7
Через час я возвращаюсь домой как во сне. Ну, во сне, отчасти напоминающем кошмар. Доныне самые сильные мои переживания были замкнуты такими вещами, как скука, одиночество и временами – надежда. А сейчас я испытала не только совершенно новые чувства, но и обнаружила, что даже те из них, что, кажется, противоречат друг другу, вполне могут сосуществовать. Пробираясь домой вместе с Ларк, я одновременно испытываю страх и головокружение. У того и другого сходные симптомы: колотящееся сердце, дрожащие колени, беспокойно мечущийся взгляд.
Отправляясь в путь, я обнаруживаю, что понятия не имею, где я. Карта, которая, как я всегда считала, имеется у меня в голове, куда-то пропала. Вообще-то это все понятно, и, будь я поспокойнее, вполне сориентировалась бы. Эдем образуется концентрическими кругами, соединенными спицами, так что надо просто зафиксировать гигантский изумрудный глаз Центра и двигаться от него внутрь, пока не наткнешься на свой круг. Но я настолько потрясена всем, что случилось нынешней ночью, что внезапно чувствую, будто совершенно заблудилась.
– Сюда, – мягко говорит Ларк и тянет меня к служебному входу для ботов.
Я упираюсь, задерживаю ее властную руку.
– Уверена? – Вижу, что зеленый купол светится в противоположной стороне. – Мне казалось…
– Я смотрю, что-то нынче многовато зеленорубашечников дежурит. Больше, чем обычно в этом круге. Ты уверена, что тебя раньше никто не заметил?
– Мне кажется… нет, – говорю я. Не хочется пугать ее рассказом о моей загадочной встрече с юным зеленорубашечником.
– И все же зачем-то нынче охрана усилена. Так что лучше пойти в обход. Если обогнуть следующее кольцо, а потом вернуться внутрь по другой оси, меньше внимания привлечем.
Я нервничаю, но верю ей.
– Ты говоришь так, словно уже проделывала такое.
Она лукаво подмигивает мне.
– Пару раз смывалась на собрания, – признается она. Я вопросительно округляю брови, и она бегло поясняет: – Есть люди, которые думают, как я. Люди, которые не уверены, что в Эдеме не все так уж хорошо. Так что, естественно, чем меньше меня замечают, тем лучше. Иногда такие собрания проходят в других кругах, так что надежнее всего – глядеть в оба.
Я понимаю, что она имеет в виду: опасаться приходится не только властей, но и ищеек да стукачей, что водятся во внешних кругах. Эш никогда об этом не заговаривал. Кажется, у Ларк тоже есть своя тайная жизнь.
Я едва замечаю яркие огни, экстравагантные одеяния прохожих. Мы добрались до следующего кольца, и хотя на глаз внутри него далеко не так шикарно и нет того блеска, что в кольце развлечений, ближайшем к моему дому, жизнь кипит и здесь, и украшения, и цвета – что на людях, что на стенах домов – переливаются и пляшут в том же безумном хороводе.
– Стой! – шепчу я, заметив впереди зеленорубашечника. Но Ларк берет меня за руку и тянет в сторону. До этой минуты он нас не видел, но неожиданное движение заставляет его повернуть голову, как на шарнире. Я напрягаюсь, готовая кинуться прочь, но Ларк хохочет и наклоняется ко мне, словно готовясь поделиться каким-то секретом. На самом деле она говорит:
– Улыбайся! Он понятия не имеет, кто мы такие. Всего лишь девчонки, вышедшие вместе поразвлечься вечерком. – Я растягиваю лицо в резиновой улыбке, и зеленорубашечник отворачивается. Мы явно вне опасности.
Напряжение начинает потихоньку спадать. Рядом с Ларк я чувствую себя… не то чтобы вполне в безопасности, но как бы в надежных руках. Музыка, толпы людей больше не пугают меня. Теперь я ощущаю себя частью всего происходящего. Есть связь. Есть друг.
– Ты хоть какое-нибудь представление имеешь, где будешь жить со своей новой, приемной семьей? – спрашивает Ларк. Я отрицательно качаю головой. Я ушла ныне из дома, не успев поинтересоваться подробностями своего будущего. – Надеюсь, это где-нибудь недалеко, – продолжает Ларк, – но если нет, то ведь всегда к твоим услугам автокольцо. Теперь, когда построили скоростную воздушку, в Эдеме куда угодно можно попасть за несколько часов.
В голове у меня полная мешанина. Всего пару часов назад мне сказали, что скоро придется покинуть свой дом, свою семью. И кто знает, когда мы снова увидимся. Я буду жить с незнакомыми людьми. Я разрываюсь на части из-за всего этого, и вот… Каким-то образом блеснул луч надежды. Убегая нынче вечером из дома, я чувствовала, что мир, в котором я живу, разлетелся на куски. А теперь начинаю думать, что их можно собрать воедино. Пусть, само собой, не в том же порядке, что прежде. Но может быть – только может быть, – даже в лучшем.
Ларк ли это заставляет меня чувствовать, что все не так уж мрачно, как казалось поначалу? Теперь, когда я встретила друга, поведала ему свою тайну, все кажется возможным.
Не то чтобы теперь у меня никаких собственных забот не осталось, но почему-то все тянет в сторону, к тому, что Ларк рассказала про продовольствие, политику «одна семья – один ребенок», про свои туманные соображения касательно того, что в Эдеме не все так уж хорошо. Впрочем, какое это имеет значение? Мир таков, каков он есть – снаружи мертвый, здесь живой, – и мне предстоит устроить собственную жизнь наилучшим образом, исходя из того, что у меня есть. Что бы ни творилось в коридорах власти, или в электронном сердце Экопаноптикума, или с продовольствием, – не мое дело.
Сердцебиение немного улеглось, и теперь у меня появилась возможность хоть как-то оглядеться. Мы быстро пересекаем следующее кольцо развлечений. Обычно кольцо, ближайшее к моему дому – в районе, вплотную примыкающем к Центру, – кажется в это время суток шумным и бурливым, но сейчас я убеждаюсь, что в сравнении с тем, где я нахожусь сейчас, оно спокойно, сдержанно и степенно. У нас люди передвигаются уравновешенно, в правильном порядке, вежливо уступая дорогу друг другу. Здесь пихаются и расталкивают друг друга. Кажется, людей тут гораздо больше. Да и стражей порядка тоже. Может, Ларк напрасно пошла этой дорогой?
– У них других забот по горло, – говорит она, когда я делюсь с ней своими тревогами. – Вон туда посмотри.
Я вижу мужчину, который, взобравшись на маленький складной стул, по плечи возвышается над толпой.
– Доминион – владычество над сушей и морем, над живностью Земли и рыбами моря… Кажется, внимание на него обращают немногие. Большинство же просто проходит мимо, хотя время от времени кто-то останавливается, чтобы выругаться от души, а один прохожий даже швыряет в него промокшим куском сэндвича. Тем не менее, он продолжает ораторствовать, и глаза у него горят, как у фанатика.
– Идиот, – говорит Ларк, с отвращением глядя в его сторону. – Вот из-за таких, как он, мы в первую очередь здесь и оказались.
– А что это, собственно, такое – Доминион? – интересуюсь я. Термин этот мне слышать приходилось, но, что он обозначает, представляю я себе весьма смутно.
– Либо культ, либо политическое движение – в зависимости от того, с кем имеешь дело, – говорит Ларк. – Эти люди считают, что человеческим существам было предназначено управлять Землей, а ее уничтожение – просто часть общего замысла.
– Чьего замысла?
Она пожимает плечами.
– Ходят разговоры о книге, написанной тысячи лет назад и дающей право убивать, уничтожать и покорять все, что заблагорассудится. Иное дело, что, насколько я знаю, никто еще этой книги в глаза не видел и не читал. Так что сейчас эта публика просто разглагольствует о том, что, когда Земля окончательно исцелится, люди получат возможность восстановить свое законное право на главенствующее положение в пищевой цепочке, уничтожение животных и удобрение почвы их останками.
Я вздрагиваю. Неужели кто-то действительно может так думать? Я вспоминаю, что в учебнике по экоистории читала, как в далеком прошлом огромных животных вроде коров или овец вскармливали только для того, чтобы потом зарезать и съесть. Окажись какая-нибудь такая корова в Эдеме сейчас, любой гражданин упал бы в изумлении на колени.
Кроме членов Доминиона. Эти бы, наверное, принялись разделывать мясо на бифштексы.
– Но в одном Доминион прав, – говорит Ларк.
– И в чем же? – нервно спрашиваю я. Мне известно, что любая связь с Доминионом неизбежно влечет за собой тюремный срок.
– Люди должны обитать в мире, а не быть заключенными в города-тюрьмы.
– Но ведь благодаря Эдему мы только и существуем! – говорю я. – Как нам жить где-то еще? – Я вытягиваю руку в сторону дальней границы города.
Ларк пожимает плечами.
– Я и не говорила, что это возможно. – Только место наше – там. Мы – часть природы, а не этого искусственного рая.
Я оборачиваюсь к прозелиту.
– Почему его не арестуют?
– Арестуют, как только кто-то остановится его послушать и согласится с ним. Пока аудитории нет, он в безопасности. Без группы поддержки он просто забава для толпы глупцов. Но довольно скоро он окажется в тюрьме.
Я снова вздрагиваю. Такова и моя участь – и это в самом лучшем случае, – если меня поймают.
Ларк замечает, что мне не по себе.
– Не беспокойся, – говорит она. – Пока ты со мной, ничто тебе не угрожает. Я знаю эти улицы, как свои пять пальцев. – Эти слова заставляют меня вспомнить о маме и успокаивают. Ларк кажется такой бесстрашной, настолько уверенной в себе, что все страхи улетучиваются. Рядом с ней и я чувствую себя в безопасности.
Долгой получается круговая дорога до дома. Мы даже ее дом минуем, хотя показала она мне его, только когда он остался позади. Я вытянула шею и увидела, что в одном из окон мерцает мягкий, теплый огонек.
Оказывается, Ларк – болтушка. Это для меня новость. Эш рассказывает мне о том, как прошел день, сразу, как возвращается домой, а мама, как бы ни устала после работы, всегда садится рядом и ждет, пока я усну. И все равно: так много часов прошло у меня в молчании. Даже просто слушать, как Ларк щебечет, настолько интересно, что порой я теряю нить разговора и лишь вслушиваюсь в звучание ее голоса, радуясь тому, что она обращается ко мне. Скоро вся моя жизнь так пойдет – с разговорами, в кругу друзей. Но Ларк навсегда останется первой.
Везет мне и в том, что бремя разговора она берет на себя. Чаще всего я просто не знаю, что сказать, как ответить. Но она вроде все понимает и заполняет мои неловкие паузы беглым огнем слов. И таким образом сильно облегчает новый для меня опыт общения.
Когда мы добираемся до круга, где находится мой дом, Ларк вдруг останавливается и крепко стискивает мне руку.
– Что такое? – настораживаюсь я. Она вроде как застывает. Но уже через несколько секунд напряженность проходит, хотя руки моей она не выпускает.
– Я подумала… а впрочем, неважно.
– Нет, скажи, – настаиваю я.
Она вздыхает, потом улыбается.
– После всего того, чем ты со мной поделилась, думаю, у меня нет права что-то скрывать от тебя. У меня бывают припадки. Случаются они после того, как в голове что-то завихряется, – поясняет она. – Вроде как молния вспыхивает. Нейроны, как безумные, срываются с места. Обычно ничего страшного не происходит, но всякий раз я едва ли не ощущаю, что вот-вот что-то случится. Мир становится… другим. Плывет. Начинает немного кружиться голова. Вот мне и показалось сейчас, что момент приближается. Земля словно бы покачнулась, и мне показалось, что я теряю равновесие. А ты ничего не почувствовала?
Я качаю головой. Наверное, сердце у меня в груди бьется слишком быстро и слишком громко, чтобы ощущать что-то еще.
Она улыбается мне, и мы продолжаем путь, по-прежнему держась за руки.
Когда мы наконец добираемся до моего дома, я едва узнаю его. Раньше он мне всегда являлся изнутри. Лишь однажды я бросила на него беглый взгляд снаружи – когда убегала, да и то не обернулась назад. По сравнению с мишурным блеском остальной части города он кажется на удивление скромным. Серые камни выглядят… естественно.
Остальная часть города – чистый муляж. Красивый, яркий, но неестественный.
Вид дома, с его сухой кладкой из сцепливающихся натуральных камней, покрывающий стены слой мха сероватого оттенка – все это заставляет мое сердце сжиматься в тоскливом предчувствии расставания. Все это – мое, думаю я. Не могу я оставить дом! Не могу…
Заставляя отвлечься, Ларк кладет мне руку на плечо.
– Везет тебе, в таком доме живешь, – говорит она.
Так оно и есть, и я знаю это, но все же спрашиваю: «Почему?», ожидая дежурного ответа.
Но Ларк удивляет меня.
– Я вот, например, даже вообразить не могу, как это, должно быть, здорово – жить в доме Аарона Аль-База. Никогда не могла понять, почему на нем не установят мемориальную доску.
Я непонимающе смотрю на нее.
– Ты хочешь сказать, что создатель Экопана жил в этом доме?
– А ты не знала?
Я качаю головой.
– Мне папа говорил. Аль-Баз был единственным в Эдеме, кому было позволено построить дом из натурального камня. Все остальное – синтетика, однако он настоял на том, чтобы сохранить хоть какую-то связь с Землей. Да, но камни, говорили ему, – предметы неодушевленные, а он возражал: камни – кости Земли.
Какое-то время я перевариваю услышанное, а потом говорю:
– Выходит, я живу внутри скелета?
Она склоняет голову набок и смеется.
– Склеп – дом костей!
– Почему же я не знала про это? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
– У каждого из нас есть свои секреты, – говорит она и подмигивает мне. – Тебе дома не достанется?
Честно говоря, я и сама не имею представления, что меня ожидает.
– Спасибо, что проводила, – говорю я, прикидывая, что надо бы, наверное, как-то выразить свою благодарность: поклониться, что ли, руку пожать. – Честно, ты мне нравишься… То есть… ну, наше знакомство… – запинаюсь я.
– Завтра удрать не получится? – выпаливает она.
– Запросто, – говорю я, не задумываясь. Только вот и впрямь, получится ли? После нынешней эскапады вряд ли снова удастся ускользнуть от родителей. Да и хватит ли смелости? Я смотрю прямо в горящие глаза Ларк. Да, думаю, хватит.
– Вот и хорошо, – говорит Ларк. – Буду ждать тебя завтра на этом месте. Сразу как стемнеет. И не беспокойся, Эшу я ничего про сегодняшний вечер не расскажу. – Я уже просила ее об этом. Потому что сама еще не решила, стоит ли говорить Эшу про свои приключения и встречу с Ларк. Если прикинуть со всех сторон, то, наверное, не стоит. По крайней мере, пока. Пусть до времени это останется только моим. Ни с кем не хочу делиться.
Она склоняет голову набок, чтобы получше рассмотреть стену, окружающую мой двор. По лицу у нее рассыпаются пряди сиреневых волос.
– Неужели ты и впрямь можешь взобраться сюда? – недоверчиво спрашивает она.
Вспомнив, что последние несколько футов мне пришлось буквально пролететь, я и сама начинаю сомневаться. Нервно нащупываю какой-то едва заметный выступ в стене, цепляюсь за него и напрягаю мышцы, чтобы подтянуться.
– Погоди, глупышка, – говорит Ларк и, ухватив меня за плечо, поворачивает к себе. – Ты что же, даже не попрощаешься со мной?
Скажи хоть слово, говорю я себе. Но не могу. Она смотрит на меня со странной улыбкой, так что с одной стороны лица морщинки собираются наверху, с другой внизу. «До свиданья» прозвучало бы слишком трагически.
– До завтра, – говорю я, а она смеется и крепко обнимает меня.
– До завтра, – повторяет она, и слова ее звучат волшебным заклинанием.
Вдруг у меня возникает желание произвести на Ларк впечатление. Проведя меня через весь город, не дав упасть духом, она показала свою силу. Теперь мне хочется показать, какая я сильная и ловкая. На ее глазах я карабкаюсь по стене, и лишь инстинкт позволяет мне нащупывать единственные существующие опоры. И хотя это всего лишь едва заметные, с волос толщиной трещинки, пальцы и на руках, и на ногах, кажется, липнут к стене. Без остановок, делая вид, что мне это ничего не стоит – чистая акробатика, мол, я добираюсь до середины и свешиваю голову, чтобы посмотреть на нее. Это легкомысленное движение едва не стоит мне потери равновесия… но разве не таков весь этот нынешний вечер? Разве все это время не плевала я на осторожность?
Мне приятно, что она смотрит на меня с нескрываемым изумлением. Ее сиреневые волосы красиво мерцают на фоне серой стены дома.
– Рауэн, ты – просто фантастика, – говорит она так тихо, что мне едва удается расслышать.
Воодушевленная, я одолеваю оставшуюся часть стены без сучка и задоринки. Наверху останавливаюсь и долго гляжу на нее. Затем перебрасываю ноги через стену; впереди меня ждут последние несколько дней моего тюремного заточения.
Я готова ко всему. Мама наверняка рыдает. Папа ругается. Или дома никого нет, все разыскивают меня. Но к моему удивлению, внутри все тихо и темно. Я пробираюсь в дом, сбрасываю туфли и крадусь к родительской спальне. Дверь слегка приоткрыта. Осторожно заглядывая внутрь, я вижу, что они спят: папа на спине, на одной стороне кровати, мама, свернувшись калачиком, – с противоположной стороны. Они что, и впрямь не знали, что я ушла, или просто махнули рукой?
Мама, всегда такая чуткая, наверняка решила, что мне надо побыть одной во дворе, где я скорее всего думаю про свою печальную долю. Я закрываю дверь и направляюсь к своей спаленке.
По дороге прохожу мимо Эшевой комнаты и задерживаюсь у двери.
Он тоже спит, изнутри доносится его ровное, хотя и несколько шумное дыхание. Я долго всматриваюсь в его лицо. Можно сказать, в свое лицо. И снова во мне нарастает чувство протеста. Почему ему достается все, а мне – более здоровому экземпляру из нас двоих, мне, первой по праву, – ничего?
Дыхание его сбивается и надолго затихает. Так у него во сне часто случается. Не могу даже сказать, сколько раз я останавливалась и, затаив собственное дыхание, ждала, когда же он снова задышит. Доныне так было всегда. Но настанет день, когда так больше не будет.
Я считаю: семь… восемь… девять… Наконец он прерывисто вздыхает и начинает похрапывать. С одной стороны, это раздражает, но с другой – успокаивает. Храп всегда по-своему свидетельствует, что он все еще дышит, что он все еще жив.
Я подкрадываюсь поближе и вглядываюсь в его лицо, спокойное и безмятежное во сне. Он выглядит юным, гораздо моложе, чем чувствую себя нынче ночью я. Ну так ведь, криво усмехаюсь про себя, формально я старше его.
Как я могла ревновать к нему? Я вдруг понимаю, почему маме пришлось лишить меня права и привилегий первородства и представить дело таким образом, что старший и единственный ребенок – Эш. Должно быть, она уже тогда поняла, что я смогу выдержать любые испытания, которые выпадут мне на долю. А Эш – больной, чувствительный – нет.
Я оборачиваюсь на бесконечные недели, месяцы, годы одиночества, затворничества в этом доме. Каким-то образом все это время мне удавалось находить в жизни свою радость. Или если не радость, то хотя бы удовлетворенность. Конечно, случалось, я плакала. Порой ярилась. Но так или иначе превозмогала себя. И как бы ни разрывалось у меня сейчас сердце оттого, что предстоит оставить родной дом, в глубине души я знаю, что выдержу это. Будет трудно, но я справлюсь.
Меня охватило чувство умиротворенности. Злость прошла. Может, все это оттого, что мне встретилась Ларк? Или все это идет изнутри, от способности принять и примириться, которая выручала меня все эти годы?
Как же я устала. Как устала и как счастлива. Мама права – любой ребенок оставляет родительский дом. Просто со мной это происходит раньше, чем с большинством, и при необычных обстоятельствах. Но в кого бы мне ни предстояло воплотиться, с семьей моя связь не оборвется, в этом я не сомневаюсь. Мама для этого сделает все. А пока у меня есть Ларк. Где бы в Эдеме я ни оказалась, Ларк будет рядом со мной.
Я уже вхожу к себе в комнату, когда слышу, как за спиной у меня зашевелился Эш.
– Рауэн?
Я понимаю, что окликает он меня в полусне, что никто не мешает мне пройти к себе и остаться наедине со своими мыслями о свободе, о Ларк и дружбе. Но я возвращаюсь и присаживаюсь к нему на кровать.
Почувствовав, как подалась перина, он слегка приоткрывает глаза.
– Ты где была? – сонно спрашивает он.
– Во дворе, – отвечаю я.
– Врешь…
– Я… не вру. Ты меня просто не заметил. Или, может, как раз зашла в дом, когда ты искал меня.
Он улыбается, улыбка переходит в зевок.
– Дом у нас большой, но все же не настолько. Куда ты ходила? Я заглядывал во все твои потаенные места.
Я молчу.
– Ты была в городе. – Это не вопрос, это утверждение.
– Может, и так. – Я воинственно выставляю подбородок.
Он прикрывает глаза ладонью, сильно трет их.
– О чем ты думала, Рауэн? Тебя ведь могли поймать или убить!
Меня подмывает сказать, что я очень сожалею. Но я ни о чем не сожалею, ни капельки.
– Все было прекрасно, – выпаливаю я. – М… – я осекаюсь. – Чуть было не сказала «мы», но решила не говорить Эшу про Ларк. По крайней мере, пока. Бывает, чем-то слишком дорожишь, чтобы выставлять это напоказ. Вроде как если заговоришь, все волшебство минувшего вечера рассеется. – Ничего со мной не случилось. Никто меня даже не заметил.
Но он все еще злится либо напуган.
– И как только тебе пришла в голову такая глупость? – спрашивает он. – Ты даже не подумала, что будет с нашей семьей, если тебя схватят. – Я вспыхиваю и опускаю голову. Ведь верно, я почти не подумала о возможных последствиях своей авантюры. – Ты хоть представляешь себе, что будет, если станет известно, что ты вообще существуешь на свете?
Честно говоря, нет, не вполне. В точности мне никто никогда не говорил, но, судя по намекам, последствия располагались в диапазоне от пытки и тюрьмы до передачи в рабство и смертной казни. И все равно, видит Великая Земля, один такой вечер стоит риска! Я стараюсь объяснить это Эшу, говорю ему о той радости – и страхе, – какие испытываешь, видя людей, огни, слыша звуки музыки вместе с рокотом голосов сотен прохожих.
Он кивает, понимая всю глубину моего одиночества, потребность в общении.
– Мама сказала, что скоро у тебя будут линзы, – говорит он примирительным тоном.
Судя по этим словам, мама не сказала ему, что жить в семье мне осталось всего несколько дней.
– Я так рад за тебя! – Он раскрывает мою ладонь своей. – Тебе страшно? – И не давая ответить, добавляет: – Ну конечно же нет. Ты ведь ничего не боишься.
Я грустно усмехаюсь.
– Да чего уж там бояться, когда никуда из дома не выходишь?
– И то правда, – говорит он. Какие-то новые глубины в нем открываются; похоже, говоря со мной, он вглядывается в себя. – Уже одно только то, что живешь на свете, может заставить бояться. Обладать таким сокровищем, как жизнь, которую могут в любой момент отнять… – Он с трудом сглатывает и облизывает пересохшие губы. – Правда, к тебе это не относится. Я никогда не видел тебя испуганной.
– Нынче вечером, когда я вышла из дому, – осторожно признаюсь я, – мне стало страшно. По крайней мере, на какое-то время.
Эш медленно покачивает головой.
– Не верю. Занервничала – может быть. Забеспокоилась, почувствовала неуверенность. Но только не испугалась. Я ведь тебя знаю, Рауэн. В тебе нет ни капли страха. Даже если тебя все время преследуют тоска и одиночество, все равно ты всегда встречаешь их без малейшего страха. Я точно знаю, как все будет, когда ты в конце концов выйдешь в свет. Меня-то уж ты полностью затмишь. – Он вздыхает. – Всякий раз, когда у меня что-то оборачивается не так, я думаю про тебя, про то, что ты сделала бы на моем месте. Когда я сторонюсь смеющихся людей, думая, что это они надо мной смеются. Когда стараюсь объяснить Ларк, что я чувствую…
Я вспоминаю момент, когда Ларк подумала, что я – это Эш, только с небольшим отличием. Почувствовав приближение ее губ, я вспыхнула в темноте, но не сказала ни слова.
– По сути своей, Рауэн, я трус, – признается брат. И добавляет то, от чего на глазах у меня выступают слезы: – Это ты должна была родиться первой. И ты бы пригодилась Эдему. Во всяком случае, больше, чем я.
Что мне остается сказать? Я уверяю его, что он замечательный человек, достояние общины, что все он делает правильно, разве что оступится случайно, что все его любят. А особенно – я, он – мое второе я.
И как я только буду обходиться без него? – думаю я. – А он без меня.
– Спи, Эш. Утром поговорим.
На периферии моего сознания образуется какая-то пустота, подобная угрюмой пустыне, окружающей Эдем. Но в центре его по мере того, как я соскальзываю в сон, светло, как в самом городе.
Сплю я в своей крохотной голой спаленке долго. Просыпаюсь, когда Эш уже в школе, а мама на работе. Что-то меня беспокоит. Разве не следует им быть дома, когда мне осталось провести с семьей какие-то несколько дней? Кто знает, когда нам снова доведется свидеться. Может, я даже в другом кругу жить буду, и встречаться мы сможем только раз в месяц на людях, за чашкой псевдочая и чапати.
Из кухни доносится какой-то шум. Папа дома. Я чувствую, как у меня сразу сжимаются челюсти, но заставляю себя пойти и сказать «доброе утро». Он готовит пюре из морских водорослей – чистые водоросли и вода, никаких ароматических добавок из синтетики.
За шумом блендера он меня не слышит, но, перелив свое зеленое варево в большой охлажденный стакан, поворачивается и при виде меня слегка вздрагивает. Так, словно меня здесь быть не должно.
Капля клейкой зеленой массы переползает через край стакана и образует лужицу между его большим и указательным пальцами.
– Встала, – говорит она. Я слишком мало знаю людей, чтобы судить, является ли подобного рода констатация очевидного факта обычным началом разговора, но для папы это норма.
Я вытаскиваю из хлебницы сладкую булочку и откусываю большой кусок.
– Поздравляю с назначением вице-президентом, – говорю я.
– Официального решения еще нет.
– Не волнуйся, – невнятно бормочу я, с трудом скрывая улыбку. – Никому ничего не скажу. – Да и кому говорить, по крайней мере, в ближайшие несколько дней? Разве что Ларк. Да, ей я скажу, сегодня же вечером, воинственно решаю я.
– Мне придется привести тебя в порядок до того, как все будет объявлено публично. – Он смахивает зеленые капли девственно-чистой салфеткой, затем бросает ее в мусоропровод.
– Привести в порядок? И это, выходит, все, что я для тебя представляю? Предмет обихода, гардероб, нуждающийся в чистке? – Неужели мой родной отец ненавидит меня, дивлюсь я. Хотя вообще-то это тот самый вопрос, который крутится у меня в голове с тех самых пор, как я сделалась достаточно взрослой, чтобы обращать внимание на окружающий мир.
– Все не так просто, Рауэн, – говорит он. – Ты создаешь проблемы – самим фактом своего существования.
Я чувствую, как у меня начинает дрожать губа. Хочется поговорить про это, но я лишь горько роняю:
– Скоро ты от меня избавишься. Полагаю, тебе станет легче.
Он делает еще глоток своей жижи, слегка морщится, словно только теперь ощутил ее мерзкий вкус.
– В каком-то смысле, – уклончиво говорит он.
Я смотрю на него, не отводя глаз. Самые разные чувства переполняют меня, но злость берет верх над горечью. Кажется, это входит у меня в систему.
– И вы с мамой заживете покойно и счастливо. Все эти шестнадцать лет я вам только мешала. Но скоро будет так, словно меня вообще не существовало.
Он не отвечает, только выбрасывает остатки своего завтрака и направляется к двери.
