Пьера Омана разбудил его пасынок Алэн.

– Созывают срочное заседание Тайного совета, – объяснил он боязливо, опасаясь, должно быть, что отчим и господин сорвет на нем свое неудовольствие.

Пьер сел в кровати и нахмурился. Что за переполох? Он не любил неожиданностей. Почему его не известили заблаговременно о предстоящем заседании?

Он почесал руку, и сухие чешуйки отшелушившейся кожи упали на украшенную вышивкой простыню.

– Что еще?

– Получено сообщение от д’О, – поведал Алэн. Это имя, Франсуа д’О, носил королевский суперинтендант. – Он настойчиво просит, от имени его величества, обеспечить присутствие на совете герцога де Гиза.

Пьер поглядел за окно. Еще не рассвело, за окном царила тьма; было слышно, как барабанит по крыше проливной дождь. Что ж, продолжая нежиться в постели, он ничего больше не выяснит. Надо вставать.

До Рождества 1588 года оставалось два дня. Пьер и Алэн находились в королевском замке Блуа, что располагался в сотне миль к юго-западу от Парижа. В этом огромном замке насчитывались десятки спален и прочих помещений, и Пьеру достались просторные покои, ничуть не меньше тех, что отвели его господину, герцогу Анри, и лишь чуть меньше королевских.

Подобно королю и герцогу, Пьер привез в замок кое-какие предметы роскоши из собственного имущества, в том числе огромную, чрезвычайно мягкую и удобную кровать, а также многозначительно широкий – для тех, кто понимал – письменный стол. Кроме того, он хранил при себе пару колесцовых пистолетов с серебряными насадками, подарок короля Генриха, первый и единственный дар монарха своему верному слуге. Эти пистолеты Пьер держал у кровати – непременно заряженными.

Прислугой, состоявшей при нем, командовал двадцативосьмилетний Алэн, которого Пьер полностью приручил и которого сделал своим доверенным помощником. А еще он привез с собой в Блуа свою покорную любовницу Луизу Нимскую.

Стараниями Пьера герцог Анри де Гиз сделался одним из наиболее могущественных людей Европы, превзойдя, к слову, в могуществе самого короля Франции Генриха Третьего. И положение Пьера укреплялось одновременно с положением его господина и повелителя.

Король Генрих был миротворцем, подобно своей матери королеве Екатерине, и старался проявлять снисхождение к французским еретикам-протестантам, именовавшим себя гугенотами. Пьер сразу сообразил, какими неприятностями может быть чревата такая политика. Он убедил герцога Анри учредить Католическую лигу, этакий союз католический братств против покровительства ереси. Лига добилась успеха, о котором Пьер не смел даже мечтать. Она стала главной силой во французской политике и подчинила себе Париж и другие крупные города Франции. Более того, власти и влияния Лиги хватило для того, чтобы увезти короля Генриха из Парижа; именно поэтому двор сейчас находился в Блуа. Вдобавок Пьер немало поспособствовал назначению герцога де Гиза командующим королевской армией, и теперь король не мог полагаться на поддержку войска.

Генеральные штаты, французский парламент, заседали в Париже с самого октября. Пьер посоветовал герцогу де Гизу притвориться выразителем чаяний народа, хотя на самом деле, конечно, герцог заботился не столько о народе, сколько об ослаблении королевской власти, а сам Пьер вел хитроумную игру, целью которой было вынудить короля соглашаться со всеми требованиями Католической лиги.

Порой Пьеру думалось, что его господин заходит слишком уж далеко в своей гордыне. На прошлой неделе, на пиршестве в особняке де Гизов, брат герцога Анри, Луи, кардинал Лотарингский, предложил здравицу за «моего брата, будущего короля Франции». Разумеется, недоброжелатели герцога сразу же донесли об этом Генриху. Вряд ли король Генрих способен что-то сделать, но, с другой стороны, зачем искушать судьбу?

Пьер надел дорогой белый дублет с прорезями, из которых выглядывала золотистая шелковая подкладка. Белый цвет отлично прятал перхоть, что постоянно сыпалась ему на плечи.

Наступил тусклый зимний рассвет. С затянутого мрачными тучами неба сыпался холодный дождь. Пустив впереди лакея со свечой, Пьер двинулся полутемными коридорами и проходами к покоям герцога Анри.

Капитан ночной стражи герцога, швейцарец по имени Колли, которого Пьер предусмотрительно кормил взятками, встретил Омана широкой улыбкой.

– Он провел полночи с мадам де Сове, – сообщил капитан. – Вернулся в три.

Любвеобильная и распутная Шарлотта де Сове числилась нынешней любовницей герцога. Надо полагать, его светлость не обрадуется ранней побудке.

– Придется разбудить, – ответил Пьер. – Велите принести пива. Ни на что большее времени нет.

Он вошел в спальню. Герцог пребывал в одиночестве: его супруга осталась в Париже, готовясь рожать своего четырнадцатого ребенка. Пьер тронул сонного герцога за плечо. Анри, которому еще не исполнилось сорока, проснулся сразу.

– Что у них стряслось, коли совет не может подождать, пока люди позавтракают как полагается? – ворчал герцог, натягивая серый атласный дублет поверх исподнего.

Пьеру не хотелось признаваться в том, что он не знает причины суматохи.

– Король злится на Генеральные штаты.

– Я бы, пожалуй, сказался больным, вот только прочие могут воспользоваться моим отсутствием и примутся строить козни против меня, – произнес герцог.

– Они не просто могут, а непременно так и сделают. – Вот она, цена успеха, мысленно прибавил Пьер. Слабость французской монархии, первым признаком которой стала преждевременная кончина короля Генриха Второго тридцать лет назад, открыла перед семейством де Гизов множество возможностей – однако другие знатные семейства не оставляли попыток лишить де Гизов богатства, власти и влияния.

Вошел слуга с кружкой пива в руках. Герцог осушил кружку одним долгим глотком, громко рыгнул и сказал:

– Так-то лучше.

Атласный дублет продувался насквозь, а в коридорах замка гуляли сквозняки, поэтому Пьер подал своему господину теплый плащ. Герцог запахнулся, надел шляпу и перчатки и вышел из спальни.

Первым шагал Колли. Герцог Анри никуда не ходил без телохранителей, даже когда перемещался из одного дворцового помещения в другое. Впрочем, охранники в комнату, где проходили заседания совета, не допускались, так что Колли пришлось остаться на верхней площадке парадной лестницы, а герцог и Пьер вошли внутрь.

В очаге жарко пылал огонь. Герцог немедля скинул с плеч плащ и уселся за длинный стол, к другим советникам.

– Подайте дамасского изюма, – велел он слуге. – Я до сих пор не завтракал.

Пьер присоединился к тем помощникам и подручным, что стояли вдоль стены, и совет принялся обсуждать налоги.

Король созвал Генеральные штаты, поскольку ему требовались деньги. Состоятельные купцы, составлявшие третье сословие – первым считались аристократы, вторым духовенство, – упрямо отказывались делиться с короной своими заработанными тяжким трудом доходами. Более того, они осмелились подослать каких-то людишек, что изучили состояние королевской казны и объявили, что, мол, королю не приходится впредь повышать налоги, если он будет разумнее распределять имеющиеся средства.

Суперинтендант финансов Франсуа д’О сразу перешел к делу.

– Третье сословие должно договориться с королем, – заявил он, пристально глядя на герцога Анри.

– Конечно, – согласился герцог. – Но дайте им время. Гордость не позволит этим людям смириться в одночасье.

Отлично, подумалось Пьеру. Когда соглашение будет наконец достигнуто, герцог окажется всенародным героем.

– Какое еще одночасье? – возмутился д’О. – Они водят короля за нос добрых два месяца!

– Потерпите еще чуть-чуть.

Пьер почесал под мышкой. Почему заседание Тайного совета созвали столь срочно? Споры о налогах велись давным-давно, в них не было ничего животрепещущего.

Слуга с поклоном подал герцогу блюдо с изюмом.

– Извольте, ваша светлость. Я принес еще чернослив из Прованса.

– Давай сюда, – буркнул герцог. – Я так голоден, что готов съесть и овечьи глаза.

Д’О между тем не унимался.

– Если мы станем взывать к здравому смыслу третьего сословия, знаете, что они ответят? – вопросил он. – Скажут, что им нет нужды договариваться с королем – потому что их поддерживает герцог де Гиз.

Суперинтендант с вызовом оглядел собравшихся. Герцог снял перчатки и принялся поедать принесенный слугой чернослив.

Д’О прибавил:

– Ваша светлость, вы называете себя примирителем короля и народа, однако на деле стали помехой для достижения соглашения.

Пьеру не понравилось, как это прозвучало. Слова д’О напоминали приговор.

Герцог проглотил очередной плод и помешкал, подбирая слова для ответа.

Тут распахнулась дверь, и из соседнего помещения, откуда начинались королевские покои, вошел секретарь короны Револь. Он приблизился к герцогу и произнес негромко, но отчетливо:

– Ваша светлость, его величество желает переговорить с вами.

Пьер не знал, что думать. Уже вторая неожиданность за это утро! Что-то происходит, он не имеет ни малейшего понятия, что именно, однако угроза ощущается все явственнее.

Герцог всем своим видом давал понять, что нисколько не торопится выполнять королевское повеление. Достал из кармана покрытую серебром шкатулку для сладостей в форме раковины, положил туда несколько плодов чернослива, словно собираясь утолять голод в присутствии монаршей особы. Потом встал, подобрал плащ и кивком головы велел Пьеру следовать за собой.

В соседнем помещении находился отряд королевских телохранителей; ими командовал человек по имени Монсери, встретивший герцога враждебным взглядом. Этих высокооплачиваемых охранников именовали «сорока пятью стражниками», или просто Сорока пятью, и герцог Анри по наущению Пьера предложил королю распустить отряд, чтобы сократить расходы короны – и, разумеется, еще сильнее ослабить положение государя. Выяснилось, что Пьер в кои-то веки обмишулился: предложение герцога отвергли, а все Сорок пять возненавидели де Гизов.

– Обожди здесь, – сказал герцог Пьеру. – Позову, если понадобишься.

Монсери открыл для герцога следующую дверь.

Герцог направился было к ней, но вдруг остановился и повернулся к Пьеру.

– Лучше сделаем так. Возвращайся к совету. Потом расскажешь, что они обсуждали в мое отсутствие.

– Как прикажете, ваша светлость. – Пьер поклонился.

Монсери замер у двери. Пьеру был виден король Генрих, ожидавший герцога. Тридцатисемилетний король правил уже пятнадцать лет. Несмотря на одутловатое, чувственное лицо, от него исходило ощущение властности.

– Значит, вот этот человек, смеющий называть себя будущим королем Франции, – проговорил Генрих.

А затем повернулся к Монсери и коротко кивнул.

Ловким, отточенным движением Монсери извлек из ножен длинный кинжал и вонзил в герцога.

Острое лезвие рассекло тонкий атласный дублет и пропороло широкую грудь Анри де Гиза.

Пьер замер, не веря собственным глазам.

Герцог разинул рот, будто силясь закричать, но не издал ни звука, и Пьер понял, что рана смертельна.

Охранники не удовлетворились содеянным: они окружили герцога и принялись вонзать в него мечи и кинжалы. Кровь потекла из многочисленных ран на теле Анри де Гиза, хлынула из носа и изо рта.

Пьер не мог пошевелиться. Герцог Анри рухнул на пол.

Тогда Пьер посмотрел на короля. Генрих взирал на все совершенно бесстрастно.

Тут наконец Пьер опомнился. Его господина убили, а он наверняка станет следующей жертвой. Тихо, крадучись, но не теряя времени даром, он попятился обратно в комнату заседаний совета.

Советники, сидевшие за длинным столом, встретили его настороженным молчанием, и Пьер догадался, что эти люди наверняка знали о готовящемся убийстве. Срочное заседание было лишь предлогом, способом застать герцога врасплох. Да это чистой воды заговор, и они все замешаны!

Они ждали от него каких-то слов, ибо не могли знать, совершилось убийство или нет. Он воспользовался этим ожиданием, этой недолгой растерянностью, чтобы сбежать. Быстро пересек комнату, не говоря ни слова, и вышел наружу. За спиной загомонили голоса, но Пьер захлопнул дверь, и многоголосье стихло.

Капитан Колли озадаченно воззрился на Пьера. Оман лишь махнул рукой и бросился вниз по лестнице. Никто не попытался его остановить.

Пьеру было страшно. Он задыхался, грудь тяжело вздымалась, на лбу выступил холодный пот. Герцог Анри мертв. Убит без всякой жалости – и, несомненно, по прямому приказу короля! Да, герцог сделался чересчур самоуверенным. Он пребывал в уверенности, что слабовольный король никогда не отважится на решительный шаг, – и допустил роковую, смертельную ошибку.

Повезло, что самого Пьера не закололи на месте. Мчась по коридорам замка Блуа, Пьер постарался собраться с мыслями. Скорее всего, король и его сообщники не подумали о последствиях убийства, не продумали заранее, что будут делать. Но теперь, когда герцог мертв, они наверняка спохватятся и постараются закрепить свой успех. Перво-наперво они избавятся от родичей Анри, кардинала Луи и архиепископа Лионского, а затем обратят внимание на главного советника де Гизов, Пьера Омана…

Впрочем, время еще есть. Пока суматоха не улеглась, у Пьера имеется возможность спастись.

Герцог де Гиз теперь – старший сын Анри, Шарль. Пьер размышлял на бегу. Юноше семнадцать, он достаточно взрослый для того, чтобы наследовать отцу, – самому Анри было всего двенадцать, когда титул перешел к нему. Если получится удрать отсюда, нужно будет поступить точно так же, как когда-то с Анри: втереться в доверие к матери нового герцога, стать для юноши незаменимым помощником, постоянно напоминать о мести – и тогда в один прекрасный день новый герцог превзойдет покойного в могуществе.

Пьеру и раньше доводилось переживать падения, и всякий раз он восставал из пепла подобно фениксу, сильнее и влиятельнее прежнего.

Он ворвался в свои покои, перевел дух и крикнул Алэну, сидевшему в гостиной:

– Седлай трех лошадей! Бери только деньги и оружие! Мы должны уехать отсюда через десять минут.

– Куда мы едем? – спросил Алэн.

Глупому мальчишке следовало бы спросить не «куда», а «почему».

– Пока не решил. Давай, шевелись!

Пьер кинулся в спальню. Луиза в одной ночной сорочке стояла перед переносным алтарем и молилась, с четками в руках.

– Одевайся, да поскорее! – велел Пьер – Если не поспеешь, уеду без тебя.

Она встала и подошла к нему, держа сложенные руки перед собой.

– У вас неприятности. – Она не спрашивала, а утверждала.

– Еще бы! Иначе с чего бы мне уезжать? – вспылил он. – Одевайся, говорю!

Луиза разжала пальцы, – и короткий кинжал, который она прятала в ладонях, пропорол Пьеру щеку.

– Иисусе! – Крик вырвался у него не столько от боли, сколько от неожиданности нападения. Пожалуй, взмой кинжал в воздух по собственной воле, он вряд ли изумился бы сильнее. Перед ним стояла Луиза, запуганная мышка, беспомощная женщина, над которой он измывался ради забавы! Она порезала его, нанесла не просто царапину, а глубокую рану, кровь из которой стекала по подбородку и по шее…

– Ах ты, шлюха! Я глотку тебе перережу! – прохрипел он и подался вперед, рассчитывая выхватить кинжал.

Луиза ловко увернулась.

– Все кончено, чудовище! Отныне я свободна!

С этими словами она ударила его в шею.

Пьер ощутил, как лезвие пронзает его плоть. Этого не могло быть! Что вообще происходит? Почему эта стерва решила, что она свободна? Слабовольный король велел зарезать герцога Анри, а слабая женщина проткнула ножом Пьера Омана. Глупость какая-то…

Луиза оказалась неумелой убийцей. Она не знала, что смертельной должна быть первая рана. Да, она не сумела прикончить его сразу – и теперь умрет.

Действиями Пьера двигала ярость. Правая рука стиснула раненое горло, а левой он перехватил руку Луизы с зажатым в пальцах кинжалом. Он ранен, но жив, а сучка Луиза скоро сдохнет. Пьер бросился на женщину, врезался в нее, прежде чем она успела нанести еще удар, и Луиза не устояла на ногах. Она повалилась на пол, выронив кинжал.

Пьер подобрал оружие. Стараясь не обращать внимания на ноющую боль в ранах, встал на колени рядом с поверженной Луизой и занес кинжал над головой. Помедлил мгновение, прикидывая, куда лучше ударить. В лицо? В горло? В грудь?

Тут его самого с силой ударили в правое плечо, и он отлетел влево. На миг правая рука словно онемела, пальцы разжались сами собой и выпустили кинжал. Пьер упал на Луизу, перекатился через нее и распластался на полу.

Над ним возвышался Алэн.

Пасынок держал в руках те самые колесцовые пистолеты, которые подарил Пьеру король Генрих. Оба ствола глядели в лицо Пьеру.

Лежа на спине, Пьер беспомощно таращился на оружие. Он стрелял из этих пистолетов несколько раз, а потому знал, что осечки ожидать не приходится. Кто его знает, конечно, насколько твердая рука у Алэна, но с двух шагов способен промахнуться разве что слепой.

В наступившей тишине Пьер расслышал, как барабанит по окнам дождь. По всей видимости, Алэна заблаговременно предупредили об убийстве герцога; вот почему он спрашивал «куда», а не «почему». И Луиза тоже знала обо всем. Вдвоем с пасынком они, выходит, сговорились убить Пьера в тот миг, когда он будет уязвим. Это убийство вполне сойдет им с рук – все решат, что Пьера прикончили по королевскому приказу, как и герцога Анри.

Как такое могло произойти с ним, с Пьером Оманом де Гизом, с человеком, который вертел всеми, как хотел, добрых три десятилетия?

Пьер покосился на Луизу, затем снова перевел взгляд на Алэна. На лицах обоих было одно и то же выражение – ненависть в сочетании с радостью. Для них настал миг торжества, и они были счастливы.

– Ты мне больше не нужен, – хрипло произнес Алэн. Его пальцы легли на изогнутые рычажки под дулами пистолетов.

Что бы это значило? Это Пьер всегда использовал Алэна, а не наоборот, разве нет? Или он что-то пропустил? Боже мой, как все запутанно…

Пьер раскрыл рот, чтобы позвать на помощь, но из раненого горла вырвалось лишь шипение.

Замки пистолетов клацнули, сверкнули искры, прогремел двойной выстрел.

Пьеру почудилось, будто его ударили в грудь увесистым кузнечным молотом. Боль сделалась нестерпимой.

Словно издалека он расслышал слова Луизы:

– Отправляйся обратно в преисподнюю, откуда ты вылез!

А затем сгустилась тьма.

Граф Бартлет назвал своего первенца Суизином, в честь прадеда ребенка, а второму сыну дал имя Ролло, в честь брата его бабушки. Оба они, прадед и Ролло Фицджеральд, доблестно сражались с протестантством, а Бартлет вырос ревностным католиком.

Марджери нисколько не обрадовалась такому выбору. Суизин вызывал у нее отвращение, а Ролло был обманщиком и предал свою сестру. Впрочем, когда мальчики чуть подросли, их настоящие имена сменились на прозвища: не по возрасту шустрый Суизин-младший стал Пролазой Сузи, а пухленького Ролло все называли Толстячком Роли.

По утрам Марджери с удовольствием помогала Сесилии, жене Бартлета. Этим утром она пичкала Пролазу яичницей, пока Сесилия кормила Роли грудью. Молодая графиня кудахтала над детьми, как наседка, зато Марджери выказывала спокойствие и уверенность. Наверное, таков удел всех бабушек, думала она.

Вошел ее второй сын Роджер, пришедший повидать племянников.

– Я буду скучать по ним, когда уеду в Оксфорд, – проговорил он.

Марджери отметила, что юная нянька Дот зарделась при появлении Роджера. Ее сын, сам того не ведая, разбил немало женских сердец этой своей кривой ухмылочкой, и Дот наверняка была бы не против с ним переспать. Значит, хорошо, что он уезжает в университет; Дот, конечно, милая девчушка и с младенцами умеет обращаться, но Роджеру она никак не пара.

Интересно, кстати, а о каком будущем мечтает сам Роджер?

– Ты уже думал, чем займешься после Оксфорда? – спросила Марджери своего сына.

– Хочу изучать законы, – ответил Роджер.

Любопытно.

– Зачем?

– Это очень важно. Законы создают страну.

– То есть на самом деле тебя интересует правительство?

– Может быть. Знаешь, я всегда слушал отцовские рассказы о заседаниях парламента – как там договариваются, как решают, как принимают то одну сторону, то другую…

Сам покойный граф Барт не считал парламент сколько-нибудь занимательным и всякий вызов в палату лордов воспринимал как тяжкую обязанность. А вот настоящий отец Роджера, Нед Уиллард, отличался особым пристрастием к политике. Поди скажи, что дети не похожи на родителей.

– Глядишь, однажды ты станешь членом парламента от Кингсбриджа и будешь заседать в палате общин, – ободрила Марджери.

– Ну да, с сыновьями графов такое случается. А куда денется сэр Нед? Он же от нас заседает.

– Он рано или поздно выйдет в отставку. – Причем с радостью, мысленно прибавила Марджери, особенно если узнает, что ему на этом посту наследует сын.

Внезапно снизу донеслись громкие голоса. Роджер поспешил наружу и вскоре вернулся со словами:

– Приехал дядя Ролло!

Марджери опешила от неожиданности.

– Ролло? – переспросила она недоверчиво. – Он же не приезжал в Новый замок бог весть сколько лет!

– А теперь вот приехал.

Внизу слышались радостные возгласы – Бартлет радушно встречал своего героя.

Сесилия весело обратилась к сыновьям:

– Сейчас вы познакомитесь со своим дядюшкой Ролло.

Марджери отнюдь не спешила приветствовать брата.

Она передала Пролазу Роджеру и встала.

– Присоединюсь к вам позже.

Она вышла из детской и направилась по коридору в свою комнату. По пятам за нею следовал ее верный мастиф Максимус. Бартлет и Сесилия после свадьбы заняли, разумеется, лучшие покои в замке, а вдовствующей графине Марджери отвели вполне достойный уголок со спальней и будуаром.

Войдя в будуар, она плотно прикрыла дверь.

Грудь распирало от холодной ярости. Когда Марджери узнала, что Ролло использовал священников, которых она опекала, чтобы поднять восстание против короны, она отправила брату короткое зашифрованное послание; там говорилось, что больше она не будет помогать ему тайно переправлять католических священников в Англию. Он не ответил, и больше с тех пор они не общались. Марджери часами напролет сочиняла обличительную речь, которую собиралась обрушить на Ролло, если тот вдруг объявится. А теперь, когда брат и вправду появился, она растерялась, не зная, что ему сказать.

Максимус лег к очагу, а Марджери встала у окна и посмотрела наружу. Стоял декабрь; челядь передвигалась по двору, закутанная в плотные накидки. За стенами замка поля застыли, земля словно одеревенела, лишившиеся листвы деревья грозили голыми ветками серому небу. Марджери требовалось время, чтобы вернуть самообладание, а пока она продолжала пребывать в смятенных чувствах – и взяла в руки четки, чтобы хоть немного успокоиться.

Она слышала, как слуги тащат по коридору тяжелые сундуки. Судя по всему, Ролло решил поселиться в своей старой спальне, прямо напротив ее нынешних покоев.

Вскоре в дверь постучали, и Ролло переступил порог.

– Я вернулся! – объявил он радостно.

Брат совершенно облысел, а его борода, когда-то рыжая, стала пегой.

Марджери окинула его ледяным взором.

– Зачем ты приехал?

– И я очень рад тебя видеть, сестренка, – язвительно ответил он.

Максимус негромко зарычал.

– А чего ты ждал, скажи на милость? – воскликнула Марджери. – Ты обманывал меня много лет! Ты ведь знал, что я ненавижу, когда христиане убивают друг друга за веру, но воспользовался моим доверием! Из-за тебя моя жизнь превратилась в трагедию.

– Я выполнял Божью волю.

– Позволь тебе не поверить. Подумай обо всех жизнях, который унес твой заговор! Ты не пощадил и Марию, королеву Шотландскую!

– Она теперь блаженствует на небесах.

– Так или иначе, я не стану тебе помогать, и на Новый замок можешь не рассчитывать.

– Сдается мне, с заговорами покончено. Мария Шотландская мертва, а испанская армада разгромлена. Но если представится случай начать все заново, найдутся и другие надежные места, помимо Нового замка.

– Я единственная во всей Англии знаю, что ты и есть Жан Ланглэ. Не боишься, что я выдам тебя Неду Уилларду?

Ролло усмехнулся.

– Ты меня не выдашь, сестра, – произнес он уверенно. – Ты можешь раскрыть меня, но тогда и я раскрою тебя. Возможно, я не сделаю этого сознательно, но наверняка признаюсь под пытками. Ты прятала у себя священников много лет подряд, а это серьезное преступление. Тебя казнят – быть может, тем же способом, что и Маргарет Клитероу, которую задавили до смерти.

Марджери с ужасом уставилась на брата. О подобном исходе она как-то не задумывалась.

– И дело не только в тебе, – продолжал Ролло. – Бартлет и Роджер оба помогали прятать священников, верно? Получается, что, если ты выдашь меня, власти казнят твоих сыновей.

Он прав, черт подери. Марджери поняла, что угодила в ловушку. Сколь бы ни был ей отвратителен нынче Ролло, она вынуждена будет его покрывать. Остается только изводить себя бессильной злостью.

Марджери долго и с ненавистью вглядывалась в лицо брата.

– Чтоб тебя! – процедила она наконец. – Гореть тебе в аду!

На двенадцатый день Рождества в доме Уиллардов в Кингсбридже устроили большой семейный обед.

В Новом замке, как было заведено раньше, пьес уже не ставили. Графство Ширинг за годы преследований католиков делалось все беднее, поэтому граф уже не мог позволить себе прежние пышные пиршества. Городские семейства теперь собирались в собственных домах, и Уилларды не были исключением.

За праздничным столом сидели шестеро. Барни после разгрома испанской армады наслаждался домашним покоем и уютом. Он восседал во главе стола, а его жена Хельга сидела по правую руку от мужа. Слева расположился сын Барни, Альфо, и Сильви отметила про себя, что за годы достатка его живот заметно округлился. Валери, жена Альфо, держала на руках маленькую девочку. Нед сидел напротив Барни, а Сильви, разумеется, устроилась рядом с супругом.

Эйлин Файф внесла на большом блюде поросенка, зажаренного в яблоках. К еде подали золотистое рейнское вино, которым торговала Хельга.

Барни с Недом продолжали вспоминать события грандиозной морской битвы, в которой они оба участвовали. Сильви и Валери болтали по-французски. Валери вдобавок, поедая свинину, кормила дочку грудью. Барни уверял, что девочка, когда вырастет, будет похожа на свою бабушку Беллу, но Сильви в этом сомневалась: всего один из предков этой малышки был африканской крови, да и ее кожа была розовенькой, ничуть не смуглой.

Альфо принялся рассказывать отцу о своих дальнейших планах по поводу обустройства крытого рынка.

Сильви радовалась – и пребыванию в кругу семьи, и вкусной еде на столе, и жаркому огню в очаге. Враги Англии побеждены, опасность вторжения миновала. Конечно, не замедлят появиться новые, но пока все стихло. А некий лазутчик донес Неду, что и Пьер Оман мертв – убит в тот же судьбоносный день, что и его господин, герцог де Гиз. Все-таки на свете есть справедливость.

Сильви оглядела стол, посмотрела на улыбающиеся лица – и поняла, что это и называется счастьем.

После обеда все надели плотные плащи и вышли на улицу. Вместо пьес в Новом замке таверна «Колокол» нанимала актеров, что разыгрывали представление на временной сцене посреди просторного двора. Заплатив за вход, Уилларды присоединились к толпе зрителей.

Сегодняшняя пьеса, «Игла матушки Гуртон», представляла собой комедию о старушке, которая потеряла свою единственную иглу и больше не могла шить. Кроме самой матушки Гуртон в пьесе участвовали балагур Диккон, притворявшийся, будто способен призвать дьявола, и слуга по имени Ходж, пугавшийся всего на свете и потому частенько мочивший штаны. Зрители громко хохотали.

Нед тоже развеселился, и они с Барни пошли внутрь купить кувшин вина.

На сцене матушка Гуртон затеяла потешный поединок на кулаках со своей соседкой Дамой Чат. Сильви краем глаза заметила в толпе мужчину, который не смеялся. Она сразу поняла, что уже видела раньше это лицо. Взор одержимого забыть непросто.

Мужчина скользнул по ней безразличным взглядом. Судя по всему, ее он не узнал.

А она вдруг вспомнила парижскую улицу и Пьера Омана, стоящего у двери своего захудалого домишки. Пьер о чем-то говорил со священником – рыжебородым и с редеющими волосами на макушке.

– Жан Ланглэ! – пробормотала Сильви, едва веря себе самой.

Неужели перед нею и вправду человек, за которым ее Нед гоняется столь долго – и безуспешно – много-много лет?

Мужчина повернулся спиной к сцене и вышел со двора.

Надо убедиться, что это именно он, что память ее не подвела. Сильви понимала, что ни в коем случае не должна упускать подозрительного мужчину из виду. Нельзя позволить ему ускользнуть. Жан Ланглэ – враг протестантской веры и враг ее мужа.

Ей пришло в голову, что этот человек может быть опасен. Она поискала взглядом Неда, но тот не спешил выходить из таверны. Надо действовать. К тому времени как Нед наконец вернется, человек, похожий на Ланглэ, исчезнет неизвестно куда. Ждать нельзя.

Сильви никогда не ценила собственную жизнь выше того, во что верила.

Она последовала за тем, кто заставил ее насторожиться.

Ролло решил вернуться в замок Тайн. Он отчетливо понимал, что уже не сможет использовать Новый замок для своих тайных дел, каковы бы те ни были. Марджери не станет выдавать его сознательно – недаром он пригрозил ей неизбежной казнью обоих ее сыновей, – однако с нее станется оговориться случайно, обронить лишнее там, где могут подслушать чужие уши. Поэтому лучше ни во что ее не впутывать.

Граф Тайн продолжал платить ему жалованье, и время от времени Ролло даже выполнял различные графские поручения, для придания достоверности своему прикрытию. Он понятия не имел, положа руку на сердце, какими тайными делами собирается заниматься теперь, когда католическое вторжение и католическое восстание провалились, но надеялся – надеялся всем сердцем, всей душой, – что рано или поздно кто-то снова решит возвратить Англию к истинной вере. Когда это случится, он будет рядом.

По дороге в Тайн он ненадолго заглянул в Кингсбридж и присоединился к группе путников, направлявшихся в Лондон. Был двенадцатый день Рождества, во дворе таверны «Колокол» давали праздничную пьесу, и путники решили посмотреть представление, а в дорогу выйти следующим утром.

Ролло хватило всего минуты, чтобы счесть эту дрянную пьесу неимоверно вульгарной. В тот миг, когда толпа зрителей разразилась особенно громким гоготом, он перехватил взгляд невысокой женщины средних лет. Женщина смотрела на него так, словно пыталась вспомнить, где видела раньше.

Ролло был уверен, что сам никогда прежде ее не встречал и не знал, кто она такая, но ему совершенно не понравилось, как она хмурит лоб, будто перебирая в памяти картины из своей прошлой жизни. Он натянул на голову колпак плаща, отвернулся и двинулся прочь.

На рыночной площади он остановился, глядя на западный фасад собора. Сложись все иначе, подумал он с горечью, я мог бы стать епископом.

Ролло вошел в собор. При протестантах храм сделался скучным, унылым, тоскливым местом. Изваяниям святых и ангелов в каменных нишах поотрубали головы оголтелые борцы с идолопоклонством. Настенные росписи едва угадывались под тонким слоем свеженанесенной побелки. Как ни удивительно, еретики-протестанты пощадили многоцветные витражи – наверное, потому, что замена стекол обошлась бы в кругленькую сумму. Впрочем, в тусклый зимний день витражи сверкали совсем не так ярко, как летом.

Я бы все здесь изменил, думал Ролло, я бы дал людям веру с яркими красками, пышными облачениями и драгоценными камнями. Кому нужно это паскудное унылое протестантство? От сожалений о несбывшемся даже заболел живот, словно по телу вдруг разлилась желчь.

В раме было пусто. Должно быть, все священники отправились смотреть пьесу. Обернувшись, Ролло внезапно заметил в дальнем конце нефа ту самую невысокую женщину, что так пристально глядела на него во дворе таверны. Когда их взгляды снова встретились, женщина заговорила с ним по-французски, и ее голос гулко раскатился под сводами собора, точно глас судьбы.

– C’est bien toi, Jean Langlais? – спросила она. – Это и вправду ты, Жан Ланглэ?

Ролло отвернулся, скрывая растерянность. Не может быть! Его опознали, опознали как Ланглэ! Похоже, эта глазастая стерва не знакома с Ролло Фицджеральдом, но ее быстро просветят, тут и сомневаться нечего. А еще она вот-вот назовет его Ланглэ при том, кто знает его как Ролло, – при том же Неде Уилларде, – и тогда с ним будет покончено.

От нее нужно отделаться.

Ролло поспешно свернул в южный пролет. Боковая дверь в стене вела, это он хорошо помнил, в монастырскую галерею. Он дернул ручку, но дверь не открылась. Должно быть, ее заделали, когда Альфо Уиллард – снова эти Уилларды, чтоб им пусто было! – перестроил монастырь в крытый рынок.

По нефу простучали шаги. Наверняка эта женщина хочет рассмотреть его лицо, чтобы удостовериться в своих подозрениях. Ну уж нет, этого он не допустит.

Ролло побежал по проходу, высматривая путь к отступлению, надеясь ускользнуть из собора и скрыться в городе прежде, чем назойливая глазастая стерва его как следует разглядит. В южном трансепте, у основания могучей колокольни, отыскалась дверца в стене. Ролло подумал, что за нею может скрываться выход на крытый рынок, но, когда распахнул дверь, увидел перед собой винтовую лестницу, уводившую куда-то наверх. Мгновенно приняв решение, он шмыгнул внутрь, притворил дверь за собой и стал подниматься по ступеням.

Он рассчитывал, что лестница выведет на галерею, тянувшуюся по всей длине южного придела, но ступени все не кончались, и Ролло сообразил, что выбора у него нет: нужно лезть выше, тем более что внизу слышалась знакомая поступь.

Ролло тяжело дышал. Ему исполнилось пятьдесят три, и подниматься по лестницам сейчас было куда труднее, чем когда-то в молодости. Правда, женщина, что гналась за ним, по виду не намного моложе.

Кто она такая? И откуда она его знает?

По всей видимости, француженка. Она обратилась к нему со словом «toi», а не «vous»; это означало, либо что они с ней знакомы близко – а такого быть не могло, – либо что она сочла его не заслуживающим уважительного «вы». Выходит, она видела его – то ли в Париже, то ли в Дуэ.

Француженка в Кингсбридже? Почти наверняка переселенка из гугенотов. Тут живут Форнероны, но они вроде из Лилля, а в том городе Ролло никогда не бывал.

С другой стороны, Нед Уиллард женился на француженке.

Вот, вполне возможно, кто эта женщина, карабкающаяся по ступеням следом за ним. Как ее зовут? Кажется, Сильви.

Ролло все ждал, что вот-вот за очередным витком лестницы откроется проход, ведущий куда-то в глубь толстых стен, но лестница тянулась и тянулась, словно в дурном сне.

Наконец, почти бездыханный и валящийся с ног от изнеможения, он очутился перед низкой деревянной дверью, в которую уперлись ступени. Ролло распахнул дверь, и в лицо ему ударил холодный ветер. Он пригнул голову, чтобы не удариться о косяк, и шагнул наружу, а дверь с треском захлопнулась. Ролло очутился на узкой галерее главной башни, над самым средокрестием. Лишь ограда высотой по колено отделяла его от пропасти глубиной в добрые сотни футов. Он посмотрел на крышу хоров далеко внизу. Слева виднелось кладбище, справа торчал четырехугольник старого монастыря, ныне служивший крытым рынком. За спиной, невидимая за шпилем, раскинулась рыночная площадь.

Ветер яростно рвал полы плаща.

Проход огибал подножие шпиля. Выше, на конце шпиля, виднелся каменный ангел, казавшийся снизу фигурой человеческого роста. Ролло поспешно двинулся вперед, надеясь отыскать другую лестницу. Обойдя шпиль наполовину, от не удержался от взгляда на рыночную площадь, сейчас почти пустынную: такое ощущение, что едва ли не весь город сошелся в «Колокол» на эту треклятую пьесу.

Другого пути вниз не было. А когда Ролло закончил обходить шпиль, женщина, шедшая за ним, выступила из дверного проема.

Ветер швырнул волосы ей в лицо. Она откинула локоны со лба и посмотрела Ролло в глаза.

– Это вы, – сказала она по-английски. – Вы – тот самый священник, которого я видела с Пьером Оманом. Я должна была удостовериться.

– А вы – жена Уилларда?

– Он много лет искал Жана Ланглэ. Что вы делаете в Кингсбридже?

Догадка Ролло оказалась верной: женщина ничего не знала о Ролло Фицджеральде. В Англии их пути никогда не пересекались.

Вплоть до сегодняшнего дня. Но теперь ей известна его тайна. Его арестуют, будут пытать и повесят за измену.

Вдруг Ролло понял, что существует простой выход.

Он шагнул к женщине.

– Глупышка, – проговорил он почти ласково. – Вы не понимаете, какой опасности себя подвергаете.

– Я вас не боюсь. – В следующий миг она метнулась ему навстречу.

Ее ногти оцарапали ему лицо. Ролло вскрикнул и попятился. А женщина – вот зараза! – все не унималась.

Ролло схватил ее за руки. Она взвизгнула, принялась вырываться. Он был крепче и сильнее, но она боролась. Пиналась, отбивалась. Высвободила одну руку и снова напала, метя ему в глаза, но он сумел перехватить ее кисть.

Ролло толкал соперницу вперед, чтобы она очутилась спиной к ограде, но женщина неведомым образом ускользнула, и теперь уже за его спиной разверзлась глубокая пропасть, а женщина пихнула его изо всех сил. Однако ей было с ним не справиться, и она попятилась, громко взывая о помощи. Ветер уносил ее крики, и Ролло сомневался, что кто-либо придет ей на выручку. Он оттолкнул женщину в сторону, лишая равновесия, потом чуть не ухитрился перекинуть через ограду, но она сумела его одурачить, вывернулась, кое-как отползла. Затем вскочила, испуганно огляделась и побежала.

Он кинулся за нею, стараясь ставить ногу твердо, памятуя о том, что любой неверный шаг приведет к смертельному падению. Она добежала до двери первой, но порыв ветра снова захлопнул дверь, и женщине пришлось потратить время на то, чтобы ее открыть. Этой доли мгновения Ролло хватило, чтобы нагнать соперницу. Одной рукой он схватил женщину за ворот, а другой ухватился за подол ее юбки, оттащил от двери и выволок обратно на узкую галерею.

Ее руки бессильно болтались, пятки волочились по камням. Она попробовала снова его обмануть, внезапно обмякнув, но на сей раз у нее ничего не вышло. Так тащить ее было даже проще.

Ролло достиг места, где галерея сворачивала под прямым углом. Поставил ногу на ограду, попытался перевалить женщину вниз. В ограде имелись сливные отверстия для дождевой воды, и женщина уцепилась пальцами за одно из них. Ролло ударил ее, и она разжала пальцы.

Он толкал и толкал, и вот женщина повисла над пропастью, головой вниз. Она громко вопила, охваченная ужасом. Ролло отпустил ее ворот и взялся за лодыжки, чтобы полностью перевалить тело через ограду. Одну лодыжку он ухватил легко, но вот вторая никак не давалась. Тогда он с усилием поднял женщину за одну ногу. Она упорно продолжала хвататься за ограду обеими руками.

Ролло оторвал ее руку от камня, и женщина было начала падать, но в последний миг стиснула пальцами его запястье. Он чуть было не рухнул в пропасть вместе с нею. Хвала небесам, что силы оставили женщину и она разжала пальцы.

На мгновение Ролло застыл на краю, размахивая руками. В конце концов он удержался и шагнул назад.

А вот женщина, потеряв опору, мучительно медленно сползла с ограды. Ролло наблюдал с восторгом и ужасом, как она летит вниз, переворачиваясь на лету. Ее крики заглушались ревом ветра.

Она рухнула на крышу хоров. Тело подпрыгнуло, потом покатилось дальше вниз. Голова запрокинулась под неестественным углом. Наверное, шею сломала, подумал Ролло. Тело съехало по скату крыши, задело выступ, упало на крышу северного придела, покатилось дальше – и наконец замерло в неподвижности прямо посреди кладбища.

Среди могил никого не было. Ролло посмотрел в другую сторону: там были только крыши. Этой схватки никто не видел.

Он открыл дверцу, вошел в башню, закрыл дверцу за собой и стал спускаться по винтовой лестнице, так быстро, как только мог. Он дважды споткнулся и едва не упал, но не останавливался. Следовало торопиться.

Внизу он остановился и прислушался. Тишина. Ролло осторожно приотворил дверь. Никаких голосов, никаких шагов. Он выглянул в щелку. Собор казался пустым.

Ролло вышел в трансепт и тихо закрыл дверь.

Накинул колпак и быстрым шагом пошел вдоль южного придела. Добрался до западной оконечности собора и приоткрыл дверь. На рыночной площади были люди, но никто как будто не глядел в его сторону. Он вышел наружу и не задерживаясь направился на юг, мимо входа на крытый рынок, заставляя себя не озираться, – он не был уверен, что способен вынести чужой взгляд.

За епископским дворцом он свернул и двинулся к главной улице.

Ему подумалось, что надежнее всего немедленно покинуть город и никогда не возвращаться. Но здесь оставались люди, которых он знал, а уйти он все равно собирался утром, в компании других путников; если он сбежит прямо сейчас, это навлечет на него ненужные подозрения. С городской стражи станется отправить верховых на его поиски – с наказом привести обратно. Лучше задержаться и вести себя естественно.

Ролло повернул к рыночной площади.

Представление во дворе «Колокола» закончилось, зрители начали расходиться. Ролло заметил Ричарда Граймса, преуспевающего кингсбриджского строителя, заседавшего в городском совете.

– Добрый день, олдермен, – вежливо поздоровался он. Граймс запомнит, что видел Ролло идущим по главной улице со стороны набережной, и подтвердит, что у собора его не было.

Строитель немало изумился, узнав Ролло, и хотел было завязать беседу. Ему явно хотелось узнать, где Ролло пропадал все эти годы. Но тут с кладбища донеслись громкие крики. Граймс немедленно поспешил на этот шум, и Ролло последовал за ним.

Тело погибшей уже окружила толпа зевак. С первого взгляда было понятно, что руки и ноги женщины сломаны; половина ее лица пряталась под жуткой кровавой маской. Кто-то опустился на колени рядом и пытался нащупать биение сердца, но быстро осознал тщетность своих усилий.

Олдермен Граймс протолкался сквозь толпу.

– Это же Сильви Уиллард! Как такое могло случиться?

– Она упала с крыши, – ответила некая женщина. Ролло узнал Сьюзан Уайт, зазнобу своей молодости. Когда-то она была молодой и пригожей, а превратилась в седовласую пожилую кумушку.

– Вы видели, как она падала? – спросил Граймс.

Ролло затаил дыхание. Он был уверен, что никто ничего не видел. Но если Сьюзан смотрела вверх, пока они с женушкой Уилларда пихали друг друга, то вся его уверенность ничего не стоит.

– Нет, не видела, – отозвалась Сьюзан. – Но ведь и так понятно, верно я говорю?

Внезапно люди раздались в стороны, пропуская Неда Уилларда.

Тот уставился на изломанное тело на земле, а потом взревел, точно раненый зверь:

– Нееет!

Он упал на колени рядом мертвой женой. Ласково приподнял ее голову, увидел кровавую маску – и заплакал, тихо повторяя: «Нет, нет».

Плечи Неда тряслись от сдерживаемых рыданий.

Граймс огляделся по сторонам.

– Кто-нибудь видел, как она упала?

Ролло приготовился бежать. Но все молчали. Убийство сошло ему с рук.

Он сохранил свою тайну.

Марджери стояла и смотрела, как гроб с телом Сильви опускают в могилу. День выдался морозным и тихим, тусклое зимнее солнце порой выглядывало из-за туч. На душе у Марджери скребли кошки и выла вьюга.

Она всем сердцем сочувствовала Неду. Тот плакал, прикрываясь носовым платком, и не мог выдавить ни слова. Барни стоял справа от брата, Альфо – слева. Марджери знала Неда, знала, что он искренне любил Сильви. Он потерял не просто жену, но друга.

Никто не мог даже вообразить, зачем Сильви понадобилось лезть на эту верхотуру. Марджери узнала, что в тот день в городе побывал ее дражайший братец Ролло; пожалуй, подумалось ей, следовало бы расспросить его, но он покинул Кингсбридж на следующее утро. Марджери как бы невзначай побеседовала с теми немногими, кто виделся с Ролло до его отъезда, и трое сказали ей одно и то же, почти слово в слово: «Да, на представлении он стоял рядом со мной». Нед говорил, что Сильви всегда хотелось посмотреть на город сверху; быть может, пьеса ей не понравилась и она отправилась утолять это свое желание, а потом ненароком оступилась. Наверное, это самое разумное объяснение.

Сочувствие Марджери усугублялось осознанием того, что эта трагедия, при всей своей дикости, способна подарить ей самой то, о чем она мечтала на протяжении тридцати лет. Она сама стыдилась подобных мыслей, но не могла закрывать глаза на то обстоятельство, что Нед сделался холостяком, а значит, вполне может жениться на ней.

Но даже если это случится, покончит ли свадьба с ее мучениями? Ведь она владеет тайной, которую никогда не сможет открыть Неду. Если она выдаст Ролло, то обречет на гибель собственных сыновей. Так что же, хранить тайну и обманывать человека, которого любишь? Или смотреть, как вешают твоих детей?

Над гробом Сильви звучала заупокойная молитва, а Марджери мысленно молила Всевышнего не вынуждать ее выбирать.

Но я ошибался. До конца было еще далеко.