Барни решил, что карибский остров Испаньола – самое, должно быть, жаркое место на свете.

К лету 1563 года Барни все еще оставался мастером-пушкарем на «Ястребе», хотя прошло три года с тех пор, как он поднялся на борт в Антверпене, рассчитывая вскоре высадиться в Куме. Ему по-прежнему хотелось побывать дома и повидать родных, но, как ни странно, он не очень-то злился на то, что его обманом заставили присоединиться к команде корабля. Жизнь в море была опасной и бывала жестокой, однако имелось в ней нечто такое, что как нельзя лучше подходило Барни. Он любил просыпаться по утрам, не ведая, что принесет с собою новый день. Все чаще и чаще ему казалось, что лично для него разорение матери, событие само по себе печальное, стало спасением.

Больше всего ему досаждало на борту сугубо мужское общество. Он всегда тянулся к женщинам, а те, словно угадывая в нем эту тягу, в ответ льнули к нему. В отличие от многих моряков с корабля, он не ходил к портовым шлюхам, нередко награждавшим мореходов жуткими болезнями. Нет, Барни хотелось просто пройтись с девушкой по улице, мило поговорить и, быть может, сорвать украдкой поцелуй-другой.

Из Антверпена «Ястреб» отправился в Севилью, а оттуда отплыл на Канарские острова. Потом была череда походов туда и обратно: из Севильи на острова везли ножи, глиняную плитку и сукно, а с островов доставляли крепкое канарское вино. Никаких опасностей не возникало, умение Барни стрелять из пушек не требовалось, однако он все равно держал орудия в надлежащем состоянии. Команда сократилась с пяти до четырех десятков человек из-за разных случайностей и хворей, обычных спутников моряков, но вот сражений не случалось ни разу.

Затем шкипер Бэкон решил, что большие деньги можно заработать на торговле рабами. На Тенерифе он отыскал португальского лоцмана по имени Дуарте, который ходил раньше вдоль африканского побережья и кое-что знал о работорговле через океан. Команда, прослышав об этом, было забеспокоилась – прежде всего, страшила необходимость так долго оставаться в море, – и Бэкону пришлось пообещать, что они вернутся домой после первого же похода и получат солидную прибавку.

В Западной Африке работорговлей промышляли едва ли не все подряд. С незапамятных времен местные царьки и вожди продавали своих соотечественников арабам, которые отвозили добычу на невольничьи рынки Ближнего Востока. Затем прибыли европейцы – и охотно присоединились к налаженному делу.

Бэкон закупил в Сьерра-Леоне триста двадцать голов – мужчин, женщин и детей. После чего «Ястреб» поплыл на запад через Атлантику, в направлении обширной, пока не нанесенной на карты земли, известной как Новая Испания.

Команда не одобряла решение шкипера. Несчастные рабы томились в трюме, в кандалах и на головах друг у друга. Все слышали, как плачут дети, как скулят женщины. Порой рабы затягивали грустные песни, чтобы ободрить себя, и эти песни были даже хуже детских воплей. Каждые несколько дней кто-то из рабов умирал, и тело выкидывали за борт без всякого отпевания. «Они – все равно что скот», – говорил Бэкон, когда ему жаловались; может, и так, вот только коровы песен не поют.

Первые европейцы, которым выпало пересечь Атлантический океан и которые после долгого плавания увидели сушу, сочли, что достигли Индии, потому-то они и назвали новооткрытые острова Вест-Индией, то есть Западной Индией. Ныне, когда Магеллан и Элькано совершили кругосветное путешествие, ошибка прояснилась, но первоначальное название сохранилось.

Испаньола считалась самым развитым среди множества островов, из которых многие даже не имели названия. Ее столица Санто-Доминго являлась первым европейским городом Новой Испании, там даже был собор, но, к великому разочарованию Барни, своими глазами они храм не увидели. Лоцман Дуарте направил «Ястреба» прочь от города, поскольку своим прибытием корабль нарушал закон. Испаньола принадлежала испанской короне, английские торговцы туда не допускались. Поэтому Дуарте посоветовал шкиперу Бэкону двинуться к северному побережью, как можно дальше от бдительного ока закона.

Владельцы посадок сахарного тростника отчаянно нуждались в рабочей силе. Барни слыхал, что чуть ли не половина европейцев, перебравшихся в Западную Индию, умерла за первые два года после переселения, а уровень смертности среди африканцев был почти столь же высоким, ибо чернокожие оказались тоже подвержены многочисленным хворям, распространенным в Новой Испании. Потому владельцы посадок не брезговали приобретать живой товар у английских торговцев, и на следующий день после того, как «Ястреб» бросил якорь в какой-то безымянной бухточке, Бэкон продал сразу восемьдесят рабов; за них рассчитались золотом, жемчугом и шкурами.

Первый помощник Джонатан Гринленд отправился в город за съестными припасами, и команда впервые за два месяца полакомилась свежей едой.

Следующее утро застало Барни на шкафуте – средней части верхней палубы – за оживленным разговором с Джонатаном. С того места, где они стояли, открывался вид на городишко, близ которого судно встало на стоянку. Деревянные планки упирались в мол. Дальше тянулась песчаная береговая полоса, сразу за которой лежала городская площадь. Все дома здесь были деревянными, кроме одного, этакого невысокого дворца, сложенного из золотистого кораллового известняка.

– Мне не нравится, что мы нарушаем закон! – горячился Барни. – Мы вполне можем очутиться в испанской тюрьме, и кто знает, сколько времени понадобится, чтобы оттуда выбраться.

– И непонятно, ради чего ввязались, – поддакнул Джонатан. Команде от торговли рабами доли не причиталось, полагались лишь призовые от захваченных чужих кораблей, так что первый помощник вовсе не радовался мирному переходу до Испаньолы.

Пока они так беседовали, молодой человек в черном одеянии священника вышел из дверей кораллового дворца и с важным видом направился через площадь к берегу. Остановившись на молу, он помешкал, затем все-таки ступил на планки и поднялся на борт.

– Мне нужно поговорить с вашим шкипером, – сказал он по-испански.

Барни ответил на том же языке:

– Шкипер Бэкон у себя. А вы кто?

Молодой человек как будто оскорбился вопросу.

– Я отец Игнасио, и у меня сообщение от дона Альфонсо.

Барни сообразил, что этот Альфонсо, должно быть, представляет местную власть, а Игнасио – его помощник.

– Говорите, с чем пришли, и я передам шкиперу.

– Дон Альфонсо требует вашего шкипера к себе. Немедленно!

Барни отлично знал, что в любом порту местные власти злить не следует, поэтому он притворился, будто ничуть не уязвлен спесью Игнасио.

– Уверен, мой шкипер не откажется. Обождите, я его поищу.

Барни спустился в каюту Бэкона. Шкипер, уже полностью одетый, завтракал жареными бананами со свежим хлебом.

– Пойдешь со мной, – сказал Бэкон, когда Барни изложил ему суть дела. – Твой испанский получше моего.

Несколько минут спустя они сошли на мол. Барни ощущал, как пригревает утреннее солнце. День снова обещал быть невыносимо жарким. Следом за отцом Игнасио они двинулись вдоль песчаной полосы. Редкие ранние пташки из местных взирали на них с неподдельным интересом – чужаки, по всей видимости, заглядывали сюда нечасто и потому приковывали внимание.

Когда шли через пыльную площадь, взгляд Барни задержался на девушке в желтом платье, золотокожей африканке, одетой слишком хорошо и дорого, чтобы быть чьей-то рабыней. Она подкатила маленький бочонок от двери к стоявшей неподалеку повозке, потом посмотрела на чужаков. Безбоязненно встретилась взглядом с Барни, и тот немало удивился, осознав, что у нее голубые глаза.

С немалым усилием Барни заставил себя отвернуться. Двое вооруженных охранников у дверей дворца, щурясь от яркого солнца, молча наблюдали, как они с Бэконом следом за отцом Игнасио проходят через ворота. Барни вдруг почувствовал себя преступником – кем, собственно, и был – и задумался, удастся ли ему выйти отсюда столь же просто, как он сюда зашел.

Внутри было прохладно, высокие потолки парили над каменными полами; стены украшала плитка с ярко-синими и золотисто-желтыми узорами, в которой Барни сразу опознал товар севильских гончарен. Отец Игнасио поднялся по широкой лестнице и попросил присесть, указав на деревянную скамью. Барни счел это преднамеренным оскорблением. У здешнего градоначальника вовсе не было толпы страждущих, которые дожидались бы приема. Он заставлял их ждать лишь потому, что мог себе это позволить. С другой стороны, это хороший знак: никто не станет досаждать человеку, которого намеревается бросить за решетку.

Спустя четверть часа отец Игнасио вышел к ним и сказал:

– Дон Альфонсо готов вас принять.

Моряков провели в просторную комнату с высокими, закрытыми ставнями окнами.

Альфонсо оказался толстяком лет пятидесяти, с седоватыми волосами и голубыми глазами. Он восседал в кресле, изготовленном, похоже, именно под его необъятную тушу. Две крепкие палки – точнее, два посоха – на столе рядом свидетельствовали, что он не способен передвигаться без помощи.

Градоначальник рылся в бумагах. Барни снова почудилось, что это понарошку. Они с Бэконом и Игнасио молча стояли и ждали, пока Альфонсо соизволит заговорить. Барни заметил, что шкипер начинает злиться, и мысленно попросил того успокоиться. Хотя, конечно, столь чванливое обращение могло вывести из себя кого угодно.

Наконец Альфонсо оторвался от бумаг.

– Вы арестованы, – сказал он. – За незаконную торговлю.

Именно этого Барни и опасался.

Он перевел слова Альфонсо, и Бэкон ответил:

– Если он и вправду попробует арестовать меня, «Ястреб» сровняет его городишко с землей.

Шкипер преувеличивал. На «Ястребе» стояли миньоны, то есть малые пушки, бесполезные против сколько-нибудь крепких каменных построек. Ими даже нельзя было потопить другой корабль, разве что случится особенно удачный выстрел. Эти четырехфунтовые пушки предназначались для того, чтобы ломать мачты и рвать такелаж, убивать чужих матросов и прогонять тех с палубы, лишая воли к сопротивлению. Впрочем, шкип прав: пушки «Ястреба» все же способны нанести кое-какой урон городской площади.

Барни поразмыслил над тем, как повежливее перевести угрозу Бэкона, и сказал Альфонсо по-испански:

– Шкипер Бэкон просит вас отправить весточку его команде, сообщить, что его задержали здесь на законных основаниях, и предупредить, что не нужно стрелять из пушек по вашему городу, как бы моряки ни рассердились.

– Он сказал совсем не это! – По-видимому, Альфонсо немного понимал английский.

– Но в виду имел как раз это.

– Спроси, сколько он возьмет? – нетерпеливо бросил Бэкон.

Барни снова пришлось искать обтекаемую фразу.

– Шкипер Бэкон спрашивает, сколько стоит право на торговлю в здешних краях.

Наступило молчание. Верно, Альфонсо онемел от ярости и вот-вот добавит к незаконной торговле обвинение в подкупе.

Толстяк хмыкнул.

– По пять эскудо за раба. Платить мне.

Хвала небесам, подумал Барни.

Цена была высокой, но не заоблачной. Испанский эскудо содержал восьмую долю унции золота.

– Заплачу не больше одного эскудо, – отрезал Бэкон.

– Три.

– По рукам.

– И еще одно.

– Дьявол! – пробормотал Бэкон. – Я слишком быстро согласился. Какие он еще поборы придумает?

– Шкипер Бэкон не сможет заплатить больше, – сказал Барни по-испански.

– Вы должны пригрозить уничтожить город, – произнес Альфонсо.

Такого Барни не ожидал.

– Что?

– Когда власти в Санто-Доминго обвинят меня в том, что я допустил незаконную торговлю, я стану отговариваться тем, что поступил так, желая спасти город, который грозили уничтожить свирепые английские пираты.

Барни перевел.

– Разумно, – согласился Бэкон.

– Мне нужно письмо с угрозами.

Бэкон кивнул.

Барни нахмурился. Ему нисколько не нравилось письменно признаваться в преступлении. Увы, иного выбора им, как ни крути, не оставили.

Дверь открылась, и в комнату вошла та самая девушка в желтом платье. Игнасио покосился на нее совершенно равнодушно. Альфонсо же радостно улыбнулся. Она пересекла комнату с таким видом, будто была членом семьи градоначальника, и поцеловала толстяка в лоб.

– Моя племянница Белла, – представил девушку Альфонсо.

Барни догадался, что вместо «племянницы» стоило бы сказать «незаконнорожденная дочь». Должно быть, Альфонсо прижил ребенка с какой-нибудь красавицей рабыней. Барни вспомнились слова Эбримы – мол, рабов пользуют все, кто захочет.

Белла принесла бутыль, которую поставила на стол, рядом с палками.

– Подумала, вам захочется рома, – сказал она по-испански, с выговором образованной женщины, в котором лишь угадывался намек на произношение, для уха Барни непривычное. Искоса посмотрела на Барни, и он вдруг понял, что ее голубые глаза – точно такие же, как у Альфонсо. – На здоровье!

Белла вышла, а Альфонсо сказал ей вослед:

– Матушка Беллы, упокой Господь ее душу, была той еще штучкой. – Он причмокнул, предаваясь сладким воспоминаниям, потом прибавил: – Советую купить ром Беллы. Лучший на острове. Сами попробуйте.

Барни стало легче. Настроение в комнате изменилось. Они перестали быть врагами и сделались гостями.

Отец Игнасио достал из буфета три стакана, извлек из бутыли затычку и щедро плеснул рома каждому из троих собеседников. Барни глотнул. Ром и вправду оказался отменным: пряный, но не жгучий, этакого замедленного действия.

– Приятно иметь с вами дело, дон Альфонсо, – усмехнулся Бэкон.

Альфонсо улыбнулся в ответ.

– Сдается мне, вы уже продали восемьдесят рабов.

– Ну… – протянул Барни, на ходу придумывая оправдание, – мы не знали о запрете…

Альфонсо перебил:

– Значит, вы должны мне двести сорок эскудо. Можете рассчитаться прямо сейчас.

Бэкон нахмурился.

– Я как-то…

Альфонсо перебил снова, не дав Барни возможности изобрести подходящий предлог для отказа:

– За этих рабов вы получили четыре тысячи эскудо.

Барни изумился; он и не подозревал, что Бэкон провернул столь выгодную сделку. Впрочем, шкип всегда предпочитал помалкивать о деньгах.

– Неужто вам нечем расплатиться со мною?

Припертый к стенке, Бэкон достал увесистый кошель и отсчитал, медленно и старательно, необходимую сумму. Монеты были крупными; такие назывались дублонами, содержали каждая четверть унции золота и потому равнялись достоинством двум эскудо. Лицо шкипера выражало неудовольствие, губы кривились так, словно у него вдруг разболелся живот. Видно, он не ждал, что придется платить столь крупную взятку.

Игнасио пересчитал деньги и кивнул Альфонсо.

Бэкон поднялся, собираясь уходить.

– Пришлите мне письмо с угрозами, прежде чем продавать остальных рабов, – сказал Альфонсо.

Бэкон пожал плечами.

Барни невольно моргнул. Испанцы высоко ценили вежливость, дурные манеры изрядно их раздражали. Нельзя, чтобы шкипер все испортил своим кислым видом.

В конце концов, они ведь на испанской земле, надо соблюдать местные правила.

– Благодарим вас, дон Альфонсо, – поспешил вставить Барни. – Вы были очень добры и оказали нам честь своим приглашением.

Альфонсо величественно махнул рукой. Игнасио вывел моряков наружу.

Барни приободрился, хотя и не мог до конца убедить себя, что все неприятности позади. Мысли постоянно возвращались к Белле. Вот бы увидеться с нею снова! Интересно, она замужем или помолвлена? На вид ей около двадцати – может, и меньше, хотя смуглая кожа всегда молодит. Надо, надо ее разыскать…

Выйдя на площадь, Барни сказал шкиперу:

– Нам нужен ром. Наш почти весь выпили. Может, купить бочонок-другой у этой девицы, племянницы Альфонсо?

Шкипер сразу раскусил его уловку и добродушно хмыкнул:

– Ступай уж, жеребчик.

Бэкон отправился на «Ястреб», а Барни двинулся к тому дому, из дверей которого Белла поутру выкатывала бочонок. Этот деревянный дом выглядел очень знакомо: точно такой же, только каменный, был у Карлоса Круса в Севилье – с проемом, ведущим во двор, где располагалась мастерская.

Ноздри Барни уловили землистый запах черной патоки; ее получали повторным кипячением сахарного тростника и использовали преимущественно для изготовления рома. Запах, судя по всему, исходил от огромных бочек, что выстроились в ряд вдоль двора. Напротив них, по другую сторону, виднелись бочки поменьше и сложенные штабелем пустые бутыли.

Двор упирался в рощицу лаймовых деревьев, а посреди двора высились два громадных чана. Один, высотой по грудь мужчине, сбитый из проконопаченных досок, был полон вонючей бурды, которую помешивал большой деревянной лопатой какой-то чернокожий. От бурды несло закваской, и Барни решил, что это чан для брожения. Рядом, над сложенным на земле очагом, висел железный котел, накрытый тяжелой крышкой, из которой торчал длинный носик; темная жидкость капала из этого носика в подставленное ведро. Наверное, в этом котле смесь очищали после брожения.

Белла стояла над ведром и принюхивалась. Барни залюбовался ею самой и той сосредоточенностью, с которой девушка работала. Стройная, но не худая, ноги и руки крепкие, привычные к перекатыванию бочонков… Что-то в ее облике напомнило Барни об Эбриме, и, поддавшись внезапному порыву, он обратился к девушке на наречии мандинка:

– И би ньядди? – Это означало «Как поживаете?».

Белла вздрогнула и резко обернулась. Улыбнулась и затараторила на том же наречии.

Барни ответил по-испански:

– Простите, на самом деле я знаю всего несколько слов. Научился от приятеля, дома, в Севилье.

– Моя мать говорила на этом языке, – сказала Белла, тоже по-испански. – Она умерла. Вы напугали меня.

– Простите, – снова извинился Барни.

Девушка задумчиво оглядела его с головы до ног.

– Мало кто из европейцев дает себе труд выучить хотя бы несколько африканских слов.

– Мой отец говаривал, что надо запоминать все языки, которые мы услышим. Мол, это лучше, чем деньги.

– Вы испанец? Не очень-то похожи, с вашей рыжей бородой.

– Англичанин.

– О! Никогда раньше не видела живого англичанина. – Белла подобрала ведро, понюхала – и выплеснула содержимое ведра на землю.

– Плохой ром? – понимающе спросил Барни.

– От первой очистки всегда избавляются. Это отрава. Можно, конечно, чистить этой гадостью башмаки, но рано или поздно обязательно найдется олух, которому вздумается ее выпить. Чтобы не соблазнять таких болванов, я первое ведро выливаю. – Белла поднесла изящный пальчик к носику на котле, притронулась, снова понюхала. – А вот это уже лучше. – Она подкатила к котлу пустой бочонок и снова повернулась к Барни. – Хотите прикупить рома?

– Если найдется.

– Идемте. Покажу вам, как правильно пить.

Белла повела Барни в дальний конец двора. Сорвала с ветки несколько бледно-зеленых плодов, протянула гостю. Барни следил за нею как завороженный. Все ее движения были быстрыми, уверенными и какими-то текучими, что ли.

В конце концов у него в ладонях очутилось с дюжину плодов.

– У вас большие руки, – сказала Белла, потом пригляделась. – Но израненные. Что с вами было?

– Ожоги, – коротко пояснил Барни. – Я служил пушкарем в испанской армии. Это все равно что быть поваром, вечно обжигаешься.

– Жалко. Изуродовали ладони-то.

Барни усмехнулся. Белла вела себя дерзко, но ему это нравилось.

Следом за девушкой он направился в дом. Пол в доме был земляным, вся мебель казалась сделанной своими руками, однако Белла позаботилась украсить свое жилище цветками какого-то местного растения и яркими разноцветными подушками. Никаких признаков мужа не наблюдалось – ни тебе башмаков в углу, ни меча на крюке, ни шляпы с пером.

Белла указала на грубый деревянный стул, и Барни послушно сел.

Она достала из буфета два высоких стакана. Барни мысленно подивился: стекло в этих краях стоило целое состояние. Впрочем, она торговала ромом, а все знают, что любой напиток вкуснее, если пить из стеклянной посуды.

Белла забрала у Барни плоды, разрезала их на половинки острым ножом, выдавила их сок в глиняную кружку. Она знала, что он не сводит с нее глаз, но, похоже, это ничуть ее не беспокоило.

Она плеснула рома в стаканы, добавила в каждый ложку сахара, помешала, потом долила сок.

Барни принял стакан из ее рук и пригубил. Напитка вкуснее ему пробовать еще не доводилось.

– Великие небеса! – не сдержался он. – Вы правы, только так и надо пить.

– Мне прислать ром на «Ястреб»? Свой лучший я продаю по пол-эскудо за бочонок.

Дешево, подумал Барни, почти по цене пива в Кингсбридже. Должно быть, тут, на острове, где повсюду рос сахарный тростник, патока не стоила ничего.

– Беру два бочонка.

– Договорились.

Он снова пригубил пряный ром.

– А как вы занялись этим делом?

– Моя матушка умирала, и дон Альфонсо пообещал выполнить любую ее просьбу. Она попросила дать мне свободу и пристроить к какому-нибудь делу, которое обеспечит достаток.

– И он предложил вот это?

Белла рассмеялась, сверкнув зубами.

– Нет, он предложить заняться шитьем. Ром я сама придумала. А вас как сюда занесло? Что вас привело на Испаньолу?

– Случай.

– Правда?

– Ну, точнее, череда случайностей.

– Каких же?

Барни стал мысленно перебирать: ссора с Санчо в Севилье, плавание на «Хосе и Марии», убийство Гомеса Железной Руки, спуск на плоту по реке Лейе, встреча с Фольманами в Антверпене, ложь шкипа Бэкона…

– Долгая история.

– Я бы послушала.

– А я бы с удовольствием рассказал, но мне пора возвращаться на корабль.

– Вас вообще отпускают?

– Да, по вечерам.

– Если накормлю вас ужином, вы поделитесь своей историей?

Сердце Барни забилось быстрее.

– Идет.

– Придете сегодня?

– Да.

Он встал. К его изумлению, Белла поцеловала его прямо в губы.

– Жду на закате, – сказала она.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – спросил Барни у Беллы три недели спустя.

– Может быть. Не знаю.

Они лежали на кровати в ее спальне. Солнце только что взошло, но было уже жарковато, и потому они сбросили с себя все простыни. А спали и вовсе обнаженными – в этих знойных краях ночных сорочек не требовалось.

Барни подумал, что в жизни не видел ничего прекраснее золотисто-смуглого тела Беллы, раскинувшегося на простынях. Девушка нежилась в первых лучах утреннего солнца. Он не переставал любоваться ею, а сама Белла ничуть против этого не возражала.

– В тот день, когда нас позвали к дону Альфонсо, я краем глаза заметил, как ты выходишь из этого дома, выкатываешь бочонок… Ты тогда подняла голову, встретила мой взгляд – и я сразу же влюбился в тебя, хотя не знал о тебе ровным счетом ничего.

– Смелый… А если бы я оказалась ведьмой?

– Скажи, а ты о чем подумала, когда впервые увидела меня?

– Может, лучше промолчать, а то еще носом в небо уткнешься от гордости?

– Да брось! Ну же, признавайся.

– В тот миг я вообще толком не думала. Мое сердце просто застучало быстрее, а дыхание вдруг перехватило. Я сказала себе, что вижу белого мужчину с волосами диковинного цвета и серьгой в ухе, только и всего. А ты отвернулся, будто вовсе меня не заметил, и стало понятно, что говорить и вправду не о чем…

Барни полюбил Беллу всем сердцем, а она любила его, и оба это знали. Однако он не имел ни малейшего представления о том, как быть дальше.

Бэкон распродал почти всех рабов; те, что оставались на борту, мало на что годились – больные мужчины, беременные женщины, дети, осиротевшие после продажи их родителей. Трюм «Ястреба» ломился от золота, сахара и шкур. Очень скоро корабль отправится обратно в Европу, и на сей раз Бэкон, кажется, и впрямь намеревается плыть в Кум.

Согласится ли Белла присоединиться к Барни? Ведь это будет означать расставание со всем, что для нее привычно, в том числе с делом, приносившим устойчивый доход. Барни боялся задавать этот вопрос. К тому же он не знал, разрешит ли Бэкон взять с собой Беллу, согласится ли шкип терпеть присутствие женщины на корабле всю дорогу до Европы.

Может, ему самому стоит попрощаться с прежней жизнью и поселиться на Испаньоле? И чем он тут займется? Будет помогать Белле делать ром? Станет выращивать сахарный тростник? Но у него нет денег, чтобы начать свое дело. И вообще, не слишком ли он торопится после месяца знакомства? Ответов не было, но Барни знал, что хочет провести с Беллой всю жизнь.

Нужно потолковать с нею о будущем. Наверняка она тоже изводится, просто не показывает этого. Надо решать.

Барни открыл было рот, но тут в дом ввалился Джонатан Гринленд.

– Эй, приятель, шкипер зовет! – Гринленд увидел Беллу. – Везунчик ты, Барни! Экая красотка!

Прозвучало не очень-то учтиво, но красота Беллы способна была свести с ума любого мужчину, даже когда девушка была полностью одета.

Барни самодовольно ухмыльнулся.

– Проваливай, старый развратник. Это спальня дамы!

Джонатан отвернулся, но не ушел.

– Прошу прощения, сеньорита, дело срочное.

– Все в порядке, – ответила Белла натягивая на себя простыню. – Что стряслось?

– Приближается галеон. Идет быстро.

Барни спрыгнул с кровати и поспешно натянул штаны.

– Я вернусь! – пообещал он Белле, втискивая ступни в матросские башмаки.

– Будь осторожен, – напутствовала девушка.

Следом за Джонатаном Барни выбежал из дома и пересек площадь. «Ястреб» уже снимался с якоря. Матросы на палубе возились с веревками, распуская паруса. Расстояние до мола постепенно увеличивалось, и двоим опоздавшим пришлось прыгать с берега на палубу.

Очутившись на борту, Барни бросил взгляд на море. Приблизительно в миле к востоку виднелся испанский галеон: щетинясь пушками, он несся вперед с попутным ветром. За минувшие три недели, подумалось Барни, он напрочь забыл об опасностях, которые подстерегают англичан в этих краях. Что ж, опасности сами напомнили о себе – пожаловали под испанским флагом.

Длинными шестами матросы отталкивали корабль от мола, выводя на чистую воду. Бэкон развернул «Ястреба» носом на запад. Паруса заплескались на ветру.

Галеон сидел в воде достаточно высоко, из чего следовало, что груза на нем нет или почти нет. Четыре мачты едва выглядывали из-под скопища парусов, которых было столько, что их вряд ли удалось бы пересчитать с беглого взгляда. Широкий корпус, задранная корма – в поворотах галеон наверняка неуклюж, но по прямой ему не составит труда нагнать «Ястреба».

Барни расслышал отдаленный хлопок – и мгновенно опознал звук пушечного выстрела. Раздался треск, загомонили встревоженные голоса. Большое ядро с галеона просвистело совсем рядом с Барни, раздробило носовую надстройку и исчезло в волнах.

Это ядро было намного больше тех, какими заряжались четырехфунтовые миньоны «Ястреба», так что, судя по всему, галеон нес пушки изрядного калибра. И все же, подумал Барни, их пушкарю повезло – поди еще попади в цель с расстояния в добрую милю.

Миг спустя «Ястреб» резко повернул, и Барни не устоял на ногах. Он испугался, вообразив, что корабль получил тяжелые повреждения и, быть может, готов затонуть. Смерть в море страшила Барни, но страх пропал столь же быстро, как возник. Барни увидел, что шкип Бэкон вертит штурвал, направляя корабль на север, подставляя ветру борт. Что он задумал? Бэкон явно понимает, что от галеона им не удрать, но куда он правит теперь?

– Кончай пялиться! – гаркнул Джонатан Гринленд. – Дуй к пушкам, ты, недотепа раззявленный, крыса сухопутная!

Только сейчас Барни осознал, что ему предстоит первый в жизни настоящий морской бой. Не оказался бы этот бой одновременно и последним… Все же хотелось бы побывать дома, в Кингсбридже, прежде чем умереть.

Ему доводилось бывать под вражеским огнем. Он боялся, конечно, однако научился справляться со страхом и выполнять свою работу.

Сперва он кинулся на нос, туда, где обычно готовили еду для команды. Повара ранило отскочившей щепкой, но в остальном все было в порядке, и Барни поджег факел от кухонного огня. Он услышал хлопок второго выстрела и пригнулся, моля небеса, чтобы враг промахнулся; его молитва была услышана, ядро пролетело мимо и плюхнулось в море.

Остававшиеся на борту рабы, которых по-прежнему держали в трюме, наконец-то сообразили, что происходит, и заголосили в ужасе; должно быть, им уже наяву виделось, как они в кандалах идут на дно вместе с потопленным кораблем.

Прогремел третий выстрел, и опять мимо. Догадка Барни подтвердилась: самое первое попадание объяснялось простой удачей. Пушкарь галеона, по-видимому, пришел к тому же выводу и предпочел поберечь снаряды – четвертого выстрела не последовало.

Заслоняя факел рукой, чтобы ветер не задул пламя, Барни вернулся на шкафут. Команда «Ястреба» разделилась: кто метался по палубе, кто сновал по реям, скатывая или расправляя паруса по команде шкипа Бэкона. Барни подбежал к сходному люку, что вел на орудийную палубу, и торопливо запрыгал вниз по ступенькам трапа.

Орудийные порты были открыты, матросы отвязали веревки, что удерживали миньоны в неподвижности. Теперь пушки могли откатываться назад на своих колесах под воздействием отдачи от выстрелов. Когда орудия отвязывали, моряки – те из них, у кого имелась голова на плечах, – перемещались по орудийной палубе с большой осторожностью; всякий, кто оставался стоять позади пушки в миг выстрела, рисковал получить увечье или даже погибнуть.

Рядом с каждой пушкой располагался сундук, где хранилось почти все, необходимое для стрельбы: плотно закрытый кожаный картуз для пороха, тряпки для пыжей, медленно тлеющий фитиль из тройного отреза хлопкового шнура, пропитанного селитрой и щелоком, банники для забивания заряда и очистки дула между выстрелами и ведро для воды. Ядра лежали в громадном рундуке посреди орудийной палубы, подле бочонка с порохом.

Каждую пушку обслуживали два человека. Один половником с длинной рукоятью зачерпывал из бочонка нужное количество пороха – по весу равное весу ядра; впрочем, хорошие стрелки меняли это количество по своему усмотрению, когда изучали, как ведет себя конкретное орудие. Второй забивал в дуло тряпичный пыж и вставлял ядро.

Через несколько минут все пушки правого борта были заряжены. Барни пробежался вдоль них, поджигая своим факелом пальники. Для пальников использовали кусок веревки, обмотанный вокруг раздвоенной палки, чтобы стрелка не задело при случайном взрыве заряда; горящую веревку на палке подносили к запальному отверстию, и порох воспламенялся.

Барни выглянул в орудийный порт. «Ястреб» шел на восьми или девяти узлах, подставляя борт крепкому восточному ветру, а более резвый испанский галеон находился уже в полумиле от англичан и приближался по правому борту.

Барни ждал. На этом расстоянии миньоны вполне добили бы до галеона и причинили бы тому, пожалуй, некоторый урон, однако хотелось использовать пушки «Ястреба» с большей пользой.

Испанец надвигался на «Ястреба» носом, поэтому не мог стрелять из своих могучих бортовых орудий. Два негромких хлопка дали понять, что вражеский пушкарь решил попугать противника носовыми пушками. Оба ядра упали в море с изрядным недолетом.

Вскоре этот быстрый галеон приблизится вплотную и развернется бортом; вот тогда «Ястребу» точно не поздоровится. Черт подери, что же все-таки замыслил шкип Бэкон? Может, ничего? Может, он просто убегает и положился на волю случая?

Барни сглотнул подкативший к горлу ком.

Матрос по имени Сайлас нетерпеливо крикнул:

– Стрелять-то будем?

Барни заскрежетал зубами, но удержался от брани.

– Рано, – ответил он, стараясь говорить уверенно. – Пусть подойдут ближе.

С верхней палубы донесся крик шкипера Бэкона:

– Пушкари, не стрелять!

Шкип вряд ли слышал вопрос Сайласа, но чутье подсказало ему, что орудийная обслуга могла заволноваться.

Чем ближе подходил галеон, тем тревожнее становилось ожидание. С шести сотен ярдов испанец выстрелил.

Грохот, клубы дыма… Ядро летело достаточно медленно, чтобы за ним можно было следить невооруженным глазом, и Барни словно зачарованный наблюдал, как оно взмывает вверх по высокой дуге. Он подавил желание немедленно спрятаться. Прежде чем ядро достигло цели, стало понятно, что «Ястреб» пострадает. Но испанский пушкарь прицелился чуточку выше, чем следовало, поэтому ядро лишь пробило парусину. Послышался треск рвущейся материи, но, по счастью, корпус как будто не задело.

Можно было выстрелить в ответ, но Барни медлил, ибо Бэкон, срываясь на крик, принялся отдавать новые распоряжения. «Ястреб» дернулся, заваливаясь на подветренный борт. Несколько мгновений ветер дул кораблю прямо в корму. Бэкон продолжал крутить штурвал. Описав полный круг, «Ястреб» устремился на юг, обратно к острову.

Не дожидаясь приказа, все пушкари переместились к портам левого борта и принялись заряжать шесть других миньонов.

Что затевает этот треклятый Бэкон?

Выглянув в порт, Барни увидел, что галеон тоже поворачивает, очевидно, намереваясь перехватить убегающего «Ястреба». И тут его словно осенило: он понял задумку Бэкона.

Шкип подарил Барни цель, о которой можно было лишь мечтать.

Через минуту-другую борт «Ястреба» окажется прямо напротив носа вражеского галеона, всего в каких-то трех сотнях ярдов. Если повести беглый огонь, можно будет всаживать одно ядро за другим в беззащитный нос врага, а потом накрыть всю палубу, до самой кормы, круша мачты и реи.

Главное – не промазать.

На столь близком расстоянии клинья, которыми приподнимали стволы пушек, вовсе не требовались. Стрелять придется, что называется, в упор. Нос узкий, тут нужно попасть, просто попасть.

– Пора? – снова влез неугомонный Сайлас.

– Рано, – отозвался Барни. – Ждем, ребята, ждем.

Он встал на колени у ближайшей пушки и с колотящимся сердцем отважился выглянуть наружу, оценивая скорость и направление движения галеона. На суше все было куда проще, там ни пушки, ни враги не скакали по волнам.

Вражеский корабль как будто стал заворачивать. Барни едва справился с желанием немедленно открыть огонь. Он пристально следил за четырьмя мачтами испанца, решив, что прикажет стрелять, когда те выстроятся в прямую линию и передняя заслонит собой остальные. Или чуть раньше, чтобы ядра успели долететь до цели.

– По вашей команде! – крикнул Сайлас.

– Товсь! – Мачты почти сошлись. – Первая, огонь!

Барни хлопнул Сайласа по плечу.

Матрос поднес палку с горящей веревкой на конце к запальному отверстию.

Выстрел прогремел оглушительно громко.

Пушка отпрыгнула назад.

Барни выглянул в порт. Ядро угодило точно в нос вражескому кораблю. С верхней палубы «Ястреба» донеслись радостные вопли.

Барни повернулся к следующей пушке.

– Огонь!

Это ядро полетело выше и перебило одну из мачт галеона.

Радостные крики наверху перешли в улюлюканье. Барни двинулся дальше вдоль ряда пушек, высчитывая на ходу, когда именно отдавать команду стрелять.

Наконец все шесть пушек сделали по выстрелу. Барни вернулся к первому орудию, уверенный, что Сайлас успел перезарядить. К его негодованию, Сайлас и второй матрос до сих пор бурно радовались меткому попаданию.

– За дело! – рявкнул Барни. – Эта лоханка еще на плаву!

Сайлас торопливо схватился за ганшпуг, длинную палку с воротом на конце. С ее помощью он быстро извлек из дула остатки использованного пыжа, тлевшие и сыпавшие искрами. Матрос затоптал искры мозолистой босой ногой, как будто совершенно не ощущая боли от ожогов. Его товарищ между тем взял другую палку, обмотанную тряпками, окунул ту в ведро с водой, а затем сунул в дуло, чтобы затушить любые оставшиеся в стволе ошметки предыдущего выстрела, иначе велика была опасность, что новая порция пороха взорвется преждевременно. Горячий ствол мгновенно высох изнутри, и матросы принялись перезаряжать орудие.

Барни посмотрел на вражеский корабль. В носу галеона зияли две дыры, передняя мачта клонилась набок. С палубы – до галеона теперь было не более двухсот ярдов – доносились стенания раненых и истошные вопли уцелевших. Но галеон еще вполне мог сражаться, а капитан испанца явно не собирался отступать: его корабль приближался к «Ястребу» лишь самую малость медленнее.

Барни подосадовал тому, как долго его пушкари перезаряжают пушки. Из своего армейского опыта он усвоил, что одного залпа никогда не бывает достаточно для того, чтобы выиграть битву. Противник рано или поздно приходит в себя. Но вот череда залпов, один за другим, когда вокруг падают замертво те, кто совсем недавно был бодр и весел, лишает мужества и заставляет солдат убегать или сдаваться. И потому стрелять нужно без передышки. Впрочем, пушкари «Ястреба» были моряками, и никто, по-видимому, не объяснял им раньше важности быстрой и дисциплинированной перезарядки.

Галеон неотвратимо надвигался. Капитан испанца, похоже, отказался от мысли влепить в «Ястреба» бортовой залп. Ну разумеется, подумал Барни, они ведь не хотят топить «Ястреба», намерены захватить англичанина и отобрать все незаконно добытые ценности на борту. Враг стрелял из малых носовых пушек, некоторые выстрелы попадали в паруса и такелаж, но небольшие размеры сослужили «Ястребу» добрую службу: вражеские ядра ложились то с недолетом, то с перелетом. Значит, предположил Барни, испанцы попробуют таранить «Ястреба», а потом взять на абордаж.

Когда пушки наконец будут перезаряжены, до галеона останется меньше сотни ярдов. Испанский корабль был намного выше «Ястреба», Барни хотелось поразить не столько его корпус, сколько палубу, поэтому следовало слегка приподнять стволы. Барни пробежал вдоль ряда пушек, вставляя клинья.

Время словно замерло. Галеон приближался быстро и решительно, на девяти-десяти узлах, и вода пенилась под его бушпритом, но казалось, что испанец едва крадется. На палубе толпились моряки и солдаты, которым, очевидно, не терпелось ворваться на борт «Ястреба» и поубивать проклятых англичан. Сайлас и прочие пушкари поглядывали то на галеон, то на Барни, изнывая от желания поднести фитили к запальным отверстиям пушек.

– Ждем! – рыкнул Барни.

Если выстрелить хоть на толику мгновения раньше нужного, это будет отменный подарок врагу, ибо тогда испанцы беспрепятственно подойдут вплотную, пока пушкари «Ястреба» снова возьмутся за перезарядку.

Когда галеон оказался ровно в сотне ярдов, Барни велел стрелять.

Шкип Бэкон вновь ухитрился подставить врага прямо под пушки «Ястреба». Испанец, что называется, пер в лоб, и с такого расстояния промахнуться было попросту невозможно. По взмаху руки Барни пушки выпалили одна за другой, а мастер-пушкарь гаркнул:

– Перезаряжай!

После чего выглянул в орудийный порт и убедился, что добился даже большего, чем надеялся. Одно ядро, судя по всему, угодило в грот-мачту, и та, под порывом ветра, повалилась на палубу. Скорость галеона резко уменьшилась из-за того, что часть парусов опала. Обломки грота задели покалеченную фок-мачту, то есть переднюю, и та тоже начала разваливаться. До галеона теперь было от силы пятьдесят ярдов, на этаком расстоянии на абордаж не берут; увы – Барни заметил, что испанец неумолимо держит прежний курс на столкновение, из чего следовало, что рукопашной все-таки не избежать.

Но шкип Бэкон был иного мнения. Он закрутил штурвал, и «Ястреб» покатился влево. Восточный ветер наполнил паруса, и корабль будто прыгнул вперед и стремительно помчался на запад.

Израненный галеон не мог его догнать.

Неужто все кончено?

Барни поднялся на верхнюю палубу. Его встретили одобрительными возгласами. Моряки радовались. Они схватились с кораблем быстрее и больше себя – и победили. Барни чествовали как героя; но он-то знал, что на самом деле победу принесли мастерство Бэкона и проворство «Ястреба».

Галеон между тем двинулся к суше. А сама Испаньола таяла за кормой «Ястреба».

Белла осталась там.

Барни подошел к Бэкону, стоявшему за штурвалом.

– Куда плывем, шкип?

– Домой, – ответил Бэкон. – В Кум. – Барни промолчал, и Бэкон счел нужным уточнить: – Разве ты не этого хотел?

Барни оглянулся на Испаньолу, уже едва различимую в знойном карибском мареве.

– Ну да, – со вздохом проговорил он.