Марджери понимала, что совершает преступление, когда взяла в руки помело и принялась подметать пол часовни, чтобы приготовить помещение к мессе.

Церкви в крохотной деревушке Тенч не было, однако в имении отыскалась часовня. Граф Суизин редко бывал в Тенче, поэтому часовня находилась в запустении, внутри было сыро и грязно. Закончив подметать, Марджери распахнула окно, чтобы впустить свежий воздух, и в лучах утреннего солнца помещение вдруг сделалось больше похожим на храм.

Стивен Линкольн расставил свечи на алтаре, по обе стороны маленького, отделанного драгоценными камнями распятия, которое каноник забрал из кингсбриджского собора, еще когда Елизавета только взошла на трон, то есть прежде, чем стал бывшим каноником, лишенным сана. Плечи Линкольна укрывал великолепный стихарь, спасенный из костра, куда протестанты швыряли церковные одеяния. Этот стихарь был расшит золотыми и серебряными нитями и разноцветным шелком. Вышивка на спине изображала сцену мученичества Томаса Бекета, а вокруг этой сцены были вышиты листы деревьев и почему-то несколько попугаев.

Марджери принесла деревянный стул и села, собираясь с мыслями перед мессой.

В Тенче не было часовой башни, но все могли видеть, что уже рассвело; бледные лучи утреннего солнца проникали сквозь восточное окно и золотили серый камень стен. Местные жители стекались в часовню семейными компаниями и негромко и чинно здоровались с соседями. Стивен Линкольн по-прежнему стоял спиной к прихожанам, а те восхищенно разглядывали затейливую картину на стихаре.

Марджери точно знала, сколько людей проживает в Тенче, ибо эта деревушка была частью владений графа Ширинга; ее порадовало, что на службу пришли все жители деревни, в том числе старейшая из них, мистрис Харборо: ту принесли на руках и усадили на стул. Все прочие слушали мессу стоя.

Стивен Линкольн стал читать молитву. Марджери закрыла глаза, наслаждаясь знакомыми латинскими словами, что проникали, казалось, в самое сердце и дарили душе невыразимое блаженство и ощущение единения с миром и с Господом.

Совершая поездки по графству – иногда со своим супругом Бартом, иногда без него, – Марджери много разговаривала с горожанами и селянами о вере. Люди относились к ней с доверием и чаще всего охотно откровенничали, поскольку видели перед собой всего-навсего безобидную молодую женщину. Обыкновенно Марджери выбирала для беседы деревенского старосту – человека, которому платили за отстаивание интересов графа. Такие старосты отлично знали, что семейство Ширингов принадлежит к ревностным католикам; если удавалось им польстить, они сами рассказывали, каковы убеждения селян. В глухих, отдаленных местах наподобие Тенча местные жители, как правило, оказывались почти поголовно католиками. И Марджери приглашала каноника Линкольна отслужить для них мессу.

Это было преступлением, но Марджери не могла сказать, насколько серьезно нарушался в этом случае закон. За те пять лет, что минули после восшествия Елизаветы на престол, никого в Англии не казнили за приверженность католичеству. Стивен Линкольн, много общавшийся с другими бывшими священниками, уверял, что мессы проводятся по всей стране, а власти ничего не предпринимают и никто не требует расправы над папистами.

Поневоле складывалось впечатление, что королева Елизавета и вправду склонна к веротерпимости. На это намекал и Нед Уиллард, приезжавший в Кингсбридж раз или два в году; Марджери обыкновенно встречалась с ним в соборе и даже разговаривала, хотя видеть его и слышать его голос было нестерпимо больно. Он говорил, что Елизавета не вынашивает никаких планов по преследованию католиков. Но, добавлял он, словно предупреждая лично Марджери, всякого, кто отважится оспаривать право Елизаветы считаться главой английской церкви – или, хуже того, отвергать ее право на трон, – ожидает суровое наказание.

До политических вопросов Марджери не было никакого дела. Но все равно она чувствовала себя уязвимой и гонимой – и потому полагала, что ни в коем случае нельзя ослаблять бдительность. Всем известно, что настроение государей переменчиво.

Страх отравлял ее жизнь, в голове постоянно будто звонил колокол, созывавший на заупокойную службу, однако она не позволяла себе забывать о долге. Марджери до сих пор с трудом верила, что именно ее выбрали ответственной за заботу о сохранении истинной веры в графстве Ширинг, и принимала опасность как часть своего поручения. Если однажды случится то, чего все так боятся, она найдет в себе силы справиться с этим. В себе Марджери не сомневалась – ну, почти не сомневалась.

Местные прихожане, чтобы не вызывать подозрений, чуть позже пойдут в соседнюю деревню, где состоится протестантская служба: священник-протестант возьмет в руки молитвенник, утвержденный Елизаветой, и будет читать Библию по-английски, как велел еретик-отец королевы, Генрих Восьмой. У жителей Тенча попросту не было выбора: штраф за уклонение от посещения этой службы составлял целый шиллинг, а никто в Тенче лишним шиллингом не располагал.

Марджери первой приняла причастие, чтобы ободрить остальных и показать пример. Потом отошла в сторонку и стала наблюдать за прихожанами. Простецкие крестьянские лица будто освещались изнутри, когда эти люди подходили за причастием, которого давно, очень давно были лишены. Вот к алтарю поднесли мистрис Харборо. Для старухи это почти наверняка последнее в земной жизни причастие. Ее морщинистое лицо озарилось радостью. Марджери могла поклясться, что знает, о чем думает старуха, – что ее душа спасена, что она попадет в рай.

Теперь можно умирать спокойно.

Как-то утром, нежась в постели, Сюзанна, вдовствующая графиня Брекнок, сказала:

– Я бы пошла за тебя, Нед Уиллард, будь я на пару десятков лет моложе. Правда бы пошла.

Кузине графа Суизина исполнилось сорок пять. Нед знал ее сызмальства, видел в городе и в соборе – и никогда не думал, что однажды станет ее любовником. Она лежала рядом, положив голову ему на грудь и закинув пухлое бедро на его колени. Пожалуй, он мог бы вообразить себя женатым на ней. Сюзанна была умна, забавна – и похотлива, как кошка по весне. В постели она вытворяла такое, о чем раньше он и помыслить не мог, и заставляла его играть в любовные игры, о которых он прежде слыхом не слыхивал. У нее было выразительное лицо, карие глаза и большие и мягкие груди. Что важнее всего, она помогла ему перестать думать о Марджери в одной кровати с Бартом.

– Глупая мысль, сама знаю, – продолжала графиня. – Я уже не в том возрасте, чтобы родить тебе ребенка. Нет, я могу подсобить юноше начать жизнь, но у тебя-то есть сэр Уильям Сесил, так что тебе моя помощь не требуется. У меня и состояния-то нет, чтобы завещать.

И друг друга мы не любим, мысленно прибавил Нед, но вслух этого говорить не стал. Ему очень нравилась Сюзанна, с нею было хорошо, она год напролет дарила ему несказанное удовольствие, однако о любви с его стороны речи не шло, и он был уверен, что и графиня не испытывает к нему чрезмерно нежных чувств. Раньше он не мог представить себе отношений вроде тех, какие у них сложились. Это не помешало Неду многому научиться у Сюзанны.

– А еще, – подытожила Сюзанна, – ты никак не расстанешься с бедняжкой Марджери, я же вижу.

Вот главный недостаток любовницы, которая старше тебя, подумалось Неду: от нее ничего не скроешь. Он понятия не имел, как Сюзанне это удается, но она догадывалась буквально обо всем, даже о том, что он усиленно старался спрятать. Точнее – в первую очередь о том, что он от нее прятал.

– Марджери – милая девочка, она достойна тебя, – добавила графиня. – Но ее семья отчаянно жаждала породниться со знатью, потому они попросту ее использовали.

– Мужчины из рода Фицджеральдов – отъявленные подонки, – процедил Нед, давая волю застарелой ненависти. – Это я усвоил на собственной шкуре.

– Кто бы спорил. К несчастью, брак и любовь вовсе не обязательно связаны. Мне самой, к слову, стоило бы выйти замуж.

– Это еще почему? – изумился Нед.

– Вдова всем мешает. Я могла бы жить вместе со своим сыном, но кому из мальчишек, скажи на милость, будет приятно, что мать всегда рядом? Королева Елизавета мне благоволит, однако одинокая женщина при дворе – всегда помеха. А если эта женщина привлекательна, замужние дамы начинают беспокоиться. Нет, мне нужен муж. Думаю, Робин Твайфорд подойдет в самый раз.

– Ты собираешься замуж за лорда Твайфорда?

– Полагаю, что да.

– А он об этом знает?

Сюзанна рассмеялась.

– Нет. Но он находит меня прелестной.

– Ты такая и есть. Зачем тебе этот старый хрыч?

– Не дерзи. Ему пятьдесят пять, это верно, но он вполне бодр, остроумен и постоянно меня смешит.

Нед понял, что пора сказать что-то приятное.

– Надеюсь, ты будешь счастлива, дорогая Сюзанна.

– Спасибо на добром слове.

– Придешь вечером на пьесу?

– Да. – Сюзанна, как и Нед, обожала пьесы.

– Увидимся там.

– Если придет Твайфорд, будь с ним любезен. Чтобы никакой глупой ревности!

Нед не стал говорить, что ревнует другую и к другому.

– Обещаю.

– Спасибо. – Графиня потеребила его сосок.

– М-м… – За окном прозвонил колокол церкви Святого Мартина-в-полях. – Ой, мне же пора к ее величеству.

– Нет, не пора. – Сюзанна обхватила губами его второй сосок.

– Ну, почти…

– Не волнуйся, я быстро. – Она перекатилась и легла на него сверху.

Полчаса спустя Нед торопливо шагал по Стрэнду.

Королева Елизавета пока не назначила нового епископа Кингсбриджского на замену Джулиусу. Нед хотел, чтобы новым епископом стал декан Люк Ричардс. Декан был из породы правильных людей – и всегда оставался другом семейству Уиллардов.

Все при дворе старались подыскать должности своим друзьям и приятелям, потому Неду не слишком хотелось донимать королеву собственными пожеланиями. За пять лет, проведенных на службе у Елизаветы, он хорошо узнал, сколько быстро ее дружелюбие может обернуться гневом, если придворный вдруг запамятует, кто кому господин. Поэтому он медлил, не решаясь высказать свою просьбу. Но сегодня королева как раз намеревалась обсудить назначения епископов со своими министром, сэром Уильямом Сесилом, а Сесил велел Неду его сопровождать.

Дворец Уайтхолл представлял собою скопище десятков зданий, дворов и садов, среди которых таилась даже площадка для тенниса. Нед отлично знал дорогу к королевским покоям и быстро прошел через помещение охраны, направляясь в большую приемную залу. Он облегченно вздохнул, когда понял, что опередил Сесила. Сюзанна и вправду проделала все быстро и не очень-то задержала Неда, но все равно по пути он корил себя за слабоволие.

В приемной дожидался испанский посланник Альварес де ла Куадра. Он расхаживал по зале с недовольным видом, но Неду показалось, что это недовольство – отчасти напускное. Посланникам вообще не позавидуешь: когда государь изволит проявлять чувства, посланник обязан донести эти чувства до другого государя, не важно, разделяет он их или нет.

Очень скоро появился государственный министр, который сразу же увлек Неда за собой.

Королеве Елизавете уже исполнилось тридцать, и она утратила то девичье очарование, которое прежде превращало ее едва ли не в красавицу. Она располнела, а привязанность к сладостям испортила ей зубы. Но сегодня королева была в хорошем настроении.

– Прежде чем обсуждать епископов, давайте выслушаем испанского посланника, – сказала она.

Нед догадался, что она нарочно дожидалась Сесила, не желая в одиночку пререкаться с де ла Куадрой, который олицетворял при английском дворе наиболее могущественного монарха Европы.

Испанец приветствовал королеву столь коротко и отрывисто, что это можно было бы счесть преднамеренным оскорблением.

– Испанский галеон подвергся нападению английских пиратов! – заявил он.

– Очень жаль это слышать, – ответила королева.

– Три гранда убиты! Также погибли матросы, а корабль серьезно поврежден. Пиратам удалось сбежать.

Нед давно научился вычленять из обтекаемых фраз истинное положение дел. Выходит, испанцам крепко досталось. Гордость короля Фелипе уязвлена, отсюда и резкость посланника.

– Боюсь, я не в силах уследить за своими подданными, когда они в море, так далеко от дома, – сказала Елизавета. – Это, увы, невозможно.

Разумеется, слова королевы были правдивы лишь отчасти. За кораблями в море следить было в самом деле затруднительно, однако Елизавета вовсе не прилагала к тому усилий. Торговцам сходило с рук почти все, вплоть до смертоубийства, поскольку они играли важную роль в защите королевства. Случись война, торговые корабли присоединятся к королевскому флоту. Вместе они обеспечат оборону острова, армию собирать не потребуется. Словом, Елизавета была хозяйкой злой собаки, которая одним своим присутствием отпугивала нежеланных гостей.

– Где это произошло? – спросила королева.

– У берегов Испаньолы.

Сесил, изучавший законы в Грейс-инне, уточнил:

– И кто первым выстрелил?

Вопрос был задан неспроста.

– Не располагаю такими сведениями, – изрек де ла Куадра, из чего Нед сделал вывод, что первыми огонь открыли испанцы. Посланник фактически подтвердил его подозрения, когда горячо прибавил: – Как бы то ни было, корабль его величества короля Фелипе имел все основания навести орудия на судно, занимавшееся незаконной деятельностью!

– Какой именно деятельностью? – не преминул поинтересоваться Сесил.

– У английского судна не было разрешения приставать к берегам Новой Испании. Там запрещено плавать любым иноземным судам.

– Известно ли, чем занимался в Новой Испании шкипер этого судна?

– Он торговал рабами!

– Давайте разберемся, правильно ли я поняла, – произнесла Елизавета. Интересно, подумалось Неду, различает ли де ла Куадра зловещие нотки в ее голосе? – Английское судно, торговавшее с населением Испаньолы, которое согласилось вести дела по доброй воле, подверглось нападению испанского галеона? А вы явились ко мне с жалобой, потому что англичане посмели открыть ответный огонь?

– Они совершили преступление, просто приплыв туда! Вашему величеству наверняка известно, что его святейшество папа римский даровал владение над Новым Светом монархам Испании и Португалии!

Тон королевы сделался ледяным.

– А его величеству королю Фелипе, полагаю, не хуже моего известно, что папа римский не вправе распределять Божьи земли между монархами, как ему заблагорассудится.

– Его святейшество в своей мудрости…

– Кровь Христова! – вспылила Елизавета. Сорвавшаяся с ее уст божба наверняка уязвила истого католика де ла Куадру в самое сердце. – Если вы палите по англичанам, заплывающим в Новый Свет, ваши капитаны должны понимать, что могут получить отпор. Не жалуйтесь мне впредь на последствия таких стычек. Я вас больше не задерживаю.

Де ла Куадра поклонился, потом спросил:

– Вашему величеству угодно узнать название упомянутого английского судна?

– Угодно, разумеется.

– Это был «Ястреб», из Кума, под командой шкипера Джонаса Бэкона. – Посланник покосился на Неда. – А главный пушкарь судна – человек по имени Барни Уиллард.

Нед опешил.

– Мой брат! – вырвалось у него.

– Ваш брат, – в голосе де ла Куадры слышалось откровенное самодовольство, – по всем людским законам является пиратом.

Испанец снова поклонился королеве.

– Смиренно желаю вашему величеству доброго дня.

Когда де ла Куадра удалился, Елизавета спросила Неда:

– Ты знал об этом?

– Ходили слухи, – отозвался Нед, пытаясь собраться с мыслями. – Три года назад я получил письмо от дядюшки Яна из Антверпена. В этом письме говорилось, что Барни плывет домой на борту «Ястреба». Потом мы поняли, что его что-то задержало. Но нам и в голову не приходило, что он переплывет Атлантику!

– Надеюсь, он благополучно вернется домой. – Королева нахмурилась. – Кстати, о Кингсбридже. Кого мы назначим епископом?

Нед, поглощенный обдумыванием услышанного от испанского посланника, промолчал, но Сесил не сплоховал и ответил за своего подручного:

– У Неда есть подходящий человек.

Нед встряхнулся.

– Да, Люк Ричардс. Ему сорок пять. Он декан.

– Твой друг, полагаю, – язвительно заметила королева.

– Да, ваше величество.

– Что он за человек?

– Скромный, стойкий, хороший протестант. Правда, вынужден признать, что пять лет назад он был хорошим католиком.

Сесил неодобрительно нахмурился, однако королева Елизавета громко расхохоталась.

– Отлично! – воскликнула она. – Вот такие епископы мне и нужны!

Марджери провела замужем пять лет, и каждый день из этих пяти лет она предавалась мечтам о побеге.

По общим меркам Барт Ширинг был неплохим супругом. Он никогда не поднимал на Марджери руку. Да, время от времени он принуждал ее к соитиям, но в основном утолял свою похоть на стороне и в этом ничем не отличался от большинства родовитых мужей. Отсутствие детей его, конечно, злило, и он, подобно всем мужчинам, винил в этом жену, но не объявлял прилюдно бесплодную жену ведьмой, как поступали некоторые. И все равно Марджери его ненавидела.

Мечты о побеге были самыми разными. Она подумывала податься во французский женский монастырь, но говорила себе, что Барт легко ее отыщет и вернет. Можно остричь волосы, переодеться мальчиком и уплыть в море, но на кораблях не найти уединения, и ее тайну раскроют в два счета. Можно оседлать утром любимую кобылу и просто уехать навсегда, но куда? Марджери манил Лондон, однако она спрашивала себя, на что будет жить. Она мало знала о том, как устроен мир, а молва вдобавок уверяла, что девушки, сбегающие в большие города, обыкновенно заканчивают шлюхами.

Бывало, что отчаяние подталкивало ее к греху самоубийства.

Удерживала от непоправимого шага лишь забота о гонимых английских католиках. Эта забота придавала смысл существованию, да и заниматься этим делом было по-настоящему приятно, хоть и опасно. Без таких хлопот она давно бы превратилась в печальную жертву обстоятельств, а так – воображала себя искательницей приключений, преступницей и тайной посланницей Всевышнего.

Когда Барт уезжал из дома, Марджери радовалась. Ей нравилось спать одной, когда никто не храпит под боком, не рыгает и не вскакивает с постели посреди ночи, чтобы громко помочиться в ночную вазу. Нравилось оставаться в одиночестве по утрам, когда она умывалась и одевалась. Нравилось сидеть в будуаре, где была полка с книгами и стояли в горшках зеленые побеги. Она возвращалась к себе среди дня, спокойно посидеть, почитать стихи или латинскую Библию, без необходимости в очередной раз объясняться с мужем, который с кривой ухмылкой спрашивает, с какой стати подобные занятия вообще приходят кому-то в голову.

Увы, отъезды супруга случались редко. Барт обычно ездил в Кингсбридж, куда Марджери отправлялась вместе с ним, пользуясь возможностью повидать друзей и пообщаться с тамошними истовыми католиками. Но сегодня Барт отбыл в Кум, и никто не мешал Марджери наслаждаться одиночеством.

К ужину она, разумеется, вышла. Граф Суизин женился вторично, на девушке моложе Марджери, однако юная графиня скончалась, пытаясь родить первенца, – тот появился на свет уже мертвым. Поэтому Марджери вновь стала хозяйкой дома, и еда считалась ее обязанностью. Этим вечером она велела приготовить баранину с медом и корицей. За столом присутствовали только граф Суизин и Стивен Линкольн, ныне проживавший в Новом замке: он считался помощником графа, но на самом деле был личным священником и духовником Суизина. Линкольн служил мессу для графского семейства и слуг каждое воскресенье, за исключением тех дней, когда они с Марджери совершали поездки по графству.

Хотя они старались соблюдать осторожность, эти выездные мессы невозможно было хранить в тайне бесконечно. К настоящему времени многие, очень многие знали, что мессы проводятся в Новом замке и едва ли не по всей Англии. Пуритан в парламенте – все они были мужчинами, конечно – это чрезвычайно раздражало. Но королева Елизавета пока отказывалась ужесточать законы. Марджери, к слову, начала понимать, что такое примирительное поведение в целом свойственно Елизавете. Королева оставалась еретичкой, но вела себя разумно, за что Марджери не переставала благодарить небеса.

Из-за стола она поднялась так быстро, насколько позволяли правила приличия. Впрочем, у нее имелось убедительное оправдание: экономка захворала, лежала чуть ли не при смерти, и требовалось убедиться, что бедняжку не позабыли окружить заботой на ночь.

Марджери направилась на половину слуг. Сэл Брендон лежала в крохотном закутке рядом с кухней. Пять лет назад они с Сэл изрядно повздорили, но постепенно Марджери превратила эту женщину в свою союзницу, вследствие чего они стали управлять домашним хозяйством вдвоем. К несчастью, на одной из пышных грудей Сэл вдруг появилась опухоль, и за последний год цветущая женщина средних лет превратилась в обтянутый кожей скелет.

Опухоль все росла, распространилась на плечо, кожа Сэл местами полопалась, и больную приходилось обильно перевязывать, чтобы приглушить исходивший от болячки дурной запах. Марджери убедила Сэл выпить немножечко шерри и посидела рядом, утешая экономку разговорами. Сэл с горечью поведала, что граф не удосужился навестить ее ни разу за те несколько недель, какие она провела в постели. Похоже, теперь она думала, что понапрасну загубила свою жизнь, пытаясь осчастливить неблагодарного Суизина.

Потом Марджери вернулась к себе и для поднятия настроения села читать необыкновенно смешную французскую книгу под названием «Пантагрюэль», о народе великанов, у которых тестикулы были столь велики, что тремя удавалось заполнить мешок. Стивен Линкольн наверняка не одобрил бы эту книжку, но Марджери содержание казалось всего лишь потешным. При свете свечи она читала около часа, то и дело посмеиваясь, потом стала раздеваться.

Спала она в льняной сорочке по колено. Над супружеской кроватью нависал балдахин, но Марджери, как правило, раздергивала занавески. Окна в доме были большими и высокими, той ночью светила луна, и в спальне было не совсем темно. Она забралась под простыни и закрыла глаза.

Как ей хотелось показать «Пантагрюэля» Неду Уилларду! Нед восхитился бы этими уморительными придумками автора, как восхищался ужимками актеров в пьесе про Марию Магдалину здесь, в Новом замке. Натыкаясь в книжке на что-нибудь этакое, необычное или любопытное, Марджери неизменно спрашивала себя, что сказал бы по этому поводу Нед.

Она часто думала о нем по ночам. Ей почему-то мнилось – хотя она сознавала всю глупость таких домыслов, – что эти грешные фантазии остаются тайной, если предаваться им в темноте. Марджери вспоминала, как они с Недом впервые поцеловались и обнялись в заброшенном старом амбаре; надо, надо было зайти тогда дальше объятий… От этих воспоминаний сделалось теплее внизу живота. Она знала, что грешно трогать себя за эти места, но случались такие ночи, как сегодняшняя, когда и трогать не приходилось. Марджери покрепче свела бедра, наслаждаясь ощущением.

После пришло разочарование. Вспомнились сетования Сэл Брендон; Марджери попыталась вообразить саму себя на смертном одре. Неужели и она будет сожалеть о прошлом, как сожалеет Сэл? На глаза навернулись слезы. Марджери протянула руку к шкатулке возле кровати, в которой хранила личные вещи, и достала носовой платок, расшитый желудями. Это был платок Неда, который она так и не вернула. Она зарылась лицом в платок, воображая, будто Нед снова рядом, будто его ладони ложатся ей на плечи, а поцелуи осушают слезы.

И тут она услышала чье-то дыхание.

В Новом замке на двери замков не ставили, но свою дверь Марджери обычно прикрывала. Странно, что она не слышала, как дверь открылась. Может, случайно оставила нараспашку? И кто способен к ней войти?

Наверное, графская собака. Гончим разрешали бродить по дому ночами. Должно быть, одна из любопытства заглянула в спальню. Марджери прислушалась. По звуку походило, что это дышит человек, который пытается вести себя тихо. Собаки дышат иначе.

Она открыла глаза и села в постели. Сердце билось учащенно. В серебристом свете луны она разглядела мужскую фигуру в ночной рубахе.

– Убирайтесь из моей спальни! – сказала Марджери слегка дрогнувшим голосом.

На мгновение стало тихо. В полумраке было не разглядеть, кто этот мужчина. Неужели Барт внезапно вернулся? Нет, по ночам никто не путешествует. И не слуга: любому слуге, посмевшему среди ночи войти в спальню благородной дамы, грозила смерть. И не Стивен Линкольн – того, Марджери знала наверняка, женские постели не привлекали, он если и грешил, то с молоденькими мальчиками.

– Не бойся, – проговорил мужчина.

Граф Суизин!

– Уходите, – пролепетала Марджери.

Граф опустился на край кровати.

– Нам обоим одиноко.

Он слегка запинался от выпитого, как всегда бывало под вечер.

Марджери попыталась вскочить, но крепкая рука графа не позволила ей подняться.

– Ты же хочешь, верно?

– Нет, не хочу! – Она попробовала вырваться, но граф был силен – и не слишком пьян, чтобы ослабеть.

– Мне нравится, когда сопротивляются.

– Отпустите! – потребовала Марджери. – Отпустите немедленно!

Свободной рукой он сорвал с нее простыню. Потом его ладонь зашарила по ее бедрам, он жадно уставился на наготу Марджери. Она внезапно застеснялась – в таком-то положении! – и прикрылась руками.

– Ага, – довольно пробормотал граф, – робкая.

Она понятия не имела, как избавиться от его домогательств.

Резким движением он схватил ее за запястья и опрокинул навзничь, спиной на матрац.

Пока она приходила в себя от этого рывка, которого никак не ожидала, Суизин взобрался на кровать и улегся на Марджери. Весил он немало, и у него скверно пахло изо рта. Своей изувеченной рукой он стиснул ее грудь.

– Убирайтесь, не то я закричу, и все узнают! – Голос Марджери норовил сорваться на визг.

– А я скажу, что ты меня соблазнила, – осклабился граф. – И поверят мне, а не тебе.

Она замерла. Как ни крути, он прав. Молва утверждает, что женщины не в состоянии обуздывать свою похоть, это дано лишь мужчинам. Сама Марджери думала, что дело обстоит ровно наоборот, но ей не составило труда вообразить разбирательство с взаимными обвинениями: все мужчины будут заодно с графом, все женщины станут коситься на нее с подозрением. Барт, пожалуй, засомневается, ведь он хорошо знает своего отца, но вряд ли ему достанет смелости выступить против графа.

Она почувствовала, как Суизин завозился, задирая подол собственной сорочки. Может, подумалось ей в отчаянной надежде, у него ничего не выйдет из-за выпитого за ужином вина. Порой такое случалось с Бартом, когда тот напивался; правда, он всегда винил жену, которая его, дескать, остужает. А Суизин явно выпил немало.

Надежда оказалась тщетной. Марджери почувствовала на себе член графа.

Она крепче сжала бедра. Суизин попытался было заставить ее поддаться, но ему было непросто: он опирался на локоть одной руки, а другой шарил по ее бедрам.

Граф раздраженно хмыкнул. Может, все-таки получится его отогнать? Может, член опадет и он расстроится и сбежит?

– Раздвинь ноги, стерва! – прошипел Суизин.

Марджери сжалась в комок.

Свободной рукой граф ударил ее по лицу.

Голова будто взорвалась. Суизин отличался крепким телосложением, плечи у него были широкими, а руки крепкими, да и драться ему в жизни пришлось предостаточно. Марджери никогда раньше не думала, что бывает настолько больно. Ей почудилось, что голова вот-вот оторвется от шеи. Она мгновенно утратила всякую волю к сопротивлению, и в тот же миг он раздвинул ее ноги и втолкнул в нее свой член.

Дальнейшее произошло быстро. Она терпела его движения, пребывая в полуобмороке. Лицо болело так, что остальная часть тела почти не ощущалась. Граф содрогнулся и свалился с нее, тяжело дыша.

Марджери медленно поднялась, убрела в угол спальни и села прямо на пол, сжимая руками раскалывающуюся от боли голову. Граф же, продолжая тяжело дышать, вышел из комнаты.

Она вытерла лицо платком, который, к ее собственному изумлению, по-прежнему, оказывается, стискивала в руке. Удостоверившись, что Суизин ушел и не вернется, забралась в постель и заплакала. Слезы текли и текли, покуда наконец усталость не взяла свое и Марджери не погрузилась в блаженное забытье.

Поутру она могла бы решить, что все это ей приснилось, но боль не отступала. Она посмотрелась в зеркало и увидела, что половина лица опухла и сделалась лиловой. За завтраком она упорно твердила, что среди ночи упала с кровати; ей было все равно, верит кто или нет, – она твердо знала, что, обвини она графа, тот найдет способ отомстить.

Суизин позавтракал сытно и вел себя так, будто ничего не случилось.

Едва граф вышел из-за стола, Марджери велела служанке выйти из столовой и подсела к Стивену Линкольну.

– Суизин приходил ко мне в спальню прошлой ночью, – сказала она негромко.

– Зачем? – удивился Линкольн.

Марджери удивленно воззрилась на него. Да, священник, но ему же двадцать восемь, он учился в Оксфорде, так что вряд ли до сих пор пребывает в неведении по поводу того, зачем мужчины ходят к женщинам.

Чуть погодя Линкольн произнес:

– Ой!

– Он заставил меня.

– Вы сопротивлялись?

– Конечно. Но он гораздо сильнее. – Марджери кончиком пальца дотронулась до опухшего лица. – Ни с какой кровати я не падала. Это он меня ударил.

– Вы кричали?

– Я пригрозила, что закричу. А он сказал, что расскажет всем, будто я его соблазнила. И что люди поверят ему, а не мне. Сами знаете, он ведь прав.

Линкольн отвел взгляд. Наступило молчание.

– Что мне делать? – наконец проговорила Марджери.

– Молиться о прощении, – ответил Линкольн.

Марджери нахмурилась.

– Что это значит?

– Вы совершили грех. Молите Господа о милосердии.

Марджери повысила голос:

– Какой грех? Я-то здесь при чем? Я жертва, а не грешница, а вы велите мне молить о прощении!

– Не кричите! Я говорю, что лишь Господь может отпустить вам грех прелюбодеяния.

– А как же граф?

– Граф?

– Ну да. Он грешен куда больше моего. Как вы намерены поступить с ним?

– Я священник, а не шериф.

Марджери неверяще уставилась на Линкольна.

– Значит, вон каков ваш ответ женщине, которую изнасиловал собственный свекор? Вы не шериф, и вся недолга?

Линкольн отвернулся.

Марджери встала.

– Слизняк, – бросила она. – Грязный слизняк.

И вышла из столовой.

Она была готова отринуть свою веру, но это длилось недолго. Ей вспомнился Иов, испытания которого стали проверкой его веры. «Прокляни Всевышнего и умри», – советовала ему жена, но Иов отказался. Если всякий, кому встретится малодушный священник, станет отворачиваться от Господа, на свете скоро вовсе не останется христиан. Но что же ей делать? Барт вернется не раньше завтрашнего дня. А вдруг Суизин ночью придет снова?

Весь день Марджери провела, строя планы. Юной служанке Пегги она велела ночевать в своей спальне, на соломенном матрасе в изножье кровати. Для одиноких женщин спать в одной комнате со служанкой было привычным делом. Раньше Марджери не понимала, зачем это нужно, но теперь поняла.

Еще она завела собаку. По замку бегало множество щенков, и она отобрала среди них такого, которого ей показалось возможным приручить. Клички у пса не было, и Марджери прозвала его Миком. Мик умел лаять, а со временем сможет, наверное, защитить хозяйку.

За хлопотами она не забывала размышлять о поведении Суизина. С графом они снова встретились за обедом и за ужином. Он почти не разговаривал с Марджери, в чем не было ничего необычного, зато беседовал со Стивеном Линкольном о текущих делах – о Новом Свете, о конструкциях кораблей, о нежелании королевы Елизаветы наконец-то выбрать себе жениха. Выглядело так, будто он напрочь забыл о злодействе, учиненном им самим прошлой ночью.

Ложась спать, она плотно закрыла дверь, а затем с помощью Пегги подперла изнутри большим сундуком. Пожалуй, сундук мог бы быть потяжелее, но тогда они вообще не сдвинули бы его с места.

В довершение всего она надела пояс поверх ночной сорочки и привесила к поясу нож в ножнах. И пообещала себе при случае обзавестись кинжалом побольше.

Бедная Пегги перепугалась от этих приготовлений, но Марджери не стала ничего объяснять, ибо в таком случае ей пришлось бы обвинять графа.

Она легла. Пегги задула свечи и свернулась калачиком на своем матрасе. Мик был явно озадачен новым жильем, но встретил перемену с собачьей покорностью и заснул у очага.

Марджери лежала и думала. На левый бок она повернуться не могла, поскольку даже прикосновение к пуховой подушке причиняло нестерпимую боль. Она лежала на спине с широко раскрытыми глазами, понимая, что вряд ли заснет. Пытаться заснуть было сродни тому, чтобы убеждать себя, что она может выпорхнуть в окно и улететь.

Пережить бы эту ночь, всего одну ночь! Завтра вернется домой Барт, а уж потом она найдет способ больше никогда не оставаться наедине с Суизином. Правда, Марджери тут же сообразила, что подобное едва ли возможно. Это Барт решал, ехать ей с ним или не ехать, и далеко не всегда интересовался ее пожеланиями. Должно быть, он оставлял ее дома, когда уезжал к очередной любовнице или когда хотел завалиться с шумной компанией в веселый дом; а может, у него имелись иные развлечения, о которых она не догадывалась, но в которых жена была бы помехой. Без причины он не согласится ее увозить, а причину она озвучить не могла. Выходит, она в ловушке, и Суизину это известно.

Единственный путь к спасению – убить Суизина. Но если она убьет графа, ее повесят. Никакие оправдания казни избежать не помогут.

Хотя если обставить все как случайность…

Помилует ли ее Всевышний? Может быть. Ведь не по Его же воле над нею надругались.

Дверная ручка со скрежетом повернулась.

Мик обеспокоенно тявкнул.

Кто-то пытался войти в спальню.

– Кто там? – испуганным голоском проблеяла Пегги.

Ручка снова повернулась, потом в дверь стукнули, и сундук сдвинулся на дюйм.

– Убирайся! – крикнула Марджери.

За дверью громко фыркнули, как бы от усилия, и сундук отъехал в сторону.

Пегги завизжала.

Марджери спрыгнула с кровати.

Сундук отползал все дальше, царапая пол. Дверь приоткрылась на столько, чтобы в щель мог протиснуться мужчина. В спальню пролез Суизин в ночной рубахе.

Мик залаял. Суизин примерился и пнул собаку в грудь босой ногой. Мик жалобно заскулил и удрал в коридор.

Суизин заметил Пегги.

– Пошла прочь, пока и тебе не досталось.

Служанка убежала.

Граф придвинулся к Марджери.

Та выхватила нож из ножен на поясе.

– Если не уйдешь, я убью тебя!

Суизин выбросил вперед левую руку и ударил Марджери по запястью с такой силой, словно вместо руки у него был кузнечный молот. Нож выпал из пальцев жены Барта Ширинга. Граф схватил ее за плечи, легко оторвал от пола и кинул на кровать. Затем взгромоздился сверху.

– Раздвигай ноги, – прошипел он. – Хватит кобениться.

– Ненавижу тебя, – выплюнула Марджери.

Он занес кулак.

– Раздвигай ноги, не то снова врежу.

Она не могла допустить, чтобы он прикоснулся к ее лицу, и сознавала, что, если граф ударит ее опять, она, скорее всего, умрет. Поэтому, заливаясь слезами бессильной злости, покорно раздвинула ноги.

Ролло Фицджеральд делал все, что было в его силах, чтобы продолжать следить за протестантами. Основным источником сведений оставался для него Донал Глостер, старший помощник Дэна Кобли: Донал ненавидел семейство Кобли, которое не пожелало видеть его женихом красотки Рут, и охотно принимал деньги от Ролло, поскольку Дэн ему платил не слишком щедро.

С Доналом Ролло встречался в таверне «Петух» на Голлоуз-Кросс. На самом деле это заведение было веселым домом, и потому Ролло всякий раз брал отдельную комнатку, где им двоим никто не мешал и никто не мог их заметить. Если кто из девиц и будет сплетничать, все решат, что в этой комнатке всего-навсего уединяются любовники-мужчины. Конечно, противоестественная связь считалась грехом и преступлением, но те мужчины, которые захаживали к шлюхам, не принадлежали к числу людей, что спешат доносить властям.

– Дэн злится, что декана Люка назначили епископом, – поведал Донал осенью 1563 года. – Пуритане кличут Люка флюгером – мол, вертится, как подует ветер.

– Правильно кличут. – Ролло криво усмехнулся. Ну да, перемена убеждений под нового правителя на троне именовалась «политикой», а людей, склонных к подобной переменчивости, называли «политиками». Ролло их ненавидел. – Думаю, королева выбрала Люка за его податливость. А кого прочил в епископы Дэн?

– Отца Иеремию.

Ролло кивнул. Иеремия был священником церкви Святого Иоанна в Лаверсфилде, южном пригороде Кингсбриджа. Его всегда считали смутьяном и реформатором, однако сана не лишали. Из него вышел бы грозный епископ-протестант, нетерпимый к тем, кто следовал иному вероучению.

– Хвала небесам, что не Дэн решал.

– Он пока не сдался.

– Ты о чем? Решение уже принято, королева объявила, что Люк примет посвящение послезавтра.

– У Дэна есть план. Вот почему я попросил о встрече. Знал, что тебе будет интересно.

– Продолжай.

– Ради посвящения нового епископа обычно выносят мощи святого Адольфа…

– Ага. – Эти мощи хранились в кингсбриджском соборе на протяжении столетий, помещенные в украшенный драгоценными камнями реликварий, который стоял на алтаре. Паломники со всей Западной Европы стекались к этим мощам – помолиться о здравии и благополучии. – Сдается мне, на этот раз Люк не захочет их трогать.

Донал покачал головой.

– Люк намерен вынести мощи из собора, потому что этого будут ждать горожане. Говорит, что мощам никто не молится, потому это не идолопоклонство, а просто прославление памяти великого человека.

– Изворотливый, стервец.

– Пуритане твердят, что это будет богохульство.

– Еще бы!

– В воскресенье они хотят напасть.

Ролло приподнял бровь. Это и вправду было любопытно.

– Что-то они хотят сделать?

– Когда мощи понесут по улицам, они намерены отобрать реликварий и осквернить эти кости. Высыпать на землю. Разумеется, с воплями, что пусть Всевышний, дескать, испепелит их на месте, если они не совершают богоугодное дело.

Ролло опешил.

– Они собираются сотворить такое со святыми мощами, которые берегли в Кингсбридже сотни лет?

– Да.

Насколько Ролло знал, даже королева Елизавета не одобряла подобных выходок. В правление Эдуарда Шестого Англия впала было в раж иконоборчества, но Елизавета издала указ, запрещавший уничтожать иконы и другие предметы церковного обихода. Впрочем, запрет соблюдался, надо признать, спустя рукава, ибо в стране хватало одержимых протестантов.

– И почему меня это не удивляет? – пробормотал Ролло.

– Я подумал, тебе полезно будет узнать.

Донал был прав: тайна легко превращалась в оружие. Более того, обладание знанием, недоступным для прочих, всегда воодушевляло Ролло. Он тешился своим всеведением и ощущал себя всемогущим.

Ролло сунул руку в карман и достал пять золотых монет – ангелов, достоинством каждая в десять шиллингов, то есть в полфунта.

– Держи.

Донал с довольным видом спрятал деньги.

– Благодарю.

На ум Ролло невольно пришел Иуда Искариот с его тридцатью сребрениками.

– Не пропадай.

Выйдя из таверны, Ролло пересек мост Мерфина и двинулся по главной городской улице. Толика стылости в осеннем воздухе нисколько не остудила его чувства – наоборот, словно подкинула дров в пламя, бушевавшее в душе. Разглядывая древние камни святого храма, он с негодованием размышлял о богохульстве, которое затеяли пуритане, – и мысленно поклялся не допустить осквернения мощей.

Потом ему пришло в голову, что можно сделать гораздо больше, – что есть способ воспользоваться этим событием на благо католиков.

Погруженный в свои мысли, Ролло медленно вошел в двери Прайори-гейт, дома своего отца. На строительство ушли почти все семейные средства, но разорение в итоге постигло Уиллардов, а не Фицджеральдов. С тех пор минуло пять лет, дом утратил изначальный лоск и слегка обветшал. Серые камни стен – из той же каменоломни, с которой возили камень для собора, – потемнели от английских дождей и от дыма двух тысяч кингсбриджских очагов.

Граф Суизин гостил у Фицджеральдов, заодно с Бартом и Марджери. Они приехали на посвящение нового епископа. Остановились в графском доме на острове Прокаженных, но едва ли не с утра до вечера оставались в Прайори-гейт. Ролло надеялся, что Ширинги и сейчас тут: ему не терпелось рассказать Суизину обо всем, что он услышал от Донала. Пожалуй, граф разъярится пуще, чем сам Ролло.

Он поднялся по мраморной лестнице и вошел в приемную сэра Реджинальда. В доме были помещения, обставленные куда роскошнее, но именно здесь собирались мужчины, чтобы потолковать о делах. Сэр Реджинальд, уже вступивший в тот возраст, когда начинаешь обращать внимание на погоду, велел растопить очаг. Гости тоже грелись у огня, а на столе стоял кувшин с вином.

Ролло испытал прилив гордости, увидев местного графа в отцовском доме. Он знал, что и отец гордится ничуть не меньше, хоть и никогда не признается в этом. Когда приезжал граф Суизин, сэр Реджинальд становился сдержаннее и говорил взвешенно, притворяясь опытным и мудрым советником и подавляя свою склонность к вспыльчивости и к опрометчивым поступкам.

Барт, сидевший рядом с Суизином, смотрелся так, как, должно быть, выглядел сам Суизин в молодости. Но вот отцовской властности ему очевидно недоставало; он восхищался своим отцом, но сам вряд ли способен был с тем сравняться.

Как бы ни старалась Елизавета, подумал Ролло, как бы она нас ни прижимала, мы по-прежнему здесь – гонимые, но не побежденные.

Он сел подле своей сестры Марджери и принял от матери кружку с вином. Хотелось бы знать, что происходит с Марджери. Ей лишь двадцать, но она как-то резко повзрослела, похудела, со щек пропал румянец, а на левой скуле лиловел синяк. Сестра всегда заботилась о своей внешности – Ролло даже казалось, что она впадает в грех гордыни, – но сегодня надела невзрачное платье, а грязные волосы не стала убирать в прическу. Ролло знал, что она страдает, но не имел ни малейшего понятия, от чего именно. Он прямо спросил, не жесток ли с нею Барт, но Марджери твердо произнесла: «Барт – хороший муж». Возможно, ее терзает вина за то, что она до сих пор не понесла. Ну да ладно, пусть куксится, главное, чтобы эти страдания не доставляли неприятностей другим.

Ролло глотнул вина и сказал:

– Я добыл кое-какие вести. Поговорил на досуге с Доналом Глостером.

– Гнусный тип, – фыркнул сэр Реджинальд.

– Зато полезный. Без него мы бы не узнали, что Дэн Кобли и прочие пуритане в это воскресенье задумали учинить непотребство – на посвящении Люка Ричардса. На их вкус, в нем слишком мало от еретика.

– Непотребство? – переспросил сэр Реджинальд. – И что конкретно они затеяли?

Ролло не отказал себе в удовольствии ошарашить всех:

– Хотят осквернить мощи святого Адольфа.

В приемной установилось ошеломленное молчание.

– Нет! – прошептала Марджери.

– Я вспорю ему брюхо мечом! – прорычал Суизин. – Пусть только попробует!

Глаза Ролло расширились. Насилие влечет ответное насилие, он как-то об этом позабыл.

Мать Ролло, леди Джейн, попыталась утихомирить графа.

– Если ты убьешь кого-либо в церкви, Суизин, тебя казнят. Даже графу подобное с рук не сойдет.

Леди Джейн знала, что ее красота все еще воздействует на мужчин, и потому позволяла себе говорить смело.

Суизин понурился.

– Ты права, черт побери.

– Прошу прощения, милорд, – вставил Ролло, – но, думаю, матушка ошибается.

– К чему ты клонишь?

– Вот именно. – Леди Джейн заломила бровь. – Поясни, мой многомудрый отпрыск, в чем я ошибаюсь.

Ролло сосредоточился, додумывая последние подробности своего плана.

– Конечно, даже графа могут казнить за преднамеренное убийство в церкви. Но важно другое. Мэр Кингсбриджа может подать все иначе.

Суизин явно ничего не понимал, но сэр Реджинальд как будто что-то сообразил.

– Продолжай, Ролло, это интересно.

– Любое событие может быть хорошим или дурным; все зависит от точки зрения. Смотрите: отряд вооруженных головорезов врывается в город, убивает мужчин, насилует женщин и уходит, забрав добычу. Их объявляют преступниками, так? Но если этот город расположен в Ассирии, а жертвы – мусульмане, в таком случае вооруженные громилы – не преступники, а крестоносцы и герои.

– Брр! – с отвращением проговорила Марджери. – Ты ведь не всерьез, правда?

Ролло не понял, что сестра имела в виду.

– Ну и что? – нетерпеливо спросил сэр Реджинальд.

– В это воскресенье пуритане нападут на священников и попытаются похитить святые мощи, нарушив указ королевы Елизаветы. Верные христиане из паствы встанут на защиту нового епископа, назначенного Елизаветой, и захотят спасти мощи святого. Мечи тут ни к чему, поскольку все мужчины обычно ходят с ножами, которыми режут мясо за столом. К несчастью, в рукопашной, которая непременно начнется, вожак местных протестантов Дэн Кобли получит смертельную ножевую рану. Раз он главный зачинщик мятежа, его смерть сочтут Господней карой. И потом, выяснить, чья именно рука нанесла роковой удар, будет невозможно. А ты, отец, как мэр Кингсбриджа, пошлешь королеве отчет, где распишешь все так, как нужно нам.

Сэр Реджинальд задумчиво кивнул.

– Смерть Дэна Кобли воистину угодна Всевышнему. Он заводила среди пуритан.

– И наш заклятый враг, – добавил Ролло.

– Но ведь пострадает множество невинных людей! – воскликнула Марджери.

Смятение сестры Ролло нисколько не удивило. Марджери обладала силой духа, но искренне верила, что католическую веру надлежит отстаивать любыми способами – кроме насилия.

– Она права, – сказал граф Суизин. – Другим тоже достанется. Но это не должно нас останавливать. – Он усмехнулся. – Женщины вечно сюсюкают. Вот почему Господь сотворил первым мужчину.

Лежа в кровати и вспоминая обо всем, что случилось днем, Марджери злилась на Дэна Кобли и его пуритан, замысливших этакое ужасное святотатство, но ничуть не меньше она негодовала на своих отца и брата. Они собирались воспользоваться этим святотатством в политических целях.

Оба, сэр Реджинальд и Ролло, могли, конечно, пострадать в стычке с пуританами, но Марджери сознавала, что ей в немалой степени все равно. Она словно лишилась всяких родственных чувств. Они пожертвовали ею ради того, чтобы возвыситься до знати, пожертвовали сознательно – и столь же сознательно хотели теперь нажиться на беспримерной дерзости пуритан. Для них не имело никакого значения то обстоятельство, что они разрушили ее жизнь. В детстве они заботились о ней и опекали – как заботятся и опекают жеребенка, который однажды превратится в крепкого и выносливого коня. На глаза навернулись слезы, стоило Марджери вспомнить детские годы, когда она была уверена, что ее и вправду любят.

А вот возможность того, что в схватке пострадает Суизин, несказанно радовала. Марджери всем сердцем желала графу смерти – хотя бы увечья, настолько страшного, чтобы он впредь не смог даже приблизиться к ней, не говоря уже обо всем остальном. Она молила Бога отправить Суизина в это воскресенье в преисподнюю. И заснула, продолжая мечтать об избавлении от своего мучителя.

А проснулась с убеждением, что только от нее зависит, сбудется эта мечта или нет.

Суизин и впрямь подвергал себя опасности, однако должен быть способ сделать так, чтобы его наверняка ранили. Благодаря ее неустанному труду вместе со Стивеном Линкольном, сэр Реджинальд и Ролло видели в Марджери свою преданную союзницу, а потому ничего от нее скрывали. Надо придумать, как воспользоваться их доверием.

Марджери встала рано. Мать уже распоряжалась на кухне, отдавая указания относительно еды на весь день. Леди Джейн отличалась проницательностью и наверняка подозревала, что с ее дочерью творится неладное, но ни о чем не спрашивала. Разумеется, она поможет, если ее попросить, но сама она предпочитала ни во что не вмешиваться. Быть может, ее собственный брак содержал некие тайны, которые побуждали к молчанию.

Мать велела Марджери сходить к реке и найти рыбака со свежим уловом. С неба сыпал дождик, и Марджери натянула старый плащ, потом взяла корзинку для рыбы и вышла наружу. На рыночной площади торговцы уже раскладывали свои товары на прилавках – утром в субботу сюда стекался весь город.

Надо предупредить протестантов о ловушке, которую им готовят, чтобы они пришли в собор при оружии и готовые защищаться. Но нельзя ведь просто постучаться в дверь Дэна Кобли и сказать, что она хочет поделиться с ним секретом. Во-первых, ее заметят прохожие, и тот факт, что Марджери Ширинг пришла к Дэну Кобли, станет новостью, которая разойдется по Кингсбриджу в считаные минуты. Во-вторых, Дэн ей, скорее всего, не поверит, заподозрит обман. Нужно предостеречь его иначе, не впрямую.

Сколько Марджери ни ломала голову, на ум ничего не приходило. В глубокой задумчивости она пересекла площадь. Из мыслей ее вырвал голос, от которого сердце сразу забилось чаще.

– Эй! Как я рад тебя видеть!

Она выпрямилась, смущенная и обрадованная. Перед нею, в дорогом черном плаще, стоял ничуть не изменившийся за пять лет Нед Уиллард.

Марджери почудилось, будто она узрела перед собою ангела-хранителя, ниспосланного ей Всевышним. Она вдруг сообразила, что сама выглядит неряшливо, в этом ветхом плащике и с волосами, связанными в пучок. По счастью, Неду, похоже, не было дела до ее облика. Он стоял и улыбался – с таким видом, словно готов заниматься этим до скончания веков.

– А у тебя меч, – проговорила Марджери.

Нед пожал плечами.

– Придворным полагается носить мечи. Мне даже дают уроки, чтобы я усвоил, как им махать.

Справившись с изумлением, Марджери попыталась мыслить логически. Вот он, способ поделиться тайной ради благого дела. Если кто и заметит, что она беседует с Недом, такой человек лишь глубокомысленно покивает и скажет соседям, что она, дескать, так и не избавилась от давней привязанности. И ее семья, если до них дойдут слухи, подумает то же самое.

Но как начать разговор?

– Нед… На празднике будет стычка… Дэн Кобли хочет похитить мощи святого.

– Откуда ты знаешь?

– Донал Глостер рассказал Ролло.

Нед приподнял бровь. Разумеется, он и не догадывался, что правая рука Дэна Кобли наушничает католикам. Однако вслух Нед ничего не сказал, решив, должно быть, припасти это открытие для последующего обдумывания.

– Ролло известил Суизина, а Суизин хочет использовать дерзость пуритан, чтобы затеять стычку и убить Дэна.

– В церкви?

– Да. Он уверен, что сумеет оправдаться. Скажет, что защищал священников и мощи.

– Суизин слишком глуп, чтобы самостоятельно до такого додуматься.

– Это Ролло ему предложил.

– Вот дьявол.

– Я пыталась придумать, как предупредить протестантов. И тут встретила тебя. Сможешь с ними связаться?

– Конечно. Предоставь это мне.

Марджери едва справилась с желанием обнять Неда и жадно расцеловать.

– Мы должны отменить праздник, – заявил декан Ричардс, когда Нед рассказал ему о грядущих неприятностях.

– И на какой день перенести?

– Не знаю.

Они стояли у алтаря, поблизости от могучей колонны, что поддерживала устремленную ввысь колокольню. Нед запрокинул голову. Ему вспомнилось, что колокольню называли башней Мерфина: тот возвел новую, когда рухнула старая – так говорилось в хронике Кингсбриджа, книге Тимоти. Этот Мерфин и вправду был умелым мастером: его колокольня стояла вот уже две сотни лет.

Нед повернул голову, покосился на встревоженного Люка Ричардса, в голубых глазах которого читалась растерянность. Декан был священником и всегда старался избегать столкновений.

– Откладывать и переносить нельзя, – вздохнул Нед. – Это станет политическим ударом по королеве. Люди будут говорить, что пуритане Кингсбриджа помешали Елизавете назначить епископа по своему выбору. Истовые протестанты в других городах сочтут, что они тоже вправе сами решать, кому быть епископом, и, не исключено, примутся устраивать мятежи. Если подобное произойдет, королева нас с вами попросту распнет.

– Ой! – по-детски испугался Ричардс. – Тогда, наверное, лучше оставить мощи в храме.

Нед посмотрел на гробницу святого Адольфа, обнесенную железной решеткой. Малочисленная группа паломников, стоя на коленях, глядела сквозь решетку на вожделенный реликварий. Тот представлял собой изготовленное из золота изображение храма, с арками, башенками и шпилем. В золото были вделаны рубины, сапфиры и жемчужины, сверкавшие в солнечном свете, что проникал внутрь сквозь огромное восточное окно с витражом.

– Не уверен, что это поможет, – сказал Нед. – Раз уж они готовятся, то при желании сумеют прорваться за решетку.

Ричардс побледнел.

– Это же бунт! На моем посвящении!

– Верно. Для королевы бунт ничем не лучше отмены церемонии, сами понимаете.

– Что же делать?

Нед знал, что ему хотелось бы сделать, но медлил с ответом. Марджери явно кое о чем умолчала. Она просила его предупредить протестантов, чтобы те вооружились, но вовсе не стремилась предотвратить стычку. Для нее подобное было необычно, поскольку она всегда была против религиозных распрей, перерастающих в насилие. Нед осознал эту странность, еще когда разговаривал с Марджери, а теперь она и вовсе проявилась отчетливо. Увы, он не мог выяснить, что конкретно происходит, но не сомневался в том, что ему поведали далеко не всю правду.

Впрочем, не следует действовать на столь шатких основаниях.

Нед постарался отрешиться от воспоминаний о Марджери. Надо помочь декану Ричардсу.

– Думаю, стоит вытащить порох из пушки.

– Что вы хотите сказать?

– Надо избавиться от мощей.

Люк Ричардс обомлел.

– Я не посмею их выбросить.

– Вы меня не поняли. Мы можем их закопать, со всеми подобающими обрядами. Устроим погребальную службу завтра на рассвете – только вы и еще один или два священника. Велите Джорджу Коксу выкопать яму где-нибудь в соборе. И никому больше ни слова! – Джордж Кокс трудился могильщиком. – Мы похороним мощи прямо в этом ларце, а Джордж уложит обратно каменные плиты, и никто не догадается, куда подевался реликварий.

Ричардс обдумал услышанное, озадаченно хмурясь.

– Когда прихожане соберутся на церемонию, все уже будет сделано. Но что скажут люди? Они ведь заметят исчезновение ларца.

Повесьте на решетку уведомление, что святой Адольф похоронен здесь, в соборе. А потом, в проповеди, объясните, что святой по-прежнему здесь, осеняет собор своим присутствием, но его пришлось похоронить в тайне, чтобы уберечь его останки от людей, которые могли бы на них покуситься.

– Умно, – признал Ричардс. – Люди не станут беспокоиться, а пуританам нечего будет возразить. Все их возмущение окажется впустую. Все равно что стрелять с отсыревшим порохом.

– Хорошо сказано. Вставьте эти слова в свою проповедь.

Декан кивнул.

– Значит, договорились?

– Мне нужно поговорить с капитулом.

Нед подавил желание нагрубить Ричардсу.

– Зачем? Вас уже назначила королева. – Он улыбнулся. – Вы можете приказывать.

Ричардс смущенно повел плечами.

– Всегда разумнее объяснять людям причины распоряжений.

Нед решил, что затевать спор не стоит.

– Как угодно. Я приду на рассвете, чтобы понаблюдать за погребением.

– Хорошо.

Почему-то у Неда не было полной уверенности в том, что декан справится с порученным делом. Возможно, следует напомнить Ричардсу о том, чем тот обязан Неду.

– Я рад, что убедил королеву назначить епископом Кингсбриджа именно вас.

– Я ваш вечный должник, Нед. Спасибо, что поверили в меня.

– Думаю, мы хорошо сработаемся и сумеем остановить разрастание нетерпимости к чужой вере.

– Аминь.

Конечно, Ричардс еще мог передумать, если кто-то из капитула будет особенно горячо возражать против погребения святых останков, однако Нед сознавал, что прямо сейчас больше ничего сделать не сможет. Пожалуй, имеет смысл заглянуть в собор под вечер и снова переговорить с Ричардсом.

Нед попрощался и пошел вдоль нефа, вдоль бесконечных колонн, взмывающих по обе стороны арок и разноцветных витражных окон, размышляя о том, сколько всего чудесного и сколько скверного повидал этот храм за минувшие четыреста лет. Выйдя из западной двери, он увидел Марджери, которая возвращалась домой с корзиной, полной рыбы. Марджери тоже заметила его и остановилась у соборного крыльца, поджидая.

– Получилось? – спросила она, когда Нед приблизился.

– Думаю, насилия не будет. Я уговорил Люка захоронить мощи святого завтра утром, так что сражаться будет попросту не из-за чего.

Он ожидал, что Марджери обрадуется, примется его благодарить; вместо этого она долго смотрела на него, словно не веря собственным глазам, а потом сказала:

– Нельзя! Так нельзя!

– Что-то я тебя не пойму.

– Они должны схватиться между собой!

– Ты же всегда была против насилия.

– Суизин должен умереть!

– Тсс! – Нед взял Марджери за локоть и увлек за собою в собор. В северном приделе была часовня, посвященная святой Димфне. К этой святой мало кто обращался, поэтому часовня почти всегда пустовала. Икону, изображавшую обезглавливание Димфны, сняли, чтобы не злить пуритан.

Нед взглянул в глаза Марджери, держа ее руки в своих, и проговорил:

– Полагаю, тебе лучше рассказать мне, в чем дело. Почему Суизин должен умереть?

Она молчала, однако Нед видел по глазам, что ей отчаянно хочется в чем-то признаться. Он терпеливо ждал.

Наконец она выдавила из себя жуткие слова:

– Когда Барта нет дома, Суизин по ночам приходит в мою постель.

Нед застыл в изумлении. Марджери изнасиловали – и кто? Ее собственный свекор! Это было омерзительно и жестоко. Неда внезапно обуяла свирепая ярость, пришлось приложить немалое усилие, чтобы овладеть собой. На ум один за другим приходили вопросы, и ответы на них казались совершенно очевидными.

– Ты сопротивлялась, но он для тебя слишком силен, верно? И он сказал, что кричать можешь сколько угодно; он скажет, что это ты его соблазнила, и все ему поверят. Так?

По ее щекам потекли слезы.

– Я знала, что ты поймешь.

– Какая же он скотина!

– Я не хотела тебе говорить. Надеюсь, Господь будет милостив и завтра отнимет у него жизнь.

А если Господь не вмешается, я сам его прикончу, подумал Нед. Вслух он этого говорить не стал.

– Пойду-ка я снова потолкую с Люком. Устрою так, что драка непременно будет.

– Каким образом?

– Еще не знаю. Что-нибудь придумаю.

– Пожалуйста, береги себя. Не хочу, чтобы ты пострадал.

– Ладно. Неси свою рыбу домой.

Марджери помедлила, а затем, словно набравшись храбрости, сказала:

– Ты единственный, кому я могу доверять. Единственный на свете.

Нед кивнул.

– Знаю. Иди домой.

Она вытерла глаза рукавом платья и вышла из собора. Нед последовал за нею минуту спустя.

Встреться ему в тот миг Суизин, он напал бы на графа, не раздумывая, стиснул бы горло этому негодяю, задушил бы на месте голыми руками – или напоролся бы, что вернее, на меч Суизина. Впрочем, Нед был слишком разъярен, чтобы беспокоиться из-за подобных мелочей.

Он повернулся и бросил взгляд на величественный западный фасад собора, влажный от мнившегося неизбывным мелкого английского дождика. В дверь в этом фасаде люди заходили в поисках Бога. Как вообще кто-то осмелился помышлять об убийстве в храме? Но ничего другого на ум не приходило, ни о чем другом Нед попросту не мог думать.

Нед велел себе мыслить здраво. Признай, приятель, против Суизина тебе вряд ли выстоять, а если и выстоишь – тебя повесят за нападение на благородного. Лучше вспомни, что ты умен, а Суизин туп, и придумай какой-нибудь хитрый способ покончить с графом.

Рыночная площадь, на которой бывало многолюдно каждую субботу, нынче кишела зеваками, прибывшими в Кингсбридж на завтрашнюю церемонию. В обычных обстоятельствах, пробираясь между людей и бесчисленных прилавков, Нед мимоходом бы отмечал и запоминал различные подробности – где цены упали, где поднялись, чего в избытке, а чего в изобилии, сколько денег у горожан и на что те их тратят; но сегодня все это не имело значения. Он сознавал, что с ним здороваются знакомые, но был слишком поглощен собственными мыслями, чтобы заводить разговоры, и отделывался лишь взмахом руки или коротким кивком.

Наконец он добрался до дома и вошел внутрь. Матушка Неда за последние годы резко сдала. Она горбилась, словно съежилась, и повсюду ходила, опираясь на палку. Казалось, что Элис утратила всякий интерес к миру за пределами дома: она дотошно расспрашивала Неда о королеве и королевской службе, но едва ли вслушивалась в его ответы. В прежние времена она бы с удовольствием вызнавала подробности политических действий и потребовала бы от сына полного отчета о том, как именно Елизавета повелевает своим окружением.

Впрочем, с того мгновения, как Нед покинул дом этим утром, кое-что все-таки поменялось. Матушка сидела в главной зале, и с нею были трое слуг – экономка Джанет Файф, ее муж, хромой Малькольм, и их шестнадцатилетняя дочь Эйлин. Все выглядели взволнованными, но улыбались, и Нед сообразил, что пришло некое хорошее известие.

Завидев сына, Элис воскликнула:

– Барни вернулся в Англию!

Хоть что-то, да ладится, подумал Нед и заставил себя улыбнуться в ответ.

– Где он?

– Высадился в Куме с «Ястреба». Нам прислали весточку – он дождется, пока ему заплатят, за три года сразу, и поедет домой.

– С ним все в порядке? Вроде бы он плавал в Новый Свет…

– И вернулся невредимым!

– Устроим праздник, зарежем самую толстую телушку.

Лицо Элис омрачилось.

– Нет у нас телушки. Ни толстой, ни какой еще.

Юная Эйлин, в детстве запавшая на Барни, вставила:

– Зато есть полугодовалый поросенок! Мы с мамой хотели пустить его на сало. Можно его зажарить.

Нед кивнул. Наконец-то вся семья соберется вместе!

Когда сели за обед, Нед снова вспомнил о бедах Марджери. Матушка оживилась, гадала вслух, какие приключения выпали на долю Барни, коли тот побывал в Севилье, в Антверпене и на Испаньоле. Нед рассеянно отвечал, поддерживая беседу, а сам продолжал размышлять.

Марджери просила предостеречь пуритан, чтобы те пришли вооруженными, и надеялась, что Суизин погибнет в разгоревшейся стычке. Однако она постыдилась поведать Неду истинную причину своего желания, и он, преисполненный лучших намерений, сам того не желая, все испортил: стычки не будет, мощи не вынесут из собора, у пуритан не появится повода возмущаться, а у Суизина не будет предлога для нападения.

Надо как-то исправить то, что уже сделано. Это выглядело почти невозможным. Декан Ричардс наверняка откажется, если предложить ему устроить побоище в храме.

Можно, конечно, все подстроить – для этого достаточно сообщить всем, кто замешан в этом деле, что декан захоронит мощи святого Адольфа на рассвете. Но ведь это еще не все. Кто знает, как повернется? Суизина могут ранить – а могут и не ранить. Для безопасности Марджери надо бы проследить, чтобы графу перепало как следует.

Как превратить завтрашние похороны в ловушку для Суизина?

Может, воспользоваться коварным планом Ролло, слегка тот изменив?

Замысел начал обретать очертания. Можно заманить Суизина в собор, скормив графу какую-нибудь убедительную ложь. Но католики не доверяют Неду. Хорошо, а кому они доверяют?

Тут он вспомнил, что говорила Марджери – что Донал Глостер, оказывается, наушничает Ролло. Значит, Ролло верит Доналу.

Если подговорить Глостера…

Из-за обеденного стола Нед удрал, наскоро проглотив последний кусок. Спустился по главной улице, свернул у причала бойни и направился к Тэннерис, городской окраине, где размещались всевозможные пахучие, если не сказать – смрадные, производства. Отыскав дом Глостеров, он постучал в дверь. Открыла мать Донала, привлекательная женщина средних лет, темноволосая и с пухлыми губами, которые сын явно унаследовал от нее. Вид у мистрис Глостер был настороженный.

– Чем обязана, Нед Уиллард?

– Добрый день, мистрис Глостер, – вежливо сказал Нед. – Я пришел потолковать с Доналом.

– Он на работе. Знаешь, где ведет свои дела Дэн Кобли?

Нед кивнул. Склад Кобли стоял на берегу реки.

– Не хотелось бы отрывать его от работы. Когда он должен вернуться?

– Заканчивает он на закате, но обычно идет в таверну, а уж потом домой.

– Спасибо.

– Что тебе от него нужно?

– Просто поговорить.

Мистрис Глостер покачала головой. Нед ушел, понимая, что мать Донала ему не очень-то поверила.

Он вернулся на набережную и сел на моток веревки, продолжая обдумывать свой замысел, который выглядел весьма рискованным и опасным. Вокруг кипела торговая жизнь, подплывали и отплывали лодки, подъезжали и укатывали прочь повозки, доставляя и забирая зерно и уголь, камни из каменоломни и древесину из леса, отрезы полотна и бочонки с вином. Именно так обрела достаток его семья – покупая в одном месте, продавая в другом и богатея на разнице в ценах. Со стороны смотрелось просто, но это был способ разбогатеть – единственный способ для тех, кто не принадлежал к знати и не мог заставлять других платить арендную плату за пользование землей.

Солнце стало клониться к закату. Двери запирались, склады и амбары пустели, люди начали расходиться – кто домой, к семейному ужину, кто в таверну, кто в темные переулки, где поджидали возлюбленные. Нед увидел Донала: тот вышел из амбара Кобли с видом человека, которому не нужно гадать, чем бы заняться, ибо он делает одно и то же каждый вечер.

Следом за Доналом Нед двинулся к таверне.

– Эй, Донал! Можно тебя на пару слов?

Раньше бывало всякое, но теперь никто, как правило, не отказывал Неду в подобной просьбе. В Кингсбридже знали, что Нед обладает властью и пользуется влиянием при королевском дворе. Ему самому это удовлетворения не приносило. Одни жаждут признания, другие охочи до вина или до плотских утех, третьи грезят о монашеской жизни с ее порядком и послушанием. А о чем мечтает он, Нед? Ответ на этот вопрос родился словно сам собой и пришел на ум мгновенно – ему нужна справедливость.

Пожалуй, надо будет это обдумать. Но после, после.

Нед заплатил за две кружки эля и увлек Донала в угол. Опустившись за стол, он сказал:

– А ты смелый парень, Донал.

– Кто бы говорил! Или передо мною вовсе не Нед Уиллард, лучший ученик школы? – Губы Донала скривились в неприятной усмешке.

– Мы больше не в школе, Донал. Там нас разве что пороли за ошибки. А теперь могут и убить.

Донал, похоже, догадался, к чему клонит Нед, но прикинулся непонятливым.

– Хорошо, что я стараюсь не ошибаться.

– Стоит Дэну Кобли и прочим пуританам узнать о твоих делишках с Ролло, тебя порвут на кусочки.

Глостер побледнел.

После долгого молчания он раскрыл было рот, но Нед его опередил:

– Не трудись отрицать. Не трать время впустую. Я знаю, что это правда, и ты сам знаешь. Подумай лучше, что тебе придется сделать, чтобы я сохранил твою тайну.

Донал сглотнул, потом дернул головой.

– Вчера ты кое о чем уведомил Ролло Фицджеральда. С тех пор расклад немного поменялся.

Донал отвесил челюсть.

– Но как?..

– Не важно, как я узнал, о чем вы с Ролло говорили. Запоминай: мощи святого подвергнутся осквернению в соборе завтра утром, но произойдет это на рассвете, и в храме будут лишь несколько священников.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Чтобы ты передал Ролло.

– Ты же ненавидишь Фицджеральдов! Они разорили твою семью!

– Не ломай голову, все равно не поймешь. Просто передай Ролло мои слова, и твоя шкура уцелеет.

– Ролло спросит, откуда мне стало известно.

– Скажешь, что подслушал разговор Дэна Кобли.

– Ладно.

– Ступай, найди Ролло. Вы ведь наверняка договаривались, как связаться, если срочно понадобится встретиться.

– Сейчас, только пиво допью.

– Думаю, лучше тебе уйти трезвым.

Донол с тоской уставился на свою кружку.

– Иди, Донал.

Глостер поднялся и ушел.

Нед покинул таверну несколько минут спустя и направился вверх по главной улице. На душе скребли кошки. Исполнение его плана зависело от множества людей, которым надлежало сделать то, чего он от них ожидал, – от декана Ричардса, от Донала Глостера, от Ролло Фицджеральда и, что было важнее всего, от графа Суизина. Если хоть кто-то из них проявит своеволие, все пойдет насмарку.

Пора добавить к этой цепочке еще одно звено.

Нед миновал собор, таверну «Колокол» и Прайори-гейт, новый дом Фицджеральдов, и вошел в здание гильдейского собрания. Там он постучал в дверь шерифа Мэтьюсона и толкнул ту, не дожидаясь ответа. Шериф ужинал хлебом и холодным мясом. Завидев Неда, он отложил в сторону нож, который держал в руке.

– Добрый вечер, мистер Уиллард. Что-то случилось?

– И вам того же, шериф. Нет, все хорошо.

– Чем могу служить?

– Не мне, шериф. Вы можете послужить королеве. У ее величества есть для вас поручение на эту ночь.

Ролло в очередной раз дотронулся до рукояти меча. Никогда прежде ему не доводилось сражаться по-настоящему. В детстве он брал уроки, дрался на деревянных мечах, как и подобало отпрыску богатого семейства, но вот браться за оружие всерьез ему пока не приходилось.

В спальне сэра Реджинальда было темно; там собралось множество людей, и спать никто не собирался. Из окна открывался замечательный вид на северный и западный фасады кингсбриджского собора. Ночь выдалась ясной; привыкший к темноте взгляд Ролло улавливал в призрачном свете звезд скрытые под пологом ночи очертания храма. Витражные окна и двери под стрельчатыми арками казались черными провалами, ведущими в непроглядный мрак, этакими глазницами человека, которого ослепили за самовольную чеканку монет. Выше прорисовывались очертания башенок с их затейливыми кровлями и фиалами.

Вместе с Ролло назначенного часа дожидались его отец, сэр Реджинальд Фицджеральд, зять Барт Ширинг, отец зятя граф Суизин и двое доверенных подручных графа. Все были вооружены мечами и кинжалами.

Когда соборный колокол прозвонил четыре раза, Стивен Линкольн отслужил мессу и отпустил всем шестерым тот грех, который им предстояло совершить. С тех пор они затаились и ждали.

Женщины, леди Джейн и Марджери, легли спать, но Ролло полагал, что вряд ли кто-то из них и вправду заснул.

Рыночная площадь, столь многолюдная и шумная днем, была пустынна и тиха. На дальней стороне площади угадывались грамматическая школа и епископский дворец. За ними дома по склону холма спускались к реке; крыши расположенных вплотную друг к другу строений напоминали черепичные ступени гигантской лестницы.

Ролло тешил себя надеждой, что Суизин и Барт, а также солдаты, привычные к насилию, сами справятся с противником, и ему сражаться не придется.

Небо начало сереть, и громада собора проступила из сумрака более отчетливо. Потом кто-то прошептал: «Вон они», и Ролло увидел группу людей, вышедших из епископского дворца. Их тоже было шестеро, и каждый держал в руке фонарь со свечой. Они пересекли площадь и вошли в собор через западную дверь. Свет сгинул, будто фонари разом затушили.

Ролло нахмурился. Вообще-то Дэну Кобли и прочим пуританам давно полагалось прятаться внутри собора. Быть может, они пробрались мимо разрушенного аббатства и долго скрывались в тенях, поэтому их не было видно из окон Прайори-гейт. Почему-то поведение противника вызывало беспокойство, но Ролло промолчал, зная наверняка, что, рискни он поделиться своим сомнениями, его поднимут на смех и обвинят в трусости.

Граф Суизин проговорил вполголоса:

– Повременим еще минутку. Пусть начнут свое богохульное дело.

Это было правильно. Было бы ошибкой врываться в собор прежде, чем мощи святого извлекут из гробницы, прежде чем пуритане запятнают себя скверной.

Ролло вообразил, как священники идут к восточному приделу, отпирают решетку, бережно поднимают ларец с мощами. Что будет дальше? Неужто они побросают кости в реку?

– Ладно, идем, – распорядился Суизин.

Он двинулся первым, остальные следом за ним спустились по лестнице и вышли из дома Фицджеральдов. Снаружи все перешли на бег; в ночной тишине чудилось, что каждый шаг отдается громовым раскатом. Ролло подумал на бегу, что святотатцы в соборе наверняка должны услышать этот грохот; хватит ли им ума отказаться от богохульного злодейства и сбежать, спасая свои жизни?

Суизин распахнул высокую дверь собора, и католики ворвались внутрь, обнажая мечи.

Они успели вовремя. Декан Ричардс стоял посреди нефа, перед невысоким алтарем, на котором горело несколько свечей. В простертых над головой руках он держал золотой ларец, а другие, кто был в храме, что-то бормотали, творя, должно быть, омерзительный, поистине дьявольский обряд. В тусклом свете сложно было различить, сколько именно людей собралось в этот утренний час в огромном соборе. Католики устремились к застигнутым врасплох святотатцам у алтаря, и Ролло на бегу заметил яму, зияющую в полу собора; у ближайшей колонны высилась поставленная торцом каменная плита. Подле нее застыл изваянием Джордж Кокс, кингсбриджский могильщик, сжимавший в руках лопату. Такого Ролло не ожидал, но это не имело значения: сама поза декана Ричардса свидетельствовала о преступных, кощунственных намерениях.

Граф Суизин, по-прежнему бежавший впереди, кинулся на Ричардса, потрясая мечом. Декан увернулся, не опуская ларца.

Потом Джордж Кокс замахнулся лопатой на графа.

В этот миг раздался крик:

– Именем королевы, всем стоять!

Откуда кричали, разглядеть было невозможно.

Суизин сделал выпад, метя в грудь Ричардсу. Тот отшатнулся в последнее мгновение, и клинок задел его по левой руке, пропоров рукав сутаны и вонзившись в плоть. Декан вскрикнул от боли и выронил золотой ларец, который с грохотом упал на каменный пол; драгоценные камни повылетали из оправ и покатились по плитам.

Краем глаза Ролло заметил какое-то движение в южном трансепте. Мгновение спустя оттуда в неф выскочила целая компания, десяток или дюжина мужчин, вооруженных мечами и дубинками. Они сразу же напали на католиков. Тот же голос повторил требование остановиться, именем королевы, и Ролло наконец разглядел, что это тщетное распоряжение отдавал шериф Мэтьюсон. Что здесь творится на самом-то деле?

Джордж Кокс снова замахнулся лопатой, целя графу в голову, но Суизин уклонился, и удар пришелся ему по левому плечу. Разъяренный Суизин нанес удар мечом, и Ролло с ужасом увидел, как клинок пронзает тело могильщика и острие выходит у того из спины.

Прочие священники попадали на колени возле изувеченного ларца, будто прикрывая тот своими телами.

Шериф и его подручные сражались с графом и товарищами Суизина. Ролло различил в полумраке знаменитый кожаный шлем Осмунда Картера. А это что за рыжеволосый тип? Неужто Нед Уиллард?

Католиков превосходили числом, двое к одному. Я точно умру, подумал Ролло, но Господь вознаградит меня за мое рвение.

Он совсем уже собрался было кинуться в схватку, но замер, пораженный внезапной мыслью. Присутствие в соборе Неда Уилларда наводило на подозрения. Получается, им подстроили ловушку? Где треклятые пуритане? Если бы те прятались в тенях возле колонн, им давно следовало бы показаться. Но вокруг только люди графа и помощники шерифа, а посреди нефа скулят перепуганные священники. Пуритан нигде не видно.

Быть может, Донал Глостер что-то напутал? Но ведь священники и вправду собрались в соборе на рассвете, как утверждал Донал, и они, очевидно, собирались сотворить что-то непотребное с останками святого. Скорее всего, Дэн Кобли почему-то передумал, решил, что устраивать бучу в пустом храме не имеет смысла. Но тогда откуда взялся шериф? Каким образом Мэтьюсон мог узнать о планах графа? Проговориться никто не мог – единственными, помимо членов семьи, кто знал о задуманном, были двое графских подручных и Стивен Линкольн, а эти трое заслуживали безусловного доверия. Не исключено, что это декан Ричардс спохватился и привлек шерифа, на всякий случай; недаром говорят, что совесть заставляет грешников бояться всего на свете.

Так что, ловушка? Или дерзкая затея, обернувшаяся провалом? Какая разница…

Схватка продолжалась.

Шериф набросился на графа. Суизин как раз пытался вытащить свой меч из тела Джорджа Кокса, и шериф ударил его по правой руке. Граф зарычал от боли и выпустил рукоять меча. Ролло увидел, как отсеченный большой палец падает на пол, в россыпь драгоценных камней.

Нед Уиллард вырвался из толпы спутников шерифа и ринулся на Суизина, вскинув меч высоко над головой. Ролло быстро сделал шаг вперед и заступил Неду дорогу, защищая раненого графа. Нед резко остановился и пристально посмотрел Ролло в глаза.

Ролло был выше и тяжелее своего противника. В школе юному Неду Уилларду частенько от него доставалось. Но потом Нед подрос. А теперь нечто в том, как Нед стоял и как смотрел, напрочь лишало Ролло былого ощущения превосходства.

Стискивая мечи, они принялись кружить у колонн, и каждый высматривал возможность нанести удар. На лице Неда Ролло увидел отвращение, и ему стало обидно. Что я такого сделал, что ты меня ненавидишь? – захотелось ему крикнуть. Память услужливо предоставила ответы: вынудил Марджери выйти за Барта, обвинил в ростовщичестве и разорил мать Уилларда, пытался помешать Елизавете занять английский трон, а еще издевался и лупил в школе…

За спиной раздался рев, и Ролло отважился бросить быстрый взгляд через плечо. Граф Суизин продолжал биться, несмотря на рану. Он неуклюже держал меч в левой руке, однако ухитрился оцарапать шерифу Мэтьюсону лоб. Рана была несерьезной, но обильно кровоточила, и шериф теперь мало что видел. Шатаясь словно пьяные, эти двое не успокаивались и все нападали друг на друга.

Взгляд назад оказался ошибкой. Нед тут же атаковал, яростно, свирепо. Его тяжелый меч сверкнул, отразив свет свечей, обрушился сверху, потом уколол, потом будто извернулся, чтобы вонзиться сбоку… Ролло отчаянно защищался, отражая удары и непрерывно пятясь, а затем его правая нога на что-то наступила – наверное, на драгоценные камни, рассыпанные по полу, – и он оступился и понял, что падает. Он рухнул на спину и выронил меч. Руки сами собой раскинулись в стороны, грудь осталась открытой, и Ролло застыл в ожидании неминуемой смерти в самый ближайший миг.

К его изумлению, Нед попросту перепрыгнул через него.

Ролло извернулся, встал на колени и замер, наблюдая. Нед накинулся на графа еще более яростно, чем на предыдущего противника, а шериф отодвинулся и старался вытереть кровь, заливавшую глаза. Суизин уперся спиной в колонну под градом ударов. Очередной выпад Неда выбил меч из левой руки графа, а потом вдруг острие Недова клинка очутилось у горла Суизина.

– Арестуй его! – завопил шериф.

Острие клинка укололо кожу, струйкой потекла кровь, но Нед с видимым усилием сдержался.

Суизин не шевелился, ощущая близость смерти. Потом Нед произнес:

– Вели своим людям сложить оружие.

– Сдавайтесь! – крикнул Суизин. – Сдавайтесь!

Лязг мечей немедленно стих, сменился скрежетом, с каким оружие падало на каменный пол. Ролло принялся озираться по сторонам. Его отец, сэр Реджинальд, тоже стоял на коленях и держался руками за голову; из-под пальцев сочилась кровь.

Нед не отрывал взгляда от Суизина.

– Арестовываю вас именем королевы по обвинению в святотатстве, осквернении мощей и убийстве, – сказал он.

Ролло вскочил.

– Мы не святотатцы!

– Разве? – осведомился Нед с удивительным самообладанием. – Разве не вы ворвались в храм с обнаженными мечами? Не вы ранили назначенного епископа и убили могильщика? Не вашими стараниями ларец с мощами очутился на полу?

– Вы тоже пришли с оружием!

– Шериф и его люди прибыли защитить мощи и священников. И правильно сделали.

Ролло растерялся. Как, ну как, скажите, такой великолепный план мог пойти прахом?

– Осмунд, будь добр, свяжи пленников, а потом отведи их к себе и запри в темнице.

Осмунд Картер с готовностью извлек моток крепкой веревки.

– Потом пошли за врачом, – продолжал Нел. – Первым пусть осмотрит декана Ричардса.

Пока Ролло связывали руки за спиной, младший Фицджеральд все таращился на Неда, лицо которого будто светилось от злорадного удовлетворения. Ролло молчал, но лихорадочно обдумывал вразумительные объяснения. Выходит, шериф все-таки прознал, неведомо как, о намерениях Суизина? Или декан Ричардс просто перепугался и призвал подкрепление, опасаясь расправы? А пуритан что, предупредили? Или они решили не приходить ни с того и ни с сего?

Или тут постарался мерзавец Нед Уиллард?

Ответа Ролло так и не нашел.