8

День как день – почти. Как и всегда за последние шестнадцать лет своей жизни, бóльшую часть светлого времени суток я провожу одна. Чтобы не свихнуться, следую заведенному распорядку: занимаюсь, рисую, бегаю, делаю упражнения, пока тело не начинает ломить от усталости, а мысли не приходят в порядок.

Но сегодня на всем, что я делаю, лежит сиреневый отпечаток.

Берясь за карандаш, обнаруживаю, что набрасываю профиль Ларк.

Бегая – бегу в ее сторону.

Раскладывая видеоматериалы, сразу начинаю думать о том, о чем мы вчера говорили с Ларк. Выискиваю сведения про Доминион, но нахожу лишь крохи. Это понятно, думаю я с некоторой долей цинизма, который успела привить мне Ларк. Власти не хотят, чтобы люди знали про этот зловредный культ, пусть даже в карикатурном виде. Любая информация может завлечь в тенета новых верующих.

Так что я обращаюсь к иным предметам, обогащая свои знания, чтобы было о чем поговорить с Ларк. Более всего меня интересует ранняя история Эдема. Хочется побольше узнать про тех, о ком говорила Ларк, – о его первопоселенцах. Как они попали в Эдем? Кто это был? Выжившие бойцы из тех, кто сражался за сохранение человеческой расы, либо специально отобранные люди? Мне надо найти ключ к загадке, отчего наше население оказалось с самого начала столь многочисленным затем лишь, чтобы впоследствии идти на убыль. Как для одной из «убывающих» этот вопрос имеет для меня личный интерес.

Но не нахожу практически ничего для себя нового. По существу, в каждом источнике, словно мантра или молитва, повторяется почти одно и то же и почти в одних и тех же словах. Остатки человеческого рода сосредоточились в Эдеме в ожидании обновления Земли. Словно люди – это какие-то бездомные животные, которых инстинкт заставляет сбиваться в стаю и погружаться в долгую зимнюю спячку. Раньше я никогда не обращала внимания на то, как скудно описывается наша история. И вопросов доныне не задавала. Просто проглатывала то, чем меня кормят.

Тогда я обращаюсь к биографии нашего отца-основателя, Аарона Аль-База. О нем-то сведений – тонны, и все в восторженных выражениях. Жизнь его более походит на легенду, чем на подлинную историю. Как и любой ребенок в Эдеме, все это я уже знала, но теперь, когда обнаружилось, что я сама пребываю в доме великого человека, все кажется ближе, живее.

Читаю про то, как в молодости Аль-База осмеивали за его безоглядную убежденность в приближающемся конце света. И хоть было у него немало последователей, большинство отмахивалось от него и находило его теорию ущербной. Глубоко униженный, он подвергался остракизму со стороны ученого сообщества, его идеи касательно убывающего, обреченного на исчезновение контакта человека с Землей разносили в пух и прах.

Затаив дыхание, я читаю про то, как он, героически посвятив свою жизнь спасению планеты, удалился в добровольное изгнание. Жил он в то время настолько уединенно, что факты почти не сохранились – одни домыслы. Он пытался удержать правительства разных стран мира от проведения политики, уничтожающей окружающую среду, – и насколько я могу судить по прочитанному, его действия не на все сто процентов были незаконны. Когда главы государств отказывались его выслушивать, он вынуждал их это делать. В том развивающемся мире цифровых технологий, когда все на планете уже достаточно далеко продвинулось по пути единения, искусный программист вполне мог заставить правительства прислушаться к себе.

Его методы называли хакерскими, его самого обвиняли в технотерроризме, в ведении партизанской кибервойны. Но ни единой душе, никому он не причинил вреда – ни человеку, ни животному, ни растению. В отличие от мировых правительств с баснословными средствами и технологиями уничтожения, имевшимися в их распоряжении, Аль-Баз лишь взламывал системы, чтобы доказать свою правоту, заставить людей увидеть, что они стали на путь саморазрушения – и предложить альтернативу. За все свои труды он подвергался многочисленным допросам, помещался под домашний арест, активы его были заморожены.

Каким-то образом ему долгие годы удавалось избегать тюрьмы. А затем наступила Гибель Природы.

Согласно учебнику по истории, который я сейчас читаю, мировые правительства вот-вот были готовы привести в действие программу по изменению атмосферы для борьбы с глобальным потеплением. Цель, сама по себе достойная всяческой похвалы, но Аль-Баз предупреждал, что разработанная программа успеха иметь не будет. Он пытался предотвратить осуществление, взломав систему, которая должна была направить частицы в атмосферу. Попытка не удалась, Аль-База бросили в тюрьму, и пока он отбывал срок, Земля погибла. К тому моменту как соратники вызволили его, времени едва хватало на то, чтобы привести в действие его давно задуманный план, дело всей жизни: Эдем. Он запустил программу, подчинившую всю мировую технологию осуществлению двух взаимосвязанных целей – возрождению планеты и спасению человечества.

Демонстрируя высокое благородство, он спас людей, предавших его лично и Землю, – во всяком случае, спас столько, сколько удалось. Он сохранил тех, кто оказался не способен уберечь от гибели собственную планету. Аль-Баз дал нам всем второй шанс, возможность покаяться в собственном эгоизме, в собственной глупости.

А я прожила в его доме всю жизнь и до вчерашнего дня не знала об этом.

Едва мама возвращается с работы – до Эша и папы, – я набрасываюсь на нее с вопросами:

– Как случилось, что мы оказались в доме Аарона Аль-База?

– Может, отложим этот разговор? – предлагает она. Под глазами у нее залегли темные круги, гладкая прическа непривычно растрепалась, из-под туго, как правило, затянутых волос выбиваются пряди. – У нас сейчас и без того есть много о чем потолковать.

– Нет, это важно, – настаиваю я. – Как так получилось, что мне ничего неизвестно?

Она пожимает плечами.

– Великое дело. Мы состоим в дальнем родстве, кажется, через его сестру. Но все это было очень давно. А ты-то как узнала?

К такому вопросу я не подготовилась, но она вроде не заметила долгой паузы, предшествующей ответу.

– Я наткнулась на упоминание об этом в старой истории Эдема. У нас тут есть что-нибудь из того, что принадлежало ему?

– Нет-нет, – поспешно отвечает она. – Давнее это дело.

– Не такое уж давнее. Двести лет – это не так много поколений.

Но она явно не хочет говорить на эту тему и сразу меняет предмет разговора:

– Твои линзы готовы, можно устанавливать.

Я порывисто обнимаю ее. Мама слегка отстраняется, и я понимаю, что она ждала другого: что я все еще подавлена перспективой расставания с домом. Это, разумеется, так, но, к стыду своему, главное, о чем я сейчас думаю, это что так мне проще будет идти по городу, когда я нынче вечером удеру на свидание с Ларк. Если глаза у меня будут как у всех других и, что еще более важно, должным образом идентифицированы, никакой зеленорубашечник мне не страшен.

– Когда идем ставить? – спрашиваю я.

– О, линзы готовы, но с операцией придется немного подождать. Как минимум дня два.

– И с этими глазами я сойду за полноправного гражданина?

Она утвердительно кивает.

– Эти линзы – совсем не то, что продают на черном рынке из-под полы. Там технология куда грязнее. Кое-что, например солнечные фильтры или идентификационные чипы, можно приспособить и к дешевым, съемным линзам, но есть слои более глубокие, до которых еще никто не добрался… пока. Нам удалось найти нечто уникальное. Обычно линзы производятся на фабрике, после чего пересылаются в Центр для последующей обработки при помощи Экопана. А мы нашли киберхирурга, который сумел пробраться в Центр и изучить точную спецификацию. Так что тебе не о чем беспокоиться. Эти линзы будут работать без малейшего сбоя. Мало кому из второродных детей так везет.

– Мало кому? – повторяю я. Я вообще впервые слышу о том, что не одна такая, второродная, что есть и другие. Поистине день открытий.

– Да, есть, хотя и немного, но они используют дешевые, съемные линзы. Мои источники, как ты сама, верно, догадываешься, много болтать не любят. Но насколько мне удалось понять, есть преступники, использующие низкокачественные поддельные линзы, бунтовщики, неверные мужья и жены…

В хорошую же я компанию попадаю. Возвращаюсь, однако, к второродным.

– Сколько их всего?

Она быстро сжимает губы.

– Немного. По словам моего источника, по улицам все еще расхаживают примерно двадцать человек.

– Ну, это… Стой, как это следует понимать – все еще?

– Да забудь ты про это, родная, все будет хорошо. Мы нашли настоящего гения-имплантолога, застраховались так, что ни с какой стороны не подкопаешься, подкупили всех, кого нужно…

– О чем это ты говоришь?

Она прикусила губу.

– Мой источник сообщает, что процент выживаемости второродных, пытающихся интегрироваться в общество, не… не так высок, как хотелось бы.

– Ты хочешь сказать, что такие, как я… что мы вымираем?

– Нет-нет… – поспешно начинает она, но осекается и поправляет себя: – Ну… кое-кто попадается. Но многие просто… исчезают.

По спине у меня пробегает холодок.

– Но ты не волнуйся, родная, с тобой такого не будет. Мы приняли все меры предосторожности. – Она трясет головой, словно отгоняя дурные мысли.

Меня преследует образ исчезнувшего второродного. Мама высказалась так, будто они просто испаряются, превращаются в туман, уплывают. Но на самом деле наверняка это дело рук Центра. Скорее всего, их погружают в ночь и мглу, и никто не знает, что с ними произошло.

Дальше мама говорить на эту тему отказывается, как я на нее ни давлю. Вскоре возвращается Эш, и мы с мамой обмениваемся быстрыми взглядами, молча соглашаясь не говорить при нем ни о чем серьезном, тем более неприятном. От стрессов ему становится хуже. Вообще-то хочется знать, с кем мне придется жить. Кто это? Бездетная пара? И как меня будут представлять – сиротой, принятой на воспитание добрыми родичами? А может даже, у меня будут брат или сестра? В таком случае понравятся ли они мне?

Если моя новая семья идет на риск принять на воспитание тайного второродного, то это должны быть добрые люди. Они окажутся щедрыми и любящими, терпеливыми и заботливыми, они помогут мне найти свое место в мире. Уверена, так оно и будет, потому что только такие люди против всего Эдема пойдут, лишь бы только подставить плечо ребенку. Да и чего зря волноваться, когда впереди у меня встреча с Ларк? Ужин тянется нестерпимо медленно. Понятно, что в преддверье перемен мне следовало бы дорожить каждым мгновением, проведенным с семьей, но мысли мои все время отвлекаются в сторону сегодняшнего вечера.

Перед сном я вглядываюсь в свои странные многоцветные глаза. Интересно, каково мне будет, когда они сделаются, как у всех остальных, плоскими и тусклыми? Я больше никогда не буду самой собою.

Хотя у всех, кого я видела в своей жизни (а это, если не считать случайного прохожего прошлой ночью, всего четверо), глаза плоские и безжизненные, мне страшно вообразить, что и я буду смотреть на мир таким же пустым взглядом. Эти плоские глаза неестественны, это неправильные глаза, только пришло мне это в голову лишь сейчас, когда дело коснулось меня лично. Свет, переливы радужной оболочки – все это уйдет. Глаза сделаются тусклыми, серо-голубыми. Я буду походить на слепую, хотя зрения у меня не убавится.

В ванную заглядывает мама, я принимаюсь мигать, чтобы смахнуть выступившие на глазах слезинки.

– Папа и я берем завтра отгул, чтобы побыть с тобой. Эш тоже остается дома. Проведем настоящий семейный день. Приготовлю все твое самое любимое. Ну и поговорим о… – она запинается, – некоторых важных вещах, которые тебе следует знать.

Не ведаю, что это за вещи, но почему о них надо говорить только в самый последний момент?

Вскоре все расходятся по своим комнатам. Я притворяюсь спящей, но под кроватью у меня сумка с одеждой, которую я собираюсь надеть нынче ночью. Я дышу медленно, спокойно, вслушиваясь в звуки и шорохи дома: вот Эш повернулся во сне на другой бок, вот раздался негромкий скрип кровли, какой всегда бывает при понижении температуры к вечеру. Убедившись, что все погружены в крепкий сон, я хватаю сумку и выскальзываю во двор.

По другую сторону стены – мир. И Ларк. Дрожащими пальцами я стягиваю с себя ночную одежду и стою в темноте почти полностью обнаженная. Высоко в небе тускло мерцают звезды, и я откидываю голову назад, подставляя тело их неяркому свету. О звездах я не знаю почти ничего – ни названий их, ни науки, которая ими занимается. Но мне нравится разглядывать их бледный рисунок, потому что они напоминают мне, что за пределами моего двора, даже за пределами всего Эдема расстилается иной мир. И еще они заставляют меня думать о самом своем драгоценном сокровище: древнем, выцветшем, потрескавшемся по краям снимке, относящемся ко временам, предшествующим Гибели Природы, который мама тайком вытащила из архива. Я взяла его с собой, чтобы показать Ларк. Она умеет хранить секреты.

О том, что надеть, я думала больше, чем о том, как выбраться из дома. Неловко признаваться, но я точно знаю, что, не думай я про Ларк и про то, как оказаться на свободе, я бы с ума сошла от происходящего.

По долгом размышлении, перерыв весь свой скудный гардероб (состоящий в основном из дубликатов школьной формы Эша и случайных предметов одежды), я остановилась на одном из немногочисленных женских костюмов. В который входила доходящая до середины бедра пышная бордовая юбка, прошитая мелкими искорками, вспыхивающими, когда на них падает свет. В остальном я остановилась на всем черном, отчасти за недостатком выбора, отчасти повинуясь инстинкту, подсказывающему, что, пойди что-нибудь не так, и может возникнуть необходимость раствориться в ночи. Я запихиваю черные легинсы в мягкие сапоги, доходящие мне до лодыжки, расправляю на плечах удобный свитер из синтетической шерсти с V-образным вырезом. Да, на фоне полыхающей фуксии, ультрамарина, канареечного цвета – всего, что так любят обитатели Эдема, я буду выглядеть жалко. Но красные всполохи юбки на бедрах – редкое для меня наслаждение. Надеюсь, Ларк оценит это.

Мне не хочется рисковать, отключая сигнализацию на входной двери, так что я лезу по стене – вспоминая, почему именно я так редко ношу юбки, – добираюсь до верха, опускаюсь на корточки, стараясь оставаться как можно более незаметной, и начинаю высматривать Ларк. На какой-то ужасный миг мне кажется, что ее здесь нет. Но вот она появляется из тени, вся отливая сиренью, и мир становится на место.

Я припоминаю расположение большинства небольших выступов, за которые можно зацепиться при спуске, и проделываю путь вниз с большой легкостью, спрыгнув за четыре фута до земли – исключительно для понта.

– Потрясающе! – восклицает Ларк, бросаясь ко мне. – Как это тебе удается? Ты прямо на белку похожа, когда спускаешься, или… на геккона!

– А ты похожа на цветок, – выпаливаю я.

Она на мгновение опускает голову, а когда поднимает, видно, что глаза ее блестят.

– Вот, – она протягивает мне очки. Я расправляю дужки и вижу, что линзы представляют собой фасеточный калейдоскоп, в котором господствуют розовый, небесно-голубой и сиреневый цвета. Ларк нацепляет свои очки.

– Стрекозиные, – поясняет она. – Красивые, правда? Такие многие носят, даже в вечернее время, так что никто на твои глаза никакого внимания не обратит.

Я надеваю очки. Несмотря на фацеты в линзах, видно все хорошо, ничто не искажается. Единственное отличие состоит в том, что весь мир окрашивается в розовые и пурпурные цвета. Сегодня ночью Эдем сделался розовым.

Ларк берет меня за руку.

– Вперед! Побежали! – И мы срываемся с места, мчимся по дороге, размахивая сплетенными руками, смеясь, совершенно не думая о том, что кто-то может нас услышать. Мы – просто две девчонки, радующиеся жизни. Кто будет нас разглядывать?

Вскоре Ларк начинает задыхаться, хотя я только-только разогрелась. Чувство такое, что могу бежать бесконечно.

– У меня так не получается, – с трудом выговаривает она. – Откуда у тебя столько силы и резвости?

– А что мне делать кроме как бегать, лазать по стене, заниматься растяжками и упражнениями?

Кажется, Ларк смотрит на меня с восхищением.

– Ты такая… – она обрывает себя, не договорив. – Ты даже не представляешь, на что способна с такой-то скоростью. Тебя ведь никто не догонит. Зеленорубашечники – улитки в сравнении с тобой. Да что там, бьюсь об заклад, тебя даже боты из охраны не достанут. А умение лазать вполне может пригодиться тому, кто… – Она снова осекается. – Ладно, потом договорим. Когда будем на месте.

– На каком это месте? – спрашиваю я.

Она лукаво подмигивает мне.

– Я знаю, на каком… а ты – узнаешь. – Она просовывает мне руку под локоть, и мы направляемся к ближайшей станции автолупа.