26

Мы столько раз повторяли ее, что теперь я точно знаю, как вести себя. Лэчлэн – сама уверенность в успехе – сразу разъяснил мне, что, хоть Центр и считается самым тайным и самым защищенным местом в Эдеме, надежность его зиждется больше на технологиях, чем на живых людях.

– Если твой пропуск считывается – все в порядке, – сказал он. – Здесь верят в Экопан. И если Экопан считает человека своим, никому не придет в голову подвергать это сомнению. Благодаря пропуску твоего отца меня сочтут одним из высших руководителей Центра, который либо просто обходит территорию, либо занят каким-нибудь секретным делом. На этом уровне никого не подвергают двойной проверке, не сканируют. Никто не станет присматриваться и, стало быть, не заметит, что я на тридцать фунтов легче и на тридцать лет моложе обладателя этого пропуска.

У главных входов находилось множество разного рода сканов и иных контрольных устройств – биометрических приборов, детекторов и так далее, но мы-то попали сюда через коллектор, так что всю эту технику благополучно миновали. Стоит человеку оказаться внутри здания – все, он вне подозрений. Считается, что Экопан сделал свою работу. Любой попавший внутрь – лицо привилегированное, элита. Так что, по словам Лэчлэна, даже если лиц наших никто не знает, это не препятствие, мы – свои. Подумают, что мы либо из другой смены, либо новички, либо дети персоны настолько важной, что и спросить никто ни о чем не осмелится. Учащиеся – дети высокопоставленных чиновников – часто проходят здесь практику либо сразу по окончании учебного заведения получают хорошие должности, так что наш юный возраст никого, в общем, не удивит.

– Люди недооценивают силу ожиданий, – шепчет Лэчлэн, когда мы уже почти подходим к тюремному отсеку этажа, где находятся службы безопасности. – Нам нет нужды доказывать, что мы – свои. Это просто наша работа – находиться здесь. – По какой-то непонятной круговой логике наше присутствие само по себе является доказательством нашего на него права.

Мы поднимаемся по спиральной лестнице на второй этаж. Архитектура здесь на удивление красива, линии плавные, как на двустворчатой морской раковине. Вестибюль пронизывают мощные лучи света, все вокруг ярко, светло, там и тут голубые и зеленоватые прожилки, как на море. Прямо рядом со спиральной лестницей со второго этажа на первый низвергаются нереальные в своей прозрачности каскады воды. Три крохотных робота-уборщика снуют вокруг бассейна, стирая капли, попавшие на пол.

Пока все в порядке.

Когда последний завиток спирали приводит нас в охранное отделение Центра, пляжная яркость мигом исчезает. Тут все голо. Я бы даже сказала, песком посыпано, не будь пол вылизан до мертвенной белизны. Весь вид другой. Что у самого помещения, что у людей. Я опускаю взгляд и вижу в вестибюле какого-то неприметного ремонтного рабочего, толкающего перед собой в сторону атриума тележку, до краев набитую инструментами и ведрами. Лишь хрупкое телосложение подсказывает мне, что это Ларк. Хорошо бы она подняла голову, ободряюще улыбнулась мне. Но нет, для этого она слишком благоразумна, да и я быстро отвожу от нее взгляд.

Мы минуем пропускной пункт – Лэчлэн на ходу бросает всего лишь слово, и в ответ ему машут рукой: проходите. С видом строгим и серьезным, мы идем коридорами, схему расположения которых Лэчлэн получил от разведки Подполья и уточнил по чертежам системы водоснабжения, полученным от Ларк.

Мы оказываемся в широком коридоре, упирающемся в какое-то большое помещение. До меня доносятся звуки человеческого страдания, приглушенные, но безошибочные. Чем-то – не могу определить, чем именно – пахнет, запах неуловимый, но острый, от него мурашки по коже бегут. Быть может, это запах страха?

Я останавливаюсь на ходу. Повсюду вокруг – тюремные камеры.

– Не забывай, кто ты есть, – негромко говорит Лэчлэн. Он имеет в виду: не забывай, в каком качестве ты явилась сюда. В качестве студентки, изучающей психологию, которая в сопровождении работника Центра пришла поговорить с отступником Эшем, расспросить, что заставило его предать свою семью, свой род. Полученные от отца сведения, касающиеся деятельности медицинских учреждений Центра, позволят мне ответить хотя бы на основные вопросы, какие мне могут задать.

– Полагаю, даже в этом случае тому моему я, каким оно хочет себя представить, все здесь покажется необычным.

Я видела жестокую сторону Эдема, но не видела, как действуют его учреждения.

Стены и решетки. Пальцы, впивающиеся в иные из них. Чего жаждут эти люди? Помощи? Пищи? Свободы?

В пропагандистских роликах всегда говорится о том, как низок уровень преступности в Эдеме. Кто захочет воровать либо убивать, если воровать – это значит лишать пищи весь род человеческий, а убивать – добивать и без того, по статистике, убывающее население? Наверное, в сравнении с его общей численностью количество узников в тюрьме действительно невелико: я насчитываю примерно сто камер, расположенных по периметру уходящего ввысь обширного помещения прямоугольной формы. И все же для общества, объявляющего себя утопией, их слишком много. Интересно, много ли людей, обычных людей, вообще знает о существовании этого места?

У входа сидят двое дородных охранников. Вопреки моим ожиданиям, оружия при них нет.

– Нам к заключенному номер восемьдесят девять, – отрывисто бросает Лэчлэн, предусмотрительно вертя в пальцах ручку. Другая, такая же, заложена у него за ухом.

– Вас нет в списке, – не поднимаясь с места, говорит один из охранников.

– Запрос должен был поступить, пока мы шли сюда. – Судя по тону, объясняться Лэчлэну невероятно скучно, а для убедительности он еще и зевает во весь рот. – Давно секретаря надо было уволить. – Он пожимает плечами и указывает на меня пальцем через плечо. – Велено опекать эту особу, чтобы боссу потрафить. – Он заговорщически понижает голос. – Его любимица. – Лэчлэн подмигивает, и я делаю вид, что смущена. Учитывая обстоятельства, не такая уж трудная роль.

– Из камеры его выводить надо? – спрашивает охранник.

Лэчлэн поворачивается ко мне. Наступает мой черед.

– Нарушенную психику нельзя сколько-нибудь серьезно изучать через тюремную решетку, – менторским тоном говорю я, вертя в ладони блокнот, вынимая и вновь возвращая на место вставленную в него ручку. – Важно понять, что лежит в основе антиобщественного поведения, дабы подавить его проявления в зародыше. – Хотелось бы верить, что я изъясняюсь как и положено студенту-гуманитарию, озабоченному только одним – понравиться своему научному руководителю. Я долго репетировала эту роль.

Лэчлэн демонстративно закатывает глаза.

– Вылечить, наверное, его хочет.

– Этого уже не вылечишь, – бросаю я, – но возможно, удастся другим помочь, пока не сбились с пути.

Лэчлэн впечатывает кулак в ладонь другой руки.

– Таких только одним способом исправишь, – говорит он. – Кулаком, если захватить болезнь вовремя, и более кардинально, если кулак не сработает.

Видя в молодом чиновнике, роль которого усердно играет Лэчлэн, единомышленника, охранник смеется, кивает напарнику, тот проверяет при помощи какого-то электронного устройства, нет ли у нас при себе оружия. Я предлагала взять его с собой, но Лэчлэн сказал: нет. Ношение оружия в зоне безопасности запрещено, даже охранникам. По словам Лэчлэна, это облегчает нашу задачу. Когда есть оружие, люди умирают… и среди этих людей можем оказаться и мы.

У нас одна забота – вытащить Эша из тюрьмы.

Охранник сопровождает нас до камеры, в которой нет ничего, кроме двух стульев, стола с вделанными в него кольцами-наручниками и окна с матовым стеклом, через которое ничего не видно.

– Ожидайте здесь, – говорит он. – Сейчас приведу заключенного.

– Лэчлэн, – шепчу я, – оттуда, наверное, ведется наблюдение. – Я киваю в сторону окна. – И если он будет прикован к столу…

– Ш-ш-ш, – останавливает он меня. – Если так, то это значит лишь, что действовать надо быстро. – По первоначальному плану, мы должны были делать вид, будто допрашиваем Эша, пока не убедимся, что охранники вернулись на свои места. Я думала, у меня будет какое-то время, чтобы взять себя в руки, сделать несколько глубоких вдохов. К такому я не готова!

Но придется.

– Придется заняться им снаружи, в общем зале, – говорит Лэчлэн, и следом за ним я выхожу из допросной.

– Эй! – доносится из соседней с ней камеры. Лэчлэн качает головой. Не вмешивайся. Сосредоточься на деле, безмолвно взывает он. Но я не могу не посмотреть в ту сторону.

Это незнакомый мне невысокий дородный мужчина. Он одет в серую тюремную робу, на открытых участках кожи – на лице и на руках – видны отметины, похожие на ожоги. Он подкрадывается поближе и говорит самую страшную вещь из того, что можно было сейчас услышать:

– Я знаю, кто ты.

Я в ужасе округляю глаза. Сейчас он говорит негромко, но никто не мешает ему повысить голос, позвать охранника, тогда нам конец.

– Что вам надо? – шиплю я.

– Извини, – едва ли не в голос рыдает он, заставляя меня вздрогнуть. – Я не собираюсь никому ничего говорить, клянусь.

Видно, он действительно меня знает, но я его – нет.

– Кто вы?

Он называет имя, которое мне ничего не говорит:

– Клейтон Хилл. – И добавляет: – Ты очень похожа на свою мать. И на брата. Мне ужасно жаль, что с ней все так вышло. И это я во всем виноват. – По его мясистым щекам текут слезы. – Я даже не очень-то долго и держался. Они… они… – Он поднимает руки, показывая мне ожоги. – А потом сказали, что она мертва. И это было хуже всякой пытки. Она ведь была такая чудесная женщина. Такое большое, доброе сердце.

Неужели это возможно?

– Так вы… вы тот сотрудник Центра, который помогал ей?

Он тянет ко мне руки сквозь ячейки решетки, на сей раз в мольбе.

– Извини меня, пожалуйста. Извини за то, что не хватило сил.

Выходит, это не Ларк. Не ее это вина. Испаряется горечь, которая охватила меня и не отпускала при мысли, будто она, пусть невольно, стала виновницей маминой смерти.

Мне приходится заставить себя отвернуться, потому что охранник уже выводит Эша из камеры. Руки у него связаны за спиной, выглядит он растерянным и бледным, все лицо в синяках. Идет, спотыкаясь, охранник вынужден поддерживать его. Наркотиками накачали? Взгляд его блуждает, какое-то время он вообще ничего не видит. Затем вроде приходит в себя, и в один страшный миг – я не успеваю остеречь его взглядом или жестом, да он и сам не успевает сообразить, что к чему, – Эш выпаливает:

– Рауэн?! А ты что здесь делаешь?

Ч-черт! Охранник, сопровождающий Эша, явно ничего не понимает. Можно было бы, конечно, попробовать заиграть ситуацию, сказать, что Эша накачали какой-то гадостью, все у него в голове смешалось, а может, это какая-то уловка с его стороны, потому что на самом деле видит он меня впервые. Но раз возникшее сомнение рассеять уже сложно, и у нас остается один-единственный шанс.

Был план. Хороший план. Но если я чему за последние несколько дней и научилась, так это тому, что планы почти всегда меняются.

Лэчлэн сдвигает на нос свои сверхмодные очки с затемненными, зеленоватого цвета линзами и поверх оправы смотрит на меня своими красивыми глазами второрожденного.

– Готова? – беззвучно спрашивает он. Я тянусь к жемчужным бусинам у себя на шее и едва успеваю кивнуть.

Словно не каких-то несколько часов потратили мы на разговоры, а целыми неделями репетировали эту сцену, Лэчлэн бросается к Эшу, направляя на него, как копье, ручку, которую все это время вертел в пальцах. Охранники, полагая, вероятно, что он намеревается прикончить их подопечного, встают у него на пути… и неожиданно выясняется, что это больше не ручка.

В тот же миг я крепко захватываю в ладонь горсть бусин, срываю с шеи ожерелье и бросаю на твердый пол. Жемчужинки подпрыгивают и раскатываются по всему тюремному помещению. Иные катятся к входу, где на страже стоят другие охранники. Я вижу, как мужчины и женщины в форменной одежде с любопытством вглядываются в эти невинные на вид жемчужины… но неожиданно выясняется, что это больше не жемчужины.

Я вытаскиваю свою ручку – другую, не ручку из блокнота – и прижимаю ее к лицу, из нее выползает клейкая биопленка, которая, прилипая к коже, превращается в маску, похожую на ту, что недавно была на мне, она прикрывает глаза, ноздри, рот, оставляя лишь небольшие просветы, чтобы можно было видеть и дышать. Химическая реакция обеспечит меня воздухом на десять минут, чего должно вполне хватить. Через пленку я смутно вижу, что и Лэчлэн натягивает маску на себя и Эша.

В этот момент, слегка подпрыгивая, жемчужины детонируют и выпускают струи токсичного газа.

Я чувствую его кожей, становится холодно так, будто я попала в морозильную камеру. Но само зелье в организм через кожу не проникает, только через легкие и глаза. Охранники начинают убеждаться в этом на себе.

Я помню этот запах настолько остро, что почти желаю еще раз вдохнуть его. Заполучив новые глаза, осуществляя новую миссию, я, быть может, уже никогда не увижу великолепного камфорного дерева, дарящего второрожденным детям Подполья надежду, радость… и в то же время, путем несложной химической реакции, позволяющего производить растительный яд, способный умертвить десятки или даже сотни людей.

Природа дарует жизнь, природа дарует смерть. А что мы, особи человеческие, являем собой, как не часть природы?

Все вроде идет как по маслу. Лэчлэн был убежден, что нам удастся контрабандой проникнуть в закоулки умной техники, и оказался прав. Он не сомневался, что зелье, основанное на камфоре, выведет из строя любого, в чей организм оно попадет, и оказался прав. Охранники задыхаются, их рвет, они теряют сознание. Лэчлэн говорил, что в конце концов люди оправятся, но, глядя, как быстро охранники из здоровых людей превращаются в инвалидов, а затем и вовсе застывают в неподвижности, я начинаю думать, что сказал он мне это только для того, чтобы не обременять мою совесть новыми смертями.

В течение каких-то секунд все охранники в поле нашего зрения повалились на пол. Вот он, наш час. Надо бежать как можно быстрее вниз, затем наружу, через главный вход – трое до смерти перепуганных работников, бегущих от террористов. Дальше мы сядем в машину, которую люди Лэчлэна должны угнать и оставить где-нибудь рядом с Центром, чтобы мы могли по возможности быстро скрыться. И уже через час Эш окажется в Подполье, в безопасности.

Но есть одна вещь, которую я в своем плане не предусмотрела. Избиения, наркотики, стресс, насилие… Эш и в лучшей-то своей форме особой силой не отличается. А тут… Через пленку мне видно, как в глазах его мелькает страх – вестник приближающегося припадка. Дыхание его становится прерывистым, тяжелым, со свистом. Он бросает на меня мимолетный виноватый взгляд… и колени его подгибаются.

Весь наш план основывался на быстроте передвижения. А теперь один из трех на нее явно не способен.

Лэчлэн не колеблется ни секунды. Он срывает с одного из лежащих на полу охранников куртку и набрасывает ее на Эша, скрывая его закованные в наручники кисти так, чтобы с первого взгляда он выглядел как охранник, но отнюдь не заключенный.

– Вперед! – командует Лэчлэн и, схватив Эша за плечи, поднимает его на руки, словно весит он не больше пушинки.

Мы бежим мимо лежащих охранников в сторону спиральной лестницы. От камфорной эссенции щиплет открытые участки кожи. Перегнувшись через перила, я вижу внизу, на первом этаже, людей, с тревогой взирающих на нас.

– На помощь! – кричу я, указывая куда-то себе за спину и стараясь, чтобы голос мой звучал как можно более натурально. – На нас напали! Там все мертвы!

Я скатываюсь вниз по ступеням и бегу к главному подъезду. Людей сейчас поменьше, чем в дневное время, но все же достаточно, чтобы образовалась охваченная паникой толпа, большая часть которой устремляется к выходу, а несколько человек вверх по лестнице, в эпицентр хаоса.

Меня, кажется, никто не замечает. Выгляжу, наверное, как все – растерянной и напуганной. Но на Лэчлэна, который, перекинув Эша через плечи, поспешает за мной, кое-кто посматривает с подозрением. Я вижу, как какая-то женщина, указывая на него, переговаривается со стоящим рядом мужчиной. Они оглядываются по сторонам. И женщина энергично подзывает кого-то – кого именно, мне не видно.

Из-за Эша Лэчлэн быстро бежать не может, пока он спустился только до половины лестницы. Мы находимся довольно далеко друг от друга, так что вряд ли кто заподозрит, что между нами есть какая-то связь. Хочется посмотреть на него, окликнуть: «Живее!» Но я боюсь привлечь к себе внимание. Я замедляю шаг, иду через просторный вестибюль к главному входу, передвигаюсь едва ли не боком, делая вид, что не отрываю, как и все остальные, глаз от происходящего на втором этаже.

И тут я вижу, кого подзывала та женщина. Появляется зеленорубашечник. Он направляется в ее сторону, одновременно внимательно осматривая вестибюль и слушая, что ему говорят. На поясе у него болтается пистолет; непонятно, правда, чем он заряжен – настоящими пулями или резиновыми.

Но это не имеет значения. Убьют нас, просто ли обездвижат – все равно нам конец.

Судя по всему, услышанное убеждает зеленорубашечника. Он крупно шагает через вестибюль к лестнице, где Лэчлэн мучается со своим грузом.

– Стоять!

Лэчлэн делает вид, что не слышит, и зеленорубашечник бегом бросается к нему.

Я пребываю в растерянности. Делаю шаг в их сторону, еще не решив, что делать: бежать на помощь Лэчлэну и Эшу или попробовать перехватить зеленорубашечника. Слишком долго я колеблюсь. Становится ясно, что в любом случае я не поспеваю. Лэчлэн почти внизу. Зеленорубашечник совсем рядом. Его рука тянется к оружию.

И тут я замечаю кого-то в одеянии ремонтного рабочего, скатывающегося – скатывающуюся! – со второго на первый этаж. Она поднимает голову и бросает на меня быстрый, взволнованный, любящий взгляд, напоминающий мне почему-то о маме. Сердце уходит в пятки, я чувствую слабость. Этот взгляд мне знаком. Такой же был у мамы перед тем, как она пожертвовала ради меня жизнью.

– Нет! – восклицаю я, ничуть не сомневаясь, что Ларк собирается совершить что-то безумно, смертельно, благородно героическое, лишь бы спасти нас.

Так оно и есть. Только я недооценила ее изобретательность. Одним стремительным движением она выхватывает из тележки с инструментами тяжелый гаечный ключ, цепляет его за какую-то гайку на приборной доске, закрепленной на дальней стене, за фонтаном, и с огромным усилием начинает поворачивать его против часовой стрелки.

В течение короткого, но мучительного мгновения ничего не происходит.

А затем где-то у меня над головой раздается грохот, и на первый этаж низвергается мощный пенный поток. Он заливает вестибюль, сбивает с ног зеленорубашечника, как куклу, волочит его назад. С ног валятся и другие, человек десять остаются стоять по колено в воде, но их мотает из стороны в сторону. Я нахожусь довольно далеко, до меня только брызги долетают.

Лэчлэн по-прежнему стоит на лестнице, держа Эша на руках и с явным любопытством наблюдая за неловкими телодвижениями зеленорубашечника. Затем переводит взгляд на Ларк и ухмыляется во весь рот. Лицо ее скрыто под козырьком кепи, видны только изгибающиеся в улыбке губы. Я замечаю это за мгновение до того, как она опускается на колени и делает вид, будто устраняет какую-то неисправность.

Не знаю почему, но от этого перемигивания мне становится легче на душе. Не привлекая больше ничьего внимания, мы направляемся к двери. Все заняты газовой атакой и потопом. Раздается сигнал тревоги, но никто не понимает, что, собственно, происходит. Я вижу спускающегося с лестницы охранника. Ч-черт! Это тот, что впустил нас внутрь. Он задыхается, откашливается, прикладывает ладонь к горлу, но стоит на ногах. Наверное, оказался не в самом центре зоны поражения камфорным токсином. С трудом переставляя ноги, крепко держась за перила, он, тем не менее, начинает преследовать нас.

Единственное, что облегчает сейчас наше положение, так это то, что надзиратели не вооружены. Иначе они бы уже давно нас пристрелили.

Лэчлэн нагоняет меня, но несколько драгоценных секунд мы потеряли.

– Что с машиной? – спрашиваю я.

Ее нигде не видно.

И тут мы сталкиваемся с новой проблемой.

– Лэчлэн, мне кажется, Эш не дышит!

Может, на самом деле это не так. Под этим необычным углом, когда тело его перекинуто через плечи Лэчлэна, трудно что-либо разглядеть, но я не вижу, чтобы поднималась и опадала его грудь. Я срываю с него маску, затем освобождаюсь от своей, тяжело дышу и продолжаю вместе с Лэчлэном отчаянно оглядываться по сторонам в поисках машины. Глаза Эша закрыты, он бледен. Я бью его по щеке, но он никак реагирует. Если Эш и дышит, то очень слабо, практически незаметно.

– Ему нужен врач! – Я знаю, что у Лэчлэна есть связи. Наверняка ему есть где спрятать Эша. Даже Флейм могла бы ему помочь. Даже…

– Отец ему поможет! – говорю я.

– Нет, будем действовать по плану, – ловя ртом воздух, отмахивается он. – Подполье.

– Но помощь ему требуется срочно! Без нее он не выживет!

– Они слишком близко. Нам надо как можно быстрее спуститься под землю. Если оставаться наверху, они заметят машину и перехватят нас.

– Если он умрет, я не стану тебе помогать! – в отчаянье выкрикиваю я.

Лэчлэн молча скрежещет зубами.

Мы находимся сбоку от Центра, никого поблизости не видно. Все скопились перед главным входом, мечутся, разбегаются кто куда.

– Вон она! – кричит Лэчлэн и, сгибаясь под тяжестью тела Эша, пробирается к ожидающей нас машине. Я слышу сзади топот шагов охранника, но не решаюсь потратить лишнюю секунду, чтобы обернуться и посмотреть, далеко ли он. Лэчлэн запихивает Эша в машину и сам запрыгивает внутрь, на водительское место. Ожидая, что я последую за ним, и не оборачиваясь, он нащупывает рычаг переключения скоростей.

Все правильно. Охранник уже совсем рядом, вот-вот нагонит. Даже если не сможет остановить машину, он передаст ее описание, и в погоню за нами пустится весь Эдем. Эш так и не получит врачебной помощи. Не выручат ни тайные связи Лэчлэна, ни Флейм, ни отец. Прежде всего надо увезти Эша подальше от этого охранника, пока он не успел известить весь город, кого искать.

– Ты здесь? – окликает меня Лэчлэн, не оборачиваясь и включая двигатель.

– Здесь! – откликаюсь.

Он слышит, как захлопывается дверь, и давит на газ.

Но в машине меня нет.

Я изо всех сил несусь в сторону охранника. Мы врезаемся друг в друга.

Это здоровенный тип, мощный, как ствол камфорного дерева, и в любой иной ситуации я отлетела бы от него, как мячик. Но он надышался, пусть даже в небольшой степени ядовитыми испарениями, ослаб и плохо держится на ногах. Мы оба валимся на землю. На мгновение он оказывается сверху, такой тяжелый. Мелькает мысль, что мне конец. Его пальцы, холодные от камфоры, смыкаются на моем горле, я опускаю подбородок и тщетно пытаюсь освободиться. Но тут его охватывает такой приступ кашля, что он сам ослабляет хватку. Мне удается сбросить его с себя и встать на ноги.

Может, он потеряет сознание. Может, мне не придется больше никому делать больно.

Но жизнь не настолько милосердна. Приступ кашля проходит. Он заставляет себя встать на колени, тянется ко мне.

– Извини, – шепчу я и изо всех сил бью его ногой в висок. Звук удара отвратителен.

Он плашмя рушится на землю. Трудно сказать, жив он или мертв. Важно одно – вынуждена говорить я себе, – он не сможет дать описание машины. А это позволит Лэчлэну скрыться. Это позволит Эшу получить врачебную помощь.

Мне удалось это сделать. Я спасла брата.

Интересно, думаю, заметил ли Лэчлэн, что меня нет в машине, или целиком сосредоточился на дороге.

Я испытываю странное чувство освобождения – словно сделала что-то такое, чего от меня все ждали, и теперь, наконец, могу отдохнуть. Более того, я испытываю едва ли не облегчение – и уж этого-то я точно не предполагала – оттого, что Лэчлэн уехал, а Ларк наверняка уже сумела выбраться наружу, и я теперь снова одна. Для меня быть одной – это нормально. Статус-кво. Раньше я всегда надеялась на то, что когда-нибудь мое одиночество закончится, но минувшие несколько дней, проведенные в кругу людей, совершенно измотали меня. И вот нет рядом Ларк, нет Эша, нет Лэчлэна, нет никого, кто играет хоть какую-то роль в моей жизни.

Я одна, и я чувствую себя сильной.

Но в одиночестве я остаюсь недолго. На углу появляются пятеро или шестеро зеленорубашечников и, заметив меня и лежащего на земле охранника, открывают огонь.

И, как всегда, я бросаюсь бежать.

Слышу грохот, мир вокруг меня, кажется, начинает содрогаться. Я не обращаю на это внимания. Столько за последнее время разных удивительных вещей проходило у меня перед глазами, что было бы нелепо останавливаться именно на этой. Может, и впрямь содрогается, а может, и нет. Не имеет значения. Значение имеет только то, что я убегаю.