Когда умерла матушка, Нед ощутил тоску и боль одиночества, но сильнее всех этих чувств была злость. Последние годы жизни Элис Уиллард могла бы провести в покое и довольстве, а вместо этого разорилась из-за происков шайки прохиндеев, что не постеснялись придумать благовидный религиозный предлог, и даже на смертном одре считала себя неудачницей.

Стояла Пасха 1570 года. Барни как раз оказался дома, коротая недолгий промежуток между плаваниями. В пасхальный понедельник братья сходили в собор на службу в честь воскрешения мертвых, а уже на следующий день стояли бок о бок у открытой могилы и смотрели, как гроб с телом их матери опускают в землю, где покоился отец. Нед скрежетал зубами, стараясь справиться с бушевавшей внутри яростью, и снова мысленно поклялся сделать все, что в его силах, чтобы у людей вроде епископа Джулиуса впредь не было возможности причинять вред честным торговцам, таким, какой была Элис Уиллард.

Шагая домой с кладбища, Нед сообразил, что стоило бы разобраться с житейскими вопросами.

– Дом теперь, конечно, твой, – сказал он, повернувшись к Барни.

Тот, старший сын и наследник, сбрил наконец бороду; лицом, продубленным соленой морской водой и ярким иноземным солнцем, он выглядел старше своих тридцати двух лет.

– Знаю, – ответил Барни, – вот только мне он ни к чему. Зато у тебя будет где остановиться, когда снова приедешь в Кингсбридж.

– А ты, значит, совсем морским волком заделался?

– Ну да.

Барни было грех жаловаться. После плавания на «Ястребе» он стал шкипером другого судна, с долей от доходов, а потом завел и собственный корабль. Он, очевидно, унаследовал от матери дар зарабатывать деньги.

Нед посмотрел на дом, где когда-то родился, – на другой стороне рыночной площади. Ему очень нравился этот дом, выходивший окнами на собор.

– Буду рад присмотреть за домом для тебя. Файфы обо всем позаботятся, а я пригляжу за ними.

Джанет Файф по-прежнему служила экономкой, а ее муж Малькольм оставался конюхом Уиллардов.

– Они стареют, – заметил Барни.

– Им всего лишь за пятьдесят. А Эйлин и вовсе двадцать два.

– Быть может, она выйдет замуж за того, кто будет помогать Малькольму.

Нед досадливо хмыкнул.

– Она не пойдет ни за кого, кроме тебя.

Барни равнодушно пожал плечами. В него влюблялись многие женщины, и бедняжка Эйлин оказалась одной из таких.

– Тебе никогда не хотелось остепениться? – спросил Нед.

– Чего ради? Моряки редко видят своих жен. А что насчет тебя?

Нед призадумался. Смерть матери заставила его осознать, что срок пребывания на земле среди людей конечен. Разумеется, он знал об этом и раньше, но знать – одно, а понимать – совсем другое, и потому он все чаще спрашивал себя, ведет ли именно ту жизнь, к какой стремится в глубине души.

– Я хочу того, что было у них, – ответил он наконец, оглянувшись на могилу родителей, и сам удивился своему ответу. – Хочу прожить с женой до самой смерти.

– Они поженились молодыми, лет в двадцать или около того, – сказал Барни. – А ты уже на десяток лет запоздал.

– Ну, в монахи я не подавался…

– Рад это слышать.

– Но мне пока не встречалась женщина, с которой я хотел бы провести остаток своих дней.

– Не считая одной, – проговорил Барни, глядя Неду за спину.

Нед обернулся и увидел Марджери Фицджеральд – то есть Ширинг. Она, должно быть, присутствовала на службе в соборе, но в толпе Нед ее не разглядел. Его сердце пропустило удар. Марджери оделась скромно и неброско, как раз для похорон, но не забыла про шляпу, и сегодня это была лиловая бархатная шляпка, приколотая под углом к ее роскошным кудрям. Марджери о чем-то беседовала с отцом Полом, бывшим монахом Кингсбриджского аббатства, а ныне каноником собора – возможно, он тайно исповедовал католичество. Упрямая привязанность Марджери к католичеству должна была бы, наверное, злить Неда, однако он, наоборот, восхищался наивной стойкостью убеждений своей давней возлюбленной.

– Увы, других таких не найти, а сама она замужем за другим мужчиной. – С какой стати Барни взбрело в голову вообще заводить этот разговор? – Куда ты поплывешь на сей раз?

– Хочу вернуться в Новый Свет. Рабами я торговать не собираюсь, живой товар слишком уж быстро портится, но тамошним жителям нужно едва ли не все подряд, кроме сахара.

Нед усмехнулся.

– Помнится, ты упоминал некую девицу…

– Я упоминал? Когда это?

– Ага, признался!

Барни смутился, словно бы ему отнюдь не хотелось показывать свои чувства.

– Ну… Не стану лукавить, я не встречал никого, кто мог бы сравниться с Беллой.

– Вы сошлись семь лет назад.

– Знаю. Она могла выйти замуж за богатого фермера, родить ему пару-тройку детей, но…

– Но ты хочешь убедиться сам, – закончил Нед и прицокнул языком. – А мы с тобой не так уж сильно отличаемся, а?

Братья двинулись к развалинам аббатства.

– Церковь так ничего тут и не сделала, – сказал Нед. – А мама собиралась построить здесь крытый рынок.

– Отличная мысль! Надо бы ее использовать.

– У меня средств не хватит.

– Если море не подведет, деньги я, пожалуй, добуду.

Марджери направилась навстречу Уиллардам; за нею по пятам следовали охранник и компаньонка – теперь, став графиней Ширинг, она редко ходила куда-либо одна. Эта крохотная свита остановилась поодаль, а Марджери пожала руки Барни и Неду.

– Какой грустный день.

– Спасибо, Марджери, – поблагодарил Барни.

– А народу сколько пришло! Вашу маму все любили.

– Спасибо.

– Барт просил извиниться, что не смог прийти. Его вызвали в Винчестер.

– Прошу прощения, но мне надо потолковать с Дэном Кобли, – сказал вдруг Барни. – Хочу, чтобы он вложился в мое плавание, взял на себя долю риска.

С этими словами он ушел – и оставил Неда наедине с Марджери.

Та понизила голос и спросила сочувственно:

– Как ты, Нед?

– Матушке было почти шестьдесят, все произошло не то чтобы неожиданно. – Именно так он до сих пор отвечал на все соболезнования, но внезапно ему захотелось добавить кое-что еще. – Хотя у человека мать одна, сама понимаешь.

– Конечно! Я никогда не любила своего отца, уж тем более после того, как он заставил меня выйти за Барта. И все равно, когда он умер, я расплакалась.

– Старое поколение уходит. – Нед криво усмехнулся. – Помнишь то рождественское пиршество, двенадцать лет назад, когда приехал Уильям Сесил? В те дни казалось, что наши родители правят миром – твой отец, моя мать и отец Барта.

Глаза Марджери озорно свернули.

– Еще бы я не помнила!

Нед знал, что пришло ей на память – жаркие поцелуи в темноте заброшенного амбара. Он улыбнулся и, поддавшись порыву, вдруг сказал:

– Пойдем к нам. Выпьем вина, вспомним былое. Сегодня подходящий день для воспоминаний.

Медленно, неторопливо они двинулись через площадь, огибая продавцов и покупателей, – похороны похоронами, а дела делами. Пересекли главную городскую улицу и вошли в дом Уиллардов. Нед проводил Марджери в маленькую приемную, где любил сиживать его отец, выходившую окном на западный фасад собора.

Марджери повернулась к своим спутникам.

– Можете пойти на кухню.

– Джанет Файф нальет вам эля и чем-нибудь накормит, – прибавил Нед. – Будьте добры, попросите ее принести вина для вашей госпожи и для меня.

Компаньонка и охранник ушли, и Нед закрыл дверь.

– Как твой малыш? – поинтересовался он.

– Бартлет? Он уже не малыш. Ему стукнуло шесть. Корчит из себя взрослого, бегает с деревянным мечом.

– Барт до сих пор не знает?..

– Замолчи! – яростно прошипела Марджери. – Теперь, когда Суизин мертв, только мы с тобой знаем правду. И должны хранить тайну.

– Разумеется.

Марджери ничуть не сомневалась, что отцом ее сына был Суизин, а не Барт. Нед полагал, что она вряд ли ошибается. За все двенадцать лет брака она понесла лишь единожды, и случилось это именно тогда, когда ее изнасиловал собственный свекор.

– На твоих чувствах это сказывается?

– Ты имеешь в виду – на чувствах к Бартлету? Ну что ты! Я полюбила его с первого мгновения, как только увидела.

– А Барт?

– Тоже не нарадуется. Для него вполне естественно, что Бартлет похож на Суизина. И Барт хочет, чтобы сына растили, как его самого.

– Какая неожиданность! – хмыкнул Нед.

– Послушай… Мужчины почему-то думают, что женщинам нравится… ну, зачинать…

– Я так не думаю.

– Правильно. Спроси любую женщину.

Нед понял, что она жаждет утешения.

– Мне не надо никого спрашивать. Я и так это знаю.

– Ты ведь не думаешь, что я соблазнила Суизина?

– Ни в коем случае.

– Правда? Мне важно знать.

– Я уверен в этом, как в собственном имени.

На ее глаза навернулись слезы.

– Спасибо.

Нед взял Марджери за руку.

Помолчав, она спросила:

– Могу я задать вопрос?

– Давай.

– У тебя был кто-то еще?

Он помедлил с ответом, и для Марджери этого оказалось вполне достаточно.

– Значит, были.

– Извини. Я же не монах.

– И много?

Нед промолчал.

– Много лет назад, – сказала Марджери, – Сюзанна Брекнок поведала, что у нее завелся любовник вдвое младше. Это был ты, верно?

Нед поразился ее прозорливости.

– Как ты догадалась?

– Ну, просто все сходится. Она говорила, что мальчик ее, конечно, не любит, но ей все равно – мол, с ним так забавно.

Нед смутился, узнав, что две женщины когда-то обсуждали его между собой.

– Злишься?

– У меня нет права злиться. Я сама отдавалась Барту. С чего бы тебе хранить целомудрие?

– Но тебя ведь силой выдали замуж.

– А тебя обольстила опытная женщина с добрым сердцем и крепким телом. Нет, я не злюсь. Я ей завидую.

Нед приложил ладонь Марджери к своим губам.

Дверь открылась, и он поспешно отодвинулся.

Вошла экономка Джанет, с кувшином вина и тарелкой орехов и сушеных фруктов.

– Спасибо, Джанет, – мягко проговорила Марджери. – Для всех нас это тяжелый день.

Джанет залилась слезами и выбежала из комнаты.

– Бедняжка, – пожалела ее Марджери.

– Она работала у матери с юных лет. – Неду отчаянно хотелось снова взять Марджери за руку, но он сдержался – и перевел разговор на другую тему: – Жаль, что Барт в отъезде. Мне бы с ним о делах побеседовать.

– Да? О каких?

– Королева сделала меня лордом Уигли.

– О, поздравляю! Теперь ты разбогатеешь.

– Ну, обеспечу себя, так будет точнее. – Отныне Неду причиталась арендная плата со всех крестьян деревни. Монархи таким вот образом частенько благодетельствовали своим советникам, и в особенности так любила награждать скаредная, трясущаяся над казной Елизавета.

– Выходит, теперь ты – сэр Нед Уиллард из Уигли.

– Мой отец всегда уверял, что Уигли издавна принадлежала нашему семейству. Он верил, что мы ведем свой род от Мерфина, строителя моста. По книге Тимоти, Ральф, брат Мерфина, был лордом Уигли, а Мерфин возвел водяную мельницу, что стоит там до сих пор.

– То есть ты по происхождению из благородных?

– Из дворян, во всяком случае.

– И что же ты хотел обсудить с Бартом?

– Один из моих арендаторов расчистил лес у реки. Эта земля принадлежит вам. Он действовал самовольно, увы. – За арендаторами водилась привычка тайком расширять свои участки. – Я не хочу наказывать его за чрезмерную предприимчивость. Думал договориться о сделке, чтобы восполнить Барту утрату двух акров земли.

– Приезжай к нам в Новый замок на обед на следующей неделе. Там и поговоришь.

– Хорошо.

– Как насчет пятницы?

– Идет. – Нед внезапно ощутил прилив радости. – Пятница мне вполне подходит.

Марджери стыдилась того, с каким нетерпением ожидала приезда Неда.

Она искренне верила в необходимость блюсти супружескую верность. Пусть ее выдали за Барта силком, долг велел хранить ему верность. Не имело значения, что с годами он все сильнее походил на своего покойного отца, вел себя грубо, задирался и бегал по любовницам. Для Марджери все это не было оправданием; она твердо знала, что изменять мужу грешно.

И потому ее смутил тот восторг, с каким она выслушала обещание Неда приехать в Новый замок. Она поклялась себе обращаться с сэром Уиллардом любезно, но не более того, и проявлять ровно столько радушия, сколько положено гостеприимной хозяйке, встречающей достойного гостя. Хорошо бы он влюбился в кого-то еще, женился бы наконец и утратил интерес к ней. Тогда бы они смогли вспоминать друг о друге спокойно, не ворошить уголья в попытках раздуть давно угасшее пламя.

Накануне она велела повару заколоть и ощипать пару гусей, а утром следующего дня направилась на кухню, чтобы дать указания насчет готовки. И по пути увидела девушку, выходящую из спальни Барта.

Нора Джозефс, самая молоденькая из служанок, всего пятнадцать. Волосы не прибраны, одевалась явно в спешке. Красавицей Нору было не назвать, но пухленькая и юная – такие и привлекали Барта.

Уже шестой год они с мужем спали раздельно, и Марджери это нравилось. Барт по-прежнему приходил время от времени в ее постель, но с годами все реже и реже. Она знала, что муж развлекается с другими женщинами, но говорила себе, что ей нет до этого никакого дела, потому что она его не любит. И все равно желала всем сердцем, чтобы ее замужняя жизнь была совсем другой.

Насколько ей было известно, ни одна из многочисленных любовниц Барта от него не понесла. Сам Барт, похоже, не задумывался над тем, почему так происходит. Он вообще предпочитал не задумываться, а если и размышлял о чем-то, усматривал во всем вокруг Божью волю.

Марджери готова была притвориться, что ничего не заметила, однако юная Нора метнула в ее сторону заносчивый взгляд, и это был дурной знак. Марджери не могла допустить, чтобы ее столь откровенно унижали, поэтому решила разобраться с Норой незамедлительно. В подобном положении она оказалась далеко не в первый раз и хорошо усвоила, как следует себя вести.

– Идем со мной, девочка, – произнесла она повелительно, и Нора не посмела ослушаться.

Они пришли в будуар графини. Марджери села, оставив Нору стоять. Девчонка как будто перепугалась; хорошо, значит, она не безнадежна.

– Слушай меня внимательно. От того, как ты себя поведешь, зависит вся твоя дальнейшая жизнь. Поняла?

– Да, мэм.

– Если хочешь, можешь растрезвонить всем, что спала с графом. Можешь прикасаться к нему на виду у прочих слуг. Можешь хвастаться его подарками. Можешь даже унижать меня, целуя его при мне. Все в этом доме и половина графства Ширинг узнают, что ты стала любовницей графа. Можешь гордиться собой.

Марджери помолчала. Нора смотрела в пол, не смея встречаться взглядом с графиней.

– Но что случится, когда ты ему надоешь? Я вышвырну тебя из дома, разумеется, а Барту будет наплевать. Ты попытаешься устроиться в другой дом – и вдруг поймешь, что ни одна хозяйка не желает тебя нанимать, потому что уверена, что ты захочешь соблазнить ее мужа. И знаешь, чем все закончится?

Она снова умолка, и Нора прошептала:

– Нет, мэм.

– Ты угодишь в портовый притон в Куме, будешь ублажать десятерых моряков за ночь и умрешь от жуткой болезни.

На самом деле Марджери смутно представляла себе, что происходит в притонах, но говорила она уверенно, и Нора, боровшаяся со слезами, это чувствовала.

– Либо можешь относиться ко мне с уважением. Если граф увлекает тебя в постель, уходи от него, едва он заснет, и возвращайся на половину прислуги. Отказывайся отвечать на вопросы, которыми тебя станут донимать другие слуги. Не смей прилюдно глядеть на него и заговаривать с ним – и никогда, никогда не прикасайся к нему при мне или при ком-то еще. В этом случае, когда он устанет от тебя, ты сохранишь место в моем доме и заживешь спокойной жизнью. Ты понимаешь, какой у тебя выбор?

– Да, мэм, – прошептала Нора.

– Ступай. – Когда Нора открыла дверь, Марджери горько добавила ей вослед: – Будешь искать себе мужа, выбирай того, кто не похож на моего.

Нора убежала, а Марджери наконец-то направилась на кухню.

Нед приехал в полдень. Он щеголял в дорогом черном камзоле с белым кружевным воротом – такой наряд, как заметила Марджери, сделался в последнее время привычным для обеспеченных протестантов. На Неде камзол смотрелся довольно аскетически; ему куда больше шли, как подумалось ей, зеленый и золотистый.

Пес Марджери, Мик, облизал Неду руку. Барт тоже приветствовал Неда вполне по-дружески, велел подать к обеду лучшее вино. Марджери украдкой облегченно вздохнула. Быть может, Барт забыл, что Марджери когда-то хотела выйти замуж за Неда. Или ему было все равно, раз уж она в итоге досталась ему. Для мужчин вроде Барта главным было побеждать везде и во всем.

Ее супруга никто не назвал бы мыслителем, и он до сих пор не подозревал, что именно Нед подстроил ловушку, что привела к казни Суизина. Сам Барт считал, что эту западню расставил Дэн Кобли, вожак местных пуритан, чтобы отомстить сэру Реджинальду и Ролло Фицджеральдам за гибель собственного отца. В чем-то он был прав – Дэн по-прежнему не скрывал своей ненависти к Ролло.

Еще Марджери слегка беспокоилась насчет Стивена Линкольна, который присоединился к ним за обеденным столом. Нед догадывался, должно быть, о том, какое положение занимает бывший каноник в графском доме, но ничего не сказал. Вообще присутствие священников в домах дворян-католиков не то чтобы одобрялось, но терпелось. Марджери раздражало и смущало это двуличие: кругом было полно сирот, чьих отцов хорошо знали, но никогда не признавали; монахинь, что отдавались страсти, каковую будто бы не замечали; незамужних экономок с выводком детей, подозрительно похожих на священников, у которых эти экономки были в услужении… Но сегодня присутствие Линкольна играло Марджери на руку.

Впрочем, она не была уверена, что Стивен проявит столько же сдержанности, сколько проявлял Нед. Линкольн всей душой ненавидел королеву Елизавету, которой преданно служил Нед Уиллард. А у Неда имелись причины ненавидеть католическую церковь, несправедливо обвинившую его мать в ростовщичестве. Словом, обед обещал получиться… интересным.

– Итак, Нед, – дружелюбно проговорил Барт, – ты теперь один из ближайших советников королевы, если верить молве.

В голосе Барта прозвучал разве что намек на недовольство. Сам он полагал, что королеве следовало бы слушать советы графов, а не каких-то там сыновей торговцев. Правда, Барт отдавал себе отчет в том, что едва ли помог бы королеве разобраться в хитросплетениях европейской политики.

– Я работаю с сэром Уильямом Сесилом, вот уже дюжину лет, – ответил Нед. – Если кто и ближайший, так это он.

– Но тебя произвели в рыцари и сделали лордом Уигли.

– За что я весьма признателен ее величеству.

Марджери, сидевшая за столом и наблюдавшая за Недом, испытала вдруг приятное чувство, которому не смогла подобрать названия. Нед не лез за словом в карман, в его взгляде часто сверкали задорные искорки. Потягивая вино, Марджери думала, что этот обед мог бы продолжаться бесконечно.

– А чем конкретно вы занимаетесь, сэр Нед? – спросил Стивен Линкольн.

– Моя задача – предупреждать ее величество относительно грядущих затруднений, причем заблаговременно.

Марджери подумалось, что этот ответ вышел каким-то заученным, что ли; как будто Неду задавали такой вопрос много раз и он вызубрил подходящий ответ наизусть.

Линкольн криво усмехнулся.

– Не означает ли это, что вы следите за теми людьми, которые не согласны с королевой?

Марджери мысленно застонала. Ну почему, почему Стивену обязательно нужно все портить своими нападками?

Нед откинулся назад, расправил плечи.

– Ее величеству нет дела до несогласных с нею, покуда они держат свои мысли при себе. По правде сказать, Стивен, я полагал, что вы это знаете, раз уж граф Барт исправно платит штрафы, по шиллингу в неделю, за то, что не ходит в церковь.

– Я хожу в собор по важным поводам, – проворчал Барт.

– И поступаешь очень мудро, если тебе важно мое мнение. В Англии, которой правит Елизавета, никого не преследуют за веру и никого не сжигают на кострах. А недавно, при ее предшественнице Марии Тюдор, все было совсем иначе.

Барт неожиданно оживился.

– А что насчет Северного восстания?

Марджери знала, о чем он спрашивает. Прямо накануне Рождества графы-католики выступили против королевы Елизаветы с оружием в руках. Это было единственное восстание за все годы, что она провела на троне. Графы отстояли латинскую мессу в соборе Дарема, захватили несколько городов на севере страны и двинулись на Татуорт, где содержалась в заключении Мария Шотландская; они явно намеревались освободить пленницу и провозгласить ее королевой Англии. Но их мало кто поддержал, и армия Елизаветы быстро подавила этот мятеж, а Мария Стюарт так и осталась под стражей.

– Пламя погасло само собой, – сказал Нед.

– Ну да! Пять сотен человек повесили! – Барт негодующе фыркнул. – По велению королевы, которая упрекала Марию Тюдор в жестокости!

– Тех, кто пытается свергнуть правителя, обыкновенно казнят, – спокойно произнес Нед, – в любой стране, какую ни возьми.

Барт, подобно своему отцу, предпочитал не слышать возражений. Вот и сейчас он будто не услышал Неда.

– Север и без того беден, а его вдобавок безжалостно разграбили, отобрали земли и угнали весь скот на юг!

Марджери спросила себя, не напомнят ли эти слова Неду об участи его собственной семьи, которую столь же безжалостно разорил ее отец. Но если у Неда и мелькнула такая мысль, он надежно ее спрятал. Бестактное восклицание Барта его, казалось, нисколько не задело; верно, среди советников королевы Нед научился сохранять спокойствие даже в пылу жарких споров.

– Смею тебя уверить, королева не поживилась добычей, – сказал Нед все тем же ровным тоном. – Доходы короны и близко не сопоставимы с теми расходами, в которые обошлось подавление восстания.

– Но север же – часть Англии! Нельзя было грабить его, будто чужую страну!

– Его жителям следовало вести себя как англичане и подчиняться королеве.

Марджери решила, что настал миг сменить тему.

– Нед, будь добр, расскажи Барту о том, что случилось в Уигли.

– Барт, если коротко, один мой арендатор забрался в твои владения и оттяпал пару акров леса на твоей стороне реки.

– Так прогони его оттуда.

– Как скажешь. Я велю ему оставить эту землю.

– А если он не послушается?

– Сожгу его урожай.

Марджери поняла, что Нед намеренно напускает на себя суровость, рассчитывая подтолкнуть Барта к нужному решению. А Барт вовсе не догадывался, что им умело руководят.

– И правильно! – одобрил он с довольной ухмылкой. – Уж крестьяне-то знают наверняка, где чьи земли. Если он залез ко мне, то сделал это нарочно.

– Согласен. Но вот что я подумал. – Вид у Неда был скучающий, словно он ничуть не интересовался исходом этого земельного спора. – Когда крестьяне в достатке, землевладельцам от этого только лучше. Хочешь, я отдам тебе четыре акра леса в другом месте взамен этих двух? И мы оба останемся в прибыли.

Барт нахмурился, но крыть ему было, похоже, нечем. Правда, он решил выгадать время.

– Давай вместе съездим в Уигли, – предложил он. Марджери знала, что ее супруг не силен в заочных рассуждениях: ему требовалось видеть то, о чем шла речь, чтобы окончательно все решить.

– С радостью, – отозвался Нед. – Особенно если не откладывать. Мать я похоронил, так что мне пора обратно в Лондон.

Марджери ощутила укол разочарования – и сообразила, что надеялась, что Нед задержится в Кингсбридже подольше.

– Следующая пятница годится? – спросил Барт.

Нед постарался скрыть свое недовольство, но Марджери поняла по его лицу, что он готов был ехать прямо сейчас. Кроме нее, это недовольство, похоже, никто не заметил. Неда можно понять, его ведь ждут важные государственные дела.

– А если в понедельник? – уточнил он.

Барт снова нахмурился – еще бы: его, графа, торопит какой-то простой рыцарь.

– Увы, боюсь, что это невозможно, – холодно произнес он.

– Что поделаешь, – вздохнул Нед. – Значит, едем в пятницу.

В дни после похорон Нед стал задумываться о том, что со временем и сам предстанет перед Творцом, и спрашивал себя, будет ли он гордиться прожитой жизнью. Он посвятил себя служению высшей цели – той самой, к какой стремилась королева Елизавета; ему виделась Англия, где никого не убивают за веру. Сможет ли он сказать, что сделал все, чтобы отстоять эту мечту и помочь ей осуществиться?

Пожалуй, наибольшую угрозу воплощал собою король Испании Фелипе. Он постоянно с кем-нибудь воевал, и очень часто эти войны были вызваны религиозными разногласиями. Фелипе сражался с мусульманами-османами на Средиземном море и с голландскими протестантами в Нидерландах. Рано или поздно, в этом Нед не сомневался, испанский государь обратит взор на Англию и на англиканскую церковь.

Испания была богатейшей и наиболее могущественной страной мира, и никто не знал, выстоит ли Англия против нее.

Своими опасениями Нед поделился с братом.

– Единственное, на что королева тратит деньги щедро и охотно, – это флот, – сказал он. – Но у нас никогда не будет флота, способного сравниться с галеонами короля Фелипе.

Они сидели в столовой, заканчивая завтракать. Барни собирался ехать в Кум, где на его корабль загружали съестные припасы и груз для предстоящего путешествия. Он переназвал этот корабль, дал ему имя «Элис», в честь покойной матери.

– Англии не нужны галеоны, – ответил Барни.

Нед опешил. Он как раз хотел кинуть кусочек копченой рыбы Мадди, домашней кошке, то ли дочери, то ли внучке той мурлыки, с которой играл в детстве, но застыл с рыбой в руке.

Поглядев на Барни, он осторожно спросил:

– А что же нам нужно?

– Испанцы полагаются на крупные корабли для перевозки сотен солдат. Поэтому их корабли идут на таран, чтобы солдаты могли перепрыгнуть на вражескую палубу и завязать бой.

– Звучит разумно.

– И они часто берут верх. Но у галеонов высокая корма с каютами для всех офицеров и грандов на борту. Такой корпус – все равно что парус, который нельзя выровнять. Ветер подталкивает корабль в корму, куда бы ни правил шкипер. Если коротко, таким кораблем очень сложно управлять.

Ожидающая угощения кошка жалобно замяукала, и Нед наконец кинул ей рыбу.

– Если галеоны нам ни к чему, как ты предлагаешь защищать остров?

– Королеве следует строить корабли с узкими и низкими корпусами. Они куда легче в управлении. Проворный корабль способен плясать на волнах вокруг галеона и стрелять по нему, не подпуская галеон слишком близко и не позволяя взять себя на абордаж.

– Надо сказать ей об этом.

– А еще в морских сражениях важна скорость перезаряжания.

– Правда?

– Она гораздо важнее, чем наличие больших пушек. Мои матросы обучены чистить стволы и перезаряжать пушки быстро и надежно. Им требуется на это меньше пяти минут. Когда ты подходишь достаточно близко для того, чтобы попадать во врага при каждом выстреле, все сводится к тому, сколько выстрелов ты произведешь. Непрерывный обстрел лишает противника боевого духа и быстро сокращает его ряды.

Нед удовлетворенно кивнул. У Елизаветы не было постоянной армии, флот, по сути, оставался единственной военной силой страны. По европейским меркам, Англия отнюдь не была богатой, и весь ее достаток зависел от заморской торговли. Флот уже являлся грозной силой в открытом море и вынуждал противников крепко думать, стоит ли нападать на английские торговые суда. Прежде всего флот обеспечивал Англии господство в Английском канале, то есть в проливе, отделявшем остров от остальной Европы. Елизавета, конечно, жадничала, но все же тратила средства из казны на то, что виделось действительно важным, и уделяла особое внимание своим военным кораблям.

Барни поднялся.

– Не знаю, когда теперь снова увидимся.

«А я не знаю, свидимся ли мы снова вообще», – подумал Нед. Он подобрал плотный походный плащ брата и помог тому просунуть руки в рукава.

– Береги себя, Барни.

Попрощались они сдержанно и без лишних церемоний, вполне по-братски.

Нед вышел в рабочую комнату и сел за письменный стол, за которым провела столько лет его мать. Пока разговор с братом держался в памяти, следовало записать все, что Барни сказал по поводу конструкции боевых кораблей.

Закончив, он посмотрел в окно, на западный фасад собора. Мне уже тридцать, подумалось ему. Отец в моем возрасте имел двух сыновей, Барни и меня. Еще через тридцать лет я, быть может, улягусь в могилу рядом с родителями. Но кто встанет над моим гробом?

Тут Нед увидел, что к дому приближается Дэн Кобли, и поспешил выкинуть из головы эти мрачные мысли.

Дэн вошел в дом.

– Барни только что убежал, – сказал Нед, предполагая, что Дэн явился потолковать о своих вложениях в плавание Барни. – Он поплывет в Кум на лодке. Если поторопишься, можешь его догнать.

– Мы с Барни обо всем договорились, к взаимному удовольствию, – ответил Дэн. – Я пришел к тебе.

– В таком случае давай присядем.

В свои тридцать два года Дэн Кобли изрядно раздобрел, но сохранил вид этакого всезнайки, который приобрел еще в молодости. Но ему нельзя было отказать в умении вести дела, и он расширил отцовское предприятие, которое унаследовал. Теперь он считался едва ли не самым богатым жителем Кингсбриджа. Дэн присматривал себе новый дом и даже предложил неплохую цену Ролло Фицджеральду за Прайори-гейт, но Ролло отказался продавать. Кроме того, Дэн являлся признанным вожаком городских пуритан, которые предпочитали молиться в церкви Святого Иоанна в Лаверсфилде.

Как и опасался Нед, Дэн пришел поговорить о вере.

– Среди клириков нашего собора есть католики, – проговорил Кобли, с заговорщицким видом подаваясь вперед.

– Неужели? – Нед вздохнул. – И откуда тебе это известно?

Дэн не стал отвечать на вопрос.

– Это отец Пол.

Пол Уотсон, добродушный старый священник, был приором Кингсбриджа и, должно быть, посчитал себя слишком старым, чтобы принимать реформированную религию.

– И в чем конкретно провинился отец Пол?

– Он тайно служит мессы! – обличительным тоном произнес Дэн. – В крипте, за запертыми дверями!

– Он же старик, – устало напомнил Нед. – В его возрасте затруднительно менять свои убеждения.

– Он богохульник!

– Ну да. – Что касается самой веры, здесь Нед соглашался с Дэном; расходились они только в том, следует ли принуждать людей к вере. – Ты своими глазами видел эти незаконные обряды?

– Я видел, как люди крались в собор через боковую дверь воскресным утром, на рассвете. Там были и те, кого я давно подозреваю в идолопоклонстве. Тот же Ролло Фицджеральд и его мать, леди Джейн.

– Епископу Люку ты рассказал?

– Нет. Я ведь знаю, что он все скроет.

– Тогда зачем пришел ко мне?

– Епископ должен уйти.

– Полагаю, ты хочешь, чтобы место Люка занял отец Иеремия из церкви Святого Иоанна?

Дэн помедлил, явно удивленный тем, как легко Нед вычислил его намерения, потом прокашлялся.

– Решать, конечно, ее величеству, – сказал он, выказывая притворное смирение. – В англиканской церкви лишь государь вправе смещать и назначать епископов, сам знаешь. Но я прошу тебя поведать королеве о том, что здесь творится. А если ты откажешься, я сам к ней пойду.

– Позволь кое-что объяснить тебе, Дэн. Предупреждаю сразу, мои слова тебе не понравятся. Елизавета вовсе не в восторге от католиков, но она ненавидит пуритан. Если я приду к ней с твоим рассказом, она велит вышвырнуть меня из приемной. Ей требуется мир в стране.

– Но служить мессы незаконно, и это ересь!

– Закон применяется выборочно. Ты разве не заметил?

– Какой смысл в таких законах?!

– Смысл в том, чтобы все подданные короны оставались в целом довольными. Католики довольны потому, что могут служить мессы. Королева довольна тем, что люди занимаются своими делами и не убивают друг друга из-за веры. Настоятельно советую тебе не жаловаться ее величеству. Она и пальцем не тронет отца Пола, а вот по поводу тебя может и задуматься.

– Неслыханно! – процедил Дэн, вставая.

Неду нисколько не хотелось ссориться.

– Извини, что расстроил тебя, Дэн. Но дела обстоят именно так, как я тебе только что описал. Если бы я хотел ввести тебя в заблуждение, то придумал бы что-нибудь еще.

– Спасибо за откровенность, – проворчал Кобли.

Расстались они, по крайней мере, с видимостью былого дружелюбия.

Пять минут спустя Нед вышел из дома. Двинулся по главной улице, миновал Прайори-гейт – дом, о котором всегда думал, что этот особняк возвели на деньги, украденные у его матери. Из дверей показался Ролло Фицджеральд. Ему давно перевалило за тридцать, черные волосы начали редеть, открывая высокий лоб. Когда умер сэр Реджинальд, Ролло обратился к короне с просьбой передать ему отцовскую должность на таможне в гавани Кума, но столь лакомые назначения по монаршей милости обыкновенно служили наградой за верность; поэтому должность отошла, что было ничуть не удивительно, ревностному протестанту. Впрочем, семейство Фицджеральдов продолжало торговать шерстью, и Ролло не испытывал недостатках в средствах, ибо вел дела разумнее и прибыльнее, чем его отец.

Нед не стал заговаривать с Ролло, поспешил свернуть и направился в большой старый дом близ церкви Святого Марка. Здесь обитали уцелевшие кингсбриджские монахи. Король Генрих Восьмой в свое время даровал скромное содержание кое-кому из тех, кого он разорил, и немногие старики монахи в Кингсбридже еще получали эти королевские гроши.

На стук вышел отец Пол, сутулый, с красным носом и редкими прядками волос на голове.

Он пригласил Неда в дом.

– Скорблю о вашей матушке, – сказал священник. – Добрая была женщина.

В этом доме также проживал бывший кингсбриджский епископ Джулиус. Когда Нед вошел, он сидел в углу и глядел в никуда. Джулиус впал в слабоумие и утратил дар речи, а на его лице навсегда застыло гневное выражение. Он таращился на стену и сердито гудел себе под нос.

– Вы очень добры, что заботитесь о Джулиусе, – сказал Нед.

– Монахам и положено этим заниматься – ухаживать за страждущими, заботиться о сирых и убогих.

Если бы ваша братия вспоминала об этом почаще, монастыри бы уцелели, подумал Нед, но вслух сказал совсем другое:

– Конечно. Знаменитая Керис, которая основала госпиталь, была, по преданию, здешней монахиней.

– Упокой, Господи, ее душу. – Отец Пол приободрился. – Стаканчик вина?

Нед терпеть не мог замутнять рассудок вином с самого утра.

– Нет, благодарю. Я ненадолго. Знаете, я пришел вас предупредить.

Отец Пол встревоженно нахмурился.

– О, это прозвучало так грозно.

– Увы, ничего не могу поделать. Мне сообщили, будто нечто странное происходит в крипте на рассвете по воскресеньям.

Отец Пол побледнел.

– Клянусь, я не…

Нед вскинул руку, показывая, что еще не закончил.

– Я не спрашиваю, правда это или нет. Вам нет нужды оправдываться.

Священник с видимым усилием совладал с собой.

– Понятно.

– Кто бы ни собирался в крипте в этот час, с какой угодно целью, ему следует знать, что городские пуритане подозревают неладное. Во избежание неприятностей, думаю, службы – если там действительно проводятся службы – стоило бы перенести в иное место.

Отец Пол сглотнул.

– Понимаю.

– Ее величество королева полагает, что религия призвана утешать в земной жизни и дарить спасение за гробом. Мы можем расходиться во мнениях, но ни в коем случае это не должно стать поводом к насилию и нападению одних англичан на других.

– Разумеется.

– Пожалуй, я сказал все, что хотел.

– По-моему, я все понял.

– Буду признателен, если вы не станете рассказывать о моем приходе.

– Можете быть спокойны.

Нед пожал священнику руку.

– Рад, что мы смогли поговорить.

– Я тоже.

– Прощайте, отец Пол.

– Благослови вас Бог, Нед, – тихо сказал священник.

Утром в пятницу супругу Марджери стало худо. В этом не было ничего необычного, после сытного ужина с обилием вина накануне вечером. Вот только сегодня графу Барту предстояло ехать в Уигли и встретиться с сэром Недом Уиллардом.

– Ты не можешь подвести Неда! – воскликнула Марджери. – Он приедет туда лишь ради тебя!

– Поезжай вместо меня, – предложил Барт, не вставая с кровати. – Потом расскажешь, из-за чего весь шум. – И укрылся с головой одеялом.

Марджери возликовала при мысли провести наедине с Недом часок-другой. Сердце забилось чаще, дыхание стало прерывистым. Она порадовалась, что муж на нее не смотрит.

Впрочем, из всего этого следовало, что он, по меньшей мере, проявляет неосмотрительность, отправляя ее туда.

– Я не хочу ехать, – солгала она. – У меня много дел по хозяйству в замке.

Одеяло приглушило голос Барта, но слова различались отчетливо.

– Не глупи, – сказал супруг Марджери. – Давай, езжай.

Верная жена должна слушаться мужа.

Она велела оседлать свою лучшую лошадь, высокую и крепкую кобылу по кличке Бурка. Потом позвала компаньонку и стражника, которые обычно ее сопровождали; этих двоих вполне достаточно, чтобы уберечь супругу графа от неприятностей. Переоделась, накинула длинный синий плащ, перехваченный у горла алым платком, надела шляпу, чтобы волосы не запылились. Это просто дорожный наряд, твердила она себе, и не ее вина, что цвета ей к лицу, а в шляпе она выглядит привлекательнее.

Она поцеловала сынишку, свистнула своего пса Мика, обожавшего прогулки, и тронулась в путь.

Стоял чудесный весенний день, и Марджери велела себе успокоиться и наслаждаться солнцем и свежим воздухом. Ей двадцать семь лет, она графиня, пригожая, богатая и в добром здравии. Уж если она несчастлива, кто тогда счастлив?

В придорожном постоялом дворе она выпила кружку эля и съела кусок сыра. Мик, без устали прыгавший и сновавший вокруг, напился из пруда. Охранник подкормил каждую лошадь пригоршней овса.

До Уигли добрались ближе к полудню. Деревня была богатой; часть земли возделывалась по старинке, наделами на открытых полях, часть же находилась в личном пользовании земледельцев. Быстрая речка вращала колесо старой водяной мельницы для валки сукна – мельницы Мерфина, как ее называли. Посреди деревни возвышалась церковь, рядом ютились приземистый господский дом и таверна. Нед ждал в таверне.

– А где Барт? – спросил он, завидев Марджери.

– Захворал.

Нед явно удивился, потом расплылся в довольной улыбке, потом нахмурился; эти выражения на его лице быстро сменяли друг друга, пока он осмыслял услышанное. Марджери понимала, что его беспокоит. Она сама испытывала немалое желание поддаться искушению.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Нет, это хворь, которой страдают мужчины, когда слишком много пьют.

– А-а.

– Он прислал меня, на замену. – Марджери потупилась с притворной скромностью.

Нед усмехнулся.

– По мне, так гораздо лучше.

– Ну что, поехали?

– Ты не хочешь что-нибудь съесть или выпить?

Прежде всего Марджери не хотелось торчать в душном помещении, где на нее станет пялиться с полдюжины крестьян.

– Я не устала.

Они двинулись по тропе между зелеными посевами пшеницы и ячменя.

– Поселишься в господском доме? – спросила Марджери.

– Нет. Мне слишком дорог наш дом в Кингсбридже. Буду останавливаться здесь на ночь-другую, если приеду по делам.

Марджери вдруг представилось, как она прокрадывается среди ночи в дом Неда, и она поспешила отогнать эти непристойные мысли.

Показался лес. Речка, крутившая колесо мельницы, также отмечала границу Уигли; земли на другом берегу уже принадлежали графу. Проехав с милю вдоль реки, они добрались до спорного участка. Марджери сразу сообразила, что тут произошло. Некий крестьянин – то ли сметливее прочих, то ли более жадный, а может, все вместе – вырубил лес на графском берегу реки и уже пустил пастись овец на успевшей прорасти редкой траве.

– Чуть дальше лежит та земля, которую я предложил Барту, – сказал Нед.

Марджери посмотрела туда, куда он указывал. Ближний берег густо порос деревьями. Осмотревшись, путники спешились и завели лошадей в лес. Марджери углядела несколько крепких дубов, из которых получится отличная древесина. Тропа вывела на чудесную полянку на берегу реки, поросшую дикими цветами.

– Не вижу повода для Барта отказываться, – проговорила Марджери. – По-моему, сделка очень выгодная.

– Отлично. Передохнем?

Предложение было весьма заманчивым.

– Давай, – легко согласилась она.

Они привязали лошадей там, где трава была погуще.

– Можно послать твоих людей в таверну за едой.

– Верно. – Марджери повернулась к своей маленькой свите. – Вы двое, возвращайтесь в деревню. Ступайте пешком, пусть лошади отдохнут. Принесите кувшин эля и холодной ветчины с хлебом. На всех, разумеется.

Компаньонка и охранник исчезли в лесу.

Марджери опустилась на траву у воды. Нед прилег рядом. В лесу было тихо, разве что журчала река да шевелил листву слабый ветерок. Набегавшийся Мик тоже улегся и закрыл глаза. Если кто появится, пес предупредит заранее.

– Нед… – Марджери запнулась. – Я знаю, что ты сделал для отца Пола.

Уиллард приподнял бровь.

– Новости расходятся быстро.

– Хотела тебя поблагодарить.

– Это ты носишь им облатки? – От такого вопроса Марджери растерялась, но Нед тут же прибавил: – Прости. Подробности мне не нужны.

– Ровно до тех пор, пока ты уверен, что я не злоумышляю против королевы Елизаветы, верно? – Марджери решила убедиться, что он понимает все правильно. – Она – наша законная правительница. Я могу ломать голову, почему Господу было угодно возвести на трон еретичку, но не мне оспаривать Его выбор.

Нед, по-прежнему лежа на траве, посмотрел на Марджери снизу вверх и улыбнулся.

– Очень рад это слышать.

И коснулся ее руки.

Она смотрела в его доброе, умное лицо. В его глазах она увидела тоску – столь горькую и давнюю, что эта тоска могла бы разбить ей сердце. Никто другой никогда не испытывал к ней схожих чувств, это она знала наверняка. В тот миг ей показалось, что отвергать его тоску, его страсть будет страшнейшим из грехов. Она медленно наклонилась и поцеловала его в губы.

Она зажмурилась – и целиком отдалась любви, что внезапно окружила ее, охватила, заполнила душу, как кровь заполняет жилы. Она грезила об этом с тех самых пор, когда они с Недом целовались в последний раз, а сейчас вдобавок, после долгого ожидания, поцелуй был еще слаще. Марджери закусила его нижнюю губу, приподняла верхнюю кончиком своего языка, протолкнула язык глубже… Она словно не могла насытиться.

Нед обнял ее за плечи, мягко потянул на себя, и она в следующее мгновение очутилась на нем, легла сверху, прижимаясь всем телом. Через все юбки она отчетливо ощущала его возбуждение. Испугавшись, что сделала ему больно, она было приподнялась, но Нед снова прижал ее к себе. Марджери не шевелилась, блаженствуя от близости, в которой они будто сливались друг с другом. Мнилось, что в целом мире нет никого и ничего, кроме них двоих, ничего, кроме этого слияния их тел.

Но и такое слияние показалось ей слишком малым – как и все, что они делали. Хотелось большего, прямо сейчас. Она встала на колени, раздвинула Неду колени и развязала шнур на штанах, выпуская наружу его член. Несмело погладила, подула на завитки золотистых волос, нагнулась ниже и поцеловала. Нед дернулся и застонал от удовольствия.

Сдерживаться больше не было сил. Она приподняла юбки, привстала над его телом, потом опустилась, направляя член внутрь себя. Внизу все было мокрым, и член легко проскользнул, куда нужно. Марджери подалась вперед и снова поцеловала Неда, а потом они долго наслаждались друг другом, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

А затем и он захотел большего. Перекатил ее на спину, не размыкая объятий. Она широко раздвинула ноги и приподняла колени, будто упрашивая его проникать все глубже, заполнить ее целиком. Нед задрожал, ощущая приближение мига блаженства. Она заглянула ему в глаза, приговаривая: «Нед… Нед… Нед». Он содрогнулся, и она почувствовала, как изливается семя; это окончательно ее освободило, и она вдруг испытала такое счастье, которого не знала много-много лет.

Ролло Фицджеральд скорее умер бы, чем отрекся от своей веры. Он не признавал никаких примирений, никаких соглашений. Католическая церковь права, все ее соперники – еретики. Это не подлежало сомнению, и Господь не пощадит тех, кто смеет отрицать истину. Человек держит душу в руке, точно жемчужину; стоит уронить ее в море, эту жемчужину никогда больше не найти.

Ему не хотелось верить в то, что Елизавета Тюдор, эта незаконнорожденная королева, правит Англией уже двенадцать лет. Да, она даровала людям какое-то количество религиозных свобод, но, как ни удивительно, ее правление, основанное на пресловутой веротерпимости, до сих пор продолжалось. Графы-католики не сумели ее свергнуть, а другие государи Европы все мешкали, будто всерьез принимая ее притворство и разговоры, что однажды она может выйти замуж за доброго католика. До чего же противно! Пожалуй, не будь такие мысли святотатством, Ролло подумал бы, что Господь Бог заснул и забыл о Своих чадах.

Но в мае 1570 года все изменилось – не только для Ролло, но для Англии как таковой.

Ролло узнал новости за завтраком в Прайори-гейт. За столом они сидели втроем – сам Ролло, его матушка и сестра. Марджери надолго задержалась в Кингсбридже, ухаживая за прихворнувшей матерью. Сейчас леди Джейн как будто пошла на поправку и даже вышла к завтраку, но Марджери словно вовсе не торопилась домой. Вошла служанка Пегги и подала Ролло письмо – мол, нарочный привез из Лондона. Ролло посмотрел на плотный лист бумаги, сложенный углами к середине и залитый кляксой красного воска с оттиском печати Фицджеральдов. Он узнал почерк Дэйви Миллера, делового представителя семьи в Лондоне.

Обыкновенно в письмах Дэйви говорилось о ценах на шерсть, но это письмо сильно отличалось. Папа римский, писал Миллер, издал особый указ, или буллу, как говорили в Риме. Эти указы по понятным причинам не получили широкого хождения в Англии. Раньше Ролло только слышал о них, но теперь, если верить Дэйви, какой-то смельчак приколотил копию буллы к воротам дворца епископа Лондонского, и все желающие и сведущие в грамоте смогли прочитать. Далее Дэйви коротко пересказывал содержание буллы.

Ролло не удержался от изумленного возгласа.

Папа Пий Пятый отлучил королеву Елизавету от церкви.

– Отличные новости! – воскликнул Ролло. – Папа именует Елизавету мнимой королевой Англии и преступной греховодницей. Наконец-то!

– Елизавета, должно быть, в ярости, – проговорила Марджери. – Интересно, знает ли об этой булле Нед Уиллард?

Леди Джейн скривилась.

– Нед Уиллард знает все на свете.

– Все просто здорово! – продолжал Ролло. – Англичане больше не обязаны хранить верность Елизавете, даже если они приносили ей клятву.

Марджери нахмурилась.

– Почему ты так радуешься? – спросила она. – Ведь это может обернуться бедой.

– Я радуюсь потому, что это правда! Елизавета – еретичка и занимает трон не по праву! Никто не должен ей повиноваться!

– Твоя сестра права, Ролло, – мрачно произнесла леди Джейн. – Новости могут оказаться не такими уж хорошими.

Ролло стал читать дальше.

– Папа призывает народ не повиноваться Елизавете, а всякого, кто будет подчиняться, причисляет к еретикам и отлучает заочно!

– Мы пропали! – Марджери всплеснула руками.

Ролло непонимающе захлопал глазами.

– Кто-то должен был это сказать, и папа наконец набрался мужества! Что тут плохого?

– Неужели ты не понимаешь, братец? Папа своей буллой превратил каждого английского католика в изменника!

– Он просто сказал вслух то, что все и так знали.

– Порой лучше помалкивать о том, что известно всем.

– Это как?

– Все знают, что отец Пол служит мессы, а ему помогают Стивен Линкольн и другие священники; все знают, но никто не говорит об этом вслух. Только поэтому нас не трогали. Зато теперь вполне могут тронуть. Мы все теперь изменники на подозрении у короны.

Ролло сообразил, к чему клонит сестра, но решил, что та ошибается. Люди ведь глупы, а путь к свободе чрезвычайно опасен. Нужно сражаться против Елизаветы и против ереси, пускай жизнь станет менее приятной и чреватой угрозами.

– Вы, женщины, ничего не понимаете в политике.

В столовую вошел сын Марджери Бартлет. Ролло с гордостью поглядел на племянника. В один прекрасный день этот мальчик станет графом Ширингом.

– Можно пойти поиграть с котятами? – спросил Бартлет.

– Конечно, милый. – Марджери пояснила: – Кошка Неда Уилларда принесла котят, и Бартлет от них без ума.

– Я бы на твоем месте не задерживалась в доме Уиллардов, – произнесла леди Джейн.

Ролло подивился суровому тону матери, но потом припомнил, сколько усилий пришлось приложить родителям, чтобы Марджери пошла за Барта, а не за Неда. Это было давно, однако, быть может, леди Джейн опасалась разговоров, что у Марджери есть личные причины заглядывать в дом Неда.

Может, и есть.

Ролло отмахнулся от этой мысли. Сейчас у него имелись заботы поважнее.

– Мне пора на заседание городского совета, – сказал он. – Увидимся за обедом.

Поцеловав мать, он вышел из столовой.

Кингсбриджем управлял совет из двенадцати олдерменов, все из которых были местными купцами, во главе с мэром. Ролло, унаследовав семейное дело по торговле шерстью, занял отцовское место олдермена. Мэром после смерти сэра Реджинальда стал Элайджа Кордвейнер, ставленник Дэна Кобли. Заседания совета, как велось на протяжении столетий, проходили в здании гильдейского собрания.

По главной улице Ролло дошел до перекрестка, свернул к дверям собрания и поднялся в палату заседаний, сознавая, что ему предстоит принять участие в освященном временем обряде. Стены палаты были отделаны панелями из затемненной дымом древесины. Вокруг стола, исцарапанного древними надписями, стояли кожаные кресла. На приставной доске уже дожидались большой кусок говядины и кувшин с элем – угощение для тех, кто не успел позавтракать.

Ролло занял свое место. В этом помещении он был единственным католиком, ни один другой олдермен не посещал тайных служб, что проводил в соборе отец Пол. Почему-то стало немного страшно, как если бы Ролло вдруг превратился в лазутчика в окружении врагов. Прежде он подобных чувств не испытывал, а потому спросил себя, не связано ли это с папской буллой. Может, Марджери все-таки права? Будем надеяться, что нет.

Совет устанавливал правила торговли и производства в городе, и на утреннем заседании обсуждались меры и веса, цены и жалованье, отношения мастеров и подмастерьев. Доложили, что отдельные заезжие торговцы на рынке используют запрещенные тауэрские фунты, легче одобренных короной тройских фунтов. Потом обсудили слух, будто королева Елизавета намерена признать, что в миле 5280 футов, а не ровно 5000. И уже готовились прерваться на обед, когда мэр Кордвейнер объявил, что требуется поговорить о папской булле.

Ролло озадачено моргнул. Никогда раньше городской совет не обсуждал вопросы веры. Что они задумали?

– К несчастью, папа римский счел возможным призвать английский народ не повиноваться ее величеству королеве Елизавете, – сказал мэр.

– Какое до этого дело совету? – брюзгливо справился Ролло.

Кобли помялся, но ответил:

– Э… Олдермен Кобли полагает, что это обстоятельство может… э… вызвать некоторые… э… неудобства…

Значит, Дэн Кобли что-то затеял. Самое время забеспокоиться. Ролло знал, что Дэн по-прежнему винит Фицджеральдов в смерти своего отца Филберта и жаждет возмездия.

Все повернулись к Кобли.

– Будет скверно, если хотя бы тень измены падет на город Кингсбридж, – начал Дэн. Судя по высокопарности, свою речь он приготовил заранее. – Уверен, вы все с этим согласны.

За столом одобрительно загудели. Да, Марджери недаром предупреждала за завтраком, что папская булла выставит изменниками всех католиков. Теперь у Ролло возникли дурные предчувствия.

– Чтобы очиститься от любых подозрений, вношу вот какое предложение: все торговцы нашего города должны принести клятву верности Тридцати девяти статьям.

Пала тишина. Все понимали, что это означает. Удар был нацелен на Ролло. Тридцать девять статей представляли собой символ веры англиканской церкви. Всякий католик, признававший этот символ, отрекался от собственного вероучения. Ролло умер бы, но не принес бы такой клятвы.

И все в палате это знали.

Среди кингсбриджских протестантов было мало таких истовых, каким был Дэн Кобли. Большинство довольствовалось возможностью вести дела в мире и покое. Но Дэн всегда требовал строгости – и бывал порой весьма убедителен.

Пол Тинсли, стряпчий, отвечавший за порядок в городе, сказал:

– Парламент уже не раз пытался заставить всех чиновников публично поклясться в верности Тридцати девяти статьям, но королева Елизавета неизменно отвергала подобные законы.

– Больше она уже не сможет этого сделать, – возразил Дэн. – Булла все изменила. Королеве придется смириться.

– Может быть, – согласился Тинсли. – Но мы подождем, пока парламент вынесет решение, и не станем действовать самостоятельно.

– Зачем ждать? – настаивал Кобли. – Ведь никто в этой комнате не оспаривает истинности Тридцати девяти статей, верно? А если кто против, как мы можем допустить, чтобы он торговал в Кингсбридже, после папской-то буллы?

– Возможно, вы правы, олдермен Кобли, – ответил Тинсли ровным тоном закоренелого крючкотвора. – Я лишь призываю городской совет не действовать поспешно.

Ролло решил, что пора вмешаться.

– Соглашусь с олдерменом Тинсли. Лично я не намерен присоединяться к той религиозной затее, какую предлагает олдермен Кобли. – Он помолчал и добавил: – Если ее величество королева пожелает, это будет другое дело.

Ролло врал напропалую, но что еще ему оставалось? На кону стоял его достаток.

– А если народ узнает, что мы обсуждали этот вопрос и ничего не решили? – спросил Кобли. – Тогда мы сами окажемся под подозрением.

Сидевшие за столом задумчиво закивали, и Ролло начал думать, что Дэн все-таки добьется своего.

– Думаю, надо проголосовать, – сказал Кордвейнер. – Кто за предложение олдермена Кобли, прошу поднять руки.

Десять рук поднялись вверх. Воздержались только Ролло и Тинсли.

– Решение принято, – объявил Кордвейнер.

Ролло встал и вышел из палаты.

Ранним июльским утром Марджери лежала в кровати в своей спальне в Новом замке и слушала пение птиц за окном. Она ощущала себя одновременно напуганной, виноватой – и счастливой.

Счастье доставляли любовь к Неду и уверенность в том, что и он любит ее. Он задержался в Кингсбридже до конца мая, и встречаться удавалось несколько раз в неделю. Потом королева отослала его изучать состояние укреплений на южном побережье. Марджери не прекращала совместных поездок со Стивеном Линкольном раз в неделю в отдаленные деревушки на служение месс в окраинных амбарах, но теперь у этих поездок появилась и другая цель, и они с Недом старались устроить так, чтобы их пути пересекались. Они проводили ночи в одних и тех же городках и деревушках; с наступлением темноты, когда большинство местных укладывалось спать, Нед приходил к Марджери. Если она останавливалась на постоялом дворе, он прокрадывался в ее комнату, а если ночь выдавалась теплой, они встречались в лесу. Покров тайны делал эти встречи почти нестерпимо желанными и захватывающими. Прямо сейчас Нед находился всего в нескольких милях от Нового замка, и Марджери надеялась, что сумеет ускользнуть из дома под каким-нибудь предлогом и увидеться с любимым. Последние недели она жила в непрестанном возбуждении, от которого кусок в горло не лез, и питалась она разве что пшеничным хлебом с маслом и вином, разбавленным водой.

Барт, похоже, ничего не замечал. Ему, должно быть, попросту не приходило в голову, что его жена способна на измену, – точно так же он не ждал, что собственная собака может его укусить. Мать Марджери, леди Джейн, что-то, возможно, и заподозрила, но помалкивала, руководствуясь своим обычным желанием избегать неприятностей. Впрочем, Марджери понимала, что они с Недом не смогут предаваться своим тайным утехам бесконечно. Минет неделя, месяц или год, но рано или поздно их связь раскроется. Однако эти соображения ее не останавливали.

Счастье отравляли, увы, муки совести. Марджери частенько размышляла о том, когда именно совершила роковую ошибку. Верно, это произошло в тот миг, когда она велела своей компаньонке и охраннику вернуться в Уигли за едой. Ей следовало тогда признаться самой себе, что она желает возлечь с Недом на дикие цветы у реки, и взять себя в руки, но его близость сводила с ума… Ей рисовалась крутая и тернистая дорога на небеса, но вышло так, что она выбрала торный путь праздности и прелюбодеяния. Она впала в грех, наслаждалась этим и продолжала грешить, снова и снова. Каждый день она клялась себе отринуть скверну, но потом встречала Неда, и вся ее решимость исчезала.

Она, конечно, опасалась последствий – и в этой жизни, и за гробом. Господь наверняка ее покарает. Он может наслать на нее страшную болезнь или лишить рассудка – или поразить слепотой. Марджери думала об этом так часто, что порой у нее начинала болеть голова. Имелись и другие причины для опасений. Дурные предчувствия насчет папской буллы оказались, увы, вполне обоснованными. Пуритане теперь на всех углах именовали католиков угрозой для страны, и нетерпимость вновь расцветала пышным цветом.

Барту приходилось платить увеличенный штраф – целый фунт вместо прежнего шиллинга – за то, что он не ходил в церковь. За фунт можно было купить мушкет, нарядную сорочку или маленького пони. Эти штрафы не нанесли серьезного урона доходам Барта, составлявших около пятидесяти фунтов в неделю от арендаторов, но все же… Староста приходской церкви побаивался графа, однако раз в неделю набирался мужества и являлся за деньгами – и Барт вынужден был платить.

Ролло пострадал гораздо сильнее. Он лишился своего дела, ибо отказался присягнуть Тридцати девяти статьям. Ему пришлось продать Прайори-гейт, и дом перешел в руки торжествующего Дэна Кобли. Леди Джейн переселилась в Новый замок, к Марджери и Барту, а Ролло уехал прочь, и даже мать не знала, куда он подался.

Нед злился и не скрывал своей ярости. Королева Елизавета с самого начала своего правления ратовала за религиозные свободы – и добрые десять лет их поддерживала, доказывая делом, что это возможно. А ныне, сердито шипел Нед, все ее усилия пошли прахом из-за какого-то недоумка в папской тиаре! Марджери не нравилось, когда Нед бранил папу, но в глубине души она соглашалась с ним, а потому всякий раз, едва речь заходила об этом, быстро переводила разговор на иную тему.

На самом деле она вообще старалась не размышлять о политике и вере, поскольку все ее мысли занимала любовь. Стоило ей расстаться с Недом, как она принималась грезить о следующей встрече – и о том, чем они займутся, когда снова увидятся. Вот и сейчас воображение услужливо нарисовало, как они лежат вместе, и, словно наяву, она услышала нежные слова, которые Нед шепчет ей на ушко, касаясь ее кожи. Эта фантазия породила томление в чреслах, и рука Марджери скользнула к низу живота, где вспыхнуло желание. Как ни удивительно, даже частые встречи с Недом не могли утолить это желание, как если бы один грех тянул за собой другие.

Пес Мик, лежавший возле кровати, вдруг встрепенулся и зарычал.

– Тсс! – шикнула на него Марджери, но пес внезапно гавкнул. В следующий миг кто-то постучал во входную дверь дома.

Этот уверенный стук сулил неприятности. В дверь постучали снова, громко, решительно, даже высокомерно, что ли. Мало кто осмеливался стучать подобным образом в дверь графского дома. Марджери спрыгнула с кровати и подбежала к окну. У двери стоял шериф Мэтьюсон, которого сопровождал десяток городских стражников.

Марджери не знала, зачем пожаловал шериф, но почти не сомневалась, что его приход так или иначе связан с вопросами веры.

Накинув на плечи шаль, она выбежала из комнаты. Из графской спальни высунулась голова Барта.

– Что там такое? – сонно спросил граф.

– Не открывай дверь!

Новый стук раскатился по дому.

Марджери метнулась через площадку к двери комнаты Стивена Линкольна, распахнула ее и ворвалась внутрь – сейчас было не до правил приличия. Священник, впрочем, уже успел одеться и стоял на коленях на молитвенной скамейке.

– Пришел шериф! – Марджери мотнула головой. – Идемте со мной. И возьмите все, что нужно.

Стивен взял шкатулку, в которой лежали предметы, необходимые для мессы, и поспешил за Марджери.

В коридор в ночной сорочке вышел Бартлет, за которым следовала заспанная молодая няня.

– Ступай обратно в свою комнату, Барти, – велела Марджери. – Я позову тебя, когда завтрак приготовят.

Она сбежала по лестнице, моля Бога, чтобы слугам со страха не вздумалось впустить Мэтьюсона. Она почти опоздала – юная Нора Джозефс как раз возилась с засовом, приговаривая: «Да иду уже, иду!»

– Стой! – цыкнула на нее Марджери.

Все слуги в доме были католиками. Они наверняка сообразят, что означает появление шерифа, и будут молчать о том, что им доводилось видеть в этих стенах.

Стивен следовал за Марджери по пятам. Они быстро прошли по коридору в кладовую, за которой располагалась винтовая лестница. Поднялись на пролет вверх, свернули в другой коридор и очутились в тупичке, что вел к пекарне старого замка, давным-давно заброшенной. Марджери отодвинула железную заслонку огромной печи – там когда-то, много лет назад, она целовалась с Недом.

– Полезайте! – скомандовала она. – И сидите тихо!

– Они сюда не заглянут?

– Отступите подальше, надавите на стену. Там есть помещение. Да скорее же!

Стивен забрался в печь, и Марджери вернула заслонку на место.

Тяжело дыша, она вернулась ко входной двери, возле которой уже стояла леди Джейн, – волосы убраны под ночной чепец, во взгляде страх. Марджери плотнее запахнулась в шаль и кивнула Норе Джозефс.

– Теперь можешь открывать.

Нора отодвинула засов.

– Доброе утро, шериф! – приветливо поздоровалась Марджери. – Вы так сильно стучали! Торопитесь куда-то?

Верзила Мэтьюсон умело справлялся со смутьянами и буянами, но неизменно робел перед благородными дамами. Перебарывая робость, шериф задрал подбородок и громко произнес:

– Ее величество королева приказала арестовать Стивена Линкольна, подозреваемого в изменнических сношениях с королевой Шотландской!

Обвинение было смехотворным. Стивен никогда не встречался с Марией Шотландской, да ему не хватило бы мужества принять участие в каком-либо заговоре. Однако слова шерифа прозвучали грозно, и Марджери почему-то заподозрила, что за этим обвинением стоит Дэн Кобли.

Графиня мило улыбнулась.

– Тогда вам не следовало будить нас в этакую рань. Стивен больше не священник, и его здесь нет.

– Я знаю, что он живет у вас!

– Он помогает графу, но сейчас уехал. – Подробности приходилось выдумывать, что называется, не сходя с места. – По-моему, он собирался в Кентербери. – А что, вполне достоверно. – Между прочим, я совершенно уверена, что он не имел никаких дел с королевой Шотландской. Жаль, но вы пришли напрасно. Кстати, раз уж вы здесь, не хотите позавтракать? Ваших людей тоже можно накормить.

– Нет, спасибо. – Шериф обернулся к стражникам. – Обыскать дом!

– Ну уж нет! – воскликнул Барт. Марджери обернулась на голос и увидела графа на ступенях лестницы. Он надел штаны и башмаки, а в руке держал меч. – Какого рожна вы творите, Мэтьюсон?

– Выполняю приказ королевы, милорд. Смею надеяться, вы не оскорбите ее величество, препятствуя мне исполнить поручение.

Марджери поспешно встала между супругом и шерифом.

– Не надо, Барт! – сказала она негромко. – Не надо, не то тебя казнят, как твоего отца. Пусть обыскивают, нам нечего скрывать.

– Черта с два!

– Граф Барт, вы подозреваетесь в укрывательстве католического священника по имени Стивен Линкольн, коварного изменника. Советую выдать его немедленно.

Марджери повысила голос.

– Я уже объяснила шерифу, что Стивен больше не священник и что сейчас он уехал.

Барт озадаченно нахмурился, потом придвинулся к жене и шепнул ей на ухо:

– А как же…

– Доверься мне! – прошептал она в ответ.

Барт кивнул.

Марджери снова повернулась к Мэтьюсону.

– Полагаю, мы позволим шерифу убедиться в том, что говорим правду. Это будет на пользу всем.

До Барта наконец дошло. Беззвучно, одним губами граф произнес:

– Старая печь?

– Да, именно так, пусть ищут, – сказала Марджери.

Барт покосился на Мэтьюсона.

– Ладно. Учтите, шериф, я этого не забуду.

– Я лишь выполняю приказ, милорд. Ничего личного.

Барт презрительно фыркнул.

– Вперед, ребята, – распорядился шериф. – Глядите в оба! И поройтесь как следует в старом замке – говорят, там хватает потайных мест.

Мэтьюсон отнюдь не был глупцом.

Марджери обратилась к Норе:

– Подай завтрак в столовую. Будет только семья, больше никого.

Разыгрывать гостеприимную хозяйку не имело смысла.

Раздраженный Барт отправился в столовую, леди Джейн последовала за ним, а вот Марджери поняла, что не сможет хладнокровно поглощать завтрак, пока стражники обыскивают дом; поэтому она двинулась за шерифом.

Стражники не пропустили ни одной залы и боковой комнатки Нового замка, но было очевидно, что шерифа куда больше интересует старое здание. Он прихватил с собой фонарь и освещал наиболее темные уголки. Перво-наперво проверил церковь, где его внимание привлекла гробница какого-то давнего предка: схватился за фигуру рыцаря на крышке гроба, попробовал ее сдвинуть, но та не шевельнулась.

В пекарню заглянули едва ли не последней. Шериф отодвинул железную заслонку печи и просунул внутрь фонарь. Марджери затаила дыхание, но постаралась сохранить безмятежный вид. Мэтьюсон подался вперед, влез в жерло печи головой и плечами, повел фонарем из стороны в сторону. Та дверца в дальней стене по-прежнему незаметна? Мэтьюсон хмыкнул. Что бы это значило?

Шериф выбрался обратно и задвинул заслонку.

– По-вашему, мы держим священников в печи? – с напускным весельем осведомилась Марджери. Ее голос чуть дрогнул, и оставалось лишь молиться, чтобы шериф этого не заметил.

Явно расстроенный Мэтьюсон не потрудился ответить на этот издевательский вопрос.

Они вернулись в рабочую комнату. Шериф злился, догадываясь, что его провели, но не мог понять, каким именно образом.

Когда стражники собрались уходить, наружная дверь распахнулась и порог переступил сэр Нед Уиллард.

Марджери с ужасом воззрилась на него. Он ведь знает тайну старой пекарни! Зачем он пришел?

Лоб Неда был мокрым от пота, дышал советник королевы с натугой – по всей видимости, ему пришлось пробежаться. Должно быть, он как-то прознал о поручении шерифа. Но с какой целью он пришел? Да, конечно, Нед беспокоился за Марджери, но ведь он тоже протестант, а значит, заинтересован в поимке католического священника. Его верность королеве Елизавете не подлежала сомнению – как и его любовь; что же окажется сильнее, любовь или вера?

Уиллард смерил шерифа свирепым взглядом.

– Что здесь происходит? – процедил он.

Шериф повторил свое объяснение:

– Ищем Стивена Линкольна, подозреваемого в измене.

– Я не слышал, чтобы против него выдвигали обвинения.

– Насколько мне известно, сэр Нед, вы в Лондоне не бывали с самой Пасхи, потому и не слышали. – Шериф отвечал вежливо, однако на его губах играла ухмылка.

Марджери ощутила, насколько Нед уязвлен. Он гордился тем, что знает и слышит все. Но позволил себе слабину – из-за нее, из-за своей любви к ней.

– Стивена Линкольна тут нет, – сказала Марджери. – Шериф тщательно обыскал наш дом и убедился в этом. Искали придирчиво, будь у нас мышь-католичка в чулане, и ту бы нашли.

– Рад узнать, что приказы королевы исполняются столь скрупулезно, – отозвался Нед, решив, видимо, не препираться с Мэтьюсоном. – Отличная работа, шериф.

Марджери было так страшно, что хотелось кричать. Что Нед сделает дальше? Спросит ли насчет тайной комнаты за пекарней?

Проглотив комок в горле, она произнесла ровным тоном:

– Если это все, шериф…

Мэтьюсон помедлил, но выбора у него не было, и он, чернее тучи, покинул графский дом, намеренно не соизволив попрощаться.

Стражники, один за другим, тоже вышли наружу.

Из столовой выглянул Барт.

– Ушли? – с надеждой спросил он.

Марджери внезапно утратила голос – и разрыдалась.

Барт обнял ее за плечи.

– Ну же, ну, – проговорил он. – Ты была великолепна.

Она поглядела через его плечо на Неда. Тот смотрел на супругов с лицом человека, которого пытают на дыбе.

Ролло намеревался отомстить.

Усталый, пропыленный, пылающий ненавистью и злобой, он добрался до университетского города Дуэ на юго-западе Нидерландов, где говорили по-французски. Стоял июль 1570 года. Городок напомнил ему Оксфорд, где он когда-то учился: множество церквей, затейливые фасады колледжей – коллежей, как говорили тут, – многочисленные садики, где наставники и студенты гуляли и вели ученые беседы. В ту пору жизнь казалась чудом, горько подумал Ролло, отец был жив-здоров и богат, английский трон занимала истовая католичка, а сам Ролло нисколько не сомневался в своем будущем.

Он проделал долгий путь через влажные, заболоченные земли Фландрии, натрудил ноги, но сердце болело куда сильнее стоптанных ступней. Протестанты никогда не угомонятся, думал он, изнемогая от злости. В Англии нынче правит протестантка, которая назначает епископов, Библию перевели на английский, а молитвенник изменили в угоду королеве-еретичке. Картины в соборах поснимали, статуи поразбивали, золотые распятия переплавили. Но им все мало! Они отобрали у Ролло его дело и дом и прогнали из родной страны!

Однажды они об этом пожалеют.

Объясняясь попеременно на английском и французском, он сумел отыскать кирпичное здание, большое и неказистое, на улице, изобиловавшей лавками и доходными домами. Все его надежды теперь сосредоточились на этом малопривлекательном здании. Если Англии суждено когда-либо возвратиться к истинной вере, если ему, Ролло, суждено отомстить своим врагам, все начнется здесь.

Дверь была открыта.

В передней он столкнулся с розовощеким молодым человеком лет на десять моложе себя – Ролло уже исполнилось тридцать пять.

– Бонжур, мсье, – поздоровался он.

– Вы англичанин, верно? – уточнил розовощекий.

– Это ведь Английский коллеж?

– Он самый.

– Хвала небесам! – Ролло облегчено вздохнул. Путешествие выдалось долгим, но он достиг цели. А теперь нужно понять, оправданны ли его чаяния.

– Я Леонард Прайс. Зовите меня Ленни. Что вам угодно?

– Я лишился всего, что имел в Кингсбридже, отказавшись присягнуть Тридцати девяти статьям.

– А вы кремень!

– Спасибо на добром слове. Я бы хотел помочь восстановлению истинной веры в Англии, и мне сказали, что среди вас я найду соратников.

– Верно. Мы обучаем священников и посылаем их в Англию – тайно, разумеется, – дабы они несли свет истины английским католикам.

Эта мысль восхитила Ролло. Теперь, когда королева Елизавета показала свою подлинную, тираническую натуру, церковь должна нанести ответный удар. И он, Ролло, тоже. Его жизнь разрушена, так что терять ему нечего. Ему следовало быть достойным и зажиточным кингсбриджским олдерменом, проживающим в лучшем особняке города, и стать впоследствии мэром, как его отец, а вместо этого он превратился в изгнанника и бродит по пыльным дорогам чужой страны. Но рано или поздно все изменится.

Ленни понизил голос.

– Если спросите Уильяма Аллена, это наш основатель и глава, он скажет, что мы просто обучаем священников. Но не все с ним согласны, кое-кто мыслит шире и дальше.

– Что вы хотите сказать?

– Елизавету следует свергнуть, королевой должна быть Мария Шотландская.

Именно это Ролло и хотел услышать.

– Вы и вправду готовите переворот?

Ленни помедлил с ответом, сообразив, должно быть, что чрезмерно разоткровенничался.

– Скажем так, это наша мечта. Но ее разделяет множество людей.

С этим было не поспорить. Право Марии на трон постоянно обсуждалось за обеденными столами католиков.

– Могу я повидать Уильяма Аллена? – справился Ролло, обрадованный встречей с единомышленниками.

– Давайте узнаем. У него очень важный посетитель, но, быть может, они оба захотят побеседовать с новобранцем. Идемте.

Следом за Ленни Ролло поднялся по лестнице на второй этаж, впервые за долгое время исполнившись надежд на лучшее. Быть может, его жизнь все-таки еще не кончена. Ленни постучал в дверь и впустил Ролло в просторное и светлое помещение, вдоль стен которого тянулись полки с книгами. Двое мужчин, сидевших в комнате, вели оживленный разговор. Ленни обратился к человеку с худым лицом, немногим старше Ролло на вид, одетому так, как предпочитали одеваться оксфордские наставники.

– Прошу прощения за вторжение, господа, но я счел, что вам захочется лично поприветствовать человека, недавно покинувшего Англию.

Мужчина с худым лицом повернулся к своему собеседнику и сказал по-французски:

– Если позволите…

Второй мужчина выглядел моложе, а одет был наряднее, в зеленую блузу, расшитую золотыми нитями. Светловолосый, с золотисто-карими глазами, он был почти неприлично смазлив.

– Как пожелаете, – ответил он, пожав плечами.

Ролло шагнул вперед и протянул руку.

– Меня зовут Ролло Фицджеральд. Я из Кингсбриджа.

– Уильям Аллен. – Старший ответил на рукопожатие, затем указал на второго мужчину. – Это верный друг нашего коллежа, мсье Пьер Оман де Гиз из Парижа.

Француз холодно кивнул Ролло, руку подавать не стал.

– Ролло лишился всех доходов, потому что отказался присягнуть Тридцати девяти статьям, – пояснил Ленни.

– Молодец! – похвалил Аллен.

– Он хочет присоединиться к нам.

– Садитесь, оба.

Мсье Оман де Гиз спросил, старательно подбирая английские слова:

– Какое у вас образование, Ролло?

– Я учился в Оксфорде, потом изучал право в Грейс-инне, потом занимался торговлей вместе с отцом. Святых клятв я не приносил, но хочу сделать это сейчас.

– Хорошо. – Оман чуть подобрел.

– От наших учеников мы ждем, что они, закончив обучение, будут готовы рисковать своими жизнями, – сказал Аллен. – Вы это понимаете? Если вас поймают, то, скорее всего, предадут смерти. Если вас страшит подобная участь, думаю, вам лучше уйти.

Ролло поразмыслил, прежде чем отвечать.

– Было бы глупо утверждать, что я не боюсь. – Аллен одобрительно кивнул. – Но я готов рискнуть, если будет на то воля Господа.

Снова вмешался Оман:

– Как вы относитесь к протестантам? Я имею в виду ваше личное отношение.

– Личное? – Ролло стал было сочинять очередной красноречивый ответ, который показал бы его рассудительность, но чувства взяли верх, и он выпалил, стискивая кулаки: – Я их ненавижу! – Чувства были столь сильными, что даже язык на мгновение будто онемел во рту. – Я хочу истребить их, всех поголовно, уничтожить, убить всех до единого! Вот как я к ним отношусь.

Оман улыбнулся – или показалось?

– В таком случае вы, думаю, нам вполне подходите.

Ролло понял, что его ответ был правильным.

– Что ж, – проговорил более осторожный Аллен, – надеюсь, вы проведете у нас несколько дней, и мы познакомимся получше. А потом побеседуем подробнее о вашем будущем.

– Ему нужно новое имя, – заметил Оман.

– Уже? – уточнил Аллен.

– Чем меньше людей узнают его настоящее имя, тем лучше.

– Наверное, вы правы.

– Пусть будет Жаном Ланглэ.

– Джон Англичанин? Неплохо. – Аллен посмотрел на Ролло. – Итак, отныне вы – Жан Ланглэ.

– Но почему? – не понял Ролло.

– Потом узнаете, – сказал Оман. – Всему свое время.

Тем летом Англия в тревоге ожидала иноземного вторжения. Народ воспринял папскую буллу как призыв к католическим державам напасть на остров, поэтому все ждали, что вот-вот покажутся вражеские галеоны, на борту которых будет полным-полно солдат, рвущихся грабить, убивать и насиловать. Вдоль всего южного побережья каменщики подновляли осыпавшиеся крепостные стены, пушкари чистили заржавевшие пушки у входов в гавани, смазывали стволы и проводили пристрелку. Крепкие крестьянские парни вступали в ополчение и учились в солнечные воскресные дни стрелять из лука.

Графиня Ширинг пребывала в возбуждении по иному поводу. Направляясь на встречу с Недом, Марджери будто воочию видела все то, чему они предадутся на свидании, и от этих картин у нее намокало внизу живота. Ей как-то довелось услышать, что французские куртизанки, дескать, моются каждый день и мажут ароматическим маслом свои укромные места на случай, если мужчинам вздумается поцеловать их туда. Она не поверила услышанному, да и Барт никогда ее так не целовал, зато Нед ничуть не стеснялся и не брезговал, и теперь она мылась ежедневно, как куртизанка. Она сознавала, что совершает очередной смертный грех и что однажды ее постигнет справедливое воздаяние небес, но от этих мыслей начинала болеть голова, и она с радостью от них отмахивалась.

Она приехала в Кингсбридж и остановилась в доме Барта на острове Прокаженных. Предлогом для приезда послужила встреча с Гийомом Форнероном. Этот протестант, бежавший из Франции, изготавливал лучший батист на юге Англии, и Марджери покупала у него сорочки для себя и для Барта, накидки и ночные рубашки.

На второе утро после приезда она вышла из дома и отправилась на свидание с Недом в доме ее подруги Сюзанны, ныне леди Твайфорд. Та по-прежнему владела в Кингсбридже домом, который унаследовала от отца, и обыкновенно перебиралась туда, когда ее супруг отбывал в деловую поездку. Это место свидания предложил Нед, и они оба ничуть не сомневались, что могут доверять Сюзанне.

Марджери постепенно свыклась с тем, что Сюзанна, тогда еще графиня Брекнок, была когда-то любовницей Неда. Сама Сюзанна изрядно смутилась, когда Марджери призналась, что обо всем догадалась. «Его сердце принадлежало тебе, – сказала она потом. – У меня было лишь его тело, а ничего другого мне и не требовалось». По правде говоря, рассудок Марджери до сих пор пребывал в любовном помутнении, поэтому она не могла всерьез задумываться ни о чем, кроме свиданий с любимым.

Сюзанна встретила ее в передней, поцеловала в губы и сказала:

– Ступай наверх, девочка, тебя ждут.

Лестница из передней вела прямо в будуар Сюзанны, где ожидал Нед.

Марджери обвила руками его шею. Они поцеловались, долго и страстно, будто изголодавшись по любви.

Она разомкнула руки и коротко произнесла:

– Кровать.

В спальне Сюзанны они быстро избавились от одежды. Нед был стройным, со светлой кожей, с густыми черными волосами на груди. Марджери обожала его разглядывать.

Но что-то пошло не так. Член Неда обмяк, висел безвольно. Такое нередко случалось с Бартом, когда тот напивался, но с Недом подобное произошло впервые. Марджери опустилась на колени и прикоснулась губами, как когда-то научил ее Барт. С графом это порой помогало, но вот с Недом не вышло. Она встала, обхватила ладонями его лицо, заглянула в родные карие глаза. Поняла, что он чем-то сильно озабочен.

– Что стряслось, милый?

– Меня кое-что тревожит.

– А именно?

– Что мы собираемся делать? Ну, потом?

– Зачем забивать себе голову? Мы любим друг друга, вот и все.

Он покачал головой.

– Надо решать.

Сунул руку в карман своего камзола и достал письмо.

– От королевы? – спросила Марджери.

– От сэра Уильяма Сесила.

Марджери вдруг почудилось, что посреди теплого летнего дня задул студеный зимний ветер.

– Дурные вести?

Нед кинул письмо на кровать.

– Сам не знаю, дурные или хорошие.

Это письмо, лежавшее на простынях, показалось Марджери этакой мертвой птицей: сложенные уголки торчали в стороны распростертыми крыльями, сломанная красная печать смахивала на пятно крови. Чутье подсказывало, что письмо определит ее участь.

Понизив голос, она справилась:

– Что там написано?

Нед сел на кровать и скрестил ноги.

– Речь о Франции, – ответил он. – Тамошние протестанты – они зовут себя гугенотами – одерживают, похоже, верх в гражданской войне, и все благодаря значительной ссуде от королевы Елизаветы.

Это Марджери было известно. Ее саму ужасало неуклонное и неумолимое торжество ереси, но Нед радовался, и потому Марджери старалась не думать о том, что могло бы их отвратить друг от друга.

– Поэтому король-католик согласился на переговоры о мире с вожаком протестантов, человеком по имени Гаспар де Колиньи.

Здесь Марджери была целиком согласна с Недом: мир – это хорошо. Они оба хотели, чтобы христиане перестали убивать друг друга. Но какое отношение дела во Франции имеют к их любви?

– Королева Елизавета посылает на эти переговоры посредника, нашего товарища. Сэра Фрэнсиса Уолсингема.

Марджери не поняла.

– Зачем французам потребовался англичанин на их внутренних переговорах?

– Это просто прикрытие, – объяснил Нед. – Сесил в письме ничего не уточняет, но догадаться нетрудно. Я поделюсь с тобой своими соображениями, только ты, пожалуйста, никому больше не рассказывай.

– Хорошо. – Марджери приготовилась слушать, довольная, что тот миг, когда решится, как она знала, ее участь, временно отодвинулся.

– Уолсингем – лазутчик. Королева хочет знать наверняка, как король Франции намерен поступить с Марией Шотландской. Если католики и гугеноты и вправду заключат мир, король может обратить свой взор на Шотландию – или даже на Англию. Елизавета всегда предпочитала узнавать заранее о таких планах.

– Значит, она посылает во Францию своего соглядатая?

– Звучит вполне обыденно, верно?

– Все равно я никому не расскажу. Но объясни мне наконец, чем это грозит нам с тобой?

– Уолсингему понадобится помощник, человек, бегло говорящий по-французски. Сесил хочет отправить меня. Думаю, он недоволен тем, что я так долго отсутствую в Лондоне.

– Ты меня оставишь, – печально проговорила Марджери. Вот почему ей привиделась мертвая птица.

– Почему же? Кто помешает нам продолжать в том же духе, любить друг друга и встречаться тайно?

Марджери покачала головой. Разум вдруг прояснился, впервые за несколько недель, и она мыслила ясно.

– Мы и так страшно рискуем. Рано или поздно нас застанут вдвоем. Тогда Барт убьет тебя, разведется со мной и заберет у меня Бартлета.

– Тогда давай убежим. Будем всем говорить, что мы женаты. Мистер и миссис Уивер. Доплывем на корабле до Антверпена. Там живет мой дальний родич Ян Фольман, он подыщет мне работу.

– А как же Бартлет?

– Возьмем его с собой. Все равно он не родной сын Барту.

– Нас обвинят в похищении наследника графа. Это серьезное преступление. Нас обоих казнят, если поймают.

– Если доберемся до Кума, то очутимся в море раньше, чем кто-либо спохватится.

Марджери отчаянно хотелось согласиться. Минувшие три месяца она была счастлива – впервые с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать. Стремление быть рядом с Недом походило на лихорадку, от него точно так же скручивало все тело. Но она сознавала – пусть Нед это отрицает, – что он будет страдать, какое бы занятие ни подыскал ему тот родич из Антверпена. Всю свою взрослую жизнь Нед Уиллард занимался государственными делами на благо Англии, и это ему нравилось больше всего на свете. Он восхищался королевой Елизаветой, безмерно уважал сэра Уильяма Сесила и с восторгом окунался в те дела, которые они обсуждали, решали и вершили. Если Марджери отнимет у него эти дела, Нед лишится смысла жизни.

К тому же у нее самой хватает забот. К немалому стыду, все предыдущие недели она использовала возложенную на нее Господом задачу как прикрытие для тайных встреч с Недом, но долг зовет. Отказаться от распространения истинной веры – этот грех еще хуже прелюбодеяния.

Пора заканчивать. На исповеди она сознается в своем грехе и будет молить Господа о прощении. И возобновит разъезды по глубинке, чтобы нести утешение страждущим английским католикам. Быть может, со временем она почувствует, что прощена.

Приняв решение, Марджери заплакала.

– Не надо, – мягко сказал Нед. – Мы что-нибудь придумаем.

Но она-то знала, что придумать ничего нельзя. Обняла Неда, прижалась к нему всем телом. Они снова опустились на кровать.

– Нед, любимый мой, – прошептала Марджери. Слезы капали ему на лицо.

Они поцеловались, и она вдруг ощутила, как его член отвердел.

– Попробуй еще.

– Это ведь не в последний раз, – проговорил он, ложась сверху.

Нет, в последний, подумалось ей. Слова не шли с языка. Она тихонько замычала, поглощенная скорбью – и страстью.

Шесть недель спустя Марджери поняла, что забеременела.