56

Когда очередной патруль сбиров проходит мимо, Анцоло подает сигнал, и Гривано покидает пределы «Белого орла». Дверь за его спиной закрывается с тихим шорохом дерева о дерево: это финальный звук. Он один. Он всегда был одинок — по крайней мере, со времени смерти Жаворонка, — но теперь его инородность уже невозможно скрыть. Подобно стальному осколку, засевшему в мышце, он существует сам по себе, никак не участвуя в жизни окружающей его материи.

Он сворачивает направо, собираясь идти обратно тем же путем, каким сюда пришел, но замечает двух сбиров перед все еще открытой таверной дальше по улице: они остановились и о чем-то спорят с ночными стражниками, которых он видел там ранее. Гривано прячется в темной дверной нише и ждет, когда они удалятся, но вместо этого один из них направляется внутрь таверны.

— Я буду гнать этого пса-еретика без устали, вот увидишь, только сначала сброшу лишнее дерьмо, — говорит он своему напарнику, остающемуся на улице.

В этом напарнике Гривано узнает молодого туповатого крепыша, который днем торчал под окнами гостиницы. Он важничает, выпячивая грудь и сжимая рукоятку своей рапиры, как ребенок новую игрушку. Гривано отсчитывает время по ударам своего пульса, позволяя второму сбиру добраться до отхожего места и спустить штаны. Затем он быстро продвигается по улице — перебежками от тени до тени — и, внезапно объявившись перед молодым сбиром, бьет его по голове железным набалдашником трости.

Вскрикнув, парень падает на утоптанную грязь перед входом в таверну. Ночные стражники приподнимаются со своих мест, смотрят на Гривано, потом переглядываются. Гривано вновь угрожающе поднимает трость, и стражи опускаются на свои стулья. Поверженный сбир со стоном ощупывает разбитое лицо, размазывая по нему кровь и сопли. Гривано, не сводя глаз со стражников, забирает у раненого его рапиру вместе с ножнами и перевязью.

Как только Гривано исчезает из поля зрения стражников, те поднимают крик, призывая из уборной второго сбира, — но Гривано уже далеко, мчится в западном направлении, прочь из Риальто. Ветер слабеет, на небе ни облачка, воздух сгущается, становясь не по сезону холодным. От более теплой воды начинает щупальцами тянуться туман; он замечает это, переходя по мостику узкий канал. Луна висит низко, но света еще предостаточно. Слишком много света.

К этому времени сбиры, должно быть, уже разыскали всех его малолетних курьеров, а также добрались до адресатов посланий, которые все как один заявят, что смысл сказанного им совершенно непонятен. И в каждом из тех мест сбиры устроят засаду в надежде на его появление. Следовательно, Гривано должен уходить через другие, незнакомые ему кварталы: в направлении Сан-Поло и Фрари. Но, как уже не раз бывало в этом городе, улицы уводят его в другую сторону, приближая к северному изгибу Гранд-канала. И Гривано не пытается этому воспротивиться. В данной ситуации не так уж важно, куда он идет, лишь бы не навстречу сбирам.

Кто он? Чей он агент? Во что он превратился?

Сейчас лишь с огромным трудом он может вспомнить двух юнцов, стоявших на палубе «Черно-золотого орла», — они оба там умерли, чтобы возродиться вновь. Долгие годы он поддерживал себя обещаниями финальной мести, мечтая о том, как турки однажды заплатят кровью за все сотворенное с его домом, с его семьей, с Жаворонком. Он так бережно лелеял эту мечту о возмездии, что спрятал ее глубоко в душе, в подобии потайного ларца, а этот ларец затем помещал в другие ларцы внутри все новых, крепко запертых ларцов. И вот наконец — после кампаний в Африке и Персии, после победоносных или неудачных походов на всех дальних границах султанской империи, после того, как он стал частью боевого товарищества людей, годами сражавшихся плечом к плечу и евших из одного походного котла, — наконец поступило предложение Наркиса, и Гривано подумал: «Это мой шанс, другого может и не представиться». Но вскоре выяснилось, что он уже не в состоянии отыскать внутри себя того жаждавшего мести юнца. Отплывая из Константинополя, он утешался мыслью о том, что ключи к заветным ларцам просто лежат в забытом тайнике и со временем обязательно найдутся. И только сейчас он понял, что все эти ларцы пусты — и были таковыми всегда. Холодная ярость в его сердце — это всего-навсего коридор с бесчисленными зеркалами на стенах, процессия призраков, хоровод несуществующих отражений, преследующих друг друга и самих себя.

Он проходит полдюжины улиц, не заметив ни одного сбира. Несколько раз видит вдали ночных стражников на обходе — в этих кварталах им отдыхать не позволили — и в таких случаях сразу ныряет в тень. А где-то позади него сбиры, позаботившись о своем раненом новобранце, неумолимо расширяют зону поиска. Скоро они появятся и здесь. Он изначально планировал описать полукруг в южном направлении и выйти к Гранд-каналу напротив дома Контарини, но с таким же успехом можно нанять лодку и севернее, у поворота в канал Каннареджо. Это может быть даже к лучшему: сбиры не разглядят его под навесом сандоло. И он может напоследок получить удовольствие, проплывая через центральную часть города и любуясь дворцами при лунном свете. Недурной способ попрощаться с этим местом. Он переждет несколько дней в палаццо Контарини, а потом найдет корабль, отправляющийся в Константинополь. Или в Рагузу. Или в Тунис. Любой порт сгодится. В конце концов, Гривано врач, а люди болеют повсюду.

На Красильной улице ему навстречу попадается пара ночных стражников, которые ведут оживленную дискуссию, совсем не глядя по сторонам. И он, вместо того чтобы свернуть в проулок, присаживается на ступени в нише с намерением подслушать их разговор.

— Неужто вся эта суматоха из-за того арестованного еретика? — спрашивает один из них. — Или это какой-то большой заговор?

— Хотел бы я знать, — следует ответ. — На еретика донес его же покровитель, Джованни Мочениго, всем известный дурак и двуличный трус. Говорят, он путался с колдунами, которые могут вызывать демонов. Этим вечером какой-то злодей намалевал на двери палаццо Мочениго ужасное проклятие на латыни. Сейчас там выставлена охрана из полдюжины брави, а в доме горят все лампы и свечи, какие удалось найти. Он перепуган до полусмерти.

— А те двое, на которых охотятся сбиры…

— Теперь уже только один. Тот, который врач. Турка нашли недавно плавающим в канале Мадоннетта.

— Мертвым?

— Конечно мертвым. Или ты думаешь, он там купался? Вопрос лишь в том, кто его прикончил — то ли сбиры, то ли его сообщники, а может, он и сам наложил на себя руки…

— Погоди-ка… Эй, кто там?!

Они все же его заметили. Усталые мышцы ног и спины Гривано протестующе ноют, когда он поднимается со ступенек и выходит на середину улицы.

— Господи помилуй! Да это он самый и есть!

Свет фонаря слепит глаза Гривано; он жмурится. Стражники выглядят как простые обыватели: мелкие торговцы или ремесленники, за несколько лишних монет бродящие по ночным улицам с дубинками и фонарями. Бедняки, обремененные долгами и семьями. Все трое обмениваются мрачно-унылыми взглядами, оказавшись в ситуации, которой не желал ни один из них. Затем Гривано перекладывает трость в левую руку и начинает вытягивать из ножен рапиру.

— Беги! — вопит первый стражник, но его товарищ и так уже мчится прочь со всех ног.

Оранжевые искры летят от его фонаря, а в губы вставлен деревянный свисток. Пронзительный тонкий свист разрывает холодный воздух. В ближайших домах слышатся голоса: их обитатели пробуждаются.

Гривано позволяет стражникам сбежать. Они быстро найдут сбиров, которые к этому времени должны добраться до соседних улиц. Неподалеку находится площадь Сан-Джакомо-дель-Орио, а от нее несколько минут ходьбы до Гранд-канала, где он сможет взять лодку и окажется в безопасности. Но сейчас такой финал его уже не устраивает. Вместо этого он намерен задержаться на площади. Позади него темные улицы пролистываются, подобно страницам древней рукописи, на изучение которой он потратил много лет и лишь в самом конце обнаружил, что исходил из неверной интерпретации текста — принимал аллегорию за буквальную правду, или наоборот. И сейчас он хочет отлистать все назад и начать чтение заново. Даже если эта попытка заведомо обречена и ему ни за что не осилить всю книгу повторно. Даже если время, необходимое для постижения смысла, безнадежно упущено.

На следующем перекрестке — здесь узкая улица ответвляется в западном направлении — возникает знакомое холодящее чувство: кто-то за ним наблюдает. Он останавливается и долго стоит без движения. Уже зная. Но не желая это видеть. Наконец, сделав над собой мучительное усилие, поворачивает голову влево.

Это находится в полусотне шагов от него, на боковой улочке, залитое сиянием желтой луны. Перекрывающее просвет между зданиями. Гривано видит контуры широкополой шляпы, ясеневый хлыст, маску с длинным клювом. На таком расстоянии он не может уловить запах асафетиды, но он различает дымок, тонкими струйками поднимающийся из отверстий в клюве, перед блестящими стеклянными глазами.

Он жаждет наброситься на эту тварь. Уничтожить ее. Положить этому конец. Но, выхватывая рапиру, он слышит крик где-то позади, потом еще один в ответ: ночная стража поднимает тревогу по всему кварталу. Он оглядывается всего на секунду, а когда вновь смотрит вдоль боковой улицы, демона там уже нет.

К такому обороту дел Гривано не готов. Он продолжает движение по основной улице, ощущая тяжесть и покалывание в ногах, как будто онемевших после долгого бездействия, — или как будто он поменялся телами с другим человеком и еще не освоился в новом облике. На площади перед боковым входом в церковь горят факелы; под деревьями колышутся прихотливые тени. А эта тварь теперь уже повсюду, но заметить ее удается лишь краем глаза. Он дважды поворачивается кругом. Втягивает носом воздух.

Церковная дверь распахивается под нажимом его плеча, и Гривано входит внутрь. Горят свечи, но священника не видно. Здесь вообще никого нет. Такое чувство, словно во всем городе остались только он и этот демон, им же самим как-то вызванный. Он идет в западный конец нефа, окунает пальцы в купель со святой водой и крестится, хотя и сознает всю нелепость этой предосторожности. Двигаясь вдоль стены от капеллы к капелле, он старается дышать глубже, дабы остудить свою кровь и прояснить сознание. Внимательно осматривает все вокруг. Арочный свод. Колонна из зеленого мрамора, привезенная сюда во время Крестовых походов. Живописные образы святых и Девы Марии. Одно темноватое полотно — на котором Иоанн Креститель проповедует перед почтительно и восхищенно внимающей толпой — приковывает к себе его внимание, и Гривано подходит ближе, чтобы как следует его рассмотреть.

Вне всяких сомнений, в этой картине узнается рука безумного художника, о котором рассказывал сенатор, — бедолаги, возомнившего, будто его преследуют сбиры и колдуны, и в конечном счете выбросившегося из окна. Гривано пытается иронически усмехнуться, но это ему не удается. Он очень легко может представить себе историю этого человека. Его самоуверенный выход в большой мир из провинциального Бассано-дель-Граппа. Благоговейный трепет, охвативший его, когда он впервые узрел этот город. Крупный заказ, предоставленный его патроном: поддержание на должном уровне imago urbis, очищение и возвеличивание бурной восьмивековой истории Республики посредством нескольких умелых мазков, нескольких выверенных взмахов кистью. Его идеальные представления о красоте и гармонии и душевные терзания, овладевшие им, когда эти идеи были преданы и разрушены — равно извне и изнутри. Все это достаточно ясно отображено на огромном полотне: как в восторженно устремленном ввысь взгляде одной из слушательниц, так и в мрачной тьме, нависающей над всей этой сценой. Гривано стискивает зубы, думая о Тристане с его безрассудными алхимическими опытами, о мертвом Наркисе в теплых и грязных водах лагуны, о Ноланце, заслуженно гниющем в темнице. Как он там говорил в своей лекции?

«Жалкий пример Нарцисса предостерегает нас от слишком прямолинейного подхода к зеркалу, ибо в этом случае наши глаза видят лишь наше собственное отражение. При столь ограниченной области обзора это не приведет к позитивному результату. А примером для подражания может служить благородный Актеон, который по случайности попал в грот Луны и, направив свой взгляд по касательной к посеребренной поверхности заводи, узрел там купающуюся богиню без всяких покровов».

— Глупцы, — шепчет Гривано. — Как же все они глупы в своих желаниях и устремлениях.

Открывается боковая дверь храма. Через порог перешагивает человек. У него широкий плащ и рапира на боку. Несколько долгих мгновений они с Гривано смотрят друг на друга. Потом человек вновь открывает дверь и выходит наружу.

Гривано умеет двигаться быстро и бесшумно; у его сапог мягкие подошвы. Он успевает добраться до двери прежде, чем она полностью закроется за сбиром. Тот уже отошел на несколько шагов, направляясь к двум своим соратникам на площади. Услышав повторный скрип двери, он начинает оборачиваться, и в тот же миг Гривано вбивает наконечник трости ему в висок.

Двое сбиров на площади выхватывают рапиры и устремляются в атаку. Гривано перешагивает через поверженного противника, обнажает свой клинок и ждет, когда они приблизятся. Как он и предполагал, эти бойцы, при всей их свирепости и беспощадности, не очень сильны в фехтовании. Первому из атакующих он пронзает почку, а второму выкалывает глаз.

Второй сбир, уронив оружие, с истошным воплем хватается за лицо, а потом бросается прочь, с разгону налетает на толстый ствол старого лавра, падает и корчится в беззвучных конвульсиях. Между тем другой сбир, с проткнутой почкой, оседает наземь — медленно, как перебравший пьянчуга, — и начинает жалобно стонать. Гривано дважды бьет его носком сапога в основание черепа, и сбир умолкает.

Издалека доносятся новые крики: шум на площади был услышан. Посмотрев вдоль Красильной улицы и потом направо вдоль Руга-Белла, Гривано замечает в отдалении отблески прикрытых фонарей, которые выхватывают из тьмы кирпичные стены зданий. Он разворачивается и, обогнув двойную апсиду церкви, перебегает маленькую площадь Мертвых.

Он рассчитывает по широкой улице выйти к Гранд-каналу, который пока еще не виден — до него осталось шагов триста, — но тут взгляд его задерживается на тенях у подножия старой колокольни. Два силуэта, отбрасываемые на стену в свете пары факелов, кажутся совершенно идентичными и отчасти пересекающимися, как в глазах человека, страдающего косоглазием. Факельный свет исходит из проема между зданиями, прежде им не замеченного. Он смотрит на колеблющиеся тени, пока не начинает различать детали: изгиб длинного клюва, закругленный край шляпы, сжатый в руке тонкий хлыст.

Гривано бесшумно, на цыпочках, крадется к проему, почти касаясь плечом стены, а затем по широкой дуге обходит угол — рапира на изготовку, трость поднята для отражения удара. Но за углом нет ничего — ни фигуры, ни факелов позади нее, — только темная улочка с несколькими скромными лавками, освещаемая луной в том месте, где она по мостику пересекает один из второстепенных каналов. В воздухе над мостиком кольцами кружится туман. Гривано продвигается вперед, направляя в темноту окровавленное острие клинка.

На противоположном берегу канала, за пеленой тумана, улица изменяется. Если прежде она была просто тихой, то теперь становится абсолютно беззвучной: не слышны даже звуки крысиной возни, храп горожан за ставнями и плеск воды. Фасады зданий здесь выглядят неправдоподобно ухоженными: ни единой щербинки в кирпичах, ни одной прогнившей доски, а все окна аккуратнейшим образом застеклены. Это напоминает декорации к какому-то тщательно подготовленному спектаклю. Возникает ощущение, что все эти конструкции могут рассыпаться от одного легкого толчка.

Улица загибается влево, потом вправо и завершается тупиком: просторной площадкой перед запертыми воротами палаццо, к которой ведет узкий мостик через канал Иоанна Обезглавленного. Гривано в ловушке. И он попал в нее по своей вине.

Он слышит приближение сбиров, которые теперь уже сознательно поднимают шум: перекликаются и громко топают по мостовой. Им известно, что он находится здесь и что деваться ему некуда. Они хотят загнать его на площадку за мостом и там одолеть, пользуясь своим численным превосходством.

Гривано не спешит расстраивать их планы. Он переходит мостик, прячет в ножны блестящий клинок и, скрючившись, прижимается к правой, сильнее затененной стене. Сбиры оставили на мостовой свои фонари, так что он с трудом различает их в темноте на другой стороне канала: двое идут впереди, а еще как минимум двое за ними. И когда они настороженно — вглядываясь в туман, но при этом сами хорошо заметные в лунном свете — вступают на мост, Гривано бросается вперед.

Они тотчас же отходят с намерением выманить его дальше на улицу — чтобы обойти с флангов и атаковать сразу втроем или вчетвером, — но Гривано останавливается там, где под его ногами кончаются доски мостового настила, и держит сбиров на дистанции длинными выпадами. Он насчитывает пятерых противников, и еще новые на подходе: у основания колокольни мелькают факелы в руках бегущих людей. Гривано отражает клинки сбиров нарочито замедленными взмахами трости и рапиры, лишь имитируя настоящий бой. Затем, неуклюже парировав два-три выпада, он, якобы в замешательстве, отступает к середине моста.

— Нет! Всем стоять! — несется командный окрик из глубины улицы, но сбиры его не слушают, почуяв слабину врага и возжаждав крови.

Один из них бросается на мостик, второй пристраивается в очередь, а сзади их поджимают остальные, до той поры не имевшие возможности подступиться к противнику и желающие также поучаствовать в расправе. Гривано пятится, изображая испуг, пока не нащупывает ногой брусчатку. К тому моменту трое из пяти сбиров уже находятся на мосту.

И теперь он начинает их убивать. Первый образует импровизированную баррикаду, скорчившись на досках моста с подсеченными ногами и продырявленным легким. Второй пытается через него перешагнуть, теряет равновесие и летит в канал после того, как рапира Гривано находит его бедренную артерию. Третий в панике шарахается назад, натыкается на идущего следом и падает в воду еще до того, как Гривано наносит удар. Два последних сбира отступают с моста и ждут подкрепления.

Еще пару мгновений в ушах Гривано стоит звон скрещенной стали, а когда он стихает, слышатся только всхлипы умирающего у его ног, хриплое дыхание недругов по ту сторону моста, плеск в канале, где плавает в поисках пристани или лестницы упавший сбир, да топот второй волны преследователей. Давненько Гривано не приходилось сражаться за свою жизнь. Увы, он уже не молод. Холодный пот струится по лицу, пропитывает рубаху. Передняя большеберцовая мышца правой ноги горит и ноет после резких атакующих бросков.

На той стороне канала появляются еще пятеро сбиров. Среди них и Лунардо, допрашивавший его в «Белом орле». Он оценивает ситуацию и первым делом отправляет двоих подчиненных за подмогой.

— Добрый вечер, дотторе! — кричит он затем, поднимая правую руку. — Я надел перчатки, видите? Как вы и просили. А теперь идите к нам через мост!

У Лунардо в одной руке рапира, а в другой кинжал, тогда как двое из его людей — в том числе одноглазый браво с иссеченным лицом — размахивают палицами. Такая комбинация средств нападения весьма осложняет защиту. Гривано делает глубокий вдох, разминает ноги. Кисти его рук заметно подрагивают.

— Должен вам сообщить, — кричит Лунардо, — что на подходе еще много наших людей! Часть из них прибудет на лодках и выберется на площадь позади вас, так что вы будете окружены. Они не убьют вас, дотторе. Им приказано использовать только палицы. Вам переломают ребра, ноги и руки, после чего вы предстанете перед Советом десяти. На допросе вас будут пытать, а потом удавят и бросят в лагуну. Примерно так же вы утопили в лагуне зеркальщика, не правда ли? Никто не выбрал бы себе такую смерть, дотторе. Но у вас есть и другой выбор, вы это знаете? Думаю, знаете. Так что же — будем стоять и ждать? Или проведем еще немного времени в попытках убить друг друга? Советую вам перейти мост и сдаться, дотторе.

Гривано не отвлекается на разговоры. Он оценивает свою позицию: ширину моста между низкими бортиками, а также расстояние между лежащим на досках сбиром и брусчаткой позади. На западе внезапно появляется пятно света, а затем яркая точка, затмевающая лунное отражение на воде: это какая-то лодка с факельщиком на борту проплывает мимо устья канала. Вскоре она скрывается из виду, а еще через несколько секунд исчезает и световое пятно.

Лунардо сидит на корточках у края канала, улыбаясь и покачиваясь с пятки на носок, чтобы размять ноги. Гривано счищает с клинка кровь, входит на мост и останавливается над умирающим сбиром. Дальше этого места он не пойдет. Лунардо встает с корточек и продвигается ему навстречу, салютуя рапирой. Гривано не отвечает на салют. Доски у них под ногами покрыты темными кляксами размером с медальон.

Они начинают. Гривано тростью успешно парирует выпады, тогда как его рапира несколько раз достает соперника — тот получает уколы в бедра, предплечья и вдобавок царапину на щеке. Лунардо вполне грамотный фехтовальщик, но не великий мастер этого дела, а длинная трость Гривано дает ему дополнительное преимущество, хотя орудовать ею более слабой левой рукой становится все тяжелее. Он усиливает натиск, стремясь поскорее прикончить сбира.

Вновь и вновь Лунардо отступает на мостовую; Гривано использует эти моменты, чтобы перевести дыхание и оглядеться по сторонам. Попытки сбира одержать верх в схватке один на один начинают казаться попросту обидными. Лунардо пора бы уже понять, что без помощи своих бойцов с Гривано ему не справиться. И, судя по маслянистому блеску его глаз, какое-то решение созревает.

Когда Гривано приходит к выводу, что у противника не хватит куражу на новую атаку, случается как раз обратное: метнув в него кинжал (который пролетает мимо), Лунардо с воплем бросается вперед, уклоняется от контрудара в падении с упором на колени и левую руку, тут же вскакивает и начинает неистово размахивать рапирой. Гривано вскользь цепляет тростью его макушку, но под этим напором вынужден отступать, перешагнув через умирающего сбира. Лунардо не ослабляет натиск, принимая на правое плечо тяжелый удар тростью в попытке отразить отчаянный выпад Гривано. При этом он открывается для нового укола, но острие рапиры лишь по касательной задевает его ребро, после чего противники сталкиваются на встречном движении с мерзким хряцающим звуком. Когда они отрываются друг от друга, пытаясь устоять на ногах, оказывается, что оба уже покинули мост и переместились на площадку за ним.

А по мосту уже мчится, размахивая палицей, следующий сбир. Пока Гривано парирует его удар, Лунардо находит на земле свой ранее брошенный кинжал. Еще чуть погодя у Гривано появляется и третий противник — генуэзец с рапирой и бешено горящими глазами, — а тем временем на середине моста уже маячит безликий циклоп, выбирая удобный момент для нападения. Гривано пока еще удерживает позицию, не давая себя обойти, но долго так продолжаться не может. Он старается действовать хладнокровно, с автоматизмом опытного бойца нанося и отражая удары и не упуская из виду никого из сбиров с расчетом на какую-то их ошибку. Надо как можно скорее убить хотя бы одного из них.

Но вот отблески на оконных стеклах палаццо свидетельствуют о появлении факелов у него за спиной. Значит, к сбирам явилось подкрепление. Гривано проиграл. Остается лишь драться настолько упорно, чтобы погибнуть на месте, таким образом избежав пленения. Он догадывается о приближении новых врагов по волчьим ухмылкам на лицах тех, кто ему противостоит. Но продолжает биться не оглядываясь, в надежде уложить кого-нибудь из сбиров прежде, чем на него градом посыплются удары палиц. Тени от бойцов все отчетливее растягиваются по земле, — значит, огни уже рядом. Гривано готовится шагнуть назад и резко повернуться, чтобы встретить атаку сзади, однако не делает этого, внезапно уловив растерянность во взгляде Лунардо.

И тотчас кто-то низкорослый и тщедушный проскакивает мимо Гривано, взмахом факела в левой руке поджигая шевелюру генуэзца. Еще мгновение, и нога генуэзца раздроблена ударом железного стержня, какие используют моряки для крепления канатов. Лунардо остолбенело застывает, и Гривано этим пользуется — хотя его рапира вновь попадает в грудную кость, зато удар тростью удачно приходится по переносице сбира, который с криком падает навзничь.

Развернувшись, Гривано приканчивает беспомощного генуэзца, затем быстро оглядывается через плечо, но сзади никто его не атакует. Между тем сбир с палицей нападает на факельщика, который пригибается, роняя свой кофель-нагель, затем пытается увернуться еще раз, но все же получает удар по боку. «Наркис!» — в первый миг думает Гривано, ибо телосложением факельщик с ним схож. Однако это не Наркис, судя по высокому, почти детскому голосу, вскрикнувшему от боли. И в то же время голос ему знаком. Один из его мальчишек-посыльных?

Слышится отдаленный звон спущенной тетивы и костяной треск поблизости: кто-то выстрелил из арбалета. Гривано оборачивается, быстро оглядывая окна и крышу палаццо, но не замечает там никакого движения. Сбир уже поднял палицу с намерением добить факельщика, но Гривано в броске протыкает его насквозь. Клинок выходит наружу из-под правой лопатки и переламывается у самого эфеса при падении сбира. Факельщик скрючился на брусчатке и, держась за бок, стонет сквозь стиснутые зубы. Факел лежит рядом с ним, шипя и плюясь искрами.

Тем временем Лунардо, очнувшись, приподнимается. Его левый глаз чернеет кровавым пятном на мертвенно-бледном лице. При слабом свете упавшего факела Гривано озирается в поисках рапиры генуэзца и наконец замечает ее на самом краю площадки, едва не упавшей в канал.

Одноглазый браво наконец-то перебрался через мост, но здесь палица выскальзывает из его руки и брякает о брусчатку. Затем раздается его звучный глубокий голос.

— Toute leur vie estoit employée non par loix, statuz ou reigles, mais selon leur vouloir et franc arbitre, — говорит он. - Se levoient du lict quand bon leur sembloit, beuvoient, mangeoient, travailloient, dormoient quand le desir leur venoit; nul ne les esveilloit, nul ne les parforceoit ny à boyre, ny à manger, ny à faire chose aultre quelconques.

Лунардо и Гривано смотрят друг на друга, затем одновременно переводят взгляды на циклопа. А тот проходит между ними, покачиваясь как пьяный и продолжая говорить медленно и отчетливо.

— Ainsi l’avoit estably Gargantua, — произносит он. — En leur reigle n’estoit que ceste clause: fay ce que vouldras.

Из его черепа слева торчит оперение болта — короткой арбалетной стрелы. Пройдя еще несколько шагов, он ударяется в ставни первого этажа палаццо, разворачивается и, сползая спиной по стене, садится на мостовую. При этом он продолжает говорить, но теперь уже шепотом, и голос его исполнен неизбывной грусти.

На мгновение Гривано и Лунардо встречаются глазами, после чего Гривано, запустив обломок своей рапиры в голову врага, пытается в прыжке дотянуться до оружия генуэзца. Лунардо бросается на перехват и цепляет клинком его левый бицепс. Гривано замахивается тростью, одновременно правой рукой нашаривая на земле рапиру. Затем он делает обманное движение, тростью парирует вниз контрудар противника и, выхватив из-за голенища стилет, вонзает его на полдюйма левее грудины Лунардо. Тот выпрямляется из полусогнутого состояния и, скорчив удивленно-недовольную гримасу, падает спиной вперед в канал.

Эхо всплеска отражается от каменных стен и быстро угасает.

— Car nous entreprenons tousjours choses defendues et convoitons ce que nous est denié, — шепчет циклоп.

— Дотторе, помогите мне встать, — сквозь стон бормочет факельщик. — Нужно скорее убираться отсюда.

Ноги Гривано подкашиваются, руки так сводит судорогой, что он с трудом удерживает трость. Наклонившись, он подает руку факельщику. Испачканное в грязи лицо кажется очень знакомым, но опознать его не удается. Так бывает со сновиденческим образом кого-то дорогого и близкого, говорящего тем же голосом, но даже во сне воспринимаемого лишь как отражение, не имеющее ничего общего с реальным человеком. Неужели это Жаворонок?

— Кто ты? — спрашивает Гривано.

— Это же я, дотторе. Перрина. Я прибыла так быстро, как только смогла.

Гривано растерянно моргает, еще раз всматривается в лицо. Маленький нос, полные губы, упрямый взгляд. Дрожащей рукой он прикасается к ее стриженой голове.

— Что случилось с твоими волосами? — говорит он.

— Я приняла постриг.

— Что?

— Я постриглась в монахини. Потому что не видела другого выхода. Не сердитесь, дотторе. Чтобы найти вас, мне нужно было свободно перемещаться по улицам ночью, а сделать это лучше всего, переодевшись мальчишкой. Понимаете? Но для этого необходима короткая стрижка, а в монастыре остричь волосы можно только в одном случае: принеся обеты. Так я и сделала. Изобразила внезапный припадок благочестия, рыдала и умоляла, пока настоятельница не допустила меня к вечерней молитве уже постриженной. А потом я сбежала. Одежду раздобыл для меня ваш посыльный.

Гривано глядит на нее с изумлением. Мышцы его брюшного пресса начинают подрагивать, что может быть предвестием как смеха, так и судорожных рыданий. Он очень устал. Браво с болтом в голове умолк, его подбородок опустился на грудь. Сбир на мосту также перестал дышать.

— Дотторе, — говорит Перрина, хватая его за руку. — Нам надо спешить. Скоро подоспеют другие.

— И каково же теперь твое новое имя? — интересуется Гривано с шутовской — и, как сам он чувствует, отдающей безумием — улыбкой.

Ее глаза вспыхивают.

— Перрина, — говорит она. — Мое имя Перрина. Как и прежде.

Она тянет его в сторону от моста, но Гривано сопротивляется.

— Отсюда нет выхода, — говорит он. — Нам надо перейти обратно через канал.

— Нет, дотторе. Здесь ваш друг на своей лодке. Он у пристани неподалеку.

— Мой друг? Какой друг?

— Гондольер. Тот, кого вы направили к Санта-Катерине, чтобы встретить меня после побега. Он не назвал своего имени.

— Тот, кого я направил?! О чем ты говоришь?

— О вашем послании, дотторе. Вы же передали, чтобы я покинула обитель сразу после третьего колокола и встретилась с гондольером на канале Мизерикордия.

— Кто тебе это сказал?

— Присланный вами фонарщик. Дотторе, нам надо спешить!

Она настойчиво тянет его за руку, как тянут за уздечку упрямого мула. Кожа ее покрыта красными брызгами, лицо искажено страхом. И без того прохладный с вечера воздух стал намного холоднее. Факел на брусчатке гаснет мгновенно, как будто его окунули в ведро с водой. Над ним поднимается плотная витая струя дыма. Ветра нет совсем.

— А он сказал тебе посмотреть за шторой? — спрашивает Гривано.

— Кто?

— Мальчишка. Мой гонец.

Перрина ослабляет хватку на его руке. Смотрит озадаченно и сердито.

— Какая еще штора? — говорит она.

В этот самый миг позади нее, в центре извилистой улицы, ведущей обратно на площадь Мертвых, возникает какое-то плотное, беспросветно-черное пятно. Словно в том месте сконцентрировалась вся ночная тьма, как запекшаяся кровь на ране. Гривано переводит взгляд с лица Перрины на это пятно.

— Боже милосердный… — шепчет он.

— Послушайте, дотторе. Нам нужно…

Гривано роняет трость и, левой рукой схватив Перрину за ворот, прижимает ее к своей груди. Она издает сдавленный крик, упираясь лицом ему в ребра. Свободной рукой он пытается нашарить между полами своей мантии гладкую рукоять пистолета. И не сразу понимает, что громкий и как будто посторонний звук издают его собственные клацающие зубы.

А демон стремительно и плавно приближается, как пикирующая на добычу сова. При этом кажется, что он завис в воздухе и вовсе не двигается, а расстояние между ними сокращается само собой, подобно сжимающейся ноге улитки. Рука Гривано наконец находит пистолет. Когда он вытаскивает оружие из-за пояса, курок цепляется за мантию и разрывает ткань.

Перрина отталкивается от него, но он успевает схватить ее стриженый затылок и вновь рывком притягивает к себе. Пистолет наконец-то извлечен из складок мантии. Гривано вытягивает руку, целясь. Демон всего в нескольких шагах. Ясеневый хлыст высоко занесен для удара. Дым струится из отверстий клюва. Перрина поворачивает голову, высвобождая свой расквашенный нос, и Гривано перемещает ладонь с ее затылка на ухо. Затем он взводит тугой курок — до крови обдирая подушечку большого пальца — и нажимает на спуск.

Белая вспышка при воспламенении пороха на полке, шипящий выдох. И больше ничего. На секунду ослепнув, Гривано затем всматривается во тьму, разевая рот в гримасе бессмысленного ужаса. Глаза его могут различить только два стеклянных круга, которые надвигаются на него через пустоту, ярко горя, как смотровые окошки стекловарной печи. Они видят его насквозь. Они всегда его видели. И теперь подобрались почти вплотную.

Гремит пистолетный выстрел. Из дула вырывается огненный шар, который стирает все объекты в поле зрения, а потом исчезает, оставляя только пульсирующий послеобраз в опаленных глазах Гривано. Но звук выстрела не гаснет — гулким неослабевающим эхом он кругами проносится по улицам и прилетает обратно, пока Гривано уже не может слышать ничего, кроме этого грома. Перрина вырвалась и теперь глядит на него, жестикулируя и что-то крича. Однако крик ее доходит до него не звуками, а лишь слабым давлением воздуха на кожу лица. Она хватает его за левую руку и тянет. Его правая рука с зажатым в ней пистолетом поднята вверх силой отдачи. Гривано осторожно ее опускает. В оглохших ушах звенит боль, и звон этот вполне соответствует виду стекол, сыплющихся осколками из всех окон вдоль улицы.

Чумной доктор исчез. Глаза Гривано обшаривают дымный воздух и мостовую там, где только что стоял этот монстр, но не находят ничего: ни пятен пролитой крови, ни маски с клювом, ни ясеневого хлыста. «Развеян в прах, — думает Гривано. — Словно стрелял не пистолет, а пушка. Развеян в прах… В прах… В прах…»

Облако порохового дыма поднимается вверх, выдавая их местоположение. На лице Перрины дорожки сердитых слез; она дергает Гривано за руку и смотрит куда-то мимо его плеча. Гривано озирается в поисках своей брошенной трости, а потом замечает ее уже в руке Перрины. Он пытается засунуть пистолет обратно за пояс, но его правая рука плохо двигается. Слух постепенно возвращается к нему, предшествуемый тупой болью: он различает тревожный шепот Перрины и крики со стороны площади Мертвых. Сбиры уже добрались до моста: он видит троих, но за ними следует еще много огней. Первый сбир, заметив Гривано, застывает на месте, а его тусклые глаза оживляются искорками страха. Следующий за ним сбир также резко останавливается, чтобы избежать столкновения; и эта парочка мнется посреди моста, перебирая ногами, как цепные псы на предельной дистанции привязи.

Перрина и Гривано, развернувшись, бегут от моста вдоль площадки перед палаццо. Перрина проворна, а он утомлен, уже немолод и потому сразу отстает. Сзади хрустит битое стекло под ногами сбиров: они его настигают. Один из них дотягивается до его плеча, но тут же с хриплым стоном падает, задерживая бегущего за ним. Теперь Гривано видит в свете низкой луны сандоло и Обиццо, который взводит арбалет, опустив его к ноге и держа в зубах новый болт.

Перрина уже успела отвязать лодку. Гривано прыгает в нее с пристани, цепляется ногой за борт и падает ничком на груду сухих цветочных букетов; в ноздри ему ударяет аромат лаванды, смешиваясь с железистым привкусом крови. Сандоло качается, но не опрокидывается. Гривано с трудом принимает сидячее положение и вытирает свой разбитый нос.

Обиццо стреляет в сбира, уже прыгающего с пристани, и тот с громким плеском падает в канал. Еще несколько сбиров приближаются, но осторожность заставляет их сбавить ход. Обиццо передает арбалет и колчан Гривано, а сам берется за весло. Гривано упирается ногой в стремя на конце ложа, рычагом взводит арбалет до попадания тетивы в защелку и тянется за болтом. К этому моменту лодка уже находится на безопасной дистанции от взбешенных сбиров с их палицами, но Гривано все равно стреляет — сгоряча и со злости — и ранит одного из них.

— Черт побери, дотторе! — ворчит Обиццо. — Приберегите болты. На выходе в Гранд-канал нас поджидает каорлина, набитая этими дьяволами.

Гривано прочищает нос в ладонь, которую потом споласкивает за бортом. И вновь начинает ощущать запах лаванды.

— Как ты меня нашел? — спрашивает он.

— С большим трудом, по вашей же милости. В этих ваших посланиях было мути больше, чем в трюмной воде при сильной качке. Мне пришлось поплавать туда-сюда, пока не услышал вопли и шум драки. И тогда уже направился сюда. Что, бога ради, означал этот бред про какую-то штору?

— Послания? — переспрашивает Гривано. — А сколько их…

Обиццо прерывает его шиканьем. На очередном мосту впереди появляются огни. Гривано вновь заряжает арбалет и меняется местами с Перриной, устраиваясь на носу лодки. Короткая вспышка на западе — сначала Гривано принимает ее за свет в открывшейся двери таверны, но потом догадывается, что это был последний свет Луны на горизонте, промелькнувшей в створе одной из боковых улиц.

«Удачи тебе, — как будто говорит Луна. — Этой ночью я больше уже ничего не смогу для тебя сделать».

Факелы и лампы на мосту гаснут; теперь там маячат лишь темные фигуры. Гривано втягивает воздух носом, сглатывает кровь со слизью и прикладывает к плечу ложе арбалета. Сандоло рассекает черным килем подернутую дымкой воду, продолжая движение на север по каналу Иоанна Обезглавленного.