44
Эдриан Уэллс живет на Уэйв-Крест-авеню, в дощатом двухэтажном коттедже, одном из самых больших зданий в этом квартале. Стены и свесы крыши недавно покрашены в кремово-желтый цвет; вдоль межэтажного перекрытия тянется лоза глицинии с руку толщиной. За годы, прошедшие после постройки, фундамент осел неравномерно: при взгляде на фасад со стороны улицы можно заметить, что дверь наклонена вбок, создавая эффект кривого зеркала. Дом этак вразвалочку сидит на просторном участке, подобно идиоту на парковой скамье, одетому в свой лучший костюм и молча обращающему к прохожим искаженное улыбкой лицо.
Стэнли и Клаудио весь день приводили себя в благообразный вид: рано утром постирали грязную одежду в прачечной-автомате, затем вдоль берега дошли до Санта-Моники и там помылись-побрились в общественных душевых. Ко времени их возвращения на Хорайзон-Корт новая одежда Стэнли отвиселась, складки почти исчезли. Клаудио зачесал волосы назад и надел яркую шелковую рубашку. Потом они вместе посмотрелись в металлическое зеркальце Стэнли, державшего его на вытянутой руке. В таком виде они могли бы сойти за музыкантов джазового оркестрика в недорогом отеле или даже — по настойчивому утверждению Клаудио — за киноактеров.
— Мы как две восходящие звезды, — заявил он.
День уже клонился к вечеру, когда они отправились в путь по Пасифик-авеню — тенистой долиной винных магазинчиков, товарных складов с глухими ставнями на окнах и шумных еврейских пекарен, — отягощенные ведрами с рыбой, которые надо было нести аккуратно, чтобы не облить морской водой чистые брюки. Более всего Стэнли опасался встречи с «береговыми псами», которая в лучшем случае привела бы к потере улова; но этого удалось избежать, и, благополучно достигнув последнего поворота перед домом Уэллса, они сделали остановку, размяли затекшие пальцы и скормили местным котам несколько рыбин, умерших этой ночью.
И теперь они подходят к дому. В этот час разглядеть что-либо в окнах невозможно: стекла отражают низкое солнце, лишь местами затеняясь листьями и еще не распустившимися цветами глицинии. За деревянной калиткой начинается обсаженная вечнозелеными кустами дорожка из плитняка, с пробивающейся между камнями травой. Под окнами растут высокие китайские розы, а на маленькой веранде стоят два горшка с фуксиями. На лужайке перед домом слева устроена купальня для птиц, а справа на бетонном фундаменте стоят солнечные часы, ржавый гномон которых украшен изображением круглой смеющейся рожицы. По периметру пьедестала тянется надпись, в которой Стэнли разбирает слова: «…пером похитил я…» Остальной текст ему прочесть не удается. Где-то в доме звучит граммофонная запись струнного оркестра; сначала он едва слышен, но потом достигает такого крещендо, что в окнах начинают дребезжать стекла. При этом игра кажется нарочито нестройной, пародирующей музыку похоронных процессий. Ничего подобного Стэнли слышать не доводилось. И ему трудно представить себе, чтобы кто-то стал слушать такое по доброй воле.
— Стэнли, — подает голос Клаудио, — мы будем заходить в дом или нет?
Стэнли ощущает мягкое прикосновение к лодыжке. Он опускает глаза: один из тощих бродячих котов трется о его ногу. Тем временем другой кот встает на задние лапы и дотягивается до верхней кромки ведра. Клаудио, топая ногами, отгоняет еще троицу мародеров.
Музыка звучит громче — отворяется входная дверь. С веранды слышен смех, а затем женский голос.
— Да с какой это стати?! — отвечает она кому-то.
Стэнли и Клаудио подходят ближе. В дверях появляется стройная, очень высокая женщина в цветастом платье простого покроя. Модные очки «кошачий глаз» в металлической оправе и прическа «конский хвост» вроде бы должны молодить, но, возможно, лишь делают ее старше своих лет. Никакого макияжа; в бронзового цвета волосах проглядывает седина. На взгляд Стэнли, ей около сорока.
— Добрый день, мэм, — говорит он самым приличным тоном, какой только может изобразить. — Мистер Уэллс дома?
— Да, он здесь. А ты, должно быть, Стэнли?
Она сходит с крыльца на дорожку. Походка у нее быстрая и пружинистая — нетрудно представить ее играющей в теннис или гольф. Ноги ее босы, а загорелые руки забрызганы чем-то вроде белил. При ней чашка чая, которую она перекладывает в левую руку, чтобы поздороваться.
— Я Сюннёве, жена Эдриана, — представляется она. — Он был так рад с тобой встретиться! Без конца о тебе говорил. А это кто?
— Меня зовут Клаудио, — говорит Клаудио. — Счастлив познакомиться, сеньора.
— Извините за краску на руках. С утра не вылезаю из своей студии. Боже, вы только посмотрите на этих кошек! Что у вас с собой?
— Прошлой ночью мы с другом ловили рыбу, — говорит Стэнли, — и…
— Так это грунионы? Они уже пошли на нерест?
— Да, мэм. Мы наловили больше, чем сами можем съесть, а потому решили, что вы и мистер Уэллс не откажетесь…
— Это прекрасно, дорогие мои! И очень кстати. Я как раз ломала голову, что приготовить на ужин, а грунионов мы просто обожаем! Заходите в дом, пока эти облезлые разбойники не сожрали вас вместе с рыбой. Ну же, скорее! У меня еще не остыл кипяток для чая.
У мисс Уэллс необычное имя — Сюннёве — и забавный акцент: скандинавский, немецкий или голландский. По-английски она говорит так, словно учила этот язык в Британии.
— Эдриан! — зовет она, открывая дверь и стараясь перекричать музыку. — Пришли Стэнли и Клаудио! Они принесли нам рыбу на ужин!
Если Уэллс и откликается, то Стэнли его не слышит сквозь пронзительные звуки оркестра. Они оставляют ведра на кухне — рыбы начинают ходить кругами под светом потолочной лампы, — и, пока Сюннёве болтает о пустяках с Клаудио, Стэнли оглядывает комнату. На стенах и столах тут полно странных произведений искусства: дощечки с потеками расплавленного свинца, опутанные пряжей сухие коряги, керамические яйца с трещинами, как будто из них вот-вот кто-то вылупится. Из соседней комнаты доносится негромкий, отчетливый мужской голос, который Стэнли сначала принимает за голос Уэллса. Но потом ему на смену приходит другой голос, и Стэнли подмечает дребезжащий тембр: это говорят дикторы из динамика. Он не представляет себе, зачем одновременно включать проигрыватель и радио. Скрип половиц на втором этаже: кто-то ходит прямо над головой Стэнли.
— Стэнли! — окликает его из кухни Сюннёве. — Эдриан рассказывал, что ты добрался сюда из самого Нью-Йорка и что ты нашел там его книгу. Это правда?
— Да, мэм, — говорит Стэнли, — я из Бруклина. А книгу нашел на Манхэттене.
— Это чудесно! Думаю, каждый поэт мечтает о чем-то подобном. Это все равно что бросить в океан бутылочную почту и потом получить ответ с другого конца света. Сама я, как художница, всегда знаю, в чьи руки попадают выполненные мною работы, — так что мне трудно это понять. Эдриан говорит, что это не мое. Но вот что я вам должна сказать. Вчера, вернувшись домой, он поднялся в кабинет и закрыл за собой дверь. И что сегодня? Что сейчас? То же самое. Уже много лет он не работал так интенсивно. Много лет! И все благодаря тебе. Сам он тебе этого не скажет, поэтому говорю я. Добавить в твой чай молоко? Сахар?
— Нет, мэм, спасибо.
В соседней комнате мерцает бледный свет — увидев его отражение в оконном стекле и абажуре лампы, Стэнли понимает, что источником голосов является не радио, а телевизор. Он перешагивает порог, чтобы взглянуть. Телевизор стоит в левом углу: модель «Филко» с экраном диагональю двадцать один дюйм в корпусе из красного дерева. До сих пор Стэнли видел работающие телевизоры по большей части на полках магазинов, но не в домашней обстановке. Этот телик сейчас показывает новости — точнее, записи старой кинохроники, если только нацисты вновь не пришли к власти, а Рузвельт не восстал из могилы. Как обычно, Стэнли трудно настроиться на восприятие картинки в целом: он слишком отчетливо видит текстуру экрана, и оттого образы распадаются на мозаику крошечных мигающих точек. Он моргает, трясет головой и наконец отводит глаза, вдруг почувствовав себя нехорошо.
А когда его зрение восстанавливается, Стэнли замечает пару глаз, наблюдающих за ним снизу, почти от уровня пола. Он вздрагивает и охает от неожиданности.
Это та самая грязно-блондинистая девица из кафе, которая целовала Уэллса в щеку. Она сидит на толстом узорчатом коврике, упираясь спиной в скамеечку для ног. Цветастый плед на плечах делает ее трудноразличимой среди пестрой обстановки комнаты. Стэнли не может припомнить случая, чтобы он при входе в помещение кого-то в нем не заметил. Возможно, такое вообще случилось с ним впервые. Глаза девушки следят за ним, тело сохраняет неподвижность. Выражением лица — расслабленным и настороженным одновременно — она напоминает львицу, как бы говорящую: «Ты все еще жив только потому, что я сейчас не голодна».
Входит Сюннёве и протягивает ему чашку чая на блюдечке.
— О, Синтия! — говорит она. — А мне казалось, что ты уже ушла.
Суда по интонации Сюннёве, она, как и Стэнли, не ожидала обнаружить здесь девушку и не очень-то рада ее присутствию. Синтия переводит взгляд со Стэнли на Сюннёве, потом опять на Стэнли, медленно моргает один раз и не произносит ни слова.
— Синтия, — говорит Сюннёве, — познакомься со Стэнли и Клаудио. Они друзья…
Тут она внезапно умолкает, словно забыв, что хотела сказать, — или чтобы получше сформулировать фразу.
— Это наши друзья, — продолжает она. — Ты будешь пить чай?
— Да, пожалуйста, — говорит девушка.
Голос у нее густой и сочный. «Голос толстушки», — думает Стэнли, хотя толстой ее не назовешь. На вид ей семнадцать, максимум восемнадцать лет. Фигура вполне оформилась, но этим формам уже можно определить срок годности: лет через десять она будет бороться с излишним весом. Впрочем, сейчас большинство мужчин этого не заметят или не придадут этому значения. На ней та же самая — либо такая же — одежда, в какой она была два дня назад: мешковатый черный свитер с глубоким вырезом, черное трико, алый шейный платок из тонкого шелка.
— Мы виделись ночью в кафе, — говорит Стэнли.
— Куафе, вот как? — пародирует она бруклинский акцент, насмешливо поднимая бровь. — Зачетный прононсик. Я правильно расслышала: вы, коты-добытчики, приволокли нам рыбу на ужин?
— Так и есть.
— Это клево! — говорит девица, и по лицу ее неспешно, как яйцо на сковородке, растекается улыбка.
Входит Сюннёве с еще одной чашкой на блюдце. Синтия поднимается с пола, основательно — вплоть до хруста позвоночника — потягивается, выкручивая поднятые над головой руки, и только после этого принимает чай. Стэнли затрудняется определить: то ли эта девчонка манерничает под голливудских звезд, то ли она просто слегка с прибабахом, что, впрочем, тоже отдает Голливудом. По периметру ее блюдца разложено несколько кусочков сахара; часть из них она ложечкой переправляет в чашку, а остальные звучно грызет, в то же время помешивая жидкость. Чай с молоком идеально совпадает с цветом ее глаз, только чай намного теплее. Стэнли уже сейчас может сказать, что они с этой штучкой не станут друзьями.
Клаудио протискивается в комнату мимо него.
— Синтия! — радостно говорит он.
— Привет, балаболка! — отвечает девица. — Обнимашки, чмоки-чмоки?
— С удовольствием, mija, — смеется Клаудио, аккуратно ее обнимая; при этом их чашки позвякивают на блюдцах. — Никак не ожидал тебя встретить. Что ты здесь делаешь?
— Это моя фатера, лягушонок. Милый дом, где мне всегда плеснут чайку.
Стэнли поочередно разглядывает обоих.
— Ты знаком с этой чиксой? — спрашивает он.
— Это же Синтия, — говорит Клаудио, с недоумением глядя на Стэнли. — Моя подруга из кафе. Я тебе о ней рассказывал.
Стэнли озадаченно морщит лоб. Возможно, Клаудио и впрямь о ней рассказывал, только он пропустил это мимо ушей, как пропускает половину его слов. Он смотрит на эту парочку, пока они оживленно болтают — упоминая людей, о которых он никогда не слышал и с которыми вряд ли захотел бы встретиться, — пока его внимание не привлекает большое полотно на стене позади них. Там, среди смачных разноцветных пятен, а также наклеенных на сукно сухих цветов и клочков пропитанной красками материи, он постепенно различает контуры дерева. Каждая из голых кривых ветвей помечена каким-то символом, вырезанным из серебристой фольги. Под деревом расплывчато обозначены две человеческие фигуры.
С кухни, сквозь шум воды из крана, доносится голос Сюннёве.
— Только что вспомнила, — говорит она. — Сегодня булочная закрывается рано, а мне нужна хала к ужину. Синтия, ты не позаботишься о гостях в мое отсутствие? Я не могу предугадать, когда Эдриан выползет из своей берлоги. Мальчики, если я дам вам хороший нож, вы почистите свою рыбу?
— Я этим займусь, — говорит Синтия.
Дверь главного входа еще только затворяется за Сюннёве, а Стэнли и Клаудио уже перетаскивают ведра из кухни на освещенное солнцем боковое крыльцо. Синтия готовит принадлежности — мусорный пакет из коричневой бумаги, скребок для чистки овощей, тонкий и острый филейный нож, пляжные полотенца чтобы на них сидеть, пачку старых газет «Зеркальные новости» — и следует за ними. По сторонам крыльца расположены дощатые скамьи, на которых она расстилает газеты; затем выплескивает на газон бо́льшую часть воды из ведра, чтобы было удобнее брать сбившуюся в кучу рыбу. Морская вода может погубить траву, но Стэнли ничего не говорит по этому поводу.
Синтия вручает скребок Клаудио.
— Будешь снимать чешую, — говорит она.
Запустив руку в ведро, она вытаскивает оттуда извивающуюся рыбину, плюхает ее на газету и ножом вскрывает ей брюхо от хвоста до головы. Ее большой палец одним движением извлекает наружу комочек внутренностей. Потом она отсекает голову вместе с грудными плавниками и передает выпотрошенную рыбу Клаудио. Рыбий рот еще разевается в попытке глотнуть воздуха, когда Синтия бросает голову вместе с кишками в бумажный пакет.
Клаудио без лишних вопросов — и, похоже, без всяких раздумий — приступает к чистке, и вскоре газету покрывает слой серебристой чешуи. Синтия разделывает следующую рыбу и приступает к третьей, меж тем как второй безголовый грунион еще подергивается на газете. Нож Синтии напоминает Стэнли один из его нью-йоркских ножей с самодельной рукояткой из намотанной изоленты. Он носил его под штаниной на голени, пока однажды не пустил в ход, после чего от ножа пришлось избавиться. Наблюдая за работой Синтии, он начинает испытывать головокружение. Он встает со скамьи, проходит через задний двор к вьющейся розе у заборчика и вдыхает аромат ее белых, с восковым налетом, бутонов.
Вскоре на верхней планке забора появляется облезлый трехцветный кот, который, нюхая воздух, идет в сторону Стэнли. Второй кот мяукает где-то под забором. А на крыльце Клаудио уже оседлал своего любимого конька, взахлеб рассуждая о фильмах и кинозвездах. Девчонка без проблем подхватывает его почин, хотя и с иным уклоном: так и сыплет заковыристыми, незнакомыми Стэнли именами, унизывая ими фразы на джазовом жаргоне, который звучит для Стэнли как иностранный язык. При этом она продолжает лихо расправляться с грунионами, уже приступив ко второму ведру. Взглянув мимо них, он видит в окне кухни вернувшуюся из булочной Сюннёве. Наверно, ему следует пойти к ней и завести разговор об искусстве или о чем-то еще, но вместо этого он лишь прохаживается вдоль забора, временами останавливаясь, чтобы погладить котов, заодно пресекая их попытки спрыгнуть с забора и рвануть к пакету с рыбьими головами. «Хотя бы раз, — думает он. — Пусть хотя бы в этот чертов раз все получится так, как было задумано. Хоть один раз, в виде исключения».
Наконец девчонка уносит на кухню почищенную рыбу, и Клаудио пересекает двор.
— Стэнли, ты в порядке? — спрашивает он.
Стэнли не спускает глаз с котов.
— Не подходи близко с этой дрянью на руках, — говорит он. — Они и так на взводе.
— Сейчас помою руки. Только скажи, ты не заболел? Выглядишь как-то странно.
— Со мной все хорошо, — говорит Стэнли. — Просто голова забита слишком многими вещами.
Клаудио ненадолго замолкает, нервно поигрывая пальцами на свой обычный манер: Стэнли слышит легкие чмокающие звуки, когда кончики четырех липких пальцев поочередно отделяются от подушечки большого.
— Я дружу с Синтией, — говорит Клаудио. — Мне нравится заводить новых друзей. По-моему, это вполне естественно. Ты оставил меня в кафе и не сказал, куда уходишь. Стэнли, ты не думаешь, что…
Хлопает дверь: девчонка возвращается. Она в балетном прыжке спускается с крыльца, накидывается на Клаудио и ворошит его волосы. При этом она не отрывает взгляда от Стэнли.
— Стэнли, мы с Синтией решили после ужина сходить в кино, — говорит Клаудио. — Пойдешь с нами?
Стэнли обводит парочку холодным взглядом.
— К сожалению, не могу, — говорит он. — Мне нужно обсудить серьезные дела с твоим папулей, крошка. Мужской разговор. Но все равно спасибо за приглашение.
На лице Синтии мелькает забавное выражение: сердитое, смущенное и даже слегка паническое — как если бы Стэнли прервал ее торжественную речь на выпускном вечере сообщением, что у нее из-под платья выглядывает комбинашка, — но тут же эту гримасу сменяет самодовольная ухмылка.
— Надо же! — говорит она. — А тебе не кажется, что сейчас чуток рановато просить у отца моей руки? У нас с тобой даже первого свидания еще не было.
— Это верно, — парирует Стэнли, — но я не люблю тянуть кота за хвост. Главное, чтобы твой старик не подкачал с приданым.
Она откидывает назад голову и демонстративно, гортанно и громко хохочет. Потом шлепает Клаудио по затылку.
— Идите в дом и сполосните свои клешни, дикари, — говорит она. — А я взгляну, не надо ли помочь маме.
Они втроем направляются к крыльцу.
— А на какой фильм вы идете? — спрашивает Стэнли.
— «Бонжур Тристесс», — отвечает Клаудио.
— Бон-джу-трис… что?
— «Бонжур Тристесс». Новый фильм Отто Преминджера, в главных ролях Дэвид Нивен и Джин Сиберг. В «Святой Жанне» она сыграла, на мой взгляд, не очень. Надеюсь, эта роль удастся ей лучше.
— Это какая-то лягушатница?
— Ква-ква-ква! — фыркает Синтия.
Распахивается дверь, и на пороге кухни возникает Эдриан Уэллс, нежно приобнимающий за талию Сюннёве. На лице его блуждает озорная ухмылка.
Он на дюйм или два ниже своей супруги, но не так пузат, как показалось Стэнли при их первой встрече, — порядком раздавшийся вширь, но скорее плотный, чем рыхлый. Должно быть, позапрошлой ночью на нем была куча одежек. Пыхтящий барбос тоже здесь: он подбегает к открытой двери и высовывает наружу маленькую уродливую морду, вращая выпученными глазками. Синтия успевает схватить его за ошейник и затаскивает обратно в дом.
Воздух на кухне пропитан запахами горячего масла, сельдерея, чеснока и жареной рыбы. Серо-голубые глаза Уэллса поблескивают за стеклами очков, как окатыши кварца, омытые внезапным ливнем.
— Приветствую вас, мои юные друзья! — говорит он громко, перекрывая скворчание сковороды. — Ваше появление здесь — это очень приятная неожиданность!
