Сильви чуть не стошнило, когда она услышала об испанском вторжении. Ей сразу представилась новая Варфоломеевская ночь, горы обнаженных трупов с жуткими ранами, как когда-то на парижских улицах. Она-то думала, что все это осталось позади. Неужто подобное может повториться?

Враги королевы Елизаветы решили действовать иначе: вместо заговоров они перешли к открытому противостоянию. Король Фелипе Испанский собирал могучий флот. Фелипе давно вынашивал этот замысел, а обезглавливание Марии Стюарт предоставило ему отличный предлог, на радость другим европейским государям. А презренный папа Сикст в Риме настолько расстроился из-за смерти Марии, что пообещал выделить миллион дукатов золотом на войну с Англией.

Нед узнал об испанской армаде заблаговременно, а к настоящему времени тайна, в которой испанцы якобы собирали флот, сделалась всеобщим достоянием. Сильви слышала, как предстоящее вторжение обсуждали во французской протестантской церкви в Лондоне. Король Фелипе физически не мог укрыть от посторонних глаз сотни кораблей и тысячи солдат, что стекались к месту отправления флота в Лиссабон. Испанский флот закупал сотни тонн продовольствия и снаряжения – провиант, порох, пушечные ядра, а также всегда полезные бочки для хранения всего на свете, и торговые представители Фелипе буквально обшаривали Европу в поисках необходимого. Насколько знала Сильви, они даже осмелились закупаться в Англии: кингсбриджского купца по имени Элайджа Кордвейнер повесили за продажу каких-то товаров противнику.

Разумеется, Неду очень хотелось узнать военные планы испанской короны. Сильви попросила своих связных в Париже держать ухо востро и ловить малейшие обрывки сведений. Между тем пришла весточка от Барни. Его судно «Элис» ненадолго заглянуло в Дувр на пути в Кум, и Барни воспользовался случаем написать брату – мол, он рассчитывает через несколько дней быть в Кингсбридже и зовет Неда встретиться, тем паче что у Неда, оказывается, есть некая особая причина откликнуться на это приглашение.

У Сильви был опытный помощник, которому она могла доверить торговлю в лавке в свое отсутствие. Нед тоже сумел вырваться из Лондона на несколько дней. В результате они прибыли в Кингсбридж даже раньше Барни. Не зная точно, когда тот приплывет, они каждый день ходили на набережную – встречать утреннюю лодку из Кума. Их сопровождал сын Уилларда-старшего Альфо, которому исполнилось двадцать три. А с ним неизменно приходила Валери Форнерон.

Эти двое были влюблены. Красотка Валери происходила из семьи переселенцев-гугенотов, ее отец Гийом Форнерон владел мастерской по изготовлению батиста. Она была среди тех многочисленных кингсбриджских девушек, что пали жертвой несомненного обаяния Альфо, унаследованного от Барни, и его необычного для Англии облика. Интересно, думала Сильви, а как Гийом воспринимает этакого кавалера своей дочери, настолько непохожего на всех остальных? Впрочем, Гийома как будто заботило лишь то, что Альфо – протестант. А вот случись Валери влюбиться в католика, грозы было бы не избежать.

Альфо признался Сильви, что они с Валери тайком обручились и собираются пожениться.

– По-вашему, шкипер одобрит? – встревоженно справился Альфо. – Я ведь не спрашивал его разрешения.

Сильви призадумалась.

– Скажешь, что просишь прощения, но его не было дома целых три года. А она ему наверняка понравится. Я бы не стала сильно волноваться.

Барни прибыл на третье утро – и удивил всех. С лодки он сошел под руку с румяной женщиной лет тридцати. Кудрявые русые волосы, широкая улыбка…

– Это Хельга, – сказал Барни, чрезвычайно довольный собой. – Моя жена.

Хельга сразу же принялась обхаживать Альфо. Взяла его ладонь в свои руки и произнесла с германским выговором:

– Твой отец рассказал мне все о твоей матери, и я понимаю, что не смогу ее заменить. Но я надеюсь, что мы с тобой научимся ценить друг друга. И обещаю не становиться злой мачехой из сказок.

Правильные слова, подумалось Сильви, как нельзя более кстати.

Подробности из Барни пришлось вытягивать едва ли не клещами.

Бездетная вдова из Гамбурга, Хельга успешно торговала золотистым германским вином, которое в Англии именовали рейнским. Барни сперва был покупателем, потом стал любовником, потом женихом. Она продала свое дело, чтобы выйти за него замуж, но хотела открыть новое – здесь, в Кингсбридже, и ввозить германское вино в Англию.

Альфо представил отцу и мачехе Валери. Пока он подыскивал верные слова, чтобы сообщить, что они помолвлены, Барни его опередил.

– Она замечательная, Альфо. Женись на ней, да поскорее.

Все засмеялись, а Альфо наконец выдавил:

– Я и собираюсь, шкипер.

Сильви наслаждалась встречей: все обнимались, жали друг другу руки, делились новостями, пытались говорить одновременно, смеялись и были счастливы. Как и всегда, она не смогла удержаться от того, чтобы не сравнить семью Неда со своей собственной. Их было всего трое, родители и она сама, затем стало двое; поначалу многолюдье вокруг Неда ее пугало и она терялась, но постепенно привыкла и полюбила. Рядом с Уиллардами семья Пало казалась немного ущербной, что ли.

Наконец все направились к дому. Задержавшись на пороге, Барни недоуменно вздернул бровь.

– Ба! А что случилось с монастырскими развалинами?

– Пойдем, сам увидишь, – ответил Альфо.

Он провел компанию через новый проход в западной стене. Площадку замостили, чтобы посетителям не приходилось бродить в грязи. Аркады и своды восстановили, а в каждой арке галереи теперь скрывался прилавок. И от покупателей было не протолкнуться.

– Матушкина мечта все-таки сбылась! – вскричал Барни. – Кто это сделал?

– Ты, шкипер, – отозвался Альфо.

Нед понял, что брату требуется пояснение.

– Я выкупил землю на твои деньги, а Альфо построил крытый рынок, как и хотела матушка тридцать лет назад.

– Здорово! – восхитился Барни.

– Рынок приносит немалый доход, – с гордостью поведал Альфо.

Сильви, отменно разбиравшаяся в потребностях владельцев лавок, немало помогла Альфо советами, но юноша не упомянул ни словом о посторонней помощи. Впрочем, это вполне в духе молодых людей – а в духе добрых тетушек не журить шалопаев.

Надо отдать Альфо должное, он наделен торговым чутьем. Верно, подумала Сильви, унаследовал от своей предприимчивой матери, которая, как уверяли, делала лучший ром на всей Испаньоле.

– Сколько народу! – продолжал восторгаться Барни.

– Думаю расширяться за счет бывшей трапезной. – Тут Альфо спохватился и торопливо прибавил: – Если шкипер, конечно, не против.

– Звучит неплохо. – Барни пожал плечами. – Давай попозже вместе глянем на цифры. Времени у нас предостаточно.

Они пересекли площадь и наконец-то вошли в дом. Все семейство уселось за обеденный стол, и разговор, что было неизбежно, зашел о грядущем испанском вторжении.

– Мы столько всего сделали! – произнес Нед с горечью, от которой Сильви едва не стало больно физически. – Нам всего лишь хотелось жить в стране, где каждый вправе обрести мир с Богом, а не твердить молитвы как попугай. Но другие против этого.

– Шкипер, а в Испании есть рабство? – спросил Альфо у Барни.

Откуда этот интерес? Сильви припомнилось, как Альфо впервые стал расспрашивать о рабстве. Ему тогда было тринадцать или четырнадцать. Покойная мать, оказывается, успела рассказать ему, что его бабка была рабыней и что у многих рабов темная кожа. Для мальчика стало огромным облегчением открытие, что в Англии насильно в рабство не обращают. С тех пор он не возвращался к этому вопросу, но теперь Сильви сообразила, что на самом деле Альфо не переставал думать о рабстве. Англия для него означала свободу, а известие об испанском вторжении пробудило былые страхи.

– Да, – ответил Барни, – в Испании рабство есть. В Севилье, где я раньше жил, рабы были у каждой богатой семьи.

– И все они темнокожие?

Барни вздохнул.

– Да. Европейцы, которых взяли в плен на войне, служат гребцами на галерах, а так рабы в основном африканцы или турки.

– Если испанцы и вправду вторгнутся, они изменят наши законы?

– Можешь не сомневаться. Обратят всех в католичество. За тем и идут.

– И разрешат рабство?

– Вполне возможно.

Альфо угрюмо кивнул. Неужели признак рабства будет преследовать сына Барни всю его жизнь? Сильви сочла нужным вмешаться:

– А мы можем как-то предотвратить вторжение?

– Можем, конечно, – ответил Барни. – Хватит сидеть и ждать, нужно ударить первыми.

– Мы предлагали королеве нанести упреждающий удар, – сказал Нед.

– Ну да, остановить их, покуда они только готовятся.

– Напасть, прежде чем они распустят паруса, – поправил Нед. – Причинить такой ущерб, чтобы король Фелипе крепко задумался.

– И что королева? Согласилась?

– Она решила направить в море шесть кораблей – четыре боевых и два пинаса. – Пинасами именовались небольшие и резвые суда, пригодные для разведки и доставки почты, но почти бесполезные в морском сражении.

– Четыре боевых корабля против богатейшей и самой могущественной страны на свете? – Барни явно опешил. – Это же смешно!

– Мы не можем рисковать флотом. Иначе Англия останется беззащитной. Зато кликнули клич среди купцов, пусть их вооруженные суда присоединяются. Если повезет, добычи хватит на всех.

– Я поплыву! – тут же вызвался Барни.

– Ой! – коротко высказалась Хельга, до сих пор почти не раскрывавшая рта. – Так скоро?

Сильви ей сочувствовала, но эта женщина вышла замуж за моряка, а они устроены особым образом.

– Возьму оба корабля, – продолжал Барни, подразумевая «Элис» и «Беллу». – Кто будет командовать?

– Сэр Фрэнсис Дрейк, – ответил Нед.

Альфо взмахнул кулаком.

– Отличный выбор! – Для молодых англичан Дрейк был героем – он совершил кругосветное плавание, вторым в истории рода человеческого после Магеллана. Разумеется, для юных умов столь дерзкое предприятие выглядит привлекательно, подумалось Сильви. – Вы не проиграете, если вас поведет в бой Дрейк!

– Может быть, – сказала Сильви. – Но я стану молить небеса, чтобы Господь не отвернулся от вас.

– Аминь, – заключила Хельга.

Никто не обязан любить море, а Барни любил его всем сердцем, обожал ощущение воды под ногами, гул ветра, наполняющего паруса, и солнечные блики среди волн.

В этой его любви было, пожалуй, что-то нездоровое. Всем известно, что море опасно. Хотя английский флот покуда не встретил неприятеля, один корабль, «Моренго», уже затонул во время жуткого шторма в Бискайском заливе. Да и в спокойную погоду нависала угроза нападения со стороны кораблей враждебных стран – или со стороны пиратов, способных до последнего мгновения притворяться друзьями. Мало кто из моряков доживал до старости.

Сын Барни просился в поход. Альфо хотел оказаться в первых рядах защитников своей страны. Он любил Англию, а Кингсбридж – в особенности. Но Барни наотрез ему отказал. Истинным призванием Альфо была коммерция, и этим он отличался от своего отца, который всегда ненавидел учетные книги. Кроме того, одно дело рисковать собственной жизнью и совсем другое – подставлять под вражеские пули голову сына.

Предательские воды Атлантики делались спокойнее по мере того, как флот приближался к теплому Средиземноморью. По прикидкам Барни, сейчас всего десять миль отделяло корабли от Кадиса, города близ Гибралтара, на юго-западной оконечности Испании. Тут выстрелила сигнальная пушка, а на мачте флагмана «Элизабет Бонавентура» подняли сигнал, созывавший капитанов всех кораблей на военный совет с вице-адмиралом сэром Фрэнсисом Дрейком.

Было четыре часа пополудни. В эту среду, 29 апреля 1587 года, дул устойчивый юго-западный ветер, увлекавший двадцать шесть английских кораблей вперед на скорости в добрые пять узлов. Барни с неохотой приказал зарифить паруса, и «Элис» замедлила ход, а потом и вовсе закачалась на волнах, вверх и вниз; от такой качки у сухопутных крыс и начинается морская болезнь.

Лишь шесть кораблей из всего флота были боевыми и принадлежали короне. Прочие двадцать, включая два судна Барни, представляли собой вооруженные торговые суда. Король Фелипе наверняка объявит этот «английский сброд» пиратами – и в чем-то, сказал себе Барни, будет прав. Но Елизавета, в отличие от Фелипе, не располагала бездонными запасами серебра в Новом Свете и не могла не считаться с расходами, посему для нее это был единственный способ снарядить сколько-нибудь дееспособный флот.

Барни распорядился спустить на воду лодку и доставить шкипера на «Элизабет Бонавентура». Насколько он видел, другие капитаны занимались тем же самым. Несколько минут спустя лодка стукнулась о борт флагмана, и Барни вскарабкался на палубу по веревочной лесенке.

«Элизабет» имела в длину сотню футов и была отлично вооружена – сорок семь пушек, в том числе два орудия, стрелявших шестидесятифунтовыми ядрами, – однако на ней не нашлось просторного помещения, которое вместило бы всех капитанов. Поэтому собрались на палубе, где стояло единственное резное кресло, в которое никто не отваживался сесть.

Отдельные корабли, отставшие ранее, еще только нагоняли, и далеко не все капитаны успели подняться на борт флагмана, когда нетерпеливый Дрейк открыл совет.

Этот крепко сложенный сорокалетний моряк выделялся рыжими волосами, зелеными глазами и тем оттенком кожи на лице, о котором вежливо говорят как о «свежем». Голова адмирала казалась слишком маленькой для столь могучего тела.

Барни снял шляпу, и прочие капитаны последовали его примеру. Дрейк славился непомерной гордыней, которой обзавелся, быть может, потому, что поднялся до вершин с самых низов, а именно с захудалой фермы в Девоне. Впрочем, уважение капитанов к адмиралу было вполне искренним. Все они досконально знали мельчайшие подробности его трехлетнего плавания вокруг света.

Дрейк уселся в резное кресло, поглядел на небо и сказал:

– Мы будем в Кадисе до заката.

Целью похода был как раз Кадис, а не Лиссабон, где собирался перед отплытием испанский флот. Дрейк, подобно покойной матушке Барни, был одержим новостями, а потому тщательно допросил шкиперов двух голландских торговых кораблей, перехваченных у Лиссабона. От них стало известно, что суда снабжения испанского флота грузятся в Кадисе, и Дрейк ухватился за эти сведения. Суда снабжения потопить куда проще, а их груз – что наверняка тоже имело значение для адмирала, алчность которого не ведала насыщения – мог оказаться достойной добычей.

Дрейку помогал Уильям Боро, знаменитый навигатор, сочинивший книгу об использовании компаса.

– Но мы не готовы, – предупредил он. – Некоторые корабли тащатся позади.

Барни подумалось, что сложно отыскать людей, более различных между собой, чем Боро и Дрейк. Боро, человек ученый, сведущий и осторожный, тяготел к записям, документам и картам. Вспыльчивый Дрейк презирал робких и вечно норовил ввязаться в драку.

– Ветер благоприятный, погода хорошая, – изрек адмирал. – Надо пользоваться случаем.

– В Кадисе большая гавань, но вот вход в бухту коварный, – возразил Боро. Он помахал картой, на которую Дрейк не удосужился даже взглянуть. Это Боро не смутило. – Там есть единственный глубоководный коридор, вдоль мыса, а на мысу расположена крепость с пушками.

– Не будем поднимать флаги, – решил Дрейк. – Они не сообразят, кто мы такие, пока не станет слишком поздно.

– Мы не знаем, какие корабли могут находиться в гавани, – указал Боро.

– Одни купцы, если верить тем голландцам.

– А если там будут и военные корабли?

– Они все в Лиссабоне, вот почему мы направились к Кадису.

Похоже, упрямство Дрейка разозлило Боро.

– Каков наш план? – спросил он сердито.

– План? – Дрейк махнул рукой. – План простой – делай, как я!

Он вскочил и принялся отдавать приказы команде. Барни и другие капитаны поспешили к своим лодкам. Лихость Дрейка всем пришлась по душе, англичанам не терпелось вступить в бой. Правда, внутренний голос нудно нашептывал Барни, что Боро не зря осторожничает, однако воинственность Дрейка оказалась заразительной.

Едва поднявшись на борт «Элис», Барни велел распускать паруса. Всего парусов было шесть, по два на мачту, и все прямоугольные. Матросы засновали по мачтам с ловкостью обезьян, и меньше чем через минуту ветер наполнил паруса. Нос корабля начал резать волны, а Барни ощутил себя счастливчиком.

Он посмотрел вперед. На горизонте появилось пятнышко. Вскоре оно увеличилось в размерах, и стало видно, что это крепость.

Барни хорошо знал Кадис. Город стоял близ устья реки Гвадалквивир, в восьмидесяти милях по течению ниже Севильи, где Барни жил с Карлосом Крусом и Эбримой почти тридцать лет назад. Чуть севернее располагался Херес, где делали крепленое вино, которое англичане называли «шерри». Сам Кадис с крепостью как бы запирал длинный полуостров, охватывавший большую естественную гавань. Берега двух рек, впадавших в широкую бухту, изобиловали рыбацкими деревеньками.

Корабли английского флота проворно выстроились в колонну за флагманом Дрейка, первыми боевые, далее торговые. Не дожидаясь приказа адмирала, они встали таким строем, при котором неприятель – то есть испанцы – мог стрелять одновременно только по одному кораблю из колонны. Этот строй также означал, что, если Дрейк отыщет надежный проход через отмели, остальные корабли пройдут за ним следом.

Барни было страшно, но страх его, как ни удивительно, воодушевил. Он словно от души махнул шерри. В минуту опасности он ощущал себя более живым, чем в любое другое время. При этом он не был глупцом, прекрасно знал, как мучительна боль от ран, и видел, как гибнут люди на тонущих кораблях. Однако все это нисколько не умаляло восторга, с которым он шел в сражение, готовый убивать – или погибнуть.

До заката оставалось приблизительно около часа, когда «Элизабет Бонавентура» вошла в гавань Кадиса.

Барни присмотрелся к крепости. Никакого шевеления у пушек, никто не загоняет ядра в стволы, не засыпает порох, не таскает ведра с водой для охлаждения, не размахивает скребками-ганшпугами на длинных рукоятях. Разве что горстка солдат выбралась на верх крепостной стены и с любопытством разглядывала корабли без флагов. Судя по всему, тревогу поднимать не собирались.

Когда «Элис» вошла в гавань следом за боевыми кораблями, Барни перевел взгляд на город. Вон там, похоже, главная площадь, заполненная людьми. Пушек нигде не видно, что вполне объяснимо: у пристани теснятся суда, вплотную друг к другу, и начни пушки стрелять с площади, этим судам первым не поздоровится.

Его озадачило, что паруса на некоторых судах были убраны и мачты стояли словно голые. Зачем испанцы так поступили? Да, конечно, паруса нуждались в починке, но ведь не все одновременно! Ему припомнились слова Неда – мол, король Фелипе позаимствовал десятки иноземных кораблей для своей армады, не считаясь с желаниями их владельцев. Быть может, те суда без парусов – из таких, а паруса сняли, чтобы они не вздумали удрать? Так или иначе, они совершенно беспомощны против английского флота, и, значит, им не повезло вдвойне.

Щуря глаз от закатного солнца, Барни различил, что большинство людей на городской площади стоят спиной к воде. Они как будто делились на две большие группы. Когда корабли подошли ближе, стало понятно, что одна толпа наблюдает за каким-то представлением на сцене, а другая окружила акробатов. Насколько Барни помнил, Кадису давным-давно не приходилось воевать, и неудивительно, что здешние жители чувствуют себя в полной безопасности. С какой стати им оборачиваться на корабли, входящие в гавань, если они видят такую картину каждый день?

Ничего, через несколько минут они поймут, насколько сильно заблуждались.

Барни окинул взглядом гавань. Похоже, тут около шести десятков кораблей. Примерно с половину – крупные грузовые суда, остальные – всякая мелочь, и все либо пришвартованы к причалам, либо стоят на якоре. Команды почти наверняка на берегу, насыщаются свежей едой, пьянствуют в тавернах и развлекаются с женщинами. В той толпе на площади – в любой из них – тоже матросов хватает, к гадалкам не ходи. Английские корабли вдруг показались Барни лисами, заглянувшими в курятник. Подумать только, какой сокрушительный удар они нанесут планам короля Фелипе, если сумеют уничтожить все подчистую!

А потом, переведя взор на север, Барни наконец увидел галеры.

Сразу две галеры шли от порта Святой Марии в устье реки Гвадалете. Он сразу понял, что это за корабли, по узким корпусам и по рядам весел вдоль бортов. Весла ныряли в воду и поднимались обратно будто в едином порыве. Атлантических штормов никакая галера, разумеется, не выдержит, но в спокойном Средиземном море они были широко распространены. Гребцами на галерах трудились рабы, и эти корабли, ловкие и проворные, не зависели от ветра, что давало им преимущество перед парусниками.

Барни смотрел, как они несутся через гавань. Пушки у них стояли на носу, поэтому стрелять они могли только вперед. Обычно нос обивали железом или медью, чтобы галера могла таранить противника, а после тарана отряд из пикейщиков и аркебузиров высаживался на палубу поврежденного вражеского корабля и добивал уцелевших. Но ни один флотоводец в здравом уме не пошлет две галеры против двадцати шести парусников. Должно быть, они просто выдвинулись на разведку, намереваясь расспросить командира новоприбывшего флота.

Такой возможности им не предоставили.

Дрейк развернул «Элизабет Бонавентуру» бортом к галерам. Пожалуй, стихни вдруг ветер, у него могли бы быть неприятности, ибо парусники становятся совершенно беспомощными в штиль. Но Дрейку повезло.

Другие боевые корабли англичан повторили движение Дрейка.

Торговые же суда продолжали идти прежним курсом – мимо стен крепости и далее в просторную гавань.

Барни неотрывно следил за галерами. Он прикинул, что на каждой по двадцать четыре весла. На каждое весло, насколько он помнил, сажали пятерых рабов. Эти люди на свете не заживались: прикованные к скамьям, палимые солнцем, вынужденные ходить под себя, они исправно становились жертвами заразных болезней. Слабак выдерживал от силы пару недель, сильных хватало на год или два, а когда они умирали, их тела без малейшего уважения выкидывали в море.

Галеры приближались к «Элизабет», и Барни ждал команды Дрейка. Как раз когда он начал опасаться, что адмирал, пожалуй, чересчур медлит с открытием огня, флагман окутался клубом дыма, а мгновение спустя над гаванью раскатился пушечный выстрел. Первое ядро упало в воду, никого не задев, но пушкари лишь пристреливались; Барни на собственном опыте знал, насколько тяжело искусство стрельбы. Второе и третье ядра тоже пролетели мимо. Где Дрейк понабрал таких пушкарей?

Галеры не стали стрелять в ответ: для их малых пушек было слишком далеко.

Нет, пушкари Дрейка все-таки знали свое дело. Четвертое ядро угодило точно в середину первой галеры, а пятое разнесло ей нос.

Ядра были тяжелыми и поразили суденышко в уязвимые места; галера тут же пошла ко дну. Барни слышал крики раненых и истошные, перепуганные вопли тех, кому посчастливилось уцелеть. Солдаты бросали оружие, прыгали в воду, пытались доплыть до второй галеры, а кто не умел плавать, тот вцеплялся в болтавшиеся на воде деревянные обломки. Почти сразу к солдатам присоединились и матросы, зато несчастным гребцам, которых никто не подумал расковать, оставалось лишь бессильно взывать к небесам. Чем глубже погружалась галера, тем тише становились их мольбы.

Вторая галера замедлила ход и принялась подбирать выживших. Дрейк прекратил стрельбу – то ли из сострадания к беспомощным людям в воде, то ли желая сохранить снаряды для более лакомых целей.

Очень скоро из порта Святой Марии показались другие галеры. Весла вздымались и опадали, заставляя вспомнить галоп скаковой лошади. Барни насчитал шесть галер, устремившихся по морской глади к месту скоротечного боя. Следовало отдать должное испанскому командиру: чтобы послать шесть кораблей против двадцати шести, требовалась недюжинная отвага.

Галеры шли, выстроившись линией, как это было заведено; таким образом они защищали борта друг друга.

Боевые корабли снова повернули – и стали стрелять, едва галеры приблизились на расстояние выстрела.

Готовясь вступить в битву, Барни заметил, что некоторые испанские торговые суда начинают выбирать якоря и распускать паруса. Должно быть, не все купцы отпустили свои команды на берег, а шкиперы этих судов вовремя сообразили, что Кадис подвергся нападению, и решили, что нужно удирать, покуда имеется такая возможность. Впрочем, подобных судов с предусмотрительными шкиперами было раз, два, и обчелся: на большинстве палубы пустовали, ибо их матросы до сих пор предавались разгулу в кабаках и веселых домах.

На городской площади между тем вспыхнула паника – горожане разбегались, кто по домам, кто под защиту стен крепости.

Барни выбрал для себя несколько судов из тех, что по-прежнему не думали поднимать якорь. Там, верно, бодрствовали разве что немногочисленные дозорные. Барни стал разглядывать эти суда и в конце концов остановил свой выбор на трехмачтовом паруснике, округлые обводы корпуса которого сразу выдавали в нем купца. На палубе это судна не наблюдалось никакого движения.

Велев матросам убрать паруса, Барни направил «Элис» к купцу. На его глазах двое испанцев покинули судно – соскользнули по веревке в качавшуюся у борта лодку и погребли к берегу. Что ж, он не ошибся в выборе – вражеское судно наверняка пустует.

Бросив взгляд на бухту, Барни убедился, что боевые корабли англичан заставили испанские галеры отступить.

Пару минут спустя «Элис» очутилась рядом с купцом и замедлила ход почти до полной остановки. Команда Барни взялась за багры и принялась подтягивать суда друг к другу, а потом, когда щель между бортами сделалась совсем узкой, матросы один за другим стали перепрыгивать на вражескую палубу.

Испанское судно выглядело обезлюдевшим.

Первый помощник Барни Джонатан Гринленд спустился в трюм, чтобы изучить груз.

Очень скоро он вернулся, и вид у него был грустный. В одной руке он держал дощечки, в другой – металлические обручи.

– Доски для бочек, – объяснил он и сплюнул. – И железные обручи.

Барни скривился. Добыча оказалась, мягко говоря, небогатой. С другой стороны, уничтожение груза пойдет на пользу англичанам: все меньше бочек для амуниции.

– Топите его! – велел он.

Матросы щедро полили палубу и нижние отсеки испанского судна скипидаром, подожгли сразу в нескольких местах и поспешно покинули борт обреченного купца.

Понемногу темнело, но в ярком пламени, охватившем испанца, стоявшие поблизости суда различались отчетливо, и Барни выбрал себе вторую цель. При приближении «Элис» вахтенные опять поторопились сбежать. На сей раз Джонатан Гринленд, последовавший за своими матросами, вынырнул из трюма с довольной ухмылкой.

– Вино! – крикнул он. – Прямо из Хереса. Хоть залейся!

Английским морякам обычно наливали пиво, а вот треклятые испанцы баловались вином; флоту вторжения требовались тысячи бочек с шерри. Все истребить, увы, не получится, но какой-то толики армада сейчас лишится.

– Берем все! – распорядился Барни.

Матросы запалили факелы, и началась нудная и тяжелая работа: бочки одну за другой извлекали из трюма вражеского судна и перетаскивали на «Элис». Никто не жаловался, все знали, что им причитается доля от продажи дорогостоящей добычи.

Выяснилось, что испанский купец был полностью снаряжен к походу. Матросы Барни поживились, помимо вина, солониной, сыром и галетами. Кроме того, Барни приказал забрать весь порох. Ядра испанца не годились для пушек «Элис» – были не того размера, – поэтому их покидали в воду, чтобы ни одно из этих ядер не могло навредить английским морякам.

Когда трюм испанца опустел, Барни велел поджечь судно.

Окинув взглядом гавань, он увидел, что горят еще пять или шесть испанских судов. На берегу сверкали факелы, и в их свете было видно, как запряженные лошадьми пушки из крепости пытаются вывезти и развернуть на набережной. Вряд ли эти пушки смогут причинить хоть какой-то урон английским кораблям; судя по всему, их тащили в город, чтобы помешать англичанам высадиться на сушу. Барни показалось, что он различает на площади солдатские мундиры. Похоже, горожане вообразили, будто нападение на суда в гавани – лишь подготовка к штурму самого Кадиса, и вознамерились защищаться. Они ведать не ведали, что Дрейку было приказано разгромить испанское судоходство, а захватывать испанские города от него никто не требовал.

На воде англичанам сопротивления почти не оказывали. Какое-то крупное судно, правда, открыло огонь сразу по нескольким английским кораблям, но другие его не поддержали, и потому грабить и жечь можно было едва ли не беспрепятственно.

Барни стал высматривать новую жертву.

Вся Англия возрадовалась вести о славной победе Дрейка под Кадисом, однако супруг Марджери граф Ширинг был в числе тех немногих, кто не видел в случившемся повода для радости.

Молва разносила всевозможные слухи, а достоверно было известно, что удалось уничтожить не меньше двадцати пяти испанских грузовых судов и отправить на дно – или забрать – тысячи тонн припасов. Испанская армада понесла немалый урон, еще даже не отправившись в свой поход возмездия. Никто из английских моряков не погиб, и лишь одного ранило – случайным осколком от выстрела с галеры. А королева Елизавета вдобавок получила нежданную прибыль от этой дерзкой вылазки.

– Какой позор! – вещал Барт за столом в Новом замке. – Напали без предупреждения, без объявления войны! Это преступление, совершенное шайкой отъявленных пиратов!

В свои пятьдесят Барт все больше напоминал Марджери ее покойного насильника-свекра, разве что был грузнее своего отца и краснее лицом.

– Эти суда готовились идти к нашим берегам! – возразила она мужу. – Они хотели убить нас всех, в том числе двух моих сыновей. Я рада, что их потопили.

Юный Бартлет, как обычно, принял сторону графа. В свои двадцать три, высокий и веснушчатый, он обликом напоминал отца Марджери, сэра Реджинальда Фицджеральда, но, к несчастью, перенял от Барта замашки и повадки. Марджери любила своего сына, но тот нередко вел себя вызывающе, и оттого она часто испытывала чувство вины.

– Король Фелипе всего-навсего желает вернуть Англию в католичество, – произнес Бартлет. – Большинство англичан его поддерживает.

– Может быть, – согласилась Марджери, – но не ценой иноземного завоевания.

Стивен Линкольн поразился ее словам:

– Миледи, да как вы можете говорить такое? Сам папа одобрил замысел испанского короля!

Стивен показал себя ненадежным товарищем, однако Марджери по-прежнему ему отчасти сочувствовала. Он добрых три десятка лет тайно служил мессы – и прятал святые дары в разных неподобающих местах, будто стыдился своего призвания. На словах он посвятил свою жизнь Господу, но на самом деле жил как преступник, и потому его лицо с годами становилось все печальнее, а душа ожесточалась.

Марджери фыркнула. Стивен заблуждается – заодно с папой.

– Думаю, папа ошибся, – сказала она ровным тоном. – Вторжение оттолкнуло бы английский народ от католичества. Все увидели бы в нем веру ненавистных иноземцев.

– Откуда вы знаете? – По кислой мине Стивена было понятно, что он хотел спросить иначе: «Откуда это знать женщине?» – хотел, но не осмелился.

– Именно так произошло в Нидерландах, – ответила Марджери. – Местное население сражается за протестантов не потому, что поддерживает эту веру, а потому, что хочет независимости от Испании.

В разговор вмешался Роджер. Малышом он был таким красивым, подумалось Марджери, а теперь, в семнадцать, старательно отращивал кудрявую темную бородку. В его наружности было нечто задиристое и обаятельное, этакая петушиная дерзость, побуждавшая мужчин одобрительно усмехаться. От своего настоящего отца, Неда Уилларда, Роджер унаследовал золотисто-карие глаза. По счастью, Барт, в этом ничем не отличавшийся от прочих самовлюбленных мужланов, не обращал внимания на цвет глаз кого бы то ни было, а всякий, кто, быть может, подозревал правду, хранил молчание – из опасения пасть под ударом графского меча.

– Матушка, как же, по-твоему, нам вернуть эту страну в католичество?

Марджери гордилась сыном, который способен задавать столь серьезные, заставляющие крепко задуматься вопросы. Он вообще отличался острым умом и намеревался отправиться в Кингсбриджский колледж в Оксфорде. При этом Роджер вырос убежденным католиком и деятельно помогал матери укрывать католических священников. Однако Стивен Линкольн, учивший юношу, не сумел, несмотря на все свои старания, избавить Роджера от чрезмерной смелости ума, свойственной всем Уиллардам, а уж Неду – в особенности.

– Если их оставить в покое, англичане рано или поздно сами вернутся к истинной вере, – ответила Марджери сыну.

Вот только в покое их оставлять не желали.

В 1587 году испанская армада не пришла, но, когда лето сменилось осенью, Марджери и всем прочим стало понятно, что они обрадовались слишком рано – и зря думали, будто Дрейку удалось предотвратить иноземное вторжение. Набег на Кадис лишь вынудил короля Фелипе перенести дату отплытия флота. Обладая несметными богатствами, испанский король, к великому разочарованию англичан, велел строить новые корабли и заново готовить снаряжение.

Королева Елизавета и ее советники понимали, что нужно ждать наихудшего.

По всему побережью зимой чинили укрепления. Восстанавливали стены замков, насыпали земляные валы вокруг городов, не знавших ярости схваток на протяжении столетий. В Кингсбридже тоже заново отстроили стены – развалины старых давным-давно растащили на камни. Ржавые пушки в гавани Кума отчистили и даже провели пробные стрельбы. На холмах расставили сигнальные маяки – от побережья до самого Лондона, – чтобы сразу сообщить в столицу дурную весть о неизбежном появлении испанских галеонов.

Марджери страдала. Католики собирались снова убивать протестантов, а те готовились давать отпор. Но ведь следование великому учению Христа не подразумевает пушек и мечей, убийств и увечий! В Евангелиях лишь враги Иисуса проливали кровь.

Она не могла не вспомнить разговоры с Недом, который, подобно ей самой, верил, что христиане вовсе не должны убивать друг друга за веру. Он утверждал, что и королева Елизавета думает точно так же, хоть и признавал, что ее величество далеко не всегда верна своим убеждениям.

В начале 1588 года, когда до Англии стали доходить слухи о размерах и силе новой армады, Марджери впала в еще большее уныние. Поговаривали, что испанский флот будет насчитывать добрую сотню кораблей. Эта цифра страшила англичан, весь флот которых состоял из тридцати восьми парусников.

По решению короны тех католиков, что не скрывали своих симпатий к врагу, стали арестовывать – на всякий случай. Марджери всерьез рассчитывала, что мужчин ее семьи эта участь не минует и что в тюрьме они окажутся в безопасности. Однако графа Барта не сочли достойным задержания. Правда, он никогда не принимал участия ни в каких заговорах. Это ведь Марджери тайно помогала католикам в Новом замке, но она всегда соблюдала осторожность, и никто ее ни в чем не подозревал.

А потом привезли оружие.

Две подводы с сеном въехали во двор замка. Когда сено скинули на землю, обнаружилось, что в подводах с полдюжины топоров, три-четыре десятка мечей, десять аркебуз, мешок пуль и бочонок с порохом. Марджери распорядилась унести все в дом и сложить в старинной хлебной печке, после чего справилась у Барта:

– Зачем нам оружие?

Она действительно не знала, что и думать. За кого собирается сражаться ее супруг – за королеву и за свою страну или за католическую церковь?

Барт быстро развеял ее сомнения.

– Я соберу войско из верных дворян-католиков и крестьян и разделю его надвое. Одну половину сам поведу в Кум, навстречу испанцам, что придут нас освободить, а другую отправлю с Бартлетом в Кингсбридж: они захватят город и проведут тожественную мессу в соборе. На латыни, разумеется.

С языка Марджери рвались возражения, но она велела себе молчать. Если она осмелится не согласиться, Барт попросту перестанет делиться с нею своими планами.

Граф полагал, что его супруга не одобряет кровопролития, не более того. Но отторжение Марджери было куда глубже. Она вовсе не собиралась пережидать в сторонке – нет, она твердо решила помешать мужу.

Поэтому вместо возражений она лишь указала:

– Ты не справишься со всем этим в одиночку.

– Почему в одиночку? Знатные католики по всей стране сделают то же самое.

– Откуда ты знаешь?

– Твой брат все устроил.

– Ролло? – Новость потрясла Марджери. – Он же во Франции!

– Уже нет. Он собирает католическую знать.

– Но откуда ему знать, как это делается? – Впрочем, задавая вопрос, Марджери вдруг поняла, к собственному ужасу, что ответ известен заранее.

Барт подтвердил ее опасения.

– Всякий дворянин, тайно принимавший у себя католических священников, готов выступить против Елизаветы Тюдор.

У Марджери перехватило дыхание, словно ее ударили в живот. Она постаралась скрыть свои чувства от Барта. По счастью, ее супруг никогда не отличался наблюдательностью.

– Значит… – Она запнулась, сглотнула, сделала глубокий вдох. – Значит, Ролло воспользовался теми священниками, которых я покрывала, чтобы подготовить вооруженное восстание против королевы Елизаветы?

– Ну да. Мы подумали, что тебе лучше об этом не говорить.

Какая забота, с горечью подумала Марджери.

– Женщинам не нравятся разговоры о крови и насилии, – пояснил Барт с таким видом, будто и впрямь разбирался в женской природе. – Но со временем ты бы узнала, не сомневайся.

Марджери разозлилась и опечалилась, но не хотела, чтобы Барт это заметил. Потому она задала отвлекающий вопрос:

– Где ты будешь хранить оружие?

– В старой печи.

– Тут слишком мало мечей для целого войска.

– Должны привезти еще. А за печью места полным-полно.

Тут Барт отвернулся, чтобы дать распоряжение слуге, и Марджери воспользовалась этим предлогом для ухода.

Неужто она была настолько глупой? Ей ведь следовало знать, что Ролло – и Барт заодно – нисколько не задумаются ее обмануть. Но почему-то она до сих пор пребывала в уверенности, что Ролло, как и она сама, хочет лишь того, чтобы добрые католики могли причащаться как положено. Почему, ну почему она не догадывалась об его истинных намерениях?

Если бы они с Ролло встретились, она, пожалуй, смогла бы заглянуть брату в душу. Но многие годы подряд она только махала ему рукой, когда прибывало очередное судно со священниками из Английского коллежа. А он продолжал ее дурачить.

Марджери сказала себе, что больше ни за какие коврижки не станет переправлять священников Ролло в Англию. Прежде она не ведала об уготованной им двойной роли, но теперь, когда правда открылась, она наотрез отказывается вести с ними какие-либо дела – и вообще выполнять пожелания своего брата. При первой же возможности она уведомит его о своем решении зашифрованным посланием. Ролло наверняка разъярится. От этой мысли на сердце стало немного теплее.

Ночь напролет Марджери пролежала без сна, да и следующие ночи не принесли облегчения. Потом она приказала себе перестать изводиться и заняться делом. Никто не брал с нее клятвы хранить в тайне происки Ролло и затеи Барта. Может ли она что-либо предпринять, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти своих сыновей?

Например, поговорить с Недом Уиллардом.

Через несколько дней наступала Пасха, и Марджери, как обычно, собиралась с Бартом и сыновьями в Кингсбридж, на пасхальную ярмарку. Им всем предстояло посетить торжественную службу в соборе. Барт уже не мог себе позволить не посещать протестантские службы, поскольку это выглядело чересчур дерзко, а штраф за уклонение от службы повысили до двадцати фунтов.

Когда семья подъехала к Кингсбриджу и впереди, над макушками деревьев, показалась колокольня собора, Марджери ощутила укол совести. Возможно, ей все-таки следует поддержать супруга, приветствовать испанцев и примкнуть к восстанию английских католиков? Ведь вполне может случиться так, что Англия и вправду снова станет католической и воля Всевышнего исполнится.

При протестантах празднование Пасхи сделалось скучным и обыденным. Больше никто не носил по городским улицам мощи святого Адольфа, не устраивал пышных и многоцветных шествий. В соборе не разыгрывали мистерий. Протестанты не одобряли бурных празднований и театра в храмах. Зато перед постоялым двором «Колокол» каждый день заезжие актеры ставили пьесу под названием «Добрый человек».

Но все же в свои сорок пять Марджери больше не считала протестантство безбожной ересью, а католичество – непогрешимым идеалом. Для нее раздел пролегал между тиранией и веротерпимостью, между людьми, что пытались навязать свою веру всем вокруг, и теми, кто уважал веру других. Ролло и Барт принадлежали к сторонникам тирании, и с ними она не могла соглашаться. Нед же Уиллард относился к числу тех немногих, кто верил в свободу вероисповедания. Ему Марджери доверяла.

Она не встретила Неда ни в первый день после приезда в Кингсбридж, ни на второй. Быть может, он в этом году не смог приехать на Пасху? Она видела его племянника Альфо, счастливо женатого на Валери Форнерон. Видела его невестку Хельгу, но не Барни: тот вернулся из-под Кадиса с солидной добычей, но после короткого отдыха снова ушел в море. Расспрашивать Уиллардов о Неде совершенно не хотелось. Еще не хватало, чтобы они решили, что она в отчаянии – пусть так и есть на самом деле.

В пасхальную субботу Марджери пошла на рынок в старом монастыре. Побродив среди прилавков под крышей, она выбрала для себя отрез темно-красного сукна, вполне достойный женщины ее лет. Потом оглядела рынок – и внезапно заметила невысокую, крепко сбитую фигурку. Это была Сильви, жена Неда.

Сильви походила на Марджери, и они обе это знали. Наедине с собой Марджери ничуть не скромничала: они с Сильви были привлекательными женщинами, наделенными, кроме того, умом и целеустремленностью, и во многом напоминали покойную матушку Неда, Элис Уиллард. Разумеется, Сильви была протестанткой, причем из воинственных, но и здесь Марджери усматривала сходство, ибо они обе рисковали своими жизнями ради веры.

Конечно, говорить нужно с Недом, а не с Сильви… Но тут Сильви перехватила ее взгляд, улыбнулась и направилась к графине Ширинг.

Марджери подумала, что может передать через Сильви весточку для Неда. Так, пожалуй, будет лучше всего, поскольку никто тогда не заподозрит ее саму и не расскажет Барту, что она болтала с Недом Уиллардом.

– Чудесная шляпка! – похвалила Сильви со своим мягким французским выговором.

– Спасибо. – Сегодня Марджери надела небесно-голубую бархатную шляпу. Она показала Сильви выбранный отрез и спросила: – Вам нравится цвет?

– Вы еще слишком молоды, чтобы носить бургундский, – с улыбкой отозвалась Сильви.

– Вы мне льстите.

– Видела ваших сыновей. У Роджера такая борода!

– Дети растут быстро.

– Я вам завидую. У нас с Недом ничего не вышло. Знаю, он расстраивается, хоть и не винит меня вслух.

Это оброненное вскользь замечание о душевных мучениях Неда почему-то пробудило в груди Марджери жаркую ревность. У тебя нет детей, подумала она сердито, зато есть он…

– Знаете, я беспокоюсь о своих мальчиках. Если испанцы вторгнутся, им придется сражаться.

– Нед говорит, что королевский флот помешает испанцам высадиться.

– Не уверена, что у нас для этого достаточно кораблей.

– Но Господь на нашей стороне.

– В этом я тоже уверена гораздо меньше, чем раньше.

Сильви грустно улыбнулась.

– Признаться, я тоже.

Краем глаза Марджери заметила, как на крытый рынок входит Барт. Обстоятельства вынуждали торопиться.

– Передадите Неду послание от меня?

– Конечно. Он где-то тут…

– Прошу прощения, но у меня нет времени. Попросите его проверить Новый замок и арестовать Барта, Бартлета и Роджера. Они хотят поддержать иноземцев. В старой печи он найдет припрятанное оружие.

Марджери понимала, что рискует головой, но доверяла Неду.

– Обязательно передам. – Сильви сразу посерьезнела. – Но почему вы просите арестовать ваших сыновей?

– Тогда им не придется воевать. Лучше быть в тюрьме, чем на кладбище.

Сильви поежилась. Должно быть, до сих пор она не понимала, что дети приносят не только радость, но и муки.

Марджери покосилась на Барта. Тот пока не замечал супругу. Если уйти прямо сейчас, он не увидит ее рядом с женой Уилларда.

– Мне пора. Спасибо. – Марджери пошла прочь.

Неда она встретила на следующий день, на пасхальной службе в соборе. Вопреки всем пролетевшим годам его знакомая фигура бередила душу, а сердце как будто начинало биться медленнее. Всякий раз при встрече с ним Марджери испытывала одновременно радость и сожаление, любовь и душевную боль – в равной мере. Она порадовалась, что надела утром новое голубое платье. Но заговаривать с Недом не стала, хотя соблазн был весьма велик: так хотелось заглянуть в его глаза, увидеть, как кожа соберется морщинками в уголках от улыбки…

Во вторник после Пасхи Марджери вместе с семьей покинула Кингсбридж и вернулась в Новый замок. А в среду к ним прибыл Нед Уиллард.

Марджери находилась на внутреннем дворе, когда дозорный со стены крикнул:

– Верховые на кингсбриджской дороге! Двенадцать!.. Пятнадцать!.. Нет, двадцать!

Она поспешила в дом. Барт и сыновья в главной зале цепляли к поясам мечи.

– Наверное, шериф Кингсбриджа, – угрюмо заметил граф.

Появился Стивен Линкольн.

– В моем укрытии полно оружия! – испуганно проговорил он. – Что мне делать?

Марджери продумала все заранее.

– Берите шкатулку со Святыми Дарами и уходите через задние ворота. Отправляйтесь в таверну в деревне и ждите, пока мы за вами не пришлем.

Деревенские все были католиками, Линкольна они не выдадут.

Стивен убежал.

Марджери повернулась к сыновьям:

– Вы двое будете молчать и не станете ни во что встревать, понятно? Говорить будет ваш отец, а вы сидите тихо!

– Если я им не прикажу вмешаться, – дополнил Барт.

– Если ваш отец не прикажет вмешаться, – согласилась Марджери.

Пусть Барт им не отец, они-то об этом до сих пор не ведают.

Она вдруг вспомнила, что минуло ровно тридцать лет с того дня, как они с Недом встретились в этой зале после его возвращения из Кале. Как называлась пьеса, которую тогда играли? «Мария Магдалина»? Она настолько разволновалась после поцелуя, что глазела на актеров, ничего не замечая. Она тогда была полна надежд на счастливую жизнь с Недом. Знай я, чем все обернется, подумала она, спрыгнула бы, наверное, со стены.

По двору застучали копыта. Минуту спустя в залу вошел шериф Роб Мэтьюсон, сын старого шерифа, недавно скончавшегося. Роб не уступал ростом своему покойному отцу и, подобно тому, не признавал ничьих распоряжений, кроме приказов королевы.

За Мэтьюсоном вошли солдаты, среди которых вышагивал Нед Уиллард. Вблизи Марджери разглядела на лице Неда признаки утомления – морщины в уголках губ и вдоль носа, а еще седину в его темных волосах.

Он пока не вступал в разговор, оставляя слово за шерифом.

– Граф Барт, я должен обыскать ваш дом, – объявил Мэтьюсон.

– Какого дьявола ты надеешься тут отыскать, пес подзаборный? – процедил Барт.

– Мне донесли, что вы укрываете католического священника по имени Стивен Линкольн. Вы и ваши домочадцы должны оставаться в этой зале, покуда мои люди будут обыскивать дом.

– Я и не собирался никуда уходить, – отрезал Барт. – Это мой дом, сопляк!

Шериф вышел наружу, и солдаты последовали за ним. Нед задержался у двери.

– Простите за это, графиня Марджери, – сказал он виновато.

Она решила ему подыграть.

– Не притворяйтесь! – Пусть Барт видит, что она злится на Неда.

– Увы, поскольку король Испании готовится напасть на нас, мы больше не можем верить людям на слово.

Барт презрительно хмыкнул. Нед молча вышел.

Несколько минут спустя донеслись торжествующие возгласы. Марджери догадалась, что Нед показал Мэтьюсону потайную комнату.

Она посмотрела на мужа. Тот явно пришел к тому же выводу. Лицо Барта выражало сосредоточенность и ярость. Марджери поняла, что неприятностей не избежать.

Люди шерифа принялись заносить в залу найденное оружие.

– Мы нашли мечи! – громко произнес шериф. – Десятки мечей! А также аркебузы и пули, топоры, луки со стрелами. Все это хранилось в потайной комнате. Граф Барт, вы арестованы!

Барт побагровел. Все его усилия пошли прахом.

– Да как ты смеешь?! – взревел он, вскакивая на ноги. – Перед тобою граф Ширинг! Только посмей меня тронуть, мальчишка, и тебе не жить! – Голос его стал еще громче, если такое возможно. – Стража! Сюда!

А затем граф обнажил меч.

Бартлет и Роджер последовали его примеру.

– Нет! – взвизгнула Марджери. Она всего лишь хотела уберечь своих сыновей от битвы, а не подвергать их жизни опасности. – Прекратите!

Шериф и его солдаты тоже взялись за мечи.

Нед единственный не стал хвататься за оружие. Вместо того он вскинул руку и громко крикнул:

– Все успокоились! От драки никому пользы не будет, а любого, кто нападет на людей шерифа, ждет виселица!

Противники замерли друг напротив друга посреди залы. Стражники Барта, прибежавшие на зов, выстроились за спиной графа, а к шерифу тоже подоспело подкрепление. Марджери не могла поверить тому, насколько стремительно все стало плохо. Если мечи все-таки скрестятся, будет жуткое побоище.

– Убить их всех! – прорычал Барт.

И упал.

Повалился, точно срубленное дерево: начал падать медленно, затем быстрее и наконец грянулся о каменный пол с отвратительным стуком.

Марджери частенько доводилось видеть, как ее супруг падает спьяну. Сейчас все было иначе.

Все застыли.

Марджери опустилась на колени возле Барта и приложила ладонь к его груди. Потом пощупала запястье и жилку на шее. Признаков жизни не было.

Она неверяще уставилась на графа. Барт всегда интересовался только собой, был самовлюбленным типом, который плевать хотел на всех остальных – все пятьдесят отпущенных ему земных лет.

– Мертв, – тихо проговорила она.

И не испытала ничего, кроме облегчения.

Пьер Оман зашел в дом, где вот уже четвертый год содержал свою любовницу Луизу Нимскую. Та встретила его нарядно одетой. Ее волосы были уложены в изысканную прическу, словно она собиралась ко двору, но на самом деле ее туда, конечно же, не допускали. Пьер требовал, чтобы она всегда одевалась именно так, потому что получал дополнительно удовольствие от унижения хорошо одетой женщины. Всякий способен унизить прислугу, а Луиза по-прежнему оставалась маркизой, хотя бы по титулу.

Он нисколько не устал от этой игры – и признавался себе в том, что вряд ли устанет. Бил он Луизу нечасто, поскольку у него потом болели руки. И даже спал с нею редко. Имелись иные способы доставить ей мучения. Больше всего ему нравилось лишать ее достоинства.

Однажды Луиза попыталась сбежать. Пьер только расхохотался: он знал, что рано или поздно это должно случиться. Ее немногочисленные друзья и родичи боялись, что, приди она к ним, их самих обвинят в ереси, поэтому податься ей было попросту некуда. Рожденная в знатности, она была совершенно не приспособлена к тому, чтобы жить самостоятельно. Подобно множеству обездоленных женщин, в итоге она была вынуждена отдаваться мужчинам, чтобы не умереть с голода. Единственной ночи в веселом доме ей хватило за глаза, и она вернулась, умоляя его принять ее обратно.

Ради забавы он притворился, будто раздумывает, согласиться или отказать, и тогда она упала на колени и принялась молить. Пьер не стал говорить ей, что она слишком хороша, чтобы от нее отделаться.

Он слегка удивился, встретив в ее доме своего пасынка. Тот сидел на кушетке и о чем-то беседовал с маркизой.

– Алэн и Луиза! – вскричал Пьер весело.

Они оба вскочили, как застигнутые врасплох любовники.

– Что ты тут делаешь? – спросил Пьер у Алэна.

Тот указал на платье, висевшее на спинке стула.

– Ты велел мне отнести ей этот наряд.

Пьер припомнил, что и вправду дал пасынку такое поручение.

– Но я не разрешал тебе чесать с нею языком! Возвращайся во дворец. Скажи герцогу Анри, что я скоро приду и что мне стал известен план короля Испании по нападению на Англию.

Алэн приподнял бровь.

– И от кого же ты узнал?

– Не твое дело. Жди меня у покоев герцога во дворце. Будешь вести записи на нашей встрече.

Пьер приблизился к Луизе и потрепал женщину за грудь.

Алэн вышел.

Оба – Алэн и Луиза – боялись Пьера, и он это знал. В мгновения раздумий он, бывало, спрашивал себя, почему до сих пор их не прогоняет. Причина заключалась отнюдь не в полезности Алэна и не в привлекательности Луизы. Это все было вторично. Ему нравилось внушать страх, он словно купался в их чувствах.

Повредит ли ему, если эти двое подружатся? Да какая разница? Пьер вполне понимал, почему Алэн может сострадать Луизе: та была старше его пасынка и наверняка казалась ему если не матерью, то старшей сестрой, умудренной жизненным опытом.

Он крепче сдавил грудь маркизы.

– Эти пышки всегда были твоим главным достоинством.

Луиза поморщилась. Она быстро овладела собой, но Пьер успел заметить это выражение отвращения – и отвесил ей пощечину.

– Чтобы я впредь этого не видел, ясно? – прошипел он.

– Простите, – повинилась она. – Хотите, я приласкаю вас губами?

– Мне некогда. Я пришел сказать, что пригласил кое-кого к обеду завтра. Хочу, чтобы ты вознаградила человека, раскрывшего мне планы испанцев. Будешь нам прислуживать.

– Конечно.

– Нагишом.

Луиза потрясенно воззрилась на него.

– Нагишом, – повторила она. – Перед чужим мужчиной.

– Подумаешь, эка невидаль! Веди себя как обычно, только без одежды. Полагаю, его это позабавит.

В ее глазах заблестели слезы.

– Совсем голой выходить?

– Можешь надеть туфли.

Она все-таки не расплакалась, хотя было видно, каких усилий ей это стоило.

– Какие еще будут пожелания?

– Больше никаких. Будешь нам прислуживать – и все.

– Как скажете.

От ее страданий Пьер возбудился. Возникло искушение задержаться, но герцога Анри следовало известить как можно скорее. Поэтому Пьер отвернулся и вышел из комнаты. Закрывая за собой дверь, он услышал, как Луиза наконец зарыдала. Его лицо озарилось довольной ухмылкой.

Нед с восторгом изучал письмо из Парижа от Алэна де Гиза, содержавшее подробности плана короля Фелипе.

Испанская армада намеревалась пройти Английским каналом и бросить якоря у Дюнкерка. Там флоту предстояло встретиться с войском из Нидерландов, которым командовал Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, самый удачливый среди всех военачальников короля Фелипе, сражавшихся с голландцами. Солдаты поднимутся на борт, а затем корабли двинутся на запад, прямиком к устью Темзы.

Еще Нед получил письмо от Херонимы Руис, где говорилось, что испанская армада насчитывает сто двадцать девять кораблей.

Херонима находилась в Лиссабоне, видела армаду воочию и лично пересчитала все корабли. В этот город она приехала вместе с кардиналом Ромеро, которого среди прочих клириков попросили благословить плавание и заранее отпустить двадцати шести тысячам солдат и матросов любые грехи, которые те могут совершить в Англии.

Королева Елизавета впала в уныние. Весь ее флот составлял ровно тридцать восемь кораблей. Она не видела способа помешать грядущему вторжению, да и сам Нед такого способа не находил. Елизавете предстояло потерпеть поражение. Король Фелипе станет править Англией, а католическая вера восторжествует по всей Европе.

Нед считал это своей виной. Так или иначе, он способствовал вторжению, настаивая на казни Марии Стюарт.

Сведения Херонимы подтверждали другие лазутчики. Цифры в донесениях отличались в лучшем случае на один-два корабля.

Елизавета хотела знать, какова численность войска герцога Пармского в Нидерландах и каким образом герцог собирается переправить армию через Английский канал. Нед просмотрел донесения нескольких лазутчиков на сей счет, но они противоречили друг другу, и тогда он решил выяснить все сам.

Он понимал, конечно, что рискует головой. Если его поймают и опознают в нем английского соглядатая, виселица наверняка покажется ему наилучшим выбором. Однако он сознавал, что несет ответственность за приближающееся бедствие, а потому полагал своим долгом сделать все возможное, чтобы попытаться его предотвратить.

Морем он добрался до Антверпена, который показался ему процветающим и многоязычным городом, где принимали всех, у кого за душой, как подумалось Неду, водилась хотя бы одна монетка.

– А еще здесь не считают грехом ростовщичество, – прибавил Карлос Крус.

Нед получил удовольствие от личного знакомства с Карлосом, своим дальним родичем, о котором столько слышал раньше. Карлосу стукнул пятьдесят один год, он раздобрел, а в его окладистой бороде серебрилась седина. Издалека Нед принял бы его за его веселого крестьянина с одной из тех голландских картин, на которых изображались развлечения простолюдинов. Не укладывалось в голове, что когда-то Карлос и Барни убили сержанта из-за карточной ссоры.

Жил Карлос в просторном доме на набережной; на заднем дворе располагалась громадная мастерская. Его прелестная женушка Имке встретила гостя широкой улыбкой. Вместе с родителями жила взрослая дочь с мужем и двумя детьми. Мужчины в Антверпене одевались скромно, а вот женщины наряжались в яркие цвета – алый или пронзительно-синий – и вообще предпочитали светлые тона. Дом Карлоса буквально ломился от дорогой обстановки: тут были и картины в рамах, и музыкальные инструменты, и зеркала, разноцветные кувшины и миски, стеклянная посуда, книги в кожаных переплетах, циновки и занавески. Люди в Голландии были привязаны к собственному жилью и показывали свое богатство таким вот способом, какого Нед не встречал больше нигде.

Без помощи Карлоса Неду было не обойтись, однако он до сих пор не понимал, сможет ли на эту помощь рассчитывать. Карлос ведь был испанцем – и католиком. С другой стороны, именно церковь вынудила его в свое время покинуть родину. Согласится ли он попробовать остановить армаду или предпочтет не вмешиваться?

В день приезда Неда к ужину пожаловал давний соратник Карлоса в делах, Эбрима Дабо, со своей женой Эви. Эбриме исполнилось семьдесят, его густые кудрявые волосы совсем побелели. На шее Эви красовалось золотое ожерелье с бриллиантом на подвеске. Нед припомнил слова Барни: мол, Эбрима был рабом и любовником тетушки Бетси. Вот же жизнь у человека – сперва земледелец в Западной Африке, потом воин, пленник, раб в Севилье, снова солдат, теперь в Нидерландах, и наконец богатый антверпенский мастер по железу!

Карлос не скупясь подливал вино и сам не забывал прикладываться к стакану. За едой выяснилось, что они оба, Карлос и Эбрима, беспокоятся из-за скорого появления у берегов Англии испанской армады.

– Лишь благодаря королеве Елизавете испанцы не смогли покорить Нидерланды, – сказал Карлос по-французски, ибо этот язык понимали все присутствующие. – Когда испанский король завоюет Англию, ему никто не сможет помешать.

– Когда страной правят священники, это вредит делам, – негромко заметил Эбрима.

– А если и наших повстанцев разгромят, – продолжал Карлос, – непременно появится святая инквизиция.

Нед приободрился. Хорошо, что им не все равно. Пожалуй, сейчас самое время озвучить свое предложение.

Он долго размышлял над тем, как лучше поступить. Будет куда надежнее путешествовать с Карлосом, который бегло говорит на местном наречии, знает страну и хорошо знаком сотням здешних мастеров и купцов. Но это значит, что Карлосу придется рискнуть жизнью…

Нед сделал глубокий вдох.

– Если хотите помочь Англии, вы и вправду можете кое-что сделать.

– Продолжайте, – попросил Карлос.

– Я приехал оценить численность испанских сил, готовых к вторжению в Англию.

– Ага! – воскликнул Эбрима, словно услышав подтверждение своим мыслям. – А я-то гадал…

– Испанское войско дожидается у Дюнкерка и Ньивпорта, – указал Карлос.

– Не хотите продать испанцам партию ядер? Им наверняка нужны тысячи снарядов для предстоящих сражений. Если мы с вами привезем в лагерь несколько подвод со снаряжением, нас встретят хорошо и ни в чем не заподозрят.

– Я не участвую, – сразу отказался Эбрима. – Сердцем я с вами, но годы уже не те, сами видите.

Неудачное начало, подумал Нед; глядишь, и Карлос отыщет повод отказаться.

Но Карлос лишь ухмыльнулся.

– Как в старые добрые времена! – сказал он.

Нед облегченно вздохнул и поднес стакан к губам.

На следующий день Карлос погрузил на подводы весь запас ядер из своей мастерской, а затем пошел по другим мастерам. В итоге удалось собрать восемь полных подвод. Каждые две подводы запрягли парой быков и на третий день пребывания Неда в Антверпене тронулись в путь.

Дорога в Ньивпорт шла вдоль берега, и очень скоро Нед стал замечать признаки подготовки к вторжению. Вдоль всего побережья тянулись ряды свежесколоченных плоскодонок, а на каждой попадавшейся по пути верфи строили новые и новые. Эти лодки грубой постройки годились всего для одной цели – перевезти большое количество людей. Лодок насчитывались сотни, и, по прикидкам Неда, они вмещали от пятидесяти до сотни человек. Сколькими же солдатами располагает, в конце концов, герцог Пармский? Судьба родной страны Неда зависела от ответа на этот вопрос.

Вскоре стали попадаться и солдаты, чьи лагеря находились в отдалении от берега. Люди сидели у костров, играли в карты и в кости – словом, занимались делами, обычными для войска, ожидающего приказов. Компания солдат прошла им навстречу по дороге, увидела подводы с ядрами и радостно загомонила. Нед убедился, что ядра послужат им надежным пропуском.

Он начал было вести подсчеты, но лагеря и станы тянулись бесконечно, миля за милей, а крепкие быки влекли тяжелые подводы все дальше и дальше по грязи.

Миновали Ньивпорт и двинулись к Дюнкерку, но картина нисколько не изменилась. Попасть в обнесенный крепостными стенами Дюнкерк не составило труда. Карлос направил подводы на местный рынок на набережной и там стал торговаться с каким-то армейским чином, добиваясь хорошей цены за ядра. Нед между тем спустился к воде и погрузился в раздумья.

Количество войск в Нидерландах должно приблизительно соответствовать тому количеству, какое поднялось на борт в Лиссабоне. Если так, общая численность армии вторжения превышает пятьдесят тысяч человек. Подобной многочисленной армии Европа не видела несколько десятилетий. Насколько Неду помнилось, крупнейшим сражением, о котором он слышал, была осада Мальты: этот остров осаждали то ли тридцать, то ли сорок тысяч турок. При одной мысли о том, что вся эта чудовищная сила грозит уничтожением его родному дому, становилось дурно.

Но пусть сперва доберутся до Англии.

Способны ли плоскодонки переправить врагов через море до английского побережья? Плавание обещает быть опасным, поскольку эти лодки наверняка переворачиваются при малейшем волнении. Скорее всего, их используют, чтобы подвезти солдат к настоящим кораблям, стоящим на якоре в проливе. Еще бы! Ведь если галеонам придется заходить в порт для погрузки, уйдут недели, чтобы принять на борт этакую ораву.

Нед смотрел на гавань и воображал, как тысячи людей везут на плоскодонках к галеонам на якоре. Внезапно ему стало ясно, что вот оно, уязвимое звено в плане испанского короля. Зато, если пехота взойдет на палубы кораблей, испанская армада и вправду сделается неодолимой силой.

Будущее виделось мрачным. Если вторжение завершится успехом, людей снова примутся сжигать заживо. Нед по-прежнему помнил – и сознавал, что вряд ли когда забудет – тот скулящий звук, который издавал Филберт Кобли, сгорая на костре перед кингсбриджским собором. Неужто Англии суждено вернуться к этой мерзости?

Единственная надежда состояла в том, чтобы задержать армаду в Английском канале, не дать флоту погрузить войска. Корабли Елизаветы изрядно уступают испанским числом, так что придется драться за троих, но выбора все равно нет.