Глава шестьдесят девятая

Мы провели ночь в долине невдалеке от того места, где были захоронены останки убитых, а наутро тронулись в дорогу. До Венды оставалось три дня пути. Теперь мы двигались в сопровождения пышного эскорта – батальона из четырехсот солдат. Или шестисот? Числа больше не имели значения. Я не смотрела по сторонам и ехала, опустив голову. Перед собой я видела круп жеребца Эбена. Он все сильнее хромал, припадая на переднюю ногу. Я сомневалась, что в таком состоянии он дотянет до Венды.

У меня капало с одежды. Всего час назад я, полностью одетая, зашла в реку, бегущую вдоль долины. Я не ощутила прикосновения воды к коже, но увидела, как на ней выступили мурашки. Я долго стояла, позволяя воде промыть мою окровавленную одежду. Кровь Вальтера и кровь тридцати мужчин лентами стелилась по воде, и та несла ее назад, к дому. Мир всегда будет помнить, даже если забудут люди. Неподалеку от брата я нашла Гэвина, лежавшего ничком. Его легко было опознать по густой рыжей шевелюре, а вот узнать Авро или Сирила оказалось не так просто – только их преданность брату, с которым они были неразлучны, заставляла меня думать, что и они полегли здесь. Мертвое лицо, когда смоешь кровь, становится жестче, все его черты заостряются – деревянная маска, обтянутая серой кожей.

Я буду помнить их всех. Я никогда не забуду.

Каден, Финч и несколько других помогли рыть могилы. Без них я не справилась бы, не смогла бы предать всех мертвецов земле – но это из-за них погиб весь отряд. Возможно, один из тех солдат, что помогали мне копать, вонзил меч в грудь Вальтера. Или отсек руку Сирилу. Должна ли я была чувствовать благодарность им за помощь? Правда, я вообще почти ничего не чувствовала. Все чувства из меня были вымыты, унесены прочь, как кровь павших и навеки оставшихся в той долине.

Глаза мои были сухи, а стертые до кровавых волдырей руки не чувствовали боли, но спустя два дня после убийства Вальтера внутри меня что-то высвободилось. Что-то тяжелое и пронзительное, чего я никогда не ощущала прежде – как будто острый обломок камня, который вращается и вращается, словно привязанный к колесу. Он непрерывно громыхал, и у этого грохота был определенный ритм. Может быть, что-то сродни этому грохотало в груди у Вальтера, когда он держал на коленях Грету. Что оборвалось у меня внутри, я не знала, но была уверена: то, что оборвалось, что терзает меня изнутри, никогда уже не встанет на место и не обретет покоя.

Среди военных быстро распространился слух о моем «даре», но я так же быстро убедилась, что не всякий венданец испытывал к нему почтение. Многие насмехались над отсталыми представлениями морриганцев. Первым среди зубоскалов был чивдар. Но нашлись и те, кто поглядывал в мою сторону с опаской и враждебностью, остерегаясь смотреть мне прямо в глаза. Подавляющее же большинство поздравляли Кадена и его помощников с тем, что они добыли отличный трофей для Комизара. Настоящую вражескую принцессу.

Они не знали, что его заданием было перерезать мне глотку. Я без всякого выражения посмотрела в сторону Кадена. Он заметил мой взгляд, но промолчал. Ему хотелось быть предметом гордости среди товарищей. Как бы то ни было, Венда всегда была превыше всего. Он кивал тем, кто хлопал его по спине и осыпал похвалами. Его глаза, в которых я раньше видела глубину и тайну, теперь казались мне пустыми.

На другой день коню Эбена стало хуже. Я услышала, как Малик и Финч объясняют парнишке, что жеребца придется убить, а лошадь для него найдется среди трофейных. Эбен тонким голосом, то и дело срывающимся на крик, уверял их, что конь просто растянул мышцу и хромота скоро пройдет.

Я не вмешивалась в эти разговоры. Их заботы меня не трогали. Вместо этого я прислушивалась к тому, как беспрестанно гремит и грохочет во мне отколовшийся камень с острыми краями. А ночами, когда я сидела, глядя на звезды, сквозь него прорывался шепот, которому я боялась верить.