Элисон сопровождала Марию Стюарт на прогулке верхом в день сорокатрехлетия королевы-пленницы. Утро выдалось студеным, дыхание вырывалось облачками пара, и Элисон радовалась теплу конского крупа под своим седалищем. Их сопровождал отряд солдат. Марии и всем ее приближенным теперь запретили общаться с кем бы то ни было. Даже если какой-нибудь крестьянский ребенок протягивал королеве яблоко, плод непременно отнимал ближайший солдат.

Им назначили и нового тюремщика, сэра Эмиаса Паулета, пуританина столь строгих убеждений, что Фрэнсис Уолсингем рядом с ним выглядел едва ли не либертеном. Он оказался первым мужчиной на памяти Элисон, на которого совершенно не действовало врожденное обаяние Марии. Королева брала его за руку, призывно улыбалась, мило рассуждала о поцелуях, лонах и постелях – а он глядел на нее так, как смотрят на умалишенных, и хранил молчание.

Паулет нисколько не скрывал того, что читает всю переписку Марии; письма доставлялись королеве распечатанными, и никто не думал извиняться, хотя бы из вежливости. Ей позволяли писать родственникам и друзьям во Франции и в Шотландии, но при подобной бдительности, разумеется, нельзя было вставить и словечка о вторжении в Англию, о спасении Марии, об убийстве Елизаветы и о восхождении Марии на английский трон.

Прогулка приободрила Элисон, но, когда они повернули обратно, привычное уныние не замедлило возвратиться. Вот уже двадцатый свой день рождения Мария Стюарт отмечала, если можно так выразиться, в заключении. Самой Элисон исполнилось сорок пять, и все эти два десятка грустных празднеств она провела с Марией, всякий раз надеясь, что очередное будет последним из тех, каковые им выпало отмечать в плену. Ей думалось, что они всю свою жизнь потратили на упования и ожидания. Страшно даже вспоминать, сколько минуло лет с тех пор, как они двое были самыми нарядными дамами Парижа!

Шотландией ныне правил двадцатиоднолетний Джеймс, сын Марии. Она не видела собственного ребенка с того дня, когда ему исполнился год, а сам Джеймс не выказывал ни малейшего интереса к судьбе матери и не стремился ей помочь. Впрочем, с чего бы ему о ней беспокоиться? Он ведь совсем ее не знал. А Мария испытывала жгучую ненависть к королеве Елизавете – за то, что та разлучила ее с сыном фактически навеки.

Отряд приблизился к нынешнему месту заключения. Поместье Чартли-мэнор окружали ров и невысокая стена, но в остальном это был, скорее, особняк, нежели крепость, деревянный, со множеством очагов и дымоходов и с рядами окон, придававшими ему весьма привлекательный вид. Вместить свиту Марии и семейство Паулета удалось с трудом, поэтому охрану разместили на постой в крестьянских домах по соседству. Благодаря этому Мария и Элисон редко замечали присутствие стражников, однако сознавали, что это место, при всей его обманчивой обыденности, остается тюрьмой.

Всадники пересекли мост, переброшенный через ров, въехали на просторный двор и спешились у колодца посреди двора. Элисон позволила своему пони Гарсону напиться из конской поилки. Чуть поодаль стояла подвода пивовара; крепкие мужчины закатывали бочонки с пивом в королевские покои через кухонную дверь. У главной же двери толпились женщины. Элисон сразу разглядела леди Маргарет Паулет, которая, вместе со служанками, о чем-то расспрашивала стоявшего спиной незнакомца в поношенном плаще. Леди Маргарет вела себя намного дружелюбнее супруга, и Элисон направилась к ней, чтобы узнать, что происходит.

Мужчина в плаще показывал женщинам содержимое своей дорожной сумы – ленты, булавки, пуговицы и дешевые украшения. Мария тоже приблизилась, встала рядом с Элисон. Служанки перебирали товар на продажу, узнавали цены и оживленно переговаривались, ахали и охали.

Одна вдруг спросила, пугливо косясь на хозяйку:

– А любовных зелий нет?

Вопрос был весьма смелым, а бродячие торговцы славились своим умением соблазнять простодушных покупательниц. Но этот почему-то смутился и проворчал, что, мол, ленты всяко лучше зелий.

Сэр Эмиас Паулет вышел во двор, дабы узнать причину суматохи. В свои пятьдесят с небольшим он был почти лыс, не считая ободка седых волос вокруг макушки, зато щеголял пышными рыжими усами.

– В чем дело? – требовательно спросил он.

Леди Маргарет виновато потупилась.

– Так, ерунда.

Паулет сказал торговцу:

– Леди Маргарет не интересуется этой мишурой. – Когда его супруга со служанками неохотно удалилась, он прибавил: – Покажи свой товар королеве Шотландской. Эти бирюльки как раз для нее.

Мария и дамы ее свиты сделали вид, что не заметили этой грубости. Они уже привыкли, а появление разносчика внесло долгожданное разнообразие в их тоскливую жизнь. Поэтому они тут же окружили торговца, заменив разочарованных служанок леди Паулет.

Элисон между тем присмотрелась к мужчине – и внезапно поняла, что тот ей знаком. Она едва сдержала изумленный возглас, готовый сорваться с губ. Редеющие волосы на голове, окладистая рыжая борода… Это же тот самый человек, что говорил с нею в парке замка Шеффилд-касл! Его зовут Жан Ланглэ!

Она поглядела на Марию, но потом вспомнила, что королева с этим Жаном не встречалась. Элисон была единственной, кто с ним виделся. Получается, он явился сюда ради того, чтобы снова поговорить с нею?

Помимо изумления, Элисон пришлось подавить прилив желания. С той самой встречи в парке она воображала, как выходит замуж за Жана Ланглэ и как они становятся главной парой при дворе, когда Мария сделается королевой католической Англии. Она понимала всю глупость своих фантазий, ибо ее знакомство с этим человеком длилось всего несколько минут. Но что еще остается пленнице, как не предаваться глупым мечтам?

Нужно увести Ланглэ с переполненного людьми двора, туда, где он перестанет наконец притворяться бродячим торговцем и сможет говорить свободно.

– Я замерзла, – пожаловалась она. – Идемте внутрь.

– А мне до сих пор жарко после прогулки, – возразила Мария.

– Прошу вас, мадам! Вы должны заботиться о своем здоровье.

Мария явно оскорбилась – еще бы, ей посмели указывать! – но, должно быть, уловила нечто в голосе Элисон. Она вопросительно изогнула бровь, потом посмотрела Элисон в глаза, прочитала что-то во взгляде подруги – и переменила решение.

– Хорошо, хорошо. Идемте в дом.

Ланглэ провели прямо в личные покои Марии, и Элисон поспешила прогнать всех посторонних. А затем сказала по-французски:

– Ваше величество, это Жан Ланглэ, посланец герцога де Гиза.

Мария выпрямилась.

– Что желает сообщить мне герцог? – В ее тоне сквозило воодушевление.

– Все улажено, – ответил Ланглэ, тоже по-французски, но с сильным английским выговором. – Немурское соглашение подписали, протестантство снова вне закона во Франции.

– Это мы уже знаем. – Мария нетерпеливо повела рукой.

Ланглэ продолжал, будто не обратив внимания на монарший жест:

– Немурский договор стал торжеством матери-церкви, и к нему приложили руку герцог де Гиз и французские родичи вашего величества.

– Это мне известно.

– Отсюда следует, что у вашего двоюродного брата, герцога Анри, руки развязаны и он может снова приступить к исполнению своего заветного желания, то бишь к возведению вашего величества на английский трон, принадлежащий вам по праву.

Элисон не торопилась ликовать. Слишком часто радость оказывалась преждевременной. Но это она понимала умом, а вот сердце сразу забилось чаще. Да и лицо Марии просветлело.

– Снова нам необходимо прежде всего наладить надежную связь между герцогом и вашим величеством, – объяснял Ланглэ. – Я разыскал доброго английского католика, согласившегося стать посредником, но нужно измыслить способ передавать письма в этот дом и отсюда, минуя любопытствующий взор Паулета.

– Мы пытались, – ответила Элисон, – но с каждым разом становится все труднее. Прачки уже не годятся. Уолсингем как-то выяснил, что прислуга была замешана.

Ланглэ кивнул.

– Думаю, Трокмортон успел всех выдать, прежде чем его казнили.

Элисон поразила беспечность, даже безразличие, с которым лазутчик упомянул о мученичестве сэра Фрэнсиса Трокмортона. Интересно, а скольким еще соратникам Ланглэ пришлось пройти через пытки и принять мученическую смерть?

Она отогнала эти мысли. Сейчас гораздо важнее другое.

– В любом случае Паулет не позволяет отдавать стирку на сторону. Служанкам королевы приходится самим стирать белье во рву.

– Значит, надо придумать другой способ, – отозвался Ланглэ.

– Никому среди нас не разрешают общаться с миром снаружи, – печально заметила Элисон. – Я, признаться, удивилась, что Паулет не велел вышвырнуть вас вон.

– Мне бросились в глаза бочонки с пивом.

– Да, это хорошая мысль. Вы очень наблюдательны.

– Откуда их привозят?

– Из таверны «Голова льва» в Бертоне. Это ближайший к нам город.

– Паулет их проверяет?

– Заглядывает ли внутрь? Нет.

– Отлично.

– Но как подсунуть письмо в бочонок с пивом? Бумага промокнет, чернила растекутся…

– А если воспользоваться закупоренной бутылью?

Элисон задумчиво кивнула.

– Может сработать.

– Свои ответы вы будет класть в ту же бутыль. Запечатаете ее воском.

– Но бутыль станет дребезжать в пустом бочонке. И кто-то наверняка решит выяснить причину шума.

– Придумайте, как этого избежать. Набейте бочонок соломой. Или заверните бутыль в тряпье и прикрепите к стенке, чтобы она не каталась по бочонку.

Элисон все больше воодушевлялась.

– Полагаю, мы что-нибудь придумаем. Но ведь еще нужно уговорить пивовара, заставить его сотрудничать.

– Предоставьте это мне, – ровно произнес Ланглэ.

Гилберт Гиффорд выглядел безобидно, но, подумалось Неду Уилларду, насколько же обманчивой была его внешность! Он казался моложе своих двадцати четырех лет: на гладких юношеских щеках наблюдались лишь зачатки бороды и усов, которые, похоже, еще ни разу не сбривали. Но Алэн де Гиз сообщил Сильви в письме, доставленном через английского посланника, что Гиффорд недавно встречался с Пьером Оманом де Гизом в Париже. По мнению Неда, этот Гиффорд был чрезвычайно опасным лазутчиком врагов королевы Елизаветы.

Если так, вел он себя весьма наивно. В декабре 1585 года он пересек Английский канал на борту судна и высадился в Рае. Разумеется, королевского разрешения на выезд за границу, обязательного для всякого англичанина, у него не было, поэтому он с ходу предложил взятку начальнику гавани. Поскольку чиновнику, допустившему прибытие в Англию подозрительной личности, ныне грозила смертная казнь, начальник гавани тут же велел арестовать Гиффорда и известил Неда, а Нед распорядился переправить арестованного для допроса в Лондон.

Нед размышлял над этой загадкой, покуда они с Уолсингемом смотрели на Гиффорда через письменный стол в доме на Ситинг-лейн.

– Ради всего святого, что побудило вас думать, будто вы сможете преспокойно уехать и вернуться? – справился Уолсингем. – Ваш отец – печально знаменитый католик. Королева относилась к нему с глубоким уважением, назначила главным шерифом Стаффордшира, а он все равно отказывался ходить на службы, даже когда сама королева посещала приходскую церковь!

Гиффорд, похоже, не очень-то беспокоился за собственную судьбу, хотя перед ним сидел человек, лично отправивший на смерть множество католиков. Неду пришло в голову, что этот юнец, наверное, попросту не понимает, в какой опасности оказался.

– Конечно, я знал, что совершаю ошибку, покидая Англию без разрешения, – произнес Гиффорд тоном человека, уверенного, что он совершил какой-то мелкий и вполне простительный проступок. – Но вспомните, прошу вас, что мне тогда было всего девятнадцать. – Он заговорщицки усмехнулся. – Разве вы сами, сэр Фрэнсис, не творили глупостей по молодости?

Уолсингем хмуро посмотрел на него.

– Нет, не творил.

Нед чуть не расхохотался. Ровный тон, хмурое лицо… И вряд ли Уолсингем обманывал.

– Зачем вы вернулись в Англию? – спросил подозреваемого Уиллард. – И какова была цель вашего путешествия?

– Я не видел отца почти пять лет.

– Но почему вернулись именно сейчас? – не отставал Нед. – Почему не в прошлом году? Или не в следующем?

Гиффорд пожал плечами.

– Какая разница, когда возвращаться?

Нед решил сменить тему.

– Где именно в Лондоне вы собирались остановиться – при условии, что мы не разместим вас в Тауэре?

– Под знаком плуга.

Гиффорд имел в виду постоялый двор «Плуг» за Темпл-Баром, в западной части города, где нередко останавливались заезжие католики. Хозяин этого двора состоял на содержании Уолсингема и исправно сообщал обо всех, кто у него селился, приезжал и уезжал.

– А куда дальше намеревались отправиться?

– В Чиллингтон, разумеется.

Поместье Чиллингтон-холл в Стаффордшире принадлежало отцу Гиффорда. Оттуда было всего полдня пути верхом до Чартли, где ныне содержалась в заключении Мария Стюарт. Это совпадение? Нед сомневался: в совпадения он не верил.

– Когда вы в последний раз видели священника Жана Ланглэ?

Гиффорд промолчал.

Нед не стал его торопить. Ему самому требовалось узнать как можно больше об этом загадочном человеке. Сильви мельком видела Ланглэ в Париже в 1572 году и опознала в нем англичанина. Нат и Алэн сталкивались с ним несколько раз в последующие годы; по их описаниям, это был мужчина чуть выше среднего роста, с рыжей бородой и редеющими волосами на голове, говоривший по-французски бегло – несомненно, благодаря немалой практике, – но с характерным английским выговором. Двое тайно проникших в страну католических священников, отловленных Недом, назвали его своим руководителем. И все, иных сведений не было. Никто не знал его настоящего имени, никто не ведал, из какой части Англии он родом.

– Ну? – спросил наконец Нед.

– Пытаюсь вспомнить, но что-то не припоминаю человека с таким именем.

– Думаю, мы услышали достаточно, – заявил Уолсингем.

Нед подошел к двери и подозвал стражника.

– Отведите мистера Гиффорда вниз и приглядите за ним.

Когда Гиффорда увели, Уолсингем спросил:

– Что думаете?

– Он врет, – откликнулся Нед.

– Согласен. Предупредите всех, чтобы не спускали с него глаз.

– Хорошо. Сдается мне, пора навестить Чартли.

За неделю, которую сэр Нед Уиллард провел в Чартли-мэнор, Элисон поняла, что он кажется ей чертовски привлекательным. Переваливший за сорок, он был обходителен и очарователен, даже когда занимался нуднейшими делами. Он ходил повсюду, все вызнавал и все замечал. Когда она выглядывала в окно поутру, он сидел во дворе у колодца, ел хлеб и наблюдал за приходящими и уходящими, и его взор подмечал, похоже, любую мелочь. В дверь он никогда не стучал. Преспокойно входил в спальни, женские и мужские, со словами: «Надеюсь, я вас не побеспокоил». Если ему говорили, что его присутствие вообще-то нежелательно, он мило извинялся, обещал уйти через минутку – а потом оставался ровно столько, сколько считал необходимым. Если кто-то писал письмо, он заглядывал этому человеку через плечо. К королеве Марии и ее свите он захаживал во время еды и внимательно вслушивался в их беседы. И переходить на французский было бесполезно, поскольку он хорошо знал этот язык. Если кто-либо осмеливался возражать, он отвечал: «Прошу прощения, но, как вам известно, уединение для заключенных не предусмотрено». Все женщины без исключения находили его приятным, а одна и вовсе призналась, что завела привычку ходить по спальне голой – на случай, если ему вздумается к ней зайти.

Бдительность и дотошность Уилларда тем более раздражали, что в последние недели Мария начала получать письма в бочонках с пивом из «Головы льва» в Бертоне. Выяснилось, что после ареста Трокмортона, больше года назад, в доме французского посланника в Лондоне скопилась целая гора почты для королевы-пленницы. Мария и ее доверенный многолетний секретарь Клод Но разбирали эту почту день за днем, восстанавливая тайные отношения с могущественными сторонниками Стюартов в Шотландии, Франции, Испании и Риме. Это было крайне важно: Элисон и Мария прекрасно понимали, что люди склонны забывать героев, надолго исчезающих из поля зрения. А теперь европейские дворы убедились, что Мария жива и готова занять трон, принадлежащий ей по праву.

Когда приехал сэр Нед Уиллард, все это пришлось прекратить. Никто не составлял писем и не брался за их шифровку из опасения, что сэр Нед ворвется в комнату и увидит выдающий с головой документ. Уже написанные письма спешно заложили в бутыли и запечатали воском, а сами бутыли поместили в пустой бочонок, готовый к вывозу. Элисон и Мария долго обсуждали, что делать. В итоге сошлись на том, что открывать бочонок и извлекать из него запечатанные бутыли подозрительно, поэтому пусть лежат где лежали, но добавлять к ним новые пока не стоит.

Элисон молила небеса, чтобы Нед уехал до следующей доставки пива. Человек, назвавшийся Жаном Ланглэ, придумал вкладывать письма в пивные бочонки, когда увидел подводу пивовара; что, если Нед окажется столь же сообразительным?

Увы, небеса не вняли ее молитвам.

Элисон с Марией наблюдали в окно за Недом, сидевшим во дворе, когда в ворота вкатилась груженая повозка. Пивовар прислал очередные три бочонка.

– Ступай, поговори с ним, – велела Мария. – Отвлеки его внимание.

Элисон поспешила наружу и направилась к Неду.

– Итак, сэр Нед, – произнесла она, нащупывая тему для разговора, – довольны ли вы теми строгостями, какими нас окружил сэр Эмиас Паулет?

– Не могу не признать, что он куда бдительнее графа Шрусбери.

Элисон звонко рассмеялась.

– Никогда не забуду, как вы вломились к нам за завтраком в Шеффилд-касл! Вы были словно ангел мщения! Я так испугалась!

Нед улыбнулся, но Элисон эта улыбка не понравилась. Он словно давал понять – знаю, что ты со мной кокетничаешь, и ничуть не возражаю, но не думай, что я поведусь на твои уловки.

– Мы с вами уже в третий раз встречаемся, – продолжала она, – но никогда раньше я не видела вас таким сердитым. Почему вы злитесь?

Он промолчал. Его взгляд остановился на работниках пивоварни, сгружавших бочонки с подводы и закатывавших эти бочонки на кухню. Сердце Элисон словно перестало биться: в этих бочонках наверняка спрятаны новые тайные послания от врагов королевы Елизаветы! Неду всего лишь нужно окликнуть работников – вежливо и решительно, как это у него заведено – и потребовать, чтобы те открыли бочонки для проверки содержимого. Когда он отыщет улики, очередные заговорщики отправятся на пытки и на казнь.

Однако Нед не шевелился. Его красивое лицо выказывало не больше чувств, чем если бы он глядел на разгрузку угля.

Наконец он перевел взгляд на Элисон и спросил:

– Могу я задать вам вопрос?

– Конечно.

– Почему вы здесь?

– Не поняла?

– Мария Стюарт – узница, но вы свободны. Вы не считаетесь угрозой английской короне. Вы не выдвигали притязаний на английский престол. У вас нет влиятельных родичей при дворе короля Франции. Вы не писали писем папе римскому и королю Испании. Вы вольны покинуть Чартли-мэнор в любой миг, никто вас не остановит. Так почему вы не уходите?

Тот же самый вопрос она порой задавала себе.

– Мы с королевой Марией вместе с детства. Я чуть старше и потому привыкла присматривать за нею. Она выросла в обольстительную красавицу, а я влюбилась в нее, можно и так сказать. Когда мы возвратились в Шотландию, я вышла замуж, но мой супруг скончался вскоре после свадьбы. Похоже, служить королеве Марии – моя судьба. Мне предначертано быть с нею.

– Понятно.

– Правда?

Краем глаза Элисон заметила, что работники выносят с кухни пустые бочонки – в том числе тот, где лежали бутыли – и кладут на подводу. Ей опять едва не стало дурно: вот сейчас Нед поднимется, отдаст приказ, бочонки откроют, и тайное сделается явным. Однако Нед ее разочаровал – и какое облегчение принесло это разочарование!

– Да, я вас понимаю, – подтвердил он, – потому что сам испытываю схожие чувства к королеве Елизавете. Вот почему, кстати, я так рассердился, когда выяснил, что граф Шрусбери пренебрегает своими обязанностями.

Работники пивоварни отправились на кухню перекусить перед отъездом. Как будто обошлось. Угроза миновала.

– К сожалению, мне пора уезжать, – сказал Нед. – Дела в Лондоне зовут. Всего хорошего, леди Росс.

Элисон не подозревала, что он готов уехать.

– Прощайте, сэр Нед, – несколько растерянно произнесла она.

Нед скрылся в доме.

Элисон вернулась к королеве Марии. В окно они видели, как Нед Уиллард вышел из дома с парой тощих седельных мешков, где лежали его немногочисленные пожитки. Он коротко переговорил о чем-то с конюхом, тот привел лошадь Уилларда.

Он уехал раньше, чем во двор высыпали сытые работники пивоварни.

– Какое счастье! – воскликнула Мария. – Господь нас не оставил!

– Верно, – согласилась Элисон. – Нам и вправду повезло.

Нед не поехал в Лондон. Он отправился в Бертон и снял комнату в «Голове льва».

Удостоверился, что о его лошади позаботились, извлек свои немудреные пожитки и пошел изучать постоялый двор. Со стороны улицы имелся открытый прилавок. Арка в стене вела на внутренний двор, где по одну руку размещались конюшни, а по другую – жилые помещения. В глубине двора стояла пивоварня, откуда исходил стойкий запах закваски. Дело явно процветало и спорилось: в зале толпились страждущие пива, постояльцы приезжали и уезжали, а груженые подводы одна за другой выкатывались со двора.

Нед отметил, что пустые бочонки откатывают в уголок, после чего мальчишка-подмастерье снимает крышки, промывает емкости водой и скребет щеткой, а затем переворачивает бочонки для просушки.

Владельцем постоялого двора и пивоварни был верзила, чье солидное брюхо намекало на пристрастие к напитку, который он варил. Работники звали его Хэлом. Он не сидел спокойно, сновал из пивоварни в конюшни и обратно, бранил подручных и громогласно отдавал распоряжения.

Когда план заведения отложился у него в голове, Нед присел на скамью во дворе с кружкой пива и стал ждать. Работа кипела, никто не обращал на него внимания.

Он почти не сомневался в том, что письма Марии доставляются в Чартли-мэнор и вывозятся оттуда в пивных бочонках. Проведя в поместье неделю, он проверил все возможности, и вот эта казалась ему чуть ли не единственной. Когда привезли свежую партию пива, Элисон Росс попыталась его отвлечь – и отчасти преуспела. Конечно, она могла выбрать тот миг для беседы по чистой случайности. Но Нед не уставал повторять, что не верит в совпадения.

Он полагал, что работники с пивоварни доберутся до Бертона не скоро, ведь его лошадь успела отдохнуть, а их тягловые животные наверняка устали. Ожидания оправдались: лишь ближе к вечеру подвода из Чартли наконец въехала через арку на внутренний двор «Головы льва». Нед наблюдал, не вставая со скамьи. Один из работников куда-то убежал – и вернулся вместе с Хэлом, а другие принялись выпрягать лошадей. А затем подкатили пустые бочонки к мальцу со скребком в руках.

Тот лихо сорвал крышки небольшой вагой. Хэл, прислонясь к стене, следил за подмастерьем. Вид у хозяина был безмятежный. Быть может, он и в самом деле ни в чем не замешан – или прикидывает, что, вели он открыть бочонки в укромном закутке, его работники заподозрят неладное, а так они убедятся, что все идет как обычно.

Когда крышки легли наземь, Хэл поочередно заглянул в каждый из бочонков. Над одним наклонился – и достал изнутри две бутыли, обернутые тряпками и перевязанные бечевой.

Нед позволил себе облегченный вздох.

Хэл кивнул мальчишке, потом направился к двери, которую прежде никто не открывал, и скрылся за ней.

Нед поспешил за ним.

От двери начиналась вереница комнат, где, должно быть, проживало хозяйское семейство. Нед миновал гостиную и вошел в спальню. Хэл стоял у открытого буфета, куда, судя по всему, намеревался поместить две бутыли, извлеченные из бочонка. Услышав скрип половицы под ногой Неда, он обернулся и сердито прорычал:

– Убирайтесь! Это частное помещение!

– Друг мой, – проникновенно сказал Нед, – вы сунули голову в петлю.

Выражение лица Хэла мгновенно изменилось. Здоровяк побледнел, его челюсть отвисла. Он, очевидно, перепугался до полусмерти. Наблюдать подобное преображение было весьма занимательно. Нед заключил, что Хэл – в отличие от бедняжки Пег Брэдфорд – прекрасно знал, какое именно преступление совершает.

После долгого молчания хозяин пролепетал:

– Кто вы?

– Единственный человек на свете, способный спасти вас от виселицы.

– Боже, помоги!

– Господь вас не оставит, если вы поможете мне.

– Что я должен сделать?

– Расскажите, кто приходит за бутылями из Чартли и приносит вам другие взамен.

– Я не знаю, как его зовут. Клянусь!

– Когда он должен прийти?

– Не знаю, честно! Он никогда не предупреждает, приходит, как ему вздумается.

Ясно, подумал Нед. Осторожный, мерзавец.

– Господи! – простонал Хэл. – Какой же я глупец!

– Не стану спорить. Зачем вы в это ввязались? Вы что, католик?

– Я верю в то, во что мне скажут.

– Значит, ради денег?

– Да, Господи, помилуй!

– Бог милует и за более тяжкие прегрешения. Слушайте внимательно. Продолжайте делать то, что делали до сих пор. Передайте гонцу бутыли, заберите у него свежие, отправьте их в Чартли и заберите ответы. В общем, как раньше. И никому не говорите обо мне – ни слова, понятно?

– Но я не… Вы же…

– Вам не нужно ничего знать. Просто забудьте, что вы меня видели. Договорились?

– Конечно! Спасибо, что пощадили, ваша милость.

Пощады ты не заслуживаешь, негодяй, чтоб тебе твоими сребрениками подавиться, подумал Нед.

– Я собираюсь задержаться у вас до прибытия гонца. Сколько бы ни пришлось ждать.

Гонец появился два дня спустя, и Нед сразу его узнал.

Это был Гилберт Гиффорд.

Нанимать людей, вовлекать их в заговор с целью убийства королевы было делом чрезвычайно опасным. Ролло приходилось трижды все перепроверять. Если он ошибется всего один раз, ему грозят наихудшие напасти.

Он научился находить особые взгляды, особое выражение глаз, в котором благородное стремление к цели сочеталось с не менее благородным пренебрежением к последствиям. Нет, это не было проявлением безумия, хотя вполне могло сойти за неразумие. Порой Ролло спрашивал себя, а не приобрел ли сам подобный взгляд. Обычно он отвечал себе – нет, поскольку был осторожен до одержимости. Возможно, такой взгляд был у него в молодые годы, однако он наверняка его утратил, иначе к настоящему времени его давным-давно бы повесили, растянули на дыбе и четвертовали, как Фрэнсиса Трокмортона и прочих молодых католиков, угодивших в цепкие лапы Неда Уилларда. Он, разумеется, пребывал бы на небесах, где сейчас обитают все эти мученики, но смертному не позволено выбирать, когда именно он отправится в этот последний путь.

У Энтони Бэбингтона взгляд был… подходящий.

Ролло наблюдал за Бэбингтоном добрых три недели, не рискуя приближаться. Разговор покуда не состоялся. Он даже не ходил в те дома и таверны, где частенько бывал Бэбингтон, ибо твердо знал, что за этими местами следят соглядатаи Неда Уилларда. Он отваживался подходить ближе только там, куда католики заглядывали редко, и неизменно прибивался к компаниям столь многочисленным, что еще одного человека, пусть со стороны, попросту не замечали, – на петушиных и медвежьих боях или на казнях. Увы, бесконечно осторожничать было невозможно. Настало время все-таки рискнуть своей шеей.

Молодой Бэбингтон принадлежал к богатой католической семье из Дербишира, приютившей у себя одного из католических священников, что тайком проникали в Англию. В детстве он встречался с Марией Стюарт, когда служил пажом у графа Шрусбери, а граф караулил королеву; именно тогда мальчик подпал под женские чары королевы-пленницы. Достаточно ли этого? Есть лишь один способ выяснить.

В конце концов Ролло подошел к Бэбингтону на бое с быками.

Бой проходил в садах Пэрис-гарденс в Саутуорке, на южном берегу реки. Вход стоит пенни, однако Бэбингтон заплатил два пенса – за место на галерее, подальше от суматохи и вони простолюдинов внизу.

Быка привязали длинной веревкой, но не стреножили. Шесть огромных охотничьих псов немедленно накинулись на животное, норовя вцепиться тому в копыта. Бык, несмотря на свои размеры, оказался весьма ловким и проворно мотал головой, оттесняя псов громадными рогами. То одна, то другая собака попадала на эти рога; те, которым повезло, лишь подлетали в воздух, а невезучие оставались висеть на рогах, пока бык их не стряхивал. В воздухе пахло пролитой кровью.

Зрители истошно вопили, науськивали псов и били по рукам, споря, прикончит ли бык всех псов, прежде чем окончательно ослабеет от ран.

Никто не смотрел по сторонам, все взоры были устремлены на быка.

Как обычно, Ролло начал с того, что дал собеседнику узнать в себе католического священника.

– Благослови вас Господь, сын мой, – негромко произнес он, а затем, когда Бэбингтон метнул на него испуганный взгляд, показал золотой нательный крест.

Юноша озадаченно наморщил лоб.

– Кто вы такой?

– Жан Ланглэ.

– Что вам нужно от меня?

– Пора постоять за Марию Стюарт.

Глаза Бэбингтона расширились.

– О чем вы?

«Ты отлично знаешь, что я пытаюсь сказать», – подумал Ролло.

– Герцог де Гиз собрал войско численностью шестьдесят тысяч человек. – Это было преувеличение: герцог пока никого не собрал, да и столько людей у него никогда не имелось, но следовало произвести впечатление. – Он располагает картами всех главных гаваней южного и восточного побережий, где могут высадиться его силы. Еще у него есть списки верных католиков – включая вашего отчима, – на которых можно положиться и которые будут сражаться за восстановление истинной веры.

– Неужели это правда? – Судя по восторженной физиономии, Бэбингтону очень хотелось поверить.

– Недостает лишь одной мелочи, и мы ищем надежного человека, который поможет восполнить это упущение.

– Продолжайте.

– Высокородный католик, чья вера не ставится под сомнение, должен собрать вокруг себя своих друзей и в назначенный миг освободить королеву Марию из заточения. Этим человеком будете вы, Энтони Бэбингтон. Мы выбрали вас.

Ролло отвернулся, чтобы не мешать Бэбингтону свыкнуться с услышанным. Между тем с площадки увели быка и унесли мертвых и издыхающих псов, расчищая место для главного развлечения. На площадку выгнали старую лошадь, в седле на спине которой сидела обезьяна. Толпа заулюлюкала – многие пришли ради этого зрелища. Следом выпустили шестерых молодых собак. Те принялись кусать конягу, а она отчаянно пыталась увернуться; мало того, собаки старались заодно вонзить зубы в обезьяну, которая привлекала их куда сильнее. Зрители задыхались от хохота, а перепуганная обезьяна бегала по лошадиной спине, туда и обратно, и даже пыталась взобраться на голову своему «скакуну».

Ролло покосился на Бэбингтона. Тот забыл о развлечениях: его лицо выражало одновременно гордость, восторг и страх. Ролло словно читал его мысли. Этому юнцу было двадцать три года, и он рисовал себе в мыслях грядущую славу и почести.

– Королеву Марию держат в Чартли-мэнор в Стаффордшире, – сказал Ролло. – Отправляйтесь туда, разведайте все как следует, но постарайтесь не привлекать к себе внимания и не заговаривайте с королевой. Когда все продумаете, напишите подробное письмо для ее величества и принесите мне. Я знаю, как с нею связаться.

Во взгляде Бэбингтона читалась уверенность в грядущем торжестве.

– Конечно. Я с радостью пойду на это.

Лошадь тем временем упала, собаки наконец схватили обезьяну и мгновенно разодрали ту в клочья.

Ролло пожал руку Бэбингтону.

– Как я смогу вас оповестить? – спросил юноша.

– Никак. Я сам вас отыщу.

Нед отвел Гиффорда в Тауэр. Правая рука арестованного была привязана к левому запястью стражника.

– Здесь пытают изменников, – доверительно поведал он, поднимаясь по каменной лестнице.

Гиффорда будто перекосило.

Вошли в помещение с письменным столом и очагом, который летом не топили. Арестованного усадили напротив Неда. Стражник встал рядом с Гиффордом, чья рука оставалась привязанной к его запястью.

Из соседнего помещения донесся вопль.

Гиффорд побледнел.

– Кто это кричит? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Предатель по имени Лонселот, – ответил Нед. – Он намеревался застрелить королеву Елизавету, когда та отправится на прогулку верхом в Сент-Джеймсский парк. Своим злым умыслом он поделился с другим католиком, который оказался верным подданным ее величества. – Нед не стал добавлять, что этот католик был вдобавок его соглядатаем. – Мы полагаем, что Лонселот – безумец, действующий в одиночку, но сэр Фрэнсис Уолсингем хочет знать наверняка.

Гладкое мальчишеское лицо Гиффорда сделалось мертвенно-белым, руки затряслись.

– Если не желаете себе подобной участи, советую вам сотрудничать. Тут нет ничего сложного.

– Ни за что… – Должно быть, Гиффорд хотел проявить гордость, но голос его подвел.

– Будете забирать письма из дома французского посланника и приносить мне. Я их скопирую, а затем вы доставите их Марии, как и обещали.

– Они для вас бесполезны, потому что зашифрованы. А шифра я не знаю.

– Это уже моя забота. – В расшифровке Нед полагался на своего весьма талантливого подручного по имени Фелиппес.

– Королева Мария увидит сломанные печати и поймет, что письма вскрывали.

– Печати мы восстановим. – Фелиппес, помимо прочего, был искусен и в этом ремесле. – Никто вас ни в чем не заподозрит.

Гиффорда явно потрясла откровенность Неда. Он и вообразить не мог, насколько все продумано в тайной службе королевы Елизаветы. Как Нед и предполагал с самого начала, Гиффорд попросту не ведал, во что ввязался.

– Точно так же вы поступите, когда заберете письма из Чартли. Принесите их мне, и мы скопируем содержимое, а уже потом вы отнесете эти письма французскому посланнику.

– Я никогда не предам королеву Марию!

Лонселот снова завопил, но вопль быстро стих, зато послышались рыдания и мольбы о пощаде.

– Вам повезло, – сказал Нед Гиффорду.

Тот недоверчиво хмыкнул.

– Еще как повезло! – стоял на своем Нед. – Вы знаете не так уж и много. Вам неведомо даже имя того англичанина, который завербовал вас в Париже.

Гиффорд промолчал, однако по выражению его лица Нед заключил, что имя-то ему известно.

– Я имею в виду человека, что называет себя Жаном Ланглэ.

Гиффорду не удалось скрыть свое удивление.

– Имя, конечно, вымышленное, но другого он вам не называл.

И снова Гиффорда явно поразила осведомленность Неда.

– А повезло вам потому, что вы мне можете пригодиться. Если сделаете, как я прошу, пытать вас не станут.

– Я уже сказал, что не сделаю.

Лонселот завопил так, будто угодил на сковородку к бесам преисподней.

Гиффорд скрючился. Его вывернуло прямо на каменный пол. Помещение заполнил кислый запах рвоты.

Нед встал.

– Что ж, вас начнут пытать прямо сегодня. Я вернусь завтра. Надеюсь, к тому времени вы передумаете.

Лонселот за стеной всхлипнул.

– Нет, нет! Не надо!

Гиффорд вытер рот рукавом и прошептал:

– Я согласен.

– Пожалуйста, говорите громче.

– Я согласен, – повторил Гиффорд. – Чтоб вам пусто было, согласен!

– Хорошо. – Нед повернулся к стражнику. – Отвяжите веревку. Пусть идет.

Гиффорд отказывался верить собственным ушам.

– Я могу идти?

– Если ваше согласие не было притворным – да, можете. За вами будут следить, так что не думайте, что сумеете меня одурачить.

Лонселот стал звать маму.

– Когда попадете сюда в следующий раз, – прибавил Нед, – пощады не ждите.

– Понимаю.

– Ступайте.

Гиффорд вышел. Нед слушал, как он, стуча каблуками, торопливо сбегает ко каменной лестнице.

Нед кивнул стражнику, и тот покинул комнату. Нед откинулся на спинку стула, совершенно опустошенный. Закрыл было глаза, но очень скоро Лонселот завопил опять, и пришлось уйти.

Он вышел из Тауэра и направился вдоль берега реки. Свежий ветерок с воды унес вонь рвоты, которую он до сих пор обонял. Нед смотрел на лодочников, на рыбаков, на уличных шлюх, прохожих и бездельников. Сотни лиц, крики, смех, пение, зевота – ни тебе мучительных воплей, ни пота от страха. Обычная жизнь.

По Лондонскому мосту он перешел на южный берег. Здесь в большинстве своем селились гугеноты. Из Нидерландов и Франции они привезли с собой какой-то особо хитроумный способ производства сукна и потому быстро обустроились в Лондоне и начали преуспевать. И многие среди них покупали книги у Сильви.

Ее лавка находилась на первом этаже деревянного здания – обычного лондонского дома, в котором каждый этаж слегка выдавался вперед над нижним. Дверь была открыта, и Нед зашел внутрь. При виде полок с книгами и от запаха бумаги и чернил на него снизошло умиротворение.

Сильви возилась с ящиком, доставленным из Женевы. Заслышав шаги, она выпрямилась. Нед заглянул в ее голубые глаза, поцеловал в мягкие губы.

Она чуть отодвинулась, всмотрелась в его лицо и спросила – по-английски, с мягким французским выговором:

– Что, черт подери, стряслось?

– Пришлось исполнять малоприятные обязанности. Расскажу потом. Мне бы умыться.

Он прошел на задний двор, зачерпнул ковшом из бочки с дождевой водой и плеснул себе холодной воды в лицо и на руки.

Вернувшись в дом, он поднялся наверх, в жилую часть, и опустился в свое любимое кресло. Закрыл глаза – и услышал, как Лонселот зовет мать.

Сильви поднялась следом. Сходила к буфету, принесла бутылку вина и два стакана. Налила, протянула один стакан Неду, поцеловала мужа в лоб и присела рядом, колено к колену. Нед пригубил вино и взял жену за руку.

– Расскажи, – попросила она.

– В Тауэре сегодня пытали человека. Он покушался на жизнь королевы. Пытал не я, у меня для этого кишка тонка, сама знаешь. Но я вел допрос в соседней комнате, сознательно так устроил, чтобы мой арестованный слышал крики.

– Ужас какой!

– Зато сработало. Вражеский лазутчик стал моим человеком. Будет служить мне. Правда, я до сих пор слышу эти крики. – Сильви стиснула его пальцы, но промолчала. – Иногда… – Нед запнулся. – Иногда я ненавижу свое ремесло.

– Благодаря тебе люди вроде герцога де Гиза и Пьера Омана не могут натворить в Англии того, что они натворили во Франции. Здесь людей не жгут на кострах за веру.

– Чтобы их победить, я должен им уподобиться.

– Нет, не должен, – возразила Сильви. – Тебе вовсе не нужно сражаться за всепобеждающее протестантство так, как они бьются за всепобеждающее католичество. Ты же стоишь за веротерпимость.

– Как и все мы поначалу. Но теперь, когда ловим католических священников, мы их казним, не спрашивая, злоумышляли они против королевы или нет. Знаешь, как мы обошлись с Маргарет Клитероу?

– Эту женщину казнили в Йорке за укрывательство католического священника?

– Да. Ее раздели догола, связали и положили на землю, а сверху придавили дверью ее собственного дома, на которую насыпали камней. Ее просто расплющило.

– Господи! Этого я не знала.

– То-то и оно. Противно.

– Но ведь ты не хотел, чтобы все так сложилось. Ты хотел, чтобы люди разных вер были добрыми соседями.

– Быть может, это глупое желание.

– Роджер повторил мне твои слова. Не знаю, помнишь ты сам или нет, что ответил ему, когда он спросил, почему королева ненавидит католиков.

Нед улыбнулся.

– Помню.

– И он тоже не забыл.

– Наверное, я хоть что-то сделал правильно. Что он помнит?

– Что в политике нет ангелов и святых, но несовершенные люди могут сделать этот мир лучше.

– Я и вправду такое сказал?

– Роджер верит, что да.

– Вот и славно. Надеюсь, я его не обманул.

Лето принесло новую надежду Элисон, которая расцвела вместе с природой. Лишь малый круг приближенных в Чартли-мэнор знал о тайной переписке и об Энтони Бэбингтоне, но воодушевление Марии оказалось заразительным для всех.

Элисон радовалась, но не безудержно. Ей хотелось бы побольше узнать о Бэбингтоне. Тот происходил из порядочного католического семейства, но это, пожалуй, и все, что можно было о нем сказать. И потом, ему всего двадцать четыре. Способен ли столь молодой человек возглавить восстание против королевы, которая твердо держит власть в своих руках на протяжении двадцати семи лет?

Каков будет план?

Подробности выяснились в июле 1586 года.

После первоначального обмена письмами, который помог установить связь и убедил обе стороны в надежности друг друга, Бэбингтон наконец описал свои намерения. Письмо поступило в пивном бочонке, а расшифровал его секретарь Марии Клод Но.

Втроем – Мария, Элисон и Клод – они сидели над письмом и предавались размышлениям.

Смелость воображения Бэбингтона захватывала.

– Он твердит, разумеется, о благородном и преславном деянии, каковое призвано возродить поруганную веру наших предков, но в его послании есть и куда более важные строки, – сказал Но, всматриваясь в расшифровку. – Он перечисляет шесть шагов, необходимых для успеха восстания. Первый – вторжение в Англию иноземного войска. Второй – это войско должно быть достаточно многочисленным, чтобы обеспечить себе военную победу.

– Нам говорили, что у герцога де Гиза шестьдесят тысяч человек, – заметила Мария.

Элисон лишь надеялась, что это правда.

– Третий шаг – выбрать порты, где войско высадится и куда потом пойдут корабли со снаряжением.

– Насколько мне известно, это давно сделано, и мой кузен герцог Анри получил нужные карты, – сказала королева. – Но Бэбингтон, похоже, этого не знает.

– Четвертый шаг – иноземцев должны встретить местные силы, чтобы помешать противнику напасть на них во время высадки.

– Народ восстанет, едва увидит французские стяги.

Элисон подумалось, что королева слишком в этом уверена. Скорее всего, народ понадобится как-то подстегнуть.

– Бэбингтон этим озаботился, – пояснил Но. – Он пишет, что отобрал, как он выражается, ваших верных слуг, на западе и на севере, в Южном и Севеном Уэльсе и в графствах Ланкашир, Дербишир и Стаффордшир.

Хоть кто-то занялся настоящим делом, мысленно одобрила Элисон.

– Пятый шаг – освобождение королевы Марии. – Но зачитал вслух: – «Я сам с десятью товарищами и сотней наших соратников освобожу ваше королевское величество из рук ваших врагов».

– Отлично, – изрекла Мария. – У сэра Эмиаса Паулета и трех десятков стражников не наберется. К тому же они размещены в соседних деревнях, а не в самом поместье. Прежде чем их созовут, мы ускачем далеко.

Элисон ощутила прилив уверенности.

– И шаг шестой – убийство Елизаветы. Бэбингтон пишет: «Для устранения узурпаторши, от повиновения которой все мы освобождены через отлучение оной особы от матери-церкви, выделены шестеро моих близких друзей, каковые всецело привержены католической вере и на благо вашего королевского величества предпримут сие трагическое деяние». Думаю, все настолько ясно, насколько это вообще возможно.

Так и есть, подумала Элисон. На мгновение ей словно стало зябко. Все же поднимать руку на королеву…

– Надо ответить ему поскорее, – сказала Мария.

Но кивнул, однако не преминул заметить:

– Следует проявить осторожность.

– Я могу написать только одно – что согласна.

– Если ваше послание попадет в чужие руки…

– Оно будет зашифровано, а посреднику можно доверять.

– Но если что-то пойдет не так…

Лицо Марии покраснело; Элисон за минувшие двадцать лет усвоила, что это верный призрак гнева.

– Мы должны воспользоваться этим случаем. Иначе для меня не останется никакой надежды.

– Ваше послание Бэбингтону будет доказательством измены, ваше величество.

– Значит, так тому и быть, – ответила Мария.

Ремесло лазутчика и соглядатая требует немалого терпения, думал Нед в июле 1586 года.

Три года назад он смел надеяться, что сэр Фрэнсис Трокмортон предоставит ему твердые доказательства измены со стороны Марии Стюарт. Эта надежда рухнула, когда интриги графа Лестера вынудили Неда преждевременно арестовать Трокмортона. В 1585 году он нашел нового Трокмортона – Гилберта Гиффорда. На сей раз, к счастью, граф Лестер в Англии отсутствовал и чинить препоны было некому. Королева Елизавета отправила Лестера в Испанские Нидерланды во главе армии – сражаться за голландских протестантов и против католиков-испанцев. Лестер провалил королевское поручение – он блистал в ухаживании за дамами и в танцах, а не на поле брани, – но оно помешало ему строить козни Уолсингему.

В итоге Нед очутился в завидном положении. Мария Стюарт полагала, что ведет тайную переписку, а Нед читал каждое письмо из тех, что отправляла или получала королева-пленница.

Увы, наступил июль, однако и после полугода слежки Нед так и не получил желаемого.

В каждом письме Марии содержался намек – и не один – на измену, переписывалась ли она с Пьером Оманом или с королем Испании, но требовались неопровержимые доказательства, способные убедить всех и каждого. Письмо, отправленное Марии Бэбингтоном в начале июля, было совершенно недвусмысленным и самого Бэбингтона за такие мысли следовало немедленно повесить. Теперь Нед с трепетом дожидался ответа Марии. Неужели она наконец-то ясно выразит свои намерения на письме? Сам выбор слов, не исключено, позволит предъявить ей обвинение.

Ответ Марии Стюарт попал в руки Неда 19 июля. Письмо занимало семь страниц.

Текст писал, как обычно, секретарь королевы Клод Но – и он же его шифровал. Нед передал письмо Фелиппесу и с нетерпением дожидался результата. Он вдруг понял, что не может сосредоточиться ни на чем другом. Длинное письмо Херонимы Руис из Мадрида о внутренней политике испанского двора он перечел трижды – и готов был поклясться, что не понял ни единого слова. В конце концов он сдался и ушел из дома Уолсингема на Ситинг-лейн, пересек реку по мосту и двинулся в Саутуорк, где его ждал домашний обед. Компания Сильви всегда помогала ему успокоиться.

Сильви закрыла лавку и приготовила супругу лосося в вине под розмарином. За едой, в столовой над лавкой, Нед рассказал жене о письме Бэбингтона и чаемом ответе Марии. Он ничего не таил от Сильви, ибо они оба занимались одним и тем же ремеслом.

Едва с рыбой было покончено, явился один из помощников Неда – с расшифровкой.

Текст был на французском. На этом языке Нед читал гораздо хуже, чем говорил, поэтому пришлось просить Сильви о помощи.

Мария начала с восхваления намерений Бэбингтона, в самых общих фразах.

– Этого уже достаточно, чтобы обвинить ее в измене, – довольно произнес Нед.

– Очень жаль, – проговорила Сильви.

Нед недоуменно уставился на жену. Сильви была убежденной протестанткой и не раз рисковала собственной жизнью за веру. С чего вдруг ей жалеть Марию Стюарт?

Сильви поняла его удивление.

– Я помню ее свадьбу. Совсем еще юная, но такая красавица и с блестящим будущим впереди… Она собиралась стать королевой Франции. Со стороны казалось, что вот счастливейшая невеста на свете. И погляди, что с нею сталось!

– Она сама навлекла на себя все беды.

– А ты в семнадцать лет принимал верные решения?

– Не знаю… Наверное, нет.

– В девятнадцать я вышла за Пьера Омана. По-твоему, я тоже сама виновата?

– Я понял, к чему ты клонишь.

Нед стал читать дальше. От общих фраз Мария перешла к сути. Она отвечала на каждое предложение Бэбингтона, просила провести тщательные приготовления к встрече иноземцев, собрать местную католическую знать и вооружить всех, кто будет готов ее поддержать. А еще настаивала на более подробном изложении плана по ее освобождению из заключения в Чартли-мэнор.

– Все лучше и лучше, – не удержался Нед.

Важнее всего было то, что Мария просила Бэбингтона всесторонне продумать, каким именно образом предполагаемые убийцы королевы Елизаветы подберутся к своей жертве.

Дочитав до этого места, Нед ощутил, как с его натруженной спины упало тяжеленное бремя. Вот и неопровержимое, решающее доказательство. Мария замешана в подготовке к убийству правящего монарха. Она виновна ничуть не меньше тех, кто готов взять в руки кинжалы.

Что ж, теперь с Марией Стюарт покончено.

Ролло застал Бэбингтона празднующим.

Вместе с товарищами-заговорщиками тот засел в богатом лондонском особняке Роберта Пули. Стол ломился от жареных цыплят, мисок с горячим, обжаренным в масле луком и краюх хлеба, под которые открывались все новые бутыли с шерри.

Этот разгул изрядно смутил Ролло. Люди, вовлеченные в заговор, что ставил себе целью свержение государя, не должны напиваться средь бела дня. Впрочем, эта молодежь, в отличие от самого Ролло, не была привержена святому делу на протяжении многих лет; нет, они всего лишь узрели перед собой великие свершения и славные подвиги и, поддавшись гордыне, что свойственно юности, отягощенной знатным происхождением, преисполнились пренебрежения к опасности.

Явившись в особняк Пули, Ролло нарушил собственные правила. Обыкновенно он воздерживался от посещения мест, куда частенько захаживали католики, ибо знал наверняка, что за такими местами пристально следит Нед Уиллард. Однако он не видел Бэбингтона уже неделю, и надо было выяснить, что происходит.

Заглянув в залу, он перехватил взгляд Бэбингтона и поманил того наружу. А потом, подозревая соглядатая в каждом слуге, и вовсе вывел на улицу. Рядом с особняком раскинулся обширный сад, где можно было укрыться от палящего августовского солнца в тени шелковиц и смокв. Правда, и здесь, за невысокой стеной, отделявшей сад от улицы, по которой потоком катились повозки и сновали бродячие торговцы, а со стройки по соседству доносился стук молотков и крики рабочих, Ролло не чувствовал себя в безопасности. Поэтому он повел Бэбингтона к тенистой паперти ближайшей церкви. И там наконец спросил:

– Как идут дела? Почему все затихло?

– Не хмурьтесь, мсье Ланглэ, – ответил Бэбингтон с широкой улыбкой. – У меня для вас хорошие новости.

Он достал из кармана несколько листов бумаги и, продолжая улыбаться, вручил их Ролло. Это оказалось шифрованное письмо, к которому прилагалась расшифровка, записанная рукой Бэбингтона. Ролло отошел туда, где было чуть светлее, и стал читать. Мария Стюарт писала Бэбингтону по-французски. Она выказывала полное одобрение всем его планам и просила уточнить подробности.

Беспокойство немного улеглось. Это послание содержало все, на что Ролло надеялся, было последним звеном продуманного плана. Нужно переправить письмо герцогу де Гизу, и тот незамедлительно начнет собирать силы. С безбожной двадцативосьмилетней тиранией Елизаветы скоро будет покончено.

– Молодец, – похвалил Ролло, кладя письмо в карман. – Я отбываю во Францию завтра. А вернусь, приведя армию освободителей.

Бэбингтон похлопал его по спине.

– Здорово! Пошли пировать с нами!

Ролло хотел было отказаться, но вдруг чутье заставило его насторожиться. Он снова нахмурился. Что-то было не так. Улица словно вымерла. Повозки будто растворились в воздухе, бродячие торговцы и разносчики перестали голосить, на стройке тоже все стихло. Что это значит?

Он схватил Бэбингтона за локоть.

– Нужно уходить! Прямо сейчас!

Бэбингтон расхохотался.

– С какой стати? В доме нас ждет бочонок отменного вина! Мы и половины еще не выпили!

– Заткнитесь, болван, и бегите за мной, если вам дорога ваша жизнь!

Ролло шмыгнул в церковь, пустынную и темную, и побежал по нефу к двери в дальней стене. Приотворил дверь и поглядел в щелку.

Как он и опасался, особняк Пули оцепили стражники.

Вооруженные солдаты выстроились поперек улицы. За ними боязливо наблюдали строители, торговцы и случайные прохожие. В нескольких шагах от Ролло двое плечистых стражников встали у ворот в сад – их явно отправили ловить тех, кто попытается сбежать из дома. А вскоре появился Нед Уиллард – и постучал во входную дверь особняка Пули.

– Дьявол! – прошипел Ролло. Один из стражников у ворот стал оборачиваться, и Ролло поспешил закрыть дверь. – Нас раскрыли!

Бэбингтон явно перетрусил.

– Кто там?

– Уиллард. Верный пес Уолсингема.

– Можно переждать тут.

– Вряд ли. Уиллард велит обыскать соседние укрытия. Если задержимся, нас отыщут.

– Что же делать?

– Не знаю. – Ролло снова выглянул в щелку. Входная дверь особняка Пули была распахнута настежь, а Уиллард куда-то подевался – наверное, зашел внутрь. Стражники держали оружие на изготовку и зыркали по сторонам. Нет, туда соваться бессмысленно.

– Вы быстро бегаете?

Бэбингтон рыгнул. Его лицо приобрело землистый оттенок.

– Я могу сражаться! – Голос предательски дрогнул. Он протянул руку к поясу, нащупывая меч, но пальцы схватили воздух. Должно быть, его меч остался висеть на крюке в передней особняка.

Тут Ролло услышал блеяние.

Он наморщил лоб. Ба, да это не одна овца, а целая отара! Ему внезапно вспомнилось, что дальше по улице находится бойня. Видимо, крестьянин гонит своих овец на убой – обычное дело.

Блеяние стало громче.

Ролло снова припал к щели между дверью и косяком. Вот и овцы. Ну и вонь, однако! Овец было около сотни, и они заполнили всю улицу. Прохожие бранились, жались к стенам домов, пропуская животных мимо себя. Головные овцы поравнялись с особняком Пули – и в этот миг Ролло сообразил, что спасение рядом.

– Готовьтесь! – велел он Бэбингтону.

Стражники, конечно, разозлились, но поделать ничего не могли. Напади на них люди, они без раздумий применили бы оружие, но кому бы взбрело в голову бросаться с мечами на и без того перепуганных животных, которых вели на смерть? Пожалуй, в иных обстоятельствах Ролло бы посмеялся над простофилями-стражниками.

Передние овцы миновали двух солдат у ворот сада, и теперь все стражники очутились в окружении животных.

– Бежим! – крикнул Ролло и рывком распахнул дверь.

Он выскочил наружу. Бэбингтон следовал за ним по пятам. Еще немного – и овцы загородят им путь. Ролло опрометью кинулся вдоль по улице, слыша за спиной топот ног Бэбингтона.

Раздались крики: «Стой! Стой!» На бегу Ролло обернулся и увидел, как стражники остервенело распихивают овец, пытаясь броситься в погоню.

Ролло наискосок пересек улицу и пробежал мимо таверны. Какой-то тип, попивавший эль у входа, выставил было ногу, норовя поставить подножку, но Ролло перепрыгнул препятствие. Другие выпивохи просто смотрели. Лондонцы недолюбливали городскую стражу, которая порой бывала чрезмерно жестокой к гулякам. Кое-кто даже одобрительно засвистел вслед беглецам.

Мгновение спустя прогремел выстрел из аркебузы. Пуля пролетела мимо, да и Бэбингтон, похоже, ничуть не сбился с шага. Раздался второй выстрел. Тоже мимо! Все любопытствующие на улице поспешили попрятаться, понимая, что пули нередко летят вовсе не туда, куда целятся стрелки.

Ролло свернул в проулок. Ему навстречу шагнул мужчина с дубинкой в руке.

– Городская стража! А ну стой!

Бойцы городской стражи имели право останавливать и задерживать любого, кто покажется им подозрительным. Ролло метнулся было в сторону, но стражник взмахнул дубинкой и огрел его по плечу. Ролло не устоял на ногах. Он рухнул наземь, быстро перевернулся на спину – и увидел, как кулак Бэбингтона врезается стражнику в челюсть. Тот упал.

Ролло попробовал встать, но голова сразу закружилась.

Бэбингтон помог ему подняться и подтолкнул вперед.

Они вновь свернули за угол, промчались по переулку, выскочили на уличный рынок и вынужденно перешли с бега на шаг: толпа у прилавков была чересчур многолюдной, сквозь нее пришлось проталкиваться. Какой-то торговец попытался всучить Ролло памфлет о грехах папы, а шлюха пообещала обслужить их обоих по цене за одного. Ролло оглянулся. Никто их не преследовал. Сбежали! Возможно, и другим, кто оставался в особняке, удалось улизнуть под этот переполох.

– Ангелы Господни пришли нам на помощь, – торжественно произнес Ролло.

– Ага! Овцами притворились! – Бэбингтон расхохотался.

Элисон очень удивилась, когда угрюмый сэр Эмиас Паулет предложил Марии Стюарт присоединиться к нему самому и местным дворянам в охоте на оленя. Мария обожала верховную езду и светское общение, а потому охотно согласилась на это приглашение.

Элисон помогла ей одеться. Мария желала выглядеть одновременно прекрасной и величественной перед людьми, которым вскоре суждено сделаться ее подданными. На свои седеющие волосы она натянула парик, который для надежности прикрыла шляпой.

Другим – Элисон и секретарю Клоду Но – тоже позволили присоединиться. Выехали из Чартли-мэнор, пересекли ров по мосту и поскакали через пустоши в направлении деревни, где должны были ждать прочие охотники.

Солнце, свежий ветерок, надежды на будущее – все воодушевляло. Конечно, и прежде предпринимались попытки освободить Марию из заточения, но все они заканчивались сокрушительными провалами. Однако сейчас дела как будто обстояли иначе, заговорщики, похоже, предусмотрели все мелочи, и очень, очень хотелось верить в лучшее.

Прошло три недели с того дня, как Мария ответила на письмо Бэбингтона и выразила свое одобрение его планам. Сколько еще им предстоит ждать? Элисон попыталась подсчитать в уме, как долго герцог де Гиз будет собирать свое войско. Две недели? Или месяц? Наверняка до них с Марией дойдут слухи о начавшемся вторжении. В любой день может поползти молва о чужеземном флоте, что бороздит воды у северного побережья Франции, и о тысячах солдат с оружием и лошадьми на борту этих кораблей. А может, герцог решит действовать тайно и укроет флот в устьях рек и в укромных гаванях, чтобы начало вторжения застало неприятеля врасплох…

Размышляя обо всем этом, Элисон вдруг заметила в отдалении группу всадников. Те быстро приближались. Сердце забилось чаще. Неужели спасение совсем рядом?

Конные приблизились. Их было шестеро. У Элисон пересохло в горле. Будет ли Паулет сражаться? Он взял с собой всего двоих охранников. Шестеро против троих – удачный расклад.

Вожака шестерки Элисон не узнала. Несмотря на нараставшее возбуждение, она не могла не отметить, что мужчина одет весьма нарядно, а его камзол из зеленой саржи украшен затейливой вышивкой. По-видимому, это и есть Энтони Бэбингтон.

Потом Элисон покосилась на Паулета – и подивилась тому, что сэр Эмиас не выглядит встревоженным. Вообще-то появление конного отряда в непосредственной близости от места заточения Марии должно было его обеспокоить, но Паулет держался так, словно ждал этих всадников.

Элисон снова посмотрела на шестерку конных – и, к своему ужасу, различила позади всех стройную фигуру Неда Уилларда. Значит, это вовсе не их избавители! Уиллард вот уже четверть века был для Марии олицетворением напастей судьбы. Ныне, накануне своего пятидесятилетия, он обзавелся проседью в темных волосах и морщинами на лице. Ехал он замыкающим, но Элисон ничуть не сомневалась, кто на самом деле главный в этой шестерке.

Паулет представил Марии всадника в зеленом камзоле как сэра Томаса Горджеса, посланца королевы Елизаветы. На Элисон внезапно будто дохнуло могильным холодом.

Горджес обратился к Марии со словами, которые явно заучил заранее:

– Мадам, моя госпожа королева Англии находит возмутительным, что вы, вопреки достигнутым ранее договоренностям, злоумышляете против нее самой и против английской короны. Она отказалась бы этому поверить, когда бы не неоспоримые доказательства, каковые она видела собственными глазами.

Элисон догадалась, что охота была лишь предлогом. Паулет воспользовался этим поводом, чтобы отделить Марию от ее свиты.

Мария откровенно растерялась, в ее облике не осталось и следа былого величия.

Она пробормотала едва слышно:

– Я никогда… Моя сестра ни за что… Я не… Елизавета…

Горджес не стал вслушиваться.

– Ваши слуги, повинные в том же преступлении, будут содержаться отдельно.

– Я должна остаться с нею! – воскликнула Элисон.

Горджес поглядел на Уилларда. Тот коротко дернул головой.

– Вы присоединитесь к остальным слугам.

Мария повернулась к Клоду Но.

– Сделайте что-нибудь!

Перепуганный Но сжался в седле. Элисон его пожалела – ну что, скажите на милость, он мог сделать?

Мария спешилась и села на землю.

– Я никуда с вами не поеду!

Наконец в разговор вмешался Уиллард. Одному из шестерки всадников он сказал:

– Езжай к тому дому. – В миле от места встречи виднелся фермерский дом, наполовину скрытый высокими деревьями. – У них наверняка есть повозка. Веди сюда. Если понадобится, мы свяжем Марию Стюарт и уложим ее в повозку.

Мария встала, признавая свое поражение.

– Я согласна, – проговорила она и понуро взобралась обратно в седло.

Горджес протянул Паулету лист бумаги – верно, приказ об аресте. Паулет прочитал и утвердительно кивнул. Бумагу он оставил себе, в подтверждение того, видимо, что передал узницу другим на основании королевского распоряжения.

Бледную Марию била дрожь.

– Меня казнят? – спросила она негромко.

Элисон хотелось плакать.

Паулет высокомерно посмотрел на Марию и долго – невыносимо долго – молчал. Потом изрек:

– Не сегодня.

Приезжие не стали медлить. Один из шестерых хлопнул лошадь Марии по крупу, и животное дернулось вперед. Мария чуть не упала от неожиданности, но удержалась в седле – она была хорошей наездницей. Отряд двинулся прочь, и Марию окружили со всех сторон.

Элисон все-таки заплакала. Мария Стюарт уезжала от нее – то ли в другую тюрьму, то ли на смерть. Как такое могло произойти? Наверняка к этому причастен Нед Уиллард, раскрывший, должно быть, заговор Бэбингтона.

Она повернулась к Паулету.

– Как с нею поступят?

– Будут судить за измену.

– А потом?

– А потом покарают за все ее преступления, – ответил Паулет. – Божья воля свершится.

Бэбингтон казался неуловимым. Нед обыскал все лондонские дома, куда захаживал прежде главный заговорщик, но поиски были тщетными. Тогда он разослал словесные описания Бэбингтона и его подельников по всей стране – шерифам, начальникам гаваней и королевским наместникам в графствах. Двоих своих людей он отправил в дом родителей Бэбингтона в Дербишире. А в каждом сообщении и в каждом приказе грозил смертной казнью любому, кто поможет заговорщикам скрыться.

На самом деле Бэбингтон не слишком его интересовал, поскольку в изменившихся обстоятельствах уже почти не представлял опасности. Заговор удалось раскрыть. Марию Стюарт перевезли, большинство заговорщиков сейчас допрашивали в лондонском Тауэре, а Бэбингтон подался в бега. Все знатные английские католики, что готовились поддержать иноземное вторжение, теперь наверняка прячут доспехи и оружие обратно в чуланы.

Впрочем, Нед прекрасно знал – это подсказывал малоприятный опыт, – что в любой миг из искр раскрытого заговора может вспыхнуть пламя нового. Нужно изыскать способ этого не допустить. Суд над Марией Стюарт должен показать, что королева Шотландская – обычная предательница. Тогда от нее отвернутся все, кроме разве что самых одержимых сторонников.

А еще ему отчаянно хотелось поймать человека, о котором упоминал каждый допрошенный пленник, – пресловутого Жана Ланглэ. Все уверяли, что он не француз, а англичанин, некоторые даже встречались с ним в Английском коллеже и описывали этого типа как мужчину выше среднего роста, возрастом около пятидесяти, с намечающейся лысиной на макушке. В этом облике не было ничего сколько-нибудь приметного. Но никто не знал его настоящего имени и не ведал, откуда он взялся.

Тот факт, что о столь важном человеке было известно настолько мало, заставлял Неда видеть в Ланглэ умелого и чрезвычайно опасного противника.

Из допроса Роберта Пули выяснилось, что оба, Ланглэ и Пули, находились в особняке всего за несколько минут до появления стражи. Возможно, именно их видели солдаты, доложившие, что двое мужчин удрали через соседнюю церковь, а догнать их помешало треклятое стадо овец. Они были почти у него в руках! Быть может, до сих пор держатся вместе – или прибились к тем немногим заговорщикам, что еще остаются на свободе.

Неду потребовалось несколько дней, чтобы их выследить.

Четырнадцатого августа в дом на Ситинг-лейн прискакал всадник на взмыленной лошади, младший сын семейства Беллами, известного своей приверженностью католичеству, но, по сведениям службы Уолсингема, не помышлявшего об измене. Он сообщил, что Бэбингтон со товарищи объявился в семейном поместье Аксендон-хаус, близ деревни Харроу, в десятке миль к западу от Лондона. Беглецы валились с ног от усталости и голода и попросили их приютить. Беллами накормили их – вынужденные это сделать, как уверял гонец, из страха за свои жизни, – но настояли на том, чтобы беглецы покинули их дом. Теперь семейство опасалось виселицы по обвинению в сотрудничестве с врагами короны и потому решило доказать свою верность Елизавете, пособив властям в поимке заговорщиков.

Нед велел немедленно седлать лошадей.

Гоня во всю прыть, он с солдатами добрался до Харроу менее чем за два часа. Деревня стояла на пригорке, что возвышался над окрестными полями; в ней имелась школа, открытая совсем недавно местным фермером. В Харроу Нед задержался, поговорил с деревенскими и выяснил, что компания подозрительных оборванцев проследовала через деревню чуть раньше, двигаясь пешком на север.

Ведомый юным Беллами, отряд направился по дороге к рубежу прихода Харроу, обозначенному древним сарацинским камнем; оттуда поскакали в соседнюю деревушку, которая, по словам Беллами, звалась Харроу-Уилд. На окраине этой деревушки, в таверне «Лань», они и настигли свою добычу.

Нед и солдаты вошли в таверну, обнажив мечи и готовые к схватке, но Бэбингтон и прочие беглецы не оказали ни малейшего сопротивления.

Нед оглядел беглецов, что представляли собой печальное зрелище: в попытке остаться неузнанными те неумело остригли волосы, а лица перемазали соком каких-то плодов. Все они были молоды, принадлежали к знати, привыкли к мягким постелям, а последние десять дней спали, похоже, на сырой земле. Казалось, они даже рады тому, что их наконец изловили.

– Кто из вас Жан Ланглэ? – спросил Нед.

Некоторое время все хранили молчание, потом Бэбингтон ответил:

– Его с нами нет.

В первый день февраля 1587 года Нед разозлился настолько, что, как он признался Сильви, задумался об уходе с королевской службы. К черту, прибавил он, эти придворные склоки; уж лучше быть членом парламента от Кингсбриджа и помогать Сильви в книжной лавке. Скучнее, конечно, зато куда спокойнее и достойнее.

Причиной его раздражения была королева Елизавета.

Нед сделал все возможное, чтобы избавить Елизавету от угрозы, которую олицетворяла собой Мария Стюарт. Саму Марию увезли в замок Фодерингей в графстве Нортхэмптон; да, ей в конце концов позволили сохранить при себе прислугу, но Нед позаботился о том, чтобы за мятежной королевой Шотландской по-прежнему присматривал непоколебимый сэр Эмиас Паулет. В октябре все доказательства, какие ему удалось собрать, были предъявлены на суде, и Марию признали виновной в измене. В ноябре парламент приговорил ее к смерти. В начале декабря весть об этом приговоре разошлась по всей стране – и была встречена всеобщим ликованием. Уолсингем незамедлительно составил черновик указа, который Елизавете следовало подписать, чтобы одобрить казнь. Прежний наставник Неда Уильям Сесил, ныне лорд Бергли, прочитал этот черновик и согласился с каждым словом.

Минуло почти два месяца, а Елизавета все не подписывала указ.

К изумлению Неда, Сильви поддержала Елизавету.

– Она не хочет убивать королеву, – объяснила его жена. – Казнь может оказаться дурным примером. Елизавета ведь сама королева. И она не одинока в своих сомнениях. Все государи Европы придут в бешенство, если она казнит Марию. Кто знает, каким именно образом они решат отомстить?

Прежде Нед об этом не задумывался, слишком поглощенный собственными обидами: он ведь посвятил жизнь служению Елизавете, а та словно отвергала его службу.

Словно для того, чтобы подтвердить слова Сильви, во дворец Гринвич первого февраля явились французский и шотландский посланники. Оба молили Елизавету пощадить Марию Стюарт. Елизавета нисколько не желала ссоры ни с одной из этих стран; более того, недавно она подписала мирное соглашение с сыном Марии, королем Шотландии Джеймсом Шестым. С другой стороны, жизнь Елизаветы по-прежнему находилась под угрозой. В январе некий Уильям Стаффорд признался под пытками в намерении отравить королеву. Уолсингем намеренно сделал этот случай достоянием широкой публики, причем постарался представить дело так, будто попытка едва не удалась, чтобы добиться народной поддержки казни Марии. Если отбросить нарочно допущенные преувеличения, этот случай послужил отрезвляющим напоминанием о том, что Елизавета не будет в безопасности до тех пор, пока Мария жива.

Когда посланники удалились, Нед отважился снова подсунуть Елизавете на подпись указ о казни. Возможно, подумалось ему, теперь-то она подпишет.

Он предварительно посоветовался с Уильямом Дэвисоном, который временно замещал приболевшего Уолсингема. Дэвисон согласился с планом Неда – все советники Елизаветы единодушно убеждали королеву поскорее принять нужное решение. Вдвоем Дэвисон и Нед вложили указ в стопку документов, дожидавшихся королевской подписи.

Нед знал, что Елизавету этой смехотворной уловкой не одурачить. Но королева вполне могла притвориться, что ничего не заметила. Он догадывался, что Елизавета ищет повод подписать указ, а потом скажет, что не собиралась этого делать и все вышло случайно. Если она и вправду намерена так поступить, нужно облегчить ей задачу.

Елизавета пребывала в благодушном настроении, и Нед не мог этому не порадоваться.

– Какая теплая погода для февраля, – сказала она. Королева частенько жаловалась на жару. Сильви уверяла, что причиной тому возраст: Елизавете стукнуло пятьдесят три. – Как поживаете, Дэвисон? Не забываете развлекаться? По-моему, вы слишком упорно трудитесь.

– Благодарю, что спросили, ваше величество, я в полном порядке.

С Недом королева болтать не стала, зная, что тот недоволен ее нерешительностью. Он никогда не мог скрыть от нее своих истинных чувств. Для этого Елизавета чересчур хорошо его знала – пожалуй, так же хорошо, как Сильви.

Она обладала отменным чутьем, что и не замедлила показать. Продолжая беседу с Дэвисоном, Елизавета справилась:

– В той стопке бумаг, которую вы прижимаете к груди, словно ненаглядное дитя, спрятан указ о смертной казни?

Нед ощутил себя болваном. Он и не предполагал, что королева так легко выведет их на чистую воду.

– Да, ваше величество, – признался Дэвисон.

– Давайте его сюда.

Дэвисон извлек нужный документ из стопки и с поклоном подал королеве. Нед приготовился к выволочке за попытку обмануть правительницу, но ничего подобного не случилось. Королева прочитала указ, поднеся бумагу близко к глазам – с годами ее зрение ослабло.

– Принесите перо и чернила.

Пораженный до глубины души, Нед взял требуемое со стоявшего у стены столика.

Она и вправду намерена подписать? Или просто играет с ним, забавляется, как забавлялась со всеми этими европейскими принцами, желавшими на ней жениться? Свадьба в итоге не состоялась; быть может, и смертный приговор Марии Стюарт тоже не будет подписан?

Елизавета окунула кончик пера в чернильницу, которую Нед держал в руках. Помедлила, подарила Неду улыбку, которую тот затруднился истолковать, – и размашисто подписала указ.

Едва веря тому, что это наконец произошло, Нед забрал подписанный документ у королевы и передал Дэвисону.

Елизавета вдруг произнесла с печалью в голосе:

– Вам не больно от того, чему суждено случиться?

– Пусть ваше величество будут живы и здоровы, хоть и ценой жизни другой королевы, – ответил Дэвисон.

Правильный ответ, подумал Нед; стоит лишний раз напомнить Елизавете, что Мария намеревалась ее убить.

– Отнесите указ лорду-канцлеру, – велела королева. – Пусть поставит большую печать.

Все лучше и лучше, сказал себе Нед. Она и впрямь не шутит.

– Слушаюсь, ваше величество, – отозвался Дэвисон.

– Но прошу хранить все в строжайшей тайне.

– Конечно, ваше величество.

Дэвисон может соглашаться сколько угодно, мысленно скривился Нед, но кто бы объяснил, почему она упомянула о необходимости соблюдать тайну? Вслух, наверное, лучше не интересоваться.

Королева повернулась к нему.

– Расскажите Уолсингему. – Тон Елизаветы сделался язвительным. – Он, верно, так обрадуется, что как бы не опочил от счастья, бедняжка.

– Хвала небесам, он не настолько болен, ваше величество.

– Передайте ему, что казнь должна состояться в замке Фодерингей. Не перед стенами, а в самом замке.

– Разумеется.

Королевой как будто вновь овладела задумчивость.

– Если бы только нашелся верный друг, способный нанести роковой удар… – проговорила она, не глядя на своих собеседников. – Тогда посланникам Франции и Шотландии не в чем было бы меня винить.

Нед был потрясен: Елизавета прямо рассуждала об убийстве. Он тут же решил для себя, что не желает иметь ничего общего с этим планом, даже упоминать о нем перед другими не будет. С королевы ведь станется отрицать, что она говорила что-то подобное, и доказать свою невиновность повешением убийцы.

Елизавета пристально посмотрела на Неда, а затем, словно уловив его безмолвное негодование, перевела взор на Дэвисона. Тот тоже хранил молчание.

Королева вздохнула.

– Напишите сэру Эмиасу в Фодерингей. Мол, королева сожалеет, что он не изыскал способа так или иначе укоротить жизнь Марии Стюарт, учитывая, какой опасности ее величество подвергается каждый день и каждый час.

Это было жестоко, даже по меркам Елизаветы. Выражение «укоротить жизнь» едва ли могло быть истолковано двусмысленно. Однако Нед успел неплохо узнать Паулета. Тот был суровым тюремщиком, но душевный склад, побуждавший его строго следить за пленницей, наверняка удержит сэра Эмиаса от хладнокровного убийства Марии. Паулет не сумеет убедить себя в том, что это убийство – дело богоугодное. Он откажет Елизавете в ее просьбе, и королева, естественно, не преминет его впоследствии наказать. Она ведь не терпит тех, кто ей не повинуется.

Елизавета отпустила Дэвисона и Неда.

Выйдя из дверей приемной, Нед негромко сказал:

– Когда на указ поставят печать, предлагаю отнести документ лорду Бергли. Скорее всего, он созовет срочное заседание Тайного совета. Я уверен, они решат отправить указ в Фодерингей, не ставя королеву в известность. Все мы хотим покончить с этим как можно быстрее.

– А вы чем займетесь? – полюбопытствовал Дэвисон.

– Я? – переспросил Нед. – Пойду искать палача.

Единственной среди тех, кто не плакал в этой малочисленной компании, была сама Мария.

Женщины провели у ее постели всю ночь. Никто не заснул. Из-за окна доносился стук молотков: плотники сооружали на дворе нечто вроде эшафота. По коридору ночь напролет тяжело топали караульные – встревоженный Паулет опасался попыток освободить осужденную на смерть королеву и потому усилил охрану.

Мария поднялась в шесть утра. За окном было еще темно. Элисон помогла ей одеться при свете свечей. Мария выбрала темно-красную нижнюю юбку и красный атласный верх с неглубоким вырезом, а поверх надела черную атласную юбку и блузу того же материала, расшитую золотом; в прорезях рукавов виднелась лиловая подкладка. Меховой воротник помогал не замерзнуть в стылом Фодерингее. Потом Элисон помогла королеве надеть белый головной убор с кружевной вуалью; кружева струились по спине до самых пят. Сразу вспомнилось великолепное бледно-голубое бархатное платье, длинный подол которого Элисон несла за Марией на свадьбе в Париже, – столько наполненных унынием и тоской лет назад.

Затем Мария удалилась в одиночестве в крохотную часовню. Элисон и прочие дамы ее свиты ждали снаружи. За ожиданием наступил рассвет. Элисон выглянула из окна. День обещал быть ясным и солнечным. Отчего-то она разозлилась из-за этого пустяка.

Часы пробили восемь, и вскоре раздался громкий, настойчивый стук в дверь королевских покоев. Послышался мужской голос:

– Лорды ожидают королеву!

До этого мгновения Элисон отказывалась верить, что Мария может погибнуть. Она уговаривала себя, что все это – не более чем глупая шутка, представление, разыгранное Паулетом в каких-то неведомых дурных целях, или же происки Елизаветы, которая в последний миг распорядится отменить назначенную казнь. Ей вспомнилось вдруг, что Уильяма Эпплтри, стрелявшего в Елизавету, когда та каталась на лодке по Темзе, помиловали, когда он уже взошел на эшафот. Но если лорды прибыли засвидетельствовать казнь, значит, все происходит в действительности. Ее сердце словно превратилось в комок льда, ноги подкашивались. Хотелось лечь, закрыть глаза – и заснуть непробудным сном навсегда.

Увы, она должна позаботиться о своей королеве.

Элисон постучала в дверь часовни и заглянула внутрь. Мария стояла на коленях перед алтарем, держа в руках латинский молитвенник.

– Позволь мне закончить молитву, – попросила она.

Элисон передала просьбу королевы стражникам, но мужчины снаружи не были расположены к долготерпению. Входная дверь распахнулась, и вошел шериф.

– Надеюсь, она не заставит нас выволакивать ее силком.

Его голос дрогнул, и Элисон поняла, что этому человеку, этому мужлану тоже страшно. Как ни удивительно, она даже прониклась к нему состраданием.

Шериф без стука открыл дверь часовни. Мария немедленно поднялась. Она побледнела, но держалась стойко, и Элисон, которая хорошо знала свою королеву, уверилась, что Мария достойно, по-королевски, вынесет предстоящее испытание и унижение. Это было облегчением – она вовсе не желала увидеть, как Мария, заодно с жизнью, лишится своего достоинства.

– Следуйте за мной, – велел шериф.

Мария одним быстрым движением сняла с крюка на стене над алтарем распятие из слоновой кости. Одной рукой прижала это распятие к груди, в другой стиснула молитвенник – и пошла за шерифом, а Элисон последовала за ней.

Шериф намного уступал королеве в росте. Хвори и тяготы заключения сказались на ее фигуре, она располнела и округлилась в плечах, но Элисон не могла не восхититься сквозь слезы тем, как гордо Мария выпрямила спину, как спокойно ее лицо и как тверда поступь.

В крохотной комнатке снаружи их остановили.

– Далее королева пойдет одна, – заявил шериф. Дамы стали возражать, но шериф стоял на своем. – Таково распоряжение королевы Елизаветы.

Мария произнесла ледяным тоном:

– Я вам не верю. Моя сестра, королева-девственница, никогда не приговорила бы другую женщину к смерти, не позволив дамам ее сопровождать.

Шериф, словно не услышав, распахнул дверь в залу.

Элисон увидела наспех сколоченный помост, высотой около двух футов, обтянутый черным сукном, и толпу лордов подле помоста.

Мария прошла через дверной проем, остановилась так, чтобы дверь нельзя было закрыть, и произнесла громким голосом, что раскатился по всей зале:

– Молю ваши светлости позволить моим дамам быть со мною, дабы они могли поведать миру о том, как я умерла.

Кто-то хмыкнул.

– Ну да, а еще они смочат свои платки в ее крови, и суеверные глупцы обретут святотатственные реликвии!

Элисон сообразила, что люди у власти озабочены, похоже, тем, как народ воспримет казнь Марии. Что бы они ни напридумывали, воскликнула она мысленно, тех, кто причастен к этому позорной расправе, вознаградят ненавистью и душевными муками до скончания веков.

– Они не станут делать ничего подобного, – возразила Мария. – Даю вам свое слово.

Лорды сдвинулись плотнее, коротко переговорили между собой, и чей-то голос ответил:

– Хорошо. Выберите шестерых. Остальные не войдут.

Мария покорно отобрала шестерых дам, начав, разумеется, с Элисон, и шагнула вперед.

Элисон увидела помещение целиком. Помост располагался посередине. На нем, в двух креслах, восседали мужчины, в которых она узнала графов Кента и Шрусбери. Третье кресло, с подушкой, очевидно предназначалось для Марии. Перед креслами, тоже обтянутая черным, высилась колода, а у ее подножия лежал большой топор, лезвие которого сверкало недавней заточкой.

У помоста сидели в креслах сэр Эмиас Паулет и мужчина, которого Элисон прежде не встречала. Рядом стоял коренастый детина в простецкой одежде – единственный среди всей знати в наряде простолюдина; мгновение спустя Элисон догадалась, что это, скорее всего, палач. Вокруг помоста выстроились вооруженные солдаты. За их спинами толпились зрители – казнь следовало засвидетельствовать. Среди этой толпы Элисон различил сэра Неда Уилларда. Он больше всех виноват в том, что эта жуть творится на самом деле! Он, и никто другой, перехитрил врагов Елизаветы, что бы те ни предпринимали. Почему же он не торжествует? Даже глядит с отвращением – на помост, на топор, на приговоренную королеву… Элисон предпочла бы видеть на его лице довольную ухмылку; тогда она возненавидела бы его пуще прежнего.

В громадном очаге пылал огонь, но тепло почти не ощущалось, и Элисон почему-то подумалось, что в этой зале, должно быть, холоднее, чем на дворе за окном, залитом солнечным светом.

Мария приблизилась к помосту. Паулет встал и протянул королеве руку, помогая взойти по ступенькам.

– Благодарю, – сказала она. Конечно, Мария не могла не оценить жестокой насмешки судьбы в этом жесте и добавила язвительно: – Это последняя неприятность, какую я вам доставляю.

Высоко держа голову, она поднялась на три ступени.

Затем величаво опустилась на пустующее кресло.

Пока зачитывали обвинительное заключение, она сидела неподвижно, с бесстрастным лицом. Но когда духовник начал молиться, громко и велеречиво прося Господа обратить ее в протестантскую веру хотя бы на смертном одре, она возмутилась.

– Я храню верность римской католической матери-церкви! – гордо провозгласила королева. – И моя кровь прольется сегодня на ее благо!

Духовник, ничуть не смутясь, продолжил молитву.

Мария отвернулась, чтобы сесть к нему спиной, и раскрыла свой латинский молитвенник. Духовник все вещал, а она начала негромко читать вслух, и Элисон сказала себе, что из них двоих у Марии выходит молиться куда искреннее и душевнее. Минуту-другую спустя Мария плавно опустилась на колени и теперь читала, стоя лицом к колоде, будто перед алтарем.

Наконец обе молитвы завершились. Марии велели снять верхнюю одежду. Элисон поднялась на помост, чтобы помочь королеве. Мария хотела раздеться побыстрее, словно ей не терпелось расстаться с жизнью, и Элисон послушно поспешила снять блузу и верхнюю юбку, а потом и головной убор с вуалью.

В своих кроваво-красных нижних одеждах королева на помосте походила на католическую мученицу, и Элисон вдруг поняла, что Мария намеренно оделась подобным образом.

Дамы ее свиты рыдали и молились, но Мария бросила им по-французски:

– Не плачьте обо мне!

Палач взялся за топор.

Женщина принесла белую повязку и завязала королеве глаза.

Мария вновь опустилась на колени. Не видя колоды, она нащупала ту руками, положила голову на дерево, обнажив белую шею. Еще мгновение – и топор рассечет эту белизну. Упокой, Господи, ее душу…

Громким голосом Мария произнесла на латыни:

– В Твои руки, Господи, вручаю мой дух.

Палач занес топор – и резко обрушил его на колоду.

Он промахнулся: топор не перерубил шею Марии, лезвие вонзилось королеве в затылок. Элисон, не в силах больше сдерживаться, судорожно всхлипнула. За всю свою жизнь она не видела ничего более ужасного.

Мария не пошевелилась, не издала ни звука. Сложно было сказать, жива она еще или нет.

Палач снова вскинул топор и нанес повторный удар. На сей раз глазомер его не подвел. Лезвие рассекло шею под нужным углом и дошло почти до колоды. Уцелело лишь одно сухожилие, поэтому отрубленная голова не упала.

Палач взялся за голову обеими руками и, двигая вперед и назад по лезвию, перепилил это сухожилие.

Наконец голова Марии скатилась с колоды на соломенную подстилку внизу.

Палач подобрал голову за волосы, поднял повыше, чтобы все видели, и крикнул:

– Боже, храни королеву!

Но Мария вышла на казнь в парике. К ужасу Элисон, парик, за который держался палач, отделился от головы. Отрубленная голова упала на помост, а палач остался стоять, стискивая в пальцах мнимые рыжие кудри. Всем бросилось в глаза, что волосы на голове Марии короткие и седые.

Это унижение было последним и наиболее омерзительным. Элисон в отчаянии зажмурилась.