48

На то, чтобы забрать вещи и покинуть логово, у него уходит не более минуты. Вскоре он уже снова идет по улице — со своим вещмешком на одном плече и большой брезентовой сумкой Клаудио на другом — навстречу сильному косому дождю, оставляя позади болтающуюся на черных проводах, когда-то нарочно разбитую им лампу. Он собирается идти на север по Спидуэю, но у Вестминстера, в квартале от павильона, замечает мигалки полицейских машин и «скорой помощи». Сделав остановку под протекающим полотняным навесом, он пытается разглядеть, что происходит впереди, но видит лишь красные вспышки маячков, которые отбрасывают на стены соседних зданий гигантские тени одетых в дождевики копов. Вспоминаются киношные черные скорпионы, накрывающие тенями улицы Мехико.

Он удаляется от набережной и идет мимо рынка, по Кабрильо до Арагон-Корт и далее на запад по Эббот-Кинни. Когда он сворачивает влево на Мейн-стрит, через перекресток с воем сирены проносится «скорая помощь», и это слегка поднимает Стэнли настроение: если бы человек в «скорой» был уже мертв, никто не стал бы врубать сирену. По крайней мере, так говорили знающие люди в его родном районе.

Еще через несколько кварталов он выходит на Уэйв-Крест. При пересечении Пасифика он замечает первый просвет в небе, а также сплошную стену дождя, которую ветер гонит в его сторону, и прячется в дверной нише бакалейной лавки. Должно быть, именно здесь Сюннёве покупала хлеб прошлым вечером. Сегодня лавка закрыта ввиду Шаббата, и на пустых, чисто выметенных полках витрины остались только таблички с названиями еврейских кушаний: «тейглах», «халва», «хоменташ»… Стэнли утыкается мокрым носом в стекло, пытаясь уловить аппетитные ароматы, но различает лишь запах стекла, и ничего больше.

К этому времени Уэллс и Сюннёве должны увезти Клаудио в больницу, оставив свой дом пустым, на что и рассчитывает Стэнли. Для проверки он громко стучит в парадную дверь и, бросив вещи на крыльце, отбегает и прячется между солнечными часами и розовым кустом, невидимый с улицы. Никто не откликается. Стэнли подходит, стучит еще раз и снова прячется. Между делом изучает надпись медными буквами по окружности циферблата. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, с какого места она начинается. «Похитил я у солнца луч, чтобы писать им, как пером». Пока он разбирает все это слово за словом, дождевые капли барабанят по его согнутой спине.

Так и не дождавшись реакции на стук, Стэнли быстро обходит вокруг дома, оглядывая окна: света нет нигде. Под прикрытием навеса вдоль боковой стены он добирается до кухонной двери. Водосточная труба с бульканьем извергает воду, которая по бетонному желобу направляется в сторону цветочной клумбы и образует там большую лужу. На ее взбаламученной дождем поверхности можно различить отражение конька островерхой крыши — густо-черного на фоне подсвеченного луной зеленоватого неба.

Стэнли достает из кармана куртки старый рулон малярной ленты, по краям слегка набухшей от влаги. Отрывая кусок за куском, он налепляет их на стекло в правом нижнем — ближайшем к дверной ручке — секторе оконной рамы. Покрывает стекло полностью, внахлест. Руки его окоченели, кожа на мокрых пальцах сморщилась, и дело продвигается медленно. Но вот с этим покончено; Стэнли убирает в карман остатки ленты, снимает куртку и, сложив ее вдвое, придавливает левой рукой к стеклу, а правым кулаком наносит резкий, расчетливый удар. Стекло с хрустом ломается. Несколько крошечных осколков падают на крыльцо и блестят под ногами Стэнли. Он встряхивает куртку, накидывает ее на плечи и тянет на себя ленту. Почти все разбитое стекло отделяется от рамы вместе с ней, и Стэнли кладет его у стены. Затем просовывает руку в отверстие и отодвигает засов.

Сухой и теплый воздух внутри дома насыщен странными запахами, которые Стэнли не замечал ранее, — или их ранее просто не было. Он чувствует себя как археолог, проникший в только что вскрытую древнюю гробницу. Быстро пройдя через весь дом, он вешает свою мокрую куртку на перила лестницы, открывает парадную дверь и заносит внутрь оставленные на крыльце вещи.

В туалете рядом с лестницей он вытирает голову и руки полотенцем. Потом раскрывает свой вещмешок и достает оттуда толстую пачку долларов, накопленных за последние недели, — включая те, что дал ему Алекс, и те, что он добыл мухлежом на променаде. К ним он добавляет деньги из своих карманов и, пересчитав всю сумму, делит ее пополам, насколько позволяет достоинство купюр. Получается разница в несколько долларов. Стэнли убирает меньшую часть обратно в мешок, а бо́льшую засовывает в сумку Клаудио.

Далее он начинает обыскивать дом. Первый этаж подвергается лишь беглому осмотру — здесь внимание Стэнли привлекают дробовик под кроватью в чисто прибранной хозяйской спальне да непонятные уродливые слепки, похожие на вынутые из тела органы, среди хаоса в мастерской Сюннёве, — но его главный интерес находится наверху.

В кабинете Уэллса он отодвигает засов на черной двери, однако врезной замок по-прежнему заперт. Стэнли рассматривает его вблизи. Возможно, в мастерской найдутся инструменты, с помощью которых его можно вскрыть, но это выйдет слишком грубо и безвкусно, по-любительски, да и времени на такую возню у него нет. Тем более что, по его предположениям, Уэллс должен хранить ключ где-то рядом.

Первым делом он проверяет традиционные для таких тайников места: внутренние полости в письменном столе и кресле, выдвижные ящики и пространство за ними. Замки стола открыты, как и в прошлый раз, и оба пистолета лежат на прежних местах. Уэллс не запирает свое оружие, но всегда держит запертой большую черную дверь. «Комната Синтии». Ну да, как же.

Всякий раз, склоняясь над ящиками стола, Стэнли чувствует неприятный запах, исходящий от больной ноги, которую он так и не осмотрел. Приседая, он испытывает легкое головокружение. Возможно, у него начинается лихорадка. Снаружи шумит ветер, в окна и балконную дверь бьет холодный дождь.

Стэнли садится во вращающееся кресло и, откинувшись на спинку, размышляет. Пытается мысленно вселиться в крупное, пропитанное никотином тело Уэллса, в его полную самомнения голову. Получается не очень. Он проводит пальцами по торцу столешницы, задерживаясь в тех местах, где дерево больше истерто и лак выцвел сильнее. Письмо из вашингтонской больницы, которое он видел здесь прошлым вечером, все так же лежит на столе — и, похоже, Уэллс начал писать ответ:

В медной корзине для мусора рядом со столом он находит пять или шесть скомканных листов, содержащих ту же самую запись с незначительными вариациями. Стэнли медленно сминает листки и выбрасывает их обратно в корзину, после чего вновь откидывается на спинку кресла и осматривает комнату.

По идее, ключ должен быть спрятан в книге — среди этой чертовой уймы томов на полках. Возможно, в книге одного из авторов, чьи имена указаны в злосчастном списке Уэллса, после дождя превратившемся в бумажную кашу. А что, если поискать ключ, просто оглядывая ряды книг сверху? Ведь такая закладка наверняка образует просвет между страницами и обложкой. Но вот беда: выстроенные корешками наружу книги почти везде накрыты другими, положенными плашмя. И потом, полки поднимаются аж до самого потолка, где Стэнли даже со стула не сможет заглянуть поверх томов. Его взгляд блуждает по корешкам вдоль стен. Тысячи книг. Которая из них?

Вдруг он резко выпрямляется. Затем толчком от пола заставляет кресло совершить полный оборот вокруг своей оси и встает на ноги.

Как только его пальцы прикасаются к старинной пожелтевшей карте в раме под стеклом, он чувствует это: с задней стороны карты, недалеко от ее центральной точки, есть какой-то бугорок, из-за которого она не может плотно прилегать к стене. Стэнли приподнимает раму, засовывает ладонь под нижний край и сразу нащупывает ключ в кожаном чехольчике примерно под тем местом, где на карте показана главная площадь города. Достав ключ, он отпускает раму и еще раз всматривается в рисунок. Там, в качестве декоративного элемента, изображен какой-то голый мускулистый бог с трезубцем в руке, восседающий на спине гротескного морского чудища. И взгляд этого бога направлен вверх, в то самое место, где хранился ключ, — как бы пытаясь дать Стэнли подсказку, раскрывая секрет.

— Спасибо, дружище, — шепотом говорит ему Стэнли. — Хотя мог бы подсказать и пораньше.

В первый момент он опасается, что ключ не подойдет к замку. Но тот, конечно же, подходит. Негромко, но солидно клацнув, замок открывается.

Дверной проем занавешен черными портьерами. Стэнли находит место стыка, раздвигает их в стороны и видит перед собой бездонную тьму, чернотой превосходящую портьеры. Слабый свет настольной лампы под зеленым абажуром как будто останавливается перед этой комнатой, неспособный либо не желающий проникать внутрь. Стэнли может разглядеть лишь пару дюймов пола сразу за порогом — ничем не отличающегося от пола, на котором сейчас стоит он сам, — и больше ничего.

Он делает шаг вперед. Портьеры смыкаются за спиной. По его ощущениям, комната пуста и очень велика — гораздо больше кабинета Уэллса. Стэнли ждет, когда глаза привыкнут к темноте, а когда они привыкают, он все равно ничего не видит. Он шарит руками по стене слева и справа от двери, но не находит выключателя. Странное сочетание запахов: резких, сладковатых, еще каких-то приторных. Нехорошее сочетание. Кожа на его руках покрывается мурашками.

Он возвращается в кабинет, находит в столе коробку спичек и, вновь перешагивая порог темной комнаты, чиркает сразу тремя о дверной косяк. Свет от вспыхнувших спичек едва достигает дальних стен: комната занимает всю остальную часть второго этажа. Стэнли удается разглядеть низкие деревянные скамьи в нескольких шагах перед собой и чуть подальше люстру, нижний край которой находится на уровне его глаз. Еще дальше, под разноцветным покрывалом, маячит нечто большое и бесформенное. На половицах начертаны белые линии. Стены по всему периметру задрапированы черной материей. Потолок выкрашен в черный цвет. Похоже, интерьер обустроен с таким расчетом, чтобы максимально поглощать свет.

Спички обжигают пальцы, и Стэнли спешит зажечь новые от их угасающего пламени. Люстра впереди не электрическая: в ее рожки вставлены обычные свечи. Стэнли проходит между двумя скамьями и дотягивается горящими спичками до фитиля свечи, а уже от нее зажигает остальные. Шум дождя здесь почти не слышен, приглушаемый портьерами на входе и чердаком над головой. Стэнли не уверен, что сможет отсюда расслышать звуки снизу, если кто-то войдет в дом.

На потолке возникают круги желтого света, рассеченные зыбкими полосами теней от рамы люстры. Вся обстановка комнаты выглядит архаичной, грубой, кустарной. Стэнли кажется, будто он перенесся назад во времени, выпал из истории или очутился в другом, неведомом историческом измерении. При каждом его шаге гладкие половицы скрипят и поют, как сверчки.

Бесформенное нечто в глубине комнаты на поверку оказывается массивной кроватью с шелковым балдахином красного, черного и золотистого цветов. На толстом матрасе разбросаны узорчатые подушки; два темных платяных шкафа высятся позади кровати. Стэнли тяжело на все это смотреть. Он не готов даже думать о том, что это такое, что это означает. Он сделал большую ошибку, хотя пока слабо представляет себе возможные последствия. Сейчас уже понятно, что в этой комнате он не найдет ничего из того, что ищет. Но раз уж он здесь, надо все осмотреть. Надо пройти через это. Уничтожить в себе что-то его сковывающее, делающее его слабым. Как удаляют гнилой зуб.

Он переносит внимание на белые линии у себя под ногами и наклоняется, чтобы рассмотреть их получше. Как раз в то место, где он стоит, нацелены три переплетенных между собой треугольника, а за ними, в правом углу, находится ступенчатый помост. Вершины треугольников упираются в накрытые тканью столики, на каждом из которых что-нибудь размещено: чаша с водой, металлические кубы с отверстиями, в которые вставлены ароматические палочки, черный сундучок под полупрозрачной тканью. Судя по косому расположению треугольников и помоста относительно стен, они были сориентированы по сторонам света, без учета конфигурации помещения или уклона в сторону моря. Похоже, все предметы здесь занимают строго отведенные им места, а расстояния между ними определяются ритуальными формулами. Слева он видит небольшое возвышение, охваченное множеством концентрических кругов, которые вписаны в концентрические квадраты, а ячейки между пересекающимися линиями заполнены неизвестными Стэнли буквами: это не иврит, не русский, не арабский и не греческий. Какой-то тайный язык. Возможно, просто вымышленный — как маленькие дети выдумывают всякие дурацкие словечки для общения между собой.

Стэнли опускается на одну из скамеек. Голова у него идет кругом, дыхание звучит хрипло и прерывисто. Свеча в руке наклоняется и роняет на пол капли жидкого воска: сначала прозрачные, но при застывании мутнеющие. Он считает эти равномерные всплески, потом сбивается со счета.

На помосте в углу также разложены всякие предметы — красные свечи, медные блюда, засушенные цветы, какая-то книга, рисунок черного дерева с какими-то символами на ветвях, — но Стэнли к ним не особо приглядывается. И без того уже понятно, что это ловушка — однако не ловушка, расставленная Уэллсом для Стэнли, а ловушка, в которую угодил сам Уэллс. Нет, это совсем не то, к чему направляет «Зеркальный вор». Надо быстрее заканчивать с осмотром и выбираться отсюда.

Стэнли встает со скамьи и, слегка покачиваясь, идет в глубину комнаты. Со дна желудка поднимается и все ближе подступает к горлу плотный кисло-горький комок, однако он продолжает движение. С каждым шагом все отчетливее вырисовывается роскошная кровать с балдахином, по бокам которой установлены два больших медных подсвечника с толстенными свечами. За кроватью, между платяными шкафами, Стэнли замечает изящный туалетный столик, а позади него — тусклое зеркало. Он втягивает носом воздух, дотрагивается кончиком пальца до красного бархатного покрывала. Над постелью, на идущих от столбиков балдахина четырех туго натянутых цепях, параллельно полу подвешено еще одно зеркало, больше и новее замеченного им ранее. В нем Стэнли видит свое задранное кверху лицо, очень детское и очень испуганное. Он отворачивается и теперь видит себя уже в старом зеркале — как неясный призрак, отображенный в потускневшем, запятнанном серебре амальгамы.

Его нога задевает что-то, скрытое подзором кровати. Он наклоняется, извлекает оттуда больничную утку и, рассеянно положив ее на постель, открывает один из шкафов. Внутри обнаруживается несколько диковинных нарядов — чужеземных, нелепых, почти непристойных — вперемежку с самыми обычными блузами, свитерами, юбками, нейлоновыми чулками, черными трико, выцветшими летними платьями, девчоночьими лифчиками и трусиками. Комната Синтии.

Стэнли щупает рукав свитера, чуть потянув его на себя, — и тот падает с вешалки. Секунду Стэнли оторопело на него смотрит, а затем в желудке что-то лопается — словно что-то вылупилось из яйца внутри него, — и он, быстро повернувшись, извергает рвоту в подвернувшуюся очень кстати больничную утку. Потом хватает ее, перемещает на пол и становится над ней на четвереньки. В этой позе Стэнли опять улавливает гнилостный запах от своей ноги, и его выворачивает повторно. Он ничего не ел со вчерашнего рыбного ужина, так что наружу выходит лишь прозрачная жижа да непереваренные жесткие волокна сельдерея. Его диафрагма двигается как поршень; воздух не поступает в легкие. Он ощущает себя трансформирующимся в нечто чужеродное — в какую-то мортиру из живой плоти, в никчемную ползучую тварь. Как будто он извергает из себя все человеческие свойства.

Наконец он разворачивается, садится на корточки, откашливаясь и сплевывая, а потом вытирает слезы, кислую рвоту и слизь попавшимся под руку нижним бельем Синтии.

«Надо спалить к чертям это место», — думает он.

Хорошая мысль. В комнате Сюннёве найдется немало горючих веществ. Скипидар, к примеру. Налить дорожку скипидара отсюда вниз по лестнице и дальше из дома через боковое крыльцо. Когда займется эта куча книг, пожар выйдет на славу: сгорит все до самого фундамента. Но где тогда оставить вещи Клаудио, чтобы тот их нашел по возвращении из больницы?

Внизу хлопает входная дверь.

— Есть тут кто? — слабо доносится голос.

Стэнли замирает, испытывая шок, как при погружении в ледяную воду, а потом заставляет себя успокоиться, прислушаться к происходящему внизу. Когда пульс более или менее приходит в норму, Стэнли упирается ладонями в пол, отталкивается — и мигом встает на ноги, чуть ли не взмывает к потолку, невесомый, как облачко дыма. Идя через комнату к двери, он держится ближе к стенам, где половицы менее изношены. Некоторые из них все же предательски скрипят — тут уж ничего не поделаешь, — однако он удерживается от резких движений. Сопротивляется инстинктивному желанию бежать без оглядки, как иные сопротивляются желанию чихнуть. На самом деле появление в доме кого-то из хозяев идет ему только на пользу. Несколько секунд назад Стэнли был в растерянности, не узнавал сам себя. А теперь он оказался в хорошо знакомом ему положении взломщика, не успевшего вовремя смыться.

Письменный стол Уэллса сделан добротно: ящики выдвигаются и закрываются без малейшего звука. Рассудив, что немецкий пистолет является незарегистрированным трофеем, Стэнли выбирает его; тем более что кольт великоват для его руки. Он перекладывает кистень из заднего в боковой карман джинсов и, отпустив ремень на одну дырочку, засовывает пистолет сзади за пояс. Не очень-то удобно, зато практично. Перед тем не забывает удостовериться, что пистолет поставлен на предохранитель, дабы по случайности не прострелить себе ягодицу.

Задержавшись на верхней площадке лестницы, он прислушивается. В доме полная тишина. Лестничный пролет являет собой темный пустой туннель, который заканчивается бледным пятном света от фасадного окна. Глядя себе под ноги и осторожно наступая на края ступенек, он начинает спуск, а когда поднимает глаза — девчонка стоит прямо перед ним на расстоянии вытянутой руки.

Он застывает на полусогнутых ногах, упираясь ладонью в стену. Белые пальцы Синтии лежат на перилах (мокрая куртка Стэнли висит там же, в нескольких дюймах позади), а ее плетеная сандалия уже поставлена на следующую ступеньку. Острый подбородок задран вверх, спина и плечи распрямлены, как у манекенщицы на подиуме. По ее виду не скажешь, что она удивлена или встревожена при виде Стэнли. Карамельно-кремовые глаза блестят, как будто отражая лунный свет, хотя ни один лучик в эту часть дома проникнуть не может. Они долго смотрят друг на друга. С куртки Стэнли все еще капает дождевая вода, и тихий стук капель отмеряет паузу.

Первой подает голос девчонка.

— Итак, Бетти Крокер, что у нас на ужин в этот раз? — произносит она полушепотом.

Стэнли собирается ответить, но из его натруженного рвотными спазмами горла не выдавливается ни звука. Он сглатывает слюну и пробует снова.

— Что за жуть, — говорит он, — творится у вас наверху?

Уродливая гримаса перекашивает лицо Синтии, как будто она невзначай проглотила осу. А в следующий миг ее лицо становится пустым. Внешняя безжизненность вкупе с огромным внутренним напряжением — как у гидроэлектрической дамбы под напором воды. Стэнли уже случалось видеть такие лица, в том числе у женщины-самоубийцы перед прыжком с Вильямсбургского моста и у незадачливого грабителя перед тем, как он застрелил трех человек в манхэттенской закусочной. Лица, превратившиеся в мертвые маски, ничего не выражающие, поскольку они просто не находят верного выражения для того, что давит на них изнутри. Прежде Стэнли нередко воображал себя самым одиноким человеком в этом мире, но сейчас перед ним настоящее, абсолютное одиночество — и это зрелище его реально ужасает. Стараясь дышать ровнее и не распрямляя коленей, он чуть-чуть сдвигает руку за спину, поближе к рукоятке пистолета.

— Ты что, побывал в моей комнате? — спрашивает Синтия.

Стэнли не отвечает. Он мог бы ринуться вниз, отпихнуть ее в сторону и выскочить из этого дома, прихватив по пути свою куртку и вещмешок, — но самый удобный момент уже упущен. Такое чувство, будто здание начинает сжиматься, захлопываться, как ловушка, — или же девчонка раздувается как воздушный шар, наглухо перекрывая ему путь. Какая-то часть Стэнли уже готова пустить в ход оружие. Он живо представляет себе дергающийся при выстреле ствол пистолета и мгновенное — с упругим резиновым хлопком — исчезновение Синтии.

Но пока что никакой ощутимой угрозы нет. Взгляд Синтии блуждает повсюду, кроме лица Стэнли, а на щеках вновь появляется румянец — как у школьников, возвращающихся в классы после внезапно объявленной тревоги, которая оказалась учебной. Девчонку слегка пошатывает, и, чтобы скрыть это, она переступает с ноги на ногу. Столь же шаток и переменчив тон ее речи, когда она снова начинает говорить.

— Ты, наверное, подумал… — звучит как попытка оправдаться, которая тут же сменяется нападением. — Впрочем, я ни на миг не поверю, что ты способен понять…

— Так и есть, — говорит Стэнли. — Я ничего не понимаю.

Опираясь на перила, Синтия принимает небрежно-элегантную позу в стиле Одри Хепбёрн, и эта игра в уверенность действительно придает ей уверенности в себе. Тембр голоса становится густым и светлым, как кленовый сироп, растекающийся по филигранному стеклу. При всем том речь ее звучит неубедительно.

— Они не мои настоящие родители, — говорит она. — Клаудио сказал тебе об этом? Я торчу здесь всего-то пару месяцев. Встретила Эдриана на пляже, как и ты. Они хорошие люди, что бы ты ни думал. А если кто спросит: я племянница Сюннёве. Но в этих краях никто не задает вопросов.

Теперь она глядит в пустоту, вертя в пальцах фантомную сигарету.

— Никто не заставляет меня что-либо делать, — продолжает она. — И я не вижу в этом ничего плохого. Мало ли что кому в голову взбредет. Я просто другая, понимаешь? Как и вы с Клаудио.

— Ты ни черта не знаешь обо мне и Клаудио.

Ее взгляд — жутковато-пустой, как у фарфоровой куклы, — скользит вдоль лестницы и теперь уже задерживается на лице Стэнли. Далее следует презрительная усмешка.

— Ты ведь еще ребенок, — говорит она. — И не важно, где ты побывал или что ты сделал. Для меня ты всего лишь ребенок.

Через несколько секунд она отводит взгляд. Лениво, как будто Стэнли ей уже наскучил. Сейчас между ней и стеной достаточно большой просвет, чтобы он мог проскочить и дать деру. Дурак он будет, если этого не сделает.

— Так ты объяснишь мне, что там наверху? — спрашивает Стэнли. — Я обо всех этих вещах и о рисунках на полу.

Ее ухмылка становится более жесткой и злой.

— А как по-твоему, что это? — говорит она.

Стэнли меняет опорную ногу.

— Всякая магическая дребедень, — говорит он. — Типа алтаря.

— Могу поспорить, ты многое бы отдал, чтобы увидеть вещи, которые там творятся. Но только если б ты был маленькой и незаметной мухой на стене. А так ты будешь чурбаном сидеть на скамейке, сложив руки на коленях и зажмурив глаза, и не рискнешь даже разок взглянуть исподтишка. Я угадала?

На миг — только на один миг — Стэнли ощущает прилив крови к лицу.

— Просто к твоему сведению, — продолжает она. — Я не верю и никогда не верила во всю эту чертовщину. Игры в колдунов и ведьм — это не по мне. Глупые детские забавы. Тратить кучу времени и сил на охоту за несуществующими призраками — это занятие для жалких слюнтяев, больных на голову. Ты читал книгу под названием «Атлант расправил плечи»? Вот это по мне.

Стэнли прислоняется плечом к стене и скрещивает на груди руки, чтобы скрыть их дрожание.

— Что ж, — говорит он, — если ты сама в это не веришь, мне ничего не остается, кроме как считать тебя просто выпендрежной блудницей.

Синтия приоткрывает рот с легким возгласом — но не возмущенным, а скорее приятно удивленным. Как будто Стэнли внезапно вручил ей цветок, который до того момента прятал у себя за спиной.

Потом она запрокидывает голову и разражается хохотом. И это опять же непритворный смех. В нем слышится облегчение, хотя и с безумными нотками. Примерно так же смеялась мать Стэнли, когда умер его дед, — смеялась много часов подряд. Фактически это были последние звуки, которые слышал от нее Стэнли.

У Синтии уходит немало времени на то, чтобы прийти в себя после хохота.

— Бедняга Эдриан! — произносит она, отдуваясь. — В натуре думает, что он меня наколдовал. Клаудио тебе про это не рассказывал? Без шуток. В этом доме явно не все дома. «Это надо увидеть! Это надо понять!» Лично мне такие заморочки не в тему. Никакого кайфа от того, что мы делаем, я не получаю. Хотя, конечно, это может затягивать, как наркота. Но я здесь имею домашнюю кормежку, мягкую постель, и на карман по мелочевке перепадает. Я просто выбираю, где мне лучше, как всякий человек. И здесь мне гораздо лучше, чем было там, откуда я вышла, это уж точно.

— А откуда ты вышла? — быстро интересуется Стэнли.

Этот вопрос стирает с ее лица веселость, место которой на мгновение занимает все та же мертвая пустота. Затем лицо вновь расплывается в широченной ухмылке. Сейчас она похожа на шкодливую малолетку, только что научившуюся сжигать муравьев с помощью увеличительного стекла.

— Из ада, — говорит она. — Я вышла из ада.

За этим следует новый взрыв хохота. Под конец она складывается пополам, икает и вытирает слезы.

— Блудница! — повторяет она. — Лучше не скажешь, хоть лопни! Не какая-нибудь шалава или шмара, нет! Ты попал в самую-самую точку! Я в натуре фигею!

— Да уж, — говорит Стэнли. — Очень прикольно.

С этими словами он достает из-за спины вальтер, сдвигает вверх рычажок предохранителя и направляет ствол ей в лицо. Синтия оторопело смотрит в маленький кружок дульного отверстия. Ухмылка исчезает, пухлые розовые губы плотно сжимаются. Однако она не выглядит напуганной. Оба молча смотрят друг на друга. Синтия снова икает: негромкий сочный звук в тишине и полумраке.

— Давай наверх, — командует Стэнли и отступает, пропуская ее вперед.

Он ведет ее в кабинет Уэллса и далее к черной двери.

— Куда мы идем? — спрашивает она. — Что ты хочешь сделать?

— Мы с тобой никуда не идем, цыпуля. Лично я сваливаю отсюда. Но сначала я тебя запру.

— А где остальные? Ты их уже прикончил?

Последний вопрос она задает этаким небрежно-любопытствующим тоном, каким могла бы спросить: «Ты уже слышал новый диск Джонни Рэя?» или «Твоя рубашка — фирменный „Ван Хойзен“?» Это на секунду сбивает Стэнли с нужного настроя.

— Моему другу крепко досталось, — говорит он. — Сюннёве и Эдриан повезли его в больницу. А меня разыскивают копы. Целая туча копов. И я не хочу светиться здесь, когда хозяева вернутся домой.

Синтия, уже раздвинувшая черные портьеры, резко, с разлетом волос, оглядывается, глаза ее изумленно расширены.

— На променаде — так это был ты?

— Что? Ты что-то видела?

— Я видела копов. И несколько «скорых». Там говорили про разборки между бандами и про троих серьезно раненных. Клаудио был одним из них?

— Нет, он еще более-менее. В основном отделался фингалами. А там, на променаде… не было речи об умерших?

Она разворачивается на каблуках, все еще слегка икая. Портьера, как складка тоги, накрывает ее плечо и левую грудь. Синтия мотает головой.

Стэнли глядит на нее, потом на пол под ее ногами.

— О’кей, — говорит он со вздохом, — теперь сделай пару шагов назад. Я закрываю дверь.

— Они хотят, чтобы я родила ребенка, — говорит Синтия. — Клаудио тебе об этом не рассказывал?

Стэнли задерживает руку на гладком черном дереве двери, которая, при всей ее немалой массе, легко откликается на каждое прикосновение.

— Неужели? — произносит он.

— Если я это сделаю, — говорит Синтия, — они снимут для меня отдельную квартиру и будут оплачивать ее шесть лет. И еще дадут денег на учебу в Калифорнийском университете, если я захочу туда поступить. Мне нужно только родить ребенка и отдать его им. Как считаешь, стоит соглашаться?

На Стэнли вновь накатывают головокружение и лихорадочный жар. Все вокруг кажется нереальным, как во сне.

— А для чего им нужен ребенок? — говорит он.

— Спроси что полегче. Я вообще без понятия, зачем люди хотят заводить детей. Но я думаю, это часть их плана…

Она крутит в воздухе пальцами и кивком указывает на горящие свечи в комнате позади себя.

— Ну, ты сам знаешь, — заканчивает она, икнув.

Струйка холодного пота катится от виска по скуле Стэнли.

— Какого плана? — спрашивает он.

Синтия пожимает плечами и закутывается в складки портьеры, как в кружевную пелерину — или как в плащ Дракулы. Ее расширенные зрачки фокусируются на глазах Стэнли.

— Так что ты мне посоветуешь: согласиться?

Стэнли переводит взгляд на свою руку, очень бледную на черном фоне двери, с набухшими под кожей венами. Эта рука кажется ему неживой, посторонней, не имеющей ничего общего с самим Стэнли. И все вещи в пределах видимости кажутся статичными и равноудаленными, расположенными на одной плоскости. Как будто он видит не реальную комнату, а ее изображение на картине. Вновь подступает тошнота, но этот позыв быстро проходит.

— А кто… — начинает он, и собственный голос отдается гулким эхом у него в голове. — Кто должен стать счастливым отцом ребенка? Добренький Папаша Уорбакс?

Синтия обеими руками туго стягивает портьеры вокруг своего лица, которое таким образом превращается в говорящую маску, подвешенную в черной пустоте.

— Ответы будут разными, смотря кого ты спросишь, — говорит она. — И смотря во что ты веришь.

Стэнли моргает и встряхивает головой, пытаясь прийти в себя. Ему кажется, что лицо-маска Синтии, разрастаясь, надвигается на него, как холодный диск Луны в беззвездной тьме. Это похоже на кошмарное видение — и в последующие годы оно будет часто возвращаться к нему во снах.

— С меня хватит, — говорит Стэнли. — Успехов тебе, Синтия.

Он захлопывает дверь перед ее изящно вздернутым носом и задвигает тяжелый засов. Потом сползает по двери на пол, жадно хватая ртом воздух в попытке насытить кислородом мозг, и прижимается лбом к гладкому дереву.

Из-за двери глухо доносится ее голос.

— Эй! — кричит она. — Между прочим, мое настоящее имя не Синтия.

Стэнли сглатывает слюну, увлажняя пересохшее горло.

— Да? — говорит он. — Представь себе, мое тоже не Стэнли.

На несколько секунд устанавливается молчание. Дождь снаружи прекратился — или почти прекратился. Снова слышится ее голос, уже менее громкий.

— В таком случае я рада нашему с тобой незнакомству.

Стэнли закрывает глаза и улыбается. Губы его немеют, как при опьянении. Он утыкается носом в щель между дверью и косяком и произносит свистящим шепотом:

— Не могу сказать, что рад хотя бы этому, цыпуля.

Ухватившись за дверную ручку, он встает на ноги. И комната перед ним исчезает. В глазах только краснота, которую сменяет молочная белизна, а потом дикий всплеск разноцветья — и тьма. Он цепляется за ручку, скрипит зубами и ждет, когда пройдет приступ головокружения.

Наконец зрение восстанавливается. И первое же, что он видит, — это «Зеркальный вор»: книга лежит на краю полки всего в дюйме от его носа, как будто Уэллс пристроил ее здесь мимоходом, отпирая дверь, а потом просто о ней забыл. Стэнли протягивает руку, но прерывает этот жест, не успев дотронуться до книги.

Она, разумеется, идентична той потрепанной книжке, которая пропутешествовала с ним через всю страну. Однако этот экземпляр выглядит новеньким, совершенно нетронутым: плотно прилегающие друг к другу страницы, чистая обложка, ни единой царапинки на серебряном тиснении букв, словно он только вчера покинул типографию. Это все та же, его книга, но в то же время она не его, — уже сам по себе факт ее существования в столь идеальной кондиции подразумевает, что даже тот экземпляр, который он нашел в Нижнем Ист-Сайде и с которым так долго не расставался, в действительности тоже не совсем его. С таким же успехом на ту книгу мог случайно наткнуться кто угодно. Стэнли вспоминает слова Уэллса в ночь их первой встречи — «мы напечатали три сотни экземпляров; из них около сотни до сих пор лежит у меня на чердаке», — и тотчас ему представляется целая армия бездушных тварей в ящиках прямо у него над головой, только и ждущая команды к действию. Уже во второй раз за этот день у него возникает сильнейшее желание спалить этот проклятый дом дотла.

Но вместо этого Стэнли спускается на первый этаж, в туалетную комнату рядом со спальней хозяев. Там он находит все, что нужно: йод, медицинский спирт, свежие бинты. Закатав мокрую штанину джинсов, отлепляет раскисшую повязку от раны, которая выглядит паршиво: липкая и уже гноящаяся по краям. В процессе ее очистки у Стэнли дважды резко скручивает живот; он склоняется над унитазом, но ничего не может изрыгнуть. Из зеркала над раковиной на него глядит изможденный незнакомец с синими губами, восково-бледной кожей и глубоко запавшими глазами. «Ты видишь перед собой лик бога». Да уж.

На полочке под зеркалом стоит пара дешевых керамических кружек в форме звериных голов: белый кот и черный пес. Стэнли наполняет водой из крана собачью голову, жадно пьет, и его тут же выворачивает прямо в раковину. Он вновь наполняет кружку, пьет, и на сей раз вода задерживается в желудке. В плетеной корзинке под раковиной обнаруживаются старые аптечные флаконы без ярлыков — видимо, просроченные лекарства. Таблетки в одном из флаконов похожи на стрептоцид. Он проглатывает несколько штук и кладет в карман остальные.

Покончив со всем этим, он какое-то время стоит в прихожей, вслушиваясь в шелест мокрых шин проезжающих по улице автомобилей и скрип половиц под ногами беспокойно перемещающейся по комнате девчонки. Он пытается сообразить, что еще ему может понадобиться. Где-то в доме может быть припрятана наличка — а также ювелирные украшения или хорошие часы, — но сейчас он и так вполне при деньгах. Можно взять из кладовки какие-нибудь консервы, да только стоят ли они того, чтобы переть на горбу добавочный груз? Он медленно поворачивается, оглядывая стены и мебель. Дом вокруг него напоминает мертвую оболочку жилища, опустевшую морскую раковину, которую приспособила для своих нужд эта девчонка, забравшись в нее, как рак-отшельник.

Он прибыл слишком поздно, вот в чем беда. Возможно, явись он сюда несколькими месяцами ранее, до появления девчонки, все сложилось бы по-другому. А может, и нет. Может, к тому времени, когда «Зеркальный вор» попался ему на глаза в манхэттенском притоне, игра уже была окончена: Уэллс уже сдался и пал духом. Он променял все то, что подтолкнуло его к написанию этой книги, на иные устремления, которые было легче держать в голове и реализовывать: дом, жена, семья. Он научился укрощать свою рвущуюся наружу необычность посредством магических кругов, черных портьер и крепко запертых дверей. И теперь он уже не в состоянии понять свою собственную книгу. Зато Стэнли ее понимает. И чтобы следовать указанным ею путем, он должен быть одинок — по крайней мере, так же одинок, как был Уэллс в пору ее создания. Возможно, так же абсолютно одинок, как сейчас эта девчонка. Когда-нибудь, быть может, одиночество покажется ему слишком тяжелой ношей, но в данный момент это волнует Стэнли меньше всего.

Вешалка рядом с дверью увенчана рожками для головных уборов. Среди прочих там висит и твидовая шоферская кепка, которую носил Уэллс в ночь их первой встречи. Стэнли снимает ее с вешалки и примеряет на свою голову; кепка приходится почти впору — лучше, чем он ожидал.

Надев мокрую куртку, он закидывает на плечо отцовский вещмешок и покидает дом через боковую дверь. Останавливается во дворе, чувствуя, как холодный туман заползает за воротник, и представляя себе подъезжающую машину: как Уэллс и Сюннёве идут к дому, поддерживая слева и справа своего милого Клаудио с рукой на перевязи и ухмылкой на расквашенной смазливой физиономии. Все трое поднимаются на крыльцо, спеша попасть внутрь, вызволить из заточения Синтию, а потом произнести свои заклинания, сорвать с себя покровы и начать счастливую совместную жизнь — идеальная семья в идеальном мире. Стэнли воображает и самого себя там же и в то же время: как он крадется на звуки скрипучих кроватных пружин, стонов и смеха, с тяжелым черным пистолетом в руке и полчищами прибрежных призраков-шептунов за спиной.

И тут его посещает мимолетное осознание того, кто он есть в этот самый момент: отличный от тех людей, которыми он был раньше, и тех, которыми он когда-нибудь станет. В былые времена он поджег бы этот дом без малейших раздумий. И большинство его будущих воплощений поступило бы точно так же — сейчас он это понимает. Многие годы спустя — в минуты отдыха, в полудреме — он будет рисовать в воображении пожар, который мог бы здесь учинить, тем самым сотворив собственный финал этой истории. Он будет представлять себе картину этого пожара при взгляде с моря или с пролетающего самолета: охваченный ярким неровным пламенем дом на темном берегу и пляска теней вокруг. А в самом сердце огня, как сырое топливо, — эта девчонка. «Ад, — будет думать он в такие минуты, — я мог бы и впрямь низвергнуть тебя в ад».

Но то будет уже не он. Не сегодняшний он. Увы.

Когда через несколько минут машина так и не появляется, Стэнли вскидывает мешок на плечо, открывает калитку и выходит на узкую, омытую ливнем улицу.