43

Циферблат с подсветкой над входом в магазин на Виндворде показывает без нескольких минут девять. Дождь зарядил примерно час назад и, судя по всему, стихать не собирается. Круговращение фар на отдаленной кольцевой развязке похоже на карнавальную карусель — безостановочную, но неторопливую, как аттракционы для пожилых и самых маленьких. Время от времени мимо них проезжают машины, и крупные брызги, летящие из-под колес, напоминают мелькание дефектов кинопленки сразу после запуска фильма.

Стэнли и Клаудио съежились под колоннадой, между ресторанчиком и магазином мужской одежды, прижимаясь к стене при порывах ветра и созерцая струйки дождевой воды, которые бойко стекают с хохочущих чугунных лиц на капителях колонн. Стэнли ругает себя за то, что не позаботился украсть где-нибудь часы. Давно надо было это сделать. Он привык определять время по солнцу, но в этот день надвигающийся шторм полностью скрыл закат, и в результате они покинули свое логово на час раньше, чем требовалось. Клаудио молчит и, по-видимому, злится. Наконец Стэнли решает, что, раз уж они все равно промокли, есть смысл переместиться к дому Алекса. Может, кто-то из гостей также придет пораньше.

Перебегая от аркады к аркаде, они более или менее благополучно преодолевают половину пути до Клаб-Хаус-авеню; после чего, застегнув воротники под горло, совершают пробежки подлиннее: между брезентовыми навесами у витрин магазинов. На последнем углу они видят в конусе фонарного света три фигуры с ведрами в руках и газетами на головах. Эти трое подходят к двери Алекса и с воплями бьют по ней кулаками. Через несколько секунд их впускают внутрь.

Стэнли, сгорбившись, рысью устремляется туда же. Клаудио следует за ним — Стэнли слышит звонкую дробь дождя по жестяному ведру в руке приятеля. Там, где краска на оконных стеклах облупилась, видны красно-оранжевые точки, исчезающие, когда на окно изнутри падает чья-то тень. Еще через несколько шагов Стэнли и Клаудио слышат громкий смех и голоса в квартире.

Дверь распахивается сразу же после стука, и в открывшемся проеме возникает лицо в очках и с козлиной бородкой; другие детали внешности разглядеть сложно, поскольку свет падает на него сзади. Этого человека Стэнли раньше не видел.

— Чем могу помочь, парни? — спрашивает он.

Стэнли смахивает воду со своих губ и ноздрей.

— Алекс здесь? — спрашивает он.

Над плечом козлобородого появляется еще одно лицо — это Стюарт, тот самый поэт из кафе. Он был одним из трех только что прибывших гостей: влажная рубашка липнет к телу, в черных волосах блестят капли.

— О! — произносит он с удивлением. — Эта парочка мокрых мышат мне знакома.

Из комнаты доносится крик Алекса:

— Кто там? Мой юный друг Стэнли? Впусти его, Тони, чего ты застыл на пороге!

Распахиваясь внутрь, дверь толкает шаткое нагромождение пустых ведер, которые гремят друг о друга и со скрежетом сдвигаются по бетонному полу. Перешагнув порог, Стэнли отряхивает свою куртку. Клаудио входит следом, чуть задержавшись, чтобы выплеснуть из ведра на асфальт дождевую воду.

— Так-так, и при тебе оба объекта, которые я советовал прихватить, — говорит Алекс. — Но мы, кажется, договаривались встретиться часом позже?

— Мы загодя перешли на летнее время, — говорит Стэнли. — Чем отставать от жизни, лучше ее чуточку опередить.

Алекс и Стюарт усмехаются, а Стэнли между тем оглядывает прокуренную комнату. Все ящики из-под апельсинов заняты, еще несколько молодых людей пускают дым, по-индейски сидя на полу. Интеллигентного вида негр устроился на стуле перед печатной машинкой; он вежливо улыбается, встретившись глазами со Стэнли. Все прочие с некоторым недоумением смотрят на вновь прибывших и затем на Алекса.

— Друзья! — возвышает голос Алекс. — Позвольте вам представить — если вы еще не знакомы, — это Клаудио и Стэнли, два сугубо преступных элемента, с которыми я недавно сошелся на почве их зарождающегося интереса к искусству, поэзии и прочим прекрасным вещам. Без сомнения, джентльмены, всем нам приятно сознавать, что эти заблудшие юные души еще имеют шанс не сгинуть безвозвратно в криминальной пучине.

— Или они помогут всем нам выбраться из пучины искусства и поэзии, — раздается голос из угла. — Помогут нам стать честными злодеями.

Это Чарли. Стэнли с трудом его узнает: сейчас он выглядит трезвым — или почти трезвым. Чарли смотрит на приятелей с неуверенной улыбкой, своим видом как бы говоря: «Мы с вами уже встречались при каких-то нехороших обстоятельствах, но я, увы, ничего не помню». Стэнли не подает никаких ответных сигналов, лишь коротко усмехается его шутке. Больше никто не смеется.

— Начнем знакомство слева и далее по часовой, — говорит Алекс. — Боб, Брюс, Милтон, Сол, Морис, Джимми, Чарли, Стюарт — его вы уже знаете, — ну и Тони, наш сегодняшний привратник. А теперь, Стэнли, прихвати куртку своего друга и следуй за мной.

В спальне на голом матрасе комом лежат простыни, а на стенах развешены вкривь и вкось малопонятные образчики живописи. Алекс принимает у Стэнли обе куртки и протягивает ему пачку денег.

— Пересчитай, — говорит он, что Стэнли и делает: ровно сто пятьдесят долларов; он кивает и вместе с Алексом возвращается в главную комнату.

Стюарт и двое других гостей возобновляют какой-то давний спор. Только что слово взял жирный субъект псевдопрофессорского и гееватого вида, прихлебывающий красное вино из кофейной чашки.

— Без сомнения, стихи можно и нужно уподоблять картинам! — говорит он. — Почему бы нет? Вспомните: ut pictura poesis. В этих словах заключена вся история поэзии. Это сказано Горацием, который, в свою очередь, процитировал Симонида. Моментальное воздействие образа, негативное пространство пустого листа, глубина потенциальной детализации — это все вещи, которые в равной степени важны и для поэтов, и для живописцев, не так ли?

— Я не согласен, — говорит цветной парень, Милтон. — Возьмем для примера присутствующих здесь поэтов: сколько из них, помимо стихов, пишут и картины? Да практически все, если не ошибаюсь. Будь эти вещи взаимозаменяемы, разве стали бы люди, занимаясь одним, тратить время еще и на другое?

Тони, по-прежнему дежурящий у дверей, знаком подзывает Алекса и что-то шепчет ему на ухо. При этом он с озабоченным видом поглядывает на Стэнли и Клаудио. Слов его Стэнли расслышать не может.

Стюарт выступает на стороне Милтона против жирдяя-профессора.

— Тебя не было на чтениях в редакции «Коустлайнз», Брюс, — говорит он. — Иначе ты бы не стал перелопачивать впустую всю эту кучу словесного навоза. Тот же Гинзберг, например, вовсе не живописец. Представь себе самые монументальные произведения живописи, какие приходят на ум, — вот хотя бы Сикстинскую капеллу, — и ты не найдешь ничего сравнимого с той вещью, которую он читал на собрании. Ты зациклился на допотопном музейном академизме, старик. Наполняешь формальдегидом банки со всякой мертвечиной. Я тоже люблю живопись, но картины не могут существовать в потоке времени. А стихам для существования даже бумага не обязательна. Они возникают и состоят из живого дыхания.

— Гинзберг? — переспрашивает кто-то. — Это который метит в звезды стриптиза?

— …только ради театрального эффекта, — слышится чье-то бормотание.

— А что плохого в театральности? — откликается Стюарт. — Поэзии нужно больше театра! Ей нужно больше музыки! Надо переносить ее со страниц на сцену! Пусть живая кровь потечет по этим бумажным венам!

— Боже правый! — стонет Брюс, подливая в свою чашку вино из большого кувшина на полу. — Сейчас он опять заведет свой джазовый речитатив.

В другом конце комнаты Алекс по-отечески кладет ладонь на плечо Тони, одновременно предупреждающе поднимая указательный палец другой руки. Тони понижает тон.

— Поэтам и художникам давно пора прекратить эти дурацкие бои с тенью, — продолжает Стюарт, — и перейти к творчеству в джазовом стиле. Свободу всем формам! Пора снести ненужные барьеры между искусством и жизнью! Только так мы сможем достучаться до сознания обывателей, Брюс. Это сродни партизанской войне. Большинство людей сейчас в первую очередь — зрители: они подсели на визуальные образы, как на наркоту, и живут под постоянным гипнозом. Фронтальная атака на их зрительное восприятие обречена на провал. Нужны обходные маневры — через органы слуха и через внутреннее зрение, неподвластное подсознательному внушению.

На этом месте в спор вступает Чарли, и голос его звучит слишком громко для такого тесного помещения:

— Эй вы там, сбавьте обороты! А то я уже запутался: мы сейчас говорим о поэзии или о рекламе?

Стюарт и Брюс смотрят на него сердито и растерянно, сбитые с ритма дискуссии. И во внезапно наступившей тишине по комнате обрывочно разносится шепот Тони:

— …наркосделка с малолетними… извращенцы к тому же…

— Хотите, раскрою вам один маленький профессиональный секрет? — говорит Чарли. — В рекламной сфере я спец как-никак. Знаете, какой вид рекламы действует на покупателей еще сильнее, чем подсознательное внушение? Это сверхсознательное внушение! Попробуйте взглянуть на дело с этой стороны. Вы тут рассуждаете о людях как о безропотных овцах, неспособных самостоятельно мыслить, типа: не будь они такими жалкими болванами, они все жили бы сейчас на этом берегу вместе с нами, сочиняя стихи, рисуя картины, ночуя на пляже и выпрашивая остатки конины у торговцев собачьим кормом. Но правда в том, что им нравится быть обманутыми. Они только рады подвергаться внушению, когда им говорят, что нужно делать, чего хотеть и что любить. И они цепко держатся за свои иллюзии. Точно так же, как мы, не правда ли? Только мы думаем, что наши иллюзии лучше. Если вы, парни, хотите изменить мир, перекраивая сознание людей, для начала хотя бы попробуйте поставить себя на их место. У нас в рекламном агентстве было такое правило: «Прежде чем заговаривать зубы клиенту, заставь его раскрыть уши».

Гневный ропот поднимается вокруг. Чарли ухмыляется, довольный произведенным эффектом.

— Ты несешь циничный вздор, дружище, — негромко говорит Милтон.

— Ничего подобного! — возражает Чарли. — Если я не хочу обманывать себя, так я сразу уже и циник? Да я первым обрадуюсь, если окажется, что я ошибался на сей счет, поверь мне! Скажи, Алекс, прав я или нет? Что думают по этому поводу твои друзья, все эти левые уклонисты? Предложите людям на выбор чистую любовь или утилизатор мусора, и большинство выберет утилизатор. Разве я не прав?

Алекс, все так же стоящий рядом с Тони, с усталой покровительственной улыбкой поворачивает голову в его сторону.

— Ты был весьма убедителен, Чарли, — говорит он.

— Я не стремлюсь кого-то в чем-то убедить, — говорит Чарли.

Его голос срывается на высокой ноте, и он подносит ладони к лицу жестом, который отчасти напоминает ужимки Джека Бенни, а отчасти — реакцию пристыженного ребенка. Пальцы его заметно дрожат.

— Я всего лишь пытаюсь понять, что мне делать, — продолжает он. — Что мне следует писать. Я хочу быть честным, хочу отвергнуть Молоха со всеми его порождениями, и я не хочу, чтобы мир стал только хуже в результате моих усилий. Как мне быть с этим, Алекс?

Алекс прислоняется к стене, скрестив на груди руки и склонив голову набок. Все присутствующие смотрят на него — все, кроме Клаудио, который смотрит на Стэнли. «Они все держат Алекса за главного, — думает Стэнли. — Может, он и вправду крут?»

Когда Алекс начинает говорить, он обращается не столько к Чарли, сколько к публике в целом.

— Задача всякого автора, — говорит он, — быть летописцем своего времени. Занять позицию стороннего наблюдателя, все замечать и фиксировать.

— Так вот оно что! — восклицает Чарли, щелкая пальцами, а потом хлопая себя по коленям. — Ну, теперь мне все ясно! Дружище, я чувствую себя полным профаном! Ведь до сих пор я, по глупости своей, пытался что-то сотворить. Пожалуй, мне все-таки стоит заняться живописью. Как считаешь, Стюарт? Или, может, вернуться в рекламный бизнес? Там я могу быть очень креативным. А сейчас… Алекс, ты не будешь против, если я проведаю мой старый добрый сортир? Мне надо избавиться от лишнего дерьма.

— Полагаю, ты помнишь, где он находится, — говорит Алекс. — И как там все устроено.

Чарли начинает пересекать комнату, на цыпочках обходя ящики и расставленные на полу кружки с вином.

— Жаль, что ты пропустил встречу в «Коустлайнз», — говорит Стюарт, когда Чарли проходит мимо него. — Знаешь, а ведь этот Гинзберг тоже когда-то писал рекламные тексты.

— Гинзберг и сейчас пишет рекламные тексты, — фыркает Чарли. — Вы, парни, ворчите на Ларри Липтона за то, что он рекламирует битников, как мыло и стиральные порошки, но настоящая причина вашего нытья в том, что он недостаточно активно это делает. «Поэт всегда нагим стоит пред миром!» Великолепно. Алекс, я на днях сделал поляроидом несколько снимков своего члена. Как считаешь, «Эвергрин ревью» их опубликует?

Чарли исчезает в туалете и закрывает за собой дверь, потом, громко выругавшись, открывает ее, чтобы при наружном свете отыскать спички и свечу.

— Я не понимаю, чего ты, в конце концов, хочешь, Чарли? — кричит в его сторону Брюс.

— Я хочу напиться в хлам, — бормочет Чарли и снова закрывает дверь.

Остальные глядят куда попало, стараясь не встречаться глазами друг с другом. В комнате все более ощутим тяжелый запах, что неудивительно при наличии в тесноте множества тел, не очень хорошо знакомых с мылом и мочалкой. Тишину нарушает лишь плеск струи в унитазе, постепенно сходящий на нет. Две руки с разных сторон одновременно тянутся к кувшину с вином, и обе смущенно ретируются. Кто-то — Морис? Боб? — направляется к радиоприемнику, но его жестом останавливает Милтон.

— Слушайте, — говорит он. — Кажется, дождь прекратился.

И в следующую минуту гости уже на ногах: торопливо натягивают куртки, разбирают в прихожей ведра. Стэнли и Клаудио, держась вместе, выходят на улицу со всеми. Здесь еще не успел рассеяться липкий туман; по небу резво несутся плотные тучи, окрашенные лунным светом в зеленовато-желтые тона, однако самой луны пока не видно.

Компанию догоняет Чарли, на ходу застегивая ремень, и Алекс запирает дверь квартиры.

— Надо же, ты так и не стер это с зеркала! — говорит Чарли, хлопая его по плечу, а затем устремляется вперед с воплем, в котором можно разобрать ликующие нотки.

— Стюарт! — кричит он. — Алекс их не стер! Те слова, которые ты написал для меня на зеркале!

Нестройной колонной по два и по три, бодро помахивая ведрами, они направляются к берегу. В глубоких лужах, скрывающих выбоины в асфальте, отражаются фонари и кусочки облачного неба. На пляже тут и там видны небольшие костры, между которыми перемещаются тени.

Стэнли с Клаудио идут молча, замыкая колонну. Клаудио, похоже, мало занимает суть происходящего. Не то чтобы он не понял предварительных объяснений Стэнли — тупицей его не назовешь, — но сейчас он просто следует за своим другом, не задумываясь о его целях и намерениях. По идее, Стэнли должен быть благодарен ему за такую преданность, однако вместо этого он испытывает легкое раздражение.

— Выходит, это жилье Алекса раньше принадлежало Чарли? — спрашивает Клаудио после долгой паузы. — Я правильно понял?

— Для меня это тоже новость, — отвечает Стэнли.

Они проходят еще несколько шагов. Меж тем голова их колонны уже пересекла набережную и начала спускаться на пляж.

— Чарли очень расстроен, — снова начинает Клаудио. — Ты не знаешь почему?

— Наверно, он считает, что остальные держат его за шута или пустозвона.

— А почему он так считает?

— Откуда мне знать? Возможно, потому, что это правда. Слушай, почему бы тебе не побежать вперед и не спросить об этом самого Чарли?

— Он сказал, что не хочет делать мир еще хуже, чем он есть. Но как может какой-то стих навредить целому миру? Как могут стихи что-то реально изменить? Я этого не понимаю.

По достижении темного пляжа колонна сбивается в беспорядочную кучу — как веревка, свободно падающая на землю из вертикального положения. Мимо них по направлению к воде проходят женщина и два молодых парня — все трое полностью обнаженные. Никто не задерживает на них взгляда, как будто это в порядке вещей. В круге света от самого дальнего костра полуголый мужчина в темных очках выбивает мелодию на двух маленьких барабанах. Получается так себе: барабаны выглядят и звучат как игрушечные. Ритм ускоряется вместе с очередным ударом волны, затем угасает и тут же начинает разгоняться вновь.

Милтон смотрит на свои часы.

— До начала прилива осталось десять минут, — говорит он.

— Лучше бы эти болваны погасили свои костры, — ворчит Стюарт. — Они могут отпугнуть рыбу.

По Спидуэю с ревом проносится мотоцикл и сворачивает в сторону кольцевой развязки. Где-то в районе нефтепромысла раздается серия громких хлопков; трудно понять, что стреляет — забарахливший карбюратор или пистолет.

— Значит, у нас в запасе десять минут? — говорит Алекс, роясь в карманах своего комбинезона. — Кто-нибудь хочет сыграть в пинбол, пока зал еще не закрылся?

Стэнли ухмыляется: Алекс как будто прочел его мысли.

— Я готов составить компанию, — говорит он. — Это как раз то, что мне сейчас нужно.

Они с Алексом направляются обратно к променаду. Клаудио, Чарли и еще кто-то — Джимми? Сол? — следуют за ними.

— А мы пока пройдем дальше к югу! — уже издали кричит им Стюарт. — Туда, где меньше огней!

Алекс, не оборачиваясь, машет рукой в знак того, что крик услышан и понят. Чарли куда-то исчезает, как только они выходят на набережную. Пошел за выпивкой, догадывается Стэнли.

Бывший бинго-павильон, а ныне игровой зал, невелик и так беспорядочно заполнен автоматами, что они кажутся наспех сброшенными из кузова грузовика. Вывеска на колоннаде в последний раз обновлялась лет десять назад, что выгодно отличает ее от вывески на соседнем заколоченном павильоне, которая могла считаться новой разве что в самом начале тридцатых. Стены зала побелены примерно на четверть: маляры прервали работу на середине левой от входа стены. То ли белила закончились, то ли деньги; а может, они просто поняли, что всем наплевать на покраску. И сейчас по этому помещению мечется, отражаясь от оконных стекол и кирпичных стен, какофония пронзительных механических звуков: свистки, колокольчики, трубы, дребезжащие мелодии челесты.

Публика самая обычная для таких заведений: солдаты, моряки, рабочие, местечковые пижоны и мелкие бандиты. Несколько жалких оборванцев стоят у двери или слоняются по периметру зала, выклянчивая мелочь. «Береговые псы» тоже здесь, но далеко не в полном составе — троица отморозков, в том числе белобрысый, терзают в углу автомат «Дейзи Мэй», стоя спинами ко входу.

Стэнли вручает Клаудио несколько монет и подводит его к старенькому расхлябанному «Бинго-Банго».

— Я вернусь через минуту, — говорит он. — Побудь пока здесь.

Он проходит через зал и трогает белобрысого за плечо прежде, чем кто-нибудь из «псов» успевает заметить его приближение. Понятное дело: они увлеклись игрой. Чуть сдав назад, Стэнли принимает открытую стойку — на всякий случай, чтобы не прозевать внезапный удар.

Белобрысый разворачивается. Первоначальное удивление на долю секунды сменяется в его глазах тревогой, а затем он пытается скорчить этакую хищно-глумливую ухмылку.

— Ого, нам подфартило! — говорит он. — Вот кто будет нас обслуживать с причмоком этим вечером…

— Засохни, плесень, — прерывает его Стэнли. — Мне нужно потолковать с твоим боссом.

Белобрысый расправляет плечи, выпячивает челюсть и надувается как индюк, однако слова произносит отчетливо и при этом дышит носом — то есть он уже готов перейти от слов к делу.

— Что-что тебе нужно? — высокомерно переспрашивает он.

— Ты все слышал. Где мне найти твоего босса?

— Поищи на последнем месте работы, откуда я давно свинтил. С тех пор у меня нет никаких боссов.

— О’кей, тогда спрошу по-другому: где мне найти владельца единственной извилины на всю вашу тупую шоблу? Ты знаешь, о ком я. Ответь по делу и кончай пугать ворон, чучело набитое.

— На этой неделе не мой черед дежурить в приемной его офиса, ха-ха… Или ты, ушлепок, в натуре думаешь, что я при нем типа секретаря?

— Я о тебе ничего не думаю вообще. Когда увидишь его, передай, что мы с другом хотим провернуть в этих местах одно дельце. Если он не прочь на этом навариться, пусть даст мне знать как можно скорее. Мне некогда разыскивать его по всему берегу.

Ухмылка белобрысого скисает, словно он утомился держать ее на лице. По наморщенному лбу видно, как он мучительно собирает мозги в кучку с намерением выдавить из них нечто убийственно-остроумное. Не дожидаясь результатов этих усилий, Стэнли вразвалку отступает на пару шагов, разворачивается и идет через зал в обратном направлении.

Клаудио, с испугом наблюдавший за ним издали, уже спешит ему навстречу.

— Что ты делаешь? — шепчет он. — Зачем ты подходил к этим гопникам?

— Ты отлично знаешь зачем, — говорит Стэнли. — Обсудим это позже, а сейчас я кое-что отдам тебе на сохранение.

Он достает из кармана пачку денег, полученную от Алекса, и украдкой вкладывает ее в руку Клаудио. У того широко раскрываются глаза и отвисает челюсть.

— Эй, держи себя в руках, — одергивает его Стэнли. — Сейчас твоя задача — следить за этой братвой. Если увидишь, что они делают ход — то есть идут в нашу сторону, ты понял? — сразу предупреди меня. А если начнется заварушка, мигом выметайся отсюда. Потом встретимся на хазе.

Алекс и его приятель в дальнем конце зала играют на стоящих рядом автоматах — «Полет на Луну» и «Меркурий» соответственно, — и нечеткие силуэты их голов отражаются в стеклах вертикальных панелей с картинками стремительно летящих космических ракет. Алекс хорош: действует ловко и расчетливо, сопровождая игру подобием лекции.

— Настоящая привлекательность пинбола, — говорит он, — заключается в том, что его можно считать иллюстрацией зарегулированных социальных механизмов, которые фактически держат в плену всех нас. Играя, мы символически бросаем вызов этой системе. Пинбол и джаз — вот две прекраснейших вещи, которые дала миру ваша страна, и у обеих один и тот же источник: дух сопротивления.

Стэнли подходит к соседним «Сказкам 1001 ночи». Бросает в щель десятицентовик, и автомат оживает: загорается панель с девицей, исполняющей танец живота, и султаном в тюрбане среди пышногрудых гаремных одалисок. Султан, тучный и вальяжный, зачитывает что-то вслух из огромной книги; Стэнли с усмешкой вспоминает об Уэллсе. Прикинув, что времени у него немного, он оттягивает плунжер, запускает первый шарик из трех, выделяемых на игру, и позволяет ему вылететь за пределы игрового поля. То же самое он проделывает со вторым шариком и только потом берется за дело всерьез: быстро набирает очки, но, почувствовав, что за ним следит Алекс, намеренно притормаживает.

— Недурно, — говорит Алекс, когда Стэнли заканчивает.

— Спасибо. Вы тоже не с луны свалились.

— Я часто играл, когда жил в Париже. Но с тех пор порядком подзаржавел.

Стэнли выуживает из кармана новую монетку.

— Есть у нас время для еще одной игры? — спрашивает он.

— Почему бы нет? Думаю, рыба никуда не денется.

— Хотите отыграть часть своих денег?

Пока Алекс гоняет по полю серебристые шарики — с такой силой налегая на корпус автомата коленями и локтями, что прогибаются стенки, — белобрысый с двумя другими «псами» покидает зал, напоследок издали показывая Стэнли средний палец. С их уходом Клаудио несколько расслабляется. В приоткрытые окна задувает легкий бриз; Стэнли видит лунный свет на воде, — значит, небо уже очистилось от дождевых туч. Автомат кряхтит и постанывает под натиском Алекса. За стеклом панели мелькают цифры набранных очков; пинбол вовсю лязгает, звякает и бренчит.

Но вот он отыгрался, и настает очередь Стэнли. Он даже не смотрит на окончательный счет Алекса. А уже через минуту, оценив его игру, Алекс разражается хохотом, достает из бумажника пятерку и кладет ее на край автомата.

— Э, да ты меня подловил, хитрюга! — говорит он. — Ну, теперь уж давай покажи все, на что способен. Пяти баксов не жалко за то, чтобы посмотреть на такое, чертов ты притворщик!

Стэнли не пытается, как Алекс, корректировать движение шарика толчками и наклонами автомата — он никогда не пробовал этот прием и потому не уверен, что сможет правильно его применить без предварительной тренировки. Он вообще не прикасается ни к чему, кроме кнопок флипперов. Левый флиппер срабатывает с небольшой задержкой, что иногда сказывается на траектории отбиваемого шарика, и это слегка нервирует. Но в целом все под контролем: он успевает отслеживать даже молниеносные отскоки, когда шарик рикошетит между несколькими соседними бамперами. Непрерывно мигают лунки-мишени, автомат один за другим выплевывает бонусы на дополнительную бесплатную игру. Три миллиона очков. Четыре миллиона. Пять. Клаудио, заскучав, начинает выбивать пальцами ритм мамбо на донышке своего ведра. А у Стэнли все еще задействован только первый шарик.

— С ума сойти! — шепчет Алекс, обращаясь к безучастному Клаудио. — В жизни не видел ничего подобного!

Автомат отключается только по достижении предельных значений счетчика. Стэнли забирает пять долларов со стеклянной панели и, оторвав бонусные купоны, вручает их Алексу.

— А теперь, — говорит он, — не пора ли на рыбалку?

Стюарта и других они находят неподалеку от канала, соединяющего открытое море с новой гаванью для яхт. Стюарт и Милтон сидят у самой воды и созерцают пену прибоя, отчетливо белеющую в лунном свете. Остальные расположились поодаль на сухом песке в окружении пустых ведер и разбросанных ботинок. Компания увеличилась: к ним присоединились Лин и еще три женщины, чьи лица Стэнли смутно помнит по ночному кафе. Кто-то перебирает струны гитары. Чарли тоже здесь — сидит чуть в стороне, то и дело отпивая из бутылки в бумажном пакете.

Одна из женщин приветствует Клаудио по имени, — должно быть, они познакомились в кафе, когда Стэнли бродил с Уэллсом по улицам. Клаудио вступает с ней в беседу, а Стэнли, скинув туфли, направляется к Милтону и Стюарту. Он еще не успевает приблизиться, как Стюарт поднимает руку и шипит, призывая к тишине, хотя Стэнли и так не издает никакого шума.

Стэнли присаживается на корточки между ними и оглядывает линию прибоя. Два узких серебристых силуэта — каждый длиной дюймов шесть — мелькают в откате волны и тут же исчезают.

— Эй, — шепчет Стэнли, — а что мы тут высматриваем?

Стюарт глядит на океан; крупные черты его лица застыли в яростном напряжении.

— Рыбу, — говорит он.

Еще одно серебристое тело скользит в уходящей волне, показывая над поверхностью гладкую спину. Стэнли поочередно оглядывает Стюарта и Милтона.

— И что мы будем делать, когда увидим рыбу? — спрашивает он.

— Мы будем ее ловить, — говорит Стюарт.

— Чем? Разве у нас есть сети?

— Нам не нужны сети, — поясняет Милтон. — Мы будем ловить их руками. Хватаешь рыбу и бросаешь ее в ведро. Они сами полезут из воды.

Стюарт, всматриваясь в белую пену, по-прежнему сохраняет на лице выражение а-ля «Бомба, парень из джунглей». Стэнли смотрит на юг мимо него. Два-три десятка рыбешек курсируют вдоль самой кромки воды на отрезке берега между их компанией и недостроенным причалом. Он поворачивается лицом к северу — в той стороне рыб еще больше.

— А как выглядят рыбы, которых мы хотим поймать? — спрашивает он.

— Как крупные сардины, — говорит Милтон. — Пять-шесть дюймов в длину. Узкие тела с серебряным отливом. Сначала ты увидишь нескольких самцов: это разведчики. Они плавают вдоль пляжа и проверяют, нет ли опасности. Потом уже на сцене появляются их дамы, чтобы отнереститься.

Стэнли указывает пальцем.

— Это и есть разведчики? — спрашивает он.

Милтон и Стюарт наклоняются вперед. Каждый из них, упираясь рукой во влажный песок, прикрывает глаза от лунного света ладонью другой руки. В этих позах они напоминают парочку горгулий или каменных львов перед фасадом здания.

— Черт возьми, парень прав! — говорит Милтон.

Стюарт оглядывается через плечо.

— Приготовьтесь! — рявкает он. — Рыба на подходе!

Проходят считаные минуты, и вот уже вся полоса прибоя заполнена отчаянно извивающимися рыбинами. Люди на пляже закатывают штанины и с радостными воплями устремляются вперед. Клаудио охает и вздрагивает от холода, но все же забредает поглубже, чтобы зачерпнуть ведром морской воды. Когда первая волна захлестывает лодыжки Стэнли, его кожа немеет, а по телу пробегает дрожь. Трудно переставить ногу, не наступив при этом на что-то живое и трепещущее. Соленая вода просачивается сквозь повязку и начинает больно разъедать рану. Он нагибается, хватает скользкую рыбу немеющими, посиневшими пальцами и бросает ее в подставленное Клаудио ведро.

С каждой новой волной рыб становится все больше; они вертятся и бьют хвостами, закапываясь в песок. Весь участок пляжа вдоль воды, куда достают волны, сверкает в лунном свете, словно там разбились тысячи зеркал, а их осколки чудом ожили, перейдя в полужидкое состояние. Мимо шлепают Стюарт и Милтон, смеясь сквозь стучащие от холода зубы.

— Не берите больше, чем сможете съесть, — говорит Милтон. — Надо что-то и на развод оставить до следующего новолуния.

Алекс держит на ладони небольшую рыбешку, прижимая ее голову большим пальцем. Он что-то шепчет ей, а потом отпускает в море.

Вскоре ведра наполнены, и добытчики возвращаются на сухую землю. Одна из женщин, взяв гитару, исполняет блюзовый шафл.

— Хочу быть рыбкой-грунионом и плыть в холодной глубине, — поет она. — Потом на пляж явлюсь к пижонам, и те ведро подставят мне…

Стюарт на мелководье гоняется за другой женщиной, пытаясь засунуть рыбу ей под блузку. Чарли стащил туфли Алекса, но они оказались ему малы, так что он танцует в них на цыпочках, размахивая бутылкой, покачивая бедрами и горланя с утрированным шотландским акцентом.

— Это ямбохорей! — вопит он. — Зацени мою стопу, чувак! Лонгфелловский размер!

У Стэнли перехватило дух — отчасти от холода, отчасти из-за всей этой возни с ловлей рыбы, но еще и по другой причине: из-за непривычного чувства, которое он затрудняется назвать одним словом. Зарождающийся восторг вперемешку с печально-хрупким ощущением бренности этих самых минут, ускользающих навсегда. Вновь наплывают тучи, луна ненадолго появляется в просвете между ними, а Стэнли вспоминает огненный шар, виденный им в пустыне, и все, что он тогда пережил. Еще он думает о «Зеркальном воре» — причем думает в том же ключе, как он это делал все время, вплоть до встречи с Уэллсом, но почему-то не мог делать потом, словно Уэллс каким-то образом блокировал эти мысли. Но теперь память возвращается. Да, конечно же: там по всему тексту разбросаны зашифрованные намеки, приоткрывающие вход в другой мир — в мир, который Стэнли считает по-настоящему своим. Книга — это карта, которая должна провести его туда; это ключ, открывающий все замки.

Он отделяется от компании и садится на песок. Подходит Клаудио, ставит ведро и садится рядом.

— Стэнли, ты в порядке? — спрашивает он. — Не заболел?

Быстро взглянув на него, Стэнли отворачивается и смотрит на лунные блики в океане, на спящие дома вдоль набережной. Свет уличных фонарей и прожекторов на нефтяных вышках превращает старые дома в лабиринт теней и тайных ходов, соединяющих между собой светлые участки. И каждый такой участок напоминает диораму, наблюдаемую сквозь замочную скважину, или покинутую актерами театральную сцену, намекая на что-то, чем это место некогда пыталось стать. Стэнли чувствует, как все это резонирует вокруг него, словно он очутился внутри гигантского, бьющего в набат колокола.

— Со мной все хорошо, — говорит он тихо. — Все отлично.

Еще чуть погодя он поднимается на ноги. Они с Клаудио уже набрали рыбы столько, сколько сочли разумным, но неподалеку на песке валяется пустое ведро, которое принес Чарли и благополучно про него забыл. Стэнли берет ведро, и они с Клаудио наполняют рыбой и его.

— Что мы будем делать с такой кучей рыбы? — спрашивает Клаудио.

— Мы ее съедим. А ты что предлагаешь: обучать рыбок всяким фокусам, как в блошином цирке?

— Но как мы приготовим рыбу? У нас нет ни посуды, ни подходящего места.

— Предоставь это мне. Есть одно местечко на примете.

Пульсирующий живым серебром прилив продолжает накатываться на берег, но все уже нагрузились рыбой под завязку. Алекс и Лин суетятся и нервничают, — похоже, им не терпится покинуть пляж. Они отряхивают друг друга от песка и первыми направляются в сторону набережной; остальная компания идет следом, но какими-то зигзагами и с периодическими остановками по непонятным Стэнли причинам. Такой дерганый стиль перемещения тревожит пойманную рыбу, о чем сигнализируют усилившийся плеск и тычки в жестяные стенки ведра.

Стюарт и женщина, за которой он бегал по пляжу, идут позади всех и о чем-то вполголоса спорят. Достигнув Виндворда, они разъединяются: Стюарт останавливается, чтобы закурить, а женщина с их общим ведром в руке следует дальше по бульвару. В том же направлении уходят и другие женщины, за исключением Лин; а вместе с ними компанию покидает и большая часть улова. Мужчины стоят, сунув руки в карманы, и смотрят им вслед.

— Какие-то напряги? — обращается к Стюарту один из них.

Стюарт гасит спичку жестом крутого киногероя, глубоко затягивается и выпускает из ноздрей вулканические клубы дыма.

— Есть тут поблизости место, где я мог бы успокоиться и немного подумать, хотя бы для разнообразия? — спрашивает он.

И такое место сразу находится. Они сворачивают с улицы и поднимаются на второй этаж обветшалого особняка, ныне разделенного на три квартиры. Они сейчас в том же районе, через который накануне ночью проходили Уэллс и Стэнли. Ведра выстраиваются на лестничной площадке ровным жестяным рядком, единообразие которого тут и там нарушает выглядывающий хвост или спинной плавник. На проигрыватель ставится одна из джазовых новинок, и все по очереди рассматривают конверт от пластинки. Там изображен белый саксофонист со своим инструментом в тени деревьев, бесстрастно взирающий на что-то справа за пределами снимка: то ли на заходящее солнце, то ли на близящийся конец света — для этого лабуха, похоже, все едино.

Стюарт и Тони сидят на полу, прислонившись спинами к книжному шкафу, и жалуются на свою жизнь:

— Я прихожу домой, а там дети, счета, квартплата. Как я в такой обстановке могу заниматься серьезным делом? Женщины не понимают, как это трудно: удерживать в голове идею, особенно если эта идея опасна и вряд ли кому-то понравится…

За кухонным столом Алекс раскладывает свой набор: спички, пипетку, ложку, иглу и пакетики с дурью от мертвого байкера. Некоторые из присутствующих также закатывают рукава. Лин привидением бродит из комнаты в комнату; никто не обращает на нее внимания. Чарли пристроился в углу и, пытаясь открыть банку пива, вещает назидательным дикторским голосом:

— Вы готовы рискнуть своей жизнью — или жизнью вашего ребенка, — используя нестерилизованные шприцы?

У Стэнли болит все тело, особенно нога; высохшая морская соль противно стягивает кожу. При этом он беспокоится об оставленном за дверью квартиры улове, представляя, как рыбы высовывают головы из ведер и хватают ртами воздух. Острое ощущение ускользающих минут исчезло, — видимо, те особенные минуты ускользнули окончательно. Когда заходит луна, они с Клаудио, не прощаясь, покидают квартиру, берут свои ведра и тащатся с ними домой.