Марина

Как я его ни умоляла не делать этого, он приехал. Я чувствовала – мы оба чувствовали, – что если продолжить, если не оборвать все это одним махом, то мы пропадем. Оба пропадем. Нас колотило друг от друга так, словно мы были подключены к высоковольтной линии электропередач.

Я открыла дверь и увидела его. Он смотрел не на меня – в пол. Боялся. Стоял на пороге моей квартиры, опустив голову, и разглядывал старенький потертый коврик, лежащий у двери.

Молчание длилось пару минут. Я раздумывала? Да нет, глупость какая. Я не раздумывала, не прикидывала, не рассуждала про себя – ничего этого не было. И вообще ничего не было – ни одной мысли в моей пустой голове. Только глухо и гулко бухалось сердце – я слышала его удары. Наконец я отступила на шаг в квартиру и хрипло сказала:

– Заходи.

Так я открыла дверь в свой рай и в свой ад. Добровольно. У меня еще был один крохотный шанс не пропасть. Но я им не воспользовалась. Это было выше моих сил. И некого мне в этом винить – некого, кроме себя.

Мы еле успели захлопнуть дверь, набросились друг на друга, как голодные звери, желающие одного – напиться, наесться друг другом. Надышаться запахом друг друга, уловить стук сердца другого, поймать дыхание, услышать слова, которые мы хриплым шепотом друг другу выкрикивали.

Наконец, успокоившись, я села на край дивана, откинула взмокшие волосы, вытерла лоб и обреченно сказала:

– Вот видишь, что получается. Я же тебе говорила, я же предупреждала тебя! Я же…

Он оборвал меня:

– Всё. Хватит! Пожалуйста, замолчи! Неужели ты так и не поняла, что все это… – Он замолчал, сделав жест пальцами, словно подыскивая слова. – Все это неизбежно! Не-из-беж-но, слышишь? – по складам повторил он. – Беги от меня, не беги. И от себя тоже. Вот я не смог убежать от тебя. И от себя не смог. И потом, зачем нам от этого бежать? Кому будет радостнее?

Я долго молчала, а потом ответила:

– Знаешь, и нам с тобой тоже! Нам будет от этого хуже, чем всем остальным. Я это чувствую. Ты же прекрасно знаешь, у этой истории есть начало и уже виден конец. Только он пока не обозначен ни годом, ни месяцем, ни числом. И когда история двух людей уже предначертана, то она не просто грустна, но трагична.

– Глупости, – оборвал он меня. – Любая история имеет конец! Все может обвалиться, рухнуть в один момент, в один миг. И думать об этом глупо и смешно, тебе так не кажется?

Я помотала головой.

– Нет, не кажется. Потому, что я женщина. И, как любая женщина, хочу семью, хочу строить планы на дальнейшую жизнь, которая состоит из тысячи вещей, например, совместный отпуск, рождение детей, ожидание внуков. Общих внуков, заметь! Семья – это и общие друзья, и родители. Это гости по выходным и тихие вечера перед телевизором. Это «спокойной ночи» перед сном и ранний завтрак перед работой. Это яичница и кофе, и выглаженная рубашка. Я хочу вместе со своим мужчиной покупать шкаф или холодильник. Выбирать обои, туфли или пальто. Готовить ему ужин. Печь ему пироги. Целовать его перед сном. Просыпаться с ним утром. Устраивать ему скандал! Даже так, ничего смешного! Да-да, скандал! По пустякам – зубная паста на зеркале или грязные носки под кроватью, как мне надоело все это, господи! Я буду бурчать и ворчать, а тебе сначала будет смешно, но потом ты начнешь злиться. А что тут такого? Нужно же иногда взбудоражить кровь и подуться друг на друга. Пусть с полчаса. А потом – сладко мириться и просить друг у друга прощения.

Я хочу ждать тебя по вечерам, прислушиваясь к шагам на лестнице. Ревновать тебя. Укорять. Я много чего хочу, понимаешь? И все это с моим мужчиной! Только моим, понимаешь? Я не хочу делить его ни с кем и думать, что я воровка. По своей сути я жена, а не любовница. Я слишком труслива для любовницы. И все это меня угнетает. Я хочу быть единственной для своего мужчины, не лгать и не красть. Мне это мерзко. Скажи, может быть, я хочу невозможного?

Я не давлю на тебя и не призываю тебя к решительным действиям, не дай бог! Я просто объясняю.

Он стоял у окна и молча курил, не глядя на меня.

В какой-то момент мне показалось, что вот сейчас, через минуту, он покрутит пальцем у виска, посмотрит на меня с сожалением и разочарованием и быстро выйдет в прихожую, чтобы уйти навсегда.

И это был бы прекрасный выход из создавшейся ситуации. Мне бы было очень больно, но я бы это пережила.

Я бы пережила и его разочарование во мне, его жалость и раздражение. Я бы пережила стук входной двери и его быстрые шаги по лестнице, когда бы он уходил от меня.

Я бы пережила. Я много чего могу пережить, если уж однажды я пережила смерть Сережи. Но, кажется, его уход откладывался – он не ушел, нет. Он затушил сигарету, подошел ко мне, крепко обнял и не выпускал меня долго – гладил по голове, целовал в лоб, как сестру, осторожно и нежно дыша мне в шею.

– Не надо думать об этом, слышишь? – шептал он. – Мы постараемся быть счастливыми, несмотря на все обстоятельства. Я тебе обещаю. Ты будешь счастливой.

Боже, какая глупость! Какая глупость, что я поддалась. Я уступила, ни минуты не веря в то, что действительно буду счастливой.

Невозможно быть счастливой, обкрадывая кого-то. Невозможно быть счастливой, отбирая и мучаясь.

Для меня это так. Я отчетливо понимала, что ввязываюсь в тяжелую историю, но я не прогнала его. Не смогла. Я была так одинока!

Правды ради, за все эти годы, что мы были вместе, он ни разу не обнадежил меня. Не соврал, что все можно изменить. Ни разу, даже в самые счастливые и трепетные минуты, он не обещал мне, что уйдет из семьи. Он был честен со мной.

Вот только счастливой я так и не стала.

Он прилетал раз в месяц. Иногда чаще, иногда реже. Всегда на пару дней. Селился в общежитии для аспирантов за городом, в Быково, рядом с военным аэродромом. Это был двухэтажный деревянный барак, довольно уютный и теплый. В маленькой комнатке стояли две кровати с панцирными сетками, между ними тумбочка, на стене – вешалка для одежды.

На подоконниках выстроились в ряд горшки с геранью – их разводила тетя Зина, вахтерша и комендантша в одном лице, заполоняя цветами коридоры и комнаты аспирантов.

Тетя Зина все про всех понимала – приезжие аспиранты и молодые ученые тут же заводили романы. Тетя Зина была всеобщей матерью. Я видела, как девчонки и бородатые мужики толпятся возле ее стола, на котором всегда кипела в трехлитровой банке с кипятильником вода для чая, и делятся с ней наболевшим.

Женщина одинокая, она просто жила всем этим – своей личной жизни у нее давно не было. Она категорически не выносила «шалав и блядунов» – тех, кто приводит к себе или приходит к кому-то на пару часов или на ночь. Она уважала только любовь и страдания.

Со мной она была ласкова – жалела. Почему я вызывала у нее жалость? Ах да! Она видела паспорт моего возлюбленного и знала, что он женат. Плюс графа «дети». Но эта сторона вопроса ее не смущала. Наверное, Зина и сама пережила нечто подобное, побывала в роли любовницы, а не жены.

Я привозила ей мелкие подарочки – фартук с яркими аппликациями, симпатичную кастрюльку, рижские духи или просто хорошие конфеты – тетя Зина любила подарки.

Она нас привечала. Я бежала туда как сумасшедшая. Этот домик в Быково стал нашим островом, нашим пристанищем и, как мне казалось, нашим с ним общим домом. Я обустроила эту крошечную комнатку, словно она была моей. Нашей. Отмыла ее, повесила новые шторки, постелила на кровать покрывало, на тумбочку поставила вазочку с сухоцветом, на стену повесила эстампы. Мне очень хотелось, чтобы это был наш дом, пусть временный. Женщина всегда хочет уюта. И все же я понимала, что это не так – как ни старалась. У него был свой дом, а у меня – свой. А эта комнатка была местом свиданий. Просто местом свиданий любовников, все.

Если бы кто-нибудь сказал мне, что эстонцы – прохладные люди, я бы рассмеялась тому в лицо. Кажется, ни один итальянец или кавказец не смог бы сравниться с темпераментом и воображением моего Юри.

Была ли это любовь? Конечно же нет! Я много раз убеждала себя в том, что это любовь. Да, такая любовь! Она ведь бывает совсем разной, верно? Это совсем не так, как было у нас с Сережей, да. Впрочем, так, как с Сережей, и быть не могло – такое не повторяется.

Я убеждала себя, что люблю этого человека. И он, безусловно, любит меня. Было невозможно признаться себе в том, что здесь, во всей нашей с ним истории, в этой комнатке с душной геранью на подоконнике, на узкой и скрипучей кровати, любви не было. Это была страсть, влечение, но не любовь. Да, именно страсть. И нет ничего в этом плохого! В конце концов, это то, что не всем дано испытать. А мне удалось.

Но я хотела любить и чтобы любили меня. Я хотела быть честной. А он – он хотел меня.

Нас бросало, швыряло, било об углы и камни, как будто мы сплавлялись по горной и бурной реке.

Мы понимали, что это зависимость. Страшная зависимость друг от друга, почти наркомания. Мы задыхались, если не виделись больше месяца. Накануне его приезда у меня поднималась температура и бил сильный озноб. Я переставала есть. Мне было на все наплевать. На все и на всех. Это уничтожало, испепеляло меня, разрывало на части. И самое страшное – остановить это было не в моей власти. Я страдала, мучилась, но не хотела – вот что самое главное! – вырываться из этого круга. Мне было хорошо? Конечно же, нет – скорее всего, мне было плохо.

Я с собой не справлялась. Окончиться все это могло или трагически, или по чьей-то сильной воле. Мы были рабами друг друга, мы были рабами себя. Мы не сопротивлялись. Зачем? Зачем прилагать усилия к тому, что невозможно изменить?

Иногда была нежность. Мы скучали. Звонили, посылали телеграммы, ждали свиданий.

Но нам ни разу не пришло в голову поехать куда-то вдвоем, например, в Ленинград. Или ближе. Или дальше – какая разница? Так, дня на три. Или просто погулять по Москве, сходить в кино или в музей. Этого не было.

Я бежала в Быково, он стоял у двери. Я бросалась в его объятия, он торопливо проверял, хорошо ли закрыта дверь. И начинался наш морок, омут, черная, бездонная яма, провал.

Это тянулось почти три года – ужасный срок!

В какой-то момент я поняла, что очень устала. Я стала тяготиться этим. Я мечтала, чтобы все закончилось, и боялась, что все закончится и я снова останусь одна.

Это была тюрьма – моя тюрьма.

Почти три года ожиданий, мокрых простыней, моей бесконечной тоски, вечного разочарования – все-таки я чего-то ждала. Почти три года вечных страхов, что все раскроется и, значит, закончится.

Я устала от бесконечного ожидания, от того, что все будет точно так же, как и всегда – два или три коротких дня, и все закончится.

Два или три дня в чужой казенной комнатке, почти без разговоров, почти молча, с короткими, пустыми фразами ни о чем.

А дальше снова мое одиночество, тоска, печаль и вечное чувство вины – перед его семьей, детьми, женой и матерью. Перед моей дочерью, о которой я снова забыла в те годы. Я видела, что и его тяготит эта затянувшаяся история.

Мы раздражались друг на друга, предъявляли друг другу претензии, обвиняя, конечно, другого, а не себя.

– Отпусти меня! – взмолилась однажды. – Умоляю тебя, отпусти!

Он удивился:

– Я? Тебе кажется, это я тебя держу?

– Ты, конечно же, ты! Не приезжай! Не приезжай, и все! Все оборвется, закончится в один миг – просто не приезжай! Мы привыкнем к этому и станем жить прежней жизнью, как мне теперь кажется, вполне счастливой. Ну или, по крайней мере, очень спокойной. А спокойствие – уже счастье. Я перестану рваться к тебе, перестану сходить с ума возле телефона, ожидая твоих звонков. Я перестану думать о том, как ты проводишь праздники с семьей, как ужинаешь дома после работы, как читаешь перед сном, а она лежит рядом, и ты видишь ее затылок, плечо и слышишь ее запах.

Я перестану думать, как она варит тебе по утрам кофе. Как спрашивает, что приготовить на ужин. Как просит проверить уроки у старшей дочери или пойти в парк с младшей. Как ты собираешь модели кораблей с сыном. Ты ведь рассказывал, правда?

Как вы планируете отпуск и едете на хутор к ее отцу. Как в субботу вечером идете в гости к твоей матушке. Все чин чином, все вместе – семья. У твоих прелестных дочек одинаковые платьица и ленты в косичках. А твой сын в клетчатых брюках – я помню по фотографии. На твоей жене пальто, которое подарила ей твоя мать, хотя она ее не очень-то любит. Но эта нелюбимая невестка – мать ее внуков. Там у тебя настоящая жизнь. Там – семья. А здесь? Что здесь, у нас? А, призадумался? Вот и я тоже. Как называется то, что у нас с тобой? Роман? Нет, вряд ли. А если и да, то он какой-то калечный, ущербный. Роман без любви, роман-инвалид.

Мне так не нравится, слышишь? Мне нравится по-другому. Как было у нас с Сережей – я знаю, что бывает по-другому. Когда люди дорожат друг другом, когда они нежны, когда они разговаривают, а не только стонут с откинутой головой и закусанными губами. Я больше так не хочу.

Он внимательно смотрел на меня своими светлыми, очень светлыми глазами.

И спустя несколько минут удивленно сказал:

– А ты, оказывается, меня никогда не любила, Марина.

Сказал спокойно, но я видела, что он растерян.

– Разве любовь – только жаркое на тарелке и пожелание спокойной ночи перед сном? – продолжил он. – Как странно, что все эти годы мы с тобой думали и понимали все это по-разному. И ты так долго копила обиду. Бедная девочка! Ты так и не поняла, что любовь – не всегда брак. И брак – не всегда любовь. Бывает и так.

– Отговорки! – отрезала я. – Все это просто мужские подлые отговорки! Я знаю, я помню, как это бывает. А тебя мне просто искренне жаль. У тебя ничего не получилось. Трое детей и – пустота.

Он зло усмехнулся.

– Не жалей меня, Марина! Пожалуйста, не жалей. У меня все в порядке, не сомневайся. – И стал собирать вещи.

Да что там было собирать? Свитер, носки, бритва, зубная щетка.

Он резко щелкнул молнией дорожной сумки и наконец посмотрел на меня. Ему было сложно улыбнуться – я это видела. Но он постарался.

– Ну, будь здорова! Прости, что не понимал, как тебе тяжело. Как все это тебя унижает. Прости. Мы, мужики, из другого теста, правильно говорят. Прости и не держи зла!

Я молча кивнула. Мне стало страшно в эту минуту – я понимала, что это конец. Все, он уходит. Теперь действительно он уходит. И я остаюсь одна. Это все. Это моя свобода, о которой я так долго мечтала.

Он уходит. Еще пять минут. Три. Одна. Он внимательно меня разглядывает – словно хочет запомнить. Словно хочет понять то, что пропустил, не заметил, не понял.

– Не поцелуешь меня на прощанье? – пытается шутить он, и это дается ему с трудом. Я вижу, как кривятся углы его рта.

Я качаю головой.

– Нет, не хочу.

Он удивляется:

– А я, оказывается, тебя действительно совсем не знаю. Точнее – не знал.

Договаривает последнюю фразу – и все, он открыл дверь и вышел в коридор.

У двери оборачивается.

– Ты остаешься?

Я молча киваю. Не могу уйти вслед за ним – у меня абсолютно нет сил, кружится голова, трудно дышать.

У меня даже нет сил, чтобы ему ответить.

– Ключ отдашь Зине! – быстро говорит он и – всё.

Я слышу его шаги в коридоре.

Его больше нет.

В ту ночь я не ушла из общежития. Я понимала, что до своего дома я просто не доеду – рухну где-нибудь по дороге или попаду под машину. Я лежала без сна в нашей комнатке, где была счастлива и несчастна, но уже без него. А утром, перед рассветом, поняла: я свободна.

Я снова одна. Я так боялась этого, но теперь почувствовала, что счастлива – вот как бывает.

Я ни минуты не думала о будущем. Я не жила прошлым. Я была здесь, в настоящем, сегодня и сейчас.

А потом мне очень захотелось домой.

Я оглядела наше временное пристанище в последний раз и быстро ушла – не оглядываясь.

Зина, как всегда, сидела на вахте – вязала очередную дырчатую шаль, чтобы подарить одной из приглянувшихся ей наперсниц, чьей-нибудь любовнице. Такая же шаль была у меня.

– Уходишь? – спросила она.

– Ухожу.

– Ну, значит, до свиданьица. – Она снова принялась за вязание, но от ее цепкого взгляда не ускользнуло мое измученное, заплаканное лицо. – С концами, получается? Твой-то тоже вчера рванул, как будто от бешеных собак убегал.

– Ну, значит, так. – Я пыталась сохранить спокойствие. – Всему есть начало и всему есть конец. Будь здорова, Зина! Не хворай и всего тебе наилучшего. И еще – спасибо тебе за все!

Зина махнула рукой:

– Да за что, господи? Ну, бывай и ты, девка. И тебе не хворать. И еще – не страдать, Марин! Не убивайся. Значит, так было надо…

Мы обнялись.

– Заезжай хоть когда-никогда, а? – Она жалобно хлюпнула носом. – Посидим, поболтаем?

– Вряд ли, Зин, если честно. Трудно мне будет сюда приезжать.

Зина понятливо и сочувственно кивнула и перекрестила меня.

Я шла по улице и вдыхала запах весны. На улице был май, только зацветала сирень и теплое солнце обещало скорое лето. Настроение у меня было беспечное и хорошее. Легкое. Я впервые подумала, что теперь я никому ничего не должна.

Как же я ошибалась! Как я могла не заметить, что моя дочь остро нуждается во мне и снова меня очень ждет! Что меня ждет мама.

Пора было возвращаться. Меня давно ждали.