Замок Шеффилд-касл оказался едва ли не самой малоприятной среди всех тюрем, в которых Элисон Маккей выпало провести последние пятнадцать лет вместе с Марией Стюарт. Замку было три сотни лет, и почтенный возраст ощущался во всем. Шеффилд-касл возвели в месте слияния двух рек, с двух других сторон прокопали ров и заполнили водой, поэтому сказать, что в замке постоянно было сыро, означало не сказать ничего. Владелец замка, граф Шрусбери, поссорился с королевой Елизаветой, недовольный тем, сколь скромное довольствие ему отпускала казна на содержание Марии, а потому, словно в отместку, кормил своих пленниц самой дешевой и простой едой.

Единственным облегчением в этом унынии был олений парк в целых четыре квадратных мили, располагавшийся сразу за рвом.

Марии разрешали кататься по парку верхом, правда, только в сопровождении вооруженной охраны. В те дни, когда она по тем или иным причинам отказывалась выезжать, Элисон позволяли отправляться в парк одной – за нею никто не следил, всем было, похоже, все равно, вернется она или сбежит.

На своем черном пони по кличке Гарсон, вполне миролюбивом и послушном, хоть и не всегда, она миновала заросли орешника и пустила животное вскачь. Четверти мили обычно вполне хватало, чтобы Гарсон нарезвился и дальше вел себя спокойно.

Эта короткая скачка подарила мимолетное ощущение мнимой свободы. Заставив Гарсона пойти шагом, Элисон сразу вспомнила, что живет в тюрьме, и спросила себя, почему до сих пор не улизнула. Никто не стал бы ее останавливать, вздумай она возвратиться в Шотландию или даже во Францию. Но как можно бросать Марию, если надежда еще жива?

Всю свою жизнь Элисон провела в надеждах, перемежавшихся разочарованиями. Она радовалась, когда Мария стала королевой Франции, но это правление не продлилось и двух лет. Потом Мария вернулась домой, чтобы править Шотландией, однако ее так и не приняли и в конце концов вынудили отречься. Потом она вроде бы сделалась законной правительницей Англии, и все признавали ее права – все, кроме англичан. Зато тысячи, если не миллионы, верных католиков выражали готовность сражаться за нее и клялись ей в верности; теперь Элисон ждала и надеялась, что вот-вот наступит миг, когда эту клятву потребуется сдержать.

Но желанный миг никак не приближался.

Когда она въехала в очередную рощицу, из-за огромного раскидистого дуба выступил незнакомый мужчина и заступил ей дорогу.

Гарсон от испуга дернулся вбок. Элисон быстро укротила животное, однако незнакомец оказался проворным: пока она успокаивала Гарсона, мужчина успел схватить пони за уздечку.

– Отпустите, не то я велю вас выпороть! – ледяным тоном произнесла Элисон.

– Я не замышляю ничего дурного.

– Тогда тем более отпустите.

Мужчина повиновался и сделал шаг назад.

На вид ему было под пятьдесят. На макушке волосы поредели, нижняя половина лица пряталась в окладистой рыжей бороде. Угрозой от него и в самом деле не веяло. Возможно, за уздечку он схватился, только чтобы помочь Элисон справиться с пони.

– Вы ведь Элисон Маккей?

Элисон вздернула подбородок и надменно ответила:

– Выйдя замуж за своего супруга, я стала леди Росс. А когда похоронила его год спустя, стала вдовствующей леди Росс. Но да, когда-то, давным-давно, меня звали Элисон Маккей. А вы кто?

– Я Жан Ланглэ.

Ролло, конечно, прикидывал, не стоит ли назваться другим вымышленным именем, дабы еще сильнее запутать следы. Но имя Жана Ланглэ уже словно зажило собственной жизнью: молва приписывала загадочному и могущественному человеку с этим именем чуть ли не сверхъестественные способности, благодаря которым он будто бы незримо перемещался из Англии во Францию и обратно. Словом, это имя в какой-то степени говорило само за себя. И Элисон явно его слышала.

– А! О вас болтают всякое. Сдается мне, вы не француз.

– Нет, но я прибыл из Франции с вестями. Меня послал Пьер Оман де Гиз.

– Помню, как же. – Перед мысленным взором Элисон предстал белокурый молодой человек, в облике которого сразу чувствовалась готовность ради дела совершить что угодно. Когда-то она хотела иметь его при себе и работать с ним вместе, но им обоим было суждено иное. И он уже давно не молод. – Как поживает Пьер?

– Он нынче правая рука герцога де Гиза.

– Епископ, наверное? Или даже архиепископ? Хотя нет, он ведь был женат. – Ну да, его заставили жениться на служанке, что понесла от какого-то юнца-аристократа из де Гизов. И разрушили тем самым мечту Элисон.

– Его жена недавно скончалась.

– Понятно. Ну, теперь-то он возвысится. Может, и папой римским станет. Каково послание?

– Ваш плен закончится очень скоро.

Сердце Элисон учащенно забилось, однако она тут же подавила чрезмерное воодушевление. Легко сказать «скоро закончится», гораздо труднее это провернуть.

Стараясь не выказывать истинных чувств, она спросила ровным тоном:

– И каким же образом?

– Герцог де Гиз намерен вторгнуться в Англию при поддержке короля Фелипе Испанского и папы Григория Тринадцатого. Мария Стюарт должна стать светочем надежды для его воинов. Ее освободят и возведут на трон.

Неужели это правда? Элисон отчаянно хотела поверить, но едва осмеливалась. Что ответить?

Чтобы выиграть время, она притворилась, будто размышляет вслух.

– Когда я в последний раз видела Анри де Гиза, он был десятилетним мальчишкой, а теперь он собрался завоевать Англию…

– Во Франции де Гизы уступают в могуществе лишь королевской семье. Если герцог говорит, что намерен вторгнуться в Англию, значит, так и будет. Но ему нужно знать, согласится ли его сестра Мария возглавить восстание из своего заточения.

Элисон пристально посмотрела на собеседника. Лицо строгое, но привлекательное, а вдобавок в чертах угадывается твердая, безжалостная решимость. В этом человеке, несомненно, есть что-то от Пьера.

Она приняла решение.

– Я могу дать согласие за нее, здесь и сейчас.

Жан Ланглэ покачал головой.

– Герцог Анри не примет ваше слово – или мое, если уж на то пошло. Ему требуется письменное согласие Марии.

Надежда в душе Элисон приугасла. Это будет сложно.

– Вы наверняка знаете, что всю нашу переписку читает человек по имени сэр Нед Уиллард. – Много лет назад Элисон встречала Уилларда в Сен-Дизье, куда тот приезжал вместе с Джеймсом Стюартом, единокровным братом Марии, а потом снова столкнулась в Карлайле. Подобно Пьеру, с тех пор Нед проделал долгий путь.

Глаза Ланглэ сверкнули; судя по всему, заключила Элисон, посланник герцога тоже был знаком с Недом.

– Придется придумать надежный и тайный способ связи.

– Можем встречаться здесь. Меня выпускают одну не реже раза в неделю.

Он снова покачал головой.

– В первый раз получилось, но кто знает, что будет дальше? Я наблюдал за замком и выяснил, что ваши стражники не слишком усердствуют. Однако их вполне могут приструнить. Нет, нужен другой способ.

Элисон кивнула, признавая его правоту.

– Что у вас на уме?

– Нет ли у вас с королевой на примете какого-нибудь слуги, которому позволялось бы покидать замок и которого можно уговорить переправлять письма?

Элисон призадумалась. Она уже занималась подобным на озере Лох-Левен, а потому знает, как все устроить. В замок каждый день приходит множество людей – они привозят еду, напитки и все прочее, что потребно королеве Марии и трем десяткам ее придворных. Да, придворных, даже у монарха в заточении должен быть собственный двор. А еще есть родичи, гости и разные приживалы графа Шрусбери. Вот только как определить, кого из этого множества можно обольстить, запугать или подкупить?

Тут ей вспомнилась Пег Брэдфорд, тощая простушка, что забирала грязное постельное белье и уносила стирать домой. Эта восемнадцатилетняя девица никогда прежде не видела королев и не скрывала своего преклонения перед Марией. Королеве Шотландской минуло сорок, и былая красота юности осталась в прошлом: в заключении она располнела, а роскошные прежде волосы настолько поредели, что на людях она теперь обыкновенно носила светлый парик. Но Мария для многих простолюдинов – и не только для них – была этакой благородной дамой из сказки, королевой-бедняжкой, стойко переносившей жестокость и несправедливость. С Пег она обращалась весьма доброжелательно и любезно, вряд ли о том задумываясь; у нее давно вошло в привычку проявлять к таким людям снисходительное дружелюбие, которое они в своей неискушенности принимали за чистую монету. Элисон неоднократно убеждалась, что, если ты королева, от тебя требуется не так уж и много, чтобы народ тебя полюбил.

– Есть прачка по имени Пег Брэдфорд, – сказала она. – Живет на Брик-стрит, рядом с церковью Святого Иоанна.

– Я ее отыщу. Вам следует ее предупредить.

– Разумеется. – Элисон словно наяву вообразила, как Мария берет Пег за руку и негромко беседует с девушкой, будто делясь сокровенным. Перед мысленным взором возникло лицо Пег, выражавшее восторг и преданность королеве, поручившей ей особое задание.

– Скажите, что ее навестит незнакомец с кошелем, полным золота, – посоветовал Ланглэ.

В Шордиче, сразу за восточной городской стеной, между бойней и прудом, в котором купали лошадей, стояло здание, именовавшееся Театром.

Когда его строили, во всей Англии было не сыскать зданий, ему подобных. Вымощенный камнем двор посредине окружал восьмиугольник расположенных друг над другом деревянных галерей, накрытый черепичной крышей. С одной стороны во двор выдвигалась площадка, звавшаяся сценой. Театр изначально возводили для того, чтобы устраивать в нем представления, и потому он куда больше подходил для показа пьес, чем постоялые дворы и залы особняков, где частенько приходилось выступать актерам.

Осенним днем 1583 года Ролло Фицджеральд пришел в Театр, выслеживая Фрэнсиса Трокмортона. Ему требовалось внедрить еще звено в цепочку связи между герцогом де Гизом и королевой Шотландской.

Марджери, графиня Ширинг, не подозревала о том, что ее брат в Англии. Ролло предпочитал таиться от сестры. Она ни в коем случае не должна узнать, чем он занимается на самом деле. Марджери продолжала тайком переправлять в страну католических священников из Английского коллежа, но мысль о том, что христиане снова примутся убивать друг друга, была ей ненавистна. Доведись ей выяснить, что брат помогает устроить вторжение в Англию, она бы наверняка взбунтовалась. Да, она столь горячо отвергала насилие, что с нее сталось бы, пожалуй, предать заговорщиков.

Но покуда все шло гладко. Ролло и сам порою сомневался, что такое возможно. Должно быть, Господь им помогает.

Прачку Пег Брэдфорд убедить не составило труда, как и заверяла Элисон Маккей. Она бы согласилась тайно выносить письма королевы и приносить обратно ответы, только чтобы порадовать обожаемую королеву Марию, а золото, которым вознаградил ее Ролло, и вовсе переполнило девушку благодарностью. Эта дурочка нисколько не задумывалась о том, что может в итоге очутиться на виселице. Признаться, Ролло испытывал легкие угрызения совести, вспоминая, сколь просто уговорил невинную, помышлявшую лишь о службе королеве девушку стать изменницей.

На другом конце цепочки Пьер Оман де Гиз устроил так, чтобы его письма к Марии поступали в дом французского посланника в Лондоне.

Теперь Ролло было необходимо отыскать того, кто станет забирать письма из Лондона и отвозить Пег Брэдфорд в Шеффилд. И его выбор пал на Трокмортона.

Вход в Театр стоил один пенс. Трокмортон заплатил пенни сверху за место на крытой галерее и еще пенс – за сидячее место. Ролло последовал за ним внутрь и встал позади и чуть выше, дожидаясь возможности поговорить наедине так, чтобы это не вызвало подозрений.

Трокмортон происходил из богатой и знатной семьи, девиз которой гласил: «Благородство в добродетели». Его отец благоденствовал в правление покойной Марии Тюдор, однако очень быстро впал в немилость при Елизавете, как и отец самого Ролло. А потому охотно согласился приютить в своем доме одного из священников Английского коллежа.

Одетый с иголочки, Трокмортон щеголял большим белым кружевным воротником. Хотя он еще не достиг и тридцати, волосы на его челе изрядно поредели, отчего, в сочетании с орлиным носом и бородкой клинышком, обликом он смахивал на какую-то диковинную птицу. После учебы в Оксфорде Трокмортон побывал во Франции и встречался там с английскими католиками-изгнанниками, благодаря чему Ролло и узнал об этом человеке. Впрочем, лично они знакомы не были, и потому оставалось только гадать, сумеет ли Ролло уговорить этого щеголя рискнуть жизнью ради заговора.

Пьеса называлась «Ральф Ройстер-Дойстер», по имени главного героя, хвастуна и пустомели, чьи дела никак не соотносились со словами. Проказливый Мэтью Мерригрик постоянно ловил Ральфа на похвальбе и ставил его в глупое положение, отчего зрители неизменно заходились хохотом. Ролло почему-то вспомнился африканский драматург Теренций, писавший на латыни во втором столетии до Рождества Христова. Всем оксфордским студентам полагалось изучать творчество Теренция. Словом, пьеса и обстановка вокруг Ролло так понравились, что он позволил себе отвлечься ненадолго от своего задания.

Но вот объявили перерыв, и Ролло взял себя в руки.

Следом за Трокмортоном он вышел наружу и встал рядом на набережной, в очереди за вином.

– Благослови вас Господь, сын мой, – тихо сказал Ролло.

Трокмортон вздрогнул, в его взгляде промелькнул испуг.

Конечно, Ролло не стал надевать облачение священника, но под сорочкой у него на груди скрывался золотой крест. Он сунул руку за пазуху, осторожно вытянул крест наружу, показал Трокмортону и снова спрятал. Этот крест свидетельствовал о том, что он – католик: протестанты считали ношение нательных крестов суеверием.

– Кто вы? – дрогнувшим голосом спросил Трокмортон.

– Жан Ланглэ.

– Что вам нужно?

– У Бога есть поручение для вас.

На лице Трокмортона отразилось волнение – и предвкушение вкупе со страхом.

– Что за поручение?

– Отправляйтесь в дом французского посланника, когда стемнеет, и плащ наденьте, чтобы вас не опознали. Заберете письма его светлости герцога де Гиза, отвезете их в Шеффилд и передадите тамошней прачке по имени Пег Брэдфорд. Потом дождетесь, пока Пег принес вам ответ, и доставите его посланнику. Вот и все.

Трокмортон задумчиво кивнул.

– В Шеффилде держат в заключении Марию Стюарт, королеву Шотландии.

– Верно.

После долгого молчания собеседник Ролло произнес:

– Меня могут повесить.

– Значит, вы скорее прочих попадете на небеса.

– А почему вы сами этого не делаете?

– Потому что вы не единственный, кого избрал Господь. В Англии тысячи молодых людей вроде вас, жаждущих перемен. Мне назначено указывать им, чем они могут помочь в нашей борьбе за восстановление истинной веры. И я тоже, кстати, окажусь на небесах раньше других, а не позже.

Подошла их очередь, и они купили себе по кружке вина, а затем Ролло увлек Трокмортона подальше от посторонних ушей. Они встали у пруда, глядя на черную воду.

– Надо подумать, – негромко произнес Трокмортон.

– Исключено, сын мой. – Только его раздумий Ролло и не хватало. Ему требовалось, чтобы Трокмортон согласился сразу. – Папа отлучил от церкви мнимую королеву и запретил англичанам ей повиноваться. Ваш священный долг – помочь истинной королеве Англии вернуться на трон. Неужели вы этого не понимаете?

Трокмортон пригубил вино.

– Понимаю, – признал он.

– Тогда дайте мне свою руку и скажите, что сделаете все необходимое.

Трокмортон не спешил. Но наконец взглянул Ролло в глаза и сказал:

– Сделаю.

Согласие скрепили рукопожатием.

Неду понадобилась неделя, чтобы добраться до Шеффилда.

Конечно, расстояние в сто семьдесят миль можно было преодолеть и быстрее, если тебя в конюшнях по дороге ждали свежие лошади и ты мог бы менять лошадей по несколько раз за сутки, но такое себе позволяли разве что купцы, для которых скорость означала деньги, а потому они содержали гонцов, сновавших между такими городами, как, допустим, Париж и Антверпен. Между Лондоном и Шеффилдом этакую службу никто не налаживал.

Всю неделю пути Нед изнывал от беспокойства.

Его страхи как будто начинали сбываться. Французские католики, король Испании и папа римский наконец-то согласовали совместные действия. Врагов было много, и угроза выглядела поистине смертельной. Они обладали всем – деньгами, властью и силами, – чтобы предпринять вторжение в Англию. Их лазутчики уже составляли карты гаваней, где враги предполагали высадиться. Нед был уверен, что недовольная местная знать, наподобие графа Барта, точит мечи и достает доспехи, готовясь к предстоящей схватке.

А хуже всего было то, что в заговор вовлекли Марию Стюарт.

От английского посланника в Париже Нед получил весточку от Алэна де Гиза. Тот продолжал жить с Пьером и пристально следил за своим отчимом; его желание отомстить Пьеру нисколько не утихло. Пьер же воспринимал пасынка как безобидного дурачка, гонял его с поручениями и вообще превратил, казалось, в бесплатную прислугу.

В письме Алэна говорилось, что Пьер чрезвычайно обрадовался, наладив связь с королевой Шотландии.

Новости были сквернее некуда. Одного имени Марии, а тем более ее согласия, достаточно, чтобы этот заговор приобрел благопристойность. В глазах многих Мария была законной правительницей Англии, у которой Елизавета обманом отняла престол. И теперь, прикрываясь именем Марии, шайка иноземных головорезов вполне могла оказаться не захватчиками, а войском освободителей, несущим англичанам долгожданную свободу.

Эти мысли приводили в бешенство. После всего, что сделала Елизавета, обеспечив Англии религиозный мир и процветание на два десятка лет, по-прежнему находились те, кто стремился устранить королеву-благодетельницу.

Задача по защите интересов королевы осложнялась вдобавок соперничеством при дворе – как это часто бывает в политике. Начальник Неда, убежденный пуританин Уолсингем, постоянно ссорился с любителем веселья Робертом Дадли, графом Лестером. «Ох уж эти ваши шифровки да потайные чернила! – потешался Лестер, сталкиваясь с Уолсингемом во дворце Уайтхолл или в садах Хэмптон-корта. – Власть добывают пушками и пулями, а не перьями и чернилами!» По счастью, королева не соглашалась на его уговоры отдалить Уолсингема – для этого Елизавета была слишком умна, – однако открытое недоверие Лестера усугубляло ее скаредность, и потому работа, которой занимались Уолсингем и Нед, оплачивалась весьма скудно.

Нед мог бы очутиться в Шеффилде под вечер шестого дня пути. Но он не хотел приезжать в город утомленным и запыленным, предполагая, что ему, возможно, потребуется произвести надлежащее впечатление. Поэтому он остановился на ночлег на постоялом дворе в двух милях от города. На следующий день встал пораньше, надел чистую сорочку – и прибыл к воротам замка Шеффилд-касл в восемь утра.

Крепость внушала уважение высотой своих стен, но Нед с раздражением отметил, что охрана поставлена из рук вон плохо. Ров он пересек по мосту вместе с тремя другими людьми – девушкой с двумя ведрами, где под крышками почти наверняка плескалось молоко, коренастым пареньком с длинной доской на плече и мужчиной, что вел в поводу лошадь, запряженную в повозку, едва различимую под огромной копной сена. Навстречу попались еще трое или четверо человек. И никого из них даже не окликнули двое вооруженных стражников у ворот, обсасывавших бараньи ребрышки и швырявших кости в ров.

Верхом Нед въехал на внутренний двор и огляделся, прикидывая, куда пойти. Вон та башня, должно быть, и есть покои пленной королевы. Повозку с сеном покатили к зданию, очевидно, служившему конюшней. А в третьем доме, самом обжитом на вид, обитал, по всей видимости, граф Шрусбери.

Уиллард спешился, подвел лошадь к конюшне и, призвав отточенный при дворе навык, повелительно крикнул молодому конюху:

– Эй, ты! Забери-ка лошадь!

Юнец поспешил принять узду.

Нед ткнул пальцем.

– Полагаю, граф живет там?

– Да, сэр. Могу я узнать ваше имя?

– Сэр Нед Уиллард. Советую хорошенько запомнить, как меня зовут.

С этими словами Нед направился к графскому жилищу. Распахнул деревянную дверь и вошел в маленькую переднюю, где дымил очаг. Дверь в боковой стене выводила в просторную и мрачную старинную залу.

Дорогу Неду преградил пожилой мажордом, запугать которого оказалось куда труднее, чем юнца с конюшни.

– Добрый день, мастер. – В любезности ему не откажешь, но охранник из него никудышный: Нед мог бы свалить его на пол одной рукой.

– Я сэр Нед Уиллард. Прибыл с посланием от королевы Елизаветы. Где граф Шрусбери?

Мажордом оглядел Неда с головы до ног. Человек, звавшийся просто «сэром», без всякого титула, стоял намного ниже графа по положению. С другой стороны, было бы верхом неразумия сердить посланца королевы.

– Честь для нас принимать вас в этом доме, сэр Нед, – изрек мажордом. – С вашего позволения пойду узнаю, готов ли граф вас видеть.

Он приоткрыл другую дверь, и Нед успел разглядеть очертания столовой.

Дверь закрылась, но Нед услышал, как мажордом говорит:

– Милорд, вы готовы принять некоего сэра Неда Уилларда с посланием от ее величества королевы Елизаветы?

Нед не стал ждать – распахнул дверь и ступил в столовую, оттеснив обескураженного мажордома. В помещении с большим очагом стоял круглый стол, и здесь было теплее и уютнее, чем в просторной и пустынной зале снаружи. За столом завтракали четверо, и двоих Нед узнал сразу. Необычно высокая для женщины дама лет сорока с двойным подбородком и в рыжем парике была Марией, королевой Шотландской. В последний раз Нед видел ее пятнадцать лет назад, когда приезжал в Карлайл сообщить, что королева Елизавета намерена подвергнуть ее тюремному заключению. Женщина чуть постарше рядом с Марией была ее подругой: Элисон, леди Росс, сопровождавшая Марию и в Карлайле, и раньше, в Сен-Дизье. Двух других сотрапезников Нед прежде не встречал, но с первого взгляда догадался, кто они такие. Лысоватый мужчина лет пятидесяти и с бородой лопатой был, несомненно, графом Шрусбери, а грозного вида дама наверняка его супруга – ее чаще именовали, впрочем, не графиней Шрусбери, а попросту Бесс из Хардвика.

Раздражение Неда переросло в ярость. Этот глупец граф со своей женушкой ставят под угрозу все, чего Елизавета сумела добиться!

Граф было вскинулся:

– Какого дьявола?..

Нед перебил:

– Перед вами переодетый иезуит, присланный из Франции похитить Марию Стюарт! Под плащом у меня два пистолета; из одного я застрелю графа, из другого – графиню. Снаружи шестеро моих людей, прячутся в повозке с сеном. Они вооружены до зубов.

Все уставились на него в полном недоумении.

Наконец граф произнес:

– Это что, какая-то шутка?

– Это проверка, – сухо ответил Нед. – Ее величество королева Елизавета поручила мне проверить, насколько бдительно вы сторожите Марию Стюарт. Что же мне рассказать королеве, милорд? Что я смог добраться до Марии и меня ни разу не окликнули и не обыскали? Что я запросто мог привести с собой еще шестерых?

Шрусбери глуповато улыбнулся.

– Думаю, будет лучше, если вы не станете говорить этого ее величеству.

В разговор вмешалась Мария.

– Как вы смеете врываться в столовую в моем присутствии? – вопросила она с королевской надменностью.

Нед словно не услышал вопрос.

– С этого дня она будет принимать пищу у себя, – сказал он, обращаясь к графу.

– Ваша дерзость непростительна! – вскричала Мария.

Нед ее будто не замечал. Он не считал себя обязанным проявлять любезность по отношению к женщине, замышлявшей погубить его королеву.

Мария поднялась и вышла из комнаты. Элисон поспешила за подругой.

Нед повернулся к графине.

– Прошу, миледи, ступайте за ними. На дворе, конечно, нет никаких иезуитов, но они вполне могут там появиться. Так что глядите в оба!

Графиня явно не привыкла подчиняться чужим распоряжениям, однако уже сообразила, что они с мужем провинились, а потому, чуть помешкав, последовала за Марией.

Нед взял стул и приставил к столу.

– А теперь, милорд, давайте обсудим, что вам предстоит сделать, чтобы я дал ее величеству положительный отчет.

Вернувшись в Лондон, Нед сразу же отправился в дом Уолсингема на Ситинг-лейн и доложил, что Марию Стюарт стерегут бдительнее, чем прежде.

Уолсингем мгновенно ухватил суть дела.

– Вы готовы поклясться, что она не сможет поддерживать связь с миром за пределами замка?

– Нет, – с грустинкой в голосе признал Нед. – Если только не избавиться от всех ее слуг и не запереть ее в одиночестве в темнице.

– Я бы с радостью! – горячо воскликнул Уолсингем. – Но королева не допустит подобной жестокости.

– Да, наша королева – женщина добросердечная.

Уолсингем не поддержал тон Неда.

– Она прекрасно знает, что ей немало повредит, если по стране и за рубежами начнут болтать, как она жестока со своей сестрой-королевой.

Спорить Неду не хотелось.

– Так или иначе, в Шеффилде мы сделали все возможное.

Уолсингем погладил бороду.

– Значит, пора сосредоточиться на здешнем конце цепочки. Французский посланник наверняка замешан. В его дом исправно захаживают английские католики. У меня есть списки, надо бы их сверить.

– Изучу прямо сейчас.

Нед поднялся наверх, отпер закрытую на ключ комнату, где Уолсингем хранил свои драгоценные записи, и погрузился в чтение.

Самый длинный список включал имена высокородных английских католиков. Составить этот список было довольно просто. Туда включили скопом все семейства, процветавшие при Марии Тюдор и впавшие в немилость при Елизавете. Многие подозрения, надо признать, оправдались, причем католики ничуть не скрывались – платили штрафы за то, что не ходили в церковь, одевались нарядно, отвергая скромные черно-серые одежды протестантов, отказывались держать у себя дома Библию на английском… О подобных случаях Уолсингему доносили епископы и королевские наместники в графствах.

В этом списке значились и граф Ширинг с женой – Барт и Марджери.

Но список был чересчур длинным. Большинство из тех, кто в нем присутствовал, вряд ли повинны в измене. Порою Неду казалось, что он сам теряется в обилии сведений. До чего же трудно отделять зерна от плевел! Уиллард взял список лондонских католиков, перечисленных по алфавиту. В дополнение к тем, кто проживал в городе, Уолсингем ежедневно вносил сюда имена тех, кто приезжал в Лондон и уезжал. Католики-гости обычно останавливались в домах католиков-горожан либо устраивались на постоялых дворах, куда часто захаживали местные католики. Этот список наверняка неполон. В Лондоне проживала добрая сотня тысяч людей, и поставить соглядатаев на каждой городской улице было невозможно физически. Однако Уолсингему с Недом сообщали обо всех местах, где предпочитали собираться католики, и потому основные перемещения приезжих все-таки удавалось в целом отслеживать.

Нед полистал записную книжку. Он помнил сотни имен – с начальником, одержимым списками, иначе и быть не могло, – но стоило тем не менее освежить память. Ему снова попались Барт и Марджери – приехали в город на заседание парламента и остановились в Ширинг-хаусе на Стрэнде.

Далее Нед стал изучать список посетителей французского посланника. Дом на Солсбери-сквер находился под неусыпным круглосуточным наблюдением из таверны «Солсбери» через дорогу; так повелось с самого возвращения Уолсингема из Парижа в 1573 году. Начав со вчерашнего дня и двигаясь вспять по времени, Нед стал сверять каждое имя с алфавитным списком.

На сей раз имя Марджери ему не встретилось. Вообще-то ни она, ни Барт, насколько удалось установить, никогда не общались с чужеземными посланниками или с другими подозрительными личностями в Лондоне. Да, они навещали, разумеется, других католиков и принимали тех у себя, а их слуги частенько заглядывали в католическую таверну «Ирландец» по соседству. Но с подрывной деятельностью иноземцев их ничто не связывало.

Правда, многих среди тех, кто захаживал к французскому посланнику, не получилось опознать в лицо. К сожалению, список содержал изрядное число записей вроде «Неизвестный мужчина, доставил уголь» или «Неизвестный придворный с письмами», а то и «Женщина; больше в темноте не разглядели». Нед, подавляя неизбежное раздражение, продолжал сверять списки; ему отчаянно хотелось отыскать хотя бы малейшую зацепку.

Его внимание привлекла запись, сделанная две недели назад: «Мадам Афродита Усс, супруга помощника посланника».

В Париже, вспомнилось Неду, ему показалось, что мадемуазель Афродита Болье сердечно расположена к молодому придворному по имени Бернар Усс. Должно быть, расположение переросло в брак. Если так, то, значит, в Лондоне находится женщина, которую Нед спас от насильников в Варфоломеевскую ночь.

В алфавитном списке он без труда отыскал мсье Усса, помощника французского посланника, проживавшего на Стрэнде.

Нед накинул плащ и вышел на улицу.

Он скорым шагом двинулся на запад, обдумывая два вопроса. Известно ли Афродите имя гонца, отправленного в Шеффилд? Если да, сочтет ли она себя обязанной Неду настолько, чтобы поделиться с ним этой тайной?

Скоро узнаем.

За пределы городской стены он вышел в Ладгейте, пересек смердевшую речку Флит и отыскал дом Уссов – красивый и скромный – на менее дорогой, чем южная, северной стороне Стрэнда. Постучал в дверь, назвал свое имя открывшей служанке и прождал несколько минут, гадая, не мог ли Бернар Усс жениться на совсем другой Афродите. Потом его пригласили войти и провели наверх, в маленькую и уютную комнатку.

Он помнил порывистую и игривую восемнадцатилетнюю девушку, а его встретила привлекательная дама двадцати девяти лет, судя по фигуре, недавно рожавшая и, возможно, кормившая ребенка грудью.

– Это и вправду вы! – радостно вскричала она по-французски. – Сколько мы с вами не виделись!

– Вижу, вы вышли замуж за Бертрана.

– Да, вышла, – подтвердила она с довольной улыбкой.

– И сколько у вас детей?

– Пока трое.

Афродита пригласила гостя сесть. Нед не обольщался. Люди, предающие свою страну, обычно уязвленные, оскорбленные личности, одержимые собственным недовольством, вроде Алэна де Гиза или Херонимы Руис. Афродита же выглядела счастливой замужней дамой с детьми и мужа, похоже, любила. Словом, вряд ли она согласится выдать нужный секрет, но попытаться все же следовало.

Он рассказал, что сам женился на француженке и привез жену в Англию. Афродита немедленно возжелала познакомиться с его супругой. Она назвала ему поименно всех своих детей, и Нед запомнил эти имена – подобное давно вошло у него в привычку. После нескольких минут светской болтовни он решил, что пора приступать к делу.

– Если помните, в Париже я спас вам жизнь, – словно невзначай обронил он.

Афродита посерьезнела.

– Я буду помнить об этом до конца своих дней. Но, прошу, не говорите ничего Бернару.

– А теперь я пытаюсь спасти жизнь другой женщине.

– Правда? И чью же?

– Королевы Елизаветы.

Афродита смутилась.

– Нед, нам с вами, думаю, ни к чему обсуждать политику.

Уиллард не отступался.

– Герцог де Гиз собирается убить Елизавету и возвести на трон свою двоюродную сестру Марию Стюарт. Только не говорите, что вы одобряете это убийство.

– Разумеется, нет! Но…

– Некий англичанин приходит к вашему посланнику, забирает письма, отправленные Анри де Гизом, и доставляет их в Шеффилд Марии Стюарт. – Нед вовсе не стремился поразить Афродиту глубиной своих познаний; он просто чувствовал, что откровенность – единственный способ убедить ее помочь. – А обратно привозит ответы Марии.

Он пристально поглядел на Афродиту, пытаясь уловить хотя бы малейший знак, и ему почудилось, будто в ее взгляде мелькнуло что-то этакое.

– Вы, возможно, знаете этого человека.

– Нед, это нечестно!

– Мне нужно имя. – Нед отметил про себя с отвращением, что в его голосе прозвучала умоляющая нотка.

– Как вы можете меня к такому принуждать?

– Я должен защищать королеву Елизавету от злоумышленников, как когда-то защищал вас.

Афродита встала.

– Сожалею, но ничем не могу помочь. Вы пришли напрасно, если надеялись выведать что-либо у меня.

– Я прошу вас сохранить жизнь королеве.

– Вы просите меня предать моего мужа и мою страну, выдать человека, гостившего в доме моего отца!

– Но вы мне обязаны.

– Обязана жизнью, но не душой.

Нед понял, что потерпел поражение. Ему было стыдно за себя. Он попытался сбить с пути истинного достойную женщину, которой нравился. Иногда он презирал свою работу.

Он поднялся.

– Позвольте вас покинуть.

– Боюсь, я вынуждена на этом настаивать.

Что-то грызло Неда, что-то не давало ему покоя. Афродита сказала нечто важное, а он в запале это пропустил. Хотелось задержаться здесь подольше, задать побольше вопросов, подождать, пока она не проговорится снова. Но хозяйка смотрела сердито, подгоняя взглядом, и Нед понимал, что, вздумай он снова сесть, Афродита немедленно выйдет из комнаты.

Он попрощался и понуро побрел обратно. Поднялся на Ладгейт-хилл, миновал готическую громаду собора Святого Павла, серые камни которого давно почернели от сажи из тысяч лондонских печных труб. Увидел впереди Тауэр, где держали и пытали изменников, и свернул на Ситинг-лейн.

Уже входя в дом Уолсингема, он вдруг вспомнил, что именно сказала Афродита: «Вы просите меня предать моего мужа и мою страну, выдать человека, гостившего в доме моего отца».

Человек, гостивший в доме ее отца…

Самый первый список, который Нед составил, приехав Париж с Уолсингемом десять лет назад, включал в себя имена английских католиков, навещавших дом графа де Болье на рю Сен-Дени.

А Уолсингем никогда ничего не выбрасывал.

Нед взбежал по лестнице, торопливо открыл запертую дверь. Книга с парижским списком должна быть на дне сундука. Он запустил руку внутрь, порылся, извлек маленькую книжицу и сдул с нее пыль.

Афродита наверняка имела в виду парижский дом своего отца, правильно? У графа было и поместье в глубинке, однако, насколько Нед знал, там Болье никогда английских беженцев не принимал. А сам граф ни разу не встречался в списке католиков, проживающих в Лондоне или навещающих город.

Сплошные догадки…

Нед раскрыл книжицу и принялся изучать многочисленные имена, записанные его собственным почерком десятилетней давности. Он заставлял себя вчитываться, медленно и вдумчиво, припоминать лица этих молодых англичан, покинувших родину потому, что там, как они полагали, им не осталось места. Сразу нахлынули и другие воспоминания о Париже: блеск и мишура лавок, умопомрачительные наряды, вонь на улицах, роскошь и помпезность королевских развлечений, безумная ярость резни в Варфоломеевскую ночь…

Он наткнулся на имя, и его словно ударили обухом по голове. Нед никогда не встречал этого человека лично, однако имя слышал не раз.

Сердце как будто остановилось. Он взял алфавитный список лондонских католиков. Да, один и тот же человек посещал дом графа де Болье в Париже и сейчас находился в Лондоне.

Имя этого человека было сэр Фрэнсис Трокмортон.

– Попался, негодяй! – процедил Нед.

– Что бы вы ни задумали, не смейте его арестовывать, – велел Уолсингем.

Нед опешил.

– Но я полагал, что это и есть наша цель.

– Пошевелите мозгами, Нед! Не будет Трокмортона, так появится кто-то еще. Все мы стараемся, как можем, защищая королеву, но однажды кто-то из предателей непременно сумеет нас обмануть.

Нед всегда восхищался способностью Уолсингема мыслить на шаг, а то и на два вперед, но сейчас он отказывался понимать своего начальника.

– А что нам остается? Только сохранять бдительность.

– Давайте займемся вот чем: постараемся добыть доказательства того, что Мария Стюарт намеревается сместить королеву Елизавету с трона.

– Думаю, Елизавета согласится применить к Трокмортону пытки, учитывая, что он злоумышлял против короны, а Трокмортон во всем сознается. Но все будут говорить, что его признания недостоверны, ибо вырваны пытками.

– Вот именно. А нам нужны неопровержимые доказательства.

– Чтобы осудить Марию Стюарт?

– Точно.

Нед поневоле заинтересовался, но все равно не мог пока сообразить, что замыслил дьявольски изворотливый Уолсингем.

– И чего мы этим добьемся?

– Хотя бы того, что Мария перестанет пользоваться поддержкой англичан. Все, кроме наиболее ретивых католиков, отвернутся от той, кто хотел свергнуть горячо любимую королеву.

– Убийц это не остановит.

– Зато лишит их опоры среди наших недовольных. И развяжет руки нам. А мы попросим, чтобы условия содержания Марии в плену ужесточили.

Нед кивнул.

– Елизавета перестанет беспокоиться по поводу обвинений в жестокости к ее высокородной сестре. Но все же…

– Будет еще лучше, если мы докажем, что Мария намеревалась не просто свергнуть Елизавету, но и убить ее.

Тут Нед начал осознавать, в каком направлении мыслит Уолсингем, и поразился безжалостности сэра Фрэнсиса.

– Вы хотите приговорить Марию к смерти?

– Да.

По спине пробежал холодок. Казнить государя – разве это не преступление против законов людских и Божьих?

– По-моему, королева никогда не одобрит казнь Марии.

– Даже если мы докажем, что Мария замышляла ее убить?

– Не знаю, – признался Нед.

– Я тоже не знаю, – откликнулся Уолсингем.

Нед велел следить за Трокмортоном денно и нощно.

Афродита наверняка рассказала своему супругу о своем разговоре с Недом, а французский посланник или его помощники должны были предостеречь Трокмортона. Так что, размышлял Уиллард, Трокмортон теперь знает, что корона подозревает о переписке Марии Стюарт с французами. Впрочем, на основании того, что ему известно, предатель вполне может решить, что служба Уолсингема не ведает имени посредника, передающего почту.

Людей, следивших за Трокмортоном, меняли дважды в сутки, но все равно существовала опасность того, что он кого-то из них запомнит и узнает. Правда, пока все обходилось. Нед предположил, что Трокмортон непривычен к тайной деятельности и потому попросту не удосужился проверить, следят за ним или нет.

Алэн де Гиз из Парижа написал, что Пьер направил Марии Стюарт какое-то очень важное письмо. Это письмо Марии в замок попробует переправить именно Трокмортон. Если арестовать мерзавца с письмом Омана в руках, это будет прямым доказательством его вины.

Но Уолсингему требовалась голова не Трокмортона, а Марии. Поэтому Нед решил выждать и посмотреть, передадут ли Трокмортону ответ Марии. Если плененная королева согласится участвовать в заговоре, особенно если это ее согласие будет письменным, Марию тут же предадут суду.

Как-то в октябре, покуда Нед с нетерпением ожидал от Трокмортона хоть каких-то действий, на Ситинг-лейн явился придворный по имени Ральф Вентнор и сообщил, что королева желает немедленно видеть Уолсингема и Неда. Причину Вентнор не знал – или не пожелал открыть.

Надев плащи, они с Вентнором прогулялись до Тауэра, где ждала лодка: в королевский дворец предстояло плыть по реке.

Нед предавался мрачным раздумьям. Подобные срочные вызовы крайне редко сулили хорошие новости. Вдобавок Елизавета всегда отличалась капризностью. Выражаясь поэтически, голубое небо ее одобрения в любой миг могло заволочь черными тучами гнева – и наоборот.

В Уайтхолле Вентнор провел их через сторожевую, полную солдат, и приемную, где ожидали придворные, затем свернул в коридор, что вел к личным покоям королевы.

Елизавета восседала на резном, покрытом позолотой деревянном стуле. На ней было красно-белое платье с серебристой накидкой; в прорезях рукавов проглядывала алая тафта. Яркий наряд, который больше подошел бы женщине помоложе, не мог скрыть следов воздействия времени. Елизавете совсем недавно исполнилось пятьдесят, и ее лицо, несмотря на все примочки, мази и белила, было лицом пятидесятилетней женщины. Когда она говорила, становились видны неровные, потемневшие зубы, с дырками на местах выпавших.

В покоях присутствовал и граф Лестер. Он был ровесником королевы, но сегодня тоже оделся броско, словно богатый щеголь-юнец. Его камзол из светло-голубого шелка был расшит золотом, а кружева украшали ворот и манжеты сорочки. Неду наряд графа показался вычурным и дорогим до нелепости.

Лестер почему-то выглядел весьма довольным, и это расстроило Неда.

Похоже, граф заранее наслаждался триумфом над Уолсингемом.

Нед и Уолсингем поклонились и встали бок о бок.

Елизавета заговорила – голосом, студеным, как февральский ветер:

– В оксфордской таверне арестовали какого-то типа, который уверял, что направляется в Лондон убить королеву.

Вот дьявол, подумалось Неду. Одного все-таки упустили. На ум сразу пришли слова Уолсингема – мол, однажды кто-то, да проскользнет.

Граф Лестер прибавил, намеренно растягивая звуки, словно чтобы показать, как его забавляет этот случай:

– Арестованный имел при себе пистолет, называл королеву змеей и исчадием ада и твердил, что насадит ее голову на шест.

Нет чтобы самой это сказать, Лестеру доверила. Но почему-то несостоявшийся убийца не воспринимался серьезной угрозой. Если он трепал языком направо и налево, неудивительно, что его задержали еще в шестидесяти милях от местопребывания королевы.

– За что я вам плачу? – осведомилась Елизавета. – Разве не вы должны меня защищать от подобных людей?

Обвинение было несправедливым: она платила своей тайной службе всего семьсот пятьдесят фунтов в год. Этой суммы совершенно не хватало, и Уолсингему постоянно приходилось расходовать личные средства. Но кто сказал, что государи всегда справедливы?

– Кто этот человек? – спросил Уолсингем.

– Некто Джон Сомерфилд, – ответил Лестер.

Нед узнал имя: оно упоминалось в их списках.

– Мы знали о Сомерфилде, ваше величество. Католик из Уорикшира. Он безумен.

Граф Лестер язвительно хмыкнул.

– Значит, вы решили, что он не представляет опасности для ее величества, верно?

Нед покраснел.

– Это значит, милорд, что его вряд ли привлекли бы к серьезному заговору.

– Неужели?! Вы хотите сказать, что его пули неспособны никого убить?

– Нет, я лишь…

Лестер перебил Неда:

– Ваше величество, советую вам возложить обязанность охранять вашу драгоценную особу на кого-нибудь другого. – И прибавил масляным голосом: – Ведь это главнейшая обязанность и забота нашего королевства.

Граф умел льстить, и Елизавета, к сожалению, всегда ему внимала, падкая на похвалу.

Уолсингем, хранивший молчание, произнес:

– Я подвел вас, ваше величество. Я не распознал угрозу, кою олицетворял собою Сомерфилд. Не сомневаюсь, что в Англии достаточно людей, которые справятся с моей работой лучше меня. Прошу вас назначить на сей пост кого-либо из тех, кого вы сочтете заслуживающим доверия. Что до меня, я с радостью скину с плеч это бремя, которое влачил столь долго, и дам отдых натруженным рукам.

Разумеется, он вовсе не собирался подавать в отставку, но давно усвоил, как следует вести себя с королевой, когда та пребывала в ярости. Нед сообразил, что совершил глупость, затеяв спор. Если королева разгневана, все уверения в том, что беспокоиться не о чем, лишь распалят ее гнев пуще прежнего. Куда выгоднее разыграть смирение и самоуничижение.

– Мы с вами ровесники. – Елизавета фыркнула. Похоже, ее и вправду умиротворила покорность Уолсингема – или же ей вдруг пришло в голову, что в Англии, пожалуй, не найти людей, готовых трудиться столь же упорно и беззаветно, как трудился Уолсингем, и оберегать ее от всевозможных угроз, реальных и мнимых, от многочисленных убийц, душевнобольных и вполне здравомыслящих. Но она не собиралась отпускать Уолсингема с этим покаянием. – Что вы намерены делать, чтобы меня защитить?

– Ваше величество, мы подобрались вплотную к раскрытию хорошо продуманного заговора, состряпанного вашими врагами, причем совсем иного рода, нежели упомянутый Джон Сомерфилд. Эти люди не станут размахивать оружием и бахвалиться своими намерениями в тавернах. Они заручились содействием папы римского и короля Испании, о чем Сомерфилд, полагаю, не смел даже мечтать. Они решительны, располагают немалыми средствами и одержимы соблюдением тайны. Тем не менее я собираюсь арестовать их главаря в ближайшие несколько дней.

В качестве отпора язвительным нападкам графа Лестера это была великолепная речь, но Нед слегка огорчился. Как-то преждевременно хвастаться. Арест ведь заставит заговорщиков затаиться, но не заставит отступить, а доказательств причастности Марии Стюарт они так и не получат. Снова треклятые придворные дрязги!

– Кто эти люди? – справилась королева.

– Ваше величество, я опасаюсь называть их имена в открытую, дабы не вышло так, что их предупредят. – Тут Уолсингем многозначительно покосился на графа Лестера. – Без задней мысли, конечно.

Граф раскрыл было рот, чтобы разразиться негодующей тирадой, но Елизавета его опередила:

– Разумно. Мне не следовало спрашивать. Что ж, сэр Фрэнсис, можете нас покинуть и вернуться к своей работе.

– Благодарю, ваше величество. – Уолсингем поклонился.

Ролло Фицджеральд беспокоился насчет Фрэнсиса Трокмортона.

Этот человек ничуть не походил на тех, кто обучался в Английском коллеже. Те давали клятву подчинить свою жизнь нуждам и потребностям матери-церкви. Они понимали, что значит послушание и верность. Они покинули Англию, провели годы за учебой, дали обет – и вернулись домой, дабы заняться работой, к которой их готовили. Они сознавали, что рискуют жизнью: то и дело кого-то из них ловили и казнили подручные Уолсингема, но всякий раз смерть очередного выпускника отмечалась в коллеже как мученичество подвижника.

А Трокмортон ни в чем не клялся. Богатый молодой аристократ, он испытывал к католичеству нечто вроде нежного чувства, не более, и тратил жизнь на удовольствия, а не на служение Господу. О его мужестве и решимости оставалось лишь гадать. С него станется, быть может, пойти на попятную.

Даже если он не подведет, имелись и другие опасности. Насколько он скрытен? У него ведь совершенно нет опыта тайной деятельности. А вдруг он напьется и примется отпускать многозначительные намеки перед приятелями по поводу своего задания?

Еще Ролло беспокоился насчет Пег Брэдфорд. Элисон Маккей уверяла, что Пег сделает что угодно ради Марии Шотландской, но Элисон могла ошибаться – а Пег между тем способна всех выдать.

Но наибольшее беспокойство доставляла сама Мария Стюарт. Согласится ли она сотрудничать? Без нее весь заговор окажется пшиком.

Ладно, сказал себе Ролло, все по порядку. Первым делом Трокмортон.

Он предпочел бы не встречаться больше с этим щеголем, из соображений безопасности, однако подобной возможности у него не было. Ролло требовалось удостовериться, что все идет согласно плану. И потому он, с крайней неохотой, отправился к дому Трокмортона на пристани Святого Павла, вниз от собора – в сумерках, когда беглого взгляда уже недостаточно, чтобы рассмотреть лицо.

По стечению обстоятельств Трокмортон отсутствовал. Слуга сказал, что хозяин куда-то вышел. Ролло подумал, не уйти ли и не вернуться ли позднее, но ему не терпелось узнать, как обстоят дела, и он сказал слуге, что подождет.

Его провели в крохотную приемную, окно которой выходило на улицу. В задней стене виднелась толстая дверь. Она была приоткрыта, и в щель Ролло разглядел куда более просторную, уютную и богато обставленную комнату. Потянуло едким дымом – должно быть, слуга жег мусор во дворе.

Ролло принесли вина. Он сидел и, коротая время, размышлял о своих помощниках. Когда окончательно наладится связь между Пьером Оманом во Франции и Марией Стюарт в Шеффилде, следует, наверное, отправиться в поездку по Англии, выяснить, как обустроились на местах священники, обучавшиеся в Английском коллеже. От них или от их покровителей нужно забрать карты побережья и получить подтверждения того, что иноземных солдат встретят радушно. Время еще есть – вторжение назначили на весну следующего года, – однако несделанных дел в избытке.

Трокмортон явился домой к ночи. Ролло услышал, как слуга открыл дверь и сообщил:

– Вас дожидается некий господин, сэр. Он не стал называть своего имени.

Трокмортон явно обрадовался, увидев Ролло. Он вытащил из кармана куртки и победным жестом кинул на стол небольшой пакет.

– Письма для королевы Марии! – гордо произнес он. – Прямиком от французского посланника!

– Вы молодец! – похвалил Ролло и принялся изучать стопку писем. Он узнал печати герцога де Гиза и человека Марии в Париже, Джона Лесли. Соблазн прочитать письма был велик, но, к сожалению, этого нельзя было сделать, не сломав печати. – Когда вы отвезете их в Шеффилд?

– Завтра.

– Замечательно.

В дверь с улицы постучали. Собеседники замерли, настороженно прислушиваясь. Стук был резкий, друзья-приятели стучат совсем иначе; в этом высокомерном и требовательном стуке ощущалось нечто враждебное. Ролло подступил к окну и разглядел в свете фонаря над дверью двух хорошо одетых мужчин. Один стоял, повернув голову к свету, и Ролло сразу же узнал Неда Уилларда.

– Дьявол! – прошипел он. – Люди Уолсингема!

Ему мгновенно стало понятно, что Нед наверняка наблюдал за Трокмортоном. Скорее всего, за тем проследили до дома французского посланника, и Нед, без сомнения, догадался, зачем Трокмортон туда ходил. Но как, как этот треклятый Уиллард вообще заподозрил Трокмортона? С какой стати? Получается, тайная служба Уолсингема работает куда тоньше и надежнее, чем все полагали.

А минуту спустя сам Ролло окажется в их руках.

– Велю сказать, что меня нет. – Трокмортон распахнул дверь в коридор, но опоздал. Ролло услышал, как открылась входная дверь и кто-то повелительно что-то спросил. Все происходило слишком быстро.

– Ступайте, задержите их, – велел Ролло.

Трокмортон послушно направился ко входу, восклицая:

– Эй! Что все это значит? Кто вы такие?

Ролло поглядел на письма на столе. Если в них написано именно то, о чем он думал, эти письма будут неопровержимым доказательством и из-за них его и Трокмортона осудят на смерть.

Заговор оказался в опасности, и нужно что-то делать, прямо сейчас.

Ролло схватил письма и шмыгнул через приоткрытую дверь в заднюю комнату. Там было окно, выходившее во двор. Он поспешно открыл створки и выбрался наружу. А в спину ему уже звучал голос Неда Уилларда, такой знакомый, такой привычный – как-никак, с детства его слушал.

Посреди двора пылал костер из палой листвы, кухонного мусора и грязной соломы с конюшни. Присмотревшись, Ролло различил в отдалении, среди деревьев, мужскую фигуру. Должно быть, тоже пришел с Недом; Уиллард всегда отличался дотошностью и просто не мог допустить, чтобы тыльная сторона дома осталась без присмотра.

– Эй, а ну стой! – крикнул мужчина.

Ролло пришлось принимать труднейшее в жизни решение.

Трокмортон обречен. Его арестуют, будут пытать, и он расскажет все, что знает, прежде чем отправиться на виселицу. Хвала небесам, что ему неведомо истинное имя Жана Ланглэ. Он не сможет выдать никого, кроме прачки Пег Брэдфорд, а та – всего-навсего невежественная девка, от которой единственная польза – нарожать новых безмозглых батраков. Самое главное, Трокмортон не сможет свидетельствовать против Марии Стюарт. Против нее говорят только письма, те самые письма, которые Ролло держит в руках.

Он скомкал письма и швырнул их прямо в желто-красное пламя.

Мужчина бежал к нему.

Ролло потратил бесценные секунды, чтобы убедиться, что бумага занялась, почернела и стала разлетаться пеплом по ветру.

Когда же доказательства были уничтожены, он удивил противника, бросившись тому навстречу. Сильно пихнул в грудь, и мужчина упал, не устояв на ногах, а Ролло пробежал мимо него.

Двор упирался в илистый берег Темзы.

Ролло выскочил к воде, повернулся и побежал вдоль реки.

Весной 1584 года Пьер пришел насладиться зрелищем того, как маркизу Нимскую выселяют из ее дома.

Ее супругу-маркизу десятилетиями удавалось избегать заслуженной кары за свою приверженность протестантству, но Пьер умел ждать. Дом в предместье Сен-Жак оставался средоточием еретической деятельности даже после того, как в 1559-м Пьер подстроил арест всей тамошней общины. Но теперь за Пьером стояла вся мощь так называемой Католической лиги, или просто Лиги, призывавшей к полному искоренению протестантства, и благодаря этому Пьер добился осуждения маркиза: верховный суд, иначе именовавшийся парламентом Парижа, приговорил старика к смерти.

Впрочем, сам престарелый маркиз никогда Пьера особенно не интересовал. Кого он по-настоящему ненавидел – так это маркизу Луизу, ныне соблазнительную вдовушку, которой перевалило за сорок. Все имущество еретиков подлежало передаче казне, так что после казни маркиза Луиза осталась без средств.

Этого мгновения Пьер дожидался двадцать пять лет.

Он прибыл вовремя: маркиза отчаянно спорила с бальи в своей рабочей комнате. Пьер затесался в компанию помощников бальи, и Луиза его не заметила.

Повсюду виднелись следы достатка, которого она лишилась после смерти мужа: картины маслом с изображением сценок из сельской жизни на отделанных панелями стенах, резные и покрытые лаком стулья, мраморная плитка на полу, канделябры в залах и коридорах… Сама Луиза облачилась в зеленое шелковое платье, что будто обтекало, как вода, ее бедра, по-прежнему пышные и притягивавшие взгляд. Когда она была моложе, все мужчины без исключения пялились на ее высокую грудь; теперь грудь слегка опала, но фигуру Луиза сохранила.

– Как вы смеете?! – требовательно вопрошала она, глядя на бальи сверху вниз. – Вы не можете взять и выставить знатную даму из ее дома!

Бальи, очевидно, уже приходилось проделывать подобное – он держался вежливо, но был непоколебим.

– Советую вам не пререкаться, мадам. Если не уйдете сами, вас вынесут из дома, а это вряд ли будет смотреться достойно со стороны.

Луиза придвинулась ближе к нему и расправила плечи, намеренно выпячивая грудь.

– Вы же можете проявить снисхождение, правда? – В ее голосе прозвучали льстивые нотки. – Приходите через неделю, дайте мне время собраться.

– Суд уже выделил вам время, мадам. Срок вышел.

Ни гнев, ни обаяние не подействовали, и Луиза позволила наконец прорваться отчаянию.

– Я не могу бросить дом! Мне некуда пойти! – жалобно проговорила она. – Я даже комнату снять не могу, у меня нет ни единого су! Мои родители умерли, а друзья отказываются помогать, боятся, что их тоже обвинят в ереси!

Пьер смотрел на нее, любовался струйками слез на щеках, с наслаждением внимал дрожи в голосе. Перед ним была та самая надменная женщина, которая столь сурово унизила молодого Пьера двадцать пять лет назад. Тогда Сильви с гордостью представила его Луизе, он произнес какую-то любезность, но она сочла эти слова неуместными и ответила – о, он хорошо запомнил: «Даже в Шампани молодых людей учат быть вежливыми со своими господами». А потом спесиво повернулась к нему спиной. От яркого воспоминания Пьер даже моргнул.

Зато сегодня все наоборот. Сам он недавно стал настоятелем монастыря Святого Древа, владевшего тысячами акров земли в Шампани. Весь доход от этих земель Пьер присваивал, дабы монахи монастыря жили в бедности, как и велит их устав. Словом, он сделался богатым и могущественным, а Луиза впала в нищету и лишилась всякой власти.

– На дворе тепло, – сказал бальи. – Можете спать в лесу. А если пойдет дождь, монахини обители Святой Марии Магдалины на рю де ла Круа охотно дадут приют бездомной женщине.

Луиза явно растерялась.

– Там же шлюх привечают!

Бальи пожал плечами.

Маркиза расплакалась, закрыла лицо ладонями. Плечи опустились, грудь колыхалась от сдерживаемых рыданий.

Пьер вдруг испытал возбуждение.

И пришел на помощь Луизе.

Он сделал шаг вперед и ловко втиснулся между маркизой и бальи.

– Успокойтесь, мадам, – произнес он. – Де Гизы не позволят знатной даме ночевать в одиночестве в лесу.

Маркиза отняла ладони от заплаканного лица, смерила Пьера тоскливым взором.

– Пьер Оман! – Это имя она выплюнула как проклятие. – Пришли посмеяться надо мной?

Она нарочно назвала его просто Оманом, а не Оманом де Гизом – и за это тоже поплатится!

– Я пришел избавить вас от страданий и унижения, – степенно ответил Пьер. – Если соблаговолите пойти со мной, я отведу вас в безопасное место.

– Куда? – спросила она, застыв в неподвижности.

– Тут недалеко. Тихая округа, все оплачено заранее. Скромно, однако вполне пристойно. Там вас ждет служанка. Идемте, сами увидите. Я уверен, этот временный кров покажется вам приемлемым.

Луиза явно сомневалась, стоит ли ему верить. Все знали, что де Гизы ненавидят протестантов; так с какой стати им проявлять доброту к ней? Но после мучительных раздумий она, похоже, сообразила, что выбора у нее нет.

– Позвольте мне собрать личные вещи.

– Никаких украшений, – предупредил бальи. – Я проверю вашу сумку перед уходом.

Луиза молча повернулась и вышла, гордо выпрямив спину.

Пьер едва сдерживал нетерпение. Скоро, очень скоро эта женщина окажется в полном его распоряжении.

Маркиза не имела родственных связей с де Гизами и принадлежала к противникам последних в долгой религиозной войне, однако Пьеру почему-то казалось, что они с нею схожи. Де Гизы воспринимали его как своего советника и порученца, но даже теперь относились к нему как к мелкой сошке. Да, он был наиболее влиятельным и высокооплачиваемым среди их слуг, но все равно оставался слугой; его исправно приглашали на военные советы, но никогда не звали на семейные обеды. За это пренебрежение он поквитаться не мог, зато мог отомстить Луизе.

Она вернулась с плотно набитой кожаной сумой. Бальи, как и грозился, раскрыл суму и вытащил наружу содержимое. Выяснилось, что Луиза сложила в сумку шелковое и льняное исподнее, красивое, расшитое кружевами и ленточками. При виде белья Пьер задумался, что именно надела маркиза под свое зеленое шелковое платье.

С привычной спесью она вручила сумку Пьеру, словно тот был носильщиком.

Пьер не стал противиться. Он ее проучит, но не сейчас.

Вместе они вышли из дома. У крыльца ждали Бирон и Брокар, держа в поводу лошадей, в том числе запасную – как раз для маркизы. Из парижского предместья отряд двинулся к городу, въехал в Париж через ворота Сен-Жак и по одноименной улице добрался до Малого моста. Миновали остров Ситэ и остановились у неприметного домика, стиснутого с обеих сторон другими такими же домами, неподалеку от особняка де Гизов. Пьер отпустил Бирона и Брокара, наказав отвести лошадей на конюшню, а сам провел Луизу внутрь.

– Вы будете жить наверху, – сказал он.

– Кто еще здесь живет?

Он не стал лукавить.

– На каждом этаже свой жилец. В прошлом большинство из них служило де Гизам – тут и бывший учитель, и белошвейка, почти ослепшая с возрастом, и одна испанка, которую порой приглашают переводить. Все люди достойные.

И никто из них не отважится навлечь на себя неудовольствие Пьера.

Луиза немного приободрилась.

Они стали подниматься. Когда добрались до верхнего этажа, маркиза тяжело дышала.

– Столько ступенек! – пожаловалась она.

Пьер усмехнулся. Судя по всему, она уже согласилась поселиться здесь.

Служанка встретила их поклоном. Пьер показал Луизе гостиную, кухню и буфетную, а напоследок завел в спальню. Маркиза как будто не верила своим глазам. Пьер предупреждал, что жилье будет скромным, но умолчал о том, что обставил помещения с должным великолепием – ведь он намеревался частенько сюда заходить.

Луиза растерянно озиралась, не понимая, почему человек, которого она всегда считала врагом, проявляет к ней такую заботу и щедрость. По ее лицу Пьер видел, что она совершенно сбита с толку. Отлично!

Он закрыл дверь спальни. Тут Луиза начала понимать.

– Помню, я всегда ими любовался, – сказал он, прикладывая обе руки к ее груди.

Она попятилась.

– Надеетесь, что я стану вашей любовницей? – процедила она с презрением в голосе.

Пьер улыбнулся.

– Уже стала. – Эти слова прозвучали для него музыкой. – Давай, раздевайся.

– Нет.

– Раздевайся, не то я сам сорву с тебя платье.

– Я буду кричать.

– Валяй! На служанку можешь не рассчитывать, она из моих людей.

Тут Пьер пихнул Луизу, и та упала на кровать.

– Пожалуйста, не надо! – взмолилась она.

– Ты ведь даже не помнишь! – прорычал он. – «Даже в Шампани юнцов учат слушаться господ» – вот что ты мне сказала, двадцать пять лет назад!

Она уставилась на него, недоверчиво и испуганно.

– И за эти слова вы наказываете меня вот так?

– Раздвигай ноги! – прошипел он.

Позднее, шагая по направлению к особняку де Гизов, Пьер чувствовал себя так, словно только что выбрался из-за пиршественного стола, – насытившимся и даже слегка переевшим. Ему доставило несказанное удовольствие унизить аристократку, но в ее покорности был некий перебор. Он не сомневался, что вернется к ней, но не сразу, лишь через несколько дней. Пусть успокоится, слегка воспрянет – такую еду надо вкушать вдумчиво.

В своей приемной в особняке он обнаружил Ролло Фицджеральда, англичанина, которому сам дал вымышленное имя Жана Ланглэ.

Пьер разозлился. Ему хотелось провести часок-другой в одиночестве, насладиться содеянным, утихомирить взбудораженный рассудок. А вместо этого опять дела!..

Ролло держал в руках чехол для картин. Завидев Пьера, он достал из чехла скрученные в трубку карты.

– Здесь зарисованы все крупные гавани на южном и восточном побережьях Англии, – горделиво сообщил он и положил карты Пьеру на стол.

Пьер перебрал карты. Они отличались друг от друга, некоторые были нарисованы искуснее прочих, но все содержали ценнейшие сведения, и на каждой были обозначены пристани, набережные и опасные мели.

– Неплохо, – похвалил он. – Правда, долго возились.

– Знаю, – повинился Ролло. – Прошу простить. Арест Трокмортона изрядно нам навредил.

– Что с ним сталось, кстати?

– Его осудили за измену и казнили.

– Новый мученик, значит.

– Надеюсь, его смерть не будет напрасной, – многозначительно произнес Ролло.

– Что вы имеете в виду?

– Герцог де Гиз по-прежнему намерен вторгнуться в Англию, верно?

– Разумеется. Он жаждет увидеть Марию Стюарт на английском троне, и в этом его поддерживают почти все европейские государи.

– Хорошо. Тюремщики Марии стали бдительнее, но я отыщу способ заново наладить связь.

– То есть мы можем готовить вторжение в следующем году?

– Уверен, что да.

Тут в комнату вошел пасынок Пьера.

– Новости из Пикардии, – поведал он. – Эркюль-Франсуа мертв!

– Господи Боже! – вскричал Пьер. Эркюль-Франсуа был младшим сыном покойного короля Генриха и королевы Екатерины. – Это все меняет. – Пьер повернулся к Ролло и пояснил: – Умер наследник французского престола.

Ролло нахмурился.

– Но ведь король Генрих Третий жив и здоров. Почему вас так расстроила смерть наследника?

– Генрих – третий брат в роду, ставший королем. Двое его предшественников умерли молодыми и не оставили после себя сыновей. Не исключено, что его ожидает та же участь.

– И кто же теперь становится наследником, раз Эркюль-Франсуа мертв?

– В том-то и беда! Наследник нынче – король Наварры. Протестант.

– Во Франции не может быть короля-протестанта! – негодующе воскликнул Ролло.

– Целиком с вами согласен. – Вдобавок король Наварры принадлежал к семейству Бурбонов, заклятых врагов де Гизов, и это был еще один весомый повод не подпускать его к французскому трону. – Мы должны обратиться к папе, дабы он лишил Наваррского права на престол. – Пьер стал размышлять вслух. Герцог Анри наверняка созовет сегодня же военный совет, и к этому обсуждению следует подготовиться. – Снова начнется гражданская война, герцог де Гиз возглавит силы католиков… Простите, но мне пора к герцогу.

Он встал.

Ролло показал на карты.

– А как же вторжение в Англию?

– Англии придется обождать, – ответил Пьер.