соловьев сидел на скамейке спиною к лошадям, руки его были перевязаны сзади веревкою. На груди висела черная доска, на которой было написано — «государственный преступник». Войска выстроились вдоль помоста плотными шеренгами.

На эшафот поднялся палач Фролов — вчерашний преступник, который за помилование согласился стать палачом. Фролов был очень картинен — высокий, в красной рубахе, поверх — черный жилет с длинною золотою цепью от часов… Фролову предстояло еще много казней.

Соловьев с усмешкою стоял у позорного столба, пока читали приговор.

Потом священник подошел к Соловьеву, но тот отрицательно покачал головой: как показал он на следствии — не верил в Бога. Теперь им завладел палач Фролов. Помог надеть белый балахон, который должен был скрыть лицо, точнее — муку в последний миг. И обняв за плечи, палач возвел его на «западню». Набросил петлю, заботливо поправил на шее и подал знак. Помощник ударом ноги выбил подпорки, и Соловьев рухнул в раскрывшийся под его тяжестью люк «западни». Белый балахон судорожно дернулся и повис, чуть раскачиваясь на ветру.

На следующий день по городу была разбросана прокламация: «Мы поднимаем брошенную нам перчатку, мы не боимся борьбы и смерти и в конце концов взорвем правительство, сколько бы ни погибло с нашей стороны».

В столице впервые началась паника.

А.А. Киреев, отставной генерал, публицист, знакомец Федора Достоевского, записал в дневнике: «Самые фантастические слухи ходят по городу о том, что-де нигилисты произведут революцию, чуть ли не всех нас перережут. Некоторые части войск держатся наготове!!! Наследник не может жить в Царском Селе, а переезжает в Петергоф… потому что в Царском слишком затруднительно уберечься от убийц. Это будет не жизнь, а каторга! Вот до чего дожили!»