18

После общего раннего ужина, простого, но вкусного, поданного детьми (старающимися, впрочем безуспешно, выглядеть в высшей степени серьезно), я сразу отправляюсь в кровать. Хотя учитывая, что завтра вечером мне придется искать киберхирурга, уснуть так рано будет непросто. Наверху-то сейчас, должно быть, глубокие сумерки, а здесь, пока я устало бреду к себе, панели на потолке воспроизводят мягкий оранжевый свет заката, проникающий сквозь листву камфорного дерева.

Я закрываю дверь – замка в ней нет, что немного беспокоит, хотя, надо полагать, в самóм Подполье опасности нет, разве что Сверху, как здесь говорят, придет. Я падаю на кровать в грустном предчувствии бессонного созерцания потолка, однако же засыпаю, скорее всего, мгновенно, потому что очнувшись, оказываюсь в совершенно другом месте.

Где-то в подсознании копошится мысль, что это сон, но легче от этого почему-то не становится. Я иду лугом, поросшим цветами и высокой травой. Их я вижу отчетливо. Сбивая на ходу головки, я ощущаю запахи зелени. Он кажется совершенно натуральным. Где-то наверху, невысоко над поверхностью земли, мелькают силуэты, я приближаюсь с улыбкой, полагая, что это животные.

Еще до того, как я успеваю оглядеться, в ноздри мне ударяет сильная вонь. Повсюду на этом красивом лугу разбросаны трупы, человеческие тела с неестественно вывернутыми конечностями, перекошенными от невыносимой боли лицами, застывшие на месте, готовые к тлению. Которое уже явно началось. Аромат цветов слабеет, становится тошнотворно-сладким и вскоре растворяется в запахе крови и гниения.

Сначала между трупами виднеется трава. Но чем дальше я продвигаюсь – а ведь это сон, и остановиться я не в силах, и заплакать или убежать тоже не в силах, – тем больше распухают распростертые тела, и в конце концов возникает ощущение, что это сама земля выталкивает их из себя.

Идти становится все труднее, я спотыкаюсь, трупы громоздятся один на другой, приходится переступать через них, потом взбираться на них и, наконец, ползком одолевать гору мертвых тел. Я цепляюсь за них, и истлевающая плоть расползается у меня в ладонях. Остановиться я по-прежнему не могу, потому что наверху этой горы мертвых кто-то стоит. Рослый, стройный мужчина с темными волосами и аккуратно подстриженной бородкой. Я знаю, что должна добраться до него.

Он сверху смотрит на меня, и глаза у него такие добрые. Непонятно, как это может быть, ведь он стоит на десятках тысяч трупов. Трупов, которые он сам сделал трупами. Потому что, конечно, мужчина этот – Аарон Аль-Баз.

Он протягивает мне руку, чтобы помочь взобраться на вершину, но я отстраняюсь. Он склоняет голову набок, с любопытством смотрит на меня и говорит:

– Смерть – явление естественное.

Но эта смерть неестественна, хочется сказать мне. Однако во сне меня сковывает немота.

– Люди достигли в своем развитии такого уровня, когда оказались способны стереть друг друга с лица Земли, – говорит он своим мягким, рассудительным голосом. – И тем оно в конце концов и закончилось бы. Вопрос только в том, сколько иных видов они унесли бы с собой. Выход, предложенный мной, был наилучшим.

Моему спящему «я» удается покачать головой.

– Сделать это было нелегко, – продолжает он, и лицо его омрачается печалью. – Но так было нужно. Ты сама в этом со временем убедишься.

Не в силах возразить, я протягиваю ему руку. Но вместо того, чтобы подтянуть меня к себе, на вершину, он грубо отталкивает меня, и, кувыркаясь, перекатываясь через тела, я лечу вниз и опускаюсь на груду трупов; меня засасывает в нее, как в зыбучий песок…

С пронзительным криком я пробуждаюсь, соскакиваю с кровати и выбегаю в коридор, даже еще не сообразив толком, сплю я все еще или бодрствую. Никто не просыпается, никто не выглядывает из своих комнат. Наверное, мощная скальная порода заглушила мой крик.

Можно было бы зайти к Флинту. Он главный, он в ответе за всех этих людей, а теперь и за меня. Я бы поделилась с ним тем, что узнала. Можно было бы зайти и к Айрис, она бы заключила меня в свои теплые материнские объятия и приласкала, как любого из своего выводка второрожденных.

Но иду я к Лэчлэну. В моменты, когда испытываешь потребность в участии, меня неудержимо тянет именно к нему.

Проводя экскурсию по Подполью, он на ходу показал мне свою комнату, но зайти не пригласил. Эта комната – одно из немногих жилых помещений в верхнем ярусе. Взбегая по лестнице, я прикидываю: если бы власти Эдема обнаружили это место и организовали атаку, Лэчлэн оказался бы первым на линии огня. Разумеется, первым же он на огонь и ответил бы. Зная его (а, как ни странно, мне кажется, что так или почти так оно и есть), могу предположить, что, выбирая жилище, он имел в виду и то, и другое. Он сделается щитом либо жертвой во имя беззащитных второрожденных, на чьей защите он стоит здесь, внизу. Он сделает все, что от него требуется.

Я барабаню кулаком в дверь. Для вежливого стука мне сейчас явно не хватает самообладания. Почти мгновенно дверь слегка приоткрывается, но появляется не его лицо, а дуло винтовки, за которым едва заметно поблескивает прищуренный глаз.

Его первыми словами были:

– Что-нибудь не так? – Он открывает дверь еще на дюйм и заглядывает мне через плечо – нет ли там какой-нибудь угрозы.

– Я… Мне приснился страшный сон, – говорю я.

Лэчлэн заметно успокаивается, а мне, судя по его виду, кажется, что я его немного разочаровала. Наверное, он подумал, что с такой ерундой я как-нибудь сама должна была справиться. Пока он не подозревает, что дело обстоит гораздо серьезнее, – страшный сон про ужасную правду.

Он со вздохом распахивает дверь.

– Заходи. Я все равно не сплю.

Не знаю почему, но я ожидаю увидеть аскетичную, почти свободную от мебели комнату: только голые стены и оружие. Но ничего подобного. Вешалки с одеждой уже сами по себе выглядят чуть ли не как украшение. Я догадываюсь, что это костюмы, которые он надевает, чтобы свободно ходить по городу. Господствуют яркие цвета, характерные для внутренних кругов; впрочем, кое-где их приглушают различные комбинезоны, какие носят, практически не привлекая к себе внимания, мусорщики, разносчики и другой трудовой люд Эдема. Успеваю даже заметить тряпье, в котором он, нацепив помимо того парик и фальшивую бороду, может сойти за бродягу.

Но более всего удивляют стены. Каждый квадратный фут занят произведением искусства. Завороженная, я подхожу поближе и приглядываюсь. Большинство картин явно нарисованы детьми – по преимуществу разноцветные карикатурные смеющиеся человечки, держащие за руку такого же карикатурного мужчину, явно долженствующего изображать Лэчлэна. Все без исключения круглоголовые Лэчлэны, нарисованные детишками, улыбаются во весь рот.

Притом что, повторяю, господствуют детские рисунки, попадаются и работы, сделанные более искусно и тонко. Одна – простой карандашный набросок пожилой женщины на кухне с раскатанным перед ней на столе тестом. Линии скупы, но точны. Я почти ощущаю запах испеченного хлеба. В одном углу картины название: НАНА. В другом – имя художника: Айрис. И сразу передо мною встает ее жизнь: девочка, воспитанная любящей бабушкой и оставшаяся одинокой и всеми покинутой после ее смерти. А вот здесь – сама бабушка с целым выводком внуков. Зачем Айрис отдала этот рисунок Лэчлэну? Чтобы напомнить, что все здесь – члены одной семьи?

А еще было несколько работ, которые иначе как мастерскими не назовешь. Они выполнены на грубом, неумело обработанном холсте и кое-как прилеплены к каменной стене… но класс исполнения – потрясающий.

В центре каждой картины – животное в непринужденной позе, явно не подозревающее, что за ним наблюдают. Вот лениво растянулся леопард во всем своем великолепии; вот белочка сидит на задних лапках, грызет зажатый передними орех; вот дельфин на мгновенье взлетает над вспененной поверхностью моря, чтобы набрать воздуха и снова, весело подмигнув глазом, погрузиться под воду.

Вокруг всех этих зверей и зверюшек – живая природа, изображенная в ярких подробнейших деталях. Леопард – в пышной зелени джунглей; поверхность моря – стихии дельфина – испещрена саргассовыми водорослями и серебристыми бликами. Но ближе к обрезу холста детали становятся все менее отчетливыми. Краски приглушаются, мир бледнеет и постепенно исчезает. В глазах животных мелькает ужасная догадка: их существование подходит к концу.

В правом нижнем углу неровными черными буквами нацарапано имя художника: Лэчлэн.

– Потрясающе, – говорю я, и сама чувствую, как неискренне звучит эта пустая лесть. Мне хотелось бы захлебнуться словами, говоря об этих картинах, о том, какие чувства они пробуждают, о ностальгии по чему-то такому, чего я в действительности никогда не испытывала, об утратах, случившихся еще до моего появления на свет. Но меня охватывает робость, слов я не нахожу.

– Так, забавляюсь в свободное время, – пожимает плечами Лэчлэн, явно не желая говорить о своих картинах. – Не то чтобы у меня было его много.

Я все же пытаюсь объяснить, чем меня задели его картины.

– В них – запечатленное ощущение уходящего и неизбежности ухода… Некогда, я уверена, подошел момент, когда люди поняли, что конец близок, что Гибель неизбежна. Тогда у них еще были машины и кондиционеры, они собирали отравленные химией урожаи, могли делать вид, будто такая жизнь способна длиться вечно, но в глубине души понимали, что по краям их мир уже рассыпается и сделать с этим ничего невозможно. – Я морщу лоб, стараясь найти другие нужные слова.

– Но нашелся человек, который это сделал, – уверенно говорит Лэчлэн. – Аарон Аль-Баз старался предотвратить рукотворную катастрофу, но его никто не желал слушать. Помешать людям разрушить мир он не мог, но мог спасти их. Нас. И наш долг – жить, храня память о нем, чтобы когда мир исцелится от язв и мы наконец вернемся в него, быть достойными возрождения.

– Он ведь в твоих глазах герой, верно? – мягко спрашиваю я.

– Он наш общий герой.

– А если нет? – Я задаю этот вопрос едва ли не помимо своей воли.

Лэчлэн возится с оружием, проделывая какие-то операции, смысл которых мне непонятен, но так или иначе они поглощают все его внимание. Судя по всему, ему кажется, что я просто выдвигаю некую гипотезу, вовлекая его в интеллектуальный спор.

– Если бы он не был героем, каким образом могли наши предки найти это последнее прибежище рода людского – Эдем? – рассеянно спрашивает он, продолжая приводить в порядок оружие.

Я придаю голосу твердость.

– Лэчлэн, я не шучу. Что станется с людьми Эдема, Подполья, с тобой, если обнаружится, что Аарон Аль-Баз – вовсе не тот праведник, каким его все представляют?

Наконец-то он сосредоточивается, вскидывает голову и напрягается, словно только что заметил опасность.

– Тот факт, что мы здесь, что мы сохранились, притом что все остальные живые существа на планете исчезли, уже является в моих глазах доказательством его праведности. – Его голос звучит агрессивно, едва ли не враждебно, и какая-то часть моего существа уже готова оставить эту тему. – А если народ Эдема обнаружит нечто, опровергающее это… – На мгновенье он теряется. Он никак не может взять в толк, чего я добиваюсь и каковы могут быть последствия моих усилий. – Тогда все обрушится. Все, во что верит каждый из нас.

– Мне кое-что попалось на глаза, – едва слышно говорю я. – Это кое-что передала мне мама, перед тем как… – Я осекаюсь. – Она нашла это у нас дома, в тайнике, за каменной стеной. В этом доме жил Аарон Аль-Баз сразу после Гибели.

Я сажусь на кровать и выкладываю все, что узнала.

Аарон был провидец, визионер, увидевший грядущую глобальную экокатастрофу задолго до всех остальных. Это был гений, поставивший себе на службу технику, долженствующую предотвратить распад, а когда выяснилось, что это невозможно, хотя бы упорядочить его. Он создал механизмы, компьютеры, программы и заставил их работать, запустив тем самым затянувшийся на время жизни нескольких поколений процесс спасения планеты. Но перед тем он решил избавиться от одной вещи, которая прежде всего отравляла и выжигала жизнь на планете.

Уничтожила большую часть рода человеческого вовсе не экокатастрофа. Ее уничтожил Аарон Аль-Баз. Он сделал это для того, чтобы спасти остатки планеты.

В каком-то болезненном, нечеловеческом смысле в этом была своя логика. Планета умирала от перенаселенности. Можно было либо попробовать справиться с ущербом, нанесенным людьми… либо уничтожить их причину. И в какой-то момент несравненный безумный гений синтезировал вирус, способный уничтожить почти сто процентов населения Земли. Его дар не знал границ; он просто создал программу, постоянно воспроизводившую патогенное вещество, и обучил своих любимчиков-роботов исполнять ее. И когда ученые в попытке предотвратить глобальное потепление запустили в атмосферу изобретенные ими частицы, он, в свою очередь, выпустил на свободу своего змия.

Разумеется, он позаботился о собственном иммунитете. Собственном, и своей семьи. Ну, а что касается остальной части человечества – это уж кому как повезет.

Естественный отбор, так он это назвал в своем манифесте.

Он сократил человеческую популяцию до малой частицы существовавших на тот момент миллиардов людей. Затем собрал выживших в одном месте и поместил в Эдем дожидаться той поры, когда люди смогут вновь населить Землю.

А как насчет тех, кто пережил чуму? Тех, кого он не взял с собой в Эдем? Их он оставил на произвол судьбы, оставил медленно умирать в умирающем мире вместе с остальными животными.

– Нет, – резко бросает Лэчлэн после того как я поведала ему то, что сама недавно узнала. Это первое слово, сказанное им на протяжении всего моего рассказа. Все остальное время он сидел на кровати молча и неподвижно, с почти окаменевшим лицом, разве что изредка слегка сдвигал брови.

– Но у меня есть доказательства, – настаиваю я, думая, что он просто мне не поверил. – Собственноручное признание Аарона Аль-База. Могу показать. – Я приподнимаюсь, но он тянет меня назад.

– Нет, – повторяет Лэчлэн, негромко, но твердо.

– Но…

Он удерживает меня за руку, хотя я больше не пытаюсь встать. Я смотрю на костяшки его пальцев, на белые шрамы – бесчисленные следы мучительных терзаний. Так много ударов, так много борьбы. И это его жизнь. Но сейчас он спокоен. Спокоен до неправдоподобия. Единственное свидетельство его волнения – то, как он нервно, не переставая, постукивает большим пальцем по моей ладони, по одному и тому же месту.

– Кому-нибудь еще ты про это говорила? – спрашивает он. Я отрицательно качаю головой. – И не надо. Пожалуйста, – добавляет он, и я по глазам вижу, что обеспокоен он не на шутку.

– Разве люди не заслуживают того, чтобы знать правду?

Какое-то время он не отводит глаз от моей ладони. Интересно, что он там вычитывает про меня? Короткие ногти, с неровными краями, хотя и чистые после душа. Стертые кончики пальцев, что и неудивительно: изо дня в день вверх-вниз по стене. Костяшки, разбитые, испещренные алыми полосками. Мои первые боевые шрамы. Первые из многих предстоящих? Чувство такое, словно я на пути к чему-то большому, опасному, возвышенному.

– Аарон Аль-Баз – это не просто мой герой, – говорит Лэчлэн. – Это святой покровитель Эдема. То, что мы собираемся осуществить – революция, которая принесет всем гражданам Эдема свободу и равенство, – будет освящено именем Аль-База. Он – наш краеугольный камень, наш вдохновитель.

– Но ведь он чудовище!

– Только этого никто не знает, – возражает Лэчлэн. – И никто не узнает. Потому что иначе – хаос. А это – последнее, что нам нужно. Центр творит страшные вещи, но по крайней мере в Эдеме все спокойно и благополучно. Воды текут, люди сыты, а царящая снаружи мертвенная среда надежно отделена от нас. Наша цель – постепенный переход к новому.

– Но ты же сам сказал, что идет война, – вскидываюсь я.

– Да, – кивает он, – но война незримая. Внутренняя и, насколько это возможно, бескровная. Помнишь, ты видела во внешних кругах воронки?

Я помню.

– Они остались со времен последнего вспыхнувшего там бунта. Это воронки от бомб.

Я потрясена – едва ли не больше, чем открывшейся мне правдой про Аль-База.

– О чем это ты? Ведь не было никаких бунтов! Никто внутри Эдема бомб не сбрасывал. Об этом нет ни в одной из книг по истории.

– А что в них, в этих книгах, есть? – резко бросает он. – Рассказ о древних, предшествовавших Гибели событиях? Хроника жизни Аль-База? История окружающей среды? Но что в этих книгах говорится о жизни поколений, живших и живущих уже в Эдеме?

Я задумываюсь. Есть книги о гражданском праве Эдема. Книги об устройстве органов власти. Поименные перечни прежних канцлеров и членов правительства. Но где там история? Где рассказ о годах, прожитых людьми в самом Эдеме? Его нет. Я всегда считала: это потому, что и рассказывать особо не о чем. Мы просто жили в ожидании времени, когда можно будет вернуться в прежний мир. А то, что история может твориться в самом Эдеме, мне и в голову не приходило.

– В книгах про это нет, и перворожденные… – Он обрывает себя и морщит лоб. – Вроде как никто из них ничего не помнит. Я пытался заговорить об этом с иными из них – нашими союзниками, и это либо приводило их в смущение, либо они принимались смеяться, либо решительно отрицать что-либо подобное. Воронки? Так это просто от воды, хлынувшей из проржавевших цистерн, в которых под землей хранится вода. А вот второрожденные помнят. По крайней мере, старейшие из них, от которых и мы все узнали. Это было семьдесят лет назад. Бедняки из внешних кругов, вооружившись камнями, дрекольем, ну и небольшим – увы, совсем небольшим – количеством винтовок, предприняли попытку отвоевать больше прав, чем у них было. Центр ответил. Ответил самым беспощадным образом.

– А почему об этом не помнят перворожденные?

– Не знаю, – говорит Лэчлэм. – Что-нибудь вроде промывки мозгов? Общее согласие не задевать теневых сторон жизни? Не имею ни малейшего понятия. Но существенно то, что мы не умеем противостоять Центру силой оружия и прямой борьбой. Мы проиграем, люди погибнут, а побежденным станет еще хуже, чем было. Кому-то надо проникнуть в Центр, в самое его сердце. И уже там, используя полученные возможности – шантаж, да, а порой и насилие, – заниматься подрывной деятельностью, ведущей к переменам. В конце концов на нашу сторону должен стать весь Эдем, богатые и бедные, перворожденные и второрожденные, все вместе. Именно поэтому жизненно важно, чтобы имя Аарона Аль-База оставалось незапятнанным. За мною все не пойдут, да за Флинтом тоже. Но в Аль-База верят все как один. Нам нужно привлечь людей на свою сторону, но главный сдвиг произойдет внутри. Власть имущие вынуждены будут с ним примириться и отдадут бразды правления народу.

– С чего бы это? Звучит фантастично.

– А мы не оставим им выбора. – В голосе Лэчлэна звучит металл, и я вся напрягаюсь. Он держит меня за руку и чувствует мое напряжение. – Не бойся, ты останешься в стороне, за этим я прослежу лично. То есть после того, что произойдет завтра. Отведешь меня к киберхирургу – и можешь ни о чем не тревожиться, впервые в жизни наслаждаться положением полноправного члена общества, с радостью тебя принимающего.

Он откидывается на спинку кровати, все еще не выпуская моей руки и улыбаясь мне.

Но по-моему, это не очень-то справедливо.

– А что, если и мне хочется быть чем-то полезной? – говорю я. – Ведь должна же я хоть на что-то пригодиться.

Похоже, ему приятно слышать эти слова, и я чувствую, как внутри меня разливается тепло. Но говорит он нечто совсем иное:

– Тебе и так слишком досталось.

– Не больше, чем тебе, – гну свое я.

– Но это неправильно, никому не должны выпадать на долю такие испытания. И если мы победим, то так больше не будет. Мир, безопасность, преуспеяние – для каждого жителя Эдема!

Он лежит на кровати, усталый и взволнованный, я смотрю на него, и меня вдруг охватывает удивительное чувство. Я вспоминаю, как в такой же вот миг мы с Ларк поцеловались, и меня этот поцелуй долго еще преследовал, смущал, не давал покоя. Интересно, думаю я, если поцеловать Лэчлэна, будет так же?

Он вдруг поднимается, словно осознав свою мимолетную беззащитность.

– У меня тут есть кое-что для тебя. – Он роется в кармане и достает какой-то предмет. Держит его в зажатой ладони. Мне виден только конец шнурка, намотанного на его пальцы.

Я протягиваю руку, он накрывает ее своей и перед тем, как распрямить пальцы, слегка сжимает. Я чувствую, как что-то опускается мне на ладонь, и, приглядевшись, вижу потрясающе красивый бледно-розовый хрусталик длиною в два дюйма, с гладко отполированными шестью гранями.

Господи, до чего же он прозрачный! Я поднимаю и смотрю сквозь него на Лэчлэна. Его лицо окрашивается в мягкие розовые тона.

– Здесь у каждого второрожденного есть свой кристалл. Он символизирует наше единство. Теперь ты одна из нас.

– Какой красивый, – говорю я, любовно поглаживая прохладный камень. – Само совершенство.

Зачарованная подарком – а еще больше тем, что за ним стоит, – я тянусь к нему, собираясь чмокнуть в щеку. В последний момент он поворачивает голову, совсем чуть-чуть, и мои губы касаются его губ. Едва ощутимое прикосновение. Я не отстраняюсь. Наши глаза встречаются, глаза двух второрожденных, я парю в воздухе, вдыхаю его дыхание, жду, что он сделает дальше. Что я сделаю. Накатывает воспоминание о поцелуе Ларк, и тут же, при взгляде на Лэчлэна, отступает. Я и сама не знаю, чего хочу. Но Лэчлэн знает.

Ладонь его вдруг зарывается мне в волосы, он притягивает меня к себе и целует, и поцелуй его страстен, сладок, безумен. Я ощущаю жар во всем теле… тянусь, чтобы обхватить его лицо ладонями, но его пальцы сплетаются у меня в волосах, и он не дает мне приблизиться. Я судорожно ловлю ртом воздух.

– Тебе надо немного поспать перед завтрашним, – твердо говорит он, хотя я вижу, что и у него дыхание участилось, а зрачки расширились и блестят.

Мне ясно, что он имеет в виду, но я делаю вид, что не понимаю. Мне не хочется оставаться одной.

– Хорошая мысль, – говорю я и устраиваюсь на кровати рядом с ним, зарываясь головой ему под мышку. Я слышу, как дыхание его становится еще чаще.

Он больше не отсылает меня к себе.

Хоть так лежать мне и удобно, я тоже слишком напряжена, чтобы сразу уснуть. В голове шумит, мысли мечутся, перескакивают от того, что я узнала про героя Эдема, к поцелую, к Ларк и обратно.

Я вслушиваюсь в его теперь ровное, нежное дыхание, и в голове у меня проясняется, напряжение спадает, я погружаюсь в сон…