Марина

Путевка мне досталась случайно – мать одного из моих учеников отдала ее мне, потому что кто-то в семье заболел, кажется, муж. Признаюсь, я долго сомневалась – впервые мне предстояло ехать одной. В детстве я ездила с мамой, в студенчестве – с подружкой по музучилищу. В молодости – с Сережей и Никой. Но никогда я не ездила в одиночестве. И я по-прежнему оставалась трусихой – тяжело сходилась с людьми, боялась незнакомых мест. Мне сложно было спросить у прохожих дорогу. А уж зайти в кафе и одной выпить кофе – нет, ни за что! Если я была голодна, то заходила в булочную и покупала булочку или бублик, пакет молока или стакан сока. Я завидовала женщинам свободным и смелым, которые подолгу сидели в кафе с чашечкой кофе и листали журнал.

И все-таки я задумалась, слишком заманчивым и выгодным было это предложение. Во-первых, путевка была откровенно дешевой. А во-вторых, это была путевка в Прибалтику, которая стала зарубежьем. Я пробовала на вкус волшебные слова «Эстония», «Таллин», «Балтийское море», «янтарь» и «дюны», «Старый город». Соборы, булыжные мостовые, трубочисты, дым из печных труб, ликер, взбитые сливки и хлеб с тмином. Об этом я читала в журнале. И мама, и Ника принялись меня уговаривать. Набросились на меня с таким напором, с такими яростными атаками, что я сломалась и согласилась.

Это был август, время отпускное и еще достаточно теплое, даже для Прибалтики. Да и какая разница – окунусь я в Балтийское море или просто буду сидеть на пляже и вдыхать соленый морской воздух? Я буду много гулять по белому мелкому песку, сидеть под соснами, бродить по городу, по булыжным кривым улочкам Старого города, рассматривать темно-зеленые шпили соборов и темно-красные черепичные крыши старых домов. Устав, присяду за крошечный столик в маленькой и уютной кофейне и стану пить невозможно ароматный и крепкий кофе, отламывая по маленькому кусочку от вишневого пирога.

Я страшно нервничала, хотя пыталась не подавать вида. А Ника радости не скрывала – впереди у нее маячила полная свобода, гуляй не хочу!

Путешествие мое началось уже в поезде. В уютном и чистом купе было по-домашнему приятно. Спутницей моей оказалась немолодая эстонка, возвращавшаяся домой из командировки в Москву. Она оказалась фигурой важной – главный инженер известной таллинской трикотажной фабрики. Мы разговорились – а в поезде по-другому не бывает даже с такими необщительными людьми, как я.

К слову сказать, моя попутчица, Вилме Освальдовна, оказалась весьма приятной и разговорчивой женщиной, невзирая на важный пост и, как принято считать, эстонскую сдержанность и даже холодность.

Мы пили чай и болтали обо всем на свете. Оказалось, что Вилме с молодости вдовствует и одна подняла двоих сыновей. Ей тоже досталось, но она выстояла, сделала карьеру и вырастила хороших детей. Она была доброжелательна и приветлива, слушала меня внимательно, не перебивая, и выглядела человеком, довольным жизнью. В ее глазах не было ни тревоги, ни беспокойства – они искрились радостью и спокойствием. Она подробно рассказывала про своих сыновей. Конечно, были и материнские печали – старший сын Юри был женат и имел двух дочерей и сына. Но – Вилме поморщилась, как от лимона, – жену его она не любит. Невестка попалась бессердечная. Свекровь слова доброго от нее ни разу не слышала.

– Странная она, – вздохнула Вилме. – Странная, да. И что мой Юри в ней разглядел? Ладно бы красавица, так нет, обыкновенная. Случайно у них все получилось. Знаешь, как бывает по молодости? Встретились, переспали. Незапланированная беременность. Конечно, он виноват! Но она настояла на ребенке. Наверное, правильно сделала. Хотя… – Вилме замолчала, глядя в окно, за которым пролетали леса и полустанки, – хотя я бы так не смогла! В смысле – в загс парня тащить, зная, что он к тебе равнодушен. Ну а потом – обычная бабская хитрость. Родила еще и еще – куда он денется от троих? Так и живут – никак, без любви. Детей он обожает, а вот жену… Я же вижу – я мать и я женщина. Уверена – у него есть романы! И я его понимаю. Думаю, и она об этом знает. Но она из таких, кто будет молчать. Лишь бы не бросил. Жалко мне его, очень жалко! Видела бы ты его – красавец! Рост, фигура. Бывший спортсмен. Сделал карьеру, хорошо зарабатывает. И несчастливый. Это сразу видно, бросается в глаза. Знаешь, несчастливых людей сразу видно, не замечала? А младшего, Бруно, назвали в честь отца. Тихий, робкий, стеснительный. Хороший парень, прекрасный сын. Талантливый человек. Но здесь другая крайность – с личной жизнью никак не складывается, никак. Отчаянный домосед – из дома не выгонишь. Шахматы, книги. И от меня, от матери, отделяться не хочет. Гоню – ни в какую! Странно, правда? А ведь ему тридцать пять.

Я рассказывала ей про Сережу, про нашу любовь, про его нелепую гибель. Про Нику и наши с ней проблемы. Про свою работу и про то, что я абсолютно не хочу – и не могу! – начать свою новую женскую жизнь. Вот такая я дура. Ведь прошло уже столько лет…

Вилме была отличной слушательницей. Не перебивала, не ойкала, не комментировала. Я видела, что слушает она меня не из вежливости – это же видно всегда сразу, по глазам.

Выслушав меня, она рассказала, что мужчина у нее появился спустя девять лет после смерти мужа. Вот тут я видела, что она загрустила.

– Ну и как? – осторожно, чтобы не показаться бестактной, спросила я.

Вилме махнула рукой.

– А никак! Никак, понимаешь? Ничего похожего из той жизни нет и в помине. Ни-че-го! Все по-другому. Наверное, и не может быть так же, все люди-то разные. Муж мой покойный был исключительным человеком. Я больше таких не встречала. Вот поэтому и было так сложно принять и привыкнуть к другому. В чем наша беда? Мы начинаем сравнивать ту жизнь и эту. Сравнивать, складывать, вспоминать. А этого делать нельзя. Категорически, слышишь? Как только начнешь – все, конец. Тут можешь смело поставить точку. Ты должна понимать – это другая жизнь, отличная от предыдущей. Тут все по-другому. Хочешь – прими. Не хочешь – уйди. Только он, твой новый мужчина, не виноват, что тот для тебя был лучшим, самым любимым и самым прекрасным! Он не виноват, что того ты любила так, как бывает раз в жизни. Он вообще не виноват, что встретил тебя после всего – разрушенную, сломанную, никому не верящую. А ты прими его, впусти в свое сердце. Ну, может, не так, как того, первого. Только помни, повторить ту жизнь невозможно. Но ты ему поверь – он желает тебе добра. И ему тоже несладко, он же все понимает. Понимает: ты еще там, в том измерении.

– Некого впускать, – усмехнулась я. – Некого впускать и некого принимать. Некого понимать и некому верить. Увы.

Вилме кивнула.

– Это заметно. У тебя глаза потухшие, мертвые. А мужик это видит, еще как видит, поверь! А ты попробуй, а? Вдруг получится? Бабий век, – как говорят… Раз – и приехали. Все, конечная остановка.

Мы замолчали. Потом Вилме сказала:

– Мой второй мужчина, конечно, не муж – друг, любовник. Как угодно. Но он много мне дал, поверь! Уверенности прибавил, смелости. Я после смерти мужа была совершенно разбита, жила как во сне. Ничего не хотелось, да что там, жить не хотелось. А он и с мальчишками помогал – в лес, на рыбалку. И материально. И отдыхать мы ездили – все вместе, с ребятами. Это очень важно, когда вместе. Когда понимаешь, что его волнует твоя жизнь. Понимаешь, что ты не одна – даже тогда, когда он возвращался туда, в ту семью, я не чувствовала себя сиротой. Я знала – оттуда он не уйдет. Да и не надо – мы все равно были вместе, ты понимаешь?

Я кивнула.

– Он был женат с ранней молодости – брак одноклассников, ты знаешь, как это бывает. – Вилме замолчала, и я увидела в ее глазах бесконечную грусть. – Но я не мучаю его, не тереблю. Так – значит, так. Пусть лучше так, чем никак.

Я почему-то вздрогнула от этих слов. Такие истории для меня всегда были табу.

– Да, он женат, – повторила Вимле. – Что тут поделать? Я долго мучилась, понимая, что это плохо, отвратительно даже, безнравственно. Но я решила, что буду думать о себе, а не о какой-то там женщине. Тем более – незнакомой. Я ведь тоже намыкалась и настрадалась. В общем, я долго раздумывала и разрешила. Я разрешила себе, понимаешь, быть хоть немножко счастливой и не одинокой! Я простила себя. И слава богу, что я была не одна – у меня были дети. С ними я и встречала праздники – Рождество, дни рождения. Новый год. Я не была одинока – накрывала стол, пекла пироги. Наряжала елку.

А он, мой мужчина, с нами он был тогда, когда мог. И с этим я тоже смирилась. И все-таки я не была одна! Ты понимаешь? У меня был и есть человек, есть мужчина.

– А его… жена? – спросила я. – Ей все известно?

– Да что тебе до нее? – досадливо махнула рукой Вилме. – Живет не тужит! Ездит на курорты, воспитывает внуков. И при положении – жена! Ей, кажется, этого вполне хватает. Что мне думать о ней? Мне, знаешь ли, есть о ком подумать! А жить с вечным чувством вины? Нет, не хочу!

И я извинилась за свою бестактность.

После этого мы наконец улеглись спать. Я очень устала – ничего не делала, а устала. И мне показалось, что моя попутчица тоже. Во всяком случае, она тут же уснула. А я лежала без сна. Поезд мирно постукивал колесами, мимо проплывали скупо освещенные полустанки, и наше купе на минуту вспыхивало мутным молочным светом, снова погружаясь в привычный полумрак.

Я думала о судьбе Вилме, моей случайной попутчицы. О судьбе мамы, которую оставил мой отец. Я думала о своей судьбе, об избитых, банальных, но правильных фразах о том, как короток бабий век и как надо спешить – не успеешь оглянуться – все, конечная станция. И как сказала Вилме – приехали.

В Таллин поезд прибывал рано – около восьми утра. Мы проснулись, и мне показалось, что мы обе смущены вчерашними откровениями. Впрочем, через полчаса мы расстанемся и навсегда забудем друг друга.

Мы выпили кофе, перебрасываясь короткими фразами. Вилме собирала вещи, а я глядела в окно – там, за окном, была совершенно другая страна, так непохожая на мою родину: чистые и ровные, как зеркала, дороги, аккуратные, игрушечные домики под черепичными крышами. Ровные дорожки, посыпанные мелким гравием. Аккуратные, по линеечке, клумбы с цветами – наши палисадники были милыми, уютными, кое-как посаженными и всегда немного растрепанными.

Здесь – а это бросалось в глаза – во всем присутствовали четкость, продуманность, невероятная опрятность и вкус. И было понятно, что за всем этим стояли большой труд и природная педантичность.

Вилме поймала мой взгляд.

– Да, наши – большие аккуратисты. Педанты, чистюли, что говорить. Порядок прежде всего. А если бы ты видела хутора! Вот где красота! Слушай! – она оживилась. – А хочешь, поедем? У моего, – она чуть запнулась, – у моего Урмаса живет на хуторе родня – сестра с семьей. Мы знакомы. Поедем, а? Вот там ты удивишься!

Я неопределенно кивнула.

И Вилме оставила мне свой телефон. А я оставила адрес своего пансионата. Почему-то я была уверена, что мы никогда не увидимся – так, обмен любезностями, не больше. Что такое попутчики в поезде? Разговоры и – все, забыли. Этим и славятся поездные откровения.

Вилме встречал высокий седоватый мужчина. Я поняла, что это и есть ее любовник и друг. Разглядывать его мне было неловко, и я, подхватив чемодан, быстро пошла вдоль перрона.

До пансионата я добралась на такси – это было недалеко и недорого.

Мне сказочно повезло – в комнате я была одна. Правда, администраторша изучающе и хмуро оглядела меня – чего ожидать от этой одинокой москвички, каких неприятностей? И ледяным голосом сурово сказала, чтобы я не расслаблялась – подселить ко мне могут в любое время.

Но я, конечно, расслабилась, как говорится, на всю катушку. Много гуляла, много ела и много спала.

Решила так – неделю спокойного, тепличного отдыха, а уж потом в город. Бродить, шататься, пить кофе с пирожными и кайфовать!

До залива было далековато – минут сорок быстрой ходьбы. Иногда я ходила пешком, иногда ездила на маршрутке. Сидела на прохладном, чистейшем, белоснежном песке, похожим на мелкую манную крупу, и смотрела на море. На море я могла смотреть до бесконечности.

Оно было неласковым – настоящая хмурая Балтика. То светло-серое, то свинцовое, а иногда, в солнечную погоду, и голубоватое. Цвет моря зависел от освещения.

Небо, казалось, сливалось с морем и почти совпадало – по цвету и настроению. Но и это меня не волновало – так же, как и довольно прохладный ветерок, а иногда и мелкий, колючий дождик.

Я укутывалась в теплую кофту, раскрывала зонт и снова любовалась природой.

Когда я замерзала, то заходила в кафе, на втором этаже, окнами на залив. Я садилась у окна, заказывала чай или кофе, иногда – бутерброд или пирожное и снова смотрела на море. И я понимала, чувствовала, что мне становится легче.

Я, удивляясь себе, почти ни о чем не думала и ничего не вспоминала. Даже своим звонила редко – раз-два в неделю. В голове и на душе было пусто, как будто их вычистили, освободили, чтобы наполнить вновь. И это была не гулкая, давящая пустота, а пустота легкая, звенящая, обнадеживающая.

И тогда я почувствовала, что скоро в моей жизни случатся перемены. И эти перемены меня не пугали.

Как-то на завтраке ко мне подошла администратор и сказала, что меня ожидают. Приятный мужчина.

– На стоянке у въезда, – с напором и иронией повторила она.

– Кто? – Я удивилась и растерялась. – У меня тут вроде никого нет.

Администраторша холодно ответила:

– Мне не докладывают! Извините.

Я быстро допила чай и поспешила на выход. Я успокаивала и убеждала себя, что это ошибка. Кто может ждать меня на стоянке? Какой «приятный мужчина»? Нет, конечно, это ошибка. Ну ладно, сейчас разберусь и все встанет на место. Конечно, это ошибка!