27

В Центре царит изрядная суматоха, поэтому мне удается быстро скрыться и, не дав себя поймать, раствориться в темноте. После чего я столь же быстро удаляюсь в сторону внешних кругов. Как попасть в Подполье я не знаю, да и не уверена, что сейчас следует туда идти. Пока преследователей не видно, но в конечном итоге меня настигнут, это ясно. И я не могу рисковать судьбами скрывающихся там второрожденных, наведя на их след зеленорубашечников. Быть может, имеет смысл направиться в Серпантин? Нет, это место уже засвечено. Тогда в благотворительную столовую? Точно, это лучший вариант. Если удастся продержаться ближайшую ночь, можно будет затеряться в тамошней очереди, где наверняка найдутся люди, связанные с Подпольем.

Только вот добраться туда шансы мои ничтожны.

Нынешней ночью я погибну. В этом я почти уверена. Наступившая тишина и отсутствие погони меня не вводят в заблуждение. Сколько уж раз я обманывала судьбу, носясь, как сумасшедшая, по Эдему. Когда-то же удача должна изменить, и произойдет это сегодня ночью. Но это не страшно, говорю я себе. Я спасла Эша, и какая-то часть меня будет жить в брате. Пусть ни от меня, ни от моих линз Лэчлэну пользы больше не будет, но человек он изобретательный и преданный делу. Он всегда найдет способ сохранить покой и безопасность второрожденных.

Готовность принять смерть целительна. Я начинаю рисковать.

Если уж я все равно обречена, почему не поберечь ноги и не поехать автолупом? Глаза у меня теперь подходящие. Испытывая чувство свободы, я скатываюсь по ступеням на станцию и прохожу через рамку. Сканер мигает – путь свободен. Кем бы я ни была, кем бы меня ни пожелали счесть, деньги на счету имеются. Меня готовы принять.

Я улыбаюсь спутникам, смело смотрю им в глаза. Кажется, их эта смелость не смущает. Им и в голову не приходит, что рядом с ними самозванка. Я доезжаю до второго внешнего круга и выхожу с чувством удивительной легкости. Тяжесть, тревога – все это для людей, чья судьба не определена.

Занимается заря, на востоке светлеет, я оглядываюсь по сторонам, наслаждаясь окружающей красотой. Да, красотой, а ведь, пребывай я в любом ином душевном состоянии, я бы никогда ее и не заметила. В прошлый раз, оказавшись здесь и испытывая острый страх за свою жизнь, я различала только нищету и убожество. Теперь вижу, как розоватые полоски света касаются крыш домов, ощущаю, как нарастающий ветерок сдувает пыль, закручивая ее словно бы водяными воронками. Мир теперь, когда я готова вот-вот покинуть его, кажется прекрасным. От этого должно бы быть грустно, не так ли? Но мне радостно – просто радостно быть его частицей. Пусть даже малой, пусть совсем ненадолго.

Я уже почти дошла до благотворительной столовой, но замечаю, что рядом болтается какой-то подозрительный субъект. Может, просто голодный, ждущий кормежки, но может, и переодетый служащий Центра. Так что я даже не смотрю в сторону столовой и прохожу мимо. За мной никто не следует. Хорошо. Потому что на самом-то деле я не хочу умирать, или как там это называется. Я надеюсь добраться до безопасного места, снова увидеться с Лэчлэном, повстречаться с братом, пуститься в долгие разговоры с Ларк, вернуться к своей исследовательской деятельности. Просто надеюсь, вопреки безнадежности.

Я подумываю, не вернуться ли к столовой. Может, все же удастся остаться незамеченной? Но скоро совсем рассветет, и я утрачу былое преимущество темноты и предрассветных сумерек. Тут мне приходит в голову более удачная мысль. Я вообще исчезну из Эдема. Почему бы не провести весь день в синтетическом лесу? Там укромно и прохладно. Может даже, Лэчлэн догадается, что я отправилась именно туда. Может, отыщет меня там.

Я угадываю их приближение еще до того, как вижу или слышу. Каким образом? Да просто у меня в голове раздается легкий щелчок. Вроде как я вижу происходящее прежде всех остальных, скажем, на виртуальном телеэкране. Близко, но далеко. Вижу самое себя, только очень маленькой. Вижу, как, медленно поворачивая свои ручные сканеры, меня засекают зеленорубашечники. Словно с высокой точки наблюдая, вижу, как все они определяют мое местоположение и начинают двигаться в мою сторону.

Чистая паранойя, говорю я себе. Как, интересно, их можно увидеть, если у тебя нет глаза бота или камеры слежения?

Наверняка мне все это только кажется… но все же я принимаюсь бежать. Передо мной возникает настоящая гора мусора, потом еще одна; в ней можно спрятаться – или лучше бежать дальше? Я узнаю место, где в прошлый раз мне удалось проползти, и уже падаю на землю и начинаю извиваться змеей, когда раздается крик преследователей:

– Она здесь, в том же месте!

– Ты ее видишь?

– Судя по сканеру, она в ста ярдах от нас или даже меньше.

Разумеется, теперь им сканировать меня несложно. На мне линзы, настоящие линзы, соединенные с Экопаном. Что я – Рауэн, им неизвестно, но они наверняка сканировали меня еще в Центре, и теперь им ничего не стоит направить по моему следу всех ботов и все камеры, подключенные к Экопану. Сделавшись перворожденной, я утратила свою анонимность.

– Вот она! – кричит один из зеленорубашечников за мгновение до того, как мои ноги исчезают в плотной груде мусора. Скольжу я так быстро, как только могу, но на сей раз, видно, немного не в ту сторону, потому что натыкаюсь на непреодолимое препятствие. Разворачиваюсь, но зеленорубашечники уже ползут следом за мной.

До меня доносится какой-то шум, но шумит, видно, в голове, а это еще один дурной симптом. Или это линзы жужжат, посылая мне видения?

Я все ползу и ползу, пробираясь сквозь кучу мусора, эти отходы цивилизации. Сзади доносятся невнятные звуки, но я по-прежнему не теряю надежды. Может, они заблудятся в этом лабиринте отбросов? Может, окажутся в ловушке?

Но ведь и я могу в нее попасться. Я потеряла всякое представление о направлении. Знаю только одно – ускользаю от погони. А больше мне сейчас ничего и не нужно.

Раздаются какие-то новые звуки, на сей раз со всех сторон. Меня что, окружили? Но как, каким образом?

Наконец, впереди показывается проход, и я ныряю в него. Если удастся выбраться наружу раньше преследователей и убежать…

Тут почва начинает подо мной колебаться. Это нельзя не заметить, нельзя отрицать. Вся Земля вздымается, словно издает тяжелый вздох, утомленная вторжением ползущих по ней человеческих существ.

Поначалу эти колебания даже убаюкивают.

Это последнее приятное ощущение за очень долгое время.

Страшным рывком, сопровождаемым пронзительным скрипом, Земля как будто подбрасывает меня над всей этой кучей, затем швыряет назад, вниз. В голове у меня все мешается.

Судя по грохоту и воплям, доносящимся сзади, зеленорубашечникам повезло меньше. Чей-то крик резко обрывается. Кто-то отчаянно зовет некоего Вулфа, но ответа не получает.

Кто-то в последней надежде взывает к матери.

Я вылезаю по пояс из горы мусора, и в этот момент еще один грозный могучий вздох Земли подбрасывает меня, как и все вокруг, высоко в воздух, а затем с грохотом швыряет вниз. Сверху доносится ужасный скрип, я рывками продвигаюсь вперед, не смея даже поднять головы. Еще один оглушительный удар – и в ногу мне врезается огромная балка.

Я вскрикиваю от боли, и крик мой сливается с воплями зеленорубашечников, тоже отчаянно старающихся уцелеть. Сначала мне кажется, что нога сломана, чуть ли не оторвана, настолько больно. Но я осторожно подтягиваюсь, и выясняется, что она всего лишь крепко зажата где-то в области бедра. Правда, от этого ненамного легче. Даже если зеленорубашечники не настигнут меня, я все равно умру от обезвоживания организма…

В голове проясняется. Прямо передо мной – бобовый лес, его мощные, похожие на деревья, стебли покачиваются на ветру.

Нет, это не ветер. Некоторые из деревьев-гигантов словно отрываются от собственных корней. Почва коробится, прямо вокруг меня образуется какая-то масса. И я с ужасом начинаю понимать, что происходит. Неторопливо вокруг меня начинают шевелиться три механических бегемота, потом они с пронзительным скрежетом заваливаются… прямо на меня.

Я снова вскрикиваю, молю о помощи, которая, я знаю, никогда не придет, стараюсь изо всех сил хоть чуть-чуть продвинуться вперед, но нога моя по-прежнему придавлена балкой. Скривив губы в первобытном рыке, в котором смешались страх и ярость, вызванная приближающимся концом, я вижу, что три бобовых дерева готовы обрушиться на меня. Два из них сталкиваются и затем расходятся в разных направлениях. Но третье неотвратимо надвигается на меня.

Мне хочется встретить судьбу прямо, мужественно или как минимум гневно, но, к стыду своему, я в последний момент закрываю лицо руками. Раздается оглушительный грохот, и сам этот звук настолько болезнен, что мне кажется, будто меня раздавили. Однако же каким-то чудесным образом обездвижившая меня тяжесть улетучивается, и я инстинктивно подаюсь вперед. Лишь после того, как я, судорожно глотая воздух, отползаю на несколько шагов в сторону, становится видно, что бобовое дерево упало на край балки так, что противоположный ее край взлетел вверх – как у качелей.

Но это еще не конец. Далеко не конец. Вокруг меня валятся деревья. Я рывком поднимаюсь и стараюсь бежать, но почва подо мной продолжает колебаться, ускользает из-под ног, и приходится ползти.

Земля выплевывает из своих недр искусственные деревья, вырывает из груди фальшивки и расшвыривает их вокруг. Под почвой обнаруживаются кабели и провода – в них теперь нет смысла перед лицом мощи самой Земли, мощи, внушающей благоговейный ужас. Зачарованная, в молитвенной позе, я стою на коленях и смотрю, как все вокруг рушится.

Рушится все ближе и ближе, а я отчаянно стараюсь удержать хоть какое-то равновесие на колеблющейся почве. Пытаюсь стать на четвереньки и хоть так отпрыгнуть в сторону, но поверхность Земли словно превратилась в жидкость, такую же опасную, как нанопесок в пустыне. Я плюхаюсь в нее и беспомощно молочу руками, пытаясь увернуться от падающего на меня огромного искривленного ствола, но свободы движений у меня нет. Я сворачиваюсь клубком и обхватываю голову ладонями. Я была готова умереть этой ночью, но не так. Я ощущаю дуновение ветерка и слышу грохот настолько мощный, что на какое-то время вообще лишаюсь слуха, – это буквально в нескольких футах от меня одно дерево сталкивается с другим. Очередной промах! Я использую гигантские листья и как укрытие от бунта тяжело дышащей, всепоглощающей Земли, и как точку опоры. Колебания уменьшились, но почва под ногами подобна поверхности моря, а деревья все падают и падают. Я бегу, натыкаясь на большие сучковатые стволы уже упавших деревьев, увертываюсь от падающих.

Когда в лицо мне ударяет зной пустыни, я оглядываюсь, и передо мной встает лик разрухи. По меньшей мере половина бобовых деревьев валяется на земле. Я не хочу даже задумываться над тем, что это может значить для Эдема. Башни из морских водорослей и фотосинтетические материалы, имеющиеся во всех домах, вырабатывают кислород, но достаточно ли этого? Не задохнется ли Эдем без этих бобовых растений?

Я улавливаю какое-то движение в дальнем углу обширного бурелома. Двоим зеленорубашечникам удалось пролезть сквозь брешь в стене, и теперь они пытаются выбраться из завала стволов и ветвей. Не знаю уж, радоваться этому или огорчаться. Я думаю о том парне, что взывал к своей матери, и меня тянет броситься к тем, кто уцелел, убедиться, что с ними все в порядке, посмотреть, не могу ли я помочь выручить их товарищей.

Но я остаюсь на месте. Потому что мир устроен иначе, и люди тоже мыслят иначе. Мы не альтруисты. Человеческие особи сражаются, убивают, выполняют приказы, и единственный способ уцелеть – быть таким же, как другие, только хуже. Никто не просит о помощи, и никого не интересует, все ли со мной в порядке. Мы не находим общего языка перед лицом этого страшного землетрясения. Мы просто продолжаем сражаться, убегать, бить, убивать.

По мне открывают огонь, и я бросаюсь в пустыню. Больше податься некуда.

Сколько помнится, пустыня – это ад. Жар ударяет мне в лицо, словно от взрыва. Каждый вздох опаляет легкие, но я упорно продвигаюсь вперед, потому что зеленорубашечники все стреляют и стреляют. Не понимаю, почему они думают о долге в такой момент, когда земля в буквальном смысле уходит из-под ног. Может, упрямство объясняется тем, что они думают, будто я виновна в гибели их товарищей? И все равно не надо им преследовать меня и стрелять. Ведь это не я принуждаю их к этому. Неужели они не понимают, что можно просто остановиться?

Они могут, но я – нет. Мне приходится бежать, все глубже погружаясь в жерло этой раскаленной печи, потому что они изо всех сил стремятся покончить со мной, по причинам, никому из нас до конца не понятным.

И вот приближается зона нанопеска.

Теперь, когда я знаю, как они выглядят, мне нетрудно их различить. Легкое мерцание позволяет отделить их от желтого цвета песка обычного. Вот пятно позади меня, еще одно – слева. Кажется, и впереди тоже, хотя точно сказать трудно. Эти пятна передвигаются со скоростью человека, идущего быстрым шагом, скользя по морю песка прямо в моем направлении. Колебания почвы на миг утихают, что дает возможность идти быстрее, обгоняя «лужицы» нанопеска. Но теперь их больше, две надвигаются справа, и становится понятно, что, как ни старайся, жар скоро заставит замедлить шаг. И тогда они окружат меня, и поглотят.

Кожа горит, краснеет, жара такая, что даже пот не проступает. Я спотыкаюсь, падаю на колено, снова с трудом поднимаюсь. Бросаю беглый взгляд на двух зеленорубашечников, остановившихся у самой кромки песка. Дальше они не отваживаются преследовать меня. Сметливые ребята.

Может, стоит просто пойти в их сторону? Вопрос в том, откроют ли они огонь, как только я окажусь в пределах досягаемости? Или скажут: не смешно ли, что мы, трое из тех немногих существ человеческих, что выжили на этой планете, хотим перестрелять друг друга? Нанопесок неотступно подползает все ближе.

Я неуверенно машу рукой в сторону, где вдалеке, на опушке поваленного бобового леса, виднеются две фигурки. Одна из них тоже медленно поднимает руку. Чтобы просто поприветствовать? Подозвать? Или снова к оружию тянется?

Не успеваю я прийти к какому-либо выводу, как Земля решает за меня. Я слышу чудовищный, скрежещущий, оглушительный, как взрыв, звук, и, страшно задрожав, почва вздымается по меньшей мере на десять футов, меня подбрасывает в воздух и тут же швыряет оземь, на живот. С этого ракурса мне кажется, что земля улыбается, вернее, злобно ухмыляется, скаля острые, твердые, как камень, зубы. Что это, снова мираж, порожденный линзами? Нет, Земля на самом деле раскалывается, в ней возникает щель в пятьдесят футов шириной. На моих глазах эта щель распространяется, уходит от пустыни в сторону Эдема, устремляется, как стрела, к Центру. В сердце Эдема возникает фантастическая зеленая вспышка, настолько яркая, что она прожигает сетчатку глаз, оставляя застывший образ.

И мир мгновенно преображается.

Каким-то чудесным образом рассеивается обжигающий зной. Ослепительно-белое сияние переходит в розоватый свет ласкового утреннего солнца. Почва снова вздрагивает и успокаивается, я вижу, как беспощадная пустыня превращается всего лишь в безобидную полосу песка. Он прохладен на ощупь. Я смотрю на свои ладони, которые всего мгновение назад были покрыты волдырями от ожогов, вызванных всего лишь мгновенным прикосновением к песку. Откуда-то из-за пустыни начинает задувать мягкий ветерок, охлаждающий кожу.

Я оглядываюсь по сторонам. Светящийся нанопесок исчез.

Возникает какой-то запах, резкий, незнакомый и настойчивый, его приносит ветер. Чем-то он слегка напоминает запах камфорного дерева, острый и легкий одновременно. Я жадно принюхиваюсь. В этой внезапно наступившей тишине кошмар землетрясения, бегства, погони – все разом забылось.

Далеко, у горизонта, там, где я раньше видела только дрожание жаркого пустынного воздуха, проступает зеленое пятно.

Я делаю шаг в ту сторону. Еще один.

Затем перехожу на бег, бегу – впервые в жизни не от чего-то, но к чему-то. Что-то внутри меня, что-то спрятанное глубоко-глубоко, надеется – нет, знает, – к чему именно. Но разум еще не способен осознать это. Он подсказывает только одно – останавливаться нельзя.

Откуда-то сзади доносятся невнятные крики. Меня преследуют зеленорубашечники, сейчас, когда песок остыл и отвердел, жара прошла, почва успокоилась, в воздухе посвежело, передвигаются они быстро. Но мне нет до них дела. Мне надо добраться до горизонта. Что-то изначальное, атавистическое во мне берет верх над всем остальным.

Сам песок под ногами делается иным. Это уже не большие колеблющиеся дюны пустыни, но блестящий налет, покрывающий что-то другое. Я расшвыриваю его на бегу. Земля! Чернозем, какого никто и никогда не видел в Эдеме. Настоящий, природный чернозем. Заливаясь смехом, я продолжаю бежать, и мне хочется зарыться в него, измазать ладони, попробовать на вкус.

Но зеленое пятно, маячащее впереди, постепенно превращается в нечто удивительное и чудесное.

Сколько я уже пробежала – милю, две? – по земле, которая совсем недавно еще была пустыней. Теперь-то я понимаю, что это была мнимая пустыня, такая же фальшивка, как многое другое в Эдеме. В местах, где ветер сдувает песок, я вижу решетки, которые не могут быть ничем иным, кроме как обогревателями, к настоящему времени давно остывшими и вышедшими из строя. Скорее всего, они предназначались для того, чтобы регулировать температуру, создавать климат пустыни, где никто не живет и ничего не существует.

Чтобы удерживать людей от проникновения на эту мертвую, выжженную землю, не дать вкусить тот яд, которым мы отравили собственный мир.

Но так я бы подумала до того, как увидела лес.

По сравнению с ним бобовые деревья теперь кажутся мне пародией. Когда-то, при первом взгляде, они показались мне на редкость красивыми, но это потому лишь, что у меня не было с чем сравнивать. Даже камфорное дерево, при всей его огромности, всем великолепии, неправдоподобности, даже оно бледнеет на фоне того, что сейчас открывается передо мной. Камфора – это дерево не на своем месте, оно загнано в ловушку, так же, как всю свою жизнь пребывала в ловушке и я. Люди сотворили чудо, сохранив его в целости, более того, поддерживая в нем жизнь и цвет, но как может дерево считаться подлинным, если оно заключено в подземную тюрьму?

Я стою в траве высотой мне по колени, посреди множества цветов и шершавых маковых головок. Раздается низкое жужжание, и поначалу я думаю, что это земля вновь начинает содрогаться, но оказывается – нет, это всего лишь пчела, сонно перелетающая с цветка на цветок.

Дальше, за этим небольшим лугом, внезапно вырастает лес, густой и темный. С ветки на ветку перелетают птицы. Сбоку доносится шорох. Появляется, осторожно ступая своими маленькими острыми копытцами и поводя черным носом, какой-то зверь, с меня ростом, изящный, с красивой осанкой. Покачиваются оленьи рога. Он обнюхивает меня, но, кажется, не узнает. Я стою, застыв на месте. Судя по всему, существа, мне подобного, он в жизни не видел.

Все, про что я читала, что видела на картинках в базах данных, в анимации, в видеороликах… все это, оказывается, существует, я вижу это собственными глазами. И это не мираж. Не трюк.

Трюком было сокрытие этого мира.

Выходит, все это время он не выздоравливал, а жил полной жизнью? Тогда почему нам об этом не говорили? Может, никто не знал?

Мне хотелось, чтобы Лэчлэн видел эту картину, и Ларк тоже. Ну, и мама, конечно же, мама! Чего бы я ни отдала, чтобы она сейчас стояла рядом и смотрела на то, что мы считали безвозвратно утраченным. Сколько раз Эш ходил в храм, чтобы покаяться от имени человечества за тот ужасный ущерб, что мы нанесли планете, животному миру, самой Земле. Какими виноватыми чувствовали мы себя в том, что разрушили собственный дом, уничтожили практически все живое, кроме самих себя. Мне хотелось бы, чтобы люди, которых я люблю, были сейчас со мной и поняли, что от этого чувства вины они теперь избавлены, что всю вину уносит этот ласковый ветерок.

Быть может, мы и впрямь нанесли этому миру ущерб. Быть может, мы даже разрушили его.

Но вот он ожил.

Я вздыхаю, и при этом звуке олень поводит своими великолепными рогами, надолго останавливает на мне взгляд, поднимает испытанное в гоне копыто, затем поворачивается – по крупу пробегает мускульная дрожь – и бросается прочь. Мне жаль, что его больше нет рядом. Впрочем, неважно. Мир – вот он, и это живой мир!

Я улыбаюсь, улыбка сменяется смехом. Кружится голова, я оглядываюсь, стараясь найти глазами зеленорубашечников. Вон они, все там же, сзади, но ведь наверняка что-то видят. Я размахиваю руками, хохочу, как сумасшедшая. Погодите, то ли еще будет! То ли еще вы увидите, когда подойдете поближе. Обо всем забудете. Погодите, пока все граждане Эдема увидят то, что сейчас вижу я. И богатые, и бедные. Политика, нищета, второрожденные – все это покажется таким ничтожным, как только люди узнают, что мир возродился к жизни.

– Смотрите! – весело кричу я зеленорубашечникам. – Неужели такое возможно? Смотрите! – Я бегу к ним. Хочется обнять их, в пляс с ними пуститься. И они тоже потрясены этим невероятным открытием. Больше мы не враги.

Я легко скольжу по траве, потом по песку, назад, к искусственной пустыне.

– Идите сюда! – зову я их.

И в этот самый момент с оглушительным бабах на меня со всех сторон обрушиваются порывы ветра, меня обволакивает убийственный зной, слепит яркий свет. Я замечаю, как из почти невидимых решеток поднимается жар. Что бы там землетрясение ни разрушило, оно вновь пришло в действие.

Неважно. Мы уйдем отсюда вместе с зеленорубашечниками. Как-нибудь выберемся, чтобы донести до всех чудесную весть. Начальство в Центре уничтожит эту обжигающе горячую стену-пустыню, которая так долго держала нас в неведении относительно окружающего мира. И мы начнем жить заново.

Мы заживем в этом прекрасном зеленом мире, с его птицами, оленями, с его деревьями и богатой плодородной землей.

Я оборачиваюсь… и не вижу леса. Он исчез.

Увидеть можно только колеблющуюся серебристую волну жара, поднимающегося от песка пустыни.

С губ моих срывается вопль, слов я выговорить не в состоянии, это всего лишь крик пронзительной, невыносимой боли.

Исчез?

Да был ли он?

Да. Был! Я это точно знаю. Я видела его, вдыхала его запах, осязала его ступнями ног.

Это было на самом деле.

Это есть на самом деле.

Я пытаюсь бежать туда, где он был, но натыкаюсь на стену такого невероятного жара, что вынуждена остановиться. При попытке протянуть руку, пробить эту стену, пальцы тотчас покрываются волдырями.

Но ведь зеленорубашечники теперь тоже знают все. Они видели. Мы можем вместе вернуться в Центр и…

Они налетают сзади, наваливаются на меня всей массой двух своих тел, вдавливают мое лицо в песок так, что дышать невозможно и видеть тоже. Я хочу воззвать к ним, сказать, что чудесный поросший деревьями живой мир, который мы обнаружили, гораздо важнее, чем кара, которой, по их понятиям, заслуживает второрожденная. Но слова мои глохнут в песке.

Один из зеленорубашечников бьет меня в затылок, и через мгновение я проваливаюсь в черноту.

Но за мгновение до этого я прозреваю. Центру известно все. Центр сознательно утаивает от всех в Эдеме, что Земля уже давно исцелилась. А возможно, с ней вообще ничего и не случалось. Но по неведомым причинам Центр продолжает держать всех оставшихся в живых людей в гигантской клетке.

Я просыпаюсь в приятной прохладе. Лежу в кровати, одетая во что-то легкое и чистое. Убийственная пустыня исчезла. Я открываю глаза и вижу серые стены. Дверь с маленьким окошком, забранным решеткой.

Кто-то глядит на меня сквозь нее. Женщина с гривой темных вьющихся волос и добрыми карими глазами. Она улыбается мне.

– Вот и хорошо. Наша подруга наконец очнулась.

– Где я? – Голос мой звучит хрипло, в горле пересохло.

– Там, где тебе ничто не грозит, – отвечает она.

Выходит, в Подполье? Я принюхиваюсь, но не улавливаю ничего похожего на острый, освежающий запах камфоры.

– Лес… – начинаю я, но она не дает мне договорить.

– Потом, потом, во время сеанса. – Сеанса? Что за сеанс? – Сначала надо поесть. – Она слегка приоткрывает дверь и проталкивает поднос в образовавшуюся внизу щель.

– Где я? – повторяю я свой вопрос и, не дождавшись ответа, неловко поднимаюсь на ноги, лишь в этот момент замечая, что лодыжки мои скованы. Запястья тоже.

– Ты в тюрьме Центра, Рауэн. Но это совсем ненадолго. – Голос у нее мягкий и убаюкивающий. – Мы подобрали тебе жилье. Надежное место, где ты вполне придешь в себя. Мы знаем, что ты прошла через тяжкие испытания. Тебя лишили законного положения перворожденной. Но теперь – после недолгого лечения – ты вернешься в общество и займешь положенное тебе место в Эдеме.

Она склоняет голову набок, и лицо ее пересекают по диагонали тени от перекладин решетки.

– Рауэн, твое возвращение для нас большая радость. Ни о чем не тревожься. Мы в два счета поставим тебя на ноги. Не успеешь заметить, как все страхи исчезнут.

– Ничего не понимаю, – говорю я. – Как долго я пробыла без сознания? – Голова идет кругом, в глазах рябит от новых линз.

– Мы знаем, что на самом деле перворожденная – ты, а брат занял твое законное место. Тебя всю жизнь обманывали. Мы знаем, что тебя пытали члены опасного повстанческого движения, промывали мозги, накачивали наркотиками, вербовали, вдалбливали в голову какие-то совершенно невероятные идеи. Несколько дней ты провела в бреду. Говорила о подземных деревьях, о чем-то еще похуже.

– Похуже?

Она негромко смеется.

– Да не смущайся ты. Ты тут вообще ни при чем. Тебя накачали каким-то непонятным психотропным лекарством. Скорее всего, через ингалятор. Запах держался несколько дней, через кожу, можно сказать, проступал, сколько мы ни скребли ее. Ты все время говорила про лес по ту сторону пустыни. Про пчел, птиц и зверей. Точно описывала их. Словно это не галлюцинация, а нечто совершенно реальное. Но сейчас тебе уже гораздо лучше. Еще несколько сеансов – и все страшные воспоминания о том, как с тобой обращались, рассеются.

Нет. Все это неправда. Никто меня в Подполье не пытал. То есть что-то такое было, но – по-другому. Или все же нет? В памяти все плывет. Промывание мозгов? Нет, Лэчлэн просто разговаривал со мной, объяснял, что к чему. Наркотики? Я помню острый сладкий запах камфорного дерева. Лэчлэн говорил, что камфорную эссенцию можно превратить в яд. Так меня что, отравили?

Нет! Я знаю, что было в действительности, а чего не было. Эта женщина, с ее мягким убаюкивающим голосом и успокоительными речами, просто лжет.

– Земля не погибла, – твердо заявляю я, подаваясь к зарешеченной двери.

– Слушай, Рауэн, будь благоразумна…

– Земля не погибла! – чуть ли не кричу я. – Я видела все это – лес, животных!.. Просто все это там, за пустыней! – Я бросаюсь к решетке, хватаюсь за перекладины, трясу их изо всех сил. – Пустыня – это обман. Все обман! – Голос переходит в визг, я сама себя не узнаю. Слова словно кто-то вырывает из пересохшего горла. – Отсюда надо бежать! – Я трясусь в истерике. – В лес бежать! Он живой! Мир жив! А вот Эдем мертв!

Женщина печально качает головой.

– Я думала, ты ближе к выздоровлению. – Она пожимает плечами. – Ну что ж, времени нам не занимать.

Она поворачивается и уходит. Сквозь решетку мне видна тюрьма, откуда мы вызволили Эша… Когда это было?.. Длинный коридор с зарешеченными камерами по обе стороны.

Я прижимаюсь губами к решетке.

– Эй, меня кто-нибудь слышит? – Я отбрасываю ударом ноги в сторону серебряный поднос с едой и колочу по стенам кулаками до ссадин на коже, до крови. – Они вам лгут! Они лгут всем нам!

Но никто не отвечает. Ни один человек.

Потом – сколько прошло, не знаю, минута, час? – я падаю на колени, голос слабеет. В стороне валяется серебряный поднос, жидкая пища растеклась по голому полу. Я в отчаянии опускаю голову… и ловлю собственное отражение в блестящей поверхности подноса. Распрямляюсь, с шеи соскальзывает розовое кварцевое ожерелье, бусины, подпрыгивая, рассыпаются по полу.

Я поднимаю поднос и вглядываюсь в лицо. В незнакомые глаза.

Я смотрю на себя. Глаза серые, не выпуклые, с почти таким же серебристо-стальным отливом, как поднос. Это не мои глаза. И это не я.

Но я борюсь с охватывающим меня чувством бессилия. Я не дам себя победить. Я вырвусь отсюда и всем расскажу об Эдеме и о лесе. Пусть делают что хотят, проводят какие угодно «сеансы», я никому не позволю заставить меня забыть. Я буду цепляться за правду и как-нибудь, когда-нибудь поделюсь ею с другими.

Держись самой себя, – говорю я своему отражению, судорожно сжимая в ладони драгоценный кристалл из Подполья. – Даже если эти глаза – не твои глаза, все равно внутри ты остаешься самой собою, Рауэн, что бы с тобой ни делали. Держись правды – держись Лэчлэна, Ларк, Подполья, камфорного дерева и леса.

Я заключаю пакт сама с собою. Каждый день я будут смотреть в свое отражение. Я буду впитывать себя самое, запоминать себя, и все, что я узнала. Этого Центр у меня отнять не сможет.

Я вглядываюсь в себя. Вслух, хотя и едва слышно, потому что на большее сейчас не способна, я говорю своему отражению:

– Рауэн, я вижу тебя.

И откуда-то, похоже, не совсем изнутри меня, доносится другой голос, холодный, жестяной, механический, он говорит:

– Я тоже вижу тебя, Рауэн.